"Суд Линча" - читать интересную книгу автора (Троицкий Андрей)

Глава двадцать третья

Вход в офис акционерного общества «Новый век» находился на заднем дворе старого жилого дома в районе Замоскворечья. Мельников выкинул сигарету возле парадного, внимательно осмотрел зарешеченные окна и вывеску «Нового века», черного стекла с отколотым нижним уголком, словно ещё раз хотел убедиться, что попал по адресу. Во дворе скверно пахло из контейнеров с мусором. Заехав передними колесами на бордюрный камень, мок под дождем светлый новенький «Форд».

Мельников вошел в подъезд, первый этаж которого занимало акционерное общество, распахнул обитую дерматином дверь и двинулся извилистым полутемным коридором, пока не уперся в дверь с прикрепленным к ней листком ватманской бумаги. Каллиграфическим почерком кто-то вывел на нем: «Президент АО „Новый век“ В. А. Крючковский». Мельников толкнул дверь и очутился в приемной, настолько тесной, что в ней едва помещались кособокий канцелярский стол с запыленной механической машинкой, пара разномастных мягких стульев и тумбочка, кажется, позаимствованная из спального гарнитура. Боком к Мельникову стоял среднего роста довольно молодой человек с большой розовой лысиной. Человек смотрел на письменный стол, где по соседству с машинкой стояла литровая банка с водой и опущенным в неё кипятильником. Вода в банке начинала мелко пузыриться. Дверь скрипнула, человек повернул голову и встретился взглядом с шагнувшим в комнату Мельниковым.

– Может лопнуть, – сказал Мельников, кивнув на банку с водой. – Тут осторожно надо.

– Не лопнет, всю дорогу в ней чай завариваю, – ответил мужчина.

Дождавшись момента, когда вода закипела и забулькала в банке, он выдернул вилку кипятильника из розетки. Бедность офиса «Нового века» идеально гармонировала с интерьером сырого вонючего двора. Мельникову сделалось скучно.

– Вы насчет предоплаты за промышленные морозильники? – спросил мужчина, обмотал широкое горло банки кухонным полотенцем, прихватил кипятильник и открыл дверь в кабинет.

Мельников не ответил ни «да» ни «нет», издав какой-то неопределенный звук, прошел вслед за мужчиной.

– А вы Крючковский Всеволод Алексеевич? – спросил Мельников, прикидывая, где бы удобнее разместиться в крошечном, под стать приемной кабинете. Здесь едва хватало места для хозяина комнаты и одного-двух посетителей. Два стола, составленных буквой «т», кресло Крючковского, два стула, платяной шкаф, календарь на стене. Узкоглазая женщина с идеальными зубами завернулась в цветное кимоно.

– Крючковский, он самый, – подтвердил мужчина, достал из письменного стола раскрытую пачку чая и щедро сыпанул в кипяток заварки.

– Вот и прекрасно, – обрадовался Мельников. – Странное дело, именно таким я вас себе и представлял. Вот и говори после этого, что на свете нет телепатии.

Крючковский сел за стол, размешал ложечкой чай в банке и дружелюбно взглянул на Мельникова голубыми навыкате глазами.

– Как будто и вы мне знакомы, – Всеволод Алексеевич прищурился. – Точно, где-то мы с вами встречались. Так вы насчет морозильников? Чаю хотите?

– Можно, вот чаю с удовольствием, – Мельников заулыбался. – Я, знаете, люблю вот так с людьми посидеть. В доброжелательной обстановке, – частил Мельников. – В такой обстановке все дела самые сложные, все проблемы решаются как дважды два, сами собой решаются.

