"Темные силы" - читать интересную книгу автора (Топильская Елена)

5

На следующий день Горчакова пришлось вести на работу за ручку; он упирался и чуть не плакал.

Но прокурор, к нашему удивлению, сделал вид, что ничего не произошло. Да в общем, это и понятно: что такого особенного произошло по сравнению с текущими проблемами прокуратуры?

Я с самого утра пришла к начальнику с рапортом о вчерашних событиях, как он приказывал. По радио еще звучали сигналы точного времени — девять часов утра, а у него уже сидела наша новоиспеченная заместительница прокурора по общему надзору, Лариса Кочетова. Они с прокурором обсуждали пути оптимизации работы общего надзора. Прокурор мельком глянул на меня, еле подняв глаза от бумажки с перечнем мероприятий, и кивнул на соседний с Лариской стул, — мол, присаживайтесь и подождите.

Я послушно присела и поневоле стала слушать их содержательный диалог.

Идеи нового начальства заключались в том, чтобы максимально приблизить прокурорский надзор к нуждам народа. То есть, если у кого-то потек кран, прокурор должен немедленно выехать к месту протечки и обеспечить ремонт. А если сантехник занят, то, вероятно, починить кран самому, или, на самый крайний случай, закрыть течь своим прокурорским телом.

А что, в развитых странах полицейские даже роды принимать умеют. Почему бы нашим прокурорам не научиться ну, если не роды принимать, то хотя бы менять прокладки в кранах, все больше толку будет от прокуратуры. А там, глядишь, дойдем и до оказания населению медицинской помощи и тушения пожаров. Интересно, читал ли наш новый прокурор Закон Российской Федерации «О прокуратуре», где черным по белому прописаны все цели и задачи прокуратуры, все права и обязанности прокурорских работников? Спору нет, протечки ликвидировать надо, но почему бы этим не заняться коммунальным службам? Почему-то работники жилищно-коммунального хозяйства не бросаются нам на помощь проверять материалы и расследовать уголовные дела…

Лариска же, судя по всему, лишними вопросами не задавалась, а старательно записывала мудрые руководящие мысли. Она несколько месяцев назад поддалась на провокацию шефа, Владимира Ивановича, который тогда еще не думал, что уйдет, и согласилась стать замом прокурора, поменять свой уголовно-судебный надзор на общий. Только-только ее аттестовали —выяснилось, что шефу не продлили контракт по возрасту; а после его ухода Лариска не стала дергаться и решила досидеть до своей пенсии в должности зама прокурора. Кто ж знал, что за свое тщеславие ей придется так дорого расплачиваться!

— Да. И вот еще, пока не забыл, — сказал прокурор, надиктовав своей заместительнице добрую половину блокнота. — Я к гостинице своей подъехать не могу.

Лариса вопросительно подняла на него измученные глаза.

— Там канаву какую-то раскопали, так не проехать. Приходится вылезать из машины и пешком идти до гостиницы. Вы проверьте, что за канава, и вот что: надо бы ее закопать.

Лариска обреченно кивнула и записала что-то в блокнот. На столе у прокурора зазвонил телефон. Прокурор снял трубку, отрывисто проговорил:

— Да! Слушаю! — коротко бросил в трубку несколько междометии и припечатал ее к аппарату, одновременно черкнув что-то на листке бумаги и подвинув этот листок к Кочетовой.

— Хорошо, что вы еще не ушли, — обратился он к Лариске. — Это из городской звонили, из управления общего надзора. Старший прокурор жалуется, что у знакомых его, перед домом, траншею какую-то копали и, видимо, задели телефонный кабель. Траншею потом зарыли, а телефон у них так и не работает. Вы уж разберитесь, пусть траншею раскопают и посмотрят, что там с кабелем, вот адрес.

Лариска снова кивнула и застрочила в блокноте. Я краем глаза заглянула ей через плечо; там торопливым Ларискиным почерком было написано: «Канава — закопать. Траншея — раскопать»…

Наконец Лариска была отпущена с аудиенции, и я поежилась, ожидая, что вот сейчас суровый прокурор примется за меня. Моя проблема с психом показалась мне вдруг такой незначительной на фоне грядущих раскопок канав и траншей, что я устыдилась. Но прокурор, видимо, уже истощил свои душевные силы на ниве общего надзора; взяв у меня рапорт, он пробежал его глазами и милостиво кивнул, — свободна, мол.

