"Прощание кремлевского диггера" - читать интересную книгу автора (Трегубова Елена)

Глава 2 КАК ВЗРЫВАЛА Я

Я давно уже живу с ощущением, что лучший автор экшн-текстов – это судьба. А мне остается только удивляться ее сюжетам и записывать. А потом перечитывать и не верить, что все это действительно произошло со мной, а не с героиней эксцентричного детектива. Итак, 21 января 2003 года я закончила свою книгу «Байки кремлевского Диггера». Я написала ее ровно за три недели. Встретила с родителями Новый год и начиная с 1 января заперлась у себя в квартире, выключив все телефоны. До пророка Ездры, написавшего 200 книг за 40 дней, мне, конечно, далеко. Однако, ветхая писательская техника под условным названием «Не ищите меня 40 дней в пустыне» оказалась до сих пор эффективной. 382 страницы за 21 день – разделите и поймете, что у меня не было времени даже поесть. Я вставала с рассветом, молилась, выжимала себе пару литров свежего апельсинового сока и – снова ложилась.

Потому что пишу я, точно как один мой покойный приятель француз, только лежа в постели. Чтобы не тратить сил на поддержание осанки и прочие физиологические глупости. Когда я вышла на свет Божий из своего добровольного заточения, как утверждает моя подруга Маша Слоним, я была похожа на узника Дахау. Но – на уже освобожденного узника. Со ввалившимися щеками и абсолютно счастливыми глазами, светившимися уверенностью в безграничности собственных возможностей. А вот в возможностях книгоиздателей своей родной страны я была уверена гораздо меньше. Я заранее отдавала себе отчет в том, что написанное мною, скорее всего, не сможет быть опубликовано в России. Мой приятель, российский книжный критик, проведя по моей просьбе конспиративное «маркетинговое исследование» книжного рынка обеих российских столиц – Москвы и Санкт-Петербурга, выяснил, что ни один из издателей не возьмется опубликовать критическую книжку о Путине. И это при том, что он даже не называл моего имени и не показывал им текст (я считала принципиально важным до конца сохранять полную секретность, чтобы никто из издателей не «настучал» в Кремль), а лишь вкратце сообщал тему, но даже и это их пугало. В запасе оставался еще один хитрый вариант: издать книгу на русском языке – но не в России, а за рубежом. И ввезти ее потом в Москву ящиками. Этот путь был сопряжен с огромными трудностями, потому что в ту секунду, когда Кремль узнал бы о содержании книги, мог быть отдан приказ задержать весь груз на таможне под любым формальным предлогом. Но – если б вы только знали! – как хотелось увидеть свою книгу, изданной на родном языке! Ради этого я готова была горы свернуть. И даже полететь за три моря. С длительностью авиаперелета четыре часа. Я позвонила в Тель-Авив олигарху-эмигранту Владимиру Гусинскому, которого Путин, если помните, сразу же после прихода к власти первым посадил в тюрьму, а потом позволил бежать за границу в обмен на отказ от акций экс-оппозиционного телеканала НТВ. Гусинский был создателем первого негосударственного телеканала в России, и я была уверена, что моя книга – о том, как закончилась свобода СМИ в России – заинтересует его. И хотя Гусинский тоже был изображен в моей книге далеко не ангелом, однако я надеялась, что, с учетом цензуры в России, он согласится издать эту книгу в своем израильском издательстве «Маарив».

– Лена, мне безумно интересна ваша книга! Но в «Маариве» я ее издавать не буду. Потом объясню почему, – загадочно ответил Гусинский по телефону. Приезжайте.

Я взяла билет в Тель-Авив на 24 января. Просто потому, что 24 – мое любимое число. И родилась я 24 мая. (Кстати, лет пять назад, когда мой школьный приятель затащил меня в казино, я сразу поставила все фишки на цифру «24» и выиграла 300 долларов. Которые, разумеется, все тут же продула, как только начала ставить «рационально». Больше я в казино ни разу в жизни не ходила). 24 января оказалось пятницей. Кто не знает, сейчас быстро поймет, в чем прикол. Представьте, я прилетела из холодной заснеженной Москвы в свой любимый солнечный, теплый город. Взяла в аэропорту Бен-Гурион такси, доехала до Биалика, села в своем любимом кафе, где делают свежевыжатые соки, и заказала сок из афарсемона. Простите, из хурмы. Ну просто почувствуйте вкус: из минус 15 вдруг оказаться в температуре плюс 24, и из каторжной работы над книгой в чудо, где эта гора уже сверзлась в море. В общем, я вдруг очутилась в персональном земном раю. Я разнежилась на солнышке, как ящерица, и забыла обо всем на свете. Минут через десять за мной зашел друг, взял мой чемодан, и я ушла, счастливо улыбаясь на прощанье владельцу кафе – профессиональному привратнику моего персонального парадиза. Надо сказать, что кафе это на Биалике (или на «улице им. Бялика» – по просьбе моих московских друзей) принадлежало двум симпатичным, душевным братьям (не русским евреям, а коренным израильтянам), не близнецам, но очень похожим друг на друга молодым парням со смуглыми гладкими головами: один – совсем лысый, а другой – совсем бритый. Причем я все время путала, кто из них какой. До этого моего приезда братья уже поили меня там соком раз сто, когда я каждые два-три месяца прилетала греться в Тель-Авив как домой. И каждый раз, когда я к ним заходила, мы перебрасывались парой слов – в общем, они давно уже относились ко мне как к постоянному клиенту, выпивавшему, как минимум, литр сока из хурмы и еще литра два уносившему с собой. Ну, иногда еще и пару гулливерских доз бананово-клубничного фреша в придачу. Едва добравшись до постели, я упала без сил и уснула. Но через час меня разбудила труба Иерихона. Которая оповестила о начале шабата. А заодно и о конце света для меня. Потому что я вдруг обнаружила, что у меня больше нет моего лэптопа. Очевидно, он исчез в кафе, решила я. И побежала на Биалик в надежде, что, может быть, успею застать хозяина кафе… Но в шабат, начиная со второй половины дня пятницы, в Тель-Авиве закрыты абсолютно все магазины и кафе. Двери моего персонального «рая» были тоже уже заперты. Взглянув сквозь стеклянные двери на кафе, я моментально вспомнила, что последний раз видела лэптоп, когда повесила там свою компьютерную сумку на спинку стула. Теперь на стуле ничего не висело. Это была катастрофа. Лэптопа – новенького крошечного Fujitsu с красноречивым названием LifeBook, который за предыдущие три недели стал для меня самым близким другом, было конечно, жалко. Но самым страшным было не это. Окончательный вариант книги существовал ТОЛЬКО в лэптопе. А диски с копиями текста, которые я намеревалась передать издателю, я положила – угадайте куда? – правильно! – в кармашки той же самой сумки с лэптопом. Идиотка. (Вот сейчас я написала это слово, а мой любимый лэптоп выдал мне ремарку: «Слово принадлежит к экспрессивной ненормативной лексике. Если не означает медицинского термина».) И – убейте меня, если бы я смогла написать всю книгу еще раз заново! Я была на сто процентов уверена, что если лэптоп нашли брито-лысоголовые братья, то они, конечно же, мне его вернут. Но вот если его унес кто то из посетителей, ситуация становилась безнадежной. Можно, конечно, было обратиться в бюро находок и в полицию – но кто же, найдя случайно под ногами пару тысяч баксов, добровольно от них откажется? Если он УЖЕ не вернул сумку хозяину кафе, значит, он ее УКРАЛ. Самым кошмарным вариантом, который пришел мне в голову, было то, что вор, унесший лэптоп со спинки моего стула из кафе, вполне мог оказаться русским. Которых в Израиле за каждым кустом. Файлы с текстом у меня там не закодированы. И значит, вор уже сейчас открыл лэптоп и читает заголовки: «Как меня вербовал Путин»… «Как Путин кормил меня суши»… – и рука его уже тянется набрать номер (в зависимости от уровня интеллекта и предприимчивости) или в русское посольство, или в любое мировое информационное агентство. Единственное, что меня могло спасти в такой ситуации, – это уважительное отношение израильтян к бомбам. То есть если ты даже и вор, то бороться с терактами все равно обязан. В местном фольклоре популярна история о том, как бездомный клошар-пьяница, украв на пляже в Тель-Авиве сумку, добежал с ней до ближайшего подъезда, открыл и увидел, что там бомба. Что в такой ситуации сделал бы вор-пьяница в России? Бросил бы сумку поскорее и убежал. А в Израиле он пошел в полицию и заявил: «Я только что украл сумку. А в ней оказалась бомба». Ну, вор, разумеется, стал после этого чуть ли не национальным героем, ему дали деньги на лечение от алкоголизма и устроили работу.

– Как ты думаешь, моя сумка с лэптопом похожа на взрывные устройства, которые у вас тут находят в кафе? – с надеждой спросила я своего израильского приятеля, совсем не русского, а наоборот – иракского происхождения.

– Не хочу тебя расстраивать, но твоя сумка для лэптопа похожа только на один предмет в мире: на сумку для лэптопа, – бессердечно поставил мне диагноз еврейский педант. – Но это даже лучше. Иначе бы ее сразу взорвали – чтобы обезвредить.

Мучительное ожидание тянулось больше суток. Пока не закончился шабат. В первый день недели, воскресенье, я, убежденная сова, как жаворонок вскочила без будильника в семь утра и бросилась ко входу в кафе, готовая дежурить там хоть два часа, лишь бы первой застать хозяев. Когда появился один из братьев, я, хоть и путала их лысые головы, но методом исключения сразу поняла, что это – другой, не тот, что работал в пятницу. Я бросилась к нему:

– Скажите, ваш брат передавал вам сумку с компьютером? Я прилетела только в пятницу, зашла к вам с чемоданом и оставила лэптоп вот здесь… По отсутствующему выражению на лице брата мне сразу стало понятно, что продолжать объяснения бесполезно: никакого компьютера у него не было.

– Пожалуйста, позвоните своему брату! – взмолилась я. Он – с неохотой, пояснив, что брат у себя дома, что он еще спит, – но все-таки вежливо улыбаясь мне, набрал номер брата. Что было произнесено в трубку на иврите, мне осталось неведомо, но после секундной паузы он переспросил:

– No? «нет?» И я поняла, что приговор подписан. Брат отстранил телефон от уха и с искренней грустью в глазах сказал мне:

– Я очень сожалею. Он говорит, что ничего не находил. Я ни секунды не сомневалась, что они говорят правду, но все еще пыталась зацепиться за последнюю соломинку:

– Пожалуйста, дайте мне трубку, я сама с ним поговорю… Я надеялась, что, может быть, брат номер два, находившийся в роковой день у стойки, видел, как кто-то взял маленькую черную сумку, которая висела на спинке высокого барного стула, рядом с которым я сидела, ну он же видел меня с чемоданом, ну он же здесь всех, наверное, знает, ну нельзя ли кому-то позвонить спросить… И когда я все это ему выпалила в трубку, брат на том конце провода совершил глупую ошибку. Человек, с которым мы до этого на протяжении года регулярно, а иногда даже и по нескольку раз в день виделись и перекидывались парой слов (на английском, потому что иврита я почти не знаю), вдруг заявил мне по телефону, что не говорит по-английски и вообще не понимает, чего я от него хочу. Тогда я остановила свой словарный поток и внятно произнесла одно слово:

– Компьютер.

На что он переспросил в ответ:

– Что это такое? Не понимаю!

Это уже был перебор. Настолько необразованных евреев в Израиле нет. Именно в эту секунду я про себя произнесла бессмертную реплику гениального Станиславского. Повесив трубу, я обратилась к брату номер один, который хотя бы не делал вид, что срочно разучился говорить по-английски.

– Поймите, в компьютере очень важная информация. Я журналист. Я готова заплатить вам за компьютер деньги. Я даже готова подарить его вам, я только возьму текстовые файлы! Объясните это своему брату!

Но брат номер один начал растерянно разводить руками и предложил мне осмотреть подсобную комнату кафе, где, разумеется, ничего, кроме холодильника с хурмой, финиками, дыней, дичи, папайей, клубникой и бананами, не оказалось. Если бы не странный внезапный лингвистический склероз брата номер два, я бы так ничего и не заподозрила. «Ах так, значит? – сопоставляла я факты по дороге домой. – То есть чаевые с меня брать за пять стаканов сока – это он английский знает! А как компьютер вернуть – это он не понимает?» В Тель-Авиве (в отличие от Москвы) у меня не было ни одного друга ни во властных структурах, ни среди банкиров, имеющих собственную службу безопасности, которые могли бы посоветовать, как действовать в такой ситуации. Оставался единственный вариант: позвонить и сознаться во всем Гусинскому, которому я, собственно, и везла текст, украденный у меня вместе с компьютером. Я сгорала от стыда. С Гусинским мы к тому времени не были знакомы лично, и я живо себе представляла, какой портрет у медиа-магната должен сложиться от первого знакомства: идиотка, которая способна потерять компьютер с только что написанной сенсационной политической книгой. Но другого выхода не оставалось. Я в отчаянии набрала его номер и честно рассказала, что произошло.

– Нет вопросов, Леночка. Не волнуйтесь. Сейчас мы решим все ваши проблемы. Будет вам лэптоп, – ответил Гусинский абсолютно спокойным, невозмутимым тоном. В первую секунду, признаться, услышав такое, я с некоторым раздражением подумала: ну, понятно, у богатых свои причуды. Проблемы у тебя с лэптопом, девочка? Не плачь! Вот тебе новый лэптоп…

– Да нет, вы не поняли! Мне не нужен НОВЫЙ лэптоп! Мне нужна моя книга! Она существует только в моем лэптопе! – еще раз объяснила я.

