"Билби" - читать интересную книгу автора (Уэллс Герберт)

2. Субботний прием в замке Шонтс

Субботняя прогулка — типично британское развлечение. Оно могло возникнуть лишь в стране до мозга костей аристократической и приверженной удовольствиям, где даже соблюдение дня субботнего стало удовольствием. В субботних поездах, уходящих после полудня с лондонских вокзалов, крайний переизбыток вагонов первого класса и редкое обилие на зависть богатых саквояжей. Камердинеры и горничные не слишком себя утруждают, зато носильщики суетятся с особым рвением. В глаза бросаются разряженные знаменитости. Платформа и книжный киоск исполнены необычайного достоинства. Порой даже вагон-другой отводят для особо избранной публики. Слышатся приветствия:

— Значит, и вы с нами?

— Нет. А нынче в Шонтс.

— Это где нашли Рубенса? Кто там сейчас хозяин?

Через эту веселую, благоденствующую толпу шел лорд-канцлер со своим крупным носом, знаменитыми бровями, которые, казалось, он мог по желанию ощетинить и свернуть, и с присущим ему видом спокойного самодовольства. Он ехал в Шонтс не для собственного удовольствия, а ради партийных интересов, но не намерен был этого показывать. Он шествовал по перрону, погруженный в свои мысли, притворяясь, что никого не видит, — пускай другие здороваются первыми. В правой руке он держал маленький, но внушительного вида кожаный чемоданчик. Под мышкой левой руки он тащил философский трактат доктора Мактэггерта, три иллюстрированных журнала, «Фортнайтли ревью», сегодняшний «Таймс», «Хибберт джорнел», «Панч» и два парламентских отчета. Его милость никогда не задумывался над тем, сколько он может удержать под мышкой. Поэтому его слуга Кэндлер следовал за ним в двух шагах, нагруженный несколькими уже подобранными газетами и готовый подхватить очередную потерю.

У большого книжного киоска они прошли мимо миссис Рэмпаунд Пилби, которая, как всегда, прикинувшись скромной читательницей, спрашивала у продавца свою последнюю книгу. Лорд-канцлер заметил вертевшегося поблизости Рэмпаунда Пилби, но вовремя отвел глаза. Он не жаловал эту пару. Интересно, подумал он, кто может сносить неимоверные претензии миссис Пилби хотя бы с субботы до понедельника? Сам он только однажды оказался рядом с нею за столом на званом обеде — и сыт по горло. Он занял место в углу, захватив и противоположное — надо ж куда-то класть ноги, — оставил Кэндлера охранять и места и багаж, принесенный им под мышкой, а сам вышел на перрон и стал там спиной ко всему свету — точь-в-точь Наполеон, только повыше ростом да нос еще более орлиный, — надеясь избегнуть встречи с великой романисткой.

Это ему вполне удалось.

Однако, вернувшись в купе, он застал Кэндлера на грани ссоры с каким-то белобрысым молодым человеком в сером. Волосы у юноши были до того светлые, что он мог бы сойти за альбиноса, если б не его живые карие глаза; лицо у него было красное, и говорил он очень быстро.

— Эти два места заняты, — твердил Кэндлер; он уже выбился из сил, защищая не слишком правое дело.

— Что ж, прекрасно, — отвечал белобрысый, чьи брови и усы на раскрасневшемся лице казались совсем белесыми. — Пусть так. Но позвольте мне занять среднее место. Чтобы я мог потом пересесть на место вашего «половинщика».

— Да знаете ли, молодой человек, кого вы назвали «половинщиком»? — проговорил Кэндлер, отличный знаток языка.

— А вот и он, — отозвался юноша.

— Где вы усядетесь, милорд? — спросил Кэндлер, снимая с себя ответственность за дальнейшее.

— Лицом к паровозу, — ответил лорд-канцлер, медленно ощетинивая брови и хмуро глядя на юношу в сером.

— Тогда я сяду напротив, — объявил белобрысый самым непринужденным образом. Он говорил негромко, но торопливо, точно не позволяя себе отступить. — Видите ли, — начал он разъяснять великому правоведу с преувеличенной развязностью нервного человека. — Я всегда так поступаю. Сперва смотрю, не свободно ли в каком-нибудь вагоне угловое место. Я очень деликатен. Если все угловые места заняты, я подыскиваю «половинщика». «Половинщик» — это человек в мягкой шляпе и без зонта — зонт у его друга напротив, — или с зонтом, но без мягкой шляпы, в плаще, но без чемодана, или с чемоданом, но без плаща. И один плед на двоих. Вот таких я и зову «половинщиками». Теперь вам ясно? Ну, те, у кого все на двоих. Ничего обидного.

— Сэр, — прервал его лорд-канцлер со сдержанным возмущением, — мне нет дела до того, что вы там имеете в виду под этим вашим «половинщиком». Позвольте-ка мне пройти.

— Прошу вас, — сказал белобрысый и, отступив немного от дверей, свистнул мальчишку-газетчика. Он мужественно сносил поражение.

— Ну, что тут у тебя? — спросил он мальчишку еле слышным голосом. — «Пинкен», «Блэк энд Уайт»? А еще какие? «Атенеум», «Спортинг энд Дрэматик»? Это куда ни шло! Что-что?! Разве я похож на тех, кто берет «Спектейтор»? Плохо ты разбираешься в людях! Разве я в галошах? Где твоя savoir fair[3], дружок?

Лорд-канцлер был философом, и его не так-то просто было вывести из равновесия. Он умышленно напускал на себя свирепость и при этом оставался совершенно невозмутим. Он уже свернул свои брови и еще прежде, чем поезд тронулся, перестал думать о своем vis-a-vis. Он раскрыл «Хибберт джорнел» и начал снисходительно читать журнал своих политических противников.

