"Забвению неподвластно" - читать интересную книгу автора (Торн Александра)

Глава 10

Ранчо Сиело. 12 июня 1929 года

Дункан стоял на улице неподалеку от своей студии и смотрел на небо. На западе еще были видны звезды, но на востоке горизонт уже розовел. Ему всегда нравилось раннее утро, когда начинающийся день представляется неоткрытой коробкой с подарками. Однако теперь у него были новые и весьма серьезные основания спешить из постели, которую он делил с Меган.

Меган… Почему же все дороги, все его мысли обязательно приводят к Меган? Он передернул плечами от неосознанного смущения. Он многого ожидал от женитьбы: любви, секса, дружбы, общих интересов, глубокого взаимопонимания… В его представлении они должны были делить кров и постель, дышать одним воздухом, есть одну пищу. Он представлял себе такое взаимопроникновение, такой симбиоз душ, которые делали бы невозможной саму мысль о жизни порознь.

Когда он впервые увидел Меган, то испытал чувство, что наконец-то встретил женщину, которую ожидал всю жизнь. Он никогда еще так не ошибался. Секс был единственным, что они делили.

У него не было никакого права обвинять ее в том, что она была тем, кем была. Это он совершил ошибку, абсолютно неверно оценив ее характер и наградив в своих мыслях чертами, которыми она не обладала.

Со временем он осознал глубину своей ошибки. Страсть, сбившая его с толку десять лет назад, была лишь трепетанием крыльев бабочки. Почему же она вернулась, и вернулась с удесятеренной силой?

Как там Шекспир определил Клеопатру? «Женщина, изменяющаяся постоянно»? Сейчас это определение как нельзя лучше подходит Меган. На его глазах происходит метаморфоза. Она никогда не обращала внимания на животных, но теперь превратила Блэкджека в своего преданного раба. А на прошлой неделе подобрала выпавшего из гнезда воробышка. И с упорством настоящей воробьихи носилась по всему ранчо, ловя насекомых, чтобы этого воробья кормить. К концу третьего дня и сам Дункан с удовольствием присоединился к этому, казалось бы, полностью бесперспективному Делу, охотясь за мухами и мошками.

И ему никогда не забыть выражения на ее лице, когда она вопреки всему все же выходила птенца и вчера отпустила его на волю: как она смотрела на его полет! Ему не забыть и собственных ощущений: что-то давно дремавшее в сердце тоже попыталось вырваться на волю. Разменной монетой в их браке была страсть, но никогда — нежность. И вот он испытал именно это чувство. И испугался.

Он боролся со своими переживаниями, возводя баррикады из опыта их совместной жизни. Он не может, не должен впускать ее к себе в душу, куда она врывается в последнее время. Логика подсказывала ему, что Меган притворяется. С другой стороны, когда она думала, что он на нее не смотрит, в ней появлялась такая печаль, которая была гораздо глубже ее обычного недовольства жизнью. Это выражение на ее лице пробирало Дункана насквозь. Он ловил себя на желании заключить ее в объятия и приласкать как потерявшегося ребенка.

И это ее новое влечение к писанине — она часами просиживает за пишущей машинкой — тоже добавляет таинственности ко всему происходящему. Десять лет Меган растрачивала энергию исключительно на пополнение своего гардероба. Где она нашла внутренние силы для попытки начать новую жизнь? Возможно, она делает это для Малкольма?

Дункан сам отказался от этого предположения. Меган — достаточно опытная женщина и должна отлично понимать, что для того чтобы поймать в свои сети Малкольма, ей не нужны дополнительные усилия. Кроме того, она не стала бы часами сидеть взаперти даже ради Всевышнего. Нет, она меняется. Действительно меняется.

Самое страшное, что он хотел ее сейчас как никогда. И лежать каждую ночь с ней в постели, чувствовать ее тепло, ощущать ее запах, более мягкий и свежий, заставляющий его думать, что она ко всему прочему сменила еще и духи, было просто нестерпимо. Поэтому он и вставал рано, и работал допоздна, совершал далекие пешие прогулки и долго стоял по вечерам в холодном душе, пытаясь заглушить, успокоить крик своего тела.

Но это не срабатывало и не могло сработать. По ночам он рвался к ней, мечтал о ней. А днем поощрял ее проводить больше времени с Малкольмом. Мазохизм ли это или желание себя обезопасить?

Разозленный, он перестал замечать красоту утра. Так не может больше продолжаться. Ему нужны совет и понимание, подтверждение того, что он все делает правильно. Он знал, к кому обратиться. Ральф Бресуэйт был больше, чем старым и любимым другом. Он был еще адвокатом и прекрасно умел хранить секреты.

