"Номер 10" - читать интересную книгу автора (Таунсенд Сью)

Глава шестая

Норма и Джеймс сидели рядышком на диване перед газовым камином. Забытый пылесос все еще был включен в розетку, хотя вычистили только треть ковров с шизофреническим узором. Пепельница, полная окурков, и две кружки с кофе стояли перед ними на кофейном столике. Рядом громоздилась кипа фотоальбомов Нормы.

— А вот Стюарт за месяц до смерти. — Норма ткнула желтым от никотина пальцем в снимок мужчины с тонкими чертами лица и гнилыми зубами.

— Ясно, — сказал Джеймс, не найдя комплиментов в адрес типичного неудачника, смотревшего в объектив с выражением ничем не замутненной радости.

— Он тут счастливый, правда? — Норме хотелось верить, что короткая жизнь Стюарта не была начисто лишена нечаянных моментов счастья.

Джеймс подумал: «Наверное, под кайфом, пот и расплылся», но промолчал, а Норма перевернула страницу и показала снимок Стюарта и Джека — в саду, позади их дома номер десять. Оба оседлали блестящие гоночные велосипеды «Рейли». Велосипеды смотрелись лучше мальчишек, которые устало улыбались и камеру.

— С этими великами вышла куча неприятностей. Джек никак не хотел ездить на своем, когда узнал, что Трев, супружник мой покойный, спер их с витрины «Хэлфордс». Трев так разобиделся: он же старался, искал нужный резак, отключал сигнализацию в магазине. Вот думают, что преступники все чокнутые, а это неправда. Надо все планировать, все предусмотреть. Ведь мы обещали ребятам велики на Рождество, а Трев мне позвонил в самый сочельник и говорит, что у него в фургоне две гоночные машины.

Джеймс вскинул руки и вольготно потянулся, чувствуя, как тело расслабляется на мягких диванных подушках. Наконец-то он нашел место, где чувствовал себя в безопасности. Он среди своих.

— Норма, а вы не знаете кого-нибудь, кто сдает комнату?

Норма погладила лицо Стюарта на снимке. При жизни он очень не любил, когда его трогали. Многие драки Стюарт затевал лишь из-за того, что его кто-нибудь нечаянно касался.

— А это ты ищешь комнату? — спросила Норма.

— Ну да. Маму вчера отвезли в богадельню. — Джеймс скроил сиротскую физиономию и смахнул притворную слезу. — Не могу я один в том доме, Норма.

Норма резко сказала:

— Ты же говорил, что мама умерла.

Джеймс инсценировал плач, вспомнив, как его собака, Шеба, попала под молочную цистерну. Слезы получились горючими.

Норму встревожило столь неприкрытое проявление чувств. Через минуту она положила руку ему на плечо и сказала:

— Ну так померла твоя мама или жива? Джеймс зарыдал в голос.

— Родная умерла, а приемная помирает.

— А что у ней? — спросила Норма; она была знатоком смертельных заболеваний.

Джеймс вынул из кармана аккуратно сложенный квадратик бумажной салфетки и вытер глаза.

— Рак печени.

Норма заметила, что его длинные черные ресницы намокли и слиплись.

— А побочные есть? — спросила она.

— Ага, масса, — всхлипнул Джеймс. Он был парень с воображением и явственно видел свою несуществующую приемную мать на белой больничной койке. Она смахивала на умирающую Эвиту в исполнении Мадонны.

— Можешь пока ко мне переехать, если хочешь, — предложила Норма. — Поживешь в комнате с осликами.

Джеймс сказал:

— Я иногда травку покуриваю, Норма. От артрита помогает.

Норма, Тревор и Стюарт частенько забивали косячки, когда Джек отлучался из-за своих скучных хобби — фотография и бальные танцы. Свои счастливейшие минуты она пережила, ловя тихий кайф с мужем и старшим сыном. Такое редкое чувство семьи. Норме ужасно нравилось, когда перед возвращением Джека они втроем метались по дому, открывали окна и поливали все вокруг освежителем воздуха.

