"Возвышение Криспа" - читать интересную книгу автора (Тертлдав Гарри)

Глава 3

Однажды, вернувшись с поля жарким летним вечером, Крисп увидал кучку деревенских женщин, в том числе свою мать и сестер, обступивших коробейника, который демонстрировал коллекцию медных котелков.

– Ей-ей, они прослужат вам всю жизнь, дамы! Лед меня побери, если вру! – приговаривал торговец.

Он стукнул по котлу своим посохом. Женщины аж подскочили от звона. Коробейник поднял котелок:

– Видали? Ни единой вмятинки! Сработаны на совесть, как я уже сказал. Не то что дешевые поделки лудильщиков, которых в наши дни развелось как собак. И не так уж дорого, кстати. Я прошу за них всего три серебряных монеты, восьмую часть золотой…

Крисп помахал Евдокии, но она его не заметила. Ее, как и всех остальных, заворожила болтовня разносчика. Крисп, слегка обиженный, пошел дальше. Он до сих пор не мог привыкнуть к отсутствию Евдокии в доме, хотя она вышла замуж за Домока год назад. Ей уже исполнилось восемнадцать, но Криспу приходилось делать над собой усилие, чтобы не думать о ней как о маленькой девочке.

Впрочем, чему удивляться? Ему самому стукнуло двадцать один, однако деревенские старики по-прежнему звали его «пареньком».

Никто не обращает внимания на перемены, пока они не стукнут тебя по башке, подумал он, невесело усмехаясь.

– Дорогие дамы, эти котелки… – Коробейник вдруг издал тонкий писк, не входивший в программу рекламной речи. Кровь подступила к его загорелым щекам. – Простите, дамы, простите великодушно!

Его отступление к лесу вскоре сменилось позорным бегством.

Женщины сочувственно закудахтали. Криспу пришлось собрать всю силу воли, чтобы не прыснуть со смеху.

Через пару минут разносчик вынырнул из кустов и, задержавшись у колодца, напился из ведра.

– Пардон, дамы, – сказал он, вернувшись к своим котелкам.Меня что-то маленько понос пробрал. Так на чем я остановился?

И он начал расхваливать свой товар с тем же пылом, что и прежде.

Крисп постоял в сторонке, прислушиваясь. Он не собирался продавать котлы, но у него подрастало несколько поросят, откармливаемых для продажи на рынке в Имбросе, а искусство коробейника стоило того, чтобы поучиться.

Но вскоре торговцу пришлось прерваться снова. На сей раз он припустил к лесу со всех ног. Когда он вернулся, вид у него был измученный; лицо из красного сделалось серым.

– Дамы, я бы с радостью рассказал вам еще о своем товаре, но, по-моему, пора приступить к торговле, пока меня снова не прихватило.

Купля-продажа, увы, тоже не принесла ему облегчения. Перерывы в рекламной речи ослабили ее гипнотическое воздействие на женщин, и те принялись торговаться куда упорнее, чем хотелось разносчику. Покачивая головой, он начал грузить котлы на мула.

– Слушайте, останьтесь поужинать с нами, – пригласила его одна из женщин. – Не стоит вам пускаться в дорогу в таком состоянии.

Коробейник слабо улыбнулся и отвесил ей низкий поклон.

– Вы слишком добры к бродячему торговцу. Благодарю вас.

Однако прежде чем он прикончил миску тушеных овощей, ему пришлось еще дважды сбегать опорожниться.

– Надеюсь, он поправится, – сказала вечером Таце Фостию с Криспом.

Наутро деревню разбудил истошный вопль. Крисп выбежал из дома с копьем в руке, гадая, кто на кого напал. Женщина, пригласившая коробейника на ужин, стояла возле его походной постели. На лице ее был неподдельный ужас. Крисп вместе с другими мужчинами подбежал к ней. Неужели этот подонок отплатил за гостеприимство, тем, что попытался изнасиловать ее?

Женщина вскрикнула снова. Крисп заметил, что одежда на ней в полном порядке. Тогда он глянул вниз, на постель, с которой женщина не сводила глаз.

– Фос! – вырвалось у него.

Его замутило. Хорошо еще, что желудок у него был пустой; успей он позавтракать, его бы точно вытошнило.

Коробейник был мертв. Он весь съежился и покрылся синяками; по коже расплылись большие фиолетовые пятна. Вымокшее насквозь вонючее покрывало, казалось, впитало всю жидкость, вышедшую из тела с кровавым поносом.

– Магия, – сказал сапожник Цикал. – Черная магия. – Он начертил на груди солнечный круг.

Крисп кивнул, и не он один. Он не мог себе представить ни одной естественной причины, способной столь разрушительно подействовать на человека.

– Ничего подобного, – заявил Варадий. Борода у него побелела несколько лет назад, но до сих пор Криспу и в голову не приходило назвать его стариком. Однако теперь ветеран не только выглядел на свои годы – у него и голос стал по-стариковски дребезжащим. – Это хуже, чем магия.

– Что может быть хуже магии? – в один голос спросили трое человек.

– Холера.

Для Криспа это был пустой звук. И судя по тому, как остальные сельчане закачали головами, им тоже было невдомек, что такое «холера». Варадий их просветил:

– Я видел ее всего однажды, благодарение благому богу, когда мы сражались на западе с макуранцами, лет тридцать назад, но одного раза мне хватило на всю жизнь. Она выкосила нашу армию почище трех сражений – да и вражескую, наверное, тоже, иначе они взяли бы нас голыми руками.

Крисп перевел взгляд с ветерана на скрюченные останки коробейника. Ему не хотелось задавать этот вопрос:

– Значит… она заразна?

– Да. – Варадий, похоже, взял себя в руки. – Мы сжигали тела умерших. Это замедляло распространение заразы, по крайней мере так нам казалось. Думаю, этого бедолагу тоже надо сжечь. И сделать еще кое-что.

– Что? – спросил Крисп.

– Как можно быстрее поехать в Имброс и привезти жреца-целителя.

Боюсь, без него нам не обойтись.

Дым от погребального костра, на котором сжигали коробейника, поднимался в небеса. С ним поднимались молитвы сельчан, обращенные к Фосу. Как и четыре года назад, когда пришли кубраты, Станк отправился в Имброс. На сей раз вместо мула он скакал на коне, захваченном у кочевников.

Если не считать его отъезда и черного, выгоревшего пепелища на зеленой траве, жизнь продолжалась как обычно. Возможно, не только Криспа охватывало беспокойство всякий раз, когда приходила пора идти по нужде, но люди об этом не говорили.

«Пять дней», – подумал Крисп. Может, чуть меньше, поскольку на сей раз Станк на коне, а значит, доберется до Имброса быстрее. А может, чуть больше, если жрец не прискачет с такой же скоростью, с какой тогда примчались видесские кавалеристы, – хотя, Фос свидетель, угроза на сей раз была не менее опасной.

Жрец-целитель прибыл утром на шестой день после отъезда Станка из деревни. Холера опередила его на три дня. К тому времени, когда он приехал, сельчане сожгли еще три трупа, в том числе и тело несчастной женщины, пригласившей коробейника остаться.

Больных было еще больше – измученных неукротимым поносом, с посиневшими губами, с холодной и сухой кожей. Одни из них маялись от судорог в руках и ногах, другие – нет. Но всех без исключения несло бесконечным потоком зловонной жижи.

Увидав еще живых жертв холеры, жрец начертил над сердцем знак солнца.

– Я молился, чтобы ваш посланец ошибся, – сказал он, – но, как видно, моя молитва не была услышана. Это и впрямь холера.

– Вы можете вылечить его? – раздался полный страха и отчаяния вопль Зоранны: Ифантий лежал в луже собственных испражнений возле дома. – О, Фос, вы можете вылечить его?

– Если владыка благой и премудрый даст мне силы, – ответил жрец. И, не останавливаясь даже для того, чтобы назвать свое имя, поспешил за Зоранной. Здоровые сельчане побрели следом.