– Да понял я, понял! Не волнуйтесь вы так! Тель-Авив – маленький город, здесь все друг друга знают…

У меня затеплилась надежда.

– Вы думаете, что по своим каналам сможете найти лэптоп?

– Да нет, ну зачем? Сейчас к вам туда подъедут люди и все этим «братьям» объяснят…

– Вы что, свою братву, что ли, сюда пришлете? – слегка испугалась я.

– Ну что вы! Просто подъедут люди, хорошо говорящие на иврите… – успокоил меня олигарх.

– То есть переводчики? – не унималась я. Гусинский захохотал:

– «Переводчики»… Ну, можете считать, что переводчики. В общем, ждите. После такого разговора я уже морально готовилась к тому, что сейчас мне пришлют командос с неприличными бицепсами и автоматами «Узи» под мышкой.

Но вскоре появился симпатичный черноволосый молодой человек невысокого роста, довольно худенький и изящный, в выразительных темных очках. Зато приехал он на огромном, шикарном, безразмерном лимузине, модель которого даже я определить была не в силах. В общем, идеальный персонаж высокобюджетного голливудского фильма про продвинутых бандитов.

– Здравствуйте, меня зовут Даня, – скромно, на чистом русском языке представился юноша. Объясните мне, пожалуйста, где находится это кафе. Мы стояли на углу улицы Хамаагаль и площади Рамат-Ган, откуда до злосчастного кафе на углу Биалика было ровно 50 шагов.

– Пойдемте, я вам покажу! – предложила я.

– Ну нет, зачем же? Вам туда ходить незачем, – спокойно сказал Даня. – Идите домой и не волнуйтесь. Я вам позвоню.

С этими словами молодой человек, вместо того чтобы пройти 50 метров пешком, сел в машину. И затем я с эстетическим наслаждением проследила, как шикарный лимузин начал с трудом, как огромный крокодил в узком ручейке, разворачиваться на узенькой улочке Хамаагаль, чтобы, сделав приличный крюк, гордо подъехать к кафе по Биалику с другой стороны. Что должно было произвести на братьев сногсшибательное впечатление – жаль я не видела. Я поднималась по лестнице в квартиру, прокручивая в голове, что есть только два варианта исхода беседы «брата от Гусинского» Дани с лысыми братьями из кафе: «быстрый» и «долгий». Быстрый не сулил мне ничего хорошего. Потому что это означало бы, что Даня, применив все методы внушения на иврите, убедился бы, что братья невиновны и что лэптопа у них нет. Хороший вариант – как я рассуждала, – мог быть только долгим: если Дане удастся припугнуть братьев и добиться у них признания в краже лэптопа, то значит, ему придется либо ждать, пока брат номер два его привезет, либо самому ехать за компьютером к ним домой. Звонок Дани раздался ровно через четыре с половиной минуты. Я успела только добежать до своего этажа и войти в квартиру.

– Алло, Лена? Вы можете спускаться. Я у вашего подъезда.

У меня упало сердце. Молниеносный звонок Дани мог означать только одно: лэптопа у братьев действительно нет. Четырех минут тридцати секунд, по моим прикидкам, могло хватить только на то, чтобы, с трудом протискивая кузов голливудской машины в соседний переулок, выехать на Биалик, подъехать к кафе, произведя все желаемые костюмированные кинематографические спецэффекты, заглянуть пронзительным, прожигающим насквозь и беспощадным взглядом в глаза брата номер один и понять, что они чисты, как у ребенка. И моментально уехать. Даже не выпив сока. За те секунды, что я бежала вниз по лестнице, передо мной зримо пронеслись все адские видения предстоящих нескольких недель: срочный вылет обратно в Москву, снова разыскивать все архивы, но их нет! – каждому журналисту или писателю прекрасно известно, что ВТОРОЙ РАЗ НИЧЕГО НАПИСАТЬ НЕВОЗМОЖНО! Можно написать уже только другую, вторую, книгу. А этого я уже ни физически, ни эмоционально не выдержу… Даня стоял прямо напротив подъезда, вальяжно опершись спиной на прикрытую переднюю дверцу лимузина.

– Вы это искали? – с абсолютно голливудской невозмутимостью в голосе спросил он и изящным жестом руки, как карточный шулер, в мановение ока извлек из-за спины через раскрытое окошко лимузина мой лэптоп. И я, еще не веря в свое счастье, как безумная бросилась к нему с поцелуями…

– Не может быть!!! Так быстро!!! Где же он был??? Вы что, так быстро съездили домой к брату?

– Нет, зачем к брату? Лэптоп у них в шкафу под прилавком спрятан был, – все так же невозмутимо отрапортовал голливудский герой. Для меня так навсегда и осталось тайной, какими конкретно методами убеждения ему удалось вытрясти из лысых братьев мой компьютер. Единственное, что я знаю, – это то, что на прощание Даня посоветовал мне:

– Ну, в это кафе, я думаю, вам больше ходить не стоит, Лена.

Я так и сделала. Случилось так, что в тот день, едва обретя свой лэптоп, я, словно под действием какой-то тайной, вдруг с силой распрямившейся каббалистической пружины, собрала вещи, переехала в отель к морю и с того дня больше вообще никогда, ни в один из своих последующих приездов в Тель-Авив не захотела видеть ни то кафе, ни Биалик, ни вообще Рамат-Ган. Но искренне надеюсь, что если бы я ослушалась совета Дани и сходила бы туда на экскурсию, то не превратилась бы в соляной столб, увидев на месте своего бывшего любимого кафе реки крови вместо свежевыжатого сока.

Кстати, книжку мою Гусинский так и не издал. Как он честно признался мне, когда на следующий день после всей этой детективной развязки я сидела и завтракала в его квартире, в высотном доме на набережной, с одним из самых прекрасных видов на Средиземное море:

– Я не хочу, чтобы потом Путину донесли, что Гусинский издал книгу Трегубовой против Путина.

– А какое вам теперь дело до Путина? – удивилась я. – Он же ведь у вас и так уже отнял весь ваш российский медиа-бизнес и выгнал из страны.

– Видите ли, я отвечаю за жизни людей, которые страдают в России только из-за того, что являются моими друзьями, – ответил олигарх-эмигрант. Я догадалась, что речь идет прежде всего о друге Гусинского и его партнере по бизнесу Константине Титове, который был посажен в тюрьму в Москве вскоре после прихода Путина к власти. Титова абсолютно все российские политики и бизнесмены в неофициальных беседах называли «заложником», захваченным Путиным, чтобы шантажировать Гусинского, заставить его отдать бизнес и манипулировать политической тональностью осколков его медиа-империи. Я была в курсе, что за несколько недель до этого Титов был освобожден из тюрьмы. Подробностей никто толком не знал, но по Москве среди бизнесменов бродили настойчивые слухи, что речь идет о сделке и что люди Гусинского ради освобождения Титова, якобы, «заносили» по всей «вертикали». Чтобы не заставлять Гусинского кривить душой, я не стала задавать ему бестактных вопросов о деталях сделки. И лишь сказала экс-олигарху, что если речь идет о спасении человеческой жизни, то я понимаю и уважаю его выбор. Свои отношения с российским президентом Путиным после всей этой истории Гусинский охарактеризовал так: – Я обещал не мешать. И не выступать ни с какими оппозиционными политическими проектами.

Подозреваю, что спустя всего несколько месяцев Гусинский слегка пожалел об этом обещании: когда в соответствии с запросом российской прокуратуры его арестовали в Афинах и чуть не экстрадировали в Россию.

Кто знает – украли бы у меня лэптоп или нет, если бы я не полетела в тот день, 24 января 2003 года, в Тель-Авив к Гусинскому? Или если полетела бы, но не к Гусинскому? А просто погреться и выпить свежевыжатого сока? Это уже вопросы для каббалистов. Так или иначе, но сейчас я сижу (или, если быть честнее – лежу) с моим лэптопом, спасенным именно благодаря Гусинскому и его рыцарю Дане. Знаете, когда пишешь книгу в лэптопе под названием LifeBook, то порой возникает странное, почти мистическое ощущение. Потому что вот я печатаю на клавиатуре фамилию «Путин» или «Гусинский», а компьютер мне вдруг заявляет, что это имя ему «неизвестно». В том смысле, что в словаре компьютера его нет. И спрашивает: «Добавить?» Признаюсь, этот вопрос лэптопа всегда ставит меня в тупик. Вот и думай после этого: кого из них вписать в «Книгу жизни», а кого не вписать? После той израильской истории (которая стала первым – и символично счастливым – приключением на пути к изданию моей книги) я вообще каждый раз открываю свой лэптоп с легким мистическим благоговением. Теперь-то я точно знаю, что этот маленький механизм (пусть даже и не похожий, по мнению израильтян, на взрывное устройство) на самом деле – какой-то детонатор, живая игра Джуманджи, ящик Пандоры. Из-за которого, как только я его открыла, со мной стали случаться самые невероятные вещи, из-за которого рвали на себе волосы столько серьезных мужчин в Кремле, из-за которого меня чуть не взорвали, из-за которого моя повседневная жизнь в родной Москве стала сколь невыносимой, столь и счастливой, и кто знает, что от него еще ждать дальше.

Вернувшись в Москву, я решила все-таки пожертвовать конспирацией и показать рукопись книги кому-то из русских издателей. Например, я знала, что самым крутым и богатым издательством на российском рынке считается «Вагриус». Именно ему Кремль доверил издание предвыборной книги Владимира Путина, когда Борис Ельцин сложил с себя полномочия президента и возложил их на преемника. Однако возглавлял издательство «Вагриус» человек, являвшийся одновременно еще лучшим другом и официальным заместителем российского министра печати и информации. Поэтому сомнений на тот счет, где окажется моя рукопись максимум через 15 минут после того, как я ее покажу этому издателю, не было: на столе у Путина. Вторым по респектабельности в московской тусовке считалось издательство «Захаров», названное так по фамилии его владельца Игоря Захарова. Среди московской интеллигенции Захаров имел репутацию либерала: незадолго до этого он издал книгу юмориста Шендеровича о том, как Путин закрыл оппозиционный телеканал НТВ, а также книгу Анны Политковской о Чечне. «Если уж тебя Захаров побоится издать, значит, никто больше в России не издаст», – сказали мне друзья. К нему я и решила обратиться. Меня ждал сюрприз. Как только я позвонила Захарову (с которым я не была до этого знакома лично) и назвала свою фамилию, издатель воскликнул:

– Ну где ж вы так долго пропадаете? Мне уже все уши о вас прожужжали – а вы все не звоните и не звоните!

– Это кто же вам обо мне говорил? Гусинский? – изумилась я.

– Ну, неважно кто. Но мне уже сказали, что ваша книга очень интересная и АБСОЛЮТНО НЕПЕЧАТНАЯ. Приносите скорей рукопись – мне уже не терпится почитать, что же там такого написано!

– Игорь, я принесу вам рукопись, только огромная просьба: ни единому человеку больше не говорите ни о ее содержании, ни вообще о факте ее существования. У меня есть маленький, странный писательский каприз: я хотела бы дожить до ее издания.

Офис издательства «Захаров» был в двух шагах от меня – в старом особняке у Никитских ворот. А издатель Захаров внешне оказался больше всего похож на старорежимного смотрителя гимназий конца XIX века: высокий, сухопарый, с длинным тонким носом и колючим взглядом из-под очков, тоже слегка напоминающих старинное пенсне. Он чинно, но кратко раскланялся и пообещал прочитать рукопись в «сжатые сроки».

Как только я вышла из издательства, немедленно пробудилось мое патологическое, не зависящее от меня, как икота, умение: по ходу сюжета беспрерывно обрастать мелкими бытовыми символическими происшествиями. У меня с хрустом, без всяких видимых причин, отломился каблук сапога. Причем случилось это не где-нибудь, а в начале той самой улицы Спиридоновка, на которой расположен японский ресторан «Изуми», где мы с Путиным дегустировали суши, и к нему я – точно так же, как и сейчас, – прискакала на одном каблуке, сломав по дороге второй. Только сейчас сапог был летний, а тогда – зимний. Таким образом, сама того не желая, я умудрилась, едва выйдя от издателя, заново разыграть одну из центральных сценок в книге, рукопись которой я только что ему отдала. Я расхохоталась, знакомым движением, прямо как лирическая героиня «Баею», сунула каблук в карман и поскакала домой, как неподкованная лошадь, раздумывая, как бы поточнее сформулировать смысл внесезонной приметы «Сломался каблук на Спиридоновке – жди проблем с Путиным?» Когда я перезвонила Захарову через неделю, он признался:

– Честно говоря, я прочитал вашу книгу сразу же, за одну ночь. Оторваться было невозможно!

У меня все внутри прямо растаяло, и я приготовилась услышать самую логичную – после такого блестящего комплимента от издателя – фразу: «Будем издавать!» Но услышала я совершенно другое:

– Но вы же прекрасно понимаете, Лена, это НЕЛЬЗЯ издавать! Лена, вы же не ребенок! Вы же лучше меня в этом разбираетесь и знаете: это НЕ МОЖЕТ БЫТЬ издано в России. Я хотел бы серьезно поговорить с вами об этом не по телефону…

Когда я вновь пришла к Захарову, первым делом он указал мне на бронзовую статуэтку царя на столе в своем кабинете:

– Это – Александр Второй. Знаете, как он говорил своим книгоиздателям? «В книгах, которые вы издаете, обо мне не должно быть написано никак. Ни плохо, ни хорошо». Вот и я решил не публиковать о Путине никак: ни хорошо ни плохо.

