Сван Томас БарнеттБагрянка

Томас Барнетт Сван

Багрянка

Глава 1

ДАФНА

Амазонки не испытывают любви к городам. Названный в честь острова, столицей которого он является, город Эгина невелик - с единственным имеющим фронтон мегароном, вереницей лавочек, где окрестные земледельцы продают плоды своих трудов, гостиницей, кабаком и горсткой каменных домишек, разбросанных среди олив. Но стены здесь достаточно высоки, чтобы отгородиться от холмов Артемиды, а горожане, ни дать ни взять, из тех, что заслуживают, чтобы их держали, как быков, в Авгиевых конюшнях: куртизанки с нагими грудями, пропахшие миррой и нардом, изнеженные лавочники с надушенными курчавыми шевелюрами, моряки в набедренниках, которые выбираются с кораблей в гавань, ища любовных утех. Однако даже Амазонки, даже Медведицы Артемиды должны приобретать себе орудия и оружие. Нынче мы явились в город обменивать губки на топоры. Нас было двое: я и Локсо, обеим по восемнадцать, и мы, как обычно, с вызовом встречали взгляды любопытных. Еще никто и никогда не нападал на нас на улице; всем было прекрасно видно, что у нас при себе не только губки, но и кинжалы. Женщины шушукались, что икры у нас на вид тверды, как у мужчин, а мужчины сетовали, что мы стрижем волосы и скрываем груди хитонами из медвежьих шкур.

Молодой моряк, набедренник которого скрепляла пряжка в виде дельфина, шепнул на ушко приятелю:

- В былые дни из таких получались хорошие драчуны для критской арены. Что мальчики, что девочки, быкам-то все едино.

- Да, - улыбнулся приятель. - Если бык победил, какая разница?

Локсо напряглась рядом. Кривой шрам, оставленный клыком дикого вепря, запылал над ее глазами, точно красный угорь. Я успокаивающе положила руку ей на плечо; ибо, хоть мне и был понятен ее гнев, мы не должны были нарываться на драку в этих стенах. Весь город нас терпеть не мог - женщины за то, что мы одеваемся, как мужчины, мужчины - за то, что соперничаем с ними в играх и войне.

Однако все разрешилось само собой - зеваки нашли для себя новое развлечение. Впереди высыпала на улицу орава мирмидонцев, людей-муравьев. Их было пятеро, один совсем ребенок, лет одиннадцати, прочие близки нам с Локсо по возрасту; невелики для мужчин, светловолосы, с гладкими руками и ногами, в набедренниках цвета зерна. Кожа бронзовая, точно лезвие меча. Короткие янтарные крылышки, негодные для полета, болтаются за плечами, а надо лбами, точно пшеничные усики, колышутся сяжки, говорят, они помогают им ориентироваться во тьме. Мирмидонцев вполне можно счесть славными, пока не узнаешь об их обычаях, о том, что они живут в норах под землей и едят грибы, вместо того, чтобы добывать мясо на охоте. Хуже того, они - трусы, понятия не имеющие о том, как натягивают лук, и удирающие, стоит только коснуться кинжала.

Когда-то мирмидонцы были могущественны. И норы их, как говорят, соперничали со знаменитым критским Лабиринтом. Но семь лет назад они затеяли пир на берегу моря, чтобы почтить своего божественного покровителя, - Зевса, который, как они верили, сотворил их племя из муравьев, во времена, когда Эгина обезлюдела и нуждалась в новых обитателях. В самый разгар праздничных игр со стороны залива нагрянули пираты, целые оравы, грозные чернобородые воители; они захватили царицу с большинством подданных. Лишь мальчишкам, которые играли в лесу, удалось спастись и убежать. Затем мальчики вернулись в норы и стали жить там, как могли, без родителей и сестер. Они обжигали в подземных печах глиняные фигурки и ходили в город, меняя их на орудия и одежду. Они были трусливы, и к тому же неловки, и горожане находили их не менее потешными, чем акробатов или мимов. А мне они были всего-навсего противны: из-за их робости и нечистоплотности.

Гусь, лопоча, зигзагом пересек перед ними дорогу. Маленькая девочка стала кидаться в них комками навоза. Продавец рыбы запустил в них угрем. Они только ускорили шаг и уперли в землю робкие испуганные взгляды. Один, судя по всему, предводитель, споткнулся и уронил поднос с фигурками: повозки, лодочки и медведи с длинными рылами. Он не остановился, чтобы подобрать осколки, и меня захлестнуло презрение. Даже отступать можно с достоинством, а это было паническое бегство.

Локсо наблюдала за ними, и смех, похожий на стон, поднимался из ее груди.

- Дафна, - предложила она, - а давай пугнем их нашими кинжалами!

Я готова была это сделать, но колебалась.

- А, может, лучше пойти за ними и узнать, где они живут? Охота нас разогреет. - День был прохладный, серый мотылек осени уже помахивал крылышками. - А затем возьмем кого-нибудь в помощь и разграбим их нору?

Говорят, что мирмидонцы, подобно диковинным муравьям Аравии, хранят клад золота и изумрудов, электрона и ляпис-лазури. Но не столько важны сокровища, сколько упоение преследования и боя.

Локсо ухмыльнулась.

- Ты, как всегда, права. У тебя разум волка.