Обнадеженный, Дункан зашел в студию, взял телефон и попросил оператора на телефонном узле соединить его с номером Ральфа в Нью-Йорке. Через пару минут Ральф ответил.

— Ты рано встаешь! — приветливо сказал он. — Я только что зашел в офис. А у вас там, в Санта-Фе, наверное, еще и не рассвело?

— Моя проблема ждать не может.

— Ах, так это не просто приятельский звонок, дружище?

— Боюсь, что нет. — Дункан не стал медлить и сразу раскрыл карты: — Хочу поговорить с тобой насчет развода.

Ральф сразу же понял суть дела:

— Ты обсуждал вопрос с Меган?

— Да, но она даже слышать не хочет о разводе!

— Тогда дело может выйти очень трудным. — В голосе Ральфа зазвучали адвокатские нотки, обычно приберегаемые для клиентов.

— Я знаю. Поэтому и звоню. У меня есть идея, как преодолеть тупик. — Дункан коротко рассказал о своем плане.

Когда он закончил, Ральф спросил:

— Ты уверен, что хорошо понимаешь, что задумал?

— Абсолютно.

— Позволь мне расставить акценты. Ты поощряешь Меган проводить больше времени с Малкольмом Эшфордом для того, чтобы они вступили в половую связь?

Несмотря на утреннюю прохладу, на лбу Дункана выступили капельки пота.

— Я не совсем себе так это представляю.

— Ты планируешь вызвать Эшфорда в качестве соответчика на бракоразводном процессе?

— Я не думаю, что Меган даст мне развод вообще до тех пор, пока ее не будет ожидать другой мужчина. А если она будет уверена, что сразу же вступит в новый брак, то, думаю, сама подаст в суд.

— Прости за банальность, но должен тебя предупредить, что ты играешь с огнем. Честно говоря, я читал романы этого парня и не хотел бы, чтобы он крутился вокруг моей жены.

— Ты не понял. Де-факто мы давно уже не состоим в браке.

Дункан почти ощущал, как в голове Ральфа заворочались колесики и шестеренки.

— Ну что ж, черт побери… Это может сработать… Но если ты настаиваешь на своем плане, ни в коем случае не занимайся с Меган сексом. В судебном языке есть слово «кондонация» — забвение супружеской неверности. На простом английском это означает, что, если вы продолжаете жить половой жизнью, абсолютно не важно, чем она будет заниматься с Малкольмом. Меган может использовать эту статью для затягивания развода на сколь угодно длительный срок.

Дункан ощутил во рту сухость, а по телу пробежал жар. Три недели назад он чуть не переступил черту. Эти мысли вызвали уже привычное напряжение в паху. Сможет ли он действительно отказаться от секса с Меган?

Его тело сказало «нет».

Но Ральф не оставил ему других шансов: он не должен даже прикасаться к ней.

Хилари Делано никогда не чувствовала себя хорошо по утрам. Если бы она была предоставлена самой себе, то не вставала бы раньше десяти. Но Малкольм в свое время настоял на раннем подъеме в дни, когда он работает над книгой. И сейчас она сидела в обеденном зале в одиночестве, испытывая ощущение, что выглядит ужасно: во вчерашнем вечернем платье, с плохо наложенной косметикой, поскольку пудра и румяна случайно перемешались в ее сумочке. И к тому же она нуждалась в уверенности, что Малкольм хотя бы физически присутствует около нее. Мысленно он витал где-то далеко целыми неделями.

Она понимала, что в их взаимоотношениях произошел перелом. Они об этом не говорили, но ощущение было таким же натуральным, как стул, на котором она сидит. «Но почему?» — задавала она себе вопрос. Она делала все, чтобы удержать Малкольма. Что или кто их разъединяет?

Она невидяще смотрела перед собой, не замечая привычной красоты обеденного зала. Лучи солнца проникали через большие окна и играли на хрустальных подвесках люстры. Стол и стулья являлись шедеврами стиля «чиппендейл». Массивные бронзовые канделябры украшали буфет красного дерева; обои абрикосового цвета и изумрудные драпировки повторяли цвета ковра, лежащего на полу. Дополнял интерьер камин во французском стиле.

Они покупали мебель вместе. Это были золотые дни! Они скакали с континента на континент, наслаждаясь бесконечными вариациями сексуальных оргий. Это не должно так закончиться. Она этого не допустит. Хилари не любила Малкольма, но привыкла к нему и к той жизни, которую он для нее создал.

Его появление прервало ее грустные размышления.

— Извини, дорогая, что заставил тебя ждать. Я сказал на кухне, чтобы нам подали яйца по-бенедиктински.