Норма перевернула страницу альбома, и Джеймс открыл рот. С фотографии ухмылялось большое симпатичное лицо бывшего президента Билла Клинтона. На заднем фоне маячила дверь дома Номер Десять по Даунинг-стрит, а рядом с ней — полицейский в рубашке, пуленепробиваемом жилете и шлеме.

Норма указала на полицейского и неловко призналась:

— Скажу тебе правду: это наш Джек, ты с ним знаком. Пускай он и полицейский, а все равно я его люблю.

Преодолев шок, Джеймс пробормотал:

— Никто не может решать за детей, Норма. Птичья трель из кухни напомнила Норме, что пора кормить Питера. Она встала и зашаркала из комнаты, оставив Джеймса изучать фотографии Джека Шпрота в компании Нельсона Манделы, Бобби Чарльтона, Лайама Галлахера[32], Дэвида Бэкхема с его шикарной Викторией и еще каких-то стариканов, чьи лица он где-то видел, но имен припомнить не мог.

Насыпая «Трилл» Питеру в кормушку, Норма слышала, как Джеймс быстро что-то говорит по сотовому.

— У нас жилец, Пит, — поделилась она. — Ноги у него молодые, будет нам помогать, присмотрит за нами.

Джеймс крикнул из комнаты:

— Норма, а ничего, если ко мне тут друганы подойдут?

Норма спросила Питера:

— Как думаешь, Пит, разрешить?

Но Пит, похоже, не слушал, поэтому Норма в ответ крикнула:

— Ладно, валяй.

Она поднялась наверх сбросить тапки и надеть туфли на каблуке, Давно уже у нее не собиралось общество.

Тетка Джека, Мэрилин, сказала ему за неделю до того, как умерла в больнице:

— Одно я о тебе знаю, Джек, ты редиска.

И правда, редиску в семье частенько упоминали. На рождественских вечеринках Мэрилин кричала: «Берегись Джека, редиска рядом!» или «У меня тут для Джека редиска, зовите его».

Но были и другие женщины, в том числе и полицейские, знавшие Джека Шпрота не как любителя редиски, а как любовника.

Джек изучил искусство эротики и психологию женщин так же тщательно, как любой предмет интересной ему сферы. Вооружившись картой женских гениталий, он штудировал ее, пока не научился нащупывать путь вслепую. Его постоянно удивляло, что он разбирается в женском организме лучше самих женщин.

Для него было аксиомой, что большинство женщин не умеют обращаться с пенисом и либо смотрят на него как на торпеду, которая вот-вот взорвется,

либо хватают так, словно это старый рычаг коробки передач и его можно беспрепятственно крутить в любую сторону.

Женщины в основном вспоминали Джека с удовольствием, потому что ему нравились и они сами, и их тела, а кроме того, он всегда говорил правду: он никого не способен полюбить, это какое-то генетическое нарушение и ничего он с этим поделать не может, по крайней мере, пока паука не придумает что-нибудь, чтобы спасти его от существования без любви.

Джек с премьер-министром стояли в темном неподвижном вагоне Северной линии метро. Премьер-министр ненавидел темноту. Однажды один шахтер в робе с иголочки и блестящем шлеме показывал ему старинную шахту. Когда они достигли самого глубокого забоя и скрючились, глядя на угольный разрез через защитное стекло, погас свет. Тогда в анонимной темноте премьер-министр завизжал как девчонка. Старый шахтер засмеялся и сказал:

— Это что тут за детка темноты боится?

Премьер-министру не хватило смелости в чисто мужской компании признаться, что детка — это он. Не станешь ведь объяснять, что ни разу не спал в полной темноте — с той самой ночи, когда похоронили маму.

Премьер-министр и остальные члены группы тогда скорчились, ожидая, пока под землю спустят аварийный генератор.

