"Билби" - читать интересную книгу автора (Уэллс Герберт)3. КочевницыНикогда еще исполненный прелести восточный фасад Шонтса не был так хорош, как наутро по приезде лорда-канцлера. Он весь точно светился, будто озаренный пламенем янтарь, а обе его башни походили на колонны из тусклого золота. Покатые крыши и парапеты заглядывали в широкую долину, где за туманной дымкой поднимались свежие травы и серебряной змейкой струилась далекая река. Юго-западная стена еще спала в тени, и свисавший с нее плющ был таким темно-зеленым, что зеленее и не бывает. Цветные стекла старой часовни отражали восход, и казалось, что внутри нее горят лампады. По террасе брел задумчивый павлин, волоча по росе свое скрытое от глаз великолепие. Из плюща несся птичий гомон. Но вот у подножия восточной башни, из плюща, вынырнуло что-то маленькое, желтовато-бурое, как будто кролик или белка. То была голова — всклокоченная человеческая голова. С минуту она не шевелилась, оглядывая мирный простор террасы, сада, полей. Потом высунулась побольше, повертелась во все стороны и осмотрела дом над собой. Лицо мальчика было насторожено. Его природную наивность и свежесть несколько портила огромная зловещая полоса сажи, шедшая через все лицо, а с маленького левого уха свисала бахрома паутины — вероятно, подлинной древности. То была мордочка Билби. А что, если убежать из Шонтса и никогда больше не возвращаться? И вскоре он решился. Следом за головой показались руки и плечи, и вот Билби весь в пыли, но невредимый кинулся в угол сада — в кусты. Он пригибался к земле, боясь, что сейчас стая гнавшихся за ним дворецких заметит его и подаст голос. Через минуту он уже пробирался сквозь чащу расцветающих рододендронов, а потом вдруг исчез из глаз. После странствий по грязным переходам он упивался свежестью утра, но был голоден. Олени, что паслись в парке, поглядели на бегущего мимо Билби большими, добрыми и глупыми глазами и снова принялись щипать траву. Они видели, как он на бегу рвал грибы, проглатывал их и летел дальше. На опушке буковой рощи он замедлил шаг и оглянулся на Шонтс. Потом глаза его задержались на группе деревьев, за которыми чуть виднелась крыша садовничьего домика и краешек ограды… Какой-нибудь физиономист прочел бы в глазах Билби заметную неуверенность. Но он был крепок духом. Медленно, быть может, не без грусти, но с мрачной решимостью приставил он руку к носу — этим доисторическим жестом юность испокон веку отстаивает свою духовную независимость от гнетущих житейских условностей. — Ищи ветра в поле! — сказал Билби. Мальчик ушел из Шонтса около половины пятого утра. Он двинулся на восток, привлеченный обществом своей тени — она поначалу очень забавляла его своей длиной. К половине девятого он отмахал десять миль, и собственная тень порядком ему наскучила. Он съел девять сырых грибов, два зеленых яблока и много незрелой черники. Все это не очень ужилось в его желудке. Вдобавок оказалось, что он в комнатных туфлях. Это были шлепанцы, хотя и сшитые из прочной ковровой ткани, — в таких далеко не уйдешь. На девятой миле левая разошлась снаружи по шву. Билби перебрался через изгородь и очутился на дороге, срезавшей край леса, и тут ему в ноздри ударил запах жареного сала — душа его наполнилась желудочным соком. Он остановился и принюхался — казалось, шипел весь воздух. — Ух ты!.. — сказал Билби, обращаясь, очевидно, к Мировому духу. — Это уж слишком. Как же я раньше не подумал!.. Тут он увидел за живой изгородью что-то большое, ярко-желтое. Оттуда и доносилось шипение. Ничуть не таясь, он направился к изгороди. Возле громадного желтого фургона с аккуратными окошечками стояла крупная темноволосая женщина в войлочной шляпе, короткой коричневой юбке, большом белом фартуке и (не считая прочего) в гетрах и жарила на сковородке сало с картофелем. Щеки ее раскраснелись, а сковородка плевала на нее жиром, как это всегда бывает у неумелых поварих… Билби, сам того не замечая, пролез сквозь изгородь и придвинулся поближе к божественному аромату. Женщина с минуту внимательно его разглядывала, а потом прищурилась, отвернулась и опять занялась стряпней. Билби подошел к ней вплотную и, как завороженный, уставился на сковородку, где весело плевался и лопался пузырями кипящий жир, а в нем плавали кусочки картофеля и лихо крутились ломтики ветчины… (Если мне судьба быть изжаренным, то пусть меня жарят с маслом и картошкой. Пусть жарят с картофелем в лучшем сливочном масле. Не дай бог, чтоб меня варили, заточив в котелок с дребезжащей крышкой, где темным-темно и бурлит жирная вода…) — По-моему, — произнесла леди, тыча вилкой в кусок сала, — по-моему, ты называешься мальчиком. — Да, мисс, — отвечал Билби. — Тебе приходилось когда-нибудь жарить? — Приходилось, мисс. — Вот этак же? — Получше. — Тогда берись за ручку — мне все лицо опалило. — С минуту она, как видно, размышляла и прибавила: — Вконец. Билби молча схватил за ручку этот усладительный запах, взял из рук поварихи вилку и почти уткнулся жадным и голодным носом в кипевшее лакомство. Тут было не только сало, тут был еще и лук — это он дразнил аппетит. Прямо слюнки текли. Билби готов был расплакаться, так ему хотелось есть. Из окошка фургона позади Билби раздался голос почти столь же пленительный, как этот запах. — Джу-ди!.. — звал голос. — Ну что?.. Я здесь, — отвечала леди в войлочной шляпе. — Джу-ди, ты случайно не надела мои чулки? Леди в войлочной шляпе весело ужаснулась. — Тсс-с, негодница! — вскричала эта особа (она принадлежала к тому распространенному типу симпатичных женщин, в которых сильнее, чем надобно, чувствуется их ирландская горячность). — Тут какой-то мальчик. И в самом деле, здесь был почти до раболепия усердный и услужливый мальчик. Спустя час он уже превратился из «какого-то мальчика» просто в Мальчика, и три благосклонные дамы глядели на него с заслуженным одобрением. Поджарив картошку, Билби с удивительной