16. Поездка при луне

Так двадцать минут превратились в бесконечность. Оставим безнравственного Бичемела изрыгать фонтаны проклятий, — гнусное это существо достаточно загрязняло наши скромные, но правдивые страницы, — оставим оживленную группу собеседников в баре отеля «Викуна», оставим вообще Богнор, как мы оставили Чичестер, и Мидхерст, и Хэзлмир, и Гилдфорд, и Рипли, и Пугни, я последуем за милым нашим простаком Хупдрайвером и его Юной Леди в Сером по залитой луной дороге. Как они мчались! Как бились в унисон их сердца, как с шумом вылетало из их груди дыхание, как каждая тень внушала им подозрение, а малейший звук наводил на мысль о погоне! И тем не менее мистер Хупдрайвер пребывал в мире Романтики. Останови их сейчас полисмен за то, что они едут с потушенными фонарями, Хупдрайвер сшиб бы его с ног и поехал дальше, словно прирожденный герой. Возникни на их пути Бичемел с рапирами для дуэли, Хупдрайвер сразился бы с ним, как человек, для которого Азенкур был реальностью, а магазин тканей — сном. Тут речь шла о Спасении, о Бегстве, о Счастье! И она рядом с ним! Он видел лицо ее, и когда оно было в тени, и когда утреннее солнце золотило ее волосы; он видел ее лицо, благосклонно смотревшее на него в ярком свете дня; он видел ее в горе, когда глаза ее блестели от слез. Но может ли быть для девичьего лица освещение лучше, нежели мягкий свет летней луны!

Дорога сворачивала на север, огибая пригороды Богнора, и то вилась в кромешной тьме под густыми деревьями, то шла между вилл, лучившихся теплым светом ламп или объятых сном и белевших под луной, то снова пролегала между живых изгородей, за которыми серели поля, окутанные низко стелющимся туманом. Сначала они ехали, едва ли обращая внимание, куда едут, думая лишь о том, чтобы поскорее очутиться подальше, и только раз свернули на запад, когда из свежей ночи перед ними возник вдруг шпиль чичестерского собора, светлый, замысловатый и высокий. Они ехали, почти не разговаривая друг с другом, лишь изредка перекидываясь двумя-тремя словами, когда дорога вдруг поворачивала или когда вдруг раздавались чьи-то шаги или встречалась выбоина.

Она, казалось, была всецело поглощена мыслью о своем бегстве и не думала о том, кто ехал с ней рядом, а он, когда унялось волнение подвига и они уже не мчались во весь дух, а просто ехали по ночной дороге, вдруг осознал всю грандиозность того, что произошло. Ночь была теплая и светлая, кругом царила тишина, нарушаемая лишь стрекотом велосипедных передач. Он посмотрел на нее краешком глаза — она ехала рядом, грациозно крутя ногами педали. Вот дорога повернула на запад, и девушка превратилась в серый силуэт на фоне залитого луной небосвода; потом дорога пошла прямо на север, и бледный холодный отсвет лег на ее волосы, на щеки и на лоб.

Есть некое магическое свойство в лунном сиянии: оно подчеркивает все нежное и прекрасное, тогда как остальное тонет во тьме. Оно создает эльфов, которых убивает солнечный свет; стоит луне появиться — и в душе нашей оживает сказочный мир, звучат приглушенные голоса, нежные, тревожащие душу мелодии. При лунном свете каждый мужчина, каким бы тупицей и олухом ни был он днем, становится похож на Эндиомиона note 5, приобретает что-то от его вечной молодости и силы, видя в глазах своей дамы сердца серебристое отражение любимой богини. Прочный материальный мир, окружающий нас при свете дня, делается призрачным, обманчивым; далекие холмы колышутся, как сказочное море, все вокруг становится одухотворенным; духовное начало, заключенное в нас, выходит из темных глубин и, высвободившись из своей телесной оболочки, взмывает ввысь, к небесам. Дорога, покрытая утоптанной белой пылью, которая днем пышела жаром и слепила глаза, превратилась теперь в мягкую серую ленту, на серебряной поверхности которой то там, то здесь искрился какой-нибудь кристаллик. Над головой их величаво плыла по безбрежным синим просторам прародительница тишины, та, что одухотворяет мир, — совсем одна, сопутствуемая лишь двумя большими блестящими звездами. И в тишине, под ее благостным оком в благословенном свете ее лучей ехали, рядом два наших странника сквозь преображенную и преобразующую ночь.

