"Тень улитки" - читать интересную книгу автора (Васильев (Ташкент) Владимир)

Глава 7

Молчун спал беспокойно и что-то бормотал во сне. Не так, как когда-то в бреду — тогда он кричал и все рвался куда-то. А сейчас тихо постанывал и бормотал: не то — мама, не то — Нава.

Один пластик принял форму лежанки — на ней и лежал спящий Молчун, другой Нава превратила в кресло, где и сидела рядом с Молчуном.

Неподалеку тихо плескалось озеро. Не Город, а просто озеро, чистое и красивое. Без прибрежных топей и камыша. Светлая слезинка Матери-Природы…

Нава улыбнулась, вспомнив, как радовался Молчун, когда она привела его сюда. Вдруг заулыбался, задышал всей грудью, встал на колени, набрал полные горсти песка и, хихикал, пуская его между пальцев.

— Ведь несъедобный, Нава? — радуясь чему-то, вопрошал он, — Не соль, не сахар?..

— Несъедобный, — подтвердила она, — Великое Разрыхление почему-то его не коснулось, хотя полоса боев уже ушла далеко отсюда.

— Мать-Природа бережет себя, — сказал Молчун, вдруг строго посмотрев на нее, а потом снова рассмеялся: — Да и что, право, разрыхлять песок? Он и так рыхлый. — И вдруг опять серьезно: — Ты тут хозяйка, Нава… Ну, одна из хозяек… Мой тебе совет: убереги это озеро. Просто так, для красоты… Не все в мире должно быть съедобно… Будешь приходить сюда, отдыхать душой… Может, и меня вдруг вспомнишь… среди своих великих дел… Хотя, что тебе вспоминать меня, козла грязного, — усмехнулся он криво.

— Что с тобой, Молчун? — удивилась Нава. — Никогда столько не говорил! Я даже и понять тебя сразу не могу.

— А сразу и не надо. Ты, главное, запомни, что я сказал, потом поймешь, когда бороться перестанешь…

— А я еще и не начинала, — заметила Нава.

— Начнешь, — пообещал Молчун, посмотрев на нее внимательно. — И потом, Кандид меня зовут! Я тебе уже говорил — Кандид!..

— Говорить-то говорил, — улыбнулась Нава, так смешно он сердился. Ей был смешон сам факт, что он — мужчина, сердится на нее — подругу. — Только пока мы шли, ты и слова не проронил. Я и подумала, что ты снова Молчун.

Он миролюбиво усмехнулся.

— Мое имя не зависит от того, молчу я или говорю, как и твое, Нава… А, в общем, называй хоть горшком, только в печку не суй! — сказал он что-то совсем несуразное, и Нава рассмеялась.

— Зачем же мне называть тебя горшком?! И что такое печка?

— Это поговорка такая, — объяснил Молчун-Кандид, который вдруг стал говоруном, — в моей… деревне.

— На Белых Скалах? — живо поинтересовалась Нава.

Он внимательно посмотрел на нее и ответил:

— Гораздо дальше Белых Скал… А горшком… Ну, иносказательно хотя бы… У нас… в деревне когда-то называли женщину «сосудом греха», только я с этим никогда не был согласен. Та, что дарит жизнь, не может быть сосудом греха… Ну, а твои подруги, похоже, считают мужчину горшком с дерьмом… Это ваше личное дело… Не мне судить, хотя я и с этим не согласен… А печка? Это такое приспособление для приготовления пищи. В ней горит огонь. Пища варится, жарится, печется и становится съедобной.

— Фу! Гадость какая! — брезгливо взвизгнула Нава. — Как вы такую гадость можете называть пищей? В ней же не остается ничего живого. Мертвечиной питаться опасно! Да и бесполезно!

— Так уж устроен наш организм, — пожал плечами Молчун-Кандид.

— Нет, вы его так мучаете, — покачала головой Нава, — организм ваш устроен нормально, если наша еда для тебя годится… То-то ты такой странный… Наверное, все вы там на Белых Скалах странные.

— Наверное, странные, — согласился Молчун. — Ты знаешь что, — сказал он вдруг, — Ты займись чем-нибудь. Я искупаться хочу, помыться…

— Я тоже! — обрадовалась Нава. — Давай вместе.

— Нет, — насупился Молчун. — Я сам. И ты на меня не смотри.

— Почему? — удивилась она. — Мы же всегда купались вместе.

— Ты была другой, — вздохнул он. — Да и я тоже, видимо… Раньше я считался твоим мужем, а теперь — козлом. Ты была милой девочкой, а теперь стала могущественной подругой… Да и зовут меня теперь иначе…

Он отвернулся и скрылся в кустах, росших по берегам речушки, вытекавшей из озера. Вскоре послышался плеск воды и пофыркивание.

Нава пошла к одежному дереву. То, что на нем росло, ей не понравилось. Она сосредоточилась и представила Молчуна в одежде, которая была ему по фигуре, в которой его не стыдно было бы показать подругам… Впрочем, лучше его никому не показывать. Над ее головой заклубился лиловый туман…

Обычно так не делалось. Подходили к дереву и выбирали себе одежду по размеру. В сущности, мешок с дырами для головы и рук. Но то было в деревне. Подруги могли себе позволить некоторые фантазии.

Нава сорвала с дерева готовую придуманную ею одежду для себя и для Мол… нет, для Кандида. Она постепенно привыкала к этому имени. Оно даже начинало ей нравиться. Она никогда не слышала такого имени в Лесу.

Одежду Кандида она повесила на кусты возле того места, где он плескался, а сама пошла в озеро.

Вода, действительно, была чудесной. И почему Молчун пошел купаться в речке? И вдруг она поняла и удивилась: он не хотел, чтобы грязь с него попала в это озеро. Он оберегал его, как… как настоящий… сын Матери-Природы…

Она уже привыкла к мысли, что у Матери-Природы могут быть только одни дети — дочери, то есть подруги. Но ведь и остальные, хоть и ошибочные, хоть и несовершенные — тоже ее дети. Некоторые даже очень заботливые, как… Кандид. Хотя он все равно не понимает Леса. Да и как ему понимать, если он всю жизнь питался мертвой пищей!..

Вдоволь наплававшись, Нава подплыла к истоку речки и последовала за слабым течением. Молчун, стоя в речке у берега, смотрелся в воду, разглядывая свое отражение, и скреб щеку скальпелем, недовольно фыркая и шипя.

«Больно», — догадалась Нава, поняв, что он пытается сбрить бороду. В лесу так никто не делал. Такое даже в голову прийти не могло. В лесу нечем было брить бороду. Да и слова такого не было. Просто, Нава вспомнила, что когда-то Молчун объяснял ей, что такое брить. Но поскольку бриться было нечем, он перестал об этом вспоминать. Привык к бороде. Чего это он сейчас вдруг вздумал?

— Молчун, — позвала Нава.

Он резко вздрогнул и обернулся. На физиономии его явно читалось смущение и недовольство.

— Я же просил! — вздохнул он.

— Ну, что тут такого, Молчун, я не понимаю? — искренне призналась она.

— Твои подруги при первой встрече дали мне понять, что внешний вид мужчины для них… для вас… омерзителен и смешон… Всякие там «корни любви» и прочее… Может, это и глупо, но я не хочу быть омерзительным и смешным… Особенно, перед тобой.

— Я их не понимаю, Кандид, — призналась Нава, встав рядом с ним. — Наверное, я еще неполноценная подруга… Или они слишком залюбовались собой? Твой вид не вызывает у меня никаких плохих эмоций… Тебе надоела борода?.. Сказал бы сразу…

Она протянула руки к его лицу и положила ладони на его щеки. Потом медленно повела их вниз к подбородку, провела по усам.

— Умойся, — сказала она.

Кандид целиком окунулся в воду, потер там лицо и встал.

Нава в первый момент не узнала его. На самом деле, она никогда не видела его лица безволосым. Когда ее привели к бредящему Молчуну, хотя тогда у него никакого имени не было, щеки и подбородок его уже покрывала не длинная, но весьма густая щетина.