ловкостью и проворством раздул затухавший огонь, быстрехонько вскипятил их давно не чищенный чайник, почти без всякой подсказки приготовил все нужное для их несложной трапезы, правильно расставил складные стулья и восхитительно вычистил сковородку. Не успели они разложить по тарелкам это соблазнительное кушанье, как он помчался со сковородкой за фургон; когда же он, повозившись там, вернулся, сковорода сияла ослепительным блеском. Сам он, если это возможно, сиял еще ослепительней. Во всяком случае, одна его щека пылала ярким румянцем. — Ведь там, кажется, оставалось немного сала с картошкой, — заметила леди в войлочной шляпе. — Я думал, оно не нужно, мисс, — ответил Билби. — Вот и вычистил сковороду. Она взглянула на него понимающе. Что она хотела сказать этим взглядом? — Давайте, я помою посуду, мисс, — предложил он, чтобы как-то преодолеть неловкость положения. И вымыл — чисто и быстро. Точь-в-точь, как требовал мистер Мергелсон, а ведь раньше он никак не мог ему угодить. Потом спросил, куда прибрать посуду, — и прибрал. Потом вежливо осведомился, что еще надо сделать. А когда они удивились, добавил, что любит работать. — А любишь ты чистить обувь? — спросила леди в войлочной шляпе. Билби объявил, что любит. — Да это какой-то добрый ангел, — произнес пленивший Билби голос. Значит, он любит чистить обувь? Кто б мог поверить, что это сказал Билби! Впрочем, за последние полчаса с ним произошла разительная перемена. Он сгорал желанием трудиться, выполнять любую работу, самую грязную, и все ради одной особы. Он влюбился. Обладательница чарующего голоса вышла из фургона, минуту задержалась на пороге и стала спускаться по ступенькам, и душа Билби мгновенно склонилась перед ней в рабской покорности. Никогда еще не видел он ничего прелестнее. Тоненькая и стройная, она была вся в голубом; белокурые, чуть золотящиеся волосы были откинуты с ясного лба и падали назад густыми локонами, а лучезарнее этих глаз не было в целом свете. Тонкая ручка придерживала юбку, другая ухватилась за притолоку. Красавица глядела на Билби и улыбалась. Вот уже два года, как она посылала свою улыбку со сцены всем Билби на свете. Вот и сейчас она по привычке вышла с улыбкой. Восхищение Билби было для нее чем-то само собою разумеющимся. Затем она огляделась, желая узнать, все ли готово и можно ли спускаться вниз. — Как вкусно пахнет, Джуди! — сказала она. — А у меня был помощник, — заметила женщина в гетрах. На сей раз голубоглазая леди улыбнулась именно Билби… Тем временем незаметно появилась и третья обитательница фургона; ее совсем затмило очарование ее подруги. Билби даже не сразу ее увидел. Она была без шляпы, в простом сером платье и спортивной жакетке; из-под черных локонов глядело миловидное белое личико с правильными чертами. Она отзывалась на имя Уинни. Красавица звалась Мадлен. Они обменялись какими-то шуточками и принялись восхищаться утром. — Это самое красивое место, — объявила Мадлен. — За всю ночь ни одного москита, — прибавила Уинни. Все три женщины ели с аппетитом, нисколько этого не стесняясь, и с одобрением принимали услуги Билби. Прекрасная вещь одобрение! Здесь он с радостью, гордостью и настоящим рвением исполнял ту самую работу, которую делал из-под палки и кое-как для Мергелсона и Томаса… Они с явным удовольствием поглядывали на Билби и вот, посовещавшись вполголоса — что доставило ему несколько тревожных минут, — подозвали его и велели рассказать о себе. — Мальчик, — начала леди в войлочной шляпе, которая явно была за старшую и, уж несомненно, за оратора, — подойди-ка сюда. — Да, мисс. — Он отложил туфлю, которую чистил на ступеньке фургона. — Во-первых, знай, я замужем. — Да, мисс. — Поэтому не называй меня «мисс». — Понятно, мисс. То есть… — Билби запнулся, и тут в его памяти, по счастью, всплыл обрывок наставлений, слышанных им в Шонтсе. — Понятно, ваша милость, — докончил он. Лицо речистой леди так и засияло. — Пока нет, детка, — сказала она, — пока нет. Мой муж еще не позаботился раздобыть мне дворянство. Зови меня просто «сударыня». Билби понимающе молчал. — Скажи: да, сударыня. — Да, сударыня, — повторил Билби, и все весело рассмеялись. — А теперь, — продолжала леди, любившая поговорить, — да будет тебе известно… Кстати, как тебя звать? Билби почти не смутился. — Дик Малтраверс, сударыня, — выпалил он и чуть не добавил: «Удалец-молодец Рыцарь алмазного коня» — это был полный его титул. — Хватит и Дика, — заметила леди, звавшаяся просто Джуди, и вдруг весело добавила: — Прочее оставь про запас. (Билби любил шутников. Правильные люди.) — Так вот. Дик, мы хотим знать, был ты когда-нибудь в услужении? Этого Билби не ждал. Но его не поймаешь врасплох. — День или два, мисс… то есть сударыня… просто надо было пособить. — Ну и как, пособил? Билби стал вспоминать, но в памяти его возникла лишь физиономия Томаса с вилкой в подбородке. — Я старался, как мог, сударыня, — сказал он беспристрастно. — А теперь ты свободен? — Да, сударыня. — Живешь дома, ни у кого не служишь? — Да, сударыня. — Близко ваш дом? — Нет… но и не так чтоб далеко. — С отцом живешь? — С отчимом, сударыня. Я сирота. — А не хочешь ли ты поездить с нами несколько дней? Будешь нам помогать. За семь шиллингов шесть пенсов в неделю. Билби так и просиял. — Твой отчим согласится? Билби задумался. — Наверно, — сказал он. — А все-таки лучше пойди спроси его. — Ну… ладно, — сказал он. — И захвати свои вещи. — Вещи, сударыня? — Да, воротнички и прочее. Большой чемодан не бери: мы проездим недолго. — Понятно, сударыня… Он медлил в сомнении. — Беги прямо сейчас. Скоро придет наш человек с лошадью. Долго мы тебя ждать не сможем… И Билби тотчас пошел прочь. Выходя с полянки, он почти неприметно замедлил шаг и поглядел в сторону по-воскресному тихой деревни. На лице его была полная растерянность. Разрешение отчима — дело не хитрое, но как быть с чемоданом? Сзади его окликнули. — Да, сударыня? — отозвался