– Вы считаете, в России не найдется ни одного издателя, который не побоялся бы опубликовать мою книгу? – упавшим голосом спросила я.

– Дело не в том, что я «боюсь» ее публиковать. Просто зачем мне брать на себя ВАШИ риски? – откровенно спросил меня издатель. – Ради чего? Вы же видите, что происходит в стране: вон, человека, – говорят, честного – убили НИ ЗА ЧТО! (Буквально накануне нашей второй встречи в Москве у подъезда своего дома был застрелен лидер оппозиционной партии «Либеральная Россия» Сергей Юшенков. – Е.Т.). А вы мне предлагаете ТАКОЕ опубликовать!

Тут Захаров резким, отработанным жестом смотрителя гимназии указательным пальцем надвинул очки на нос и серьезно и пристально посмотрел мне в глаза: – На самом деле я пригласил вас, Лена, потому, что хочу понять: ВАМ-то это все зачем? Ради чего? Вы сами-то хотя бы понимаете, ради чего ВЫ рискуете? Неужели вам эта книжка так дорога?

– Знаете, Игорь, именно потому, что в моей стране все так боятся издавать эту книгу, я еще больше убеждаюсь, что ее необходимо издать, – слегка пафосно, но абсолютно искренне объяснила я. – Я просто кожей чувствую, что, если вокруг висит вот такое гробовое молчание – значит, я просто обязана максимально громко взять ту самую запретную ноту, чтобы взорвать эту противоестественную тишину. Если в моей стране людям опять стало страшно произносить имя вождя всуе – значит, это имя надо немедленно произнести. Причем произнести так, чтобы, пока еще не поздно, люди поняли, что он обычный человек. А не бронзовый памятник.

– Знаете, что я вам скажу, Лена… – подхватил Захаров. – Вот именно это и будет для Путина самым обидным в вашей книжке. Вы ведь там даже не обругали его! Я когда читал рукопись, очень хорошо это почувствовал. Самое обидное в вашей книге для Путина – это то, что он не стал героем вашего романа. Не в том смысле, что вы не стали его любовницей. А в том смысле, что в вашей книге, в вашем романе, есть гораздо более интересные, содержательные персонажи и гораздо более сильные личности, чем он.

– Ну, это же не моя вина, согласитесь, – парировала я.

– Вот именно это и будет для президента смертельно обидно. Он вам этого никогда не простит, заключил издатель. – А то, что я назвал вашу книгу романом, – это я не оговорился. У вас действительно получился настоящий роман, в том смысле, что у вас там есть настоящий лирический герой в развитии: это вы. И вы молодец, что не побоялись местами честно изобразить себя молоденькой дурочкой, которая ничего не понимает. Потому что интересно как раз следить за тем, как на протяжении романа меняетесь вы, а соответственно, меняется и ваше отношение к героям, которые тоже даны в развитии. В общем, мои поздравления: книга написана очень завлекательно. Можете себе представить, как лестно мне было услышать такие оценки из уст одного из ведущих издателей страны. Который только что, правда, отказался публиковать мою книгу из-за «рисков». И тут Захаров с хитрой усмешкой признался:

– Знаете, что было для меня самой захватывающей интригой в вашей книге? Самой интересной интригой, когда я ее читал, для меня было то, кто же из героев книги вам ее заказал. Этот вопрос мучил меня на протяжении всей книги: сначала я, разумеется, думал, книгу заказал Березовский – просто потому, что вы работаете в газете «Коммерсант», которая ему принадлежит. Потом смотрю: нет, Березовского вы злым гением российской политики называете. Затем я решил: ага, вот она о Чубайсе тепло пишет, значит, он – заказчик книги. А потом читаю: о-па, Чубайс-то у нее тоже в конце слабеньким оказывается… В конце концов, мне пришлось волей – неволей смириться с мыслью, что вам ее никто не заказывал, что вы сами так думаете и мочите кого как хотите…

Такова была первая рецензия на мою книгу, которую я услышала из уст профессионала. Но не знаю – будь у меня выбор – что бы я в тот момент предпочла: чтобы Захаров вот так вот засыпал меня комплиментами, отказавшись публиковать книгу, или чтобы он лучше, наоборот, обругал мою книгу, но издал ее (как в результате сделал другой издатель, о котором я расскажу буквально через несколько абзацев). По-настоящему расстроил меня Захаров только утверждением, что если даже я и найду в России издателя, который не побоится рискнуть своим положением ради моей книги, то ни одна из систем книжных распространителей -оптовиков все равно не возьмет ее на реализацию, потому что все российские книготорговые фирмы «в той или иной степени, в той или иной форме, опосредованно или напрямую зависят от Кремля»:

– Поймите, даже лотошникам все равно, с какой книги получать прибыль, скажем, доллар с экземпляра: с какого-нибудь безобидного детектива или с вашей книги. Так что лучше они возьмут продавать детектив, а не вашу книгу. Потому что прибыль одна и та же, а риски – несопоставимы! На прощание мой несостоявшийся издатель по отечески предложил:

– Я бы вам, Лена, вот что посоветовал сделать: если уж вы так хотите напечатать эту книгу, то найдите где-нибудь деньги, принесите издателю и напечатайте ее на свои средства маленьким тиражом, скажем, 500 экземпляров – и просто раздайте своим друзьям. Мой вам искренний совет: ограничьтесь этим…

Всего спустя полгода выяснилось, что издатель слегка – примерно в тысячу раз – ошибся при прогнозах потенциальных тиражей моей книги. Зато вот насчет рисков оказался абсолютно точен. А теперь – как говаривал один мой любимый мертвый мужчина – внимание: здесь будет показан фокус. Уже вычитывая правку этой книжки, я поняла, что не могу удержаться от соблазна показать своему неудавшемуся издателю один спиритический памятник – точно так же, как он показал мне Александра Второго. Итак, следите внимательно за руками: «Первые его портреты, в газетах, в витринах лавок, на плакатах, выходили как бы расплывчатыми: что-то еще человеческое, а именно возможность неудачи, срыва, болезни, мало ли чего, в то время слабо дрожало сквозь иные его снимки, в разнообразности не устоявшихся еще поз, в зыбкости глаз, еще не нашедших исторического выражения, но исподволь его облик уплотнился, его скулы и щеки на официальных фотоэтюдах покрылись божественным лоском, оливковым маслом народной любви, лаком законченного произведения, – и уже нельзя было представить себе, что этот нос можно высморкать, что под эту губу можно залезть пальцем. За пробным разнообразием последовало канонизированное единство, утвердился теперь знакомый всем каменно-тусклый взгляд его неумных и незлых, но чем-то нестерпимо жутких глаз. По мере роста его власти гражданские обязательства, наставления, приказы и все другие виды давления, производимые на нас, становятся все более и более похожими на него самого, являя несомненное родство с определенными чертами его характера, с подробностями его прошлого, так что по ним, по этим наставлениям и приказам, можно было бы восстановить его личность, как спрута по щупальцам. Другими словами, все кругом принимает его облик, закон начинает до смешного смахивать на его походку и жесты; в школах введено преподавание цыганской борьбы, которой он в редкие минуты холодной резвости занимался двадцать пять лет тому назад; в газетных статьях и в книгах подобострастных беллетристов появилась та отрывистость речи, та мнимая лапидарность (бессмысленная по существу, ибо каждая короткая и будто бы чеканная фраза повторяет на разные лады один и тот же казенный трюизм), та сила слов при слабости мысли и все те прочие ужимки стиля, которые ему свойственны. Он проникает всюду, заражая собой образ мышления и быт каждого человека, так что его бездарность, его скука, его серые навыки становятся самой жизнью моей страны. И наконец, закон, им поставленный, – неумолимая власть большинства, ежесекундные жертвы идолу большинства, – утратил всякий социологический смысл, ибо большинство – это он».

Вы, надеюсь, поняли, что это не о Путине, да? Не бойтесь, я совершенно не собираюсь делать с тиранами то, что мечтал автор. Да и он-то, в реальности, истреблял только бабочек.

Издателя я нашла в совершенно неожиданном для себя политическом лагере. Можно сказать, в перпендикулярно противоположном окопе. После неудачи с умеренным либералом Захаровым друзья, разбирающиеся в книгоиздательском рынке, посоветовали:

– Ну, попробуй еще самый крайний вариант: издательство Ad Marginem. Но сразу имей в виду, там у тебя возникнут серьезные проблемы с директором издательства Сашей Ивановым.

– Что, тоже Кремля боится? – спросила я.

– Да нет, если книжка ему понравится, то он точно Кремля не испугается… Но он… Как бы тебе лучше сказать, чтоб не обидеть… Вы с ним можете друг друга слегка не понять… Ты только не пугайся… понимаешь, он очень левый. И даже не просто левый… Он – революционер. Ну, только в душе, разумеется…

Словом, неся рукопись в издательство Ad Marginem, я уже морально приготовилась к тому, что, прочитав мою книгу, его директор за версту почует во мне классового врага. Так и вышло… Должна признаться, что при мысли о возможности быть опубликованной в Ad Marginem у меня сразу радостно зазвенели внутри какие-то детские сентиментальные струнки. Потому что прежде у этого издательства был самый что ни на есть рафинированный рацион: эссе философа Мамардашвили о моем любимом печальном содомите Марселе, монография энциклопедически образованного искусствоведа Михаила Ямпольского, ранние тексты которого до крайности возбуждали тем, что понять все с сетки и параллелиодного отдельно взятого абзаца можно было, только раз двадцать слазив в справочники. И прочая социально бесполезная и оттого приятная литература. Стыдно признаться, но я никогда не читаю книг, выставленных на прилавках с табличкой: «Бестселлер». (Смешно звучит, да? После того как я сама сделала самый громкий бестселлер года). Не читаю не из-за рассудочного чистоплюйства, а из-за медицинских противопоказаний: физически тошнит. Видимо, именно из-за этого лично для меня Ad Marginem так и оставалось издательством «интеллектуалов», а не «маргиналов» или «леваков», или «экстремистов». Я попросту не читала тех книг, из-за которых в последние годы у этого издательства резко сменилось амплуа, а следовательно, и репутация. Последняя книга Ad Marginem, которую я прочла к описываемому моменту, была переписка Ясперса с Хайдеггером. Нет, ну, я, конечно, знала о «Голубом сале» Сорокина, с которого, собственно, и началась скандальная слава издательства. И разумеется, как политический журналист, была в курсе того, как Кремль спустил на Ad Marginem путинский «комсомол» – «Идущих…» (куда именно, уже не помню). Сорокина не читала и, скорее всего, уже не буду. Но вам несложно догадаться, на чьей стороне я была во время его конфликта с людьми, которые пытались ввести цензуру еще и на книжном рынке. И тем не менее, практически все мои коллеги-журналисты, узнав, что я собираюсь опубликовать книгу в Ad Marginem, кривились:

– И тебе не западло? Вместе с Прохановым?

Содержание второго скандального бестселлера Ad Marginem – книжки Проханова – я вообще знала только в пересказах Маши Слоним, которая гораздо более любознательна, чем я, и заглатывает абсолютно все книжные новинки, как пылесос. Итак, я была в курсе, что автор там окончательно вышел в астрал и что некий реальный политик превращается у него в гриб в банке на окне, но что финал романа, в общем-то, счастливый, потому что Путин, в конце концов, ненавязчиво испаряется в радугу. В принципе мне было близко желание директора Ad Marginem с помощью эпатажа взорвать загустевающий вокруг с чудовищной быстротой, словно цемент, путинский официоз. Но оказаться в одной компании с коммунистом Прохановым? Но в конце концов – не замуж же я за него выхожу! Просто в одном издательстве публикуюсь. Взвесив все «за» и «против», я решила: если «революционер» Иванов единственный мужественный издатель в стране, у которого кишка окажется не тонка опубликовать мою книжку, – O'k! Значит, пусть лавры издателя, сделавшего этот бестселлер, достанутся ему. А осторожные либералы пусть потом кусают себе локти, что упустили бестселлер. Итак, я согласилась иметь дело с Ad Marginem. Оставалось дело за малым. Знаете, как в анекдоте: кривую Маланью уже уломали, осталось уговорить графа Потоцкого.

Хозяин Ad Marginem Саша Иванов оказался похож совсем не на революционера, а на повзрослевшего хиппи: с митьковской щетиной, в простеньком свитере, подчеркнуто не акцентирующий свой гардероб. И в очках, которые в отличие от предыдущего издателя, с которым я имела удовольствие познакомиться, однозначно являлись отнюдь не стильным предметом туалета, а лишь прямым следствием неприличного количества прочитанных книг. Саша набросился на рукопись, как голодный, которому, наконец-то, дали поесть. Однако через неделю, когда вышел срок, который издатель попросил у меня на чтение рукописи, обещанного звонка не последовало. Зато я получила через третьи руки устную рецензию, которую Иванов дал моей книжке на одном из московских книжных party: «Там от каждой строчки воняет дорогими духами. Сразу видно, что эта Трегубова – подружка jet-sеtеr'ов… Это не наш автор, не русский, не народный…»

Через несколько дней Саша все-таки перезвонили сказал, что хотел бы встретиться и «обсудить вопросы, которые у него возникли к образу автора и лирического героя». Я приготовилась к бою. Поединок идеологий состоялся в идеально соответствующем Иванову антураже: в полуподвальном офисе Ad Marginem на Новокузнецкой: небогатом, прокуренном и заваленном книжками.