Молчун тоже удивленно проводил пальцами по своему совершенно гладкому лицу.

— Как тебе это удалось? — удивился Кандид.

— Не знаю, — пожала плечами Нава, — просто, сделала… И совсем ты не смешной… Даже красивый. Я никогда тебя таким не видела…

— Эх, Нава-Нава, — вздохнул Кандид. — Ты меня, вообще, настоящим еще не видела.

— А какой же ты — синтезированный, как мертвяк? — усмехнулась она.

— Я, как бабочка, наколотая на иглу… Ах да, у вас нет игл… тогда на острый шип — крылышками еще машет, но уже не летит.

— Зачем же бабочку на шип насаживать? — удивилась Нава. — Глупость какая!

— Ну, предположим, она случайно сама на него напоролась — порыв ветра и…

— А ты умеешь летать, как бабочка? — спросила она.

— Не как бабочка, но, в некотором смысле, умел, — подтвердил Кандид.

— Эта твоя летающая деревня? — поинтересовалась Нава, показав пальцем вверх.

— Да не летающая деревня это, а вертолет! — хмыкнул Кандид.

— Ветролет? — переспросила она.

— Не ветро-, а верто-лет, вертикально, то есть вверх взлетающий, — поправил Кандид.

— Не понимаю, — покачала головой Нава.

— Ну, птица или та же бабочка машет крыльями, чтобы летать, или, просто, парит, расправив их, опираясь на воздушные потоки… Вот и вертолет, можно сказать, машет крыльями, чтобы лететь, только они у него устроены по-другому, не как у птиц.

— Он живой?

— Да нет, это машина.

— Машина? Не понимаю! — шлепнула ладошками по воде Нава, отчего брызги полетели во все стороны.

— Нашли время для научно-популярных лекций! — засмеялся Кандид, — И место… Ну, машина это… как мертвяк, только из другого материала, как скальпель. Вертолет что-то вроде металлической стрекозы. Сами люди летать не умеют, но делают летающие машины… летающих мертвяков и на них летают.

— Мы этого не умеем, — нахмурилась Нава. — Это плохо. Насекомых умеем и птиц, а летающих мертвяков — нет.

— Может, вам просто в голову не пришло… Не надо было. В Лесу особенно не разлетаешься. Я вон полетел — и что вышло…

— Это плохо, — повторила Нава. — Прилетят много ветро… вертолетов… Рукоеды с ними справятся?

— Нет, — покачал головой Кандид, — не думаю. Особенно, если это будут военные вертолеты.

— Военные? — подняла на него вопрошающий взгляд Нава.

— Машины для убийства, — объяснил Кандид. — Для уничтожения и разрушения. Мертвяки ведь тоже могут убивать… мужчин.

— Могут, — кивнула Нава. — Им это не запрещено.

— И вы, подруги, можете превращать живое в неживое…

— Можем, — подтвердила Нава.

— Ну, вот и мы… — развел руками Кандид. — Хотя мне это, конечно, не нравится. Только бывают ситуации, когда без этого не защитишь свою жизнь… К сожалению… Все живое хочет жить.

— Значит, если ты с помощью одного скальпеля смог защитить деревню от мертвяков, то с помощью машин для убийства сможешь прекратить Одержание?..

— Не знаю… Не собирался… Хотя сначала, когда узнал, что вы творите, когда забрали тебя… очень хотелось… Но потом подумал, что слишком мало понимаю для вмешательства… Но и равнодушно смотреть на эти жернова, деловито перемалывающие человеческие судьбы и жизни, не могу!.. Я мечтал встретиться с ними…с вами… с хозяйками Леса и попытаться объяснить, что так нельзя, что нехорошо так… Даже если это прогресс, как кому-то кажется, нельзя так… Ведь все это, — повел он руками вокруг, — живое, страдающее…

— В том и состоит идея, — объяснила Нава, — чтобы прекратить страдания.

— Планомерно уничтожая половину человечества, а вторую половину насильно трансформируя?! — возмутился Кандид. — Хотя, что это я на тебя кричу? Не ты все это придумала… Тебя саму… Извини… Но теперь ты — одна из хозяек Леса…

— У Леса нет хозяев, — нахмурилась Нава. — Да и он не хозяин… У всего одна хозяйка — Мать-Природа.

— Логично, — кивнул Кандид. — Понятно. Я в этом и не сомневался… Но мать не должна пожирать своих детей. А если она это делает, то с ней что-то не в порядке. Значит, она больна…

Нава удивилась, как эта мысль близка тому, что она говорила Тане… маме…

— И вообще, — продолжал Кандид, — Мать-Природа настолько выше нас, что иногда воспринимается как абстрактное понятие, хотя вот она… прекрасная и вездесущая… вокруг… Но здесь, в Лесу, она все-таки хозяйствует через вас, подруг… Или же вы присвоили себе право хозяйствовать от ее имени. Ведь ты не хотела лезть в этот Паучий Бассейн и проходить Одержание! Я помню!.. Но тебя загипнотизировали и затолкали туда… Тобой по-хозяйски распорядились… Мной тоже, но мне удалось убежать… Я потом думал, когда способность думать, наконец, вернулась ко мне, я думал, что в Лесу что-то происходит не так, неправильно… Хотя, конечно, и раньше Мать-Природа уничтожала целые виды живых существ… Но мать не может… Это человеческая мать не может, а что я знаю про материнские чувства природы?.. Мне сейчас подумалось, что, может быть, некто загипнотизировал вас, подруг, и убедил, что вы выполняете волю Матери-Природы, хотя это не так…

— Мы не дети Матери-Природы, — грустно вздохнула Нава. — Мы — ее мысли… Сначала — одни мысли, потом — другие… Ты ведь не думаешь все время одну и ту же мысль…

— Нет, — оторопев, согласился Кандид. — Кто тебе сказал?

— Она сама.

— Мыслить материальными объектами?! Какой-то солипсизм, вывернутый наизнанку, — пробормотал себе под нос Кандид. — Это мне в голову не приходило. Об этом надо подумать…

— Ну, подумай, — кивнула Нава. — Вылезаем? — протянула она ему руку.

Кандид взял ее руку в свою и даже сделал шаг вперед, но вдруг уперся и выдернул руку.

— Иди, я потом.

— Что с тобой? Опять стесняешься? — удивилась Нава.

— Не знаю, наверное, — пожал он плечами.

— Но это же глупо, Молчун! — улыбнулась Нава. — Стесняться можно женщину, да и то не собственную жену… А я уже совсем не женщина, — она вылезла на берег и протянула ему руку. — Ну, давай!

— Ну да, конечно, не женщина! — воскликнул Кандид недоверчиво. — Да я, может, такой прекрасной женщины и в жизни не видел!.. Точно — не видел! — распахнул он глаза. — Нава, ты божественна!.. Ты — идеал Женщины!..

— Да говорю же тебе — не женщина! — всерьез рассердилась она, ей стало неприятно, что ее называют и считают женщиной — примитивным существом из прошлого. — На, смотри, обормот! — в сердцах села она на песок и раздвинула ноги, между которыми было безволосо и гладко — так небольшие припухлости… атавизм… — Убедился?! — вскочила она.

— Нет, — признался Кандид, — та, что способна рожать — женщина! Как она это делает — второй вопрос. И то, что ей для этого не нужен мужчина, не имеет значения… А что касается меня, моих ощущений, то они мне говорят: ты — женщина. Впрочем, я действительно веду себя глупо. Но я понял: я стесняюсь не тебя, а себя, своего прогноза твоих эмоций при виде меня… Твои подруги успели привить мне комплекс неполноценности… Козел, козлик, вонючий, грязный… Глупо, все глупо… Но ты все-таки не смотри, — он шагнул из речки, ухватившись за ее руку.