— Поторопите Горчакова, — кинул он мне вслед.

Я вылетела из прокурорского кабинета, не веря своему счастью, и прислонилась к притолоке с наружной стороны двери, чтобы перевести дыхание. Интересно, почему этот новый начальник оказывает на меня такое… как бы это выразить… парализующее действие? На меня, пережившую столько дворцовых переворотов и катаклизмов, уже научившуюся спорить с начальниками, а если убедить их не удавалось — то все равно поступать так, как я считаю нужным. Да что там, я даже говорить научилась все, что хочу, а это будет покруче, чем поступать на свое усмотрение, вопреки воле начальства. Я знаю, кое-кто из моих коллег умеет плевать на политические интересы и делать все по закону, несмотря на толстые намеки руководящих товарищей, однако если требуется просто сказать то, что думаешь, у них сразу горло перехватывает.

Рядом со мной кто-то шумно вздохнул; скосив глаза, я увидела Лариску, притулившуюся в самом углу приемной. Она грустно смотрела в свой блокнот.

— Маш, — позвала она слабым голосом, — ты не помнишь, я правильно записала? Канаву закопать, траншею — раскопать? Или наоборот?

Я присела рядом с ней и приобняла ее за плечи.

— Лариска, зачем тебе все это надо? «Траншею закопать, канаву раскопать»? Ты же юрист, а не шпалоукладчица.

— Хорошо тебе говорить, — вздохнула она. — Ты замужем, а я одна своего тяну, и мама больная на мне. Еще два с половиной года помучиться, и все. Хоть прокурорскую пенсию заработаю. Ты же знаешь, я на вечернем училась и в суде работала, секретарем судебного заседания. Говорили мне нормальные люди, иди в судьи, а я все — обвинение хочу поддерживать, в прокуратуре хочу работать. Вот и напоролась.

— Чего — напоролась?. — возразила я. — Ты замечательный была гособвинитель. Тебя судьи на руках носили. И следователи тоже.

— А! — отмахнулась Лариска. — Я про это уже забыла. И потом, опять заговорили про то, что поддержание гособвинения отдадут в Министерство юстиции. И что бы я делала?

— Ушла бы в Министерство юстиции, — пожала я плечами. На самом деле, регулярно вспухающие слухи о реформировании прокуратуры, о передаче следствия в особый комитет, о разгоне надзоров, о делегировании другим органам чисто прокурорских функций вроде поддержания обвинения в суде, а главное — шараханья руководства прокуратуры от тридцать седьмого года к девяносто третьему и обратно сделали свое дело: хорошо почистили прокурорские ряды от опытных и грамотных людей, которым надоело балансировать между совестью и приказами Генерального и все время, несмотря на качество и количество работы, ждать увольнения.

— Ну да, в моем возрасте только туда-сюда бегать. Так вот, я когда факультет закончила, сразу рванула в прокуратуру. А моя судья мне звонит и говорит, прямо захлебываясь: ой, Лариска, счастливая ты, у тебя пенсия будет целых сто пятьдесят рублей! Представляешь? А мне тогда до пенсии было как до царствия небесного. Зато теперь я ее поняла.

— Ты ж не выдержишь еще несколько лет.

— Выдержу, — невесело усмехнулась она. — Мы все очень многое можем выдержать, с нашей-то закалкой. Ладно, что с тобой-то стряслось? Опять кто-то наехал?

Я в двух словах рассказала Лариске про вчерашние события. Она искренне посочувствовала, захлопнула блокнот и пошла себе доживать до пенсии. А я еще поколдовала над книгой учета ухода: мне предстояло сочинить и записать туда легенду о том, где я буду проводить время сегодня с часу до позднего вечера. Мы вчера договорились, что некоторые мероприятия по психу можно поручить мне. Например, показать Библию кому-нибудь в церкви (я слабо представляла, кому; разве что зайти в первую попавшуюся церковь и представиться, а потом завести разговор о книге с пометками), и определиться, что означают рисованные закорючки на полях псалмов. Мигулько с Гайворонским взяли на себя четверых женщин, чьи портреты носил у сердца псих, Синцов собрался в область — раскапывать все, что можно, про детские и юношеские годы Паши Иванова, Лешка Горчаков пока оставался не у дел и был на подхвате. На него возложили обеспечение моей безопасности, поскольку вечером, в обстановке строгой секретности, нам предстояло переехать к Сашкиным родителям — от греха подальше.