Где-то на краю его сознания смутно маячила фигура белобрысого, точно докучливая муха; нечто беспокойное и розовое, оно ерзало на месте, шелестело противно-розовым листком экстренного выпуска, мешало лорду-канцлеру вытянуть ноги и вдобавок тихонько насвистывало какую-то веселую модную песенку, будто желая сказать: а мне все равно. Но очень скоро и эта смутная помеха уплыла из его сознания.

Лорд-канцлер был не просто любитель философии. Занятия философией укрепляли его общественную репутацию. Он читал лекции по религии и эстетике. Знал Гегеля назубок. Все были уверены, что свои каникулы он проводит в Абсолюте или по крайней мере в Германии. Частенько на званых обедах (особенно за десертом) он заводил речь о философии и, покуда с виду был трезв, вел такие блистательно-непонятные речи, как никто Другой. Статья в «Хибберт» целиком завладела его вниманием. Автор пытался определить новый и спорный вариант Бесконечности. Вам, конечно, известно, что имеется много сортов и разновидностей Бесконечности и что Абсолют — такой же царь Бесконечностей, как лев — царь зверей…

Из мира Относительности донеслось покашливание, каким обычно начинают разговор с незнакомым человеком, а затем слова:

— Скажите, а вы, случаем, не в Шонтс?..

Лорд-канцлер медленно спустился на землю.

— Я тут заметил наклейку на ваших чемоданах, — продолжал белобрысый. — Дело в том, что я тоже в Шонтс.

Лорд-канцлер оставался внешне спокоен. С минуту он размышлял. А затем попал в ловушку, в ту самую, которая, пожалуй, всего опаснее для видных адвокатов и судей, а именно не выдержал искушения сразить противника остротой; такое пришло ему в голову — прелесть!

— Значит, там и встретимся, — сказал он самым учтивым тоном.

— Да… конечно…

— Согласитесь, — сказал лорд-канцлер очень вежливо и с кривой усмешкой, которую пускал в ход для большего комизма, — что было бы очень обидно опередить события.

Слегка наклонив голову набок и посмеиваясь про себя удачной шутке, лорд-канцлер не спеша перевернул страницу «Хибберт джорнел» и снова погрузился в чтение.

— Воля ваша, — сказал белобрысый с запоздалой досадой. Минуту-другую он беспокойно ерзал на месте, а потом принялся нетерпеливо листать «Блэк энд Уайт».

— Ничего, у нас в запасе почти два дня. Мы еще повеселимся, — прибавил он, не поднимая глаз от газеты и, видимо, в ответ на какие-то свои мысли.

Лорду-канцлеру стало немного не по себе, хоть он продолжал делать вид, что читает. Что этот белобрысый имел в виду? Страсть к остротам несколько подвела лорда-канцлера…

Но когда он очутился на платформе Челсам, где, как известно, надо сходить, чтоб попасть в Шонтс, и узрел там супругов Пилби, страшно похожих — она на свой будущий памятник, воздвигнутый благодарным потомством, а он — на хранителя этого памятника, — министр начал понимать, что попал в когти судьбы и что поездка к Лэкстонам, предпринятая в партийных интересах, будет не просто малоприятной, а совсем неприятной.

Впрочем, у него есть Мактэггерт, и можно целый день сидеть в комнате и работать.

К концу обеда немалое, но и не слишком растяжимое терпение лорда-канцлера готово было вот-вот лопнуть. Его брови не щетинились, но лишь потому, что он усиленно расслаблял мышцы; в душе его закипала безмолвная ярость. Все, как нарочно, подбиралось одно к одному…

Он почти не прикасался к коньяку и портвейну, как ни потчевал хозяин; лорд-канцлер чувствовал, что не может дать себе поблажки, иначе гнев его вырвется наружу. Сигары по крайней мере были вполне приличные, и он курил и с легким пренебрежением прислушивался к разговорам гостей. Хорошо хоть, что в комнате больше не было миссис Рэмпаунд Пилби. За столом продолжался все тот же разговор, который завел мистер Дуболоум еще до ухода дам, а именно о призраках и существовании загробного мира. Сэр Питер Лэкстон, избавленный от взора жены, мог теперь свободно утверждать, что не верит во всю эту чушь; это лишь передача мыслей на расстоянии, игра нашего воображения, не более. Слова хозяина не остановили потока воспоминаний о разных пустячных случаях и обстоятельствах, к чему обычно сводятся подобные беседы. Лорд-канцлер по-прежнему слушал с небрежным видом; его брови еще не совсем ощетинились, но готовы были встопорщиться; сигара торчала кверху под острым углом; сам он ничего не рассказывал, только по временам бросал отдельные короткие замечания в чисто гегельянском духе, с презрительной сдержанностью магометанина.

— А знаете, у нас в замке, говорят, тоже водятся духи, — объявил сэр Питер. — Может, стоит мне захотеть — и к нам мигом явится какой-нибудь из них. Самое что ни на есть подходящее место для привидений!

Белобрысый из купе обрел имя и теперь звался капитаном Дугласом. Когда он не слишком краснел, то был даже недурен собой. Он оказался дальним родственником леди Лэкстон. К удивлению лорда-канцлера, юноша явно не чувствовал перед ним ни малейшего смущения. Он непринужденно и весело беседовал со всеми гостями, кроме лорда-канцлера, однако и на него нет-нет да поглядывал. Когда заговорили о призраках, он насторожился; лорд-канцлер позднее припомнил, что в тот миг поймал на себе взгляд капитана — в нем читалось любопытство.

— А какой у вас призрак, сэр Питер? В цепях или как?

— Нет, какой-то другой породы. Я особенно не вникал, и потому не знаю. Кажется, он из тех, что хлопают дверьми и устраивают разные пакости. Ну, как его? Plundergeist[4], что ли?

— Poltergeist[5], — небрежно вставил лорд-канцлер, воспользовавшись паузой.