он почтительно и с надеждой. Может, все-таки вещей не надо… — Непременно захвати башмаки. Тебе придется идти рядом с фургоном. Для этого, сам понимаешь, нужна пара крепких ботинок. — Хорошо, сударыня, — ответил Билби упавшим голосом. Он еще капельку помедлил, но больше ему ничего не сказали. И он пошел — медленно-медленно. Про башмаки-то он и забыл. Это был последний удар… Не попасть в рай из-за какого-то узелка с бельем и пары дорожных башмаков!.. Билби совсем не был уверен, что сможет вернуться. А ведь ему так этого хотелось… Возвратиться босым будет глупее глупого, а он не желал, чтобы красавица в голубом сочла его за дурака. «Дик, — уныло шептал про себя, — Дик-Удалец (видели бы вы этого разнесчастного удальца!), ничего не выйдет, дружище. Нужно принести узелок, а его, хоть умри, негде взять». Билби шел по деревне, ничего не замечая кругом. Он знал — здесь никаких узелков нет. Почти не думая, куда он идет, он выбрал боковую тропинку; она привела его к почти пересохшему руслу маленькой речушки, и здесь он уселся под ивами прямо на заросшую сорной травой землю. Это была какая-то свалка — один из тех заросших крапивой и неприглядных даже в сиянии утреннего солнца уголков, куда люди сваливают старые котелки, битые склянки, осколки камня, поломанные косилки, ржавое железо, рваные башмаки… Сперва Билби разглядывал все это без особого интереса. Потом он вспомнил, как еще недавно, играя однажды на такой свалке, подобрал рваный башмак и соорудил из него волшебный замок. Он поднялся, подошел к куче хлама и с живым любопытством стал разглядывать ее сокровища. Поднял какой-то овдовевший башмак, взвесил на руке. Вдруг он швырнул его наземь и помчался обратно в деревню. У него родилась мысль, вернее, две: как достать узелок и как быть с башмаками… Только бы удалось! В сердце мальчика мощными крылами забила надежда. Воскресенье! Магазины закрыты. Новая помеха. Об этом он позабыл. Только дверь трактира была стыдливо приотворена, будто совсем и не приглашала, а так, приоткрылась воскресным утром, чтоб вскоре окончательно захлопнуться. Но — увы! — в трактиры мальчикам доступа нет ни в воскресенье, ни в будни. Да там и не сыщется то, что ему нужно; это есть в магазине, в обыкновенном магазине. Вот он как раз перед ним, и дверь не заперта! Желание раздобыть хоть какой-нибудь сверточек заставило Билби переступить порог. Ставни в лавке были по-воскресному закрыты, и в помещении царили сумрак и прохлада; даже самый воздух — обычный воздух бакалейной лавки, пропитанный запахом сыра, сала и свечей, тихий и мешкотный, тоже был напоен воскресной прохладой, точно вздумал отдохнуть здесь денек в праздничном наряде. Добродушная женщина, облокотясь о прилавок, разговаривала с другой женщиной, худощавой и изнуренной, державшей в руке узел. Они явно говорили о чем-то важном и сразу же смолкли при появлении Билби. Ему так хотелось получить необходимое, что он совсем перестал глядеть букой. Казался добрым и кротким, услужливым и почтительным. Значительно моложе своих лет. Умиленно смотрел. Вел себя, как полагается благовоспитанному мальчику. — Мы нынче не торгуем, мальчик, — сказала добродушная женщина. — Ах, пожалуйста, сударыня… — умоляюще проговорил он. — Сам знаешь, сегодня воскресенье. — Ах, пожалуйста, сударыня, дайте мне какой-нибудь старый лист бумаги, пожалуйста. — Для чего тебе? — спросила добродушная женщина. — Кое-что завернуть, сударыня. Она подумала немножко, и природная доброта взяла верх. — Большой тебе кусок? — спросила она. — Да, пожалуйста, сударыня. — Оберточной? — Да, пожалуйста, сударыня. — А бечевка у тебя есть? — Тесемка, — отвечал Билби, роясь в кармане штанов. — Вся в узлах. Ничего, я обойдусь. — Возьми-ка лучше кусок крепкой бечевки, детка, — сказала добродушная женщина, теперь ее щедрость не знала границ. — И сверток у тебя получится красивый и аккуратный… Когда, к радости кочевниц, Билби вернулся, в фургон была уже впряжена белая лошадь и Уильям, тугоухий и нескладный субъект неопределенного возраста с большим, похожим на клюв носом, втаскивал корзину с чайной посудой и тихонько ворчал, что путешествовать в праздник нечестиво и безнравственно. — Я же говорила, что он придет, — объявила неприметная леди. — Взгляните, какой у него крохотный сверточек, — промолвила актриса. Сверток его и впрямь был невелик — ведь, по чести сказать, в нем только и было, что жестянка, пара старых башмаков да пучок травы, аккуратно сложенные и тщательно завернутые, но все равно торчавшие углами; Билби нес свой пакет с большой осторожностью. — Послушай, — начала было леди в войлочной шляпе и осеклась. — Дик, — сказала она, когда он подошел к ней поближе, — где же твои башмаки? — Ах, пожалуйста, сударыня… — проговорил Удалец-молодец, — их отдали в починку. Отчим думает, что, может, вы все-таки согласитесь взять меня. Говорит, башмаки я смогу купить себе из жалованья… Леди в войлочной шляпе поглядела на Билби с каким-то сомнением, очень его встревожившим, и он с трудом поборол отчаяние. — А мамы у тебя нет. Дик? — спросил вдруг чарующий голос. Его обладательнице были свойственны приступы внезапной любознательности. — Она… в прошлом году… Матереубийство всегда было трудным делом. К тому же, поймите, он так старался, а синяя птица все равно ускользала из рук. Да еще в этом милом голосе было столько жалости, столько сочувствия! Билби закрыл лицо рукавом и залился горючими слезами… Всех трех кочевниц охватило желание приласкать мальчика и помочь ему забыть свое горе… — Все обойдется. Дик, — сказала леди в войлочной шляпе, похлопывая его по плечу. — Какие-нибудь башмаки мы тебе завтра достанем. А сегодня придется тебе посидеть рядом с Уильямом, поберечь ноги. Будешь заезжать с ним на постоялые дворы… — Как легко утешается юность! — сказала пять минут спустя неприметная леди. — Поглядеть сейчас на мальчика, так и в голову не придет, что он видел