Он сел напротив нее, открыл газету и спрятался за ней, как будто, заказав ее любимое блюдо, полностью выполнил обязанности хозяина. Вскоре столовую наполнил запах поджаренного канадского бекона и соуса по-голландски: слуга Малкольма внес поднос с завтраком. Хилари не прикоснулась к еде: беспокойство лишило ее аппетита. Отставив тарелку с яичницей в сторону, она вставила сигарету в мундштук из слоновой кости.

— Я смотрю, ты следишь за фигурой, — сказал Малкольм, откладывая наконец газету в сторону.

— Если не я, то кто же, — ответила она, не скрывая раздражения.

— Вы закончили, мисс Делано? — спросил слуга Рауль из-за ее плеча. Хотя во время любовных игр они бывали близки, в его тоне не было ни следа интимности.

— Можешь убрать мою тарелку, — бесстрастно ответила она.

— Ты можешь идти, Рауль, — сказал Малкольм. — Я позвоню, когда мы закончим завтрак.

Когда шаги Рауля затихли вдали, он полностью сосредоточился на еде, пережевывая яичницу с видимым удовольствием.

— Ого, у тебя действительно сегодня хороший аппетит, — сказала Хилари кисло.

На его щеках играл румянец, а в глазах прыгали чертики, чего она за ним не замечала уже долгое время. Но Хилари могла бы поклясться, что не она причина этих изменений.

— Я страшно голоден, — заявил Малкольм. — Задала же ты мне жару прошлой ночью!

Она изучала его из-под полуприкрытых ресниц, размышляя, верит ли он сам в то, что сказал. С каких это пор единственный за ночь оргазм означает «задать жару»? Более того, его поведение в постели этой ночью с точки зрения женщины было вообще никуда не годным. В последнее время его сексуальные забавы потеряли оригинальность, непредсказуемость и ту длительность, которые делали его таким возбуждающим и эротичным партнером в прошлом.

Она не замечала, что продолжает пристально смотреть на него, пока он не спросил:

— У меня что, перекрутился галстук или расстегнута ширинка?

Она сделала отрицательный жест, и ее волосы взметнулись изящным полукругом.

— Тогда почему ты меня разглядываешь как живность в микроскоп?

— Хотела бы я знать, что творится в твоей голове.

— Тебе стало бы скучно.

— Малкольм, милый, я же не одна из твоих маленьких потаскушек, не надо со мной играть.

Он отодвинул тарелку, выпрямился и скрестил руки.

— Как всегда, ты очень наблюдательна!

«Вот оно», — подумала Хилари, ожидая продолжения в стиле: «Это причиняет мне боль даже больше, чем тебе, дорогая, но…»

— Я действительно хотел с тобой поговорить кое о чем прежде, чем ты отправишься домой.

Ее желудок сжался. Слава Богу, она ничего не ела. Было бы неприлично отрыгнуть на стол яичницу по-бенедиктински.

— Ты не хотела бы забрать себе Рауля для обслуживания?

Она чуть не вскрикнула от облегчения. Но это чувство испарилось так же быстро, как роса жарким утром. Она подалась вперед, насторожив все свое внимание. Не было ли это способом Малкольма поставить крест на их периодических занятиях любовью втроем? Или за этим крылось что-то другое?

— Но ты же всегда утверждал, что Рауль — неотьемлемая часть твоего домашнего хозяйства?

— Я был эгоистичен. Мы нашли Рауля вместе, и, по-моему, нечестно, что я продолжаю монополизировать его услуги.

Она закусила губу. Если Малкольм избавляется от Рауля, как скоро придет ее очередь?

Заставив себя улыбнуться, она произнесла:

— Ты сегодня в очень великодушном настроении, дорогой. Но все же я не могу понять, почему ты так вдруг отказываешься от Рауля?

— Из чистого альтруизма, дорогая! Во-первых, ты занята в своем магазине. Во-вторых, у тебя куча других проблем. И в-третьих, Рауль — наиболее подходящая кандидатура для того, чтобы вести твой дом.

Конечно, Все было не так просто, как хотел представить Малкольм, но Хилари решила ему пока подыграть:

— Что я еще могу тебе сказать, кроме слов благодарности! Ты уже говорил с Раулем о его новой работе?

Малкольм усмехнулся:

— Раулю идея понравилась. Особенно после того, как я сказал, что ты повысишь ему жалованье.

— Ах ты, негодник! — засмеялась Хилари, прикидываясь довольной, хотя была не на шутку встревожена. Налаженная жизнь рассыпалась в прах, и это ей совсем не нравилось.

— Позвать Рауля, чтобы вы уже сегодня заключили соглашение?

Она помедлила с ответом, доставая сигарету и прикуривая.

— К чему такая спешка?