– Это верно, – Крючковский, оживившись, достал из письменного стола два стакана в металлических подстаканниках и кусковой сахар на блюдце. – Чай – это вещь. Полезно, практично и, главное, недорого. Вроде наших промышленных холодильников. Вещь абсолютно незаменимая, особенно для периферийных магазинов, и недорогая. Отечественное производство, очень надежно, – прихватив банку полотенцем, Крючковский разлил чай и, подав стакан Мельникову, придвинул к нему блюдце с сахаром. – В прежние годы за такими холодильниками директора магазинов годами в очереди стояли. Голубая мечта. А доставались они только за большие взятки, ну, если твой собутыльник очень большой начальник, тогда получишь холодильник. Да, вспомнишь и вздрогнешь.

Мельников размешал сахар и отхлебнул из стакана крепкого вяжущего рот чая.

– Эти агрегаты быстро окупаются, – добавил Мельников бездумно. – Кстати, я знавал одного завмага, который дал взятку, чтобы получить новый промышленный холодильник. Его осудили по сто семьдесят четвертой, а потом выяснилось, что в отношении этого завмага имело место вымогательство. Правда, к тому времени он успел отсидеть уже четыре года, окончательно испортил себе зрение, заработал туберкулез, паховую грыжу, язву двенадцатиперстной кишки и ещё кучу всяких болезней. Встретил его как раз через месяц после освобождения. Весна, солнышко, а он весь зеленый, идет, от ветра качается. Узнал меня, сморщился весь. Стоит, моргает глазами и плачет, бедняга. Постарел. Вообще, тюрьма быстро старит человека. А этот мой знакомый и полгода на воле не прожил. Ясно, никакой поддержки. Жена развелась, пока он сидел, родственникам он, такой хворый, не нужен. Ну и, ясное дело, умер.

Крючковский поморгал светлыми глазами.

– М-да, грустная история, – сказал он. – Очень грустная. Сажают людей почем зря. Без разбору.

– Знаете, наш следственный аппарат, судебная система – это такие бюрократические институты, – Мельников мрачно покачал головой. – Одному моему знакомому предъявили обвинение по девяносто второй статье в части растраты. Так он дожидался суда почти полтора года. Месяц продержали в изоляторе временного содержания, там его по вторникам и пятницам били менты. Ногами, резиновыми дубинками со свинцовым наполнителем, чем придется. Уже через две недели он мочился кровью. Потом перевели в следственный изолятор, в тюрьму то есть. Там били и контролеры и блатные, которые проиграли в карты его золотые коронки. Кстати, до суда он дожил, правда, без зубов, без одного глаза и, по сути, уже без одной почки. Удивительно: полтора года ждать суда. Он мечтал только об одном, о колонии. Там не бьют, если вести себя нормально. И знаете, суд его оправдал. Выяснилось, что растраты как таковой не было.

– И что, этот ваш знакомый тоже скончался на свободе, всеми брошенный? – спросил Крючковский и кончиком пальца вынул из глаза соринку.

– Этот жив, – Мельников со вкусом хлебнул чая. – Слава Богу, жив. Пенсию получает по инвалидности, подрабатывает на стройке сторожем. Недавно новые зубы вставил, из нержавейки. Доволен, что жив остался. Впрочем, что это я все о грустном? – Мельников хлопнул себя ладонями по бедрам и широко, приветливо улыбнулся. – Начал за здравие, кончил за упокой.

– Разговор у нас действительно невеселый, – Крючковский улыбнулся печально и трогательно. – Так что-то я не понял, вы насчет промышленных холодильников? Или по другому вопросу?

– Конечно, по другому вопросу, – сказал Мельников. – Ну, скажите, разве я похож на человека, готового купить промышленный холодильник? Да и зачем мне этот агрегат? Сам я не по торговой части, значит, и холодильник этот промышленный мне ни к чему.

Крючковский насторожился. Отставив в сторону недопитый стакан, он, прищурившись, посмотрел на Мельникова.

– А, вот как. Тогда чем обязан?

– Сперва позвольте представиться, – Мельников вытащил из нагрудного кармана пиджака красную милицейскую книжечку и, раскрыв её, поводил давно просроченным документом перед носом Крючковского. – Мельников Егор Владимирович. Уголовный розыск.