горе. — А теперь лезь на козлы, — сказала леди, которая была у них за старшую. — Мы пройдем полем, а потом присоединимся к вам. Уильям, ты понял, где нас ждать? Она подошла ближе и прокричала: — Ты понял, Уильям? Уильям как-то загадочно кивнул. — Чай, не пень, — буркнул он. Женщины удалились. На прощание актриса ласково бросила мальчику: — Не горюй, все будет хорошо. Дик. Он уселся на козлах и после всего, что было, старался сохранить вид Дика-сиротки. «Знаком ли вам запах вересковых полей? Жили вы когда-нибудь кочевой жизнью? Случалось ли вам во время странствий заводить разговор с цыганами в овеваемых ветрами вересковых пустошах дома и на чужбине? Случалось ли вам бродить широкими большаками, а на закате раскидывать палатку у быстрого ручья и готовить себе ужин при свете звезд на костре из сосновых веток? Ведом ли вам крепкий, без сновидений, сон бродяги, который в ладу с самим собой и со всей вселенной?» Кто из нас ответит утвердительно на эти вопросы Клуба любителей туризма? Между тем каждый год зов дорог и обаяние книг Борроу[6] выманивает на лоно природы из благоустроенного, но сложного мира цивилизации какое-то число фантазеров, и они живут в палатках, и разъезжают в фургонах, и порой возятся с хитроумными приспособлениями для готовки на свежем воздухе. В такое путешествие надо пускаться с большими надеждами и запасом душевной бодрости. Это испытание дружбы, которое выдержит не всякий, и в целом — большое удовольствие. Жизнь на вольном воздухе по большей части сводится к мытью посуды и беспокойным поискам места, где вам позволят разбить лагерь. Вы узнаете, как богат и обилен наш мир зеваками и как легко обойтись без многих вещей, которые продаются в бакалейных лавках… Радость подобного бытия — в его отрешенности. Утро, светит солнышко, и вы можете ехать, куда вздумается, по тенистой дороге. У вас есть все что нужно. Ваш фургон поскрипывает рядом с вами. Вы живете не в гостиницах, не в домах; у вас свой кров, своя община, вы — государство в государстве. В любую минуту можно свернуть на поросшую травой обочину и объявить: «Вот мой дом, покуда не сгонит здешний владелец!» В любое время — если только вам удастся сыскать Уильяма и он не заупрямится — вы впряжете лошадей и двинетесь дальше. Перед вами весь мир. Вы вкушаете безмятежность улитки. Вдобавок ко всем этим утехам у двух из трех кочевниц были свои, особые радости. Они обожали Мадлен Филипс. Она не только была на редкость хороша и обаятельна, но и славилась этим; она обладала самой неотразимой в глазах женщин прелестью — очарованием успеха. Теперь подруги завладели ею. Их пример опровергал старую теорию, будто женщины не умеют дружить и им не о чем разговаривать. У каждой была в запасе куча милых и остроумных рассказов, а когда они не болтали, то что-нибудь пели. К тому же они отдыхали от «своих мужчин». Они прекрасно без них обходились. Доктор Баулс, супруг леди в войлочной шляпе, пребывал в Ирландии, а мистер Гидж, повелитель неприметной леди, играл в гольф в Сэндуиче. А Мадлен Филипс, разумеется, была только рада вырваться из толпы обожателей, которые вечно вокруг нее увивались… И все же на четвертый день каждая стала подумывать, что не худо бы завести какого-нибудь помощника, особенно для мытья посуды, но предпочитала молчать, и тема эта ощутимо притаилась где-то за их милыми и веселыми разговорами, подобно молчаливой черной реке, катящей свои воды под ажурным мостом. При всей их беззаботной веселости у каждой было странное чувство, будто другие не очень внимательно ее слушают и половина ее стараний пропадает даром. Мадлен теперь реже улыбалась; по временам она была почти безучастна, и Джуди приберегала чуть не все свои шутки и остроты к тому времени, когда они проезжали через деревни. Миссис Гидж была, по-видимому, менее чувствительна. Она затеяла написать об их странствиях книгу, в которой живо и увлекательно, со спокойным юмором и изяществом будут рассказаны их веселые приключения. Мужчины ее книжку прочтут. Эта мечта поддерживала тень улыбки на ее устах. Уильям был плохим слушателем. Он прикидывался глухим и не поднимал глаз. Ничего не желал видеть. Казалось, он нарочно не смотрит по сторонам, точно боится что-нибудь заметить, — так мужчины в церкви бормочут молитву себе в шляпу. Впрочем, однажды Джуди Баулс уловила фразу-другую из его монолога. — Кучка бабенок, — бормотал Уильям себе под нос. — Трясогузки распроклятые!.. Чтоб им провалиться! Так вот и скажу: чтоб вам провалиться! Разумеется, сказать он ничего не сказал, но все это и так по нему было видно… Теперь вам становится понятнее, каким приобретением для этой компании оказался юный Билби. Он не только всячески трудился по хозяйству, рьяно и поначалу тщательно мыл посуду, с охотой чистил обувь, безотказно все скоблил и прибирал, но вдобавок был их пажом и рыцарем. Он явно считал, что лучше этого фургона нет ничего на свете, а его владелицы — замечательные женщины. Его живые глаза следили за ними с беспредельным восторгом и интересом; он выжидательно настораживался, стоило Джуди открыть рот, и спешил услужить миссис Гидж. Он не скрывал своих чувств к Мадлен. Едва она обращалась к нему, у него перехватывало дух, он краснел и смущался… Бредя полем, они говорили, что мальчик — на редкость удачная находка. Как хорошо, что родные так легко его отпустили! Джуди объявила, что на мальчишек зло клевещут: поглядите, как он услужлив! Миссис Гидж заметила, что в рожице Билби есть что-то от эльфа, а Мадлен улыбнулась, вспомнив его милое простодушие. Она прекрасно понимала, что он готов умереть за нее… Пока дамы не отошли на почтенное расстояние, Уильям молчал. Затем он сплюнул и заговорил с непонятной злобой. — И угораздило же меня к ним наняться! — пробурчал Уильям и тут же добавил яростно и громко: — А ну пошла, несчастная!.. Заслышав это, белая лошадь начала судорожно и беспорядочно перебирать ногами, фургон поднатужился