Мирмидонцы спустились по сбегающей со склона торговой улице, миновали открытые ворота и вступили во внешний пояс города, почти пустой, где в пору осады теснятся крестьяне и их перепуганные стада. У вторых и последних ворот стражники пропустили их, но прикинулись, будто намерены кольнуть копьями их пятки. Самый младший из мирмидонцев взвизгнул и подпрыгнул, чтобы избежать укола; его куцые крылышки зажужжали. Поэтому неприлично громко смеющимся стражникам было не до нас, когда мы прошли мимо. И мы последовали за потомками муравьев прочь из ненавистного города. Позади нас громоздились на фоне неба грубые, поросшие мхом, циклопические стены Эгины. У ворот припали к земле гранитные львы, того и гляди, зарычат. Дым из очага мегарона тянулся вверх, смешиваясь с жиденькими дымками из жилищ. Весь город, люди и животные, гомонили и стучали, точно это была одна-единственная, но огромная и неповоротливая, зловредная зверюга.

- Шум, грязь и слишком много народу, - пробормотала Локсо. - Хоть бы Артемида послала на них землетрясение, без этих стен они вымрут в несколько недель.

- Чума бы их извела скорее.

Люди-муравьи оглянулись: осторожно, с украдкой, опасаясь погони. Такие уж у них повадки, не иначе, как печать глубоких темных нор, в которых они ютятся. Мы сделали вид, будто направляемся к Коралловой бухте. А сами, как только вышли за пределы видимости, вернулись от бухты кружным путем и отыскали их след. В городе они неуклюжи, но здесь, как оказалось, ступали легко. Правда, там и сям на песке остались отпечатки ног, да кое-где была сломана жимолость, покрывающая косогор.

Впереди поднимались каменные россыпи, за которыми, точно позвоночник, поднимался Зевесов хребет, пересекающий треугольный остров. Обходя валуны, огромные и округлые, точно торговые корабли, мы пересекли террасы с виноградниками и приблизились к крестьянам, трудившимся в давильне. Под назойливый и пронзительный визг флейты, они топтали виноград в больших плетеных корзинах, установленных на массивных треножниках с желобами. Один из давильщиков нахально взглянул на нас, гордясь своей наготой и ожидая, вне сомнений, знаков восхищения. Мне стало тошно от его вида, хотя, надо признать, он был гибок и крепок, а солнце окрасило его кожу в цвет хлеба. Я вперилась в него взглядом и коснулась кинжала. Он опустил глаза и затоптался проворней.

Когда винодельня осталась позади, впереди зазвенели голоса мирмидонцев, чистые и певучие, точно колокольчики, которые пастухи вешают на шею овцам. Похоже, приближаясь к своему обиталищу, они становились уверенней. Внезапно их разговор оборвался. Мы стояли на пригорке в дубовой роще. Внизу, словно бесперые шлемы циклопов, находились бесчисленные каменные груды. Я знала, что под одной из них скрыт проход в подземную обитель мирмидонцев. Но следы людей-муравьев обрывались у края холма. С помощью слабеньких крылышек, на которых, казалось, летать было почти нельзя, в лучшем случае держаться в воздухе несколько мгновений, они, похоже, умудрились оторваться от погони.

- Они не могли уйти далеко, - заметила я. - Разделимся и обследуем здесь все. Если что-то обнаружишь, дай знак.

Я люблю моих подруг, и Локсо, и остальных. Но все-таки предпочитаю охотиться наедине с Артемидой. Этот лесок, как и все леса на острове, принадлежал этой богине, Повелительнице Дикой Природы. Спускаясь с холма, я ощущала ее присутствие среди деревьев. Игра света казалась отсветами солнца на ее сандалиях; дуновение ветерка - звоном тетивы ее могучего лука. Я никогда не видела ее. Ей наскучили смертные, даже амазонки. Но порой я мечтала о том, как умру в ее объятиях.

"Милая Дафна, - скажет она, - названная в честь девушки, которая стала деревом, чтобы избежать поцелуя Аполлона, ты тоже явилась ко мне нетронутой".

Лес был сухим. Потрескивал подлесок, я двигалась быстро, чтобы согреться, и каменные дубы прикасались ко мне. Осенью не увидишь ни гроздьев белых цветов, ни кроваво-красных ягод, но густо-зеленые листья, кончики которых загибаются и походят на колючки, приятно покалывают кожу. Я вырвала с горстку листьев, сильно исколовшись, слизнула кровь и рассмеялась. Раны, нанесенные лесом, чудесны.

Но где же мирмидонцы? Я обогнула ближайшую груду и пнула у основания. Твердая земля, никаких признаков входа. Я почувствовала себя Гераклом, которому велено совершить тринадцатый подвиг. Сотня каменных груд, подобных кротовьим норам. Под какой же из них спрятано жилище мирмидонцев? Обогнув вторую груду, я наткнулась на маленький холмик, возможно, в фут высотой обитель Желтых Муравьев, как я сразу поняла, и подумала: они знают. Они с мирмидонцами друзья. Большие спрятались, а маленькие помогают им скрываться. Рассердившись, я наступила на муравейник. Крохотные желтые создания выбежали из своей сокрушенной твердыни. Я топтала их обеими сандалиями, представляя себе, что наношу удары неуловимым и грязным мирмидонишкам. Затем схватила палку, чтобы завершить разрушение.

Но палка вылетела у меня из рук. Лицом к лицу ко мне стоял один из мирмидонцев.

- Их нельзя обижать, - сказал он. Глаза у него были, как малахиты, омытые морем. Сердитые и совершенно бесстрашные. От него исходил манящий запах: смесь ароматических корней и дикого тимьяна. Руки были в грязи, но почему-то он не казался грязнулей.