– Его зовут Мокий, – сказал Станк, присоединясь к остальным. – А-яй, как задницу-то натерло! – добавил он, потирая воспаленную часть организма.

Мокий опустился на колени подле Ифантия, который, увидев жреца, попытался изобразить солнечный знак.

– Сейчас это не обязательно, не трать силы зря, – ласково остановил его жрец и, задрав испачканную рубаху крестьянина, положил руки ему на живот. А потом, как и Геласий, лечивший Криспова отца, начал снова и снова повторять символ веры, сосредоточивая всю свою волю и энергию на недвижно лежавшем страдальце.

Открытых ран, как у Фостия, у Ифантия не было. Поэтому увидеть воочию чудесный процесс исцеления на сей раз не удалось. Но Крисп тем не менее ощущал невидимый целительный поток, перетекавший от Мокия к крестьянину.

В конце концов жрец убрал руки и тяжело осел на землю. Усталость глубокими складками изрезала ему лицо. Ифантий приподнялся.

Глаза у него были запавшие, но ясные.

– Воды, – просипел он. – Клянусь благим богом, я в жизни не чувствовал такой жажды.

– Да, воды, – выдохнул Мокий голосом более усталым, чем у только что вылеченного им больного.

Полдюжины сельчан наперегонки бросились к колодцу. Зоранна не выиграла забег, но остальные расступились, услыхав ее слова:

– Дайте мне напоить их. Это мое право.

С гордостью, достойной королевы, она вытащила мокрое ведро, отвязала его и понесла к мужу и Мокию. Они вдвоем почти осушили его.

Жрец еще утирал рукавом синей рясы капли с усов и бороды, когда другая женщина вцепилась в него мертвой хваткой.

– Пожалуйста, святой отец, пойдемте к моей дочке, – взмолилась она сквозь слезы. – Она еле дышит!

Мокий поднялся, кряхтя от непомерного усилия, и пошел за женщиной. И снова крестьяне потянулись за ним. Фостий тронул Криспа за плечо.

– Теперь нам остается только молиться, чтобы он лечил быстрее, чем мы будем друг друга заражать, – тихо сказал он.

Мокий опять добился успеха, хотя второе исцеление продолжалось дольше первого. Жрец, тяжело дыша, лег на землю.

– Ты только глянь на этого беднягу, – шепнул отцу Крисп. – Ему самому нужен целитель.

– Да, но нам он нужен больше, – ответил Фостий и склонился к жрецу. – Пожалуйста, поднимайтесь, святой отец, – сказал он, встряхнув Мокия за плечи. – У нас есть еще больные, которые без вашей помощи не доживут до утра.

– Ты прав, – ответил жрец. Но тем не менее полежал еще несколько минут, а когда встал, то пошел шатающейся походкой, словно пьяный или же предельно истощенный человек.

Крисп думал, что вылечить следующего пациента, маленького мальчика, жрецу не удастся. Ведь человеческие силы небезграничны, а жрец исчерпал их до дна. И все-таки Мокию удалось в конце концов собраться с силами и победить болезнь.

Когда мальчик с детской резвостью вскочил на ножки и начал играть, жрец-целитель выглядел так, словно умер вместо него.

Но в деревне были еще больные.

– Мы понесем его, если понадобится, – сказал Фостий, и жреца действительно понесли к Варадию.

Мокий снова прочел символ веры, голосом таким же сухим, как кожа у больных холерой. Сельчане молились вместе с ним – и чтобы придать ему сил, и чтобы заглушить собственные страхи. Жрец впал в целительный транс, положил испачканные испражнениями прежних пациентов руки на живот ветерана.

И снова Крисп ощутил целебный поток, исходящий от Мокия. Но на сей раз жрец потерял сознание, не успев завершить лечение.

Дышать он дышал, однако привести его в чувство крестьянам не удавалось. Варадий застонал, что-то пробормотал и обгадился снова.

Поняв, что поднять Мокия невозможно, сельчане накрыли его одеялом и оставили в покое.

– Утром, если будет на то воля благого бога, он опять сможет лечить, – сказал Фостий.

Но к утру Варадий умер.

Мокий проснулся, когда солнце уже поднялось высоко на небосклоне. И хотя видесским жрецам предписывалось проявлять умеренность в еде и питье, позавтракал он за троих.

– Целителям разрешено, – пробормотал он, вгрызаясь в медовые соты.

– Никто не будет против, если вы съедите в пять раз больше, святой отец, лишь бы это вернуло вам силы и чудесный дар исцеления, – уверил его Крисп. Все, стоявшие рядом, громогласно его поддержали.

В этот день жрец вылечил еще двоих – мужчину и женщину. Вечером он отважился на третье исцеление, но, как и в случае с Варадием, отключился, не окончив сеанс. На сей раз Крисп был почти уверен, что жрец убил себя, пока Идалк не нащупал пульс.

– Именно об этом и беспокоился мой отец, – сказал Крисп. – У нас так много больных, что мы тянем Мокия за собой.

Он надеялся, что Идалк возразит ему, но тот лишь кивнул.

– Пошел бы ты домой да отдохнул немного, – сказал ветеран. – Тебе повезло – никто из твоего семейства пока не свалился.

Крисп начертил над сердцем солнечный круг. Через несколько минут, убедившись, что Мокия устроили на земле со всеми возможными удобствами, он последовал совету Идалка.

Подойдя к дому, Крисп нахмурился. В их доме, стоявшем на краю деревни, всегда было довольно тихо. Но обычно в нем слышались голоса отца и матери, или голос Таце, учившей Косту готовить какое-нибудь хитрое блюдо. Сейчас он не услышал ничего. И даже дымок очага не курился над крышей.

В груди сразу похолодело, точно сердце присыпало снежной поземкой. Крисп бегом припустил к двери. Распахнул ее – и в ноздри ударила вонь отхожего места, ставшая за последние дни до жути знакомой ему и всей деревне.

Отец, мать, сестра – все они лежали на полу. Фостий был еще в сознании и слабо махнул рукой, прогоняя сына прочь. Крисп проигнорировал его жест, вытащил отца во двор на травку, потом вынес Таце и Косту, гадая про себя, почему беда миновала его одного.

Когда он нагнулся, чтобы поднять Таце, ноги пронзила внезапная боль, а когда вернулся за Костой, руки так свело судорогой, что он еле удержал сестру. И все же Крисп ни о чем не догадывался до тех пор, пока не ощутил внезапного и неудержимого позыва опорожнить кишечник. Он бросился к соседним кустам, но обделался по дороге. Тут до него наконец дошло, что беда его не миновала.

Он раскрыл было рот, чтобы позвать на помощь, и застыл, не издав ни звука. Помочь им мог только жрец-целитель, а он лежал сейчас без сознания где-то между сном и смертью. Если прибежит кто-либо из здоровых соседей, он лишь усилит тем самым риск распространения заразы. Через минуту Криспа вырвало, а затем одолел новый приступ поноса. Скрючившись от невыносимой боли в животе, он побрел назад к своим близким. Быть может, их случай не будет тяжелым. Быть может…

Ощущая все возрастающий жар, он распростился с этой мыслью.

Нестерпимая жажда загнала его в дом, и там он умудрился найти кувшин вина. Но легче от вина не стало, поскольку очень скоро Криспа вывернуло снова.

Он выполз из дома, дрожа и задыхаясь от собственного зловония.

На небе сияла полная луна, такая безмятежная и прекрасная, словно никакой холеры не существовало на свете. Это было последнее, что запомнилось Криспу в ту ночь.

– Хвала Фосу! – где-то далеко-далеко проговорил еле слышный голос.

Крисп открыл глаза и увидел над собой озабоченное лицо Мокия, а за ним – восходящее солнце.

– Нет, – сказал он. – Еще рано. – И тут память вернулась оглушительным ударом по голове. Он попытался сесть. Руки Мокия уложили его обратно. – Моя семья! – выдохнул Крисп. – Отец, мама…

Изможденное лицо жреца помрачнело.