— Нет, я вовсе не хочу тебя торопить. Но у меня сегодня много хлопот, — произнес он, вставая из-за стола.

— Что-то новенькое? — Хилари оставалась сидеть, игнорируя его прямой намек.

— Да нет, рутина. Разборка корреспонденции, несколько деловых звонков, разная писанина… — Он сделал паузу, а затем добавил как бы между прочим: — Ах да, забыл сказать о ленче на ранчо Сиело. Мы с Меган собрались немного покататься на лошадях.

Хилари сжала под столом руки:

— Это уже второй раз за последние дни, а?

— Возможно, я ведь не считаю.

«Зато я считаю», — подумала Хилари, впиваясь ногтями в кожу рук.

Раньше они ездили на ранчо Сиело все вместе, и не так часто.

— Передай Меган привет, и Дункану тоже. Я не видела их с той нашей пирушки в Сан-Ильдефонсо. Честно сказать, со стороны Меган не очень-то деликатно отвлекать тебя в то самое время, когда работа над твоей книгой в самом разгаре.

Малкольм нахмурился:

— Она меня и не отвлекает. Не надо читать между строк там, где ничего не написано. Я просто еду на ленч.

— Конечно, дорогой, просто на ленч. — Хилари загасила сигарету и томно потянулась, стараясь выглядеть незаинтересованной. Само собой, она не будет слепой и глухой. Никому не удастся ее одурачить — тем более Меган.

Джейд вынула письмо из пишущей машинки, в последний раз проверила его и поставила под текстом свою подпись — Джейд Ховард.

Осознав, что она сделала, Джейд яростно разорвала Письмо на мелкие клочки и бросила их в корзину для бумаг. Что же, она теперь навсегда прикована к имени Меган Карлисл — и к ее жизни? Расстроенная, она вскочила со стула. Комната для гостей, где она работала, была огромных размеров, но Джейд широкими шагами в секунду одолела расстояние до двери. Открыв ее, она высунула голову в коридор. Бежать все равно было некуда.

Бормоча проклятия, Джейд возвратилась к столу, закурила и стала мерять шагами комнату. Мысли ее беспорядочно мелькали.

Слишком многое на нее сразу навалилось. Внезапное и необъяснимое путешествие сквозь время, необходимость, притворяться другой женщиной, боязнь и чудовищное влечение, которые она испытывала к мужу этой женщины.

У нее до сих пор не было никакой другой идеи, каким образом возвратиться домой, кроме той, на которую она поставила месяц назад. Каждый день она разглядывала «мулинекс», надеясь, что на этот раз платье откроет свой секрет. Но этого не случалось. Она пыталась узнать и у Дулси, и у Малкольма, не слышали ли они что-нибудь о магазине Авроры Борилис, говоря, что видела такой, но не помнит, в каком городе. В библиотеке Дункана она однажды обнаружила книгу Герберта Уэллса «Машина времени» и жадно прочитала ее. Но это оказался обычный роман, в котором, естественно, не было для нее ничего подходящего.

Она точно знала, что была несчастна в 1989 году и желала другой жизни. И Меган была несчастна в 1929 году и, возможно, тоже стремилась к изменениям. Случай свел их в одном и том же месте, но с разницей в шестьдесят лет. «Мулинекс», конечно же, сыграл свою роль, но наверняка были и другие причины, позволившие неизвестной силе порвать оковы времени.

Что касается ее обмана, то о нем, казалось, никто не подозревал. Дулси, правда, продолжала избегать с ней контактов, насколько это было возможно. Но из того, что Джейд узнала о Меган, было ясно, что та вряд ли могла поддерживать со служанкой дружеские отношения.

Что же касается Дункана… Господи, что ей с ним делать?

Хотя она предпринимала героические усилия забыть, что случилось в его кабинете три недели назад, но никак не могла выбросить это из головы. Она никогда не выступала в роли соблазнительницы, но поцелуй в кабинете спровоцировала именно она, потому что желала Дункана. И продолжает желать.

В прошлом она могла спокойно управлять своими эмоциями. Что случилось с ее самоконтролем? Она втягивалась в жизнь, в которой чувства перевешивали логику. Джейд твердо постановила не разрешать Дункану дотрагиваться до себя. Но каждое утро была готова молить его об этом. Вот и сегодня, проснувшись, она почувствовала его случайное прикосновение и замерла от сладостного ощущения, погрузившись в незнакомую ранее вселенную чувственных переживаний. Заметив, что он начал просыпаться и пошевелился, она спрыгнула с постели, чтобы не дать ему возможности вновь отвергнуть ее. Запершись в ванной, она включила воду, чтобы заглушить свои рыдания.