Только Нава и не подумала отворачиваться и закрывать глаза. Еще чего! Потакать всяким глупостям, будто она не видела его голым, будучи женщиной! Хоть и молодой, но уже способной к деторождению. И ей вовсе не хотелось смеяться при виде его наготы. Ни тогда, ни сейчас. Он был, по-своему, красив, как всякий молодой, здоровый зверь и даже человек… А «корень любви» — что ж, если Мать-Природа сочла его необходимым, не нам обсуждать и, тем более, высмеивать ее решения.

— На тебя вполне можно смотреть! — сообщила она Кандиду. — Вон на кустах твоя новая одежда, — показала Нава и ушла за кусты.

Кандид осмотрел одежду и был немало удивлен тем, что она включала в себя два предмета: брюки и рубаху. До сих пор он, как и все в деревне, мужчины и женщины, носил длинную грубую рубаху неопределенного цвета, которые произрастали на одежных деревьях у поселка. Деревья никогда не плодоносили брюками. Да и трудно от них ждать фантазий модельеров. Одежда была добротна, удобна, крепка и на красивых фигурах даже иногда красива — чего еще? И никакой тебе текстильной промышленности… Откуда Нава взяла брюки?

Но вопросами Кандид задавался недолго, поспешив упрятать свою наготу. Одежда оказалась точно по его фигуре. Он присел, встал, наклонился — все было отлично. Нигде не тянуло, не жало, не трещало. И при этом ни единого шва. Вот бы такие деревья на Материк!.. Да куда там — текстильщики и модельеры порубят и пожгут: столько народу без работы останется… Да… Нет в мире совершенства.

Кандид расчесал пальцами длинные, почти, как у женщин, волосы, повесил на шею скальпель, привязанный к стеблю вьюна, и вышел из-за кустов.

Нава ждала его в точно таком же, по фасону, костюме. Только рубаху припоясала гибким стеблем лианы, не ободрав листьев, которые очень живописно смотрелись на более светлом переливающееся-зеленом фоне рубахи. В светло-желтые пышные волосы она воткнула ярко-синий цветок и выжидательно смотрела на Кандида сияющими ярко-синими глазами.

— И она еще утверждает, что не женщина! — развел руками Кандид. — Не знаю, как другие, которых здесь не вижу, а я, как и положено козлу, сражен твоей женской красотой наповал!

Он припал на колено и, молитвенно сложив ладони у сердца, склонил перед Навой голову.

— Что ты делаешь? — засмеялась Нава.

— Так у нас поклоняются любимым богам, — объяснил, подняв на нее взгляд, Кандид. — Между прочим, при обычных обстоятельствах богини тоже недоступны смертным мужчинам. Разве что богиня вдруг воспылает к кому-нибудь из этих ничтожных любовью… Только это сказки, придуманные мечтательными мужчинами для самовозвеличивания… Я так и не понял, есть ли у вас сказки?

— Есть, — ответила Нава, — как не быть. У нас каждый разговор наполовину сказка.

— Это я заметил, — усмехнулся Кандид.

— Но есть и специальные сказки. Дети любят.

— И почему дети везде любят сказки? — спросил сам себя Кандид и сам ответил: — Наверное, потому что в них все возможно и почти нет запретов… Расскажешь мне перед сном?

Нава неопределенно пожала плечами. Они подошли к озеру и посмотрели на себя в его зеркальной поверхности.

— Ой! Как мы похожи! — вскрикнула Нава.

— Да, — согласился Кандид. — Только ты лучше и красивей…

А теперь он лежал на пластике, превращенном в лежанку, и тихо постанывал. Когда он болел в первый раз — когда она его выходила, — то приобрел защиту от многих болезней. Она помогла приобрести, все женщины в их деревне это умели. Но для того, чтобы преодолеть «полосу боев», этого недостаточно. Даже не все дети Леса могут преодолеть ее. А уж для чужаков она, вообще, непреодолима.

В этот раз, впрочем, как и в прошлый, защита устанавливалась болезненно для Молчуна, но серьезной угрозы для его жизни не было. Но, на всякий случай, Нава все время рядом. Да и без нее организм Молчуна достаточно адаптировался к Лесу, чтобы самостоятельно выдержать это испытание. Но осторожность не помешает.

Нава вдруг подумала, что в Лесу у нее нет никого ближе этого странного существа Молчуна-Кандида, свалившегося с Белых Скал на своем вертолете. Когда-то была мама и, кажется, отец, но это было так давно, что она не вполне уверена — было ли… Но подруги?.. Но Мать-Природа?.. Подруг она еще не знает и почему-то не очень спешит узнать, а Мать-Природа не человек. Ей можно поклоняться, служить, ее можно любить, но дружить с ней невозможно… И вот она собирается вести Молчуна туда, где он исчезнет… для нее, потеряется. Нелогично. Но держать его насильно здесь, как… как бабочку на шипе… несправедливо. По крайней мере, с друзьями так не поступают. Может быть, он сходит на эти Белые Скалы и вернется к ней?.. В деревне он обещал вернуться — зачем это ему? Там у него будет своя, чужая ей, естественная для него, другая жизнь… Он найдет себе женщину, настоящую женщину, жену, которая родит ему детей… Такова их природа, этих существ, которые должны остаться в прошлом… Нава вдруг ощутила в себе неприязнь к этой гипотетической женщине, к которой она ведет Молчуна, своего мужа. Ерунда! У нее не может быть мужа! Ей не нужен муж!.. И почему она не уговорила его сделать детей?! Тогда бы он их не бросил! Остался бы в Лесу защищать. Какая она была глупая… А теперь он ей не нужен… как мужчина… Но он ей нужен, как… как друг. Может, просто, она слишком привыкла к нему? А потом поживет без него и отвыкнет? Но ведь целый год они не виделись! И вот она пришла к нему сразу, как только смогла. Наверное, этот год нельзя считать полноценным — он, как одна длинная ночь с одним сном, куда все время приходил Молчун. Возможно, реальный год в реальной жизни излечит ее? Вполне вероятно, только беда в том, что ей совсем не хочется излечиваться!.. Как же другие подруги прошли через это? Или больше ни у кого не было такого Молчуна?.. Наверное, все дело в том, что такие Молчуны в Лесу не водятся, а водятся только на Белых Скалах. А когда попадают в Лес, то не могут преодолеть «полосу боев» и растворяются в почве. Некоторых, правда, как она поняла, спасают и используют у Воспитательниц, которые приучают деревни к необходимости Одержания и подготавливают их к этому акту, как в той треугольной деревне, где Молчун пытался с кем-то разговаривать… Она слышала сквозь сон… Карл, он говорил, Карл!.. Видимо, это был его знакомый с Белых Скал, которого отдали Воспитательницам… Но Нава вовсе не хочет, чтобы Молчуна отдали Воспитательницам. Она хочет, чтобы он оставался с ней или… жил, как сам хочет, на своих Белых Скалах. Она не хочет, чтобы он принадлежал другим подругам. Потому что они не понимают его и не хотят понять. Для них он — отработанный материал, подлежащий утилизации. А для нее — единственное близкое существо.

Наверное, она ненормальная. Но не сама же она себя такой сделала! Мать-Природа целый год творила с ней в Паучьем Бассейне все, что хотела. Никто раньше так долго не проходил Одержание. И если она, Нава, такая, значит, Матери-Природе зачем-то это было нужно. Или она, просто, неудачный экземпляр, производственный брак? Давно не чистили Паучий Бассейн, вот она такой и получилась… Но как бы там ни было, она живет и собирается жить вечно, и жить так, как считает правильным. А понятие о том, что такое «хорошо» и что такое «плохо» в нее закладывала Мать-Природа и… Молчун… Теперь она это понимает. Он сказал подругам, что не муж ей, а отец, вернее, он сказал: «она мне дочь», а они, дуры, решили, что он муж ее матери и стали гнусно потешаться. Оказывается могучие подруги могут быть элементарными дурами, неспособными понять мужчину! Значит, они не идеальны… Это надо учесть при самооценке. И она сама может оказаться дурой… Или уже оказалась?..