и тронулся с места — так Билби пустился в странствие. Сперва Уильям молчал, и Билби почти совсем забыл о нем. Глаза мальчика сияли восторгом — то-то повезло!.. — Одно ладно, — заговорил Уильям, — смекалки у них недостает запирать… ну разное там. Тут Билби вспомнил, что он не один. Лицо старика было из тех, на которых вы прежде всего видите одиноко торчащий самонадеянный нос. Он подавляет и заслоняет остальные черты. Вы замечаете их потом. Глаза у Уильяма были маленькие, один больше другого, рот — явно беззубый, губы тонкие, морщинистые, причем верхняя прикрывала нижнюю, наводя на мысль о слабоволии и алчности. Разговаривая, он слюняво пришлепывал губами. — Все там, — сказал он, — сзади. — Я туда лазил, — прибавил он доверительно, — порылся в их тряпье. — У них там есть конфеты, — сказал он, причмокивая, — шоколадные!.. Ох, и вкусно! — И чего только нет. Казалось, он разговаривал сам с собой. — А долго нам еще ехать до того места? — спросил Билби. Тут Уильям опять прикинулся, что не слышит. Он был занят другими мыслями. Он придвинулся к Билби и заглянул ему в лицо хитрым глазом. — Сейчас мы с тобой полакомимся шоколадцем, — сказал он, глотая слюну. Он ткнул пальцем в дверку за спиной. — Полезай-ка туда, — сказал Уильям, подбадривая мальчика кивком; его беззубый рот весь сморщился и перекосился. Билби покачал головой. — Он там в ящичке, у нее под постелью. Билби еще решительней покачал головой. — Лезь, говорю, — настаивал Уильям. — Не полезу, — ответил Билби. — Говорят тебе: там шоколад, — не унимался Уильям и жадно облизнулся. — Не нужно мне никакого шоколада, — сказал Билби и мысленно представил себе кусок в полплитки. — Да лезь ты, — говорил Уильям, — никто не увидит… — Ну же!.. — настаивал он. — Струсил, эх ты… — Так я сам полезу, — сказал Уильям, теряя терпение. — А ты пока вожжи подержи. Билби взял вожжи. Уильям поднялся и отворил дверцу фургона. Тут Билби ощутил всю свою ответственность за имущество кочевниц и, бросив вожжи, решительно схватил Уильяма за мешковатые штаны. То были почтенные штаны, они уже немало послужили хозяину. — Эй, не дури! — сказал Уильям, вырываясь. — Отпусти мои портки. Что-то затрещало, и Уильям в ярости обернулся к Билби. — Ты что, одежу мне рвать?!. — Так и есть, — сказал он, обследовав нанесенный ущерб. — Тут на час шитья. — Не буду я воровать! — прокричал Билби ему в самое ухо. — А тебя и не просят… — И вам не след, — сказал Билби. Фургон налетел на низкую садовую ограду, проволокся немного и встал. Уильям плюхнулся на сиденье. Белая лошадь потопталась на месте, потом отведала свисавшей над изгородью сирени и на том успокоилась. — Давай сюда вожжи, обалдуй проклятый, — буркнул Уильям. — Мы б сейчас шоколадцем лакомились, — начал он чуть погодя, — так нет, сидим вот из-за тебя, слюнки глотаем… — Проку от тебя ни на грош, — продолжал он, — ей-ей, ни на грош… — Он опять вспомнил про нанесенный ему ущерб. — Я б тебя самого заставил латать, как пить дать, заставил, да ты ведь всего меня исколешь своей проклятой иголкой… Здесь на час шитья, это точно… А может, и поболе… Да ведь, хошь не хошь, шей… Других-то штанов у меня нет… Ну, я ж те покажу, пащенок, по гроб запомнишь. — Не стану я воровать у нее шоколад, — сказал юный Билби, — с голоду помру, а не стану. — Чего? — спросил Уильям. — Воровать! — прокричал Билби. — Я те поворую, по гроб запомнишь! — пригрозил Уильям. — Ишь выдумал, штаны рвать. Но-о! П-шла, старая! Чего уши развесила. П-шла, тебе говорят! Своих пассажирок спорщики встретили благодаря чистой случайности, — кочевницы ждали их на песчаном выгоне, где густо рос красный вереск, а по краям стояли пихты и ели. Дамы были здесь давно и, по всему судя, уже начали волноваться. Мальчик обрадовался, увидев их. Он очень гордился собой: ведь он победил Уильяма и отстоял шоколад. Он решил отличиться в приготовлении обеда. Для дневного привала они выбрали прелестный зеленый островок — лоскут изумрудного дерна в пламени вереска, обреченный покинуть эти места, о чем свидетельствовали прямоугольник голой земли и куча скатанного дерна. Куча дерна и холмик, поросший вереском и ежевикой, сулили защиту от ветра; в ста ярдах от подножия холма был родничок, а неподалеку от него — искусственный водоем. Полянка эта лежала ярдах в пятидесяти от шоссе, и к ней вела колея, проложенная тележкой, возившей дерн. А в вышине ослепительно голубело небо и, словно корабли под белыми парусами, плыли громадные, озаренные солнцем облака, — английское летнее небо с полотен Констебла. Белую лошадь стреножили и пустили пастись среди вереска, а Уильяма отправили в соседний трактирчик за провиантом. — Уильям, — позвала его миссис Баулс, когда он отошел на несколько шагов, а затем конфиденциально прокричала ему на ухо: — Штаны почини! — А?!. — спросил Уильям. — Штаны, говорю, почини. — Это все он! — злобно буркнул Уильям и, прикрыв Дыру рукой, ушел. Никто не смотрел ему вслед. Уильям скоро почти скрылся из глаз, а кочевницы с суровой решимостью принялись готовить обед. Миссис Баулс занялась походной плитой, но плохо ее установила, и та потом опрокинулась. — Уильям вечно обижается, — говорила она между делом. — Порой мне это надоедает… У тебя что, была с ним стычка? — Да так, пустяки, мисс… — скромно отвечал Билби. Билби мастерски разжег огонь, и хотя он разбил тарелку, когда подогревал ее, зато оказался отличным поваром. Он дважды обжег пальцы, но был даже этому рад; он с врожденным тактом съел свою порцию за фургоном и перемыл всю посуду, как наставлял его мистер Мергелсон. Миссис Баулс научила его чистить ножи и вилки, втыкая их в землю. Его немножко удивило, что дамы зажгли сигареты и закурили. Они сидели неподалеку и говорили о непонятном. Что-то ужасно умное. Затем ему пришлось сходить к роднику за водой и вскипятить чайник для раннего чаепития. Мадлен вытащила изящно переплетенную книжечку и принялась читать, а ее подруги