Используя прошлый опыт, она попыталась в эти недели утихомирить свою боль за писательским столом. Только процесс переложения мыслей на бумагу может помочь ей сохранить здравый рассудок. К тому же теперь она четко понимала, почему качество ее последних книг неуклонно снижалось: из-за отсутствия в них живых чувств. Сейчас она могла бы написать целые тома об эмоциях. И если ей когда-нибудь суждено вернуться домой, она напишет такую книжищу…

«Да, но все чувства в мире не помогли мне написать самое обычное деловое письмо», — напомнила себе Джейд. Было странно начинать писательскую карьеру снова. В ее прошлой жизни она могла позвонить по телефону почти любому редактору журнала в Нью-Йорке и предложить идею статьи. Но в 1929 году о ней никто не знал.

К тому же она лишилась компьютера, на котором было так удобно и просто исправлять любые опечатки. Сегодня ей пришлось трижды перепечатывать письмо в «Харперз», прежде чем оно стало удобочитаемым. И то, что она поставила вместо подписи Меган Карлисл свою, стало последней каплей, переполнившей чашу. Раньше у нее не возникало проблем с концентрацией мыслей, когда она садилась за работу. Теперь же они разбегались в разные стороны.

Она взбешенно пыхнула сигаретой. Да и что значит история с этим письмом, если вся ее жизнь…

Джейд не захотела завершать эту мысль. Она вернулась к столу и решительно вставила в машинку чистый лист. Нужно смириться. Она должна начать новую карьеру, поскольку, по-видимому, к старой возврата не будет.

Она стала печатать и немедленно сделала опечатку. Отчаяние схватило ее за горло и вырвалось наружу.

— К… матери! — заорала она так громко, что стены даже отрезонировали.

Брань не принесла желаемого облегчения. Она осмотрелась, и ее взгляд упал на машинку. Джейд почувствовала отвращение к этому предмету, она ненавидела его за то, что он символизировал в данный момент. Не думая, что делает, она схватила «ремингтон» и с силой швырнула его на пол.

Дункан сидел на кухне, прихлебывая кофе, когда услышал крик Меган. Раньше она почти не ругалась, даже когда была сильно раздражена. А это словосочетание, которое сейчас носилось эхом по всему дому, как ястреб над раненым волком, он вообще от нее никогда не слышал. Затем раздался страшный грохот.

Произошло что-то ужасное.

Дункан поставил чашку на стол так, что кофе выплеснулся, и помчался наверх по лестнице, перепрыгивая через ступеньки. О Господи! Что, если кто-то пробрался незамеченным в дом и застал Меган одну?

Он ворвался в комнату. Она стояла около стола, слепо уставившись в стену. Ее новая пишущая машинка валялась на полу. По-видимому, у этой изменившейся женщины, за которую он только что так переживал, случилась весьма знакомая вспышка раздражения. Увидев ее в безопасности, он ни с того ни с сего разозлился.

— Ну и что, черт побери, случилось на этот раз? — закричал он.

Она, казалось, не подозревала о его присутствии и медленно обернулась на звук его голоса. Внезапно ее плечи стали вздрагивать.

— Я не могу тебе сказать, что случилось.

Слезы катились по ее лицу, но она даже не пыталась вытереть их.

Меган была настоящим мастером притворных истерик, когда ей нужно было чего-то добиться. Но сейчас Дункан понял, что она не притворяется. Он никогда еще не видел такой душераздирающей сцены. Еще десять секунд назад он был готов ее задушить. Сейчас же он поспешил к ней и заключил в объятия.

Его рубашка мгновенно промокла от слез.

— Меган, скажи мне, ради Бога, что произошло?

— Я не могу! Я хочу сказать, но не могу…

Она всхлипывала так сильно, что едва могла говорить. Но это было и не нужно. Он знал, что ее беспокоит. Даже если его тело и отвечает на прикосновение к ней, он уверен, что их брак закончен.

Джейд готова была оставаться в объятиях Дункана весь день и, если уж на то пошло, то и всю ночь тоже. Но она не должна себе этого разрешать. В прошлый раз, когда он ее обнимал, она поддалась зову страсти. Такого нельзя допустить вновь. Но у нее не было сил выскользнуть из его — таких успокаивающих — объятий. Ощущения расслабленности и комфорта, которые она испытывала, были такими же соблазнительными, как и страсть. Судороги в горле ослабли, когда она почувствовала, как биение их сердец сливается в одно. И вместо того чтобы отпрянуть в сторону, она сильнее прижалась к Дункану.