Стало подозрительно тихо. Нава посмотрела на Молчуна. Он лежал с открытыми глазами, смотрел на нее и улыбался.

— Ты что? — вскочила Нава и подошла к нему.

— Хорошо! — еще шире улыбнулся Кандид. — Красивая природа, прекрасная погода, прелестная… подруга и неожиданно отличное самочувствие…

— Наконец-то, — выдохнула Нава, — защита установлена. Теперь тебе в Лесу никакая хворь не страшна!.. Еще день-другой, силы восстановятся и можно отправляться.

— Совсем меня твоя защита избаловала, — чуть улыбнувшись, признался Кандид. — Все стремился куда-то, кому-то что-то хотел доказать, а теперь вот смотрю на тебя и кажется — весь век бы свой смотрел, и ничего не надо больше… и никого…

— Это от слабости, — серьезно объяснила Нава, а сердечко-то екнуло… Приятно было слышать такое признание.

— Да уж, наверное, не от силы. — согласился Кандид. — Только зачем нам с тобой такая сила, которая разлучает?

— А затем, что только дерево может всю жизнь простоять на одном месте, да и то не всякое — иное и прыгать начинает… Да и дерево-то стремится ввысь, к солнцу, а человек…

— А человек — к другому человеку, — закончил Кандид и усмехнулся: — Я знаю, ты хотела сказать: человек должен стремиться выполнить свое предназначение, чтобы его жизнь обрела смысл… Логично. Только у человека столько предназначений, что не знаешь, за которое хвататься… Род продолжить — предназначение… Правда, вы тут вносите коррективы, но все равно будете рожать не так, так этак. Но это — для всего живого. А для человека?.. Дерево посадить, то есть уберечь природу — предназначение… Дом построить, то есть создать вторую природу как защиту от первой, которая не всегда рассчитывает свои силы, — тоже предназначение… Книгу написать, то есть приумножить знания человеческие и передать их потомкам — тоже предназначение… Полететь к звездам, чтобы спасти жизнь, когда наше солнце начнет гаснуть, — еще какое предназначение!.. Кое-что из этого списка мне по силам, но… род продолжить не с кем… Дерево сажать?.. Надо быть совсем идиотом, чтобы дерево в Лесу сажать. Для второй природы, как я понял, здесь места нет… Первая-то совсем распоясалась… Книгу?.. Не на чем и не для кого… Да и никогда в писатели не годился. Наука моя, микробиология, здесь — детский лепет. Для вас это уже не наука, а технология… А к звездам?.. Нет уж, милая Нава, в моем положении самое умное — валяться на этом мертвяке и любоваться твоей красотой…

— Ничего не поняла, — призналась Нава. — Какая-то вторая природа?.. Какая-то книга?.. Лететь к звездам?.. Солнце гаснуть?.. Чушь какая-то!..

— Не забивай голову, — сел Кандид, спустив босые ноги на землю. — Дурацкая мужицкая рефлексия — болезнь самокопания. Тоже не бери в голову — отомрет вместе с мужиками.

— Может быть, да, — кивнула задумчиво Нава, — а может быть, и нет. Ведь мы теперь частично и мужчины. Не перейдут ли ваши болезни к нам?

Кандид с интересом посмотрел на нее.

— О! Это уже серьезный вопрос…

— Я никогда раньше не задавала себе столько вопросов, — призналась Нава.

— Что ж, тогда у нас есть вероятность найти общий язык, — улыбнулся Кандид.

— А что ты там такое страшное говорил про солнце? — вспомнила она. — Как это оно может погаснуть?

— Грубо говоря, солнце — тот же костер. Только дрова другие — ядерные… Все дрова когда-нибудь кончаются, и костер гаснет.

— И что тогда будет? — дрожащим голосом спросила Нава, хотя ответ ей был уже ясен.

— Все живое на планете умрет, — ответил Кандид. — Мать-Природа, столь тебе дорогая, умрет. Разве что споры какие-нибудь да вирусы уйдут в вечную зимнюю спячку.

Нава молчала, осмысливая услышанное. Осмысливать было страшно, но аналогия с догорающим костром была очень убедительна.

— Откуда ты это знаешь? — спросила она.

— Я же говорил, мы задаем себе много вопросов, и часто готовы отдать жизнь, чтобы добиться ответа. Случается, и отдаем. Это называется поиск Истины… Я полагаю, что это одно из проявлений инстинкта самосохранения Матери-Природы. С нашей помощью она ищет способ выжить, когда солнце погаснет.

— И вы уже летали к звездам? — тихо спросила Нава.

— К звездам — нет пока. Очень они далеко. А на некоторых планетах были. На Луне, например, которую ты видишь каждую ночь.

— А мы ничего не знаем, — вздохнула Нава. — Это плохо… И там есть жизнь — на других планетах?

— В полном смысле, как у нас, нет, не нашли, но простейшая попадается… На одних планетах слишком жарко, на других — слишком холодно… Может быть, — улыбнулся вдруг Кандид, — это я сейчас подумал… может быть, там не хватает вас, умеющих делать мертвое живым… Возможно, и здесь все когда-то началось с вас…

— Откуда же мы взялись?..

— Не знаю, прилетели откуда-нибудь…

— Там мы тоже должны были бы откуда-то взяться, — возразила Нава.

— Ну, может быть, вы путешествуете по вселенной, распространяя по ней жизнь… Где-то когда-то возникли, а потом стали путешествовать… Красивая сказка…

— Почему сказка? — попыталась обидеться Нава, которой эта гипотеза тоже понравилась.

— Потому что пока, как я видел, вы убиваете существующие виды живого, причем, разумного.

— Не убиваем, а совершенствуем, — объяснила Нава, — делаем лучше.

— Есть мнение, что лучшее — враг хорошего, — усмехнулся Кандид.

— Глупое мнение, — поморщилась Нава. — Что более жизнеспособно, то и лучше.

— Не знаю, не знаю, — покачал головой Кандид. — Как-то так получается, что жизнеспособней дураки и мерзавцы, для которых инстинкт самосохранения превыше всего… Да и все прочие инстинкты… Неужели они лучше? Не может быть! Общество, состоящее сплошь из жизнеспособных дураков и мерзавцев нежизнеспособно — они пожруг друг друга.

— Понятие жизнеспособности подразумевает не только жизнеспособность особи, но и, главное, всего вида, — пояснила Нава свою точку зрения.

— Ну, и хорошо, если так, — сдался Кандид. — Хорошо, в смысле, что я понял твою мысль. То, что происходит здесь мне все равно не нравится… Не по-человечески это… Но оставим разговоры… Не позволит ли мой милый лекарь своему пациенту искупаться?

— Конечно, позволит и даже очень настоятельно порекомендует, — улыбнулась Нава, — и, более того, составит компанию…

Кандид сидел на песке, чуть прикрывшись поперек тела штанами и строгал скальпелем толстый обломок ветки дерева, видимо, поваленного недавним ураганом. А Нава, не помышляя о смущении, голышом стояла на лежащем стволе этого дерева, блаженствуя под теплыми солнечными лучами, и краешком глаза наблюдала за Кандидом. Она давно заинтересовалась его странным занятием. В Лесу никто никогда ничего не строгал: нечем и незачем. Здесь для того, чтобы построить дом, не надо было убивать деревья, здесь созидание вершилось без разрушения.

«До Одержания, — подумала Нава. — Одержание выбивается из древнего принципа жизни. Но, видимо, смена биологических видов без этого невозможна… Хотя и это спорно… Странно: раньше, когда я почти не задумывалась, сомнений почти не было, сейчас же, когда, похоже, я научилась самостоятельно мыслить, уверенности нет ни в чем. Сплошные сомнения».

— Что это ты делаешь? — соскочила она со ствола и подбежала к Кандиду. — Покажи!

Кандид, увлекшийся своим занятием, не успел спрятать творение и растерянно молчал, накрыв его ладонями.