– Вы вот даже руку для рукопожатия подаете ладонью вниз, Лена! Как для поцелуя… – уже на пороге с классовым сарказмом в голосе попрекнул меня Саша. Вот вы жалуетесь, Лена, в книжке… Вернее, ваша лирическая героиня жалуется, что во время поездок с Путиным по стране ей нигде в русской провинции не удавалось по утрам выпить ее обычного свежевыжатого апельсинового сока… А стакан водки с селедкой вы с утра не хотите!?! Вы что, не видели, как народ живет?!? Да народ, прочитав вашу книжку, начнет ненавидеть всех этих кремлевских журналюг и скажет: к ногтю их всех, зажравшихся буржуев! И правильно скажет!

– Ну, Саша, если коммунисты десятилетиями приучали мой народ спиваться, вместо того чтобы работать, то я уж лучше попробую привить ему любовь к свежевыжатому соку по утрам, чем сама перейду на водку, – язвила я в ответ.

– А чему научили народ ваши любимые демократы?!? – нагнетал обвинительную речь издатель. – Они пытались насильно привить русскому народу западные идеалы, которые нам чужды от природы. Нам пытаются сказать: ваше будущее через десять лет – это прошлое, через которое Европа и Америка прошли 50 лет назад. Это же унижение для народа! А тем временем олигархи управляют страной вахтенным методом! Они давно все живут на Западе, и их дети тоже, а сюда, в родную страну, они приезжают раз в два месяца, только для того чтобы забрать денежки, которые выкачали из нефтяных скважин! И народу все равно – что Путин, что Ельцин – это все куклы, которые прикрывают воровской компрадорский режим! Вот из вашей книги очевиден вывод, что режим прогнил! Что Кремль прогнил! Класс олигархии прогнил! Надо создать новый параллельный Кремль! В этом спасение! А у вас в книге – где спасение? Вы не указываете людям путь к спасению!

– Саш, я вообще не сторонница классовых теорий и убеждена, что «спасение» может быть только индивидуальным, а не массовым… – отбивалась я как могла. Я чувствовала, что Иванов, помимо моей воли, Втягивает меня в какой-то тяжкий спор: в последний раз подобные споры о смысле жизни я вела, наверное, лет в 14-15. Вместо того чтобы по-деловому сообщить свое решение – согласен он или нет публиковать мою книжку, издатель-революционер планомерно выворачивал из меня душу.

– На самом деле, Лена, из книжки видно, что ваши идеалы близки к тем людям, которых в советское время называли диссидентами. А они, знаете, как жили? Они жили на чемоданах между метро «Аэропорт» и «Шереметьево-2»! Они только и ждали, пока их выгонят в эмиграцию, в их любимую так называемую западную демократию!

– Не смейте говорить о диссидентах! Вы просто не испытали на собственной шкуре, как они, что такое жить, когда к тебе приходят кагэбэшники с обыском ночью и вытаскивают пеленки из-под твоего грудного ребенка!

Под конец второго часа споров, когда мы оба уже срывались на крик, а у меня на глаза уже наворачивались слезы, потому что я четко поняла, что этот маньяк Робеспьер НИКОГДА не издаст мою книгу, и вообще сквозь табачный дым этого странного, хиппанско-большевистского подполья мне уже казалось, что мир рушится, и я готова была бежать оттуда хлопнув дверью, Саша вдруг неожиданно сказал:

– Ладно. Книжка сильная. Я почувствовал, что она написана кровью. Пусть и не нашей, не русской, не народной кровью. Но вашей, авторской кровью. Я чувствую, что вы книгу выстрадали. Будем публиковать.

Вот так родился наш странный симбиоз с Ad Marginem. Очень скоро мы уже научились с Сашей Ивановым понимать друг друга. Например, когда я пыталась выяснить у него точные сроки выхода книги, издатель успокаивал меня:

– Да не волнуйтесь вы, Лена! Я считаю, раз ваша книжка и вам нравится, и нам нравится – значит, она уже состоялась – где-то в ноосфере! Поэтому теперь ну о каких сроках может быть речь? Какая разница – через неделю или через вечность? Мы УЖЕ с этой книжкой в нирване!

После чего, когда я, звоня директору Ad Marginem, не заставала его на его же собственном мобильном телефоне, то, разумеется, потом при встрече с пониманием осведомлялась:

– Вы в нирване, Саша, были, да? Позднее Иванов на полном серьезе уверял, что если бы не тот наш с ним первый спор в подвале Ad Marginem, то он не стал бы печатать книгу: – А то я сначала подумал: прилетела, видите ли, этакая молодая стрекоза из jetset'a! И давай учить нас жить…

Думаю, для директора Ad Marginem сломать свои стереотипы и, поступившись классовыми теориями, предоставить «стрекозе из jet-set'a» трибуну в своем издательстве, было ничуть не легче, чем мне – дебютировать с первой книгой у русского «Робеспьера». Кстати, я до сих пор сильно подозреваю, что именно остатки классовой ненависти, а не тонкий эстетский замысел, помогли Саше придумать название серии, в которой он выпустил в свет мою книжку: «Трэш-коллекция». Типа, мусор, по-русски.

Из– за всех этих долгих поисков издателя выход книги пришлось перенести на осень. Ad Marginem пообещал напечатать книгу в сентябре-октябре. Я с легким замиранием сердца думала об этом сроке: близость президентских выборов (в декабре) обещала не только придать еще большую сенсационность и без того взрывной для политической элиты книге, но и еще больше накалить зону риска, в которой я оказалась. Я специально заранее не говорила ничего о книге родителям, желая подарить им последние несколько месяцев спокойной жизни. Тем временем я получала прямо-таки физическое наслаждение от редакторской работы над книгой. Саша оказался идеальным издателем: он не попросил меня внести в текст ни одной коррективы и предложил:

– Ну вы просто сами еще раз перечитайте книгу и отредактируйте только то, что сами сочтете нужным.

Это стало для меня лучшей наградой после нескольких лет скрытой цензуры, установленной практически во всех московских редакциях после прихода Путина к власти – когда все статьи про Кремль даже в газете «Коммерсант» микшировались редактором, а мне под разными предлогами не давали публиковать политические комментарии. В какой-то момент я вдруг ПОНЯЛА, что на самом деле «Байки кремлевского Диггера» – это, по сути, моя личная газета. Раз ни одна из газет в России не в состоянии опубликовать то, что я хочу написать, значит, я издам свою персональную газету на 382 страницах. «И посмотрим, господа редакторы и цензоры, чья газета будет популярнее: моя, или ваши пресные и подцензурные»,– подумала я. Я не сомневалась, что книга станет бестселлером. И мечтала только об ОДНОМ: суметь додержать факт ее выхода в секрете, пока тираж не появится в

Москве. Я не строила никаких иллюзий и прекрасно отдавала себе отчет, что в предверии выборов возможны любые неадекватные действия власти, начиная с ареста тиража книги и кончая… – но, честно говоря, даже моей буйной фантазии не хватило, чтобы заранее вообразить себе то, что потом произойдет на самом деле. За пару недель до сдачи книги в типографию меня ждало еще одно испытание.

Поздно, около двух часов ночи, мы с моей подругой Никой Куцылло (той самой девушкой, которая провела несколько дней в обстреливавшемся Белом доме и написала об этом книжку) возвращались из кино. Ходили в «Атриум» рядом с Курским вокзалом, потому что в тот момент Ника снимала квартиру у своего однокурсника Володи Ленского (бывшего корреспондента НТВ в Нью-Йорке, теперь работающего на ОРТ) в доме, где магазин «Людмила», а кинотеатр там в соседнем здании. Я села в такси, стоявшее у «Атриума», простилась с Никой и поехала к себе на Пушкинскую. А через минуту водитель вдруг почему-то свернул с Садового кольца в переулок направо. Я почувствовала неладное и потребовала остановиться и высадить меня. Но тут сзади мне кто-то приставил к горлу нож и закричал: «Всё! Сиди тихо!» Оказалось, что когда я садилась в машину, то не заметила из-за затемненных стекол, что сзади прятался еще один человек. Видимо, он сидел на полу за сиденьем согнувшись, на корточках. Ну о чем еще можно было подумать в такой ситуации, когда у тебя сенсационная политическая книга готовится к сдаче в типографию? Разумеется, первой моей мыслью было: «это ПОХИЩЕНИЕ». Как же у меня отлегло от сердца, когда выяснилось, что этим добрым людям просто нужны мои деньги! Я отдала им по счастливой случайности оказавшиеся у меня с собой немаленькие наличные (кредитка их совершенно не заинтересовала, а наоборот, почему-то разозлила), и грабители выпустили меня из машины.

Позже в милиции мне сказали, что накануне рядом с Курским вокзалом (именно туда меня и пытались увезти нападавшие) нашли труп женщины. По-видимому, меня спасло то, что, едва сев в машину, я сразу набрала по мобильному Нику – по какому-то наитию, потому что волновалась, как она там одна дойдет до своего дома (200 метров). И когда на меня напали, я успела крикнуть ей в трубку: «Звони в милицию!» Как потом выяснилось, подруга моего крика уже не услышала: у меня успели выхватить телефон. Но бандиты-то этого не знали и, видно, испугавшись (мы совсем недалеко отъехали от «Атриума»), решили поскорее выпустить меня и на полной скорости смыться. После выхода книги я еще не раз вспоминала это страшное и вместе с тем чудесно закончившееся (ни одной царапины – хотя к горлу был пару минут приставлен нож) происшествие. В июле 2004 года, когда мы с Ленским, приехавшим на несколько недель в Москву из Нью-Йорка, собирались на дачу к Нике на день рождения, он попросил меня заехать за ним к «Атриуму».

– А-а, это где меня чуть не убили? – переспросила я.

– Нет, это где тебя чуть не убили В ПЕРВЫЙ РАЗ, -поправил меня Ленский. -Знаешь, по-моему, у твоего Ангела-Хранителя вообще очень натренированные крылья.

Дальше картинки стали меняться с быстротой калейдоскопа. 8 октября мой издатель Александр Иванов уехал во Франкфурт на Всемирную книжную ярмарку. К этому времени у нас с ним на руках было только семь так называемых сигнальных, типографских экземпляров моей книги. Из типографии нам сообщили, что весь тираж еще не допечатан, но будет готов вот-вот. Мой «Робеспьер» поделился со мной по-братски: две книги отдал мне, а пять взял себе. И повез для презентационных целей на книжную ярмарку во Франкфурт. Я осталась в Москве ждать тираж. Книгу печатали в обстановке строгой секретности не в Москве, а в городе Екатеринбурге (или в Ё-бурге, как называют его в книгоиздательской тусовке). Путь из екатеринбургской типографии до Москвы на грузовых машинах составляет примерно день. Однако ни через день, ни через два после обещанного срока фуры с секретным грузом из Сибири так и не появились. В день открытия Франкфуртской ярмарки мы, наконец, сняли конспирацию: издательство Ad Marginem официально выставило книгу на своем стенде на международной ярмарке. Радиостанция «Эхо Москвы» в тот же день назвала книгу «главной сенсацией, с которой во Франкфурт приехали российские издатели». Цитируя слова моего издателя, журналисты анонсировали книгу как «первый неофициальный портрет президента Путина, увиденный глазами не влюбленной в него женщины».

Весть о книге разлетелась по российской столице в секунду. Мой телефон просто взорвался: политики, журналисты, имиджмейкеры – все хотели немедленно получить книгу. Однако грузовики с книгами из Екатеринбурга все не ехали. Я пыталась связаться с работниками типографии через свое издательство, но мне отвечали, что печатники ссылаются на «технические причины» и просят подождать еще несколько дней. А еще через несколько дней директор типографии вообще загадочным образом исчез, передав через секретаря, что «уехал в отпуск». Ситуация сложилась парадоксальная: вся Москва уже знала о книге и бурлила, но физически достать ее было нигде невозможно. В том числе – книги не было и у меня! Те два экземпляра книги, которые мой издатель оставил мне, уезжая во Франкфурт, я сразу же раздарила двум своим друзьям: первую – главному редактору «Эха Москвы» Алексею Венедиктову на день рождения его радиостанции, а вторую – лидеру партии «Союз правых сил» Борису Немцову на его собственный день рождения (который, как на грех, случился на следующий же день после открытия франкфуртской ярмарки). Не знаю уж, с какого из этих двух экземпляров была сделана первая копия, но вскоре все партийные ксероксы в российском парламенте заработали на полную мощность. Через пару дней мне позвонил совершенно незнакомый корреспондент газеты «Ведомости» И заговорщицким тоном сообщил:

– Елена, мы только что прочитали вашу книгу! Скажите, это правда, что ваш тираж арестовали?

Я как стояла, так и села:

– Откуда же вы взяли мою книгу? Ее же еще нет в Москве!

– Ну, я не могу вам сказать, откуда я взял… Мне дали почитать ксерокопию…

Я бросилась звонить своей подруге Елене Дикун (бывшей журналистке кремлевского пула, которая в тот момент работала пресс-секретарем партии Немцова) и строго потребовала:

– Ленка, признавайся! Ту книжку, которую я подарила Немцову на день рождения, вы кому-нибудь давали ксерокопировать?

– Конечно, – не без гордости сообщила Дикун. Мы уже, наверное, копий двадцать сделали. Нам в политсовет партии такой суперский ротапринт только что завезли на выборы! Почти производственный! Твоя книга там уже в памяти. Две минуты – и четыреста страниц готовы!

– Ты что, сумасшедшая?!? – заорала я. – Немедленно прекрати это делать! Не срывай мне тираж! Ну, подумай сама, если сейчас ксерокопия попадет к кому-нибудь в Кремле, то тираж книги действительно арестуют и не пустят в Москву!