Теперь же он замер, ухватившись за петлю, свисавшую с потолка вагона, и по чашечкам соблазнительного и вызывающего бюстгальтера его жены струился пот. Какой-то сумасшедший принялся орать про сэра Клиффа Ричарда, мол, тот сманил Хэнка Марвина в секту свидетелей Иеговы.

Дальше по вагону мужчина с образованным произношением сказал:

— В последний бля раз еду этой сраной долбаной Северной линией. Лучше на карачках потащусь в этот сраный Кэмден-таун на хер.

Полный слез женский голос попросил:

— Родди, ну пожалуйста, давай переедем за город. Медленно текли минуты, и среди незнакомцев неуверенно завязывались беседы. Сумасшедший обратился к вагону и сообщил всем, что Дэвид Бэкхем — новый Мессия, а Джереми Паксман[33] — Антихрист.

Система громкой связи издала высокий свист, и голос с южно-лондонским акцептом лаконично объявил:

— Дамы, господа и все прочие, лондонское транспортное управление с сожалением сообщает, что в связи с правонарушением, совершенным представителем общественности, данный поезд вынужден простоять еще минут двадцать. То есть два десятка минут. Опять-таки, лондонское транспортное управление приносит извинения за причиненное неудобство.

Очень немногие видели изнутри квартиру Джека на Айвор-стрит в Кэмден-тауне. Ему нравилось большинство людей, а кое-кого он почти полюбил, но считал невозможным делить жилое пространство с кем-то еще. Джек слишком ценил мелочи быта. Его передергивало, если полотенце висело не ровно посередине горячего полотенцесушителя в ванной, и буквально корежило, если баночка с соленьем не стояла вровень с собратьями в шкафчике для консервов и варений. Каждый предмет в маленьких комнатках его квартиры имел свое постоянное место. Джек был счастлив, только когда каждая ложечка лежала в правильном ящичке, а каждый компакт-диск стоял на своей полочке в алфавитном порядке.

Как-то раз он впустил в свой дом хаос в лице Гвендолен Фармер, необычайно привлекательной и ужасно настойчивой женщины, с которой встречался три месяца в 1998 году, когда его перевели в Новый Скотленд-Ярд прослушивать записи телефонных переговоров. Гвендолен обвинила его в том, что он женат. Иначе почему он еще ни разу не пригласил ее к себе? Она живет буквально в десяти минутах от него, так почему же они всегда именно к ней ходят заниматься любовью, энергично и с фантазией?

В минуту слабости Джек капитулировал, но через полчаса после того, как она вошла (чуть сбив коврик у двери и мгновением позже сдвинув вправо диванную подушку), между ними все было кончено.

В тихое упорядоченное жилище Джека Гвендолен ворвалась как дикий зверь. Она принесла с собой беспорядок и увечья — планеты сталкивались, Солнце вращалось вокруг Земли, реки текли вспять,

псы скрещивались с котами, мертвецы оживали и время повернуло свой ход.

Гвендолен так и не поняла, что произошло. С ее точки зрения, она вошла в неестественно чистую и аккуратную квартиру, швырнула пальто на диван, сбросила туфли, удобно устроилась, зажгла сигарету и стала рассказывать Джеку о том, как прошел день в отделе розыска.

Уже на следующее утро она со слезами делилась с коллегой:

— У него лицо побелело, он весь затрясся и попросил меня уйти. А что я такого сделала?

Джек чуть не попросил премьер-министра подождать перед входной дверью на улице, но бедный трансвестит в своем смешном наряде стал бы легкой поживой любого прохожего хама. Джек стиснул зубы и позволил премьер-министру вступить в тесную прихожую, а потом зашел сам и прикрыл за собой дверь.

— Вот это да, сколько книг, — удивился премьер-министр. — И вы все прочитали?