- А что такого? - огрызнулась я. - Подумаешь, муравьи.

- Они помогают земледельцу, разрыхляя землю. Они уничтожают термитов, которые подтачивают колонны больших мегаронов. Они усердно работают и никому не мешают. Ты можешь сказать столько же о себе?

Слова его укоряли меня, но глаза делались все мягче. Как будто он вот-вот рассмеется. "Гнев, - подумала я, - это не самое любимое его настроение". В нем было что-то игривое, как у медвежонка. Я вспомнила медвежонка, которого нашла год назад в переплетении виноградных лоз. Он смело глядел на меня через лозы, жуя три грозди винограда, а затем облизал лапы и побежал в лес. И длинная лоза волочилась за ним.

- Они меня чуть не покусали, - неуверенно возразила я.

- Лишь после того, как ты наступила на них.

- Это вышло нечаянно.

- Нет, неправда. Ты рассердилась и хотела на них наступить.

- Ты следил за мной?

- Не совсем. Они позвали на помощь.

Мне никогда и в голову не приходило, что хоть кто-то, пусть даже Артемида, может беспокоиться о муравьях. Об оленях и медведях, быть может. Но о муравьях... Я оторопела. И еще испытывала досаду, из-за того, что позволила ему считать себя правым, а меня нет. Надо взять его в плен. Я сжала кулаки.

- Не надо, - сказал он. - Не то я прижму тебя к земле, и тогда муравьи закусают тебя. Они далеко не прочь посчитаться. Они разозлились не меньше тебя. А твои сандалии пригодились бы им на крышу для нового дома.

Я разжала кулаки, хотя и не думала отказываться от своих намерений.

- Посмотри, - сказал он, поворачиваясь ко мне спиной и опускаясь на колени рядом с муравьями. - Они начали восстанавливать дом. Они построят его так, чтобы самый крутой склон смотрел на юго-восток. Тогда они поймают побольше утреннего солнца и согреют свое жилище. Так у них принято.

Я неловко встала на колени с ним рядом, чтобы - лучше видеть. Муравьи живо и целеустремленно приступили к делу, неся песок, прутики и работая очень дружно. Они начали мне почти что нравиться. Все вместе они трудились усердно, точно амазонки, и я знала, что они служат своей царице, хотя она, конечно, сейчас глубоко внизу со своими детьми и приближенными.

- Сколько времени у них уйдет... - начала я. И обнаружила, что говорю в пустоту. Он исчез так же внезапно, как появился, бесшумно и незаметно. Теперь меня охватила ярость. Я хотела задать ему вопрос, а он, обманщик, покинул амазонку, скорчившуюся, словно лягушка. Если бы я не успела привязаться к муравьям, я опять наступила бы на муравейник, чтобы позвать мирмидонца обратно. Но теперь только и оставалось, что искать его след. Втоптанная в землю былинка, слабое благоухание тимьяна: он ушел осторожно, но отнюдь не растворился в воздухе. Ведомая приметами, я прошла, возможно, сотню шагов до груды, на вид ничем не отличавшейся от других, разве что на вершине у нее рос донник с тремя листьями. Один из камней, у самого основания, полускрытый побегами жимолости, показался мне незакрепленным. Приподняв побеги, я увидела, что камень выдавил в земле ямку. Его явно передвигали. Сердце у меня вспорхнуло, точно вспугнутая перепелка. Я нашла дверь. Теперь он мне ответит!

Я передвинулась к другой груде и испустила низкий и звучный рык медведицы. Локсо появилась из-за деревьев бесшумно, словно дриада.

- Я нашла их логово, - прошептала я глухо, опасаясь, что мирмидонцы уловят мои слова своими чувствительнейшими сяжками. - Нам нужно сходить за подмогой. Горго, я думаю, согласится возглавить нас.

Глава 2

МНОГОЯРУСНЫЙ ДОМ

Была ночь, когда мы добрались до лагеря. Заостренные вязовые бревна, куда выше, чем смог бы прыгнуть волк, окружали частоколом плетеные хижины; тростник устилал крыши, а дверные проемы занавешивались шкурами. Каменные стены приковали бы нас к месту, и мы, в конце концов, изнежились бы и стали жить в городе.

Горго вышла нам навстречу.

- Дафна, - сказала она с улыбкой, пылко обхватив мое плечо сильными пальцами. От нее, как всегда, пахло кожей и мехом. - У тебя глаза блестят, как у лани. Тебе есть, что сказать мне.

Я рассказала ей о норе людей-муравьев. Она рассмеялась.

- И я еще называю тебя ланью? Скорее уж, ты волчица. Я правильно поступила, сделав тебя своей сестрой.

Меня младенцем бросили на бесплодном холме близ города, никому не нужную девочку, тощую и в лихорадке. Горго услыхала мои вопли и принесла меня в лагерь.

Нас было двадцать амазонок. Некоторые бежали из города от мужей. Некоторых, как и меня, бросили отцы и отыскала Горго. Возраст наш был от одиннадцати до сорока девяти, нас объединяла страстная ненависть к мужчинам, погубителям женщин, и неуклонное желание превзойти их в привычных для них играх и в войне. Мы приносили обет целомудрия в святилище Артемиды: "Ни супруг, ни возлюбленный, ни отец, ни брат; лес навеки; непорочность камня". Ни одна амазонка не доживала, да и не желала дожить, до пятидесяти лет. Слишком сурова была жизнь в лесу.