– Поздно, Трегубова, – примирительно сказала Дикун. – Только что корреспондентка «Интерфакса» прибежала и рассказала, что ей ксерокопию твоей книги во фракции коммунистов дали…

Ксерокопии «Баек» размножались с космической скоростью и в геометрической прогрессии: через неделю, по нашим с Дикун скромным подсчетам, по Москве гуляло уже не меньше 500 копий. В аппарате правительства, Думе и прочих органах власти шла тихая и незаметная для начальства работа по распространению «самиздата» в массы. Алексей Волин, бывший главный теневой пиарщик сначала Кремля, а потом Белого дома, специально заехавший к Дикун в штаб партии, чтобы взять себе ксерокопию, объявил мне по телефону: «Трегубова, последний раз я таким интересным способом читал только книжки Солженицына в своей комсомольской молодости. Нам тогда тоже копии на ночь почитать давали…»

Я была готова рвать на себе волосы. Ведь пока «Байки» еще не поступили в широкую продажу, Кремль, поняв, какой ажиотаж вызывает книга, мог с минимальным скандалом пустить тираж под нож. Причем, как объяснили мне друзья-бизнесмены, для этого властям даже необязательно было применять силовые меры – достаточно было просто тихо выкупить весь тираж прямо в типографии. Благо, богатых мужчин в Кремле немало, и они вполне могли позволить себе такой невинный предмет роскоши. В этом свете скоропостижный «отпуск» директора екатеринбургской типографии начинал уже и вовсе выглядеть подозрительным. «А ты не думаешь, что ему просто отгрузили несколько тысяч баксов и сказали: отдохни, приятель?» – волновались мои коллеги. Не менее подозрительным было и то, что, когда я просила отправить мне из этой ё-бургской типографии хотя бы небольшую сумку с книгами с человеком, летящим самолетом из Сибири в Москву, и обещала даже оплатить билет, мне по необъяснимым причинам отказывали. К концу второй недели задержки тиража мне позвонил лидер думской фракции СПС Борис Немцов и серьезно предложил:

– Трегубова, чем я могу помочь с книгой? Давай так: если через несколько дней тираж не появится в Москве, я официально сделаю депутатский запрос и выступлю с ним с трибуны Думы.

Тем временем во Франкфурте вокруг моей книги разворачивалась еще более детективная история. Поскольку интерес к книжке был огромный, а у Саши Иванова, как я уже говорила, с собой было только пять экземпляров, он никому их не раздавал и использовал только в презентационных целях – выставил на стенде издательства. «Я собирался раздать книги только своим знакомым литературным агентам», – рассказал мне Саша по телефону. Однако на следующий день после презентации два из пяти экземпляров моей книги, выставленных на стенде, украли. «Я сразу заметил какого-то странного серенького человека, явно не издателя и не литературного агента, который сначала долго вертелся около книги, умолял ее ему продать, а когда ему отказали, то начал листать ее и чуть ли не конспектировать текст в блокнот. Видимо, он, когда мы отвернулись, и украл!» – описывал эту франкфуртскую криминальную трагикомедию мой издатель. Но самая комичная деталь состояла в том, что, как меня заверили, через несколько дней одна из книг, украденных во Франкфурте, появилась в Кремле, у пресс-секретаря Путина. Рассказал мне об этом корреспондент, работавший в кремлевском пуле для одной из московских газет. Как сообщил этот коллега, моя книжка была специально взята в длинную поездку президента в Куала-Лумпур на встречу президентов стран – членов Ассоциации Тихоокеанского Экономического сотрудничества, и там ее до дыр зачитывали путинский пресс-секретарь, заместитель главы кремлевской администрации по международным вопросам и прочие члены свиты российского президента. Сомнений в том, что у них был именно украденный экземпляр, не оставалось: просто потому, что оба других экземпляра, существовавших в Москве, были СОБСТВЕННОРУЧНО МНОЙ ПОДПИСАНЫ (поскольку, как я уже рассказывала, их я подарила своим друзьям Венедиктову и Немцову). А других экземпляров в Москве ПРОСТО НЕ БЫЛО. Если, конечно, не предположить, что кремлевская книга была украдена из того самого задерживаемого тиража в Екатеринбурге, который нам отказывались выдать по техническим причинам. На третьей неделе задержки тиража я «сломалась». И попросила Дикун сделать ксерокопию и для меня. Мои родители уже готовы были меня убить за то, что вся Москва говорит о моей книге, а у них все еще нет своего экземпляра. В какой-то момент бредовая ситуация с задержкой тиража надоела моему другу Алексею Венедиктову – главному редактору радиостанции «Эхо Москвы», – и он решил поставить дело под «общественный» контроль: меня стали чуть ли не ежедневно приглашать в прямой эфир радиостанции, там регулярно зачитывались отрывки из книги, а эховские звезды – Андрей Черкизов, Сергей Бутман и другие то и дело устраивали в своих программах дискуссии о книге. «Пока тираж не отдадут, эта тема у меня каждый день в эфире будет!» – героичеески заявил Леша. И мне снова и снова звонили репортеры «Эха Москвы»:

– Как обстоят дела с вашим тиражом?

– Никаких изменений к сожалению…

– Отлично, это тоже – комментарий! Мы немедленно даем это в эфир!

В результате, через несколько дней в прямой эфир радиостанции «Эхо Москвы» уже звонили взволнованные радиослушатели, которые готовы были уже чуть ли не на баррикады идти с требованием отдать тираж Трегубовой… Обо всем этом мне докладывала мама, слушавшая в те дни «Эхо» не отрываясь, практически круглосуточно, боясь пропустить хоть какие-то новости обо мне.

Так в России моя книга превратилась в самый громкий бестселлер года еще до своего выхода в свет. Уж не знаю, что именно оказалось решающим фактором давления – презентация ли на Франкфуртской международной ярмарке, или молниеносное распространение «самиздатовских» ксерокопий «Баек» по коридорам власти, которое уже никто не мог ни остановить, ни контролировать, или вот такая массированная информационная поддержка моих друзей-журналистов, но 30 октября, больше чем через три недели после обещанного срока, в Москву дошли первые несколько пачек с книгами. Алексей Волин, не только прошедший непростую школу советской пропаганды, но и прекрасно знакомый с сегодняшней кремлевской кулуарной кухней, авторитетно заявил мне:

– Честно говоря, Ленка, мы все ни секунды не сомневались, что твой тираж не пропустят в Москву. А теперь все удивляются, как же это его пропустили…

Еще больше я была удивлена тем, как много журналистов в моей стране не побоялись меня открыто поддержать – я была готова к тому, что ни одно из московских изданий о книге вообще не напишет – из-за цензуры и страха карательных мер со стороны Кремля. Только «Коммерсант» напишет, – думала я. А всем остальным заткнут рот. Однако случилось все ровно наоборот. Как только я получила на руки те самые первые два экземпляра книги, один из них у меня сразу взяла на ночь почитать заместитель главного редактора еженедельника «Власть», входящего в издательский дом«Коммерсант», Вероника Куцылло.

– Ты просто обязана дать нам «право первой ночи» на публикацию отрывков из книги! Все-таки как-никак мы – твоя родная редакция. Дай мне книгу, я подготовлю публикацию в ближайший же номер и сразу верну, – попросила Ника. Я, разумеется, согласилась. Но на следующий день Ника перезвонила и траурным голосом сообщила:

– Вася запретил публиковать… (шеф-редактор издательского дома «Коммерсант» Андрей Васильев – Е.Т).

У меня опустились руки. Если даже «Коммерсант», принадлежащий «оппозиционеру» Березовскому, побоялся опубликовать информацию о книге, то чего уж было ждать от прочих сервильных газет, давно уже целующих Путину все места? Однако дальше события стали развиваться по самому неожиданному сценарию. Первым изданием, опубликовавшим отрывки из книги, разумеется, стала интернет-газета «Грани.Ру» – одно из последних неподцензурных СМИ в России. Следом за ними ко мне обратился Дмитрий Муратов – главный редактор «Новой газеты» – единственного печатного СМИ в России, плюющего на кремлевскую цензуру, и попросил предоставить ему право печатать отрывки из моей книги в каждом номере. Следующим изданием, решившимся опубликовать выдержки из книги, стал «Еженедельный Журнал», связанный с олигархом-изгоем Гусинским.

И тут – все покатилось как снежный ком. Произошла фантастическая вещь: в журналистах и главных редакторах газет, хоть и задавленных путинской цензурой, но взращенных все-таки на ельцинской рыночной почве, на какой-то момент профессионализм победил страх. И когда они смекнули, что моя книга УЖЕ стала главной политической новостью на российском информационном рынке, главные редакторы испугались уже не путинских цензоров, а того, что если они немедленно не опубликуют отрывки из «БКД» (так с легкой руки одного из моих коллег «Байки кремлевского диггера» стали тезками Большого Кремлевского дворца), то скорее них это сделают конкуренты. И все цензурные шлюзы были прорваны. Когда мне позвонил главный редактор издания, принадлежащего предельно лояльному Путину олигарху (не буду называть газету, чтобы не портить ребятам жизнь), и попросил дать им право на публикацию пары глав из моей книги, я сначала просто не поверила своим ушам.

– Да вы что, все там – с ума посходили? Вас же уволят за это, а газету закроют! – изумилась я.

Но мне объяснили, что руководство редакции решило «воспользоваться тем, что Кремль сейчас по уши занят отставкой Волошина». А мы тут пока под шумок тебя опубликуем! Пусть потом разбираются! I Это был бунт. Бунт локальный, краткосрочный, но массовый. Было такое впечатление, что до этого все, как партизаны в окопах, только и ждали, кого бы поднять на знамя борьбы с цензурой. И внезапно подняли мою книгу. Я не хвастаюсь. Я просто реально была счастлива и растрогана, что у меня получилось. Хотя бы ненадолго… Мне ежедневно с самого раннего утра и до позднего вечера звонили коллеги из самых разных изданий в абсолютной эйфории и с совершенно одинаковым текстом:

– Ты сказала в книге то, что мы все хотели сказать, но не могли. Ты же понимаешь, нам надо сохранять аккредитацию, но эти кремлевские уже всех так достали, что сил больше нет. А ты врезала им за нас за всех. Спасибо!

Скоро в Москве не осталось ни одного печатного издания, которое бы не опубликовало рецензию на мою книгу или не напечатало бы отрывков из нее. Впрочем – нет, неправда: оставалось одно-единственное издание, хранившее гробовое молчание, словно книги и не было – моя родная газета «Коммерсант». Вскоре на адрес, где я была прописана и где живет моя бабушка, пришла телеграмма с официальным уведомлением от руководства «Коммерсанта», что если я «не объясню причин своего отсутствия на работе» (я была в творческом отпуске для публикации книги с согласия главного редактора), то с 1 ноября буду уволена. Мне позвонила в полной панике моя старенькая, восьмидесятилетняя, бабушка, которая еще по сталинским временам помнила, чего можно ждать от таких телеграмм:

– Тебя посадят в тюрьму?!?

Это было уже довольно трудно понять и простить. Зачем же было бабушку пугать? Разозлившись, я выбрала единственный адекватный, симметричный ответ: отправила в «Коммерсант» телеграмму, где любезно напомнила, что по согласованию с руководством издательского дома «Коммерсант» нахожусь в творческом отпуске для издания книги «Байки кремлевского диггера». На это «Коммерсант» не нашелся что ответить, и переписка оборвалась. Чуть позже коллеги, сохранившие кремлевские источники, уверяли меня, что руководству «Коммерсанта» был звонок по поводу моей книги из Кремля. Якобы звонил Громов. Я предпочла никогда не выяснять, так это или не так.

Мне по– прежнему был закрыт доступ на центральное телевидение -кремлевские пропагандисты резонно рассуждали, что газеты, пусть даже с массовым тиражом, все-таки оказывают неизмеримо меньшее воздействие на избирателей, чем телеканалы, являющиеся главным инструментом манипулирования электоратом. В тот момент, когда тираж без объяснения причин задерживали в типографии и не пускали в Москву, репортаж об этом решился выдать в эфир только телеканал Ren-TV. Да и то – журналисты приехали, взяли у меня интервью, но почти неделю боялись дать его в эфир. Эмбарго было снято только в тот день, когда из Кремля был уволен глава администрации Волошин. Как признались мне потом корреспонденты, хозяева телеканала дали распоряжение «придержать» сюжет, и он несколько дней пылился на полке. Но потом руководство вдруг внезапно дало отмашку поставить его в эфир. Объяснение я могла придумать только одно: телеканал Ren-TV в тот момент принадлежал Чубайсу, который испугался, что после отставки Волошина в Кремле возникнет еще более резкий перевес сил в пользу его противников. Поэтому редакции телеканала стало выгодно поставить репортаж о «Байках», где критиковались чекистские методы работы Путина с прессой. Но вскоре нашелся камикадзе, решивший сделать сюжет о моей книге и на центральном, общефедеральном телевидении. 14 ноября, в пятницу, мне позвонил ведущий еженедельной воскресной итоговой программы «Намедни» на НТВ Леонид Парфенов:

– Лена, ваша книга уже стала реальным бестселлером: она первая в рейтингах двух крупнейших книжных магазинов Москвы. Мы не можем пропустить это событие. Вы не согласились бы приехать к нам на съемки программы и дать интервью?