– Фос призвал твою мать к себе, – сказал он. – Твой отец и сестра еще живы. Если будет на то воля благого бога, он даст им силы продержаться до тех пор, пока я оправлюсь и смогу им помочь.

Теперь он позволил Криспу сесть. Крисп попытался оплакать Таце, но обнаружил, что холера так иссушила его тело, что он не в силах выдавить ни слезинки. Ифантий, уже вполне оклемавшийся, протянул ему чашку с водой. Он осушил ее за один присест, как и жрец свою.

Криспу пришлось буквально принудить себя посмотреть на Фостия с Костой. Глаза и щеки у них ввалились, кожа на руках, ногах и лицах натянулась и высохла. Только тяжкое дыхание да непрекращающийся поток поноса указывали на то, что они еще живы.

– Поторопитесь, святой отец, умоляю, – сказал Крисп жрецу.

– Я постараюсь, юноша, обязательно постараюсь. Но сперва…Мокий обернулся, ища глазами Ифантия, – принесите мне, пожалуйста, поесть. Никогда в жизни не чувствовал себя таким истощенным.

Ифантий принес ему хлеба со шпиком. Жрец заглотнул их и попросил еще. Каждый день, с тех пор как пришел в деревню, он поглощал неимоверное количество пищи и тем не менее таял на глазах. Щеки у него, мельком подумал Крисп, впали почти как у Фостия.

Мокий утер со лба пот.

– Жарко сегодня, – проговорил он.

Криспу утро казалось прохладным, но спорить он не стал, только пожал плечами. Поскольку его совсем недавно трепала лихорадка, он не доверял собственным ощущениям. Крисп перевел взгляд с отца на сестру. Как долго они еще протянут?

– Умоляю, святой отец! Вы скоро? – спросил он, до боли сжимая кулаки.

– Погоди чуток, – ответил жрец-целитель. – Будь я помоложе, я бы пришел в себя быстрее. Да пойми, я бы с радостью…

Мокий осекся, и его вытошнило. Учитывая, сколько и с какой скоростью он съел, удивляться этому не приходилось. Потом жрец пустил ветры – громко, как никогда уже не суждено бедному Варадию, подумал Крисп, скорбя о ветеране той маленькой частичкой души, что не терзалась тревогой за близких.

И тут истощенное, усталое лицо жреца исказилось невыразимым ужасом. В первое мгновение Крисп ничего не понял; вонь испражнений, стоявшая возле дома, – вернее, по всей деревне, была настолько густой, что уловить новую добавку было не так-то легко. Но когда жрец испуганно уставился на мокрое пятно, расползавшееся по рясе, до Криспа дошло.

– Нет, – прошептал Мокий.

– Нет, – согласился Крисп, точно их отрицание было сильнее действительности. Однако жрец постоянно возился с жертвами холеры, пачкал руки их поносной жижей, довел себя почти до смерти, исцеляя больных. Так что же могло быть естественнее ответа «да»? И, может, слово «почти» здесь попросту лишнее?

У Криспа мелькнула крохотная надежда. Он схватил Мокия за плечи; даже ослабевший после болезни, он был сейчас сильнее жреца.

– Святой отец! – нетерпеливо прошептал Крисп. – Святой отец, можете вы исцелить самого себя?

– Редко, очень редко дарует Фос такую способность, – отозвался Мокий, – а потом, у меня совсем нету сил…

– Вы должны попробовать! – сказал Крисп. – Если вы заболеете и умрете, деревня умрет вместе с вами!

– Я попробую.

Но в голосе Мокия не было надежды, и Крисп сообразил, что лишь его собственная настойчивость и воля могут подтолкнуть жреца.

Мокий закрыл глаза, чтобы достичь сосредоточенной отрешенности, необходимой для исцеления. Губы его беззвучно шевелились; Крисп вместе с ним нараспев читал символ веры. Сердце его радостно екнуло, когда искаженные болезнью и жаром черты жреца, впадавшего в целительный транс, разгладились и стали безмятежны.

Руки больного потянулись к предателю-желудку. Но не успел он начать, как голова его дернулась. Выражение спокойной уверенности на лице сменилось болью, и жрец изверг из себя все, чем потчевал его Ифантий. Спазмы все продолжались и продолжались, хотя рвать уже было нечем. По рясе снова растеклось бурое пятно.

– Молись за меня, юноша, – пролепетал Мокий, когда наконец слегка пришел в себя. – И за своих родных тоже. Быть может, Фос завершит то, что мне не удалось; не все больные помирают от холеры. – Жрец изобразил над сердцем солнечный круг.

Крисп молился, как никогда в жизни. Сестра его умерла в тот же день, отец – ближе к вечеру. Мокий лежал без сознания. И ночью незаметно тоже умер.

Казалось, прошла целая вечность – а на самом деле меньше месяца, – прежде чем холера наконец отступила. Считая вместе с бедным храбрым Мокием, умерло тридцать девять человек, почти каждый шестой житель деревни. Многие из выживших провалялись в постели еще несколько недель, слишком слабые, чтобы работать. Но хотя рабочих рук стало меньше, работы от этого не убавилось; надвигалась страдная пора.

Крисп трудился в полях, в садах, ухаживал за скотом, стараясь отдыхать как можно реже. Работа отвлекала мысли от невосполнимых утрат. Трудовая лихорадка охватила многих; считанные семьи не оплакивали хотя бы одного покойника, и каждый житель деревни потерял если не родственника, то дорогого ему человека.

Для Криспа ежевечернее возвращение домой было настоящей пыткой.

Слишком много воспоминаний жило вместе с ним в опустелом доме.

Ему постоянно слышались голоса то Фостия, то Таце, то Косты. Он поднимал голову, чтобы ответить, – и снова оказывался один. Это было невыносимо.

Он пристрастился обедать вместе с Евдокией и ее мужем, Домоком.

Евдокию напасть миновала; Домок переболел холерой, но в довольно мягкой форме, – что, в частности, доказало его выздоровление.

Когда, вскоре после окончания эпидемии, Евдокия забеременела, Крисп обрадовался вдвойне.

Некоторые из сельчан начали искать забвения не в работе, а в вине. Крисп за всю свою жизнь не видел такого количества пьяных потасовок.

– Я не могу их винить, – сказал он как-то Ифантию, когда они вместе вышли на борьбу с сорняками, которые буйно разрослись на полях, заброшенных людьми из-за холеры, – но мне надоело разнимать драчунов.

– Нам всем повезло, что их есть кому разнимать, – откликнулся Ифантий. – Ты парень крепкий и драться умеешь дай бог каждому, поэтому никто и не спорит, когда ты велишь им угомониться.

Хорошо еще, что ты не из тех, кто любит покрасоваться своим бойцовским искусством. У тебя на плечах отцовская голова, Крисп, а это большая редкость для такого молодого человека.

Крисп уставился вниз, выдирая из земли кусачую крапиву. Он не хотел, чтобы Ифантий видел слезы, выступавшие у него на глазах каждый раз, когда он думал о своих близких, – слезы, которые он не смог пролить в день их кончины, поскольку был слишком ослаблен и иссушен болезнью.

Немного успокоившись, Крисп переменил тему:

– Интересно, какой урожай нам удастся собрать?

Ни один крестьянин не способен отнестись к такому вопросу без должной серьезности. Ифантий поскреб подбородок, выпрямился и глянул на поле, начавшее менять окраску с зеленой на золотистую.

– Не очень-то большой, – задумчиво произнес он. – Мы и землю не возделали как следует, и людей на уборке будет меньше.

– С другой стороны, едоков нынешней зимой тоже поубавится, – сказал Крисп.

– Боюсь, при нынешнем урожае дожить до весны все равно будет непросто, – ответил Ифантий.

Перспектива голодной зимы замаячила перед Криспом впервые после детских лет, проведенных в Кубрате. Там, из-за жадности кубратов, каждая зима была голодной. Но теперь, подумалось ему, он голодал бы с радостью, лишь бы вместе с родными.

Крисп вздохнул. Увы, это не в его власти. Он поднял тяпку и атаковал очередной сорняк.