- Медведицы Артемиды! - один-единственный возглас Горго поднял весь лагерь. Амазонки беспокойно задвигались за стенами. Раздраженные необходимостью стряпать и подметать, разводить костры и чинить одежду, они откликнулись на ее призыв, как если бы она позвала в бой. Впрочем, в сущности, она это и сделала.

- Дафна нашла для нас потеху, - сказала Горго. - Она отыскала мирмидонскую нору. - Горго, как и все мы, была облачена в тяжелый хитон из медвежьей шкуры с кожаной подкладкой. На руках вместо позолоченных браслетов, которые, подобно кандалам, охватывают запястья городских женщин, она носила костяные наручни. В левой - держала щит из медвежьей шкуры, натянутой на деревянную основу. И еще, как и все мы, стригла волосы так коротко, что они лишь едва покрывали голову, подобно густой щетине: ибо женщина в бою уязвима в полном соответствии с длиной своих кос. Но только она одна, прежде чем мы покидали лагерь, закрепляла медвежьи челюсти на обеих своих руках, дабы оставить отметины, знаки нашего племени, на плоти врага. Я взирала на нее с гордостью и любовью, но отчасти и со страхом. Горго, моя властительница; Горго, которая звала меня сестрой, "малышкой, отнятой у волков".

Вой одобрения пронесся по лагерю. С тех пор, как два года назад мы изгнали с острова кентавров, нам не доводилось вступать в настоящий бой. Конечно, мирмидонцы были трусы, и мы основательно превосходили их числом, но мы надеялись на этот раз выбить из них трусость и дать возможность проявить себя воинами. Из всех людских занятий, как мы верили, только война - истинное дело чести. Только воин чего-то стоил в наших глазах: великая Ипполита опозорила себя не тогда, когда Тесей победил ее в бою, а когда она пошла к нему в жены.

Горго изложила свой план.

- Мы выступим до зари. Дафна сказала, что леса вокруг сухие, мы наберем веток, подожжем и сбросим в их нору через вход. Если мирмидонцы выбегут наружу, заберем их в плен. Если останутся внутри, задохнутся от дыма. После того, как дело будет сделано, мы войдем и захватим нору. Из мальчиков-муравьев получатся хорошие рабы, можно будет продать их в городе, а можно держать у себя.

- Как вы думаете, что мы найдем? - спросила Локсо. В алом свете костра похожий на угря шрам заблестел над ее глазами.

- Я слышала, они хранят сокровища, - вскричала девушка по имения Геба. - Изумруды, жемчуга, кованое золото...

Горго воззрилась на нее. Лишь вчера она застигла эту девчушку любующейся своим отражением в горном потоке.

- Вот уж действительно, камушки и золото. Ты лопочешь, точно разнежившаяся куртизанка. И, Геба, волосы у тебя слишком отросли, подстригись до утра.

- А как насчет их глиняных фигурок? - неуверенно вставила я. - Они тоже под запретом? В городе мы видели повозки и лодочки, не больше сандалии. И медведей на задних лапах.

- Медведя можешь взять, - разрешила Горго с благожелательней улыбкой, которой всегда наделяла меня, свою любимицу - Если только не используешь его, как украшение. Медведи любимы Артемидой.

- А почему бы не напасть прямо сейчас? - спросила новенькая.

Она явилась к нам неделю назад, сбежав от жениха, который, как она говорила, пропах рыбьим жиром и оставлял липкие отпечатки на ее теле всякий раз, как к ней прикасался. Она не удовольствовалась лишь тем, чтобы коротко подстричь волосы, а обрилась наголо, и теперь напоминала евнуха азиатских дворов.

- Мирмидонцы улавливают движение предметов по звуку. Они видят сяжками не хуже, чем мы - глазами, и могут свободно перемещаться в темноте. Сейчас идти рано. - Горго помедлила. - Мне нужны девять из вас, чтобы сопровождали меня. Первая Дафна. Именно она нашла нору. Нана, Дита, Каллисто...

На Локсо в этот раз выбор не пал. Она крикнула нам вслед, когда мы вереницей углублялись в лес:

- Дафна, приведи мне мирмидошку. Лучше совсем маленького. Я научу его готовить для меня дичь.

Мы обогнули поляну, где был прикован к камню Орион, наш священный медведь, и прошли милю до святилища Артемиды, небольшого обнесенного каменной стеной, высотой в два фута, участка, открытого небу. Дуб, с ветвей которого свисали медвежьи шкуры, вздымался посередине, точно одетый в меха циклоп. Дерево было для нас образом Артемиды. Каждая из нас протянула свое оружие - лук, кинжал и копье, чтобы богиня благословила их, и мы запели, вторя Горго:

- Тебе, охотница, тебе, дева, мы посвящаем наше оружие и нашу добычу. Иди с нами и даруй нам победу.

Горго вздохнула:

- Бедный Орион. Он не получал жертвы с тех пор, как ему отдали повелителя кентавров. Если мы захватим всех пятерых мирмидонцев, пожалуй, можно будет выделить ему одного.

На кровавой заре мы стояли у входа в пещеру людей-муравьев. Как только колесница бога солнца Гелиоса выкатилась из-за горизонта, листья вечнозеленых дубов вспыхнули, точно охотничьи ножи. Пчелы, роившиеся над увенчивавшим насыпь донником, заглушили наши движения. Мы осторожно раздвинули завесу из жимолости и отвалили от входа камень. И замерли, ожидая атаки мирмидонцев или посвиста стрел. Ни звука не раздалось из глубины. Мы вгляделись во мрак и увидели, что проход заканчивается обширным внутренним помещением. Набрав веток, мы подожгли их от угольев из переносной глиняной жаровни и метнули через проход. Мы знали, что скоро внутри разгорится пламя, которое превратит жилище мирмидонцев в царство Аида.