— Нет, сэр, они мне нужны для утепления и изоляции, — с сарказмом ответил Джек.

У премьер-министра отлегло от сердца. Он не вполне понимал, в чем дело, но ему стало как-то не по себе при мысли, что придется провести неделю с человеком, который действительно прочел полные собрания сочинений Маркса, Энгельса и Уинстона Черчилля.

— Расставлены в каком-то особом порядке, — сказал премьер-министр, проводя пальцами по корешкам любимых книг Джека.

— Система Дьюи, сэр. — Джека перекосило, когда гость вытащил «Права человека» Томаса Пейна, а потом неправильно вставил между «Англичанами» Джереми Паксмана и поваренной книгой «Две толстухи» Дженнифер Патерсон. Джек оставил премьер-министра изучать коллекцию компакт-дисков в гостиной, а сам поспешил в спальню, где собрал небольшую сумку. Он выбрал один из трех теплых замшевых пиджаков, висевших в целлофановых чехлах в шкафу для одежды, через пять минут вернулся в гостиную и повел премьер-министра к выходу.

— Значит, миссис Шпрот нет? — спросил премьер-министр, пока они ждали автобус № 73 до вокзала Кингс-Кросс.

— Нет, сэр, — сказал Джек.

Премьер-министр кивнул в сторону набережной и прошептал:

— Вы просто обязаны перестать называть меня «сэр», это же так очевидно выдает. Зовите меня Эдвард. Впрочем, нет, наверное, в данных обстоятельствах лучше подойдет Эдвина. — Премьер-министр по-девчоночьи стеснительно рассмеялся и спросил: — А можно нам сесть на верхней площадке?

Джек отрабатывал про себя произношение имени «Эдвина».

Скопление народа на вокзале Кингс-Кросс напоминало массовку из старого русского кино про Октябрьскую революцию: то же ощущение суматохи и отчаяния. У станции Питерборо сошел с рельсов поезд, а в авиадиспетчерской службе Суонвик отказал компьютер, и все это привело к тому, что желавшие уехать в Эдинбург ночным поездом застряли на вокзале. Джек держал премьер-министра за руку, ведя его через толпу.

Сторонний зевака увидел бы внимательного мужа, который заботится о взвинченной жене. Зритель более наблюдательный заметил бы у жены довольно крупный кадык, местами плохо выбритый.

Джек взглянул на табло и увидел, что поезд на Эдинбург, на который они собирались сесть, задерживается до дальнейшего уведомления. Свободных мест в зале ожидания не было, и они сели прямо на пол. Несколько раз Джек оставлял премьер-министра присмотреть за вещами и вставал в длинную очередь в буфет. Премьер-министр иногда забывал, что он женщина, и садился, широко расставив ноги, а парик у него съезжал набок. Тогда Джек мягко напоминал ему о том, что он сменил пол.

Старая женщина, сидевшая по соседству на чемодане, обратилась к премьер-министру:

— Я заплатила за билет сто тридцать фунтов и все сижу, уже целых пять часов, никаких объявлений, никакой помощи от персонала. Вообще никакого персонала. У Муссолини по крайней мере поезда ходили по расписанию. Стране нужна диктатура.

Когда они сели в поезд, было уже пять утра. Закинув на плечо обе сумки, Джек толкал премьер-министра через энергично работавшую локтями толпу — все спешили занять места. Они пробрались по проходу, отыскивая два места рядом, и наконец-то уселись друг против друга за столиком на четверых. Один угрюмый незнакомец в камуфляже вытащил сумку с шестью высокими банками экстракрепкого пива «Мак-Юанз» и поставил на стол перед собой — недобрый знак. Другая угрюмая незнакомка, молодая женщина с геометрически правильной прической, раскрыла книгу «Системы менеджмента в глобализованном мире».

Вскоре все места в вагоне были заняты, но люди все входили, волоча тяжелые чемоданы, неуклюжие свертки и сумки.