— Ты опять Молчун, а не Кандид? — усмехнулась Нава. — Ну, правда, покажи. Мне очень любопытно. В Лесу никто такого не делает.

— Но это еще не готово! — вздохнул Кандид. — Когда еда не готова, ее не ставят на стол.

— Так это еда?! Из дерева? — удивилась Нава. — Вы на Белых Скалах едите деревья?

— Да нет, — засмеялся Кандид, — если и еда, то для глаз, для души… Духовная пища.

— Не понимаю. Покажи! — настаивала Нава.

— Я обязательно покажу, — пообещал Кандид. — Но когда кончу.

— Ну, как это… — пыталась она вспомнить странное слово, которому он ее когда-то учил. — Ну, пожалуйста!

Кандид улыбнулся.

— Против этого слова я бессилен, но учти — это еще не готово, — и развел ладони.

Нава тут же схватила деревяшку с его колен и принялась ее рассматривать. Она ощутила мурашки озноба на спине, когда увидела, что из ствола боком высунулась женщина… нет, подруга… или женщина (?), очень на кого-то похожая. Да на нее саму и похожая! Ну, конечно, это она и есть! Было странно и страшно видеть себя деревянной, да не просто целиком деревянной, а наполовину поленом. Было видно, что она, эта деревянная Нава, выходит (выступает?.. выдирается?) из дерева, но пока… Наве стало боязно, что она деревянная никогда не вырвется на свободу.

— Мы никуда отсюда не уйдем, пока ты не освободишь меня из этого дерева! — решительно заявила Нава.

— Хорошо сказано, девочка, — задумчиво кивнул Кандид. — Я даже не подумал, что этот полуфабрикат — символ твоих, да и моих отношений с Лесом.

— Символ? — вопросительно посмотрела на него Нава.

— Ну, мысль о тех, кто живет в Лесу, выраженная зрительным образом… Ты говоришь — и Лес так мыслит нами… А это моя мысль о тебе в дереве, а не в живой плоти… Понятно?

— Немного, — задумчиво кивнула Нава. — Никогда бы не подумала, что ты можешь мыслить так же, как Мать-Природа…

— Не только я, все люди — иначе бы мы не были ее детьми, — скромно заметил Кандид. — Можно было бы так и оставить эту… мысль… Но пока она слишком печальна… А я задумал мысль радостную и красивую, как ты… По крайней мере, когда-то… Сейчас ты стала построже, но и прекрасней.

— Нет-нет! Ты должен освободить меня от дерева! — потребовала Нава. — А то я задохнусь в нем! Мне и сейчас уже трудно дышать!

— Тогда верни мне… скульптуру и не мешай работать! Я же говорил, что еще не готово. Я хотел сначала освободить, потом показать тебе.

— Ты был прав, — протянула ему Нава странную деревяшку.

Кандид взял ее и внимательно рассмотрел.

— Да-а, символ, — покивал он. — Тебя-то я освобожу, но где тот скульптор, который освободит всех нас?.. Да и хотим ли мы этой свободы?.. Или задохнемся от ее избытка?..

— О чем ты, Кандид? — спросила Нава.

— Да так, — хмыкнул он. — Продолжение следует… Мужские забавы… Философские фантазии… Интеллектуальный секс…

— Опять не понимаю, — нахмурилась Нава.

— Так, — сказал Кандид, — если мы с тобой будем только философствовать, то я не смогу заняться твоим освобождением, — потряс он поленом. — Ты лучше опять встань на этот ствол. Мне надо на тебя смотреть, чтобы вырезать, а заодно и поболтаем. Теперь с тобой стало интересно разговаривать… подруга.

— С тобой тоже, — призналась Нава, заскочив на ствол.

— По крайней мере, теперь я знаю, кто я, и понимаю, хотя бы приблизительно, что происходит…

Он изучающе посмотрел на прекрасную натурщицу и коснулся скальпелем дерева.

Нава удовлетворенно вздохнула, увидев, как на его колени падают стружки.

— Так о чем ты говорил, Кандид? — напомнила Нава. Ей, в самом деле, было интересно разговаривать с ним. Это было похоже на общение с Матерью-Природой там, в Городе, во время Одержания, где она все время узнавала что-то новое и имела возможность задавать вопросы. Там — мысленно, здесь — вслух. Может, и с подругами интересно, но что-то ее удерживало от общения с ними. Две встречи с матерью не слишком вдохновляли. Скорей всего, у них наиболее популярен язык приказов. Да и какой еще язык может быть у тех, кто выполняет чью-то волю, хотя бы и Матери-Природы?.. Но возможно, она и несправедлива к ним.

— Что тебя интересует — проблема свободы или мужские забавы? — попытался уточнить Кандид.

— И то, и другое непонятно — поэтому интересует все, — ответила Нава.

— Ну, тогда начну с «мужских забав», поскольку вопрос проще. Хотя, может, и не проще, но не стоит в него углубляться… хм… ввиду исторической бесперспективности вашими стараниями… Вообще-то, это была отчасти шутка, чтобы уйти от серьезного разговора о свободе. Тем не менее, я имел в виду мнение одного психолога, утверждавшего, что неистраченная сексуальная энергия… ну, ты понимаешь — энергия общения мужчины и женщины как особей биологического вида… так вот, она будто бы находит себе выход в творчестве — поэзия, музыка, живопись, скульптура… Кто какой талант имеет. Грубо говоря, когда мужики не козлы (это вам, подругам, понятней), тогда они творцы… или алкоголики… А чаще и то, и другое.

— А женщины? — поинтересовалась Нава.

— Случается такое и с женщинами, но у них есть еще материнство… Но, вообще, как я успел заметить в прошлой жизни, поэтессы отличаются повышенной сексуальностью.

— Поэтессы?

— Женщины, которые пишут стихи, — объяснил Кандид.

— У нас таких нет, — вздохнула Нава. — Так ты взялся за эту… скульптуру, потому что у тебя неистрачена сексуальная энергия?..

Голос Навы звучал совершенно невинно, то есть строго, по-деловому.

— Ну, ты даешь! — немного покраснел Кандид. — Нельзя же так… прямолинейно.

— Почему нельзя? — удивилась Нава.

— Да потому что не так непосредственно все это происходит… А может, и вообще, не так. Это просто мнение одного человека…

— А почему ты покраснел?

— Мы краснеем, когда смущаемся… Ты меня смутила.

— Чем это? — удивилась Нава.

— Концентрацией внимания на моих сексуальных проблемах, — пробурчал Кандид.

— Тебе стыдно, что ты мужчина? — продолжала удивляться Нава. — Что тут такого. Ты же не виноват, что таким родился. И вообще…

— Я всегда тоже так думал, что, если природа создала меня мужчиной, то я должен выполнять свои функции так, чтобы женщинам было приятно, чтобы доставлять им радость…

— Ну и как, получалось? — заинтересовалась Нава.

— У меня не слишком большой опыт, — пожал плечами Кандид. — Старался… Это у них надо спрашивать… И вообще, не задавай мне таких вопросов! — смешался он вконец.

— Опять смущаешься, — улыбнулась Нава. — И чего ты смущаешься, если сам говоришь, Мать-Природа создала тебя мужчиной?

— А потому что для вас, подруг, мужчина — средоточие мерзости! — воскликнул он. — А ты — подруга.

— Верно, — подумав, согласилась Нава, — я — подруга… Но я вовсе не считаю мужчину средоточием мерзости. Это глупо. Все равно, что обвинять дерево в том, что оно деревянное. Но, как мне призналась мама, когда встретила после Одержания, у многих подруг есть личные основания для такого мнения… Наверное, не у всех, но есть… Ты считаешь, что это ошибка, что такого не может быть?

Кандид помолчал, аккуратно действуя скальпелем. Разговор получался слишком эмоциональным, и он опасался испортить работу.