Вернувшись к себе в кабинет, я открыла сейф и зачем-то стала перекладывать папки с уголовными делами, — наверное, чтобы успокоиться, потому что эти папочки, особенно сложенные по порядку, обычно возвращали мне душевное равновесие. Убедившись, что с делами полный порядок, я вынула из самого низа пачки толстую «корочку» с хозяйственным делом, невесть как затесавшимся в мои убои и прочие преступления против личности. Наверное, Лешка тогда болел, шеф передал мне дело на время, а потом я пожадничала и не стала отдавать дельце в чужие руки.

«Корочка» навела меня на мысль, что можно поменяться с Горчаковым: отправить его с Библией за консультацией к святым отцам, а я в это время съезжу с Синцовым в область. Как раз по этому делу мне давно нужно было именно в тот город, откуда происходил маньяк. Славно; и придумывать ничего не надо, запишу в журнал, как есть.

Я дернулась в дверь горчаковского кабинета, но она была закрыта.

А, ладно; на всякий случай я сунула Библию в сумку и через сорок минут уже ехала в машине рядом с Синцовым.

Манера его вождения ничуть не изменилась; в городе мы лавировали среди транспортных потоков, чудом просачиваясь между грузовиками и трамваями, объезжали по встречной тех, кто не особо торопился, и умудрялись юркнуть в еле заметное пространство в своем ряду ровно за секунду до, казалось бы, неминуемого лобового столкновения. Так что я вздохнула с облегчением, когда мы вырвались на пригородную трассу и помчались, не сдерживаемые больше встречными и попутными. О делах мы с Андреем упорно не говорили, а полдороги и вовсе молчали. Он был не то чтобы сосредоточен на дорожной обстановке, нет, он сам неоднократно говорил: «Вожу, как дышу», знаки и сигналы светофора воспринимал скорее подсознанием, чем сознанием, а просто думал о чем-то своем, да и я, открыв окошко, наслаждалась свежим ветерком и запахом молодой травы, и мне не хотелось ничего обсуждать. Вообще Синцов из тех людей, у которых есть такое незаметное достоинство — с ними можно комфортно молчать. И только с возрастом понимаешь, что твои лучшие друзья — как раз из этих людей.

Из-за поворота выскочила стайка юнцов на мопедах. Синцов ловко объехал их и чертыхнулся:

— Путаются под ногами…

Юнцы же умчались на рычащих агрегатах, хохоча и что-то выкрикивая, и я засомневалась, что они нас вообще заметили.

Я фыркнула, потому что вспомнила, что Мой балбес второй год бредит мотороллером. В прошлом году он как с ума сошел, стал клянчить: «Мама, купи мне мотороллер!», а увидев агрегат, стоящий на улице, начинал вокруг него ритуальные пляски, и лицо у него светилось одухотворенным светом, как у дикаря, перед которым вдруг возник вожделенный фетиш, прежде являвшийся лишь в волшебных снах. Мне-то этот пресловутый мотороллер представлялся самоубийственной машиной, и все вокруг рассказывали страшилки про подростков, не успевших отъехать от дома и поломавших окрестные деревья и собственные руки-ноги. Мой же сын, в ответ на пересказ этих травматологических страшилок, с пылом заверял меня в том, что он намерен скрупулезно соблюдать правила дорожного движения и вообще, сев на мотороллер, будет осторожен, как шпион в тылу врага. Я ломалась и раздумывала.

У Хрюндика же теплилась надежда на то, что я все-таки соглашусь и куплю ему этот фетиш, пока он не совершил досадный прокол. Мы куда-то ехали на горчаковском драндулете; всем выводком — я и Сашка сзади, а Хрюндик на переднем сиденье, рядом с нашим водителем, и всю дорогу ныл:

— Почему мы так медленно тащимся? И вообще, нельзя так скучно ехать! Дядя Леша, поехали по встречке, хоть какое-то развлечение! И скорость прибавьте, мы же не на ишаке едем! А слабо сделать двести тридцать? Ну, хоть двести двадцать!