– О-хо-хо! – вздохнул Домок, когда на деревенской дороге показался сборщик податей со своей свитой. – Кажись, новенький!

– Да-а, – шепотом ответил ему Крисп. – И с ним не только помощники с тяжеловозами, но и солдаты.

Хуже этого трудно было себе что-нибудь представить. Прежний сборщик податей по имени Забдай навещал деревню годами; порой он даже шел на разумные уступки, что среди людей его профессии было редкостным исключением. Появление же солдат обычно означало, что имперское правительство намерено потребовать больше обычного. А в нынешнем году деревня не могла собрать даже обычную дань.

Чем ближе подъезжал сборщик податей, тем меньше нравился Криспу его вид. Тощий, лицо узкое, с заостренными чертами, на пальцах множество тяжелых колец. Немигающие глаза, которыми он разглядывал деревню с полями, казались Криспу похожими на глазки ящерицы, следящей за мухой. Хотя ящерицы, как правило, охотятся без помощи лучников.

Однако делать было нечего. Сборщик податей разбил свою лавочку посреди деревенской площади. Он сидел на складном стуле под балдахином из алой ткани. За ним солдаты установили императорский иконостас: портрет Автократора Анфима, а слева чуть меньший портрет его дяди Петрония.

Портрет Анфима в нынешнем году тоже был новый, изображавший Автократора с пышной мужской бородой и в алых сапожках, подобающих его высочайшему чину. Но несмотря на это, его изображение сильно уступало по выразительности портрету Петрония. Лицо у императорского дяди было жесткое, умное, волевое, а глаза, казалось, видели даже то, что творилось у него за спиной. Петроний уже не был регентом, поскольку Анфим в свои восемнадцать считался совершеннолетним, однако постоянное присутствие портретов дяди Автократора показывало, кто на самом деле правит Видессом.

Наряду с другими сельчанами, Крисп поклонился сперва изображению Анфима, потом – Петрония, а уж потом представителю императорской власти во плоти. Сборщик податей пару раз кивнул в ответ, склонив голову на пару дюймов. После чего вытащил из деревянной шкатулки, стоявшей слева на земле, свиток, развернул его и начал читать:

«Мы, милостью Фоса Автократор Анфим, с самого начала нашего царствования неустанно радеем о всеобщем благосостоянии, однако не меньше нас заботит и защита государства, вверенного Фосом, владыкой благим и премудрым, нашему попечению. Обнаруженные нами многочисленные задолженности императорской казне ослабляют нашу мощь и препятствуют дальнейшему развитию страны. Недостача поставок, подорвавшая боеспособность имперской армии, привела в результате к тому, что государство страдает от наглых и беспрепятственных варварских набегов. Властью, данной нам свыше, мы намерены исправить нынешнее положение дел…»

Сборщик продолжал в том же духе еще довольно долго. Оглянувшись вокруг, Крисп увидел в глазах соседей тупую скуку. В последний раз он слышал столь велеречивые тирады из уст Яковизия, когда тот выкупал полонян у кубратов. Но та речь, по крайней мере, предваряла счастливую развязку. А эта – весьма и весьма сомнительно.

Судя по тому, как напряженно начали переминаться с ноги на ногу солдаты, словно готовясь к атаке, речь наконец приближалась к своему существу. И действительно, через минуту Крисп услышал:

«А посему все налоги за этот год и до окончания вышеупомянутого чрезвычайного положения увеличиваются на треть и должны быть выплачены золотом или же, в зависимости от времени и места, в каком-либо другом виде, освященном долголетней традицией. Так повелевает милостью Фоса Автократор Анфим».

Сборщик податей перевязал свиток красной ленточкой и сунул его обратно в шкатулку. «На треть! – подумал Крисп. – Не удивительно, что он привел с собой солдат». Он ожидал, что услышит протестующие возгласы, но все вокруг хранили молчание.

Возможно, ему одному удалось проследить за смыслом речи до самого конца.

– Высокочтимый господин, – начал он и подождал, пока сборщик податей остановил на нем свой взгляд. – Высокочтимый…повторил он и снова умолк.

– Меня зовут Малала, – проворчал чиновник.

– Высокочтимый Малала, мы не в состоянии заплатить дополнительную дань в этому году, – сказал Крисп. Увидав, что он набрался смелости возразить, соседи поддержали его кивками. – Нам даже обычную подать и то не собрать, – продолжал Крисп. – Это был трудный год для нас, высокочтимый господин.

– Вот как? По какой же причине? – осведомился Малала.

– У нас в деревне была эпидемия холеры, высокочтимый господин.

Многие умерли, а другие настолько ослабели, что надолго выбились из колеи. Поэтому урожай у нас нынче очень скудный.

Услыхав страшное слово «холера», некоторые чиновники и солдаты нервно зашевелились. Малала же, к удивлению Криспа, разразился смехом.

– А ты не дурак, крестьянин! Придумай болезнь, чтобы оправдать собственную лень, назови ее пострашнее – и сборщики тут же дадут деру, да? Кого другого ты бы, может, и провел, но только не меня. Я слыхал подобные байки.

– Но это правда! – с негодованием воскликнул Крисп. – Высокочтимый господин, вы у нас впервые. Наш бывший сборщик Забдай обязательно заметил бы, скольких знакомых лиц недостает среди нас сегодня!

– Еще одна байка, – зевнул Малала.

– Но это правда! – повторил Крисп.

«Да, господин, истинная правда!» – загомонили сельчане. – «Фосом клянусь, у нас померла уйма народу, и жрец-целитель в том числе…» «Моя жена…» «Мой отец…» «Мой сын…» «Я целый месяц провалялся, какая уж там работа!..»

Сборщик податей поднял руку:

– Это не имеет значения.

– Как то есть не имеет значения? – Крисп, осердившись, нырнул под балдахин Малалы и ткнул пальцем в список, лежавший у того на коленях. – Варадий мертв. Фостий – это мой отец мертв, моя мать и сестра тоже мертвы. Сын Цикала, тоже Цикал, мертв… – И Крисп продолжил чтение скорбного списка.

Но Малалу это ничуть не тронуло.

– Как ты заметил, юноша, я здесь впервые. Вполне возможно – и даже, я бы сказал, вероятно, – что все названные тобой люди прячутся сейчас в лесу, посмеиваясь в рукав. Я таких фокусов навидался, можешь мне поверить!

Крисп поверил ему. Не попадись чиновник раньше на подобные уловки, он не стал бы с таким недоверием судить о том, что тут происходит. Крисп пожелал обманщикам провалиться к Скотосу во льды, поскольку из-за них сборщик оставался глух к настоящей беде, постигшей деревню.

– Сумма податей остается в силе и должна быть собрана, – продолжал Малала. – Даже если каждое твое слово чистая правда, налоги взимаются со всей деревни, а не с отдельных людей.

Императорской казне нужны ваши продукты, а то, в чем нуждается казна, она берет. – Он кивнул, указав на стоящих в боевой готовности солдат. – Вы заплатите добровольно – или вам же хуже будет.

– Мы заплатим добровольно – и нам же хуже будет, – с горечью сказал Крисп. Подати собирались с деревни оптом для того, чтобы крестьяне не давали потачки лодырям и чтобы все были связаны круговой порукой. Но грабить, даже на законном основании, людей, переживших такое несчастье, было ужасно несправедливо.

Малалу это не остановило. Он объявил сумму налога, причитающуюся с деревни: столько-то золотых монет или же их эквивалент в виде только что убранных зерновых, которые были с великой дотошностью и аккуратностью перечислены в списке.

Крестьяне притащили все, что было у них отложено для ежегодной уплаты податей. Поскребли по сусекам, поднатужились – и собрали почти столько же, сколько в прошлом году. Забдай наверняка остался бы доволен. Малала – нет.

– Сейчас соберем остальное, – сказал он.

Предводительствуемые солдатами чиновники, которых он привел с собой, расползлись по деревне, точно муравьи по горшку со свиным салом. Они открывали ямы-хранилища одно за другим и ссыпали зерно, бобы и горох в кожаные мешки.