Премьер-министру пару раз чуть не сшибли парик, пока Джек не предложил поменяться с ним местами. Воспитанного премьер-министра оскорбляло, что женщины стоят в проходе, он порывался предложить им место, но напоминал себе, что теперь он и сам женщина. И вообще женщины вроде Адель много лет боролись за право стоять в автобусах и вагонах, пока мужчины сидят.

Он прижался лицом к оконному стеклу и вперился в серый рассвет. Мимо проплывали предместья Лондона. Его удивило, что палисадники и дворы домов, мимо которых шел поезд, так неопрятны, а сараи и пристройки чуть не разваливаются. Почему люди копят в своих садиках старые холодильники, печки и прочий мусор? Может, надеются, что когда-нибудь пригодится в хозяйстве? Он спросил мнение Джека.

Ответил угрюмый мужик в камуфляже:

— За вывоз слупят сто пятьдесят фунтов. У нас ведь это херово правительство ввело налог на свалки.

Он представился. Его звали Мик, он ехал к брату на свадьбу. Мик спросил премьер-министра, зачем она едет в Эдинбург.

Премьер-министр потупил глаза и тихонько ответил:

— Надеюсь отыскать могилу матери.

— Круто, — сказал Мик, приканчивая третью банку. — А это, значится, муж? — и кивнул на Джека.

— Нет, — солгал премьер-министр. — Это мой брат.

— А муж-то где? — напирал Мик.

— Я не была замужем. — Вранье давалось Эдварду легко. С правдой было гораздо сложнее. В его политическом мире одно-единственное правдивое высказывание могло обрушить или взвинтить курс фунта стерлингов.

— А мне как-то не особо везет с бабами, — сказал Мик, явно напрашиваясь на сочувствие. — Не знаю, что неправильно делаю. Выгуливаю их, выпивку им покупаю, пиво, эль, чего покрепче, кохтейли всякие. Я даже им жрачку покупаю, ежели голодные, так ты мне скажи, цыпочка, в чем моя ошибка?

Молодая женщина с геометрической прической пробормотала под нос: «О боже» — и ударила книгой о стол.

Мика несло:

— Брату не надо бы на этой бабе жениться, это же сука из Истерхауса. Она за него только из-за бабок выходит, он же подрядчик.

— В какой отрасли? — спросил премьер-министр.

— А в любой, — хохотнул Мик. — Ему самому работать не приходится, передает заказ другому субподрядчику, а тот другому и так далее — понятно? — Мик долго и громко смеялся.

Джек закрыл глаза и позволил перестуку колес, которые бежали по рельсам, уложенным субподрядчиками, убаюкать себя до полусознательного состояния. Сквозь дрему он слышал, как Мик рассказывает премьер-министру, что из того выйдет кому-то «милая женушка», так почему бы им не встретиться и не глотнуть чего покрепче после свадьбы братишки? Да и вообще, почему бы Эдвине тоже не пойти на свадьбу? Он бы с гордостью явился в церковь под ручку с Эдвиной. Вот он сейчас позвонит брату и закажет лишнюю гвоздику.

Джек услышал, как премьер-министр сбивчиво оправдывается:

— Вы так добры, только, видите ли, я в Эдинбург очень ненадолго, и, так сказать, мы с Джеком будем так замяты, так что, так сказать, очень мило с вашей стороны, по не стоит беспокоиться насчет гвоздики, так сказать.

Однако Мик разозлился и решил обидеться.

Премьер-министр на всякий случай попросил прощения и у женщины рядом. Та неуклюже встала и вышла в проход, сжимая мобильный телефон. Она посылала сообщение, и ее ловкие пальцы продолжали набирать слова, когда премьер-министр, спотыкаясь, побрел в туалет в другом конце вагона. Ему хотелось где-то уединиться и подумать не только о налоге на использование свалок и его уродливых последствиях, но и о тревожном открытии: в одежде жены ему удобнее, чем в собственной.