– Так-так, понятно, – растерянный вид Крючковского свидетельствовал о том, что ему решительно ничего не понятно.

– Вот решил вас проведать, поближе познакомиться, – Мельников убрал книжечку обратно в карман. – В свое время вы, так сказать, на добровольных началах, внештатно сотрудничали с бывшим КГБ и позднее с московской милицией.

– Мое, так сказать, добровольное сотрудничество с милицией давно закончилось, – Крючковский поерзал на стуле. – Как бы осталось в другой жизни. Вы знаете, я тогда работал в театре, ну, давал органам кое-какую информацию. Сущие пустяки. И разговору не стоит. Все контакты с московским театральным миром у меня оборвались. Теперь у меня другие интересы.

– Понимаю-понимаю, – кивнул Мельников. – Это ничего, что интересы ваши изменились, это даже хорошо. Театральный мир… Ну, что там теперь может быть интересного для милиции? Мелочь всякая. На коммерческом поприще вы способны принести куда большую пользу. Размах, обширные знакомства и все такое.

– Значит, как вас, Егор Владимирович, – голос Крючковского стал тверже, – давайте сразу поставим все точки, где положено. Действительно, я какое-то время, если можно так выразиться, сотрудничал с органами. Меня тогда прижали с валютой. Мне пришлось согласиться давать кое-какую информацию только потому, что я не хотел зазря сидеть. От меня давно отмотались, меня забыли. Я стал не нужен ни милиции, ни гэбешникам. И теперь наше сотрудничество меня никто не заставит возобновить. Никто и никогда. Сказать честно? Это было позорной ошибкой молодости. Теперь я другой человек и своих ошибок не повторю.

– Хорошо-хорошо, – горячо закивал Мельников. – Это ведь добровольное дело, заставлять вас никто не станет. Прав у нас таких нет. Еще чайку можно? – Мельников протянул Крючковскому свой стакан.

Тот, взявшись за края банки, наполнил стакан до краев. Его пальцы слегка подрагивали.

– Спасибо, чай у вас больно хорош, – Мельников добродушно улыбнулся, положил в стакан три куска сахара и стал сосредоточенно размешивать его ложечкой, будто пришел сюда на правах старого приятеля поболтать о том, о сем. – Заварки не жалеете. Я и жене все время говорю: не жалей заварку. А то не чай, ей-богу, а слезы официантки.

– Простите, но сегодня я временем не богат, – Крючковский заговорил отрывисто, с раздражением. – Если у вас дело какое, говорите.

– Дело? – Мельников достал сигареты и без спросу закурил. – Пепельницу мне с подоконника передайте, – он взял пепельницу из рук Крючковского и вспомнил старую шутку. – Дела все у прокурора, у него дела-то. Мы с ними быстро закруглим, с делишками нашими.

Вытащив из кармана фотографию Ярцева, Мельников показал снимок хозяину кабинета.

– Узнаете этого человека?

– Нет, а кто это? – Крючковский, прищурившись, смотрел на фотографию. – Нет, такого не знаю.

– Почему-то так я и думал, – Мельников спрятал карточку в карман и с видимым удовольствием хлебнул чаю. – Так и думал, что не узнаете. Выходит, на днях вы ужинали в ресторане с совершенно незнакомым человеком. А после ужина подвезли незнакомого человека на своей машине.

– Да, вроде бы похож на того, – Крючковский погладил лысину. – Может, действительно с ним я ужинал? Похож, черт возьми. Приятный, кстати, человек.

– Да-да, человек он приятный, – улыбнулся Мельников. – Профессиональный аферист. А с недавнего времени ещё и убийца. Одну женщину отравил, другую задушил бельевой веревкой.

– Вот как? – Крючковский поморщился. – Ну, каждому в душу не заглянешь. Он просто сидел за моим столиком. Пару анекдотов рассказал, выпили. И на этом точка.