Последним мужчиной, у которого она рыдала на груди, был ее отец. Теперь ее плач посвящался любви, которая потеряна, так и не успев начаться. Она выплакивала боль своего сердца, свои страхи, свое одиночество, позволяя Дункану взять на себя часть ее отчаяния. Джейд поняла, что разделять с кем-то слезы не менее сладостно, чем поцелуи. Но осознание того факта, что у нее нет никаких прав делить что-либо с Дунканом, заставило ее разрыдаться еще сильнее.

Когда через несколько минут она все же справилась с собой, ей не потребовалось просить Дункана уйти. Казалось, он сам торопился скрыться с глаз долой. Она прислушивалась к его удаляющимся шагам. Уверившись, что он покинул дом, она уронила голову на руки. Как долго она сможет все это выдержать?

Краем глаза Джейд заметила валяющуюся на полу пишущую машинку. Почувствовав вину, она подняла ее и вернула на прежнее место. Слава Богу, машинка вроде бы выдержала. Хлюпнув носом в последний раз, Джейд вставила новый лист бумаги и в очередной раз стала печатать письмо в «Харперз».

Сначала она даже не понимала смысла слов. Хотя Дункан ушел, он оставался в ее мыслях. Как может один и тот же человек быть жестоким и холодным и в то же время нежным и ласковым? И что ей делать с собственными чувствами, многие из которых были для нее настолько новыми, что она, всегда гордившаяся своими познаниями в области языкознания, даже не находила для них названия?

Она пристально смотрела на лист бумаги, заставляя себя загородиться своим профессионализмом. Слово было некогда ее спасением, ее щитом. Оно может выручить ее и сейчас. Джейд стала печатать быстрее, каждый удар по клавишам помогал ей возводить защитные укрепления. Когда она закончила письмо, то почувствовала себя значительно лучше. Запечатывая конверт и наклеивая марку, Джейд сказала себе, что так или иначе должна пройти по этому минному полю.

Через час, освеженная душем и одетая для верховой езды, она поджидала в гостиной прибытия Малкольма Эшфорда. Расположившись на диване, она шевелила пальцами ног, пытаясь поудобнее расположить их в сапожках: ступни у Меган были короче и шире. Джейд не сомневалась, что между ними есть и другие физические различия.

Она часто не могла заснуть, думая об этих возможных различиях. Похож ли запах их тел, вкус кожи? Каковы, к примеру, размеры сосков у Меган, высота волос на лобке, глубина пупка?

Пока еще Дункан никак не комментировал то, что его жена одевается и раздевается только в ванной и при закрытых дверях. Хотя на днях что-то упомянул вскользь о ее скромности.

Но сколько еще времени он будет делить с ней ложе, не прикасаясь к ней? Джейд почувствовала, как этот вопрос начинает оказывать на нее уже привычное действие: кожа покрылась мурашками, соски затвердели. Она опять представила, как он держит ее в своих объятиях, как их губы встречаются и он наконец берет то, что она так боится и стремится ему отдать. О Беже! Ну когда же она сможет контролировать свои чувства по отношению к этому человеку?

Она вскочила и поспешила к буфету, где за дверцами стоял графин и с полдюжины бокалов. В графине было «амонтильядо» — нежное сухое вино, помогавшее расслабиться ее натянутым нервам. Она принесла его утром из погреба, хотя знала, что Дункан озабочен уменьшением своих запасов. Вообще она получала удовольствие от этого акта неповиновения, столь подходившего характеру Меган.

Она цедила «амонтильядо» мелкими глотками, когда раздался знакомый рокот «бугатти» Малкольма. Он ворвался в гостиную минутой позже, принеся с собой свежесть улицы.

— Прекрасный день для поездки! — заявил он. — Я гнал машину со скоростью сто миль в час!

— Я бы хотела, чтобы ты перестал разыгрывать из себя Айртона Сенну, — сказала она.

— Кого?

Боже, она опять апеллирует к кому-то из ее собственного времени!

— Ну, это мой хороший друг из Нью-Йорка. Он всегда гоняет как сумасшедший, — вывернулась Джейд. — Не дай Бог, ты еще разобьешься.

— И кто мне это говорит? Ты же ездишь на машине куда быстрее, чем я!

— Просто обещай, что будешь осторожным, — сказала она, думая, что если с ним что-нибудь случится, то она вообще останется одинокой. Если она кому-нибудь здесь и доверяет, так только Малкольму, хотя и ему с большими оговорками. Он явно ослеплен Меган, но в состоянии ли принять предлагаемую ею, Джейд, дружбу?

— Что ты тут говоришь о любви Меган к быстрой езде? — спросил входящий в комнату Дункан.

Она не была уверена, что он примет участие в их ленче. Появление Дункана заставило ее сердце забиться быстрее. Казалось, он заполнил собой комнату. Это был гораздо более живой мужчина, чем встречавшиеся ей ранее; но в глазах его она видела ощущение смерти — смерти их брака, смерти его надежд.