объявили, что им необходимо полюбоваться видом с соседнего холма. Они достали свои альпенштоки, с которыми так удобно ходить по горам — в Англии таких не увидишь, — и горели желанием отправиться в путь. — Вы идите, — сказала им Мадлен, — а мы с Диком останемся и приготовим чай. Я сегодня уже нагулялась. И вот Билби, счастливый до умопомрачения, впервые увидел изнутри этот замечательный фургон: посудную полку, печку, складные столы и стулья и все остальное, — а потом до тех пор лелеял чайник на походной плите, пока тот не запел; красавица полулежала рядом на ковре. — Дик, — сказала она. Он и забыл, что он Дик. — Дик! Он вздрогнул: ведь Дик — это он. — Да, мисс. Он выпрямился — в руке у него было несколько веточек — и поглядел на нее. — Ну, Дик!.. — повторила она. Билби смотрел на нее с обожанием. Он продолжал молчать, и вдруг она улыбнулась ему просто и естественно. — Кем ты думаешь быть, когда вырастешь. Дик? — Не знаю, мисс. Я еще не решил. — Ну, а кем бы тебе хотелось? — Кем-нибудь, кто ездит по свету. И все видит. — Например, солдатом? — Или матросом, мисс. — Матросы видят одно море. — Все равно, я больше хочу быть матросом, чем простым солдатом, мисс. — А офицером? — Еще бы, мисс… только… — Один из моих лучших друзей — офицер, — сказала она, право же, немного некстати. — Офицером-то хорошо бы, мисс, — отозвался Билби, — да ведь трудно. — Теперь офицеры должны быть очень храбрыми и дельными, — продолжала она. — Я знаю, мисс, — скромно ответил Билби. Тут ему пришлось ненадолго заняться огнем… Красавица облокотилась на другую руку. — Ну, а кем ты скорее всего станешь, Дик? — спросила она. Он не знал. — Твой отчим, он кто? Билби взглянул на нее и ответил не сразу: — Да не сказать, чтоб важная персона. — А кто он все-таки? Билби совсем не хотелось признаваться, что его отчим — садовник. — Письмоводитель у адвоката. — В этой-то деревеньке?! — Он каждое лето живет здесь, мисс, ему врачи велели, — объявил Билби. — Здоровье у него очень шаткое, мисс… Он по-хозяйски подложил в огонь несколько веточек. — А кем был твой родной отец. Дик? Вопрос этот отомкнул дверцу в тайник его фантазии. У всех сирот есть такие мечты. Билби они посещали так часто и были до того яркими, что почти обрели достоверность. Он немного покраснел и ответил без запинки: — Его называли Малтраверс. — Это что, его имя? — Точно не знаю, мисс. От меня всегда что-то скрывали. Матушка часто говаривала: «Арти, — говорила она, — ты потом кое-что узнаешь, важное для себя. Про отца. Сейчас мы бедствуем и кое-как перебиваемся, и все же… Но потерпи, будет время, ты узнаешь всю правду — кто гм такой». Вот что она мне говорила, мисс. — И она умерла, так ничего и не открыв тебе? Билби успел забыть, что еще утром отправил свою мать на тот свет. — Да, мисс, — сказал он. Мадлен улыбнулась ему, и что-то в ее улыбке заставило его густо покраснеть. На минуту он даже решил, что она угадала правду. Она и впрямь все поняла, и ее забавляло, что этот мальчуган строит воздушные замки, как и она строила когда-то, да порой и теперь. Она испытывала к нему самую нежную симпатию, симпатию одного фантазера к другому. Но следующий вопрос она задала так простодушно, что рассеяла все сомнения мальчика, хотя он по-прежнему был красный, как рак. — А может, ты все-таки о чем-нибудь догадываешься, Дик? Подозреваешь, кто ты на самом деле? — К сожалению, нет, мисс, — отвечал он. — Это, наверное, ни к чему, да ведь как не думать?.. Как часто путешествовал он по этой милой стране грез, где все, кого знаешь, глядят на тебя из окон, когда ты проходишь дорогой славы! Как часто он придумывал себе то одну родословную, то другую!.. Нежданное появление третьего лица нарушило их беседу. В их маленький лагерь вторгся чужак; он загадочно улыбался и медленно выписывал в воздухе битой для гольфа какие-то иероглифы. — Елестный… уголок… — начал пришелец молитвенным тоном. Они взглянули на него вопросительно, он ответил им широкой улыбкой. — Елестный… — говорил он, покачиваясь и тщетно пытаясь разъяснить сокровенный смысл своих маловразумительных слов короткими взмахами биты. Очевидно, этот любитель спорта забрел сюда с какого-нибудь ближнего поля для гольфа — и уже успел позавтракать. — Примите в компанию, — пробормотал он и докончил вполне явственно и громко: — Мясе Мален Филипс. В славе и известности есть своя теневая сторона. — Он пьян, — прошептала актриса. — Прогони его, Дик. Я не выношу пьяных. Она поднялась, Билби тоже. Он медленно шел впереди нее, вскинув мордочку, — точь-в-точь маленький терьер, который принюхивается к запаху чужого пса. — Так примете, говорю? — повторил спортсмен. Голос у него был, как иерихонская труба. Он был рослый, грузный, самодовольный, с коротко подстриженными усами, бычьей шеей и грудью. — Человек… спитанный, — заметил он. — Прошу любить… жалить… — Он попробовал указать на себя мановением руки, но в конце концов отказался от этой безнадежной затеи. — С… плжением, — закончил он. Билби с тревогой ощутил, что позади него кто-то отступает. Он оглянулся — мисс Филипс уже стояла у лесенки, ведущей в их цитадель на колесах. — Дик! — крикнула она в испуге. — Прогоните этого человека! И сейчас же дверь захлопнулась, и в ней повернули ключ. Билби решил не подавать вида, что трусит; он стал — руки в боки, ноги крепко уперты в землю, голова чуть набок — и принялся изучать врага. Мальчика поддерживало сознание того, что его видят из окошка фургона… Пришелец, должно быть, решил, что обряд представления окончен. — Совсем я не гольф люблю… — проговорил пьяница чуть ли не с гордостью. Он повел битой вокруг, чтобы выразить, чему именно отдает предпочтение. — Природу… — сказал он с каким-то дурацким умилением. И приготовился спуститься с кучи дерна, на которой стоял, прямо в лагерь. — Стойте! — крикнул Билби. — Это частные владения. Спортсмен мановением биты дал понять, что знает, но есть кое-что