– Да уж, с кем только не встретишься в этих кабаках, – Мельников поцокал языком. – Всеволод Алексеевич, дорогой вы мой человек, у меня со временем тоже не густо. Поэтому дальнейший разговор давайте построим по-деловому. Я задаю вопросы, а вы мне честно отвечаете. Даете мне конфиденциальную информацию. Это хороший сценарий нашей беседы. И есть плохой вариант, болезненный. И в том и в другом случае вы мне ответите честно. Но во втором случае мне придется выполнить неприятные процедуры. Не хочется этого делать, поверьте. Запах всегда такой ужасный, тошнотворный запах. Но почему-то грязная работа мне часто достается. И, сжав зубы, я это делаю. У меня, Всеволод Алексеевич, некоторый опыт по этой части. Выбирать вам, плохой вариант или хороший. Вам выбирать.

Мельников быстро встал, сделал шаг к двери и повернул ручку накладного замка. С тяжелым вздохом он опустился обратно на стул.

– Так что, по-хорошему или по-плохому?

– Что значит «по-плохому?» – голос Крючковского сделался тонким.

– По-плохому, например, так, – Мельников снял пиджак и повесил его на спинку стула, – я заклеиваю вам рот лейкопластырем. Потом кладу лицом на этот прекрасный канцелярский стол. Потом спускаю с вас брюки. Потом засовываю в анальное отверстие кипятильник, включаю его в розетку, и мы начинаем веселиться. Тебе, фантик, ведь не привыкать к таким процедурам. Тебе ведь время от времени засовывают в зад всякие штучки. Но кипятильник… Фу, это негигиенично. И слишком горячо для неподготовленного человека. У меня мало подручных средств, но постараюсь обойтись этими немногими. Кипятильник, графин, несколько шариковых ручек, ножницы… Хватит пока и этого, все сгодится, что есть под рукой. Дело ведь не в предметах, а в фантазии человеческой.

Крючковский сидел бледный, занемевшими руками он вцепился в подлокотники кресла и беззвучно открывал рот, хватая воздух. Напрягая тонкий голос, он вдруг закричал:

– Что вы несете? Что такое вы несете?

– Не ори. И не думай проткнуть меня своими конторскими ножницами. Положи их, где лежали. Вот так. А теперь решай, как ты выберешься из этой каморки: живой и здоровый или в разобранном виде, – Мельников расслабил узел галстука, встал и шагнул к столу. – Шансов у тебя ноль целых и сотых тоже ноль. На окне решетка, дверь заперта, в офисе твоем никого. Ты весишь килограммов на двадцать меньше моего, и никакого опыта рукопашного боя. А я сейчас в хорошей форме. Куражу, правда, нет. Но аппетит во время еды приходит, по себе знаю. Я вообще при виде крови зверею. Ну, что-то вроде вдохновения испытываю.

– У меня слабое сердце, – Крючковский почувствовал, как дрожат его губы. – Я не переношу боли. Вы станете убийцей. Вы ответите перед судом. Вы не понимаете, – он опустил руки на стол, положил на них голову и всхлипнул. – Вы не смеете…

– Ну, давай без соплей, – сказал Мельников. – А насчет сердца, правильно, что предупредил. Учту. Если есть лекарство, лучше выпей сразу, мотор поддержать. Нужно, чтобы хотя бы полчаса ты пожил. А после твоей кончины все твои знакомые узнают: Крючковский был стукачом. Все твои педики об этом узнают. И придут плюнуть на твою могилу.

– Что вы от меня хотите? – подбородок Крючковского задрожал.

– Это уже разговор. Несколько вопросов и несколько ответов, всего-навсего. Я знаю, что ты с Ярцевым что-то затеваешь. Но у вас все равно ничего не выйдет. Твой приятель на мушке у милиции. Скоро его прихлопнут. И тебя вместе с ним. Итак, давно ты знаешь Ярцева?