— Нет, Нава, не считаю, — признался он. — Я всегда поражался, как много в нас, мужиках, такого, о чем вслух сказать стыдно. Особенно, в мыслях… В действиях это проявляется редко, хотя бывает, но в мыслях… Мы, действительно, очень часто и очень сильно — козлы. Но при этом надо помнить, что козел — существо безгрешное… Ну, может, запах его не всем ласкает обоняние. Не нравится — не нюхай. Но никому и в голову не придет обвинять козла в том, что он козел… И мужчина, пока он мужчина, тоже безгрешен, но когда он — козел… Только, мне кажется, в вашем презрении к мужчинам есть один очень важный психологический момент: для того, чтобы уничтожить половину человечества, надо очень сильно убедить себя, что это правильно, справедливо, необходимо… Надо заставить себя искренне и глубоко возненавидеть эту приговоренную на заклание половину… Иначе с ума можно сойти… Своим презрением к нам вы защищаете свою психику… И козел вам в этом — первый помощник… Знаешь, Нава, мне кажется, нет женщины, которая имела бы основания назвать меня козлом… Возможно, я слишком самонадеян, но я старался…

— Я знаю, — ободряюще улыбнулась Нава. — Я и маме сказала, что ты не козел. И любой подруге скажу, чтобы не смела так тебя называть!.. А ты не смущайся больше. Твое смущение мешает нам нормально общаться… Не забывай, что я не бесполое существо, которого действительно можно было бы стесняться, а двуполое.

— Но у вас же нет секса.

— Да, в прежнем понимании.

— А что, есть и новое понимание? — заинтересовался Кандид.

— Вырасту — узнаю, — хитро улыбнулась Нава.

— Ты не хочешь мне говорить?

— Я, правда, точно не знаю, но есть предчувствие, что нечто существует… — улыбнулась Нава. — Теперь ты меня смущаешь.

— Ну, никак не мог предположить, что подругу можно смутить.

— Человека всегда можно смутить.

— Ты права, — согласился Кандид, — если у него есть что-то тайное, интимное, что он ни с кем не хочет обсуждать… Что ж, секс всегда был скользкой почвой для разговора… Давай покинем ее.

— Давай, — согласилась Нава. — Но запрета на тему налагать не будем.

— Не будем, — кивнул Кандид. — Пусть хоть у нас с тобой не будет никаких запретов. Просто, видимо, мы оба слишком резво ринулись во взаимопознание наших интимов…

— Ты о чем-то еще хотел мне рассказать, — напомнила Нава.

— Не я хотел рассказать, а ты желала понять, — уточнил Кандид.

— Да, что-то о свободе…

— Что-то о свободе, — задумчиво повторил Кандид. — Хорошо сказано… Не знаю, как у вас в Лесу, а у нас, на Материке, о свободе столько сказано! И, в основном, всякой ерунды… И перечитать-то все это невозможно. Наверное, потому, что каждый человек должен и хочет сам решить для себя эту проблему. И, в общем-то, не слишком прислушивается к мнению других. Но если все сказанное систематизировать, то большого разнообразия мнений не наблюдается. И, честно говоря, мне не хотелось бы забивать тебе голову всеми этими заморочками, тем более, что я не слишком большой специалист в этом вопросе. Так, слегка интересовался. Пока не понял, что должен решить его сам для себя и поставить точку.

— Ну и как, решил? — с интересом посмотрела на него Нава.

— Вряд ли это оригинально… Мне показалась достаточно точной формулировка одного поэта: «свобода — это одиночество…» Любая связь — с другом ли, с врагом, с идеей, с природой, с богом и так далее уменьшает степени свободы человека. И в результате получается, что человек как существо социальное не может быть свободен, ибо для нормального человека одиночество невыносимо. Оно приводит к психическим нарушениям… Вот мы и служим: семье, народу, государству, природе, женщине, делу, мечте… Служим, потому что это придает нашей жизни смысл. Но все время мечтаем о некой свободе, ибо служить утомительно… Вот я и говорил, что никто не даст нам с тобой свободы, а если вдруг даст — вряд ли она будет нам по силам…

— По-моему, — пожала плечами Нава, — свобода — это, когда делаешь то, что хочешь. Почему это не по силам?.. Вот я сейчас хочу быть здесь с тобой, хотя меня ждут подруги для выполнения воли Матери-Природы. И мне это не трудно.

— Наверное, ты права, — улыбнулся Кандид, — я слишком мудрствую и морочу голову себе и тебе той абстрактной свободой, которой в жизни не существует. Существует только та свобода, о которой говоришь ты — свобода выбора между связями… между несвободами… Сегодня ты предпочла быть со мной, завтра выберешь подруг… Чем не свобода?

Он резал дерево и бормотал себе под нос:

— Искусство жить — это способность желать возможного… Но не всегда границы возможного очевидны. И еще таких идиотов, как я, почему-то неудержимо влечет невозможное… И вот результат: я в Лесу, чудом выжил только благодаря тебе, с трудом вспомнил, кто я такой, и теперь иду обратно, что без тебя нереально. Все из области невозможного — и попасть в Лес, и выжить в Лесу, и выбраться из Леса… И знаешь, я ни о чем не жалею. Если б я не оказался здесь, то никогда бы не узнал тебя. А я не хочу той жизни, в которой нет… не было тебя… Невозможное, конечно, опасно для жизни, но оно раздвигает ее горизонты. Без него скучно. Мне, по крайней мере.

Откуда-то из-за озера послышался истошный женский крик. Кандид мгновенно, словно сработал автомат, вскочил на ноги, натянул штаны и повесил скальпель на шею.

Нава тоже прислушалась.

— Молчу-у-ун! — донеслось до них. — Помоги, Молчу-у-ун!..

Кандид, не раздумывая, бросился вдоль берега на крик.

— Стой! — приказала Нава, и Кандид остановился, как вкопанный. Не то сработал тон приказа, не то другая сила, о которой он сейчас не хотел думать. Некогда.

— Но… — возразил он.

— За мертвяком не угонишься, — объяснила она, — подожди.

Она повела руками над лежаками, их окутал лиловый туман. И через несколько минут из него восстали два мертвяка.

Уже не первый раз она это проделывала, но Кандид никак не мог избавиться от непроизвольного холодка между лопатками, когда он наблюдал эту трансформацию. Прежде ему доводилось о таком только читать в фантастических романах или видеть в столь же фантастических фильмах. И даже мысли не допускалось, что такое возможно в реальности. А тут — на тебе!.. Хочешь верь глазам своим, хочешь нет…

— Садись! — рапорядилась Нава, показав на спину мертвяка.

Кандид опасливо покачал головой, помня об обжигающем эффекте мертвяков.

— Садись-садись, — повторила Нава. — Не бойся, я отрегулировала.

И заскочила на второго мертвяка, обхватив ногами, его поясницу, а руками ухватившись за шею. Кандид повторил ее движения, правда, не так ловко. Но, поерзав, устроился.

— Вперед! — Скомандовала Нава, и мертвяки припустились так, что ветер в ушах засвистел.

— Молчу-у-ун… — донеслось уже еле слышно, но этого было достаточно, чтобы мертвяки взяли след.

«Ну, дела! — думал Кандид. — Совсем недавно и предположить не мог, что когда-нибудь оседлаю мертвяка!»

Крик раздавался все реже. Видимо, на исходе были и силы, и надежды очередной жертвы. Но слышен он был все лучше.

— Молчу-ун! — вдруг послышалось совсем рядом.

— Стоять! — раздался властный окрик Навы, и все остановились.

— Ко мне! — приказала Нава, и два мертвяка приблизились к ней. На одном восседал Кандид, второй держал в охапке слабо извивающуюся женщину. Да нет, совсем девчонку… девушку… Кандид узнал ее — это была старшая дочка деревенского старосты. После исчезновения Навы она стала часто попадаться ему на пути, стрелять глазками, улыбаться… Симпатичная девчонка, но… Во-первых, Кандид решил, что хватит с него Навы, которую он не уберег, во-вторых, есть дела поважнее устройства семейного гнезда в чужом лесу… Нужно было выбираться из Леса, чтобы иметь возможность противопоставить силе — силу. Конечно, из такого противопоставления проистекают войны, но, может быть, лучше… нет, не лучше — честнее война, чем деловитое уничтожение ничего не подозревающих людей?..