— В темноте треплет за волосы, хлопает по плечу. И всякое такое. Но мы скрываем это от слуг. Я в эти штуки не верю. Разгадка тут простая: в доме много панельных стен, потайных ходов, тайников и прочего.

— Тайников? — оживился Дуглас.

— Ну да, где прятались иезуиты. Настоящий кроличий садок. Один такой тайник как раз выходит в нишу гостиной. Неплохая, по-своему, комнатка. Только знаете… — голос сэра Питера зазвучал сердито, — надули меня с этими тайниками. Нет у меня их плана. Когда человек снимает дом, он должен чувствовать себя в нем хозяином. А это что ж получается? Я и не знаю, где половина этих тайников. Какие же мы хозяева! Мы даже не можем их заново обставить или немножко прибрать. Там, верно, грязь и плесень.

— Надеюсь, сэр Питер, там не убили ни одного иезуита? — спросил капитан Дуглас, не сводя глаз с лорда-канцлера.

— Ну что вы! — ответил сэр Питер. — Да я вообще не верю в эти тайники. В половину из них не заглядывал ни один иезуит. А разобраться — так все это изрядная чепуха…

Разговор продолжал вертеться вокруг привидений и тайников, пока мужчины не перешли в гостиную. Казалось, капитан Дуглас нарочно поддерживает эту тему, словно ему доставляли удовольствие эти дурацкие подробности, — и чем они были нелепей, тем больше удовольствия ему доставляли.

Лордом-канцлером вдруг овладел один из тех приступов непонятной подозрительности, которая подчас нападает на самых разумных людей. Чего ради Дугласу понадобилось выспрашивать все подробности про этих шонтских духов? И зачем он все время при этом как-то загадочно на него поглядывал — не то вопросительно, не то с усмешкой? Что тут смешного? Как ни нелепа была подобная мысль, лорд-канцлер почти готов был поклясться, что этот мальчишка над ним потешается. За обедом он почувствовал, что о нем сейчас говорят. Он окинул стол взглядом: капитан Дуглас шептался с какой-то некрасивой дамой, кажется, женой этого остолопа Дуболоума; они о чем-то секретничали, откровенно на него поглядывая, и, очевидно, оба получали от этого удовольствие.

Что Дуглас сказал тогда в поезде? Кажется, что-то угрожающее. Точные слова его лорд-канцлер вспомнить не мог.

Лорд-канцлер был настолько занят всем этим, что утратил прежнюю осмотрительность. Он нечаянно оказался неподалеку от миссис Рэмпаунд Пилби. Ее голос, как лассо, изловил его и потянул к себе.

— Ну-с, как поживает лорд Магеридж? — спросила она.

Что можно ответить на такую дерзость!

Вот она так всегда. С человеком под стать лорду Бэкону будет разговаривать, как со школьником, приехавшим домой на праздник. Держится так самоуверенно, точно насквозь вас видит! Может, это и придает убедительность ее книгам, но ей самой не прибавляет обаяния.

— По-прежнему занимаетесь философией? — осведомилась она.

— Нет? — вскричал лорд-канцлер, на миг теряя всякую власть над собой и исступленно щетиня брови. — Я покончил с философией!

— Устроили себе каникулы. Ах, лорд Магеридж, как я завидую вам, законникам: у вас такие длинные каникулы! Вот у меня совсем не бывает каникул. Нас, бедных писателей, вечно преследуют наши творения — то рукописи, то гранки. Не то, чтоб я всерьез жаловалась на гранки. Признаться, я питаю к ним слабость. Но вот критика, увы!.. Она порой так несправедлива!..

Лорд-канцлер начал спешно придумывать какую-нибудь грандиозную ложь, которая позволила бы ему, не нарушая приличий, покинуть гостиную леди Лэкстон. Тут до его сознания дошло, что миссис Рэмпаунд Пилби спрашивает: «Скажите, это тот самый капитан Дуглас, который влюблен в актрису, или его брат?».

Лорд-канцлер не ответил. А про себя думал: «Какое мне дело! Вот редкостная дура!»

— По-моему, это тот самый. Ему еще пришлось с позором покинуть Портсмут: такой там вышел скандал. Он, говорят, только тем и занимался, что разыгрывал разные шутки. Да так хитро и ловко! Он родич здешней хозяйки. Его потому, верно, и позвали…

Ответ лорда-канцлера выдал ход его мыслей.

— Пусть лучше не пробует разыгрывать здесь свои шутки, — сказал он. — Я не выношу паясничанья.

В гостиной сидели недолго. Даже от глаз леди Лэкстон не укрылась мрачность ее важного гостя, и вот, выпив ячменной воды и лимонада на лестничной площадке, гости распрощались, а сэр Питер повел лорда Магериджа под руку — тот терпеть не мог, чтобы его вели под руку — в маленькую, но достаточно просторную комнату, именуемую кабинетом. Лорд-канцлер изнывал от жажды: он вообще не отличался воздержанностью, но манера сэра Питера угощать была ему так неприятна, что он наотрез от всего отказался. В кабинете был только капитан Дуглас, готовый вот-вот разразиться какой-нибудь фамильярной выходкой, да лорд Дубинли — он тоже пожелал промочить горло; на коленях у него стоял огромный бокал виски с содовой, в котором позвякивал кусочек льда, — мучительное зрелище для томимого жаждой человека. Лорд-канцлер взял сигару и, захватив место перед камином, стоял там с видом полного довольства, хотя и чувствовал, что его самообладание испаряется с каждой минутой.

Сэр Питер после тщетной попытки захватить коврик перед камином — лорд-канцлер стоял как скала — завладел большим креслом и, вытянув ноги в сторону именитого гостя, возобновил с лордом Дубинли прерванный разговор об огнестрельном оружии. Мергелсон, как всегда, проявлял чрезмерное внимание к хозяйскому стакану, и сэр Питер совсем разошелся.