– Этого человека на фотографии в смысле? – переспросил Крючковский. – Я его знаю как Никитина Максима Семеновича. Года два назад познакомились. У нас был один общий знакомый – администратор цирка. Сейчас он живет за границей. А пару недель назад Никитин или Ярцев, как вы его называете, нарисовался, сказал, что недавно из Питера приехал. Позвонил мне домой и пригласил поужинать в ресторан.

– Адрес, телефон Ярцева.

– Честное слово, не знаю, – Крючковский замахал руками. – Слово чести. Я подвез его до станции метро «Белорусская». Он вышел – и все. Он своих координат не оставлял, сказал, сам позвоню, когда все будет готово.

– Что именно будет готово?

– Я ему обрисовал свое положение. Дела не блестяще идут. Ярцев предложил быстро заработать и без всякого риска.

– Как заработать, говори короче.

– Тут объяснить кое-что надо, – сделав пару глотков прямо из банки с чаем, Крючковский откашлялся. – Вот что я понял из нашего разговора, – он вытер губы ладонью. – Ярцев предложил фирме «Агроконсалтинг» приобрести у его фирмы «Орбита-статус» десять тысяч тонн солярки и показал им липовые документы. По ним получается, что солярка у Ярцева действительно имеется.

– А что это за «Орбита-статус»?

– Какая-то левая фирма, скорее всего зарегистрированная по подложным документам. Обычная история. Короче, эта «Орбита» заключила с «Агроконсалтингом» договор на поставку солярки. Расчеты путем выставления аккредитива в одном из московских филиалов Сбербанка. В каком именно, точно не знаю. В этом филиале работает управляющей знакомая Ярцева. Он вообще предпочитает иметь дело с женщинами. Туда «Агроконсалтинг» переводит деньги. Но есть одна тонкость. Снять деньги с аккредитива можно только по предъявлении акта сдачи-приемки солярки и телеграммы с нефтеперерабатывающего завода, что топливо отгружено потребителю. Вообще-то незаконное это дело, – вскрытие аккредитива по предъявлению телефонограммы. Но знакомая Ярцева обещала это уладить.

– А тебе здесь какая роль отведена? – Мельников потушил сигарету.

– Эпизодическая, – Крючковский, почувствовав, что ему верят, заговорил увереннее. – Ярцев приходит к своей знакомой и предъявляет ей письмо с просьбой перевести деньги в другой банк и липовый акт приемки-сдачи солярки, словом, все документы, которые предусмотрены в договоре. На основании этого акта Сбербанк перечисляет деньги за солярку в один коммерческий банк, который обслуживает счет моей фирмы, – со вздохом Крючковский назвал банк. – Я только обналичиваю деньги и передаю их из рук в руки Ярцеву. Десять процентов со всей сделки мои. Большие деньги. Но, если разобраться, в этой афере я рискую больше других.

– Это почему?

– Ярцев уходит в бега, – ответил Крючковский. – А там, за границей, ищи его. Знакомая Ярцева тоже мало, чем рискует. Она делала свое дело. Откуда ей было знать, что акт приемки-сдачи солярки фальшивый? На экспертизу его что ли отдавать? Ну, потягают её в милицию, да и отпустят с Богом. А вот как я объясню свои действия? Это вопрос.

– А Ярцев что посоветовал?

– Говорит, до тебя ещё не скоро доберутся, – Крючковский, сказав главное, упал спиной на спинку кресла. – Мол, будет время смотаться. А, в крайнем случае, ты знать ничего не знаешь: обналичил чужие деньги, передал их владельцу.

– Почему он не хочет обналичить деньги в Сбербанке?

– Это очень крупная сумма, её надо заказывать, ждать несколько дней. И знакомая Ярцева подставляться не хочет. Впрочем, насколько я понял, он не очень беспокоится о судьбе этой бабенки. А о моей судьбе тем более.

– Ты согласился участвовать в этой операции?