Мы прислушивались, ожидая, что вот-вот раздадутся голоса и топот ног, а затем - охваченные паникой мирмидонцы прорвутся сквозь пламя и почувствуют, насколько остры наши копья. Мы подбрасывали в огонь сучья, слушали и ждали. Что такое? Нора покинута? Или я все-таки привела своих подруг не к той груде?

Горго была раздосадована.

- Пусть огонь угаснет, - распорядилась она. - Когда дым станет пореже, мы их оттуда выгоним.

Несколько минут спустя она повела нас внутрь. Наши ярко полыхавшие факелы из сосновых веток осветили помещение. Моргая и кашляя в негустом дыму, мы увидели, что грязные стены увешаны коврами: водоворот пурпурного, рыжего и алого, точно в сердце вулкана. Плетеные циновки устилали пол, а кровлю поддерживала большая деревянная колонна, на которой был вырезан рельеф: мирмидонская царица со свитой. В дальней стене открывались три воронкообразных прохода. В пещере, как и от юноши, которого я встретила, приятно пахло кореньями и тимьяном. Горго не колебалась.

- Вот этот, - сказала она, направившись к среднему туннелю. Наши факелы, подобные огромным бледным гиацинтам, осветили дорогу и выхватили из тьмы прочную кровлю над головами. Небольшие каналы, несомненно, для отвода грунтовых вод, бежали вдоль стен. Кровля была обработана чем-то вроде смолы, она блестела и многократно отражала пламя факелов. Было легко придти в замешательство, вообразив, что на нас идет целое войско. Мирмидонцы ловко все рассчитали, когда строили. Но я полагала, что они не бойцы, а трусы. Ну, так когда же они покажутся?

Внезапно хлынувшая вода погасила наши факелы. Я замерла на полушаге и замолотила тьму над головой, прикрываясь щитом.

- Назад! К выходу! - вскричала Горго.

И тут сеть упала нам на головы. Паутина, - подумала я, в полном ужасе от собственной беспомощности. Я вцепилась в прочные нити. Чувствуя близость разогретых тел, я ждала, когда паучьи лапы прибьют меня к земле или черные челюсти вцепятся в меня в смертоносном укусе.

Но я не собиралась сдаваться. Я билась изо всех сил и каким-то образом умудрилась выпутаться. Кто-то схватил меня и прижал к полу. Гладкий, но мускулистый, и, хвала Артемиде, с двумя руками, а не восемью лапами. Мы вступили в борьбу, и я оттолкнула его руки от своего горла. Высвободившись, я споткнулась, но тут же поднялась и помчалась наружу. Я сразу потеряла направление. И вскоре вместо выхода, скорее ввалилась, нежели вступила, в огромный чертог, не меньше нашего лагеря, очутившись в лесу гигантских грибов. Их цвет и форма были различимы благодаря свету масляных ламп, которые свисали с земляных стен. Грибы с тонкими ножками и шляпками цвета кораллов, подобные нарядным зонтикам, которыми знатные троянки защищали от солнца нежные лица; грибы, толстые белые ножки которых были столь же широки, сколь и замшелые зеленые шляпки; грибы, растущие гроздьями, подобные желтым осьминогам. Грибы, прямые и стройные, точно египетские обелиски; или - низкие с зубчатыми краями, будто звезды. Некоторые были в человеческий рост, другие скорчились у моих ног, словно толстые бурые улитки. Воздух наполнял мускусный, в целом довольно приятный, запах.

Вокруг медной жаровни сгрудились животные: несколько псов, старых и блохастых, одноглазая медведица и создание, величиной с корову, которое, к моему ужасу, оказалось насекомым: длинное, стройное и зеленое, с усиками и двумя парами крыльев. Звери зашевелились, псы залаяли. Они сразу сделались мне противны, эти животные мужчины. Но медведица мне понравилась, единственный зверь, на которого я никогда не охотилась и не хотела охотиться. Она взирала на меня без гнева и злобы, ее единственный глаз косился с дружелюбием и любопытством. Я двинулась к ней. Псы казались слишком старыми, чтобы представлять опасность. Но тут я услыхала шаги и нырнула в ближайший проход. Пол был гладкий, и даже во тьме шагалось легко, но я боялась, что сверху обрушится сеть, или от невидимых стен ударят копья.

Наконец я дошла до второй галереи и почувствовала себя, как Тесей, возвратившийся из Нижнего Мира. (Хотя, конечно, я все еще блуждала в здешнем Аиде.) На этот раз, судя по всему, я набрела на мирмидонскую гончарную мастерскую - с небольшой печью для обжига, еще не разожженной с утра, и столом, где в невысоких влажных мисках лежала свежая глина. На втором столе были сложены фигурки: одни еще не раскрашены, другие покрыты умброй и охрой; одноглазый медведь, несомненно, вылепленный со зверя из Грибного Чертога, повозка, влекомая двумя конями, женщина со змеями в руках. Я взглянула на нее со стыдом. Богиня плодородия, судя по змеям, не исключено, что Афродита, злодейка, увлекающая женщин, затуманивающая их разум, чтобы те размякли и доставили удовольствие мужчинам.