Так он гундел до тех пор, пока мой муж не подал негромкую реплику:

— И это говорит человек, который просит купить ему мотороллер!

Гошка мгновенно скис и заткнулся. Потом стал горячо заверять нас, что это он так неудачно пошутил, но Стеценко был беспощаден:

— Нет уж, слово не воробей, обнаружил ты свое истинное лицо…

Я рассказала эту историю Синцову, но он посочувствовал не мне, а Хрюндику.

— Я тоже не понимаю, как можно ехать медленно, — и тут же втопил так, что у меня заложило уши.

Мы со свистом мчались мимо куцых придорожных лесочков, лысых колхозных полей, безлюдных деревушек, и если бы кто-нибудь приличный, не из правоохранительных органов, спросил, о чем я думаю, глядя на родимый край, он был бы очень удивлен, поскольку я машинально прикидывала, сколько трупов, о которых не знает милицейская статистика, покоится на этих бескрайних угодьях, и насколько удобно, угрохав кого-нибудь в городе, отвезти тело сюда и прикопать в ближайшей канаве, чтобы оно истлело, никем не найденное. Ведь ни дачники, ни колхозники тут не гуляют, судя по тому, что сейчас разгар рабочего дня, а ни души не видно; ни грибы, ни ягоды на этих зараженных ядохимикатами почвах не растут, водители проезжающих машин тут не останавливаются, разве только по нужде, но ради этого они не будут скакать по канавам, потому что прятаться не от кого, транспорт тут ходит с периодичностью редкого городского трамвая в час пик. О, сколько нам открытий чудных готовит заблудившийся на здешних просторах бульдозер, или сумасшедший грибник, вышедший из лесного массива и увязший по колено в грязной пахоте… Тем более, что концов по убийствам упрятанных тут жертв не найти даже самым классным сыщикам, если только не поможет счастливый случай.

Представьте, что пытливым туристом случайно выкопана из болотистой почвы чья-то берцовая кость. Если он не бросил ее тут же в ужасе и не бежал оттуда сломя голову, а зачем-то понес находку в местную милицию, сюда приедут раздраженные опера и без всякого удовольствия извлекут из стихийного захоронения остальные части скелетированного трупа, соберут их в кучку и сдадут на экспертизу. А не менее раздраженный от пустой работы эксперт наковыряет какую-нибудь дырочку в черепе, не предусмотренную природой, — и нате вам, завертелось. Прокуратура возбудит уголовное дело по факту убийства, а что делать операм, если они не знают даже, когда в местном болоте был закопан труп, этим летом или пару лет назад, а уж тем более откуда его привезли и как звали потерпевшего.

Все это тайна, покрытая мраком, и таковой останется, если только кто-нибудь из городских следователей не начнет разыскивать конкретного человека, проверять все неопознанные трупы, случайно не обнаружит опознавательную карту на этот труп, и не прикинет на своего потеряшку, а дальше все — опять же случайно — пойдет в цвет. Но теперь таких дотошных следователей мало, в нынешней профессиональной среде не принято самолично трудиться — копаться в опознавательных картах, лопатить сводки, не барское это дело. Нынешние следователи ограничиваются тиражированием запросов со стандартным текстом, на которые им присылают такие же стандартные ответы, и неизвестно, что труднее — обнаружить труп в пригородной болотистой почве или найти сведения о нем в пучине курсирующих между подразделениями типовых бумажек.

— Чего приуныла, Маша? — спросил Синцов, даже не глядя в мою сторону, и я в который раз поразилась, как чутко он улавливает настроение.

Интересно, что это, флюиды какие-то, витающие в воздухе? Телепатия? Интуиция?

— Думаю про то, как все вокруг разъедает профанация, — нехотя ответила я.

Синцов хмыкнул.

— Небось, смотришь на придорожные канавы и прикидываешь, сколько трупов здесь закопано? И безо всяких перспектив раскрытия?

Вот откуда он узнал, о чем я думаю? Или, может быть, у старых следственно-оперативных ищеек настолько стандартное мышление, что нетрудно догадаться: при взгляде на любой объект они думают о трупах, потому что, как в бородатом анекдоте, они всегда об этом думают?