– Я не ответил ни «да» ни «нет», честно. В пиковом случае у меня могут быть крупные неприятности, вплоть до срока с конфискацией. Я к этому не готов. Мне надо переоформить имущество. Я весь на виду. В общем, я сказал, что мне надо подумать. Он ответил: времени у тебя мало. Мол, если откажешься, найдется много людей, которые согласны выполнить мелкую работу и за три процента и ещё в зад поцелуют.

– Так что ты все-таки ответил?

– Сказал примерно так: скорее «да», чем «нет», но мне надо все обдумать, – Крючковский кашлянул. – Это ведь действительно большие и легкие деньги. Я подумал, милиции будет нелегко доказать мое участие в этой афере. Я ошибся.

– Это верно, ты ошибся, – кивнул Мельников. – Как договорились поддерживать связь? Он будет тебе звонить?

– Тут лучше без звонков, – Крючковский потер лоб. – Мы должны встретиться, обговорить все детали, обкашлять все дело. В общем, мы договорились о встрече. Ярцев сказал, если он не явится, будем считать, что разговора между нами не было, предложение отменяется.

Мельников почувствовал странный зуд в ладонях. Он волновался. Он ожидал чего угодно, но только не такой удачи, не такой крупной удачи. Мельников закурил новую сигарету, изо всех сил стараясь не выдать своего волнения.

– Ярцев сказал, что будет ждать меня ровно пять минут, потом уйдет. Можно сигарету? Я не курю, но иногда позволяю себе, – Крючковский вынул из пачки Мельникова сигарету, прикурил и закашлялся. – Вот черт, с непривычки.

– Говорите, Всеволод Алексеевич, не тяните из меня душу, – вкрадчивым голосом попросил Мельников. – Когда и в каком месте Ярцев назначил встречу?

– Сегодня у нас что, среда? – Крючковский поморщился от табачного дыма, бросил сигарету в банку с остатками чая. – Так вот, мы встречаемся во вторник на следующей неделе. Ровно в шесть вечера. Странное местечко он выбрал. Камышинская улица в сквере возле входа в туберкулезный диспансер, возле бюста Сеченову. Это учреждение сейчас закрыто то ли на капитальный ремонт, то ли навсегда. Не знаю.

– Почему именно там?

– Нет поблизости лишних людей. Если кто и будет меня пасти, Ярцев сразу просечет. Старый район, там много проходных дворов, в одном из них он наверняка оставит машину.

– Ярцев нервничает, чего-то опасается?

– Он уверен в себе, держится очень независимо. А уединенное место для нашей встречи, что ж, это простая предосторожность. Не лишняя в его положении. Вы хотите его встретить там? Уже понимаю вашу возможную просьбу. Если Ярцев все-таки позвонит, я скажу, что приеду в назначенное время к бюсту Сеченова.

– Вы оказываете огромную помощь следствию, – Мельников прижал руку к сердцу. – Милиция будет вам очень признательна. Это поступок гражданина. Примите мои извинения, я был не корректен.

– Простите, но мне не нужны никакие извинения и благодарность, тем более от милиции, – Крючковский склонил голову набок. – Если это выполнимо, прошу только об одном: оставьте меня в покое. Раз и навсегда. Пожалуйста.

– Это я могу пообещать твердо, – Мельников поднялся и, надев пиджак, вырвал из записной книжки листок. – Вот несколько телефонов. По какому-то из них меня всегда можно найти. Звоните, если будут изменения в программе. А можете просто так позвонить, поболтаем.

Уже стемнело, когда Мельников проводил банкиршу Горшкову до дверей её квартиры. Зоя Леонидовна, с трудом выдержавшая ещё один сеанс у художника, была не в духе, всю дорогу молчала. Почти готовый портрет «Дама в черном с алой розой» банкирше не понравился. «Вы состарили меня на десять лет, спасибо, – сказала она художнику. – Если вы все не исправите до завтра, картину я не беру». И только переступив порог квартиры, она, всю дорогу злившаяся на бездарного тупого маляра, обратилась к Мельникову.