Я не слышала, что здесь кто-то есть, пока он не заговорил.

- Топтальщица муравейников! - произнес он и, улыбаясь, подошел ко мне. - Поймать тебя труднее, чем ласточку.

Ну что за дурак, подумала я, шагает мне навстречу такими гладкими и мягкими ножками - детский жирок с него еще не сошел, и с такой глупой улыбкой. Всю жизнь он ютился под землей или пробирался по городам, в то время как я закаляла тело, охотясь на оленей и ныряя за губками.

Я схватила богиню со змеями и запустила ему в голову. Промазала. Обнажила кинжал и встала у молокососа на пути.

- Мальчишка-мураш! - крикнула я. - Теперь ты от меня не сбежишь!

Едва ли я различила его движение. Даже львы не так проворны! Точно внезапная волна, он швырнул меня на пол. Затем, усевшись мне на живот, схватил оба моих запястья. Я бесилась в совершенной беспомощности. Всего лишь небреющийся юноша, почти мальчик, а умудрился одолеть амазонку.

- Ты привела своих подруг в наше жилище! - сказал он, скорее утверждая, нежели обвиняя. - Да еще и разбила мою богиню.

- Я хотела разбить твой череп.

- Афродите это не понравится - (так это и была Афродита). - Но это хотя бы оказался не мой медведь.

- Я бы ни за что не разбила твоего медведя.

- Что вам здесь нужно?

- Все, что сумеем найти: орудия, фигурки...

- Мы бы уступили их за губки. Нет, думаю, вам просто хотелось с нами подраться.

- А если и так?

- Это убогая потеха. Вы напугали наших тлей. Теперь они будут несколько дней давать горькое молоко. А что до меня, то мне нужно разжигать печь, вместо того, чтобы сидеть на амазонке.

Все это время я едва могла дышать. Он невыносимо давил на меня. Словно тонны земли были навалены мне на грудь: душистой, но могучей и несокрушимой.

- Если я тебя отпущу, ты обещаешь не нападать на меня?

- Я ничего не обещаю, - прорычала я.

Тем не менее, он поднялся и помог мне встать на ноги. Мой кинжал он оставил у себя, засунув его за пояс набедренника. Затем указал на проход слева.

- Пойдешь передо мной, - распорядился он.

- Чтобы ты ударил меня в спину?

- Мы могли бы перебить всех вас, когда бросили сеть. Ты найдешь своих подруг целыми и невредимыми, там, снаружи.

- Думаешь, мы не вернемся?

- Вряд ли. В этот раз вы не напали на нас, а, точно поденки, угодили в ловушку паука. Что до огня, который вы развели, то дым быстро поредел в наших ходах и не принес никакого вреда. Нора у нас очень большая. - Похоже, он призадумался. - А, наверное, я мог бы оставить тебя, чтобы ты мне служила. Доила тлей и варила грибы. И, конечно, - злорадно добавил он, исполняла бы другие обязанности женщины. - Он выглядел, как совсем маленький мальчик, который шепотом сказал гадость сестре. Приземистый, с веселыми глазами, довольный собой и надеющийся меня смутить, он ждал, как я это встречу. Я хлестнула его словами:

- Тогда бы я убила тебя во сне.

Он смутился. Он не ожидал такой злобы. Его было легко ранить, но его уязвимость почему-то не казалась слабостью.

В одном из помещений нас ждали его братья. Они улыбнулись мне по-доброму и участливо. Предводитель, они звали его Лордон, был выше остальных, хотя, по сравнению с обычным человеком, все они были невеличками, с глазами цвета янтаря, который находят в морских пещерах. И глаза эти, когда Лордон улыбался, оставались немного печальными, как если бы, подобно янтарю, они видели погибшие корабли, утонувших моряков, задохнувшихся ныряльщиков и дельфинов, разорванных акулами.

Помимо моего победителя, тут были двое близнецов с легким светлым пушком на подбородке, из которого они, несомненно, надеялись со временем вырастить мужские бороды. И еще один, самый младший, Келес, как они обращались к нему. Он уставился на меня огромными круглыми глазищами, как будто никогда не видел амазонку или хотя бы женщину. Он настороженно обошел меня по кругу, как охотник пойманного в сеть вепря; вылупился на мои кожаные наручни и покачал головой, уставясь на мою короткую стрижку. Я не могла на него сердиться. Признаюсь честно, я задумалась, как бы чувствовала себя, будь у меня пять таких братьев. Но не желала позволить, чтобы они догадались о моей женской прихоти.

- Лордон, - взмолился мой победитель. - Его имя, как я поняла, было Тихон. - Разреши мне оставить ее. Хотя бы ненадолго.

Ну что за бесстыжий мальчишка! Я попыталась проникнуться презрением к нему. И представила, как он разжигает печь и месит глину. Жалкий ремесленник. Неизмеримо ниже воина. И все же именно он вылепил медведей, которые согрели мое сердце. Более того, он одолел меня в честном бою. Моя грудь все еще содрогалась от тяжести его веса, но это не походило на боль: горение без огня, давление без груза.

- Почему именно эту? - спросил Лордон.

- Она такая хорошенькая, - выпалил тот. - Ничуть не похожа на остальных. Они-то все на одно лицо. А у этой глаза серые, а волосы совсем светлые, если это вообще волосы, и от нее пахнет жимолостью.

Клянусь Артемидой, он описал меня прямо как гулящую, матросскую девку.

- Нет, - возразила я. - Я...