— Я всегда ходил при оружии, — говорил он, — хожу и буду ходить. Это надежная защита, только тут надо с умом. Даже в деревне мало ли на кого наткнешься!

— Но ведь оно может выстрелить и убить кого-нибудь, — заметил Дуглас.

— Я же сказал: с умом надо. Выхватить револьвер и пульнуть в человека — это, знаете, не с умом. И целиться в него — тоже не годится. Тут-то он на вас и кинется, если только он не вовсе трус. А я говорю: с умом надо. Понятно?

Притворяясь, что слушает болтовню этого дурака, лорд-канцлер старался думать про статью о Бесконечности. Револьверы он презирал. Вооруженный такими бровями, он, разумеется, мог презирать огнестрельное оружие.

— Так вот, у меня в спальне есть пара отличных «бульдогов», — продолжал сэр Питер. — Прямо думаешь: пусть бы сунулся грабитель — был бы случай их испробовать.

— Если вы застрелите грабителя, который на вас не нападал, это будет убийство, — объявил лорд Дубинли в неожиданном приступе раздражения, обычном у обитателей Шонтса перед отходом ко сну.

Сэр Питер предостерегающе поднял руку.

— Сам знаю. Можете мне не объяснять.

Он еще больше повысил голос, чтоб его наконец поняли:

— Я же сказал: с умом надо!

На лорда-канцлера внезапно напала зевота, но он ловко поймал ее в кулак. И сразу заметил, что Дуглас поспешно схватился рукой за белокурый ус, чтобы скрыть усмешку. Все скалится, мартышка! Чего смеется? Весь вечер ухмыляется! Что-то затеял!

— А теперь слушайте, что значит с умом, — продолжал сэр Питер. — Вы выхватываете револьвер и тут же стреляете в землю. Никто не должен видеть револьвера, пока он не выстрелит, ясно? Вы стреляете, и противники ошарашены. Вы не ошарашены. Вы ждали выстрела, они — нет. Ясно? И вы хозяин положения: у вас в запасе еще пять патронов.

— Пожалуй, сэр Питер, я вас покину, — сказал лорд-канцлер, позволив своему взору мгновение задержаться на вожделенном графине и силясь побороть в себе демона гордости.

Сэр Питер крайне дружелюбно помахал ему из своего кресла: дескать, в Шонтсе вы вольны делать, что вздумается.

— Сейчас я вам расскажу, какое приключение у меня было в Марокко.

— У меня слипаются глаза, — объявил неожиданно капитан Дуглас, потер глаза кулаками и встал.

Лорд Дубинли тоже поднялся.

— Так вот, — начал сэр Питер, тоже вставая. Он не намерен был расставаться ни со своим рассказом, ни с последним слушателем. — Учтите, я был тогда молод и еще не женат. Жил — не тужил, делил время между трудами и забавами. А когда такой весельчак попадает в чужой город, то его, конечно, понесет туда, куда он не пошел бы, будь он старше и умней.

Капитан Дуглас оставил сэра Питера и лорда Дубинли наслаждаться этим рассказом.

Он вышел на площадку и взял со стола одну из стоявших там зажженных свечей.

— Господи!.. — прошептал он.

Он скорчил себе перед зеркалом рожу и тут заметил, что лорд-канцлер опасливо и неприязненно глядит на него с верхней площадки. Дуглас попытался принять непринужденный вид. Впервые после столкновения в поезде он прямо обратился к лорду Магериджу.

— Как я понял, вы не верите в привидения, милорд, — сказал он.

— Нет, сэр, не верю, — ответил лорд-канцлер.

— Меня-то они нынче не потревожат.

— Они никого не потревожат.

— А все-таки премилый старый дом, — сказал капитан Дуглас.

Лорд-канцлер не удостоил его ответом и проследовал вверх по лестнице.

Сидя в задумчивости перед камином в отведенной ему уютной старой комнате, обшитой панелями, лорд-канцлер почувствовал, что слишком возбужден, чтобы спать. Вот тебе и загородная поездка! Кажется, в жизни такой не было! Миссис Рэмпаунд Пилби его бесила; Дуболоум безмерно раздражал: он был из школы прагматистов, а у них такие же отношения с гегельянцами, как у маленькой собачки с большой кошкой. Лэкстона он презирал, мистера Рэмпаунда Пилби не выносил и — насколько умел бояться — боялся капитана Дугласа. Никакого прибежища, ни одной родственной души в доме, не у кого искать спасения от всей этой компании. Мистер Полском способен говорить лишь о делах партии, а лорд-канцлер, как раз потому, что он лорд-канцлер, давно потерял к ним интерес. А с Дубинли вообще не о чем говорить. Дамы на редкость невзрачны. Буквально ни одной хорошенькой. Лорду-канцлеру просто необходимо, чтоб вокруг были хорошенькие молодые женщины, которые хоть притворялись бы, что слушают его.

И вдобавок он изнывал от жажды.

В комнате у него была только вода — жидкость, пригодная для мытья зубов, не больше…

Но что толку об этом думать!..

Пожалуй, чтоб успокоиться, лучше всего перед тем как лечь спать, посидеть за письменным столом и написать страницу-другую в гегельянском духе по поводу статьи о Бесконечности, помещенной в «Хибберт». Право, ничто так не успокаивает встревоженный ум, как эти гегельянские упражнения; они возвышают нас над всем миром. Лорд-канцлер снял фрак и отдался этой прекрасной утехе, но не успел набросать и страницы, как жажда стала нестерпимой. Перед глазами неотступно стоял и дразнил его огромный бокал на коленях Дубинли — золотой, искристый, прохладный и бодрящий мысль.

Вот бы сейчас выпить стакан крепкого виски да закурить сигару из коробки Лэкстона — только эти сигары и доставили ему удовольствие за весь вечер.

А потом заняться философией.

Даже в свою бытность студентом он не признавал воздержанности, как истый тевтонец.