Крисп наблюдал за этим систематическим разбоем.

– Воры! Вы хуже кубратов! – крикнул он Малале.

Сборщик налогов испортил ему даже это удовольствие, восприняв оскорбление как комплимент.

– Надеюсь, мой дорогой друг, надеюсь. У варваров есть жестокость, но нет системы. Заметь, однако, что мы не допускаем произвола. Мы берем лишь то, что положено по закону Автократора Анфима.

– А вы, пожалуйста, заметьте, высокочтимый господин, – титулование прозвучало в устах Криспа как ругательство, – что закон Автократора Анфима обречет многих из нас на голод.

Малала только плечами пожал. На мгновение Криспа охватила такая бешеная ярость, что он чуть было не призвал сельчан с оружием в руках расправиться со сборщиком и его отрядом. Но даже если удастся их прикончить, что толку? Сельчане накличут на свои головы новые отряды имперских солдат, которые придут убивать, а не просто грабить.

– Эй, довольно! – крикнул наконец Малала после того, как один из чиновников подошел и что-то шепнул ему на ухо. – Нет, этот ячмень нам не нужен – ссыпьте его обратно в яму. Нам пора трогать. Завтра нужно навестить еще одну из этих жалких деревушек.

Он вспрыгнул на коня. Чиновники и охранявшие их кавалеристы последовали его примеру. Звякая доспехами, кавалькада поскакала прочь из деревни. Жители проводили их взглядами, после чего уставились на опустошенные хранилища.

Долгое время никто не говорил ни слова. Потом Домок попытался отыскать хоть какое-то утешение:

– Если все мы будем соблюдать строжайшую экономию, то, быть может, сумеем…

И осекся. Он сам не верил своим словам.

Крисп поплелся домой. Взял лопатку, обошел дом, остановился с той стороны, что не выходила на площадь, нагнулся и начал копать. Поиски заняли больше времени, чем он ожидал: за двенадцать лет Крисп запамятовал точное место, где зарыл тот счастливый золотой. Но в конце концов монета заблестела на его грязной ладони.

Он чуть не выбросил ее; в этот момент любая вещь с изображением Автократора была ему ненавистна. Но здравый смысл вскоре взял верх.

– Кто знает, когда еще доведется держать в руках такую штуку, – пробормотал он и сунул монету в мешочек, который носил на поясе.

Потом он снова вошел в дом. Снял со стены меч и копье. Меч привесил рядом с мешочком. А копье могло послужить заодно и посохом. Крисп вышел на улицу. На севере сгущались тучи. Сезон дождей еще не начался, но скоро начнется. Когда дороги превратятся в кашу, с посохом будет удобнее.

Крисп огляделся.

– Так. Что еще я забыл? – спросил он вслух.

В последний раз нырнул в дом и вышел с половиной буханки хлеба.

А потом зашагал к деревенской площади. Домок и Евдокия все еще стояли там вместе с кучкой соседей. Они обсуждали визит Малалы тихими и потрясенными голосами, как обсуждали бы наводнение или другое стихийное бедствие.

Домок, увидав снаряжение Криспа, удивленно приподнял бровь.

– Пожелать тебе удачной охоты? – спросил он своего шурина.

– Можно сказать и так, – откликнулся Крисп. – Лучше уж промышлять охотой, чем пахать. Если империя грабит нас почище кочевников, какой смысл возделывать землю? В детстве я как-то пытался представить, чем бы еще мог заняться. Вот и решил: пойду в город Видесс и выясню.

Евдокия схватила его за руку:

– Не уходи!

– Не могу, сестренка. У тебя есть Домок. А у меня… – Он прикусил губу. – У меня каждый раз сердце разрывается, когда я захожу в дом. Ты знаешь почему. – Он подождал, пока Евдокия кивнула. Лицо ее тоже прорезали горькие складки. – К тому же, – продолжал Крисп, – в деревне будет лишним ртом меньше. Это должно помочь – хотя бы чуточку.

– Значит, пойдешь в солдаты? – спросил Домок.

– Может быть. – Эта мысль по-прежнему не вызывала у Криспа восторга. – Если не найду ничего другого – пойду.

Евдокия обняла его:

– Фос да храни тебя на дороге и в городе.

Крисп невольно отметил, как быстро она перестала спорить: поняла, значит, что он не может иначе.

Он тоже обнял сестру, ощутив выпуклость ее живота. Пожал Домоку руку. А потом зашагал от них прочь – прочь от всего, что было ему знакомо, – к торной дороге, ведущей на юг, к городу.

Между деревней и имперской столицей было дней десять пути – для путника здорового и неутомимого. Крисп был и здоров, и неутомим, но до города добрался только через три недели. Он останавливался то на день, чтобы помочь с уборкой бобов, то на вечер, чтобы дров поколоть, – в общем, брался за любую подвернувшуюся работу.

Так что в город Видесс он явился с набитым животом и даже с несколькими монетами в мешочке, брякавшими рядом с золотым.

На пути к югу он уже повидал кое-какие чудеса, поскольку дорога, приближаясь к городу, шла вдоль моря. Крисп замер и много долгих минут глазел на воду, которая все набегала и набегала на берег до бесконечности. Но это было природное чудо, а теперь перед ним оказалось творение рук человеческих: стены города Видесса.

Крисп видал городские стены и раньше, в Имбросе и других городах, попадавшихся по пути. Тогда они казались ему великолепными – огромными и мощными. Но по сравнению со стенами, к которым он приближался сейчас, те были просто игрушечными.

Город огибал широкий и глубокий ров. А над ним высилась стена в пять или шесть раз выше человеческого роста. Через каждые пятьдесят-сотню ярдов стояли квадратные или шестиугольные башни, которые были еще выше. Казалось бы, они способны сдержать самого Скотоса, не говоря уже о смертных врагах, если те нападут на город.

Но за внешней стеной вздымалась вторая, еще более мощная. Ее башни располагались в шахматном порядке между внешними башнями, так что кое-где они сливались в сплошной ряд.

– Чего рот раззявил, олух несчастный? Не загораживай дорогу! – раздался голос у Криспа за спиной. Он оглянулся и увидел господина в модном плаще с капюшоном, защищавшим голову от дождя. Дождь пошел прошлой ночью; вымокнув до нитки, Крисп перестал его замечать.

Зардевшись, Крисп поспешил к воротам. Те сами по себе были чудом, со створками из железа, бронзы и дерева толщиной с человеческое тело. Проходя под внешней стеной, Крисп глянул вверх и увидал солдат, смотревших на него сверху вниз через железную решетку.

– Что они делают там, наверху? – спросил он у стражника, который следил за тем, чтобы людской поток тек в проход плавно и без заторов.

Стражник улыбнулся.

– Предположим, ты враг и как-то умудрился пробить внешние ворота. А они тебе – р-раз! – кипяточку на голову или раскаленного песку. Понравится тебе, как думаешь?

– Не очень, благодарю покорно. – Крисп поежился.

– И мне тоже, – рассмеялся стражник и указал на Криспово копье. – Пришел вступить в наши ряды? Оружие получишь куда более справное, это я тебе обещаю.

– Все может быть – если ничего лучшего не подвернется, – ответил Крисп.

Судя по тому, как стражник кивнул, он слыхал эти слова уже не раз.

– Там, на южном лугу, возле моря, проводят учения. Если захочешь обратиться к офицеру, там их всегда можно найти.

– Спасибо, я запомню, – отозвался Крисп. Похоже, все как один жаждут загнать его в солдаты. Он покачал головой. Он по-прежнему не хотел быть солдатом. Если столица и впрямь так велика, как говорят, – и о чем свидетельствуют ее крепостные стены, – он наверняка сумеет устроить свою жизнь как-нибудь иначе.

Крисп пошел дальше. Створки внутренних ворот были еще массивнее, чем внешних. Проходя под внутренней стеной, Крисп опять задрал голову и увидел очередной ряд смертельно опасных дыр. Чувствуя себя искушенным городским жителем, он приветливо кивнул солдатам наверху и зашагал вперед. Еще несколько шагов – и Крисп очутился наконец в городе Видессе.