Но он продолжал:

- А ее грудь, - и весь просиял, - благоухает, как два чудесных муравейника!

- Ты и дальше будешь позволять ему меня оскорблять? - воззвала я к Лордону. - Я почти что плоская, как щит!

Лордон осмотрел меня и, боюсь, что увиденное им на щит не походило.

- Что ты станешь с ней делать? - задумчиво спросил он.

- Он сказал, что заставит меня доить его гнусных тлей! - закричала я.

- А я бы приносил ей мед, - сказал Тихон, - на маленьких листьях кувшинок. Я бы каждое утро делал для нее новую постель из тростника и освещал ее покой светлячками.

Один из близнецов поспешил поддержать его.

- Мы бы все ей служили. Келес мог бы раздувать ей жаровню, смастерить для нее сандалии из кожи антилопы. Келес кивнул и пробормотал едва слышно:

- И шляпу.

Но Лордон покачал головой.

- По правде говоря, мы не можем ей доверять. Нет, Тихон, пусть уходит вместе с остальными. - Он повернулся ко мне. - Можешь придти снова. Как друг.

- Ты расслышала мое имя? - спросил Тихон, когда я пригнулась, чтобы покинуть пещеру.

- Тихон.

- Да, оно обозначает удачу, - он поколебался. - А знаешь, я бы на самом деле заставил тебя доить тлей.

Малявка! У меня в глазах стояли слезы.

- Меня зовут Дафна, - сказала я.

Амазонки, лишенные оружия и выглядевшие так, словно боролись с неучтивыми осьминогами, ждали меня у выхода.

- Я услышала, как вы называли друг другу свои имена, - вскричала Горго. - Разве недостаточно проглотить, что они отобрали наши копья? Теперь ты еще и дружить с ними хочешь?

А я задумалась - как себя чувствуешь, когда спишь на тростниковой постели, и тебе служат пять нежных братьев? Или один брат?

Глава 3

БАГРЯНКА

Ныряя за губками на следующий день, я думала о чем угодно, только не о Тихоне. Я думала о новом луке, который вырезали из липовой ветви, об алой губке, которую нашла посреди кораллов, о ледяной воде и о том, как она покусывает меня, будто множество маленьких змеек. Но как только я перестала думать, Тихон пробрался обратно, точно медведь к горшку меда, и мне пришлось прогнать его ударом по рылу. Он примчался весело, вприпрыжку, а покинул меня, волоча ноги, с таким видом, словно вот-вот разрыдается.

Мы ныряли впятером в Бухте Кораллов. Как и мужчины на дальнем берегу, мы полностью избавились от одежды и не брали с собой в воду ни копьев, ни ножей. Нам доставляло удовольствие касаться губок голыми руками и отрывать их, внезапно и резко, от скал, к которым они прилепились, а затем, вылетая на поверхность, поднимать их над бортами нашей лодочки. Я обычно работаю с Локсо. Однако сегодня мне не хотелось отвечать на ее вопросы о нашем набеге на муравейник, о Тихоне и его братьях. Я поглядела в сторону пляжа. Она размещала губки, только что из моря, в мелком водоемчике, где ненужное сгниет, и останутся только упругие скелеты. Затем мы их прополощем и высушим, вот и готово.

Амазонка в лодке выжимала воду из большой лавандовой губки. Остальные были под водой. Никто за мной не наблюдал. Спокойно, не спеша, я обогнула мыс и уплыла прочь.

Вода за ближайшим рифом бурлила. Я прикрыла глаза от солнца, всматриваясь. Небо было безоблачным, солнце светило ярко, хотя и не сильно грело. Нет, там была не акула и не один из тех игривых дельфинов, которые иногда ныряют за губками вместе с нами. Я смутно распознала удлиненные очертания гиппокампа или большого морского коня. На нем сидел верхом человек. Мирмидонец. Сердце у меня подпрыгнуло от восторга. Даже амазонки не умеют разъезжать на этих норовистых скакунах. Всадник махнул рукой, и я без колебаний поплыла ему навстречу.

- Дафна, - окликнула меня Локсо, внезапно появившаяся из-за мыса, - не плыви туда!

"О Артемида!" - подумала я. Я что, ни на миг не могу избежать глаз и ушей моих соплеменниц? Я назвала мирмидонцу свое имя - и Горго выбранила меня; я удираю поплавать - и Локсо зовет меня обратно!

- Не беспокойся! - прокричала я. - Я к нему не приближусь!

Гиппокамп, хотя и стоял почти торчком - хвост прямехонько под головой, двигался большими прыжками, то и дело наклоняясь, скрываясь в облаке пены, и вдруг выныривая из волн, точно дельфин. Мирмидонец прекрасно чувствовал себя у него на спине. Да, это был Тихон, я, собственно, и не сомневалась! Обхватив скакуна коленями, он махал обеими руками и смеялся. Волосы упали на лоб, точно просыпавшееся зерно, а влажные крылышки, трепеща, сохли на ветру. Он казался порождением света, Фаэтоном, упавшим с солнечной тропы, но был здесь, в море, как у себя дома. Он увидел, что я запыхалась.

- Обхвати меня за талию! - крикнул он. (Веселый братец, вновь замысливший шалость и приказывающий сестре.) Я заколебалась.

- Ты хочешь плыть обратно к берегу? (Братец, которому недостает терпения, но не пылкости.)