Он хотел было позвонить и спросить эти блага, но тотчас сообразил, что для этого поздновато. Почему бы самому не пойти в кабинет и не взять все, что надо?

Он отворил дверь и окинул взглядом парадную лестницу. Не лестница, а настоящее произведение искусства! Величественная, с низкими и широкими ступенями.

Кажется, нигде ни души. Лампы еще не погашены. С минуту он прислушивался, затем надел фрак и бесшумно, хотя и с некоторой поспешностью, что, впрочем, ничуть не умаляло его величавости, спустился в кабинет, где все напоминало о сэре Питере.

Он взял лишь самое необходимое и вышел из хозяйского кабинета.

То была для лорда-канцлера лучшая минута за все время его злополучного пребывания в замке Шонтс. В кармане его лежали четыре вполне приличные сигары. В одной руке он нес хрустальный графин с виски; в другой — вместительный бокал. Сифон он тащил под мышкой; он был уверен, что может таким способом унести многое множество всякой клади. Его душа уже готова была насладиться спокойствием, подобно птице, ускользнувшей от птицелова. А в мыслях он уже составлял следующую фразу о новом виде Бесконечности…

Тут что-то толкнуло его в спину — он даже сделал два шага вперед. Это было что-то косматое, как он потом вспоминал, что-то вроде половой щетки. Да еще в бока его ткнули две какие-то штучки, помягче…

И тут он издал тот странный звук — пискнул, как детеныш какого-то крупного животного.

Пытаясь спасти сифон, он выронил бокал.

— Какого черта!.. — вскричал он, но рядом никого не оказалось.

«Капитан Дуглас!» — мелькнуло у него в голове.

Но это был вовсе не Дуглас. Это был Билби. Билби, в страхе удиравший от Томаса. И откуда Билби мог знать, что этот рослый человек, нагруженный посудой, — лорд-канцлер Англии? За всю свою жизнь Билби видел во фраке лишь дворецкого, и потому решил, что перед ним еще один дворецкий, только покрупнее ростом и повыше рангом, который прислуживает наверху. Этот дворецкий, крупнее ростом и выше рангом, преграждал ему путь к отступлению. С быстротой затравленного зверька Билби понял: грозит опасность. Рослый человек загораживал дверь налево…

На площадке для игр Билби славился среди товарищей своей верткостью: он был проворен, как ящерица. Он ловко боднул лорда-канцлера, ткнул его в широкую спину кулаками и проскользнул в кабинет…

А лорд Магеридж, топтавшийся на битом стекле и ради обороны вертевшийся вокруг собственной оси, вообразил, будто такое оскорбление мог нанести ему лишь капитан Дуглас. Все шуточки да обманы. Привидение какое-то выдумали. Остолопы!

Все это он высказал вслух и очень гневно: он был уверен, что молодой человек и его возможные союзники где-то неподалеку и слышат его. Потом он изложил, отнюдь не в философской форме, свое суждение о капитане Дугласе как таковом и о военщине в целом, о страсти разыгрывать разные шутки, о лэкстоновом гостеприимстве и вообще о замке Шонтс. А слушал его, как вы помните, Томас…

Никакой реакции не последовало. Ни ответа, ни извинения. Наконец разъяренный лорд-канцлер, то и дело тревожно оглядываясь, стал подниматься наверх — как проклинал он себя за эту поездку!

Когда позади него отворилась обитая зеленым сукном дверь, он мигом обернулся и увидел рослого дворецкого с глуповатой физиономией. Лорд Магеридж, помахивая вместо скипетра графином, спокойно и решительно потребовал у него ответа на простой вопрос, но этот помешанный перепрыгнул зачем-то через три ступени и, метнувшись внезапно ему под ноги, опрокинул его.

Лорд Магеридж оцепенел от изумления. Ноги его разъехались в стороны. Он завопил, поминая нечистую силу.

(Сэру Питеру почудилось, что зовут на помощь.)

Несколько мгновений лорд Магеридж сам не мог разобраться в стремительном потоке нахлынувших на него чувств. Он ощутил неодолимое желание убивать дворецких. И вдруг раздался выстрел. Оказалось, что он сидит на площадке рядом с неприлично взъерошенным лакеем, а по лестнице к ним мчится хозяин дома с револьвером в руках.

В решающие минуты голос лорда Магериджа гремел, как гром. Так было и сейчас. С минуту лорд-канцлер, учащенно дыша, глядел на сэра Питера, а затем, подкрепленный указующим перстом, загремел голос. Никогда еще не звучало в нем столько страсти.

— Что все это значит, сэр, как вас там!.. — гремел он. — Что это значит?!.

Как раз то же самое собирался спросить сэр Питер.

Всегда неприятно давать объяснения.

И что бы ни случилось, не стоит говорить человеку, у которого вы в гостях: «Сэр, как вас там».

Весь вечер в душе леди Лэкстон росло чувство, что прием идет как-то неладно. Совсем непохоже, что лорду-канцлеру здесь нравится. А как помочь делу — и не придумаешь. Умная женщина догадалась бы, но она так привыкла считать себя неумной, что даже не пробовала.

Неудача за неудачей.

Откуда ей было знать, что есть два сорта философии — и совсем разные! Она думала: философия есть философия, а их, оказывается две, если не больше. Одна — большая круглая, — рассуждает об Абсолюте, чванливая и довольно вспыльчивая; вторая — колючая — делит людей на «слабых» и «сильных», и вообще более привычная. А смешаешь эти две философии — так одна неприятность. Жаль, не издают пособий в помощь хозяйкам, где разъяснялись бы подобные вещи.