Но нигде луна не сияла так ярко, как в голове мистера Хупдрайвера. На поворотах дороги он с необычайной быстротой принимал решения (причем совершенно наугад). «Направо», — говорил он. Или: «Налево», — тоном человека, который все знает. Вот каким образом через час они выехали на дорожку, которая спускалась прямо к морю. Серый берег тянулся вправо и влево от них, и маленький белый домик прикорнул у воды, где темнела на песке спящая рыбачья лодка.

— Вот мы и прибыли, — промолвил мистер Хупдрайвер sotto voce note 6.

Они соскочили с велосипедов. Низкорослые дубы и терновник вырисовывались в свете луны, как бы застрявшей в веточках живой изгороди, окаймлявшей дорогу.

— Вы в безопасности, — объявил мистер Хупдрайвер, срывая с головы кепи и галантно склоняясь перед девушкой.

— Где мы?

— В безопасности .

— Но где ?

— В Чичестерской гавани. — И он указал рукой на море, словно оно было местом их назначения.

— А как вы думаете, они погонятся за нами?

— Мы столько раз поворачивали!

Хупдрайверу почудилось, что она всхлипнула. Она стояла, придерживая свой велосипед, а он держал свой, и на расстоянии ему непонятно было, то ли она плачет, то ли просто тяжело дышит от усталости.

— Что же мы теперь будем делать? — спросил ее голос.

— Вы устали? — осведомился он.

— У меня хватит сил на все, что нужно.

В призрачном свете луны стояли две черные фигуры и молчали.

— Знаете, — заговорила она, — а я вовсе не боюсь вас. Я уверена, что у вас самые честные намерения. А ведь я даже не знаю вашего имени!

Ему вдруг стало стыдно неказистого имени своих предков.

— Имя у меня некрасивое, — сказал он. — Но вы правы, доверяя мне. Я для вас… я для вас что угодно сделаю… Это все ерунда.

Она закусила губку. Спрашивать у него, почему он готов ради нее на все, она не стала. Но по сравнению с Бичемелом!..

— Доверимся друг другу, — сказала она. — Вы хотите знать… что произошло со мной?

— Этот человек, — продолжала она, приняв его молчание за согласие, — обещал мне помощь и поддержку. Я была несчастна дома — неважно, почему. У меня мачеха… Жила я праздно, ничем не занятая, во всем встречая противодействие, запреты — этого, пожалуй, вам будет достаточно, чтобы составить картину. И вот в моей жизни появился он, стал говорить со мной об искусстве и литературе и зажег мою мысль. Мне захотелось выйти в широкий мир, стать человеком, а не кроликом в клетке. И он…

— Я понимаю, — сказал Хупдрайвер.

— И вот я здесь…

— Я для вас что угодно сделаю, — повторил Хупдрайвер.

Она подумала.

— Вы и представить себе не можете, какая у меня мачеха. Нет, я не могу ее описать…

— Я весь в вашем распоряжении. Я помогу вам всем, что в моих силах.

— Я рассталась с Иллюзией и нашла Странствующего Рыцаря.

Под Иллюзией она подразумевала Бичемела.

Мистер Хупдрайвер почувствовал себя польщенным. Но ответить ей в тон не умел.