– Егор, может, зайдете на чашку кофе или чая? – спросила она. Впереди маячил пустой длинный вечер, более интересной компании не предвиделось. – Зайдите, а то вы целый день за баранкой, – она вошла в прихожую и включила свет, Мельников остался стоять по другую сторону порога.

– Спасибо, с вашего разрешения пойду, – он покачал головой. – У меня сегодня вечером важная встреча.

– Надеюсь, встреча с дамой? – Горшкова была слишком воспитана, чтобы дважды не просить о чем-то своего телохранителя. – Тогда всего хорошего. Жду вас завтра в десять утра.

Спустившись вниз, он отогнал «Мерседес» Горшковой в гараж, а сам пересел в свои «Жигули». К дому Леднева он подъехал с опозданием в полчаса, уже запер дверцу, но тут вспомнил о лежавшей на заднем сиденье картине. Пришлось снова открывать машину. Оберточная бумага порвалась, блеснула золоченая рама.

– Черт, сегодня день живописи, – сказал вслух Мельников и захлопнул ногой заднюю дверцу.

Поправив на ходу оберточную бумагу, он понес картину впереди себя, как носят во время крестного хода иконы. Мельников вошел в ярко освещенный подъезд. Две старушки, беседовавшие на ведущей к лифту лестнице, посторонились к перилам, давая ему дорогу, проводили золотую раму любопытными взглядами и перекрестились. Поставив картину на пол, Мельников вызвал лифт. Старухи молча смотрели на него скорбными глазами.

Двери раскрылись перед Мельниковым, он вошел в кабину, нажал кнопку этажа Леднева. «Может, эти бабки и вправду подумали, что это икона?» – спросил себя Мельников. Глухим вечером двум старухам попадается на лестнице мужик с огромным иконостасом. Не иначе как из храма унес? Что ещё они могли подумать? Надо бы эту «Избушку сторожа» Горшковой подарить. Нет, не взяла бы. Пусть уж Леднев сам мучается с избушкой, если имел неосторожность его купить».

Лифт остановился. Подняв картину двумя руками, Мельников шагнул вперед, развернулся к нужной двери и, сделав ещё пару шагов, остановился и замер на месте.

Посередине лестничной клетки впереди Мельникова стоял его бывший сосед по подъезду, по слухам трагически погибший, Сергей Денисов. Под глазами Денисова обозначились темные круги. Он выглядел уставшим, а может, так только показалось Мельникову из-за яркого света люминесцентных ламп под потолком и черной куртки, старившей Денисова. Мельников, не успев даже удивиться, стоял и смотрел на соседа, пока не увидел в его правой опущенной руке длинный ствол пистолета.

– Ты думал, я уже сдох? – спросил Денисов безразличным голосом.

Так спрашивают о самочувствии или о погоде постороннего человека. Ствол пистолета начал медленно подниматься от пола вверх. Мельников остолбенело смотрел на ТТ, стараясь понять, не шутка ли все происходящее. Его рот сам собой приоткрылся, Мельников хотел что-то спросить, но продолжал тупо смотреть на пистолет в руке Денисова.

– А я, как видишь, жив, – сказал Денисов. Он повернулся вполоборота к Мельникову, локоть полусогнутой руки уперся в бок. – В отличие от тебя… Я жив…

– За что? – спросил Мельников.

Выйдя из столбняка, он решил выиграть хотя бы пару-тройку секунд.

– А просто так, – сказал Денисов.

Он хотел сказать нечто другое, злое и веселое. Он не ожидал никаких вопросов от своей жертвы. Денисов подумал, что из пистолета можно сделать четыре, максимум пять выстрелов. Потом ствол из незакаленной стали, скорее всего, просто разорвет на части. Но хватит и одной пули.

– Теперь тебе легче?

Выстрел, оглушительный в небольшом замкнутом пространстве, прокатился эхом по всему парадному, по лестничным маршам и этажам. Пуля раздробила золоченую раму картины, Мельников чуть не выронил полотно, но все же удержал его, защищаясь картиной, как щитом.