Потом, как ни странно, лорд-канцлер, такой ужасно большой и умный, не пожелал разговаривать с миссис Рэмпаунд Пилби, тоже ужасно большой и умной. Леди Лэкстон не раз пыталась свести их вместе, и когда наконец она прямо предложила ему подойти вместе с ней к великой писательнице, то в ответ услышала откровенное: «Упаси бог!» Ее мечта о большой и умной беседе, которую она потом с наслаждением вспоминала бы, развеялась, как дым. Она решила, что лорду-канцлеру почти немыслимо угодить. Эти гости никак ему не подходят. Почему ему не потолковать о партийных секретах с мистером Полскомом или поболтать о чем-нибудь с лордом Дубинли? Уж с этим-то можно говорить о чем придется. Или побеседовать с мистером Дуболоумом. Миссис Дуболоум дала ему превосходную тему для разговора; она спросила его, не очень ли хлопотно постоянно держать в голове Большую государственную печать. А он только буркнул что-то невнятное… И почему он все время так зло смотрит на капитана Дугласа?

Может быть, завтра все уладится…

Уж надеяться-то можно. Для этого не обязательно быть умной…

Так размышляла бедная хозяйка дома, когда вдруг услышала звон разбитого стекла, крики и пистолетный выстрел.

Она поднялась, приложила руку к сердцу, сказала: «Ах!» — и ухватилась, чтоб не упасть, за туалетный столик…

Некоторое время она прислушивалась, но снизу доносился лишь гул голосов, в котором явственно выделялся голос ее мужа, и она крадучись вышла на верхнюю площадку лестницы.

Здесь она увидела своего родича, Дугласа, который выглядел особенно белесым, хрупким и ненадежным в чересчур пышном шлафроке из вышитого японского шелка.

— Уверяю вас, милорд, — говорил он каким-то пронзительным и неестественным голосом. — Даю вам слово, слово солдата, что я решительно ничего об этом не знаю.

— А вам, часом, не примерещилось, милорд? — вставил сэр Питер со своей обычной бестактностью.

Она собралась с духом и, перегнувшись через перила, тихо, но отчетливо спросила:

— Что такое случилось, лорд Магеридж, объясните, прошу вас?

Все мы поглощены собой, но нет большего эгоизма, чем эгоизм юности.

Билби настолько чувствовал себя центром вселенной, что не мог иначе объяснить весь этот шум, гам, битье посуды и пистолетную пальбу, как применительно к своей особе. Он решил, что это погоня. Что за ним гонится свора огромных дворецких, натравленных смертельно оскорбленным Томасом. Про обитателей верхнего этажа Билби начисто забыл. Он схватил со стола сирийский кинжал, служивший для разрезания бумаги, нырнул под ситцевую оборку оттоманки, тщательно расправил ее складки и стал ждать, что будет.

Некоторое время никто не появлялся. Голоса шумно спорили на парадной лестнице. Слов Билби не различал, но, судя по всему, шла какая-то перебранка.

— Может, не погонятся, — шептал себе Билби для бодрости, — что-то не идут. Как видно, передышка.

Наконец к спорящим прибавился еще один голос — женский; по-видимому, он пытался их успокоить.

Потом Билби показалось, что люди расходятся искать его по всему дому. «Еще раз спокойной ночи», — сказал кто-то.

Это озадачило Билби, но он решил, что это так, для отвода глаз. И он продолжал сидеть тихо, как мышь.

В соседней комнате — она соединяла кабинет со столовой и, кажется, звалась «голубой гостиной» — что-то щелкнуло. Наверно, включили электричество.

Кто-то вошел в кабинет. Билби приник глазом к самому полу. Он затаил дыхание и с великой осторожностью придвинулся к занавеске. Оборка была тонкая, но непрозрачная, однако в щелку между нею и полом видна была полоска ковра и колесики на ножках стульев. Среди этих предметов он увидел ноги — даже не по щиколотку, а только ступни. Большие, плоские. Две. Они стояли на месте, и рука Билби невольно сжала рукоятку ножа.

Обладатель ступней, должно быть, осматривал комнату или о чем-то размышлял.

— Да выпивши он… Выпил или спятил, старый болван, — говорил голос. — Вот и все дело.

Мергелсон! Это его злой, попугаичий голос — Билби не мог ошибиться.

Ноги двинулись к столу, откуда донеслись слабые звуки, — осторожно наполняли стакан. На мгновение воцарилась тишина.

— Да-а!.. — сказал наконец голос; он звучал как-то по-новому.

Затем ноги пошли к двери, минуту постояли на пороге. Двойной щелчок. Это выключили свет. Билби очутился во мраке.

Потом хлопнула какая-то далекая дверь, и стало не только темно, но и тихо.

Мистер Мергелсон спустился в буфетную — там все сгорали от любопытства.

— Да лорд-канцлер упился до одури, — отвечал мистер Мергелсон на неизбежный вопрос: «Что там стряслось?»

— Я хотел спасти этот проклятый сифон, — продолжал рассказывать дворецкий. — Тут он как прыгнет на меня, что твой леопард. Вообразил, верно, что я хочу отнять у него сифон. Стакан-то он уж разбил. Как? А кто его знает! Там, на площадке лежит… Вот и вцепился мне в руку, — рассказывал мистер Мергелсон.

Тут Томасу пришел на ум странный и как будто не относящийся к делу вопрос.

— А где же все-таки наш Буян? — осведомился он.

— Господи! — вскричал мистер Мергелсон. — За всей этой кутерьмой я совсем забыл про мальчишку. Не иначе, где-нибудь наверху прячется.

Мергелсон помолчал. Вопросительно глянул на Томаса.

— Сидит за занавеской или еще где, — продолжал он. — Чудно. Куда он мог забраться…

— Да что о нем сейчас думать! — заключил мистер Мергелсон.

— Наверно, как все уляжется, вернется тихонько в свою конуру, — подумав, сказал Томас.