Я, разумеется, согласилась, спросив лишь, в каком формате он планирует делать сюжет…

– Ну, мы собираемся воссоздать в студии атмосферу вашего ужина с Владимиром Владимировичем Путиным… – туманно пояснил Парфенов. – Если приедете – сами увидите…

И я увидела… Эстет Парфенов ни в чем себе не отказал. Он максимально близко к тексту воссоздал в студии антураж моего обеда с нынешним президентом России, который описан в книге. Прямо перед телекамерами стояла низенькая японская карликовая мебель, за которую меня попросили сесть. Прямо на пол. Я кое-как угнездилась, как гигантский кузнечик, испытывая до боли знакомые, описанные в классике, проблемы с тем, куда бы деть коленки. Передо мной поставили живописные японские чашечки и разложили приборы. Сам Парфенов тоже уселся на пол – только за камерами, напротив меня, и принялся задавать вопросы. Мы говорили о том, чем был дедушка Ельцин для российской прессы, и о том, что Путин превратился в могильщика всех гражданских свобод, которые Ельцин дал стране. О том, что Путин в отличие от Ельцина – к сожалению, очень плохой публичный политик, начисто лишенный харизмы и элементарного человеческого дара сочувствия людям. И что именно из-за этого Путин, видимо, так боится свободных СМИ, уничтожает телеканалы и затыкает рот журналистам. Потому что боится, что если бесцензурное телевидение покажет его народу, то у него просто не будет шансов быть избранным. Парфенов выспрашивал у меня какие-то бытовые детали моего обеда с Путиным. Мы с ним посмеялись, что теперь, после его программы, настольная игра «Обед Путина с Трегубовой» войдет в каждый дом: в магазинах будет продаваться наборы «Сделай сам» с одноименным названием, с посудой для суши, бутылочками сакэ и сборной японской мебелью. Интервью получилось длинным – почти час.

– Но вы уж извините, Лена, мы для программы возьмем только небольшой фрагмент, минут на восемь. Вы уж сами понимаете… Не обижайтесь – сразу предупредил меня Парфенов.

– О чем вы говорите, Леня! – рассмеялась я. – Да если вам вообще позволят в вашей программе хотя бы произнести вслух мою фамилию и название моей книги – я и так уже буду считать это актом гражданского мужества с вашей стороны!

– Мне никто ничего не может позволить или запретить, – обиделся Парфенов. – Я говорю в своей программе все, что захочу. Вы неверно себе представляете ситуацию.

На этом мы расстались, пожав друг другу руки. И я с некоторой долей озорства стала ждать вечера воскресенья, когда программа Парфенова должна была выйти в эфир. Честно признаюсь: я ни секунды не верила, что Парфенову позволят сделать то, что он задумал. Однако уже в субботу на канале НТВ начали крутить анонсы программы с моим интервью. А в воскресенье, 16 ноября, эти ролики крутили уже чуть ли не каждый час. Все мои друзья-журналисты тоже с напряжением ждали девяти вечера, недоумевая и уже почти ликуя: неужели нам и правда удалось прорвать блокаду и на телевидении? Однако в шесть часов вечера мне на мобильный позвонил Парфенов и чуть ли не в суицидальном состоянии выпалил:

– Лена, программы не будет. У меня только что был часовой разговор с глазу на глаз с гендиректором телекомпании Сенкевичем, и он в категорической форме запретил мне давать сюжет о вас в эфир… Я ему сразу сказал, что не намерен выглядеть полным дерьмом и врать вам, что я, якобы, случайно пролил кока-колу на кассету с вашим интервью и что сюжета не будет по техническим причинам. Поэтому я вам и позвонил, чтобы честно сказать – это акт цензуры…

Морально я оказалась гораздо больше готова к такому развитию событий, чем Парфенов, так что мне же еще пришлось его и утешать:

– Да не расстраивайтесь вы так! Как будто вы раньше не видели, что вокруг вас происходит! В любом случае я невероятно ценю вашу честность. Ничего, кроме уважения, ваш поступок вызвать не может.

Но Парфенов распрощался со мной чуть ли не в слезах. Я прекрасно понимала его состояние: если ДО этого в нем поддерживали иллюзию, что он священная корова и что он на особом счету у Кремля, то теперь его откровенно унизили перед всей страной и показали, что и у его персональной свободы слова тоже очень узкие границы… К несчастью для цензоров, Россия – страна огромная, и парфеновский сюжет о моей книге уже успел выйти на так называемые «орбиты». То есть полстраны, начиная с Дальнего Востока, Сибири, уже успели увидеть программу целиком. (Кстати, оказалось, что, например, в Казахстане сюжет тоже было видно, и, когда я в апреле 2004 года по приглашению дочери Назарбаева Дериги приехала в Алма-Ату на международный медиа-форум, весь город буквально носил меня на руках). Москва же и все центральные регионы успели увидеть лишь маленькие анонсы программы с моим интервью. А потом от Парфенова потребовали срочно переверстывать выпуск «Намедни», вырезав любые упоминания обо мне. По словам Парфенова, начальство мотивировало это «политическими, этическими и какими угодно другими соображениями». И в девять часов вечера по московскому времени программа «Намедни» уже вышла в кастрированном варианте. Это было фантастически откровенной демонстрацией неуважения цензоров к собственной стране: значит, население Дальнего Востока они считают быдлом, которому все равно, что показывать, они и так проголосуют как надо. А вот москвичам нельзя такое смотреть, а то Кремль ругаться будет. Благодаря честности Парфенова, сразу заявившего о цензуре, репортерам удалось застать гендиректора НТВ Сенкевича врасплох. И когда с радиостанции «Эхо Москвы» ему позвонили и прямо спросили, действительно ли он только что совершил акт цензуры и приказал снять сюжет о Трегубовой, от растерянности Сенкевич сказал: «Да». Воспользовавшись откровенностью цензора, Союз журналистов России немедленно направил письмо генпрокурору с требованием возбудить уголовное дело против гендиректора НТВ по статье Уголовного кодекса «Воспрепятствование законной профессиональной деятельности журналиста» (которая, кстати, предполагает тюремное заключение для цензора). Но генпрoкурор у нас, как известно, независимый. Весь русский интернет был наводнен только одной новостью: случился первый за всю постсоветскую историю России акт откровенной политической цензуры.

Как на грех, покопавшись в биографии цензора НТВ, папарацци обнаружили, что по профессии он даже не журналист, а врач-проктолог. Этот «компромат» был немедленно выложен в интернете. Сенкевич, сообразив, какую гигантскую глупость сморозил, тут же сделал вторую, еще большую глупость: принялся направо и налево оправдываться в интервью, что снял сюжет якобы потому, что там содержалась «пошлость». Над беднягой Сенкевичем смеялись уже все: «Врач – проктолог решил объяснить эстету Парфенову, что – пошлость, а что – нет». А потом кто-то из коллег залез в программу воскресных передач НТВ и обнаружил, что ровно после программы Парфенова с сюжетом о моей книге в эфир поставили фильм для взрослых Тинто Брасса. Тут уж над Сенкевичем стали вообще хохотать в голос: «Значит, снятый сюжет о Путине представляется ему большей пошлостью, чем полу-порнуха Тинто Брасса?». Я на вопросы о несчастном зачморенном Сенкевиче лишь отшучивалась, что теперь, за такую рекламу, должна ему проценты от продаж. И уж как минимум букет роз с запиской: «Это вам, доктор!» Прошу прощения у тех, кто знает анекдот. Словом, Тинто Брасс отдыхал. Поздно ночью мне позвонил известный русский сетевой менеджер Антон Носик и поздравил с тем, что на портале yandex.news.ru новость о снятии сюжета обо мне в «Намедни», по популярности опередила даже новость о том, что «Аль-Каида» взяла на себя ответственность за происшедший в тот момент теракт в Стамбуле.

– Готовьтесь, Лена. Как бы теперь «Аль-Каида» вас не «заказала» из ревности, что вы стали популярнее нее, – посмеялся Носик. (Подозреваю, что через три месяца взрыв у моей двери устроила все таки не эта организация. – Е.Т.) Теперь даже моему бывшему главному редактору, только что уволившему меня с работы, пришлось опубликовать у себя в «Коммерсанте» статью о скандальном снятии сюжета. «Ну что ж, раз „Коммерсант“ отказывался публиковать мои статьи как журналиста – то пусть теперь публикует обо мне статьи как о ньюсмейкере», – улыбнулась я, когда мне позвонили за комментариями. Издательство уже не справлялось с количеством заказов на книгу. Всего за неделю продаж «Байки» подчистую смели из всех крупнейших книжных магазинов Москвы. На складах тоже ничего не осталось, и надо было допечатывать тираж.

И как раз к тому моменту, когда грянул скандал со снятием сюжета обо мне на НТВ, в столице возник острейший дефицит на БКД. Народ ломанулся в магазины: срочно читать, чего ж там такого «пошлого» снял из программы Сенкевич. Спекулянты начали накручивать цены на книгу, в десять, а то и в двадцать раз превышавшие закупочные. В понедельник утром после скандала на НТВ мне позвонила Маша Слоним:

– Я тут стою на Новом Арбате возле «Дома книги» и пытаюсь купить твою книгу. Меня мама попросила ей в Англию прислать…

– Машка, ты что – сумасшедшая? – начала было ругаться на нее я. -Не смей покупать книгу! Я тебе дам, у меня дома еще штук пять авторских экземпляров осталось!

– Подожди, не перебивай меня! – продолжила Маша. – Дай рассказать! Тут просто фантастика происходит! В самом «Доме книги» уже ни одной твоей книги не осталось, все расхватали! Я подошла на улице к лотошникам, которые продают книги из-под полы, а они мне говорят: «Ну, если хотите – ждите книгу до завтра. Может, ее подвезут со склада, а может быть, и нет. А если хотите сегодня – давайте три тысячи рублей!» Такого ажиотажа я никогда в жизни не видела!

Вслед за Машей мне позвонил корреспондент японской телекомпании со знаковым для русского уха названием NTV и взмолился:

– Лена! Может быть, у вас остался экземпляр вашей книги? А то нам только что на черном рынке предложили купить ее за двести долларов!

– Подождите, подождите! – захохотала я. – Мне вот только сейчас моя подруга сказала, что на Новом Арбате ее по сто баксов продают. Почему уже по двести?

– Да мы были готовы купить за сто долларов! Но в магазине «Москва» на Тверской нам сказали, что те, кто хотел купить ее по сто долларов, со вчерашнего дня в очередь записывались.

Мне пришлось взять на складе в издательстве дополнительную пачку книг специально для того, чтобы дарить ее журналистам, которые брали у меня интервью. Но «народная тропа» русских и зарубежных СМИ выстроилась ко мне еще длиннее, чем в советское время к мавзолею: Reuters, ARD, ВВС, Sunday Тimеs, Le Monde, Washington Post, Newsweek, Stеm, Pocus, Frankfurter Allgеmеine, Suddeutsche Zeitung и далее везде. Сначала не осталось книг для подарков. А потом не осталось уже ни времени, ни сил, чтобы есть, спать и жить. Весь день уходил на то, чтобы давать интервью, или в изнеможении отказывалась от них, когда я доползала до дома и замертво падала в кровать. Впрочем, насчет еды это я слукавила. У меня не то чтобы не было на это сил и времени – еда у меня уже просто из ушей лезла! Потому что фантазии всех телеоператоров всех мировых телекомпаний в основном хватало ровно на то, чтобы попытаться разыграть с моим участием ту же сценку, что разыгрывали Парфенов. И ту же, что разыгрывал Путин. Короче, все умоляли меня прийти на интервью в японский ресторан, причем желательно – в «Изуми», где уже, по-моему, собирались повесить мемориальную доску. Так я проводила несколько «завтраков», c десяток «обедов» и еще неприличное, не поддающееся исчислению количество ужинов, переходящих в бесконечность. В смысле – в завтраки. Меня уже тошнило от одного вида еды и ресторанов, но принимать всех страждущих журналистов у себя дома – в маленькой съемной квартире с двумя кошками – было невозможно. А с учетом того, что к этому времени я уже стала полной вегетарианкой и не ела ни рыбы, ни мяса, официанты близлежащих ресторанов, когда я заваливалась туда с очередной съемочной группой, встречали меня легкой иронической улыбкой:

– Девушка, вам как всегда? Чай Earl Grey и все?

Был еще один кошмарный аттракцион. Начитавшись моих баек, впечатлительные коллеги-журналисты, ожидавшие меня в каком-нибудь кафе для интервью, пока я (кто бы сомневался) опаздывала, загодя просили официанта к моему приходу принести стакан свежевыжатого сока. Типа, остроумно шутили. Причем думали, что шутка оригинальна. Первые пять раз я смеялась. Еще десяток раз – вежливо улыбалась. Потом уже стало не до смеха. В общем, безжалостная пытка апельсинами продолжалась так много суток подряд, что не поверите! – я теперь БОЛЬШЕ ВИДЕТЬ НЕ МОГУ АПЕЛЬСИНОВЫЙ СОК. С души воротит! Хватит, господа.