– Легче тебе? – заорал Денисов. – Так легче?

Мельников бросил картину вперед от себя, к Денисову. Вторая пуля, пробив полотно в середине, разбив двойные стекла, вылетела на улицу через окно парадного. Денисов увернулся, картина грохнулась к его ногам. Мельников, ничем не защищенный, сделал два шага назад и закрыл лицо руками.

– Мать твою, – сказал Денисов, поднял пистолет и нажал на спусковой крючок.

Пуля, попав в правое предплечье Мельникова, застряла между локтевой и лучевой костями. Удар пули заставил Мельникова снова отступить назад, ноги подогнулись, он опустился на колени. Мельников разогнул руку, посмотрел на рану, на капли крови, падающие на бетонный пол. Он сказал:

– Ах, черт, вот черт.

Следующая пуля, содрав кожу и волосы с головы, задела по касательной теменную кость и застряла в коробке чьей-то двери. Мельников с залитым кровью лицом сел на пол, он поднял глаза кверху, но ничего различить не мог, только режущий свет люминесцентной лампы. Красный-красный свет. Подняв пистолет, Денисов сделал пару шагов вперед, к сидящему на полу Мельникову. Сейчас он опасался, что пистолет разорвет. Лучше не рисковать, добить Мельникова из спрятанного под курткой обреза.

– Хрен с ним, – сказал Денисов. – Рискнем.

Он спустил курок. Пистолет остался цел. Пуля, разорвав Мельникову грудь, прошла навылет. Денисов распахнул куртку, сунул пистолет под ремень и, собрав с пола четыре стреляные гильзы, опустил их в карман. Он отстегнул ремешок с левого плеча и вытащил из-под куртки обрез.

– Твою мать, – выругался Денисов: он не смог найти пятую гильзу.

Нужно уходить, немедленно. Он и так слишком долго копается. Денисов оглянулся на шорох. В дверях ближней к нему квартиры стоял голый по пояс мужик со щегольскими усиками, и круглыми глазами ошалело смотрел куда-то в пространство. Ветеринар Голубцов, разбуженный грохотом на лестнице, решил посмотреть, что же там происходит.

– Твою мать, – повторил Денисов.

Он поднял обрез и выстрелил голому мужику в живот. Сперва из одного потом из другого ствола. Денисову показалось, по лестничной клетке поплыл кровавый туман. Открылась и захлопнулась дальняя дверь, в наступившей тишине явственно слышались чьи-то голоса. Разбуженный подъезд напоминал о себе. Бросив беглый взгляд на Мельникова, лежащего с простреленной грудью и головой на бетонном полу в луже собственной крови, Денисов шагнул к лестнице.

Мельников открыл глаза, но ничего не смог разглядеть. Казалось, в грудь ему вогнали кол, а потом высыпали на рану стакан толченого стекла. И это стекло режет и режет грудь, причиняя боль. Но голова ещё оставалась ясной. Этой ясной головой Мельников сообразил: если сейчас он потеряет сознание, скорее всего, умрет здесь, на этом месте, от потери крови минут через двадцать, а может, скорее.

«Почему не открываются двери? – спросил он себя. – Почему на лестничную клетку не выходят люди? Или они не слышали выстрелов? Где Леднев?» Он приподнял голову, рукавом стер с глаз кровь и посмотрел на свою грудь. На секунду Мельникову стало страшно. Он хотел крикнуть и позвать людей, но вместо крика издал клокочущий, ни на что не похожий звук. Кричать – значит попусту тратить силы, которые и так убывают с каждой минутой. Едва Мельников закончил эту мысль, как сознание ушло от него. Мельников провалился в глубокий колодец темноты.

Уже через несколько секунд он пришел в себя. Вокруг не было ни души. Мельников застонал от бессилия, его голова безжизненно упала на бетонный пол.