— Что толку сейчас его искать! — сказал мистер Мергелсон. — Надо, чтоб они там, наверху, поуспокоились…

Но вскоре после полуночи мистер Мергелсон проснулся, вспомнил про Билби и стал гадать, в постели тот или нет. Это не давало ему покоя, и к рассвету он поднялся и пошел по коридору в каморку Билби. Мальчика там не было; постель была не смята.

Мистера Мергелсона томило предчувствие беды — к кому оно не приходит в ночной час? — и он не выдержал и пошел к Томасу поделиться своими тревогами. Томас с трудом проснулся и был порядком зол, но наконец уселся в постели, готовый выслушать страхи мистера Мергелсона.

— Если после всей этой катавасии его найдут где-нибудь наверху… — начал мистер Мергелсон и предоставил слушателю вообразить остальное.

Он помолчал, потом прибавил:

— Уже светает. Сдается мне, надо бы сейчас пойти поискать его. Обоим, вместе.

И вот Томас кое-как оделся, и оба лакея тихонько поднялись наверх и провели ряд тайных и стремительных налетов — в духе исторических налетов лорда Китченера в Трансваале — на величавые старинные покои, где, наверно, прятался Билби…

Человек — самое неугомонное из животных. Им владеет вечная непоседливость. Он никак не может понять, что от добра добра не ищут. Вот и Билби стало невмоготу сидеть в своем сравнительно безопасном убежище — под кушеткой. Прошло только двадцать минут, а ему казалось, что он сидит там целую вечность. Когда глаза его привыкли к темноте, он для начала с опаской высунул голову, потом вылез сам и с полминуты стоял на четвереньках, вглядываясь в темноту.

Потом он поднялся на колени. Потом встал во весь рост. Вытянул вперед руки и, осторожно ступая, пустился обследовать комнату.

Исследовательский пыл возрастает с каждым открытием. Билби скоро нащупал проход в голубую гостиную, а оттуда мимо затянутых гардинами и закрытых ставнями окон прошел в столовую. Его мысли были сейчас заняты одним: как найти убежище, более долговечное и менее доступное для горничных, чем эта кушетка. Он уже достаточно знал домашние порядки и понимал, что утром служанки учинят разгром в верхних комнатах. Оставив позади множество запутанных поворотов и неожиданных углов, он в конце концов очутился в столовой, в камине, и наткнулся на каминные щипцы. Сердце его учащенно забилось. Ощупав стену в камине, он в темноте обнаружил то, что никто не находил при дневном свете, — кнопку, отодвигавшую панель, позади которой скрывался проход в тайник. Он почувствовал, как отошла панель, и остановился в замешательстве. Ни луча света. Он долго пытался понять, что это за отверстие, и наконец решил, что это какая-то черная лестница. Так ведь он как раз и обследует дом! С большой осторожностью Билби ступил за панель и почти совсем задвинул ее за собой.

Ощупав все вокруг, он смекнул, что находится в узком проходе, то ли кирпичном, то ли каменном, который тянулся шагов на двадцать и упирался в винтовую лестницу — она шла вверх и вниз. Он стал подниматься и скоро ощутил прохладный ночной воздух и сквозь узкую щель окна, заросшего плющом, увидел звезды. Вдруг, к его ужасу, что-то метнулось прочь.

Билби не сразу оправился от страха, но потом опять стал взбираться по лестнице.

Он очутился в тайнике — просторной квадратной келейке в шесть футов, со скамьей вместо постели и маленьким столом и стулом. Дверка на лестницу была отворена, в нише стоял шкаф. Билби на минуту остановился. Но любознательность толкала его вперед; он прополз еще немного по тесному коридору и тут попал в какой-то странный проход, одна стена которого была деревянная, другая — каменная. И вдруг — о счастье! — впереди забрезжил свет.

Билби ощупью двинулся к нему и в страхе остановился. Справа, из-за этой деревянной стены, послышался голос.

— Войдите! — сказал голос. Низкий мужской голос в каких-нибудь трех шагах.

Билби замер на месте. Он выждал подольше и снова двинулся вперед — тихо, как мог.

Голос говорил с самим собой.

Билби внимательно прислушался и, когда вновь стало тихо, прокрался чуть поближе к мерцавшему свету. То был глазок.

Невидимый оратор разгуливал по комнате. Билби прислушался: к стуку его сердца примешивалось шлепанье комнатных туфель. Еще одно усилие — и глаз его прильнул к скважине. Стало тихо. На минуту Билби растерялся — под ним на темно-сером фоне вырисовывался огромный сияющий розовый купол. У основания купола рос какой-то редкий кустарник, бурый и голый.

Да это чья-то лысина и брови! Больше ничего не видно…

В ответственные минуты Билби всегда начинал громко сопеть.

— Да что же это! — проговорил обитатель комнаты и внезапно встал (из ворота халата торчала длинная волосатая шея) и подошел к стене. — С меня довольно!.. — гремел голос. — Хватит с меня этих дурацких шуток!

Лорд-канцлер принялся простукивать панели в своей комнате.

— Пустота! Везде пустота! По звуку слышно!

Прошло еще немало времени, прежде чем он снова вернулся к Бесконечности.

Всю ночь напролет эта запанельная крыса не давала покоя лорду-канцлеру. Едва он начинал говорить или двигаться, все стихало, но только он брался за перо, что-то начинало шуршать и тыкаться в стену. И еще — не переставая сопело, и до того несносно, сил нет! В конце концов лорд-канцлер оставил свои философские упражнения, лег в постель, потушил свет и попробовал заснуть, но его беспокойство только возросло — сопение приблизилось. Очевидно, «Оно» в темноте влезло в комнату и принялось скрипеть половицами и чем-то пощелкивать. «Оно» беспрерывно все тыкалось и тыкалось…

Лорд-канцлер так и не смежил глаз. Когда в окно скользнули проблески зари, он сидел на постели, измученный и злой… Вдобавок он готов был поклясться, что сейчас кто-то идет снаружи по коридору.