А потом какая-нибудь Соrеrе della Sera возбужденно сообщала читателям: «Она стремительная, как ее жизнь, Елена, с длинными вьющимися волосами, обрамляющими красивое лицо: „Мне только минеральной воды, спасибо. Мне надо быть в форме, предстоят еще встречи!“ Или, появлялась в Reuters красноречивая бытовая зарисовка: I wanted to write а book in а style that ordinary реорlе would understand, said Tregubova chic with long blonde curls, at а downtown restaurant, het account being interrupted Ьу а half dozen telephone calls. Бывали, правда, и другие портреты. Можете себе представить, как, например, „обрадовался“ мой папа, прочитав в Berliner Zeitung, что я пришла на интервью с всклокоченными волосами, словно только что с постели! Конечно, только что с постели, коллеги! Скажите спасибо, что вообще пришла! Доползла, вернее – потому что в те дни я уже буквально едва таскала ноги от неимоверной усталости. Но пока хватало сил, я НИКОМУ не отказывала в интервью. Просто потому, что считала важным – без шуток – что мне удалось пробить стену (существовавшую, в том числе и в западных СМИ, из-за дружбы Буша с Путиным на почве тотального „антитеррора“) вокруг установленного Путиным в России режима политической цензуры. Признаюсь, было довольно неловко читать о себе, почти как о статуе Свободы: „I never intended it to be like this, said Tregubova, when asked how she felt about becоming – ovеmight – а sуmbol of press freedот in Russia“, – передавал Reuters. Это, правда, было довольно странным ощущением. Когда я писала книгу, то не сомневалась что к ней придет известность, в том числе и на Западе. Но я не ожидала, что это произойдет настолько неприлично быстро. Неприлично потому, что популярной моя книга стала еще до того, когда ее вообще еще хоть кто-нибудь прочитал. Вскоре я получила по „Аське“ записку от своего любимого. Записка была, скорее, не романтического, а эпического содержания: „Запомни этот день. Ты „сделала“ Гарри Поттера“. Оказалось, что в этот момент в интернет-магазине OZON.ru, продающем книги, моя книга побила все рейтинги и заняла первое место, оставив далеко позади – и Гарри Поттера, и Мураками, и Коэльо. К Новому году мы продали уже 150 тысяч экземпляров книги. И даже это не насытило потребности книжного рынка Москвы и Санкт-Петербурга. Издательство Ad Marginem уже просто физически не справлялось с допечатками тиража, и мой издатель всерьез подумывал над тем, чтобы привлечь к допечатыванию сразу две-три дополнительные типографии.

За десять дней до парламентских выборов в России книжка вновь загадочным образом исчезла из продажи не только во всех крупных магазинах Москвы, но и во всех мелких точках, в ларьках и переходах метро. Большие магазины уверяли нас, что книга распродана, а со склада еще не завезли. Но на нескольких точках продавцы говорили, что книгу у них изъяли из продажи. Однако, когда мы предлагали им сделать официальное заявление и точно указать, какие органы и какие конкретно сотрудники это сделали, продавцы боялись потерять свой бизнес и отказывались. Но на следующий день после парламентских выборов книга вновь, как по мановению волшебной палочки, появилась во всех московских книготорговых точках. Ровно за неделю до Нового года руководитель Центра экстремальной журналистики Олег Панфилов попросил у меня разрешение вывесить текст моей книги у себя на сайте в интернете. 31 декабря он позвонил и поздравил меня:

– Сегодня мы отметили миллионного посетителя на твоей книге. И это за неделю! У нас чуть не сломался сервер из-за наплыва желающих тебя почитать…

Так цензоры времен Путина и Сенеки еще раз наглядно доказали, что ничему не научились на ошибках своих советских праотцов. И прописная истина, что запрет – это лучшая реклама, так и осталась для них невыученным уроком.

Если вы подозреваете, что Путин позвонил мне и поблагодарил за книжку, то слегка ошибаетесь. Уже после взрыва под моей дверью, когда я сидела в гостях у московского корреспондента Sunday Тimеs Марка Франкетти, который в честь моего чудесного избавления от смертельной опасности сварил бесподобные вегетарианские феттучини, я услышала от одного из его гостей:

– Лена, а правда, что Путин отдал приказ закрыть радиостанцию «Эхо Москвы», потому что когда ехал в Кремль с дачи и включил в машине радио, то услышал, как по «Эху Москвы» зачитывают отрывки из вашей книжки?

Я аж пастой поперхнулась. Но предпочла отнести эту историю к разряду героического фольклора, которым начала обрастать книга. Тем не менее, суть этого рассказа подтверждал и один весьма высокопоставленный источник. Не буду, уж простите, его называть. Источник утверждал, что Путин был в ярости после прочтения «Баек» и якобы поручил одному из замов главы своей администрации «разобраться» с радиостанцией «Эхо Москвы», журналисты которой давали в эфир информацию о книге. Я сочла не вполне корректным допытываться о деталях этой истории у своих друзей на «Эхе».

Министр печати Лесин поступил несколько более мужественно, чем его начальник. После прочтения «Баек кремлевского диггера» он решил послать мне авторизованную черную метку. Как передал мне через мою бывшую коллегу главный редактор «Коммерсанта» Андрей Васильев, приятельствовавший с Лесиным, «…министр интересуется: Трегубова отдает себе отчет, что этой книгой она себе выписала волчий билет?» Но я искренне надеюсь, что под волчьим билетом министр подразумевал все-таки, что меня уволят из «Коммерсанта» и что больше я нигде в России не смогу работать как журналист. А не то, что меня через пару месяцев попытаются взорвать. Иначе я решила бы, что я плохой физиогномист. Матеря на чем свет мою книгу, Лесин, однако, признался другим нашим общим знакомым:

– Абсолютно все, что Трегубова там обо мне написала в своей книжке, – правда. Из чего я делаю вывод, что и все, что она написала про других политиков, – тоже абсолютная правда. Причем, по словам его собеседников, последнюю фразу министр (тогда еще ДЕЙСТВУЮЩИЙ, а теперь уже бывший) произносил с нескрываемым удовольствием.

Тем временем Кремль переполняли самые что ни на есть параноидальные версии о происхождении моей книжки. Одно время кремлевская тусовка считала, что «Байки» мне «заказал» Волошин. Более того, один из недалеких от Кремля людей в частной беседе на полном серьезе спросил меня: «Это что, Стальевич тебе помог тираж книги спасти, когда ее в типографии задерживали? Там, честно говоря, все думали, что это прощальный подарок твоего „друга“».

Сейчас расскажу, как все было с Волошиным на самом деле. Мы с ним действительно созванивались в тот момент, когда мою книгу по необъясненным причинам три недели задерживали в типографии. Дело происходило сразу же после ареста Ходорковского, и я знала, что Волошин уже написал Путину заявление об отставке. Я, разумеется, первым делом спросила Волошина не о своих, а о его проблемах:

– Александр Стальевич, вы, говорят, заявление об отставке написали?

– Я заявление написал о том, чтобы мне скорее книжку Трегубовой почитать дали! – пошутил в своей обычной манере Волошин. – Ты куда вообще пропала? Когда книжку дашь почитать?

– Если хотите почитать книжку, тогда дайте там, пожалуйста, распоряжение ответственным органам, чтобы они книжку из типографии, наконец, выпустили и дали ее довезти до Москвы! – «пошутила» в ответ я.

– Да куда денутся, пропустят… – посмеялся Волошин. – Приходи в гости, а? Скажем, в пятницу? Жду от тебя книжку в подарок! Придешь?

– Я-то приду. Да только куда к вам уже будет «в гости» – то приходить? Вас ведь уже небось уволят к тому времени! У вас и кабинета-то своего к тому времени в Кремле не будет, – по-доброму, по нашей хорошей традиции, пошутила я над ним. И как в воду глядела. Разговор этот у меня с Волошиным состоялся во вторник. В четверг поздно вечером после трехнедельной задержки в Москву внезапно для всех довезли мой долгожданный тираж книги. А в четверг ночью стало известно, что Волошин отправлен в отставку. Так что в пятницу мне уже действительно некуда было идти к нему «в гости», чтобы подарить книжку. Таким образом, и его, и мои «шутки» в том телефонном разговоре оказались в руку. После этого Волошин так и не перезвонил. Я вот думаю: может, ему книжка моя не понравилась? Прямо даже и не знаю, с чего бы это. Тем временем из-за «Баек» мы с Волошиным уже превратилась чуть ли не в героев комиксов. Пока что, к счастью, только виртуальных. В один прекрасный день у меня вдруг опять начал разрываться телефон. Вопрос, которым меня атаковали телевизионщики и газетчики, были довольно нетипичным:

– Скажите, Лена, а вы не замужем?

– Почему это вас интересует? – слегка удивилась я. – Вы что, хотите сделать мне предложение?

– Понимаете, тут появилась информация, что вы выходите замуж… за Волошина, бывшего главу кремлевской администрации… Вы уж извините, поскольку вы теперь фигура такая общественно значимая, мы и вынуждены у вас поинтересоваться вашей личной жизнью…

Я расхохоталась:

– Откуда вы взяли эту информацию?

– Вы зайдите на сайт http://vladimir.vladimirovich.ru и посмотрите…

Сайт, указанный как источник этой информации, принадлежит популярному сетевому автору Parker'y, который умудрился зарегистрировать как свой бренд имя-отчество российского президента: «Владимир Владимирович(тм)» На этот раз наряду с совершенно реальным событием – отставкой одного из президентских референтов – «Владимир Владимирович(тм)» описал разговор президента Путина с его новым главой администрации (назначенным вместо Волошина):

– Ты только не переживай так сильно… Понимаешь, Трегубова замуж выходит…

– За кого? – восклицает Путин.

– За него. За бывшего главу твоей администрации Волошина, – отвечает ему глава администрации. Тогда Путин хватает из секретного сейфа «ногу Шамиля Басаева и руку Руслана Гелаева» и принимается в ярости колотить ими мою книгу. Заканчивается репортаж трагически: «Владимир Владимирович сидел в углу своего кремлевского кабинета и сжимал кулаки. По его президентским щекам текли скупые мужские слезы».

Скупые мужские слезы вскоре пришлось вытирать и Михаилу Касьянову. Как мне рассказали, прочитав мою книгу, он был неприятно изумлен, что ни разу там не упомянут.

– Радуйся! И скажи ей за это большое человеческое спасибо, – образумил его один из персонажей БКД. Касьянов признался, что, вообще-то, «книжка Трегубовой ему очень понравилась». И через несколько недель после этого был уволен из премьеров.

Реакцию прочей политической тусовки на мою книжку точнее всего описала Дикун: «Когда они читают про других политиков – хохочут как сумасшедшие. А как только доходят до себя – мрачнеют как тучи и моментально теряют всякое остроумие». Живым примером такой реакции чуть было не стал мой друг, лидер российских либералов Борис Немцов, которому, как вы помните из предыдущей истории, достался первый сигнальный экземпляр книги. В подарок на день рождения. Немцов был дико горд, что книжки еще нет ни у кого в Москве – а у него уже есть. И я, разумеется, ожидала, что он тут же набросится на нее, проглотит за одну ночь и позвонит мне с комплиментами. Но не тут-то было. Прошел день, два, неделя, а звонка от Немцова все не было. Ну, думаю, наверное, занят предвыборной борьбой. Сама я ему решила не перезванивать: неудобно же как-то автору напрашиваться на похвалы. Я решила подождать. Но прошла еще неделя, а Немцов все молчал как рыба об лёд. Я не выдержала и перезвонила Ленке Дикун, работавшей тогда его пресс-секретарем, и спросила:

– Слушай, в чем дело? Я просто не верю, что Боря до сих пор не прочитал книгу! Почему он не звонит – он что, действительно так сильно занят?

– Знаешь, это очень хорошо, что он не звонит. Пусть он хотя бы немного остынет… – нервно рассмеялась Дикун.

– Ты хочешь сказать, что он на меня обиделся?!? – изумилась я.

– Не то слово! – все с тем же нервным смехом поведала мне Дикун. – Ты бы слышала, как Боря кричал: «Сука Трегубова! А еще друг называется! Она же там у себя в книжке меня… изобразила! (Смысл непечатного термина, употребленного, по рассказам Дикун, Немцовым по отношению к своему персонажу из „Баек“, точнее всего было бы перевести на литературный русский язык как „чересчур открытый парень“. – Е.Т.) Я знала, что по части способности посмеяться над собой у Немцова все в порядке. Поэтому решила действительно просто подождать, пока он остынет. И правильно сделала: как только до Немцова дошли сведения, что мой тираж задерживают, он весьма благородно, забыв про свои обиды, позвонил мне и предложил с думской трибуны выступить с депутатским запросом по этому поводу как лидер фракции.

– Трегубова, если честно, то книжка очень смешная! – сообщил мне мой друг Боря, – Я смеялся в голос, когда читал! Но как ты про меня написала?!? Стерва!

С другим правым деятелем мне пришлось даже помериться тиражами. В конце 2003 года у меня была презентация в Питере в книжном магазине на Невском, 13, который принадлежит ведущей книготорговой фирме «Буквоед». Сев в самолет на обратном пути, я поняла, что авиакомпания, видимо, специально сортирует пассажиров по интересам: мне дали место рядом с Альфредом Кохом, который незадолго до этого тоже выпустил книжку «Ящик водки». Поскольку писатель Кох по совместительству являлся еще и главой избирательного штаба «Союза правых сил», а дело было буквально за неделю до парламентских выборов, я, разумеется, едва, сев, стала монить его за трусливую позицию СПС по аресту Ходорковского. Да, безусловно, на фоне всех остальных трусливо молчавших бизнесменов и политиков «крестный отец» СПС Анатолий Чубайс, сразу после ареста выступивший по телевизору против «выборочного правосудия», когда репрессируются только неугодные властям предприниматели, выглядел прямо-таки последним героем. Однако ни он, ни кто-либо другой из правых так и не решился перед выборами публично произнести то единственное и главное имя госзаказчика посадки Ходорковского, которое все они со стопроцентной уверенностью называли в кулуарах. Протест Чубайса тоже был трусливо адресован только Генпрокуратуре – точно так же, как за три года до этого, на заре путинского президентства, в момент посадки Гусинского. Тогда, после того как Гусинского общипали и вышвырнули за границу, Чубайс еще долго с гордостью поминал мне эту свою подпись под вялым обращением к прокурору, когда я упрекала его, что он лег под Путина и предал свои же либеральные убеждения. За годы путинских реформ моральный прогресс правых явно не стоял на месте. Теперь на мои упреки, что «либералы» покорно проглотили арест Ходорковского, друг Чубайса Кох возразил:

– А меня сейчас абсолютно все устраивает! Знаете, что в советские годы с вами за такую книгу сделали бы? Уже давно бы принудительное питание через клизму в психушке вливали!