— Молчу-ун! — истошно завопила старостина дочь, увидев его. — Убей его, Молчун! — И с новой силой заелозила всем телом и задрыгала ногами, пытаясь вырваться из объятий мертвяка.

Кандид соскочил со своего мертвяка, снял висящий на шее скальпель и двинулся вперед.

Мертвяк с девушкой был легкой добычей — руки заняты, движения затруднены… Даже показалось нечестным уничтожать его, такого беззащитного. Хотя по отношению к роботу, пусть биороботу, подобное чувство довольно странно. Даже нелепо… Возможно, и подругам кажется нелепым жалеть несовершенных, с точки зрения нового витка эволюции, людишек?.. Да и сколько видов живых существ уничтожило человечество, нимало не смущаясь!.. Теперь пришла расплата — наступила очередь человечества быть жертвой… Ну, ладно бы — человечество Материка — хоть виновно, а эти лесовики чем провинились?.. А может, и провинились… Да и неважно это: вина — в прошлом, казнь — сейчас. И действовать надо сейчас.

Мертвяк внимательно следил за движением Кандида и поворачивался так, чтобы всегда быть лицом к нему.

— Убей его, Молчун!.. Убей его!.. Убей! — твердила девушка, продолжая попытки выскользнуть из лап мертвяка. Надо сказать, что частично ей это удавалось, потому что мертвяк, видимо, ограничивал силу хватки, чтобы не повредить драгоценную ношу. И эта ноша все больше сползала вниз, выскальзывая из объятий и из платья.

— Красивая девочка, — оценила Нава. — Но, пожалуй, этот клочок шерсти портит вид… Ты не находишь, Кандид?

— Ну, ты даешь! — фыркнул негодующе он. — Я не вижу ничего, кроме мертвяка, которого должен убить!

— Врешь ты все!.. — не поверила Нава. — А зачем тебе его убивать?

— Чтобы освободить девочку, неужели непонятно!

— Любопытно было бы посмотреть, да не стоит из-за любопытства добро портить. Каждый мертвяк немалого труда стоит… И энергии, — заметила Нава и приказала мертвяку: — Отпусти ее.

Мертвяк тут же разжал лапы, и девушка упала на землю, видимо, обессилев в неравной борьбе.

Кандид бросился ее поднимать, но она оказалась быстрее — страх придавал силы. Девушка на четвереньках отбежала от мертвяка и с криком бросилась на Кандида:

— Молчу-ун! Как ты долго! Я уж думала, ты не придешь! Всех спасал. А меня не стал!.. Зачем ты от нас ушел? Не надо было тебе от нас уходить. Идем обратно в деревню, я женой тебе буду! Я вкусно готовлю и… и детей тебе нарожаю… Не то, что она, — сверкнула она глазами в сторону Навы. — Жена должна рожать детей, а она не захотела.

— Ну, что ты, девочка, — покровительственно погладил ее по плечу Кандид. — Во-первых, я обещал вернуться в деревню и вернусь, но не сейчас. Сейчас смысла нет… Во-вторых, у меня уже есть жена. Нава — моя жена. И не она не хотела детей, а я… потому что… и она, и ты — еще дети!

— Я не ребенок! — вомутилась старостина дочь. — Я все знаю, меня мама учила, пока ее мертвяки не унесли… Правда, не пробовала… Но ты такой взрослый! Ты должен это уметь, ты меня научишь…

— У меня есть жена! — твердо повторил Кандид. — Разве ты не слышала, Лава? — вспомнил он, наконец, ее имя.

— Нава с интересом наблюдала за диалогом.

— Она?.. Она?.. Ха-ха-ха! — зло выкрикнула Лава. — Да она и не женщина вовсе! Она… она… — она вдруг увидела в руке Кандида деревянную скульптуру Навы, которую он впопыхах прихватил с собой. — Правильно! Она деревянная!.. Какая из нее жена… Я тебе буду настоящей женой. Оставь ее!.. Прогони!.. Прогони вместе с ее мертвяками мерзкими!..

— Нельзя быть такой злой, Лава! — строго сказал Кандид. — Мало ли что может случиться с женой или с мужем в Лесу!.. И если случится, то настоящий муж или жена должны заботиться друг о друге… Мы и заботимся… Если бы ты была моей женой, я бы о тебе заботился… Да я и так обо всех вас заботился, как мог. Разве не так?

Лава вцепилась в его рубаху и, уткнув лицо ему в грудь, громко, в голос зарыдала. Кандид, успокаивая, гладил ее по голове.

Нава обратила внимание на то, что мертвяки насторожились, а потом и сама услышала, как кто-то продирается через заросли.

— Ну, гнилушки ходячие, мертвяки поганые! Ну, я с вами побеседую, когда догоню!.. Ишь, повадились, шерсть на носу! — послышался знакомый голос и на поляну выскочил Кулак с дубиной на плече. Глаза его возбужденно горели, борода и нечесаная шевелюра торчали космами в разные стороны, лицо заливал пот.

— А, вот и вы, бродило в рыло! — радостно завопил он, увидев мертвяков, и ринулся к ним, размахивая дубиной.

— Осторожней, Кулак! А то и нас зашибешь! — предупредил Кандид.

Кулак резко остановился и повернулся на голос. Взгляд его постепенно стал приобретать осмысленное выражение.

— О! Шиш на плеши! Молчун!.. Самый настоящий Молчун!.. И Лава!.. Успел-таки, спас… Ну, и лады… А я вот, старый пень, оплошал — прозевал, когда он выскочил, — погрозил он дубиной мертвяку. — Нет, дай я его все-таки зашибу, чтоб неповадно было приходить в деревню!.. Вот один тоже приходил, приходил, а как дали ему…

— Не надо, Кулак, — сказала Нава. — Он больше не придет. — И обратилась к мертвяку: — Уходи! И больше не появляйся в той деревне!

Мертвяк моментально развернулся и исчез.

— Нава! — обрадовался Кулак. — И ты тут! А то я думаю, где же Нава? А ты тут!.. Э-эх! — посетовал он. — Жаль, что он убежал… Если б я одного мертвяка при вас зашиб, может, потом легче пошло бы, а то все равно боязно — ну, как промахнусь, шерсть на носу… Уж он не промахнется.

— Ты человек, Кулак, — сказал Кандид. — А мертвяк — и есть мертвяк. Ты умнее, поэтому победишь.

— Э-эх! — еще раз вздохнул Кулак. — А что это вы здесь? Я думал — ты уже на Чертовых Скалах.

— До Чертовых Скал без защиты не дойти, — объяснил Кандид. — Нава ставила мне защиту.

— А-а, — понимающе закивал Кулак. — Вон что-о… Защита, оно конечно. Это правильно. Если без защиты нельзя, то надо ставить защиту. У нас в Лесу, вообще, без защиты никуда… Вот один без защиты сунулся в Ведьмину Полосу, так прямо на глазах и исчез… Больше не суется, бродило в рыло… Ну, что, Лава, пошли обратно, а то очень отец твой переживает… Но он деревню оставить не может — староста… Но какой он староста, когда по дочке горюет?.. Я Колченога оставил присмотреть за порядком с дубиной… Бегун-то из него никакой… А с дубиной по деревне — вполне… Пошли, девочка…

— Да не девочка я уже, не девочка! — закричала вдруг на него старостина дочь. — Я женщина! И без Молчуна никуда не пойду!..

— И то верно, — кивнул Кулак, — без Молчуна плохо… Может, вернешься? А завтра мы на Выселки сходим… На кой ляд тебе эти Чертовы Скалы?..

— Не сейчас, Кулак, не сейчас, — отрицательно покачал головой Кандид. — Вы уж пока сами…

— Не пойду я без Молчуна! — снова истерически взвизгнула Лава и так вцепилась в него, что Кандиду стало больно.