И точно так же, как перед стенами, замер в изумлении.

Открывшийся перед ним вид можно было сравнить разве только с морем. Но теперь он глядел на море зданий. Даже в самых смелых мечтаниях он не в состоянии был представить себе, что дома, лавки и храмы Фоса с золочеными куполами могут простираться во все стороны, сколько хватает глаз.

И снова за спиной чей-то голос сердито велел ему пошевеливаться.

Крисп сделал несколько шагов, потом еще несколько – и вскоре обнаружил, что шагает по улицам города. Он шел куда глаза глядят; все улицы казались ему одинаково чужими и одинаково чудесными.

Ему пришлось прижаться к стене мелочной лавки, чтобы дать проехать телеге, запряженной мулами. В его деревне возницей обязательно оказался бы кто-то знакомый. Даже в Имбросе кучер наверняка поднес бы палец ко лбу, выражая таким образом благодарность. Но этот даже головы не повернул, даром что скрипучие колеса его телеги чуть не задели рубаху незнакомца.

Судя по сосредоточенному лицу, возница куда-то спешил по важному делу и боялся, что не успеет.

Такие же лица были у основной массы прохожих. Живя в самом великолепном городе мира, они обращали на него меньше внимания, чем Крисп – на знакомые дома в деревне. Самого Криспа они тоже не замечали, разве только их начинала раздражать его медленная походка. Тогда они огибали его и с ловкостью танцоров устремлялись вперед.

Их разговоры, обрывки которых доносились до Криспа сквозь скрип колесных осей, постук молотков котельщиков и дробь дождя, были так же торопливы и летучи, как их походка. Порой ему казалось, что он понимает слова, а порой их смысл ускользал от него начисто. Горожане говорили по-видесски, конечно, но не на том видесском, которому научили Криспа родители.

Так он бродил пару часов, пока не очутился на большой площади, называемой, как он понял, площадью Быка. Ни одного быка Криспу здесь увидеть не удалось, хотя все остальные товары, какие только бывают на свете, предлагались на продажу в изобилии.

– Жареный кальмар! – выкрикнул продавец.

Порыв ветерка донес до Крисповых ноздрей аппетитный запах горячего оливкового масла, хлеба и морских деликатесов. Желудок громко заурчал. Только теперь до Криспа дошло, какая голодная это работа – разглядывать достопримечательности. Не совсем уверенный в том, что такое кальмар, он все же спросил:

– Сколько?

– Три медяка штука, – ответил торговец.

У Криспа в мешочке еще осталась мелочь от последней халтурки, которую он нашел перед тем, как добрался до города.

– Дай мне две штуки.

Продавец вытащил их из жаровни щипцами.

– Береги пальцы, парень, – они горячие, – сказал он, отсчитывая Криспу сдачу.

Крисп чуть не выронил их, но не потому, что они были горячие.

Прижав к себе копье согнутым локтем, он показал пальцем:

– А они съедобные? Эти… эти… – Он даже не знал, как их назвать.

– Щупальца? Конечно! Многие говорят, что они самые вкусные. – Торговец понимающе улыбнулся. – Ты не местный да?

– Э-э… да.

Крисп смешался с толпой; ему не хотелось, чтобы продавец кальмаров наблюдал за тем, как он собирается с духом, чтобы съесть свое приобретение. Мясо, обсыпанное хлебной крошкой, оказалось белым, жевалось долго и было довольно безвкусным; щупальца практически ничем от него не отличались. Крисп облизнул пальцы, стряхнул с бороды застрявшие крошки и пустился дальше.

Начали сгущаться сумерки. Крисповых познаний о городской жизни хватило на то, чтобы попытаться отыскать постоялый двор. Наконец он его нашел.

– Сколько за комнату и еду? – спросил он у высокого тощего человека, стоявшего за рядом винных и пивных бочек, служивших стойкой.

– Пять монет серебром, – безучастно ответил хозяин постоялого двора.

Крисп вздрогнул. Если не считать золотого, таких денег у него не было. Но как он ни торговался, сбить цену ниже трех монет не удалось.

– Могу я переночевать в конюшне, если возьмусь обиходить лошадей или посторожить ваше заведение? – спросил он.

Хозяин покачал головой:

– У меня есть конюх и вышибала.

– Почему у вас так дорого? – не унимался Крисп. – Когда я купил сегодня кальмара по дешевке, то решил, что все остальное будет стоить – как бы это сказать? – примерно в той же пропорции.

– Да, кальмары, рыба и моллюски у нас дешевые, – сказал хозяин. – Если хочешь хорошей рыбной тушенки, я дам тебе большую миску за пять медяков. У нас тут рыбы полно. А как же иначе?

Видесс – самый большой порт в мире. Но людей у нас тоже полно, поэтому пространство стоит дорого.

– А-а! – Крисп почесал в затылке. Хотя он не привык мыслить такими категориями, слова хозяина постоялого двора показались ему не лишенными смысла. – Тушенку я возьму, спасибо. Но где же мне переночевать? Даже не будь дождя, на улице не хотелось бы.

– Понимаю. – Хозяин кивнул. – А потом, тебя наверняка ограбят в первую же ночь. Какая разница, остро ли твое копье, когда ты спишь? Хотя с таким оружием можешь попробовать ткнуться в казармы.

– Только если ничего больше не выгорит, – упрямо сказал Крисп. – Стоит мне раз переночевать в казармах, как я застряну там на годы. Мне просто нужен угол, где приклонить голову, пока я не найду постоянную работу.

– Что ж, дело ясное. – Хозяин подошел к очагу и помешал деревянной ложкой в котле, висевшем над огнем. – Тогда тебе лучше всего податься в монастырь. Если поможешь им по хозяйству, они тебя и приютят, и накормят. Не такой вкусной тушенкой, как эта… – он зачерпнул из котла и протянул Криспу большую дымящуюся миску, – но хлеба с сыром и пива дадут вволю, так что не оголодаешь. А теперь покажи мне свои монетки, будь ласков.

Крисп заплатил. Тушенка и впрямь была вкусной. Хозяин дал ему кусочек хлеба, чтобы вычистить миску. Крисп утер рот мокрым рукавом и подождал, пока хозяин обслужит другого посетителя.

Потом он спросил:

– Монастырь мне, пожалуй, подходит. Только как его найти?

– Их в городе не меньше дюжины. – Хозяин задумался. – Ближе всего монастырь святого Пелагия, но он маленький и не вмещает всех бездомных. Лучше попробуй податься в монастырь святого Скирия. Там всегда есть места для путников.

– Спасибо. Я попробую. Как мне туда попасть?

Крисп заставил хозяина повторить указания несколько раз; он хотел увериться, что понял все правильно. Уверившись и постояв у огня, чтобы впитать в себя как можно больше тепла, Крисп нырнул в ночь.

И очень скоро об этом пожалел. Указаний хозяина было бы вполне достаточно при свете дня. Но во тьме, когда огонь в половине освещавших улицы урн был залит дождем, Крисп безнадежно заблудился. Тепло очага быстро превратилось в тоскливое воспоминание.

В эту позднюю пору людей на улицах было мало. Некоторые шагали большими группами, освещая себе путь факелами. Другие шли в темноте в одиночку. Один из них крался за Криспом несколько кварталов, прячась во мгле каждый раз, когда тот оглядывался назад. Крисп хоть и был неискушенным деревенским юношей, но все же сообразил, что это значит. Выставив вперед копье, он сделал пару шагов навстречу преследователю. Когда он оглянулся в следующий раз, того и след простыл.

Чем дольше Крисп шел, тем больше изумлялся тому, как много в городе Видессе улиц, протянувшихся на мили. Казалось, он прошагал их все – судя по тому, как гудели ноги, – однако ни на одной не бывал дважды, ибо ничто не выглядело знакомым. Набреди он еще на один постоялый двор, Крисп не задумываясь отдал бы свой неразменный золотой.