— Я все думаю, — сказал он, горя желанием поскорее принять на себя обязанности защитника, — что же нам лучше всего предпринять. Вы устали, и не можем же мы плутать всю ночь, особенно после такого дня, какой выпал вам на долю.

— Мы ведь были близ Чичестера? — спросила она.

— Если бы, — задумчиво произнес он с легкой дрожью в голосе, — если бы вы согласились выдать меня за своего брата, мисс Бомонт.

— Ну и что же?

— Мы могли бы там остановиться…

Она медлила с ответом.

— Я сейчас зажгу фонари, — сказал Хупдрайвер.

Он склонился над своей машиной и чиркнул спичкой о подошву. При свете ее она увидела его лицо, серьезное и озабоченное. Неужели он казался ей пошлым и нелепым?

— Но сначала скажите мне, как вас зовут… братец, — попросила она.

— Мм… Каррингтон, — слегка замявшись, произнес Хупдрайвер. Кто бы на его месте признался в такую ночь, что он — Хупдрайвер?

— Ну, а имя?

— Имя? Мое имя? Видите ли… Крис. — Он зажег свой фонарь и выпрямился. — Подержите, пожалуйста, мою машину, и я зажгу ваш фонарик, — сказал он.

Она послушно подошла и взяла его велосипед — на мгновение они очутились лицом к лицу.

— А меня, братец Крис, — сказала она, — зовут Джесси.

Он посмотрел ей в глаза, и сердце у него замерло.

— Джесси , — медленно повторил он.

Лицо его выражало такую силу чувств, что ею овладело вдруг непонятное смятение. Надо было что-то сказать.

— Имя ничем не примечательное, правда? — заметила она и рассмеялась, чтобы разрядить напряжение.

Он открыл было рот и снова закрыл, лицо его вдруг исказилось, он резко повернулся и, нагнувшись, принялся зажигать ее фонарь. Она смотрела на него, стоявшего перед ней почти на коленях, почему-то с одобрением. Как я уже говорил, была пора полнолуния.

Всю остальную часть той ночи мистер Хупдрайвер держался с прежней уверенностью в себе, а потому лишь благодаря удаче, а также тому обстоятельству, что пригородные дороги, как правило, ведут в город, им удалось достичь наконец Чичестера. Сначала у них было такое впечатление, что все обитатели его давно спят, но «Красная гостиница» еще светилась теплым желтоватым светом. Впервые в жизни мистер Хупдрайвер осмелился приобщиться тайн «первоклассного» отеля, но в эту ночь он осмелился бы еще и не на то.

— Значит, вы все-таки нашли свою даму, — заметил конюх в «Красной гостинице» — один из тех, к кому мистер Хупдрайвер утром обращался с расспросами.

— Какое-то вышло недоразумение, — с величайшей охотой пояснил Хупдрайвер. — Сестра моя отправилась в Богнор. Но я вернул ее. Очень мне здесь нравится. Да и луна — просто божест-вен-ная.

— Мы уже поужинали, благодарствуйте, и мы очень устали, — продолжал мистер Хупдрайвер. — Я полагаю, вы ничего не хотите, Джесси?

Какое счастье быть с нею, пусть даже в качестве брата, и называть ее просто так — Джесси! Но играл он свою роль великолепно, — этого, по его мнению, нельзя было отрицать.

— Спокойной ночи, сестренка, — сказал он, — приятных сновидений. А я еще посмотрю газету, прежде чем лечь.

«Вот это жизнь!» — подумал он.

Так доблестно вел себя мистер Хупдрайвер до самого конца этого Удивительнейшего из Дней. Читатель, очевидно, помнит, что начался он очень рано с бдения в маленькой лавчонке рядом с «Гостиницей ангела» в Мидхерсте. Но подумать только, сколько всего за это время произошло! Он поймал себя на середине зевка, вытащил часы, увидел, что уже половина двенадцатого, и с приятным сознанием собственного героизма отправился в постель.