Малкольм засмеялся:

— Думаю, не надо тебе говорить о том, как быстро и хорошо водит машину твоя жена.

— А что ты подумаешь, если я скажу, что Меган уже несколько недель не прикасалась к рулю?

Брови Малкольма поползли вверх.

— Ты, наверное, шутишь!

Дункан сказал мрачно:

— Меган очень изменилась в последнее время. И она не выезжала ни на одну автомобильную прогулку с тех пор, как мы вернулись из «Ла-Фонды».

Малкольм воззрился на нее с удивлением, и Джейд постаралась разрядить невольно возникшую паузу. Она, конечно, хотела бы прокатиться на машине Меган, но не хотела, чтобы кто-нибудь увидел, как она это делает в первый раз. Такого подходящего случая ей пока не представлялось.

— Я сейчас занята новым проектом, — сказала она.

— Новым проектом? — Малкольм переводил взгляд с Джейд на Дункана и обратно.

— Я только что закончила письмо в журнал «Харперз» с планом статьи о Марии Мартинес.

Мужчины выглядели настолько ошеломленными, что Джейд поняла, насколько она переоценила возможности Меган.

Явное удивление Малкольма, правда, быстро сменилось волнением.

— Могу ли я предположить, что к этому твоему новому делу тебя подвигло наше знакомство?

Дункан перебил его:

— Господи! Откуда ты вообще знаешь о таком понятии, как план статьи для журнала?

Она попыталась выдать загадочную улыбку:

— Дорогой, ты бы очень удивился, если б узнал, с чем только не приходится встречаться юной девушке на жизненном пути!

— Меган, я действительно восхищен! — Малкольм поднял большой палец вверх. — Ты не хотела бы, чтобы я прочитал это письмо?

— Спасибо за предложение, Малкольм, но я уже его отправила.

— Не расстраивайся, если «Харперз» его завернет. Я писал целых три года, прежде чем мой первый роман был куплен.

Как бы она хотела рассказать им обоим, что способна не только писать какие-то письма с планами статей. Она продала свой первый роман, когда ей не было еще и двадцати двух лет, и он сразу стал бестселлером!

— Ты не поверишь, какой усидчивой стала Меган. Она по полдня проводит в одной из комнат для гостей, печатая на машинке!

Голос Дункана звучал так снисходительно, что Джейд почувствовала желание его ударить. Вместо этого она сказала:

— Я не понимаю, чему ты удивляешься. Я уже много лет в тайне пишу. Мой дорогой Дункан, ты вряд ли знаешь обо мне и половину того, что мог бы.

К ее радости, появление Дулси, приглашающей их на ленч, прервало продолжение разговора.

Когда они сели за стол, Джейд осмотрительно перевела разговор на безопасные темы. С тех пор как они приехали на ранчо Сиело, она перечитала все хранившиеся газеты и журналы. И теперь была уверена в том, что может участвовать в общем разговоре на любую тему — касается ли он проблем президента Гувера, ажиотажного роста цен акций на бирже, провала «сухого закона» или связанного с этим законом роста организованной преступности.

Застольная беседа еще больше высвечивала разницу между ее собеседниками. Малкольм казался оптимистичным, открытым, веселым; Дункан старательно скрывал свои мысли и чувства. Какие секреты спрятаны за его взвешенными словами и взглядами? Этот вопрос преследовал Джейд весь ленч, но она так и не нашла ответа.

— Надеюсь, вы оба меня извините, но я возвращусь в студию. Нужно поработать, — сказал Дункан, как только Дулси убрала со стола.

— Трудно представить, что может оторвать тебя от работы, старина! — ответил Малкольм. — Спасибо за ленч.

— Всегда рад тебя видеть. Приезжай в любое время. Я знаю, что Меган будет благодарна тебе за помощь в литературной работе.

— Ловлю на слове!

Малкольм встал и пожал Дункану руку.

«Они разговаривают, как будто меня здесь нет», — думала Джейд, наблюдая за мужчинами. Это бесило ее. Ее возмущало, что к ней относятся как к человеку второго сорта. Но она уже поняла, что женщины ее круга в 20-х годах — даже такие наглые вертихвостки, как Хилари Делано, — были всего лишь избалованными детьми. Им разрешалось пить, курить, щеголять сексуальностью, — но только ради услаждения и с разрешения их мужчин. Понятно, почему Меган было так тоскливо.

После ухода Дункана Малкольм возвратился за стол. Он внимательно следил за Джейд во время ленча и убедился, что она натянута как струна. Ее выдавали глаза, нервные движения рук, то, как она постоянно себя останавливала во время разговора. Брак Дункана и Меган действительно подходит к концу. Вряд ли он ошибается. Они держатся на дистанции, очень вежливы между собой — как это случается на океанском лайнере, когда стюард перепутает компании за столиками.