поважней. — А… ну, уходите! — пискнул Билби срывающимся от волнения голосом. — Убирайтесь отсюда! Спортсмен помахал рукой, точно говоря: «Прощаю, ибо тебе не понять», — и продолжал двигаться к очагу. Но тут терпение Билби лопнуло, он отбросил всякую дипломатию и открыл военные действия. Он понимал: надо что-то сделать, но что — вот вопрос. — Да я ж ничего… Дружески побесе… Мы люди спитанные… — бормотал спортсмен, но тут большой кусок дерна угодил ему в шею, осыпал его землей и заставил остановиться. Несколько долгих минут он от изумления не мог выговорить ни слова. Он был, конечно, очень удивлен, но еще и сильно наигрывал свое удивление. Лоб и одна щека его были черны от земли, картузик сдвинулся набок, и все же он сохранял известное достоинство. Он медленно шагнул и оказался как раз под прицелом Билби, который стоял у кучи дерна, сжимая в руке второй метательный снаряд. Бита простерлась наподобие скипетра. — Положи… это. — Уходите, — сказал Билби. — Не уйдете — еще брошу. Так и знайте. — Положи… это!.. — заорал спортсмен во всю мощь своей глотки. — Уходите — и все, — не унимался Билби. — Тебя сколько просить? Уважал бы… Грубиян… А ну, положи на место!.. Дерн шмякнулся ему в лицо. Из-под слоя земли проступили черты лица. Спортсмен моргал и жмурился, но все же не утратил достоинства. — Так ты, значит… с умыслом, — сказал он. Казалось, он собирается с силами… И вдруг с поразительной ловкостью он метнулся к Билби. Как стрела. До Билби оставалось не больше шага По счастью, мальчик во время игр на школьном дворе прекрасно научился увертываться. Он проскользнул под рукой спортсмена и, обежав кучу дерна, спрятался за ней, а любитель гольфа с размаху налетел на нее и минуту-другую стоял с ней в обнимку, очевидно, силясь понять, как он здесь очутился. Ему помог в этом писк из-за кучи. — Убирайся! — пищал его враг. — Ты что, не видишь, что досаждаешь даме? Убирайся! — Я и не думаю… никого… осаждать… Позови ее… жалоста! Но это была хитрость. Пьяный хотел поймать мальчишку. Он вдруг стремительно обошел с фланга кучу дерна, но споткнулся о куски, валявшиеся на земле, и упал. Он стоял на четвереньках и никак не мог подняться. Но не пал духом. — Бой… ик!.. скаут!.. — пробормотал он и теперь кинулся на Билби уже в качестве ловкого четвероногого. С поразительной быстротой он опять очутился рядом с Билби, миг — и он уже вскочил на ноги и гнался за ним по лагерю. Чайник и походную плиту он сумел опрокинуть, не претерпев при этом никакого ущерба и не утратив скорости, но лесенка, на которую он наткнулся сразу за углом фургона, оказалась для него роковой. Он как-то упустил ее из виду и тяжело рухнул на землю. Но теперь его боевой дух взыграл. Не обращая внимания на крики изнутри, сопровождавшие его падение, он почти тут же вскочил на ноги и снова ринулся в погоню. Рывок его был так стремителен, что он непременно схватил бы мальчишку, но тот перемахнул через оглобли, обежал фургон и понесся все к той же куче дерна. Спортсмен тоже попробовал перескочить через оглобли, но у него не было той сноровки. Он подпрыгнул, вернее нырнул, и этот прыжок походил на курбеты огромной лошади… Когда Билби услышал треск и обернулся, спортсмен снова стоял на четвереньках и упорно старался пролезть между оглоблей и передним колесом. Вероятно, он больше бы в этом преуспел, если б не вздумал просунуть руку между спицами. А так задача оказалась непосильной для одного человека: он хотел пролезть сразу в двух местах и скоро пришел в ярость от невозможности это сделать. Фургон качнуло вперед… Очевидно, этого пьяницу враз не прогонишь… Минуту Билби оценивал обстановку и, увидев, что враг попал в ловушку, схватил складной стул, обежал лесенку и обрушился с тыла на поверженного спортсмена; он молотил его рьяно, хоть пришибить и не мог. — Поумерь-ка свой пыл, приятель! — послышался голос, и кто-то схватил его сзади. Он обернулся — его сжимал в объятиях второй любитель гольфа… Еще один! Испуганный Билби отчаянно отбивался… Он укусил врага за руку — но через рукав и потому не очень больно, — успел дважды брыкнуть его — но, к сожалению, был в шлепанцах! — и скоро его осилили… Побитый, помятый, обезоруженный и задыхающийся Билби стоял и смотрел, как пьяного заботливо вытаскивали из переднего колеса. Два приятеля помогали этому джентльмену с укоризненной заботливостью, а он знай себе твердил, что все в порядке, и этим еще больше укреплял их подозрения. Всего теперь на поле вместе с первым было четыре игрока. — Он почему-то гонялся за этим чертенком, — сказал спортсмен, державший Билби. — Да, но как он ухитрился застрять в колесе? — заметил другой. — Теперь получше? — спросил третий, помогавший пьяному встать на ноги (они плохо его слушались). Давай-ка биту, дружище… Она тебе сейчас ни к чему… По вереску с прогулки возвращались миссис Баулс и миссис Гидж. Они всматривались в пришельцев, стараясь понять, кто это такие. И тут, словно песня после диспута, появилась Мадлен Филипс — красавица в голубом; она медленно вышла из фургона и спустилась по ступенькам, лицо ее выражало удивление. Все головы невольно повернулись к ней. Пьяница сделал знак приятелю, чтобы тот отпустил его, и твердо стоял на ногах. Он уже был в картузике, хотя тот и сидел косо. Бита оставалась у его товарища. — Я услышала шум, — сказала Мадлен, вздернув свой хорошенький подбородок; она говорила самым чарующим голосом. Она посмотрела вопросительно… Окинув опытным глазом трезвых игроков, она отдала предпочтение рослому молодому блондину с серьезным лицом, стоявшему у локтя пьянчуги. — Пожалуйста, уведите своего друга, — промолвила она, указывая на обидчика прелестной беленькой ручкой. — Просто, — сказал пьяный негромко, — просто… ква… ква… С минуту все пытались догадаться, что он хочет сказать. — Послушай, дружище, тебе нечего здесь делать, — сказал белокурый. — Иди-ка лучше назад в клуб. Но пьяный упорно желал