— Иди, Лава, иди! — Вдруг произнесла Нава спокойным, но странным голосом, будто это не она говорила, а кто-то за ее спиной.

Лиловый туман повис на ветвях.

Лава сразу обмякла и отпустила Кандида. Выдохнула с шумом и, не глядя на него, двинулась к Кулаку.

— Пойдем, девочка, пойдем, — приговаривал Кулак. — А Молчун потом к нам придет… Если сказал, что придет, значит, придет, шерсть на носу. На то он и Молчун. Сделает свои дела и придет. Чего ему не прийти? Чем плохо в нашей деревне?.. Совсем не плохо. Никто никого не обижает… Мертвяки вот только одолели… Но Молчун вернется и всех их отгонит от деревни. А пока мы с Колченогом постараемся… Молчун, конечно, лучше, но и шиш на плеши тоже шиш… А ты, Молчун, поспешай. Вишь, что тут без тебя творится… И Наву береги…

Он обнял понурившуюся девушку за плечи, на другое плечо взвалил дубину, и через несколько секунд они скрылись в густом кустарнике.

Кандид и Нава молча смотрели друг на друга. Мертвяки скромно и неподвижно стояли в стороне.

— Да-а, — произнес со вздохом Кандид. — Свобода… Это ты ее успокоила?..

— Я, — кивнула Нава, — другого выхода не было.

— Нет выхода… — вздохнул он опять. — Ну, пошли, хозяйка Леса, — протянул он ей руку, повесив скальпель на шею.

Нава сначала непонимающе посмотрела на протянутую руку, но потом все же протянула свою. Он сжал ее ладонь и повел за собой.

— Молчун, ты действительно считаешь меня женой? — спросила она.

— Браки заключаются на небесах, — ответил он красиво и непонятно. Но она не стала требовать разъяснений, почувствовав в его тоне утверждение. Почему-то ей это понравилось…

— А может, вернуть ее, пока не поздно? — вдруг спросила она. — Возьмем с собой — будет твоей женщиной… Я не буду возражать. Ведь тебе нужно…

— Ты что, совсем с ума сошла? — остановился Кандид и возмущенно воззрился на нее. — Женщина — человек, а не нужник!.. Пошли уж!.. И какие ж вы, подруги, дуры… в некоторых вопросах…

И Нава не обиделась, потому что и этот его ответ ей понравился. Она все яснее чувствовала в нем силу, которая вызывала уважение. Не силу мышц, как у мертвяка или рукоеда, а силу духа и разума, которая в этих зарослях, похоже, большая редкость.

Они уже почти подходили к своей стоянке у озера, когда на берегу перед ними выросла подруга с мертвяком поодаль.

— Тана! — вскрикнула Нава. — Как ты неожиданно!.. Ты… по делу?

— Кто это с тобой? — не ответив, спросила Тана. — Новая подруга? Не знаю такой, откуда?.. А где твой козлик?.. Бросила его? И правильно: козел подруге не товарищ.

— Это мой муж, Тана, — твердо сказала Нава. — Его имя Кандид. Прошу запомнить!..

— Му-уж! — иронично протянула подруга. — Надо же!.. И как он с тобой справляется? В заднепроходное отверстие или еще какое нашел? И ты ему разрешаешь?

— Попробуйте хоть раз в жизни не быть козой, уважаемая Тана! — воскликнул Кандид. — Похоже, что у подруг с потерей возможности сексуального общения с мужчинами ничего, кроме этого в голове не задерживается! Второй раз с вами встречаюсь — а разговоры все те же!

— Ишь ты! Голосистый! И на кого голос себе позволяет повышать! — недобро усмехнулась Тана, над головой ее заклубился лиловый туман. — Избаловала ты его, избаловала… Но я его быстро на место поставлю…

— Сила есть, ума не надо? — усмехнулся Кандид. — Тем более, сила чужая, — показал он пальцем на лиловое облако, — а ум надо свой применить. Боитесь не справиться с интеллектом грязного и примитивного мужика?

— Смел, — усмехнулась Тана. — И глуп. Но что-то в нем есть. Ты права… И не очень грязен, и волосат в меру… Ладно, пусть живет… Эти, с Белых Скал, забавные попадаются. Один такой у Воспитательниц есть — очень их развлекает… Так что, развлекись, подруга, пока есть возможность, но воли ему не давай…

— Грустно, очень грустно все это слышать, — серьезно сказал Кандид. — Полная неспособность к разумному человеческому общению. Наркотическое упоение собственной силой и властью. Это практически неизлечимо терапевтическими методами. Сила признает только силу — это и грустно… Хуже того — трагично…

— Ты что, козлик, угрожаешь?!

— Нет, козочка, рассуждаю, — невинным голосом ответил Кандид.

— Слишком нагл! — заключила Тана. — Придется его все-таки поучить приличным манерам.

Она протянула к нему руку, окутанную лиловым туманом и вдруг вскрикнула и отдернула руку.

— Ты что? — резко повернулась она к Наве. — Как ты посмела применить силу к подруге?! Тем более, из-за этого ничтожества!

— Распоряжайся рукоедами и мертвяками, а в мою, в нашу жизнь не лезь! — холодно и твердо ответила Нава. — Мы пытались говорить с тобой по-человечески… Ты глуха, к сожалению… А ты еще хотел с ними говорить, — обратилась она к Кандиду, — объяснять что-то… Теперь видишь, что это бесполезно — они не воспринимают…

— Наверное, я неправильно начал разговор, — вздохнул Кандид. — Наступил на больную мозоль. Может быть, в другой раз лучше получится… Нам нельзя не договориться. Слишком многое поставлено на карту.

— Хорошо, что ты понял, — отреагировала Тана. — Ты очень неправильно начал разговор. Но вряд ли у нас, вообще, есть общие темы для разговора.

— Зачем ты пришла? — спросила Нава холодно.

— Сказать тебе, чтобы впредь не мешала нашему делу, если уж тебе позволили временно в нем не участвовать. Я попросила. Но учти — времени у тебя немного… Мать-Природа очень больна. Если мы промедлим, наша помощь может опоздать… Неужели ты не понимаешь, что все происходящее осуществляется не для нашего удовольствия… Либо мы излечим Мать-Природу, либо умрем вместе с ней. На этом фоне все твои детские игры в «мужья-жены» просто смехотворны… Так что взрослей быстрей… дочка… Ну, прощай… зятек… У вас это, кажется, так называется?

«Откуда она знает?» — подумал Кандид, а Тана продолжала:

— Ты и, правда, ничего. Если б не Одержание, я была бы рада за дочку… А теперь, будь добр, не путайся под ногами, если хочешь уцелеть… Тебе дан шанс уцелеть… Нава, проводи меня.

И она, не оборачиваясь, скрылась в зарослях, которые перед ней услужливо раздвигал мертвяк.

— Я сейчас, — сказала Нава и скрылась следом.

«Поговорили… черт побери…» — тяжко вздохнул Кандид.

— Так, Нава, — по-деловому, сказала Тана. — Извини за эту комедию, но ты меня удивила своей готовностью защищать его любым способом… Нет-нет, молчи, сейчас не об этом разговор… Это очень хорошо, что ты идешь с ним к Белым Скалам. Мы это приветствуем, но он не должен догадываться. Сейчас там неспокойно, что-то меняется. Ты, по-возможности, должна узнать, что происходит. Думаю, он поможет тебе разобраться… И если ты поймешь, что это опасно для нас, для Леса, для Матери-Природы, уничтожь их, как мы уничтожаем болезни. Это не просьба. Это приказ… Но тебе дано право принимать решение… Ты — одна из нас… Прощай, Нава. И ни слова ему. Так будет лучше для вас обоих… Ну, иди охраняй свое сокровище.

И быстро ушла.

Нава вернулась на берег. Кандид ждал ее, тревожно вглядываясь в лес. Она подошла к нему и спрятала лицо на его груди. Ей вдруг захотелось стать маленькой и слабой…