— Просто я сам всегда смотрю на эти канавы именно в таком ракурсе, — пояснил Андрей в ответ на мой незаданный вопрос, лишний раз продемонстрировав свою интуицию. — Смотри, тут и днем пустынно. А ночью? Фонарей на этом участке дороги нет, трасса не освещается. Главное — проскочить посты ДПС с трупом в багажнике; а проскочил, выбирай место, тормози, выкидывай труп и следуй дальше по своим делам. Главное, чтобы не нашли его в ближайшую неделю. А никто его и не найдет, особенно если снежком припорошит. Или, как сейчас, травка вокруг заколосится. А если и найдут — поди установи связь между неизвестным покойником, невесть откуда то ли привезенным, то ли принесенным, и группой товарищей, на неделе смотавшихся в область за свежей рыбой. Или за картошкой.

— Тьфу, Андрюха, — я поморщилась, — напомнил мне о психе.

— И о пропавших дамах? Которые из газет? — не удивился Синцов. — Пока рано думать, что они тоже тут упокоены. Пока расслабься, Маша. У ваших ребят к вечеру уже должна быть информация. На обратном пути заедем в РУВД.

— Думаешь, успеем? Мне еще переезжать сегодня.

— Куда переезжаешь?

— К родителям Сашкиным. На первое время.

— А потом?

— А потом вы психа этого обезвредите.

— А мы его уже обезвредили, не беспокойся. Из больницы не убежит.

— Андрюша, ты же сам говорил, что этого психа кто-то дергает за ниточки, — напомнила я. — А их-то, тех, кто дергает, еще никто не обезвредил.

— Не всё сразу, Маша, — Синцов, держа руль одной рукой, второй похлопал меня по плечу. — И вообще, может, не так все страшно. Может, этот Иванов — заурядный одиночка. В черепную коробку к нему не залезешь, что там творится, одному богу известно. Это для нормальных людей логика работает, и их поступки можно просчитать и оценить с точки зрения здравого смысла. А с психами такое не проходит.

— Хочешь сказать, что мы его переоценили?

— Может быть, может быть. Или недооценили.

Синцов снял руку с моего плеча и взялся за руль, поскольку мы въехали в населенный пункт. Судя по кирпичным домам, псевдорусским ресторанам и высотной трубе, плевавшейся удушливым смогом, мы были у цели в районном центре, концентрирующемся вокруг градообразующего предприятия. Там, где провел свои детские и юношеские годы Павел Иванов, странный молодой человек, который собирался уничтожить меня только за то, что я уже была другому отдана; а может, и не собирался, а только хвастался, что, впрочем, его тоже не красит.

Глотнув местного воздуха, я плотно прикрыла окно в машине. Градообразующее предприятие распространяло по округе такую вонь, что меня, уж на что привыкшую к запаху несвежих трупов и протухших вещдоков, не на шутку затошнило. Насколько я знала, это предприятие вовсе не специализировалось на производстве рыбных консервов или переработке костей, но запах опрокидывал все мои представления.

Несмотря на то, что стекла в машине были плотно задраены, я старалась дышать ртом и через окно с удивлением наблюдала, как по улицам городка спокойно ходят местные жители, вовсю дыша носом, улыбаясь, разговаривая и, судя по всему, чувствуя себя неплохо. Хоть я и слышала, что к любому запаху, включая запах керосина, человек адаптируется всего за три минуты, здешняя атмосфера нарушала все законы природы. Правда, еще я слышала, что в свое время, после, нескольких лет применения ДДТ в народном хозяйстве, появилась популяция насекомых, нечувствительных к этому химикату; очевидно, здесь, в этой местности, вывелась популяция людей, невосприимчивая к вони, и кто знает, какие мутации психики повлекло это за собой.

Конечно, сначала следовало представиться в милиции. Синцов довольно быстро нашел особнячок, в котором располагался отдел внутренних дел, и мы поднялись в уголовный розыск. Там, несмотря на то, что не наступило еще обеденное время, вовсю шло распитие спиртных напитков при распахнутых настежь дверях, но похоронные лица оперов и руководящего состава не наводили на мысль о каком-то локальном празднике, а их приличные одежды и щедро накрытый стол свидетельствовали в пользу того, что пьют они по поводу, а не просто потому, что все поголовно — алкоголики.