Я на пальцах пыталась доказать Коху, что их тактика по Ходору «две шаги налево, две шаги направо», даже не просто аморальна, а предельно неэффективна с менеджерской точки зрения. До сих пор убеждена, что если бы в тот момент правые не испугались и не подставились Кремлю в удобной позе, а честно выступили бы как представители либерального электората (который в тот момент был ярко выражено протестным) с жесткой критикой репрессивных действий Путина против Ходорковского, а также действий Кремля по установлению тотальной цензуры в СМИ – то они не просто прошли бы в Думу, а получили бы на выборах как минимум 15%. Мне долго объясняли потом, что встать в оппозицию мешала некая кулуарная договоренность, которая якобы была у СПС с Кремлем. Якобы с Сурковым. Который якобы пообещал лидерам СПС, что, если они перед выборами откажутся от критики Путина в своих публичных выступлениях, их партию пропустят в Думу и не будут перекрывать кислород на телевидении для их предвыборной рекламы. Ну что ж, если такая сделка действительно имела место, то можно только поздравить Кремль с еще одной удачной разводкой. За время нашего полета Питер-Москва мне, разумеется, ни в чем не удалось убедить Коха: он все твердил мне, что ему «посчитали», что их электорат поддерживает Путина.

– Вот, послушайте, какие мне дают рейтинги…

– Да какие у вас рейтинги! – разозлилась я, когда мы уже приземлялись. – Вы знаете, что моя книга уже на первом месте в рейтинге бестселлеров во всех магазинах Москвы? А ваша книга, между прочим, в конце всех рейтингов плетется! Вот это – реальные рейтинги.

Я знала, что это удар под дых. Вернее, по писательскому самолюбию. Причем удар несправедливый, потому что его книжка сделана совсем недурно. Но иного средства воздействия, кроме шоковой терапии, в моем арсенале уже не оставалось.

– Ах так?!? – заорал Кох с моментально загоревшимся маниакальным азартом в глазах. – А вот мы сейчас приземлимся и проверим в аэропорту, чья книжка лучше расходится!!!

И, едва выйдя в зал прилета «Шереметьево-1», мы, как два маньяка, одержимых нарциссизмом, моментально позабыв, что Родина в опасности, отпихивая локтями друг друга и не вовремя попавшуюся под ноги изумленную публику, наперегонки бросились к книжным лоткам. Это была моя сокрушительная моральная победа. В первых двух ларьках книги могильщика НТВ Коха не оказалось вовсе.

– Так ведь это же значит, что ее всю раскупили! Это же прекрасно! – радовался, как ребенок, Кох.

– Не раскупили, а не завезли. Расходится плохо, вот мы и не заказали, – быстро вернула его с небес на землю продавщица.

«Байки» были выставлены везде. Наконец, в третьем киоске мы отыскали «Ящик» Коха. Трагикомедия с продавщицей, у которой мы пытались узнать «рейтинги», едва поддается описанию. Она в тот момент разговаривала с кем-то, кажется с любимым человеком, по телефону. Разговор был явно тяжелым.

– Вася, ты меня неправильно понял… – с похоронным выражением на лице говорила она в мобилу. Тут Кох подскочил к ней и, как джентльмен, чтобы не мешать ее личному разговору, начал молча тыкать пальцем в «Байки» и одними губами спрашивать: – Сколько экземпляров продали сегодня? Но Вася явно ничего не желал понимать, и поэтому женщине уже было ну совершенно пополам, что у ее киоска приплясывают от нетерпения с нездоровым блеском в глазах авторы двух выставленных у нее на прилавке бестселлеров.

– Вася, я тебе клянусь, Ты меня неправильно понял. Ничего такого не было… – совсем уже упавшим голосом уговаривала она трубку.

Тут продавщица заметила, наконец, Коха, расшифровала его пантомиму по поводу моей книги и с какой-то горечью сунула ему в лицо свою растопыренную ладонь: пять экземпляров. Но Кох, разумеется, не унимался и опять начал приставать к бедной женщине теперь уже со своей книжкой. Тут киоскерша обернулась и так показала нам один палец, что разночтений в том, что это – фигура, а не цифра, быть не могло. Мы с Кохом обменялись книжками (причем каждый купил в ларьке свою книгу и передал конкуренту) и разошлись по углам писать язвительные дарственные надписи. Я, памятуя, что Кох как-то раз назвал себя «великим русским писателем», разумеется, вывела на титульном листе: «Великому русскому писателю от великой русской писательницы». Алик примирительно написал мне: «Жаль, что приходится конкурировать. Если бы договорились, могли бы поделить рынок».

Что же касается моей вечной сердечной боли – Чубайса, то он, как пересказали мне мои друзья с радиостанции «Свобода», грустно заявил им в интервью, что «Байки кремлевского диггера» – очень искренняя книга, но что он «до сих пор так и не понял, к кому я причислила его лично – к мутантам или диггерам». Видите ли, Анатолий Борисович, я вам напоследок, как диггер – диггеру, раскрою тайну. Главное в диггерском деле – не забывать: консервы имеют свойство портиться. И если диггер, уходя в подполье, берет с собой консервы, нужно четко знать их срок годности. Именно так вы законсервировали свой ресурс влияния – в надежде на то, что в самый последний, критический момент вскроете НЗ и всех спасете. Но критический момент уже прошел. А вскрывать НЗ уже незачем – поздно. Стухло. Самое обидное, что ресурс личного влияния на ситуацию в стране потенциально был у вас, пожалуй, больше, чем у кого бы то ни было в России. Просто потому, что для Запада вы оставались последним «живым» символом (или, скорее, иллюзией) либеральных рыночных реформ в России. И ровно поэтому до недавнего времени все кремлевские руководители предпочитали держать вас где-нибудь неподалеку, под рукой, во властных структурах – как аленький цветочек. И даже если забыть про теневые ресурсы, у вас, как у диггера, всегда оставался последний патрон, последняя серебряная пуля. Когда начались аресты и уголовные дела против неугодных Кремлю предпринимателей, когда ликвидировали все неподкремлевские телеканалы, когда ввели тотальную цензуру – вы могли просто встать и объявить, что отказываетесь работать на этот режим. Но вы этого не сделали. А теперь – в силу неприличных цен на нефть и мыслительных способностей господина Буша Кремлю на вас уже в принципе наплевать. Тем более что один, два, три, пять раз подряд вы уже промолчали (или слишком осторожно сказали – что сейчас абсолютно одно и то же), когда Путин, на которого вы работаете, растоптал ваши прежние личные принципы относительно гражданских свобод и недопустимости передела собственности репрессивными методами в пользу кремлевских ставленников. Вы прекрасно знаете: я никогда не верила в корыстную мотивировку ваших действий. Ради чего тогда? Бороться с теплоцентралями, когда страна, построение которой вы считали смыслом своей жизни, уничтожена? В смысле, фидеры дороги вам как память об убитой мечте? Я встретила Чубайса в ночь выборов, когда мои друзья – лидеры СПС с изменившимися лицами пытались объяснить друг другу чудовищный смысл цифры 4,3% на мониторах. Чубайс, потерянный, жалкий, осунувшийся, не вполне отдающий себе отчет в том, что все происходящее с выборами – не кошмарный сон, попытался заговорить со мной. А я не смогла. Отдернулась, отстранилась и ушла, сделав вид, что у меня срочные, неотложные дела в другом конце зала. И даже соврала, что сейчас, сейчас вернусь. И не вернулась. Уехала домой. Потом переживала, что как-то не по-человечески это сделала. Он ведь растоптанный, проигравший все. И тут я еще его добила, даже разговаривать не стала. Я ведь действительно на протяжении нескольких лет считала его своим близким другом. Нужно было подойти, обнять, как-то поддержать, пожалеть.

А потом я поняла, почему не подошла и не пожалела. Потому что, если честно: вот не жалко мне уже вас больше ни капельки, друзья-демократы. Потому что не надо быть трусами. Вы сами сделали выбор. Никто вас не заставлял шоколадному Путину облизывать все, что можно. Кого мне жалко, так это страну, которую вы кинули.

Уже после того как меня уволили из газеты Березовского, вдруг раздался телефонный звонок, и я услышала в трубке:

– Лена, это Березовский. Я звоню, чтобы выразить вам восхищение вашей книгой!

Березовский заявил мне, что «Байки кремлевского диггера» – «первая книга за последнее время, которую он прочитал от начала и до конца на одном дыхании. Последней книгой, которую я вот так же прочитал от корки до корки, была только „Невыносимая легкость бытия“ Кундеры…»

Надо же, читать умеет, – с ехидством подумала я. Березовский заверил, что мне удалось «абсолютно точно передать запах времени» и «ощущение ответственности за страну, вернее, ощущение отсутствия такой ответственности у основных политических игроков». Из уст одного из главных участников инсайдеровского процесса ельцинского двора (да еще и того, кто наверняка обижен данным ему в книге эпитетом «злой гений российской политики») такая оценка звучала не только как комплимент, но и как самокритика. Не скрою: я была польщена. Хотя и отдавала себе отчет, что накануне выборов ценителю литературы Березовскому в первую очередь наверняка приятно, что Путину в книге досталось еще больше. Впрочем, в демонстрации дружеских чувств Березовский пошел еще дальше: в конце января 2004 года я получила приглашение приехать к нему на день рождения. Я почувствовала, что навестить его в «изгнании» – это круто. И внезапно очутилась среди очень тесной компании его ближайших друзей и семьи – сначала на празднике в лондонском офисе, а затем в его доме под Лондоном. Говорили о Маркесе. Надо сказать, что самым сложным был выбор подарка для олигарха. Ну что можно подарить человеку, входящему в сотню самых богатых людей мира, рассуждала я. «Ролс-Ройс»? – как-то пошло… Я подумала, что нужно подарить что-то такое, чего ему точно никогда не подарят его богатые друзья и испекла Березовскому в подарок домашнее еврейское печенье с корицей, изюмом, грецкими орехами, вареньем и тертой лимонной корочкой. Делаю я это печенье, конечно же, гениально. Но все гениальное, как известно, бывает штучным. И сильно разнесенным во времени. Так, чтобы запомнилось на всю жизнь. Короче, последний раз я делала это печенье, когда мне было 17 лет. Ну и, разумеется, как всегда, отложила все на последний момент. Представьте себе: глубокая ночь с четверга на пятницу. А в пятницу утром я должна вылетать к Березовскому. И тут я обнаруживаю, что дома у меня, разумеется, даже скалки нет, чтобы раскатать тесто для печенья. Я бужу соседку напротив и прошу у нее скалку напрокат (ту самую соседку, у которой спустя полторы недели вышибло взрывом бомбы верхнее перекрытие двери. И которая потом, наслушавшись каких-то папарацци, с тревогой спросила меня: «Лена, а правда, вы моей скалкой торт для Романа Абрамовича делали?»). Возвращаюсь домой, раскатываю печенье, готовлю начинку, закатываю рулетики, укладываю на противень, посыпаю корицей, аккуратненько разрезаю дольками, ставлю в духовку и обнаруживаю, что духовка не работает. Разумеется, я ни разу в жизни ею не пользовалась с тех пор, как сняла эту квартиру. Таким образом, в три часа ночи я оказалась перед нехитрым выбором: либо выбросить сырое тесто со вкуснейшей начинкой в мусорное ведро и явиться к имениннику без подарка, либо… разбудить соседку еще раз. Дважды за ночь будить одну и ту же соседку я все таки не решилась. Взяв противень, я отправилась на первый этаж к легендарной Галине Бекетовне – душе Дома Нирнзее (той самой, к которой потом после взрыва приходил какой-то тип и просил шпионить за мной, как вы прочитаете чуть ниже). Я пощадила нервы женщины и не стала ей говорить, для кого до полпятого ночи пекла печенье в ее плите. Ну и, в общем, пока я, поставив противень в духовку, бегала то к себе в квартиру, то к Галине Бекетовне, печенье, разумеется… Нет, ну не до угольков, конечно… Но, как бы так сказать поприличнее: нежность уже перешла в зрелость. Поэтому, когда 2 февраля сразу после взрыва бомбы около моей квартиры Березовский позвонил, чтобы узнать, живали я, и выразить поддержку, я на всякий случай осведомилась у него:

– Борис Абрамович, скажите честно: вы там случайно, зуб о мое печенье не сломали?

Он оценил шутку и со смехом заверил, что нет, что печенье ему понравилось. В интервью «Коммерсанту» сразу после взрыва, когда корреспондент поинтересовался, не считаю ли я, что взрыв заказал Березовский, мне пришлось объяснить:

– Вы знаете, несколько дней назад я была у этого человека дома на дне рождения. Я подарила ему печенье. Печенье, конечно, слегка подгорело. Но, честно говоря, я не думаю, что он стал бы мне за это мстить таким способом.

Вот теперь вы знаете реакцию узкой читательской аудитории. И вам судить – кто из моих «друзей» спустя три месяца после публикации книги мог передать мне горячий, слишком горячий привет в виде бомбы под дверью. В принципе я могу понять, почему, после того как я «взорвала» их, они в ответ решили взорвать меня. Ну что я могу поделать, если на этот раз у меня это вышло чуть более профессионально, чем у них?