Однако вместо постоялого двора, скорее по счастливой случайности, чем следуя полученным указаниям, он вышел к большому низкому сооружению с несколькими воротами. Все они, за единственным исключением, были заперты и тихи. Но возле одних ворот горел огонь и стоял толстый монах в синей рясе, вооруженный еще более толстой дубинкой, которую он тут же угрожающе поднял, как только Крисп вступил в неверный круг света, отбрасываемый факелами.

– Что это за здание? – спросил Крисп, пряча за спину копье, дабы выглядеть как можно безобиднее.

– Это монастырь, посвященный памяти святого Скирия, да благословит Фос его душу во веки веков, – ответил привратник.

– Да благословит! – с жаром откликнулся Крисп. – Могу я попросить у вас пристанища на ночь? Я блуждал по улицам, разыскивая этот монастырь, целую… целую вечность.

– Ну, так долго не может быть, – улыбнулся монах. – Хотя уже шестой час. Добро пожаловать, странник, если пожаловал с миром. – Привратник окинул взглядом копье и меч Криспа.

– Фосом клянусь!

– Вот и хорошо, – сказал монах. – Тогда заходи и отдыхай. А утром вместе со всеми, кого привела к нам судьба этим дождливым вечером, можешь представиться нашему святому настоятелю Пирру.

Он или же его помощники дадут тебе задание на завтра – либо на несколько дней, если ты разделишь с нами кров подольше.

– Договорились, – мгновенно согласился Крисп. Он прошел было мимо привратника, потом остановился. – Пирр, говорите? Где-то я слыхал это имя. – Он нахмурился, пытаясь вспомнить где и когда, но вскоре сдался, пожав плечами.

Монах тоже пожал плечами:

– Это довольно распространенное имя. Я знаю двух или трех людей, которых так зовут.

– Да, верно.

Крисп зевнул. Монах показал ему, как пройти в общую спальню.

Игумену Пирру снился сон. Это было одно из тех сновидений, когда знаешь, что спишь, но лень, да и неохота сделать усилие, чтобы проснуться. А снилось ему, что он стоит в очереди к какому-то судье, причем земному или небесному – непонятно.

Приговоров, которые выносила фигура на троне стоявшим впереди людям, игумен не слышал, но они его не очень-то волновали. Он знал, что вел благочестивую жизнь и земные грехи его крайне незначительны. Так что суровый приговор ему не грозил.

Очередь продвигалась, как это бывает во сне, очень быстро. Между настоятелем и судьей осталась лишь одна женщина. А потом и ее не стало. Ушла ли она? Испарилась? Пирр не заметил, но для сновидений такие фокусы тоже в порядке вещей. Игумен поклонился человеку – если это был человек, – сидящему на троне.

Острый, как у самого Фоса, взор пронзил Пирра насквозь.

Настоятель поклонился снова и застыл, согнувшись в поясе. Он с трудом удерживался от желания упасть на четвереньки, а потом на живот, словно перед Автократором.

– Сиятельный господин!.. – услыхал он свой собственный дрожащий голос.

– Молчи, червь! – Это уже был голос судьи, прогремевший под черепом подобно удару грома. – Делай, что я скажу, и благополучие воцарится в Видессе; ослушаешься – навлечешь на него беду. Ты понял?

– Да, владыка! – сказал Пирр, видя себя самого во сне. – Говори, я все исполню.

– Тогда иди в общую спальню. Иди немедля, не жди до зари.

Выкликни имя «Крисп» – раз, и другой, и третий. Окажи человеку, который отзовется, любую услугу; обращайся с ним как с собственным сыном. Иди же и делай, что я повелел.

Пирр проснулся и обнаружил, что лежит в безопасности в своей постели. Огонь, горевший в желобе, освещал комнату. Если не считать обилия книг и чуть большей площади, спальня ничем не отличалась от монашеских келий: в отличие от многих других настоятелей, Пирр отвергал личный комфорт как непозволительную слабость.

– Какой странный сон! – прошептал он. Но вставать, естественно, не стал. Зевнул, потянулся – и снова заснул.

И вновь очутился перед судьей, сидящим на троне, только теперь уже во главе очереди. И если в прошлый раз взор судьи показался ему пронзительным, то теперь он сверкал откровенным гневом.

– Подлый ослушник! – крикнул судья. – Повинуйся, или все вокруг тебя погибнет! Вызови человека по имени Крисп из общей спальни – единожды, и дважды, и трижды. Отнесись к нему как к родному сыну. Не теряй зря времени и не погрязай в ленивой дремоте!

Делай, что велено! Иди же!

Пирр проснулся, словно от внезапного толчка. Лоб и тонзура покрылись испариной. В ушах продолжал греметь разгневанный окрик судьи. Настоятель начал было вставать с постели, потом остановился, охваченный гневом на самого себя. С какой стати им будет командовать какое-то дурацкое сновидение?

Он снова, совершенно сознательно, улегся и настроился на сон. На сей раз уснуть удалось не так быстро, но дисциплинированный рассудок заставил организм расслабиться. Веки игумена смежились, дыхание стало глубоким и ровным.

Холодный ужас стеснил ему грудь: судья, встав с трона, надвигался прямо на него. Пирр попытался бежать, но не смог.

Судья схватил его и приподнял, как жалкого мышонка.

– Вызови человека по имени Крисп, глупец! – прогремел он и отшвырнул Пирра прочь. Игумен падал, и падал, и падал до бесконечности…

Проснулся он на каменном полу.

Дрожа, встал на ноги. Настоятель был человек смелый; даже теперь он собрался вернуться в кровать. Но при мысли о судье и его ужасных глазах – и о том, как они посмотрят на него, если он снова ослушается приказа, – смелость покинула игумена. Открыв двери спальни, он вышел в коридор.

Двое монахов, возвращавшихся в свои кельи после ночной службы, подняли на него глаза, удивленные тем, что кто-то приближается к ним в такой неурочный час. Пирр надменно, как было положено по должности, посмотрел сквозь них, точно не видя. Монахи склонили головы и безмолвно отступили в сторонку, давая игумену пройти.

Дверь в общую спальню была заперта снаружи. Поднимая засов, Пирр засомневался было снова… Но он не падал с кровати с детских лет. И просто не мог поверить, что упал сегодня ночью. Качая головой, игумен вошел в общую спальню.

Как обычно, первым делом в нос ударило зловоние – запах нищих, голодных и убогих отбросов Видесса: запах немытых тел, перегара и резкая вонь блевотины из угла. Нынешний ночной дождь добавил к этой смеси затхлость влажной соломы и душную прель отсырелой шерсти.

Один из бродяг пробормотал себе что-то под нос, перевернувшись во сне. Остальные храпели. Какой-то парень сидел, прислонившись к стене, и надрывался бесконечным чахоточным кашлем. «И я должен выбрать одного из этих людей, чтобы обращаться с ним как со своим сыном? – подумал настоятель. – Одного из этих ?»

Можно было, конечно, вернуться в постель. Пирр уже взялся было за дверную ручку – и понял, что не осмеливается ее нажать.

Вздохнув, он снова обернулся к спящим.

– Крисп! – позвал он шепотом.

Пара людей шевельнулись. Глаза чахоточного, громадные на исхудалом лице, встретились с глазами игумена. Их выражения Пирр так и не сумел понять. А на зов его никто не откликался.

– Крисп! – позвал он опять, на сей раз громче.

Кто-то заворчал. Кто-то сел. И снова никто не ответил. Пирр почувствовал, как краска стыда поднимается к самой тонзуре. Если это ночное безумие окончится ничем, ему придется придумать какое-то объяснение, возможно даже – при этой мысли игумен содрогнулся – для самого патриарха. Не хватало только стать предметом насмешек Гнатия! Вселенский патриарх Видесса был для Пирра слишком уж мирянином. Но Гнатий – двоюродный брат Петрония, и покуда Петроний пребудет самым могущественным человеком империи, его кузен останется главой церковной иерархии.

Еще один безответный зов, подумал настоятель, и конец пытке.