Ему ужасно захотелось кого-нибудь поколотить. Может, он сейчас схватит на площадке этого любителя изображать привидения. Это, конечно, Дуглас крадется к себе после ночных проделок.

Лорд-канцлер накинул на плечи красный шелковый халат. Тихонько отворил дверь спальни и осторожно выглянул наружу. На лестнице слышались шаги человека в комнатных туфлях.

Он прокрался по широкому коридору к красивой старинной балюстраде. Внизу он увидел Мергелсона — опять все того же Мергелсона! В неприличном неглиже тот прокрадывался в дверь кабинета, как змея, как вороватая кошка, как убийца. Ярость закипела в сердце великого человека. Подобрав полы халата, он стремительно, но бесшумно ринулся в погоню.

Он последовал за Мергелсоном через маленькую гостиную в столовую и тут все понял! Одна из панелей в стене была отодвинута, и Мергелсон осторожно влезал в отверстие. Так и есть! Они допекали его из тайника. Травили. Занимались этим всю ночь и, разумеется, по очереди. Весь дом в сговоре.

Встопорщив брови, как бойцовый петух крылья, лорд-канцлер в пять неслышных шагов догнал дворецкого и в ту самую минуту, когда тот собирался нырнуть в камин, схватил его вместо ворота за ночную рубашку. Так ястреб бросается на воробья. Почувствовав, что его схватили, Мергелсон обернулся и увидел рядом хорошо знакомую свирепую физиономию, пылавшую жаждой мести. Тут он утратил всякое достоинство и взвыл, как последний грешник…

Сэр Питер спал тревожно и проснулся оттого, что скрипнула дверь гардеробной, которая соединяла его спальню со спальней жены.

Он сел на постели и с удивлением уставился на бледное лицо леди Лэкстон, казавшееся почти мертвенным в холодной предрассветной мгле.

— Питер, — сказала она, — по-моему, там опять что-то творится.

— Опять?

— Да. Кричат и бранятся.

— Неужто же…

Она кивнула.

— Лорд-канцлер, — прошептала она в благоговейном страхе. — Опять гневается. Внизу, в столовой.

Сперва сэр Питер как будто отнесся к этому спокойно. Но вдруг пришел в ярость.

— Какого черта! — заорал он, соскакивая с постели. — Я этого не потерплю! Да будь он хоть сто раз лорд-канцлер!.. Устроил здесь сумасшедший дом. Ну, один раз — ладно. Так он опять начал… А это еще что такое?!

Оба замерли, прислушиваясь. До них донесся слабый, но явственный крик; кто-то отчаянно вопил: «Спасите, помогите!» Никто из благородных и воспитанных гостей леди Лэкстон, конечно же, так вопить не мог.

— Где мои штаны?! — вскричал сэр Питер. — Он убивает Мергелсона. Надо бежать на помощь.

Пока сэр Питер не вернулся, ошеломленная леди Лэкстон сидела на постели, точно окаменелая. Она даже молиться не могла.

Солнце все еще не взошло. Комнату наполнял тот тусклый и холодный лиловатый свет, который вползает к нам на заре; это свет без тепла, знание без веры, Жизнь без решимости. Леди Лэкстон ждала. Так дожидается своей участи жертва, обреченная на заклание.

Снизу донесся хриплый крик…

Ей вспомнилось ее счастливое детство в Йоркширской долине, когда она еще и думать не думала о пышных приемах. Вереск. Птички. Все такое милое. По щеке ее сбежала слеза…

А потом перед нею вновь появился сэр Питер — он был цел и невредим, только еле дышал и пылал гневом. Она прижала руки к сердцу. Надо быть мужественной.

— Ну, говори, — сказала она.

— Он совсем рехнулся, — проговорил сэр Питер.

Она кивнула, чтоб он продолжал. Что гость помешан, она знала.

— Он… кого-нибудь убил? — прошептала она.

— Похоже, собирался, — ответил сэр Питер.

Она кивнула и плотно сжала дрожащие губы.

— Пускай, говорит, Дуглас уедет, иначе он не останется.

— Дуглас?! Почему?!..

— Сам не понимаю. Только он ничего и слушать не хочет.

— Но при чем тут Дуглас?

— Говорю тебе, он совсем рехнулся. У него мания преследования. Кто-то к нему всю ночь стучался, чем-то звенел над ухом — такая у него мания… Совсем взбесился. Говорю тебе, он меня напугал. Он был просто страшен… Подбил Мергелсону глаз. Взял и стукнул его. Кулаком. Поймал его у входа в тайник — уж не знаю, как они его сыскали, — и накинулся на него как бешеный.

— Но в чем виноват Дуглас?

— Не пойму. Я его спрашивал, он даже не слушает. Совсем спятил. Толкует, будто Дуглас подучил весь дом изображать привидение, чтоб его напугать. Говорю тебе, он не в своем уме.

Супруги посмотрели друг на друга.

— Словом, Дуглас бы очень меня обязал, если бы тут же уехал, — сказал наконец сэр Питер. — Магеридж бы немножко успокоился, — пояснил он. — Сама понимаешь, как все это неприятно.

— Он поднялся к себе?

— Да. Ждет ответа — выгоню я Дугласа или нет. Ходит взад и вперед по комнате.

Оба некоторое время сидели совершенно подавленные.

— Я так мечтала об этом завтраке! — сказала леди Лэкстон с грустной улыбкой. — Все графство… — Она не могла продолжать.

— Одно я знаю наверняка, — сказал сэр Питер. — Больше он у меня не получит ни капли спиртного. Я сам за этим прослежу. Если надо, обыщу его комнату.

— Что мне сказать ему за столом, ума не приложу, — заметила она.

Сэр Питер немного подумал:

— А тебе вовсе не надо в это вмешиваться. Делай вид, будто ничего не знаешь. Так с ним и держись. Спроси его… спроси… как, дескать, вам спалось?..