Этот парень должен быть сумасшедшим, если отпускает Меган. Ее физическая красота всегда бросалась в глаза; но в последнее время Малкольма поражало, как быстро она развивается интеллектуально и как глубоко мыслит.

— Итак, ты хочешь стать писателем, — сказал Малкольм, глядя на нее через стол. — Предлагаю себя в качестве личного редактора.

В его голове заискрились фантазии о предстоящей совместной работе, в ходе которой они становились бы все ближе друг к другу. Вот он сидит за столом, читая ее рукопись, а она смотрит через его плечо, наклонившись так, что касается его грудью. На ее платье глубокое декольте. Он поворачивается и прижимается губами к ее нежной коже. Привлекает ее к себе, прижимает к своей груди, чувствуя ее соски под тонкой тканью…

— Малкольм!

Он вздрогнул от звука ее голоса:

— Да, Меган?

— Я хотела бы обсудить с тобой несколько других моих будущих статей.

— Начинающие писатели допускают ошибку, когда затрагивают малознакомые им темы. Почему бы тебе не написать что-нибудь о моде?

— Мне не интересны традиционные обозрения журнала «Гуд хаускипинг».

— Ну, я больше подумывал о фешенебельном «Вог»…

— У меня много дорогих вещей, но я вовсе не собираюсь о них писать. Я хотела бы выбирать для статей общечеловеческие темы, писать о людях, об их характерах… Господи, да в Санта-Фе приезжает столько знаменитостей, о которых я могла бы собрать материал! Меня также интересует, к каким результатам в будущем может привести нынешнее состояние финансового рынка, «сухой закон» и так далее.

Малкольм не поставил бы и ломаного гроша на то, что новичок сможет пробиться в журнал с первой попытки. Но, слушая Меган, он все больше убеждался в наличии у нее «шестого чувства» в выборе тем, которые могут заинтересовать любого издателя, если, конечно, ее возможности соответствуют амбициям.

Со временем она, наверное, сможет написать удобочитаемый очерк; но у него были серьезные сомнения в ее способности проанализировать влияние настоящего на будущее. Черт возьми, он и сам вряд ли взялся бы за такую задачу. Тем не менее Малкольм не собирался ее разочаровывать, особенно принимая во внимание тот факт, что совместная работа может помочь их сближению. В свое время он сам получал немало отказов от издателей и знал, с какими трудностями ей придется столкнуться. Ему нужно быть поблизости, когда эти трудности начнутся, чтобы утешить ее.

Она поднялась, давая этим понять, что разговор окончен. И Малкольм осознал, что слишком был занят собственными мыслями, чтобы внимательно ее выслушать.

— Пойдем лучше на конюшню, — сказала она. — Джордж, вероятно, уже беспокоится, куда это мы запропастились.

Хотя Малкольм больше рассчитывал на то, что они посидят еще вместе, разговаривая, немного флиртуя, поддразнивая друг друга намеками и двусмысленностями, — первая и необходимая фаза игры перед тем, как затащить женщину в постель, — он с готовностью исполнил желание Меган.

Когда они подошли к конюшне, солнце уже прошло зенит. Был великолепный нежаркий день, на голубом небе кудрявились барашки облачков. Через двор к ним подбежал радостный Блэкджек. Малкольм подумал про себя, что даже смешно, как пес привязался к Меган, учитывая их прежние отношения.

— Добрый день, сеньор, сеньора, — сказал Джордж, выходя из конюшни.

Их ожидали две оседланные лошади. Кобыла по кличке Дансе принадлежала Меган. Когда Малкольм взглянул на другую, его лоб покрылся испариной. Это был арабский жеребец Дункана Эскалибур. Конь, привязанный к столбу, дергал головой, пытаясь отвязаться, вскидывал крупом и рыл землю копытами. Джордж обычно седлал для Малкольма пятнадцатилетнего мерина Теннесси-Уокера, когда Дункан и Меган несколько раз приглашали его раньше на верховую прогулку.

Малкольм вопрошающе взглянул на Джорджа:

— А где Уокер?

— Он утром расковался, сеньор.

— Надеюсь, ты не думаешь, что я залезу на это страшилище? — Малкольм указал на жеребца.

— На Эскалибуре поедет сеньора, — ответил Джордж.

Малкольм перевел дух, когда Джердж подал ему поводья Дансе.

— Ты уверена, что хочешь покататься? — спросил Малкольм у Меган. — Я не очень разбираюсь в лошадях, но этот жеребец выглядит опасным.