Если Гнатию будет угодно его высмеять – что ж, ему и не такое приходилось терпеть за годы служения Фосу. Эта мысль подбодрила игумена, так что голос его прозвучал громко и ясно:

– Крисп!

На сей раз сели еще несколько человек, бросая на Пирра сердитые взгляды за то, что он прервал их сон. Настоятель совсем уже собрался вернуться к себе в спальню, как вдруг кто-то сказал:

– Да, святой отец, я Крисп. Чего вы от меня хотите?

Хороший вопрос. Игумену самому очень хотелось узнать на него ответ.

Крисп сидел в монастырской мастерской, пока Пирр суетился, зажигая светильники. Покончив с этой простой домашней обязанностью, игумен опустился в кресло напротив Криспа.

Глубокие провалы глазниц и щек, недоступные для залившего комнату света, придавали лицу настоятеля, вперившего в гостя пристальный взор, какой-то странный, почти нечеловеческий вид.

– Что же мне с тобой делать, юноша? – сказал он наконец.

Крисп смущенно покачал головой.

– Мне нечего ответить вам, святой отец. Вы позвали меня – я ответил; вот и все, что мне известно. – Он подавил зевок. Зачем его вытащили сюда, не дав как следует соснуть?

– Правда? Ты правду говоришь? – Игумен подался вперед. Голос его был сдавленным от сдержанного любопытства, точно он старался выпытать что-то у Криспа, не выдавая, что именно.

И тут Крисп его узнал. Точно так же двенадцать лет назад этот жрец выспрашивал его о золотом, полученном от Омуртага, – о том самом золотом, невольно подумалось Криспу, что и сейчас лежит в его мешочке. И лицо Пирра осталось почти таким же, если не считать легких следов времени, набросивших паутинку морщин.

– Вы были на помосте вместе с Яковизием и со мной, – сказал Крисп.

– Не понимаю. – нахмурился настоятель. – Ты о чем?

– В Кубрате, когда он выкупал нас у дикарей, – объяснил Крисп.

– И я там был? – Взгляд Пирра внезапно стал еще более пристальным; Крисп понял, что жрец тоже вспомнил. – А ведь и правда, клянусь владыкой благим и премудрым, был ! – тихо проговорил игумен, начертив на груди солнечный круг. – Ты был тогда ребенком.

Это прозвучало как обвинение. Словно желая напомнить себе, что теперь-то он взрослый, Крисп тронул рукоятку меча. И, успокоившись, кивнул.

– Да, нынче ты уже не мальчик, – согласился с ним Пирр. – И все-таки судьба свела нас снова. – Игумен изобразил еще один солнечный круг, а потом сказал нечто, совершенно непонятное Криспу:

– Нет, Гнатий не будет смеяться.

– Что, святой отец?

– Ничего, это неважно. – Настоятель рассеянно уставился куда-то вдаль, но через минуту вновь сосредоточил внимание на Криспе. – Расскажи мне, как ты пришел из своей деревни в город Видесс.

Крисп повиновался. Рассказ о смерти родителей и сестры наполнил его почти такой же сильной болью, как тогда. Он поспешил сменить тему:

– В общем, не успела деревня оправиться, как нам увеличили подати на треть, – видно, чтобы покрыть расходы на войну где-нибудь в другом конце империи.

– Скорее чтобы оплатить очередную – или очередную дюжину экстравагантных причуд Анфима. – Пирр неодобрительно поджал губы, превратив их в тонкую ниточку. – Петроний позволяет ему чудачить, чтобы покрепче держать бразды правления в своих руках.

Никого из них не волнует, откуда берется золото, которым оплачивается эта игра, поскольку она устраивает обоих.

– Возможно, – сказал Крисп. – Короче, какой бы ни была причина нашего разорения, именно оно привело меня сюда. Крестьянам и с причудами природы дай Фос справиться. А если еще и сборщик податей решил нас разорить – пиши пропало. Так, по крайней мере, мне казалось, и поэтому я ушел.

– Подобные рассказы я слыхивал и раньше, – кивнул Пирр. – Остается вопрос: что с тобой делать? Ты пришел в город с оружием – может, в армию вступить хотел?

– Только если совсем некуда будет деваться, – выпалил Крисп.

– Хм-м. – Игумен погладил пушистую бороду. – До сих пор ты всю жизнь жил в деревне, да? Сумеешь управиться с лошадьми?

– Думаю, что сумею, – сказал Крисп, – хотя я больше к мулам привык. В деревне скакунов-то нет, сами понимаете. Так что с мулами мне было бы сподручнее. А вообще я с любой скотиной управлюсь, в этом деле я мастак. Но почему вы спрашиваете, святой отец?

– Потому что, раз наши с тобой жизненные пути пересеклись спустя столько лет, то не худо бы и Яковизия тоже втянуть в этот переплет. А еще потому, что Яковизий вечно ищет себе новых конюхов.

– Да разве он возьмет меня, святой отец? Человека с улицы, которого он никогда – ну, почти что никогда – не видал? Хотя, если возьмет… – глаза у Криспа загорелись, – он не раскается!

– Возьмет, если я попрошу, – сказал Пирр. – Мы с ним что-то вроде кузенов: его прадед был братом моей бабушки. К тому же он у меня в долгу за некоторые услуги.

– Если вы замолвите за меня словечко… Да я ничего лучше и придумать-то не могу! – Крисп говорил от чистого сердца; если ему позволят ухаживать за животными, он будет наслаждаться прелестями и городской, и сельской жизни одновременно. Он помедлил, но все-таки задал вопрос, который, как он понял, задавать было опасно:

– Почему вы принимаете во мне такое участие, святой отец?

Пирр начертил на груди солнечный круг. Крисп не сразу сообразил, что это и есть весь ответ на его вопрос. Когда игумен заговорил, то речь повел о своем кузене:

– Имей в виду, юноша, ты можешь отказаться, если хочешь. Многие на твоем месте так бы и сделали. Не знаю, помнишь ли ты, но Яковизий – как бы это выразиться? – человек капризный, с тяжелым характером.

Крисп улыбнулся. Он помнил.

Игумен тоже улыбнулся, хотя и довольно криво.

– Отчасти по этой причине он постоянно ищет новых конюхов.

Возможно, я оказываю тебе дурную услугу, хотя, Фос свидетель, я лишь хочу тебе помочь.

– Вы действительно мне помогаете, – сказал Крисп.

– Надеюсь. – Пирр снова, к удивлению Криспа, начертил солнечный круг. А потом, после некоторого колебания, продолжил: – Откровенно говоря, я должен тебя предупредить, что Яковизий иногда требует от своих конюхов дополнительных услуг, помимо ухаживания за лошадьми.

– О-о! – Крисп тоже заколебался. Воспоминание о том, как Яковизий его оглаживал, неразрывно переплелось в памяти с унижением, которое Криспу пришлось пережить в день Зимнего солнцеворота, когда вся деревня потешалась над ним и Идалком. – У меня лично таких склонностей нет, – сказал он, осторожно подбирая слова, – но если он начнет уж очень приставать, я ведь могу уйти в любой момент. И все будет так, словно мы с вами и не встречались.

– Что ж, где-то ты прав, – сказал Пирр. – Ладно, раз таково твое желание, я отведу тебя к Яковизию.

– Пойдемте! – Крисп вскочил.

Игумен не шелохнулся.

– Только не сейчас, – сухо произнес он. – Яковизий, бывает, ложится спать в девятом часу утра, но уж вставать в такое время никогда не встает, можешь мне поверить. Если мы пойдем к нему сейчас, нам просто дадут от ворот поворот, а то и собак спустят.

– Я и забыл, который час, – сконфузился Крисп.

– Возвращайся в общую спальню. Поспи там еще немного, а днем мы навестим моего кузена, это я тебе обещаю. – Пирр зевнул. – Может, я и сам постараюсь уснуть, если только меня опять не скинут с кровати.

– Что вы имеете в виду, святой отец? – спросил Крисп, но игумен не объяснил.