высказаться. — Простоква… — сказал он погромче. — По-моему, — заявил низенький спортсмен с живыми глазами, одетый в ярко-желтую фуфайку. — По-моему, он извиняется. Надеюсь, что так. Пьяный мотнул головой. Впрочем, его всего мотало и шатало. Рослый юноша взял его за локоть, но он твердил свое. — Просто к вам!.. — сказал он с выражением. — А неохота говорить. Недудома. Нетудома. Нетутома. Значит, нетутома, и все. Вот сказала б — нетутома. А чтоб ломиться… ни-ни!.. — Вот бы и шел себе. — Скажите: вы тутома, мисс… мисс Пипс? — взывал он к мисс Филипс. — Лучше ответьте ему, — попросил рослый юноша. — Нет, сэр, — сказала она с большим достоинством, еще выше вздернув свой хорошенький подбородок. — Меня нету дома. — Ну и весь разговор, — сказал пьянчуга и с внезапным самоотречением повернулся, чтоб уйти. — Пшли, — сказал он, давая взять себя под руку. — Просто к вам шел… — продолжал он бормотать, когда его уводили, — дружески… Еще несколько минут было слышно, как он, удаляясь, снисходительно убеждал кого-то, что вел себя вполне учтиво и по-джентльменски. Затем последовала короткая потасовка: он непременно хотел вернуться и вручить карточки, но его удержали. Потом видно было, как он свободной рукой разбрасывает в вереске визитные карточки, наподобие того, как это делают в бумажном кроссе[7], только гораздо изящней… Затем его тихо и мирно увели прочь… Едва появилась мисс Филипс, как Билби без звука отпустили, и теперь оставшиеся спортсмены приносили кочевницам свои извинения. Тот, что еще недавно держал Билби, — мужчина в сером, с орлиным носом, пышными усами и морщинками вокруг глаз — почему-то находил все это ужасно забавным; зато у коротышки в желтой фуфайке хватало чистосердечия и серьезности на двоих. Это был цветущий, румяный человечек с необычайно открытым лицом. У него были широко раскрытые, выпученные глаза, приоткрытый рот; щеки пухлые, словно надутые; а картузик до того сдвинут назад, что и лоб казался удивительно открытым. Брюшко кругленькое, и грудь колесом. Он их тоже выставлял напоказ. Он ничего не скрывал. Коленки его торчали вперед. Человеку такого склада, разумеется, подобает заодно быть всегда чисто выбритым… — Мы во всем виноваты, — говорил он. — Надо было смотреть за ним. Невозможно передать, как мы опечалены и смущены. Как сожалеем, что он причинил вам беспокойство. — Разумеется, нашему мальчику не следовало швырять в него землей, — заметила миссис Баулс. — Да ведь он не очень-то и швырял, — промолвила Мадлен. — Все равно, нам не следовало давать волю своему товарищу. Надо было следить за ним, а мы проморгали… — Понимаете, — продолжал открытый молодой человек, желая объяснить все как можно подробнее, — он наш худший игрок. У него набралось сто двадцать семь ударов. Да еще он хотел смошенничать. Вот и расстроился. Что скрывать, мы сами позволили ему напиться… Позволили. Да что греха таить, сами надоумили… Не следовало нам его отпускать. А мы решили, что прогулка в одиночестве пойдет ему на пользу. Вдобавок кое-кому из нас он порядком надоел. Сыты им по горло. Сами слыхали, как он тут канючил, — он это может без конца… И тут он начал предлагать искупительные жертвы. — Мы готовы любым образом доказать вам, как жалеем о случившемся… Если вы надумаете сделать привал на нашем поле за соснами… Вы сами увидите, это уединенное и надежное место… Сторож — учтивейший человек. Принесет вам воды или чего пожелаете. Особенно после того, что вышло… Билби не принимал участия в этом заключительном обмене любезностями. У него появилось странное чувство: уж не перестарался ли он в этой истории? Наверное, надо было попробовать уговорить пьянчугу, да повежливей. А он, дурак, стал кидаться. Ну, да ладно. Он подобрал опрокинутый чайник и пошел к ручью за водой… Что она о нем подумала? А пока можно хоть чайник вскипятить. Одним из последствий этой маленькой неприятности с подгулявшим спортсменом было то, что кочевницы не решились с наступлением сумерек отпустить Уильяма и Билби и спать в фургоне без охраны. На сей раз они расположились на ночлег в глухом месте, поблизости только и был этот гольф-клуб. Они не очень-то доверяли теперь этому гольф-клубу. Итак, было решено, к великой радости Билби, что он будет спать под фургоном в спальном мешке, который захватила с собой миссис Баулс. Этот спальный мешок был их гордостью, когда они отправлялись в путешествие, но воспользоваться им Джуди так и не рискнула. Она никак не предполагала, что на открытом воздухе появляется ощущение, будто ты спишь на людях. Точно весь мир у тебя в спальне. И каждую ночь она возвращалась в фургон. Билби считал их вправе распоряжаться собой во всем, что касалось его жизни и даже спанья. Мальчик очень намаялся за день. Он скинул с себя верхнюю одежду, нырнул в мягкий шерстяной мешок и с минуту лежал и слушал приглушенные звуки над головой. Там была она. У Билби была свойственная всем мужчинам врожденная вера в женщину, а там их было целых три. На него нахлынуло необъяснимое желание вылезти из мешка и поцеловать доски, по которым над ним ходило это прелестное, милое создание… Но он этого не сделал… Сколько разных событий произошло за два дня! Сейчас ему казалось, что он без остановки шел много часов подряд. В памяти возникали деревья, тропы, росистая трава, сковородки, толпа великанов-дворецких, которые мчались в погоню и окончательно сбились со следа (они, верно, и сейчас еще где-то рыщут), всевозможные щели и щелки, снаряды, которые летят и рвутся и такие неуместные, что не стоит о них вспоминать. Секунду-другую он глядел через спицы колес на танцующее пламя костра, где потрескивали сосновые шишки: он подбросил их в огонь перед тем, как лечь спать; он смотрел на огонь и мигал, словно щенок, а потом погрузился в сон… Наутро его с трудом разбудили… — Ты что, так весь день и проспишь?!. — кричала Джуди Баулс. До завтрака в ней всегда особенно чувствовалась ирландская горячность. |
|
|