Синцов, найдя глазами самого крупного и представительного участника этой грустной пьянки, интуитивно почувствовал в нем начальника и не ошибся. Начальник, не вставая из-за накрытого стола, протянул Синцову руку и поклонился мне, а потом жестом пригласил разделить трапезу.

Трапеза сразу выдавала областную принадлежность уголовного розыска: роскошная свежекопченая рыба, издающая на разломе сдержанное перламутровое сияние, огурчики и помидорчики явно только что с грядки, пучки ядреного зеленого лука и пышный укроп. Судя по всему, местная экологическая обстановка огородным культурам и речной живности шла только на пользу.

Нам быстро разложили закуску на бумажные тарелочки и поторопили — мол, присоединяйтесь.

— За что пьем, друзья? — спросил Синцов, поднимая наполненную каким-то вкусным самогоном рюмку.

Друзья помолчали, потом без всяких тостов опрокинули свои рюмки и принялись мрачно хрустеть зеленым луком.

На поминки не похоже, думала я, стараясь не дышать, поскольку даже в закрытом помещении не удавалось забыть о местном гиганте индустрии. День зарплаты вроде тоже не сегодня. Наконец начальник посмотрел на часы, забросил в рот молодую гладкую луковку и встал:

— Пардон, но мне в прокуратуру, Воцарилось гнетущее молчание, и в этой тишине начальник грузно прошагал вдоль стола по кабинету, скрипя начищенными ботинками, тяжело вздохнул напоследок и скрылся за дверью. Опера тут же налили и. выпили еще по одной, после чего один из местных оперов придвинулся ближе к Синцову и поведал, за что пьем.

— У вас, небось, прокуратура тоже зверствует? — предварительно спросил он, покосившись на меня.

— Маша — нормальный человек, она не виновата, что в прокуратуре работает, — успокоил его Синцов.

Тогда опер, все же время от времени искоса на меня взглядывавший, рассказал, что их прокуратура, по заданию Генеральной, рьяно взялась за выявление преступлений, сокрытых от учета.

В принципе, и наш милицейский надзор совершал рейды в отделы милиции», помощники прокурора по заданию руководства дежурили там с целью недопущения необоснованных отказов в приеме заявлений. Но тут, в области, подошли к делу творчески.

Прокуратура вышла не только в дежурные части отделов милиции; согласно утвержденному в верхах плану, помощники прокурора десантировались на местный базар, интересуясь у торговцев, не было ли случаев, когда милиционеры не принимали мер по их заявлениям о преступлениях. Торговцы оживились, и много застарелых неприязней повлияло на собранный прокурорами компрометирующий материал. Но и это был еще не апофеоз.

Люди в синих мундирах, чувствуя, что городских показателей им не перекрыть («у нас же деревня, мы тут все свои, поэтому особо-то резко стесняемся заявителей посылать, вот им и не набрать отрицательных примеров»), проявили чудеса изобретательности и отправились по школам: опрашивать детишек, не отбирают ли у них деньги, не воруют ли вещи, и если да, то реагирует ли милиция на такие сообщения. Видимо, и тут дело обстояло совсем плохо, нужная статистика все не набиралась, пока прокуроры не раскопали мальчика-второклассника, у которого зимой из школьной раздевалки пропала шапочка.

— А ты родителям рассказал про то, что шапочку украли? — спросили добрые дяди с прокурорскими погонами.

— Рассказал, — кивнул мальчик.

— А они в милицию заявляли? — допытывались правдоискатели.

— А чего им заявлять, — неосмотрительно удивился пацан. — У меня же папа — начальник уголовного розыска.

— Как ты думаешь, что прокуратура сделала? — горько поинтересовался местный опер у Синцова.

Я уже догадалась, но благоразумно помалкивала, боясь вслух произнести свои догадки.

— Прокуратура проверила, не возбуждено ли дело о краже шапочки, — наперебой стали рассказывать присутствующие, — обнаружили, что дела такого нет, и заявления даже не поступало, и…

— Возбудили уголовное дело на папу мальчика, начальника уголовного розыска, за сокрытие преступления.

— Знаешь, как обосновали? Рассудили, что пацан к нему обратился не как сын к отцу, а как гражданин к сотруднику милиции.

— Вон, Митрич наш пошел в прокуратуру на допрос. Может, сегодня и обвинение предъявят.

— Спасибо, что под стражу не взяли.