Премьер-министр сел на стульчак и принялся искать в сумочке помаду и румяна. После бритья прошло по меньшей мере десять часов, и уже пробивалась щетина. Он растирал румяна по лицу, пока оно не покрылось маской цвета печенья, затем тщательно прошелся помадой по контуру губ. Порепетировал перед зеркалом женские выражения лица.

Поправив черные кудри, норовившие съехать набекрень, премьер-министр решил, что он скорее блондинка, чем брюнетка, и потому в Эдинбурге попросит Джека сиять мерку с его головы и пошлет купить новый парик, что-нибудь в духе Мэрилин Монро из фильма «Некоторые любят погорячее»[34]. С этим фильмом он себя теперь ассоциировал вполне конкретно. И пускай Джек выберет еще разных нарядов поинтереснее. Уж если быть женщиной, то чувственной и шикарной. Совсем не хотелось провести неделю женщиной в невзрачной и неброской одежде. Премьер-министр все еще жалел, что дал себя отговорить от высоких каблуков. Он был уверен, что немножко практики, и он бы освоился.

В отсутствие премьер-министра Джек не упустил шанс поболтать с Миком. Он наклонился к нему и очень тихим голосом сказал:

— Еще слово сестре — и я тебе башкy оторву и продам в зоопарк на корм львам.

Среди немногих фактов, известных Джеку об Эдинбурге, он помнил, что кроме Трона Короля Артура[35] и ежегодного фестиваля искусств там есть зоопарк.

Цедя пятую банку, Мик уважительно кивнул. Он и сам поступил бы точно так же, если бы чужак в поезде стал клеиться к его сеструхе.

В дверь туалета яростно забарабанили, и грубый голос проорал:

— Какого хера ты там застрял?

Но премьер-министр чистил зубы и не мог остановиться. Он сделал только сто двадцать два движения щеткой, и оставалось еще семьдесят восемь. Чистя зубы, он думал об Адель: как она отнеслась к вести, что он в командном бункере и на неделю отрезан от мира? С самой первой их встречи не было ни дня — ни даже полдня, — чтобы они не поговорили. Он надеялся, что она не забудет принимать лекарство. Без лекарства Адель становилась совсем другим человеком — не уверенной в себе, элитной звездой, которую он знает и любит, женщиной, решительно шагающей по международной арене как истинный гладиатор, а жалким хнычущим существом, которое лежит в постели и ноет, что у нее слишком толстые бедра. Нужно спросить Джека, нельзя ли позвонить Венди и попросить ее последить за Адель, чтобы та дважды в день принимала свои двадцать пять миллиграммов лития.

Джек откинулся на сиденье, прикрыл глаза и слушал, как молодая женщина напротив бесконечно названивает по офисам с мобильного телефона.

— Фергус, я в поезде. Слушай, я не успею к бесклювым безногим цыплятам — на совещание с торговцами курятиной, — поэтому будешь вместо меня. Слушай, они там начнут спорить, что смертность один из пяти. Это фигня. Если у цыплят нет ног, они еще могут жить сорок восемь часов, так что при смертности… Алло, алло, Фергус, что-то сорвалось…

Мик сказал:

— Курятинка на обед — по кайфу.

Подремав, Джек проснулся и обнаружил, что поезд несется по Нортумберленду. Пол вагона был усыпан слоем пакетов, по проходу туда-сюда катались пластиковые стаканы, как перекати-поле в городке на Диком Западе. В воздухе висел запах фаст-фуда и немытой плоти. Джеку хотелось пройтись по поезду, размять ноги, но, повернув голову, он увидел, что придется переступать через тела спящих пассажиров и их багаж. Скорей бы уж приехать в Эдинбург, сельская местность ему никогда не нравилась. Когда он был ребенком, мать грозилась отправить его туда в наказание: «Будешь плохо себя вести, отправлю в деревню».