После этих слов опера дружно наполнили рюмки и хором выпили за здоровье Митрича. Мне стало не по себе. Я, наверное, впервые в жизни застыдилась, что работаю в прокуратуре.

— Ну, а у вас чего? — дошло наконец дело и до наших проблем.

Синцов осторожно рассказал про наш интерес. Опера оживились.

— Чего, Пашка Иванов у вас засветился?

— Давно его тут было не видно, с зимы, да? — А с тех пор, как благодетель его когти рванул.

— Он парень безобидный, и справочка есть.

— Эй, вы чего? — наклонился ко мне мой сосед, наверное, уловив с моей стороны некоторый скепсис по отношению к такой характеристике Паши Иванова. Да что там скепсис; видимо, такая гамма чувств отразилась на моем лице, что теперь уже все опера уставились на меня.

— Ничего, — наконец ответила я. — Он тут никого не поджигал?

— Поджигать не поджигал, — медленно ответил мой сосед по столу. — А что, хлестался, что ли? Было с ним такое, чуть что, сразу намекал, что недолго и на воздух взлететь.

— Да-а? — я уже не скрывала скепсиса. — И что? Кто-нибудь взлетал?

— Да ладно, — отмахнулся мой собеседник, —не надо делать из Пашки-дебила террориста-смертника. Кого он может взорвать? Кишка тонка.

— Но вообще, взрывчатка у него была, — неохотно признал другой опер. — Была. Мы сколько у него изъяли в прошлом году? Килограмма три, так?

Все закивали головами.

— Изъяли взрывчатку? И дело не возбуждено?

— А что толку возбуждать? — заговорили они наперебой. — Тут у каждого в сарае по мешку взрывчатки, рыбу глушить. И у нас имеется, что ж мы, суки, что ли, сами глушить будем, а у народа отнимать? Иначе у нас тут не прожить, комбинат наш, сами знаете…

Уж это-то я знала хорошо, под этим предлогом и приехала. Комбинат загибался; хоть он и вонял, как сволочь, отравляя окружающую атмосферу, но уже из последних сил. Оборудование им уже не принадлежало, сырье покупать было не на что, рабочие чаще проводили время в пикетах, чем на своих рабочих местах, забыв, что такое получать зарплату в кассе предприятия.

А все потому, что на комбинате было провернуто неординарное мошенничество, к которому никто не знал с какого боку подступиться. Уже на всех уровнях советовались, что делать, но мнения разделились: одни кричали, что состав тут бесспорный, другие — что состав тут, конечно, есть, но нам его не доказать никогда, а это равносильно тому, что состава никакого нет.

Правда, посидев в этой удушающей атмосфере, я стала потихоньку склоняться к мысли, что если такой вонючий комбинат закрылся из-за того самого мошенничества, то и слава богу, и привлекать за это кого-то у меня руки не поднимутся.

Наконец стол опустел, опера споро собрали тарелочки, помыли рюмки, и кабинет принял рабочий вид. Почти все разошлись по своим местам, а хозяин кабинета стал тихо о чем-то шушукаться с Синцовым.

Я их не слушала, потому что попросила разрешения позвонить на комбинат и была сосредоточена на разговоре с главным инженером. Поскольку именно он был инициатором возбуждения уголовного дела, строчил жалобы во все инстанции и обивал пороги, он завопил от радости и тут же предложил прислать машину, чтобы доставить меня в самое сердце этого зловонного монстра и все показать на месте. Допрос его в деле имелся, но место событий посмотреть всегда интересно, поэтому я согласилась. Синцов остался в отделе, а я с помпой села в черную раздолбанную «Волгу» и отправилась на свидание с главным инженером, подпрыгивая вместе с машиной на ухабах.

По дороге мы миновали старинную церквушку, правда, в очень хорошем состоянии, и я мысленно отметила, что на обратном пути в отдел обязательно заскочу сюда, раз уж изъятая у моего обидчика Библия была при мне. Я даже открыла ее и пролистала, в который раз обратив внимание на необычный краситель, которым были нацарапаны на полях значки. И не иероглифы, и не арабская вязь, и не латиница, и не просто рисунки —все эти каракули, смысла которых я уловить не могла, были какого-то странного красно-бурого цвета. Очень похожие на выцветшую кровь. Но я отогнала эту мысль. Это было бы слишком.