Я обхватила его талию, живот у него оказался твердый и мускулистый, и сомкнула ноги вокруг хвоста гиппокампа. Тихон легонько подтолкнул своего скакуна. Гиппокамп навострил уши и вытянул шею, точно лошадь, замыслившая укусить наездника, или, в нашем случае, второго ездока. Надо сказать, голова зверя имела не меньше трех футов в длину. Изогнувшийся над поверхностью моря, отряхивающий гриву от пены, он мало чем отличался от диких жеребцов во время укрощения. Мне доводилось приручать лошадей, но не покрытых чешуей, и не с одним только хвостом без всяких копыт. Я прикинула расстояние до берега и скорость, с которой придется плыть, дабы избежать его пасти.

- Ты в безопасности на его спине, - ухмыльнулся Тихон. - Отсюда он тебя не достанет.

- Не достанет? - повторила я. - Ты имеешь в виду, что он действительно кусается?

- Кусается! - вскричал Тихон. - Он может отхватить от акулы изрядный кусок.

Я еще крепче стиснула талию мирмидонца. Вода была прохладной, осень все-таки, и тело у меня задубело, будто корень прибрежного дерева, охваченный льдом. Лишь от Тихона исходило тепло.

Рывком, от которого я чуть не опрокинулась, мы начали скачку. Я закрыла глаза и приникла к спине Тихона, чтобы защитить лицо. Дитя солнца, он согревал мои конечности, прогоняя холодных змеек. Морская пена больше не жалила мне щеки, и шум от нашей поездки превратился в далекое слабое жужжание. Казалось, мы покинули воду и подались в воздух, наш могучий Пегас забирается все выше в небо и вот-вот вернет Фаэтона его отцу, Солнцу.

Открыв глаза, я стала искать огненных коней, впряженных в солнечную колесницу. Но нет, мы по-прежнему были в воде. Наш скакун нес нас к маленькому островку, с трех сторон окруженному высокими зубчатыми скалами, похожими на гребни гигантских петухов. Тихон соскользнул со спины гиппокампа и следом за собой втянул меня на мелководье. Дружески похлопав гиппокампа, отпустил его. На прощанье тот, вроде как в голодном раздумье, поглядел на мою ногу и, вспенив воду, пересек узкий залив.

- Он немного ревнует, - рассмеялся Тихон.

- Он действительно укусил бы меня?

- Если бы я повернулся спиной. Они как дети. Думают, будто им можно все, что угодно, если на них не смотрят.

- Я рада, что он не вцепился мне в ногу, - пробормотала я.

Мы двинулись вброд к узкому каменистому пляжику. Сосны склоняли со скал кроны, точно девчонки расчесывали волосы. Дикая лаванда облепила иззубренные скалы, как будто пытаясь скрыть их острые края, а перья папоротника взъерошивались на ветру, не крепче того, который вызывают крылья зимородка. Залив моря и уголок суши, смешивая соль и зелень, встретились в нежной отчужденности. Похоже было на то, как если бы мы проникли в одну из тех душистых стеклянных бутылей, которые выдувают финикийские ремесленники.

- Я наблюдал за тобой некоторое время, - признался Тихон. - Думал, ты меня так и не заметишь. И не смел подъехать ближе.

- Тебе вообще приближаться не следовало. Горго в ярости после вчерашнего. - Я подумала - а что, интересно, я расскажу ей о нашей сегодняшней поездке? Ведь мне полагалось нырять за губками.

- Но прошел целый день с тех пор, как я видел тебя в последний раз! он говорил об этом так, словно прошел год.

И внезапно я вспомнила нечто, весьма меня смутившее. На мне не было никакой одежды. За все годы, что я ныряю, я никогда еще не испытывала смущения, хотя на меня часто пялились проплывавшие мимо рыбаки. А теперь застыдилась и почувствовала себя уязвимой.

- А ну-ка повернись спиной, - велела я, и поспешила прикрыться цветами и травами. И покраснела, когда вся эта растительность приняла вид хитона. Амазонка, вырядившаяся в розмарин вместо шкур!

- Вовсе не нужно было одеваться только из-за меня, - заметил он.

И я увидела, что его набедренник, перекрученный и сморщившийся в воде, едва ли можно назвать одеждой.

- Но цветы тебе к лицу. Куда больше, чем медвежья шкура. - И ловкими пальцами вставил в мои волосы жонкилию.

- Да, - криво ухмыльнулась я, стряхивая жонкилию наземь. - Волосы у меня были слишком коротки, чтобы удержать стебель. - Они рассыплются, чуть только я двинусь.

- Такова красота цветов. Мимолетна и преходяща.

Он хотел воздать цветам хвалу за их красоту или за то, что они явят, когда осыплются с меня? Как раз о таких двусмысленных замечаниях мужчин меня издавна предупреждали.

- Артемида носит медвежьи шкуры, - торжественно произнесла я.

- Когда Афродита явилась из пены морской, ветры облекли ее анемонами.

- Я служу Артемиде.

- Она не единственная богиня.

- Но она самая сильная.

- Если ты имеешь в виду телесную силу, ты, возможно, права. Не сомневаюсь, что у нее могучие икры, если учесть, сколько она охотится.

Я переменила тему.

- Ты так искусно ехал на гиппокампе. Я никогда не смогла бы на него сесть.

- Он много раз сбрасывал меня, пока я пытался его усмирить. Но теперь мы привыкли друг к другу.

- Ты хороший наездник, - сказала я с недоумением. - И вчера здорово дрался. Но в городе... Вы с братьями пробираетесь по улицам, словно прокаженные. Дали бы этим людишкам отпор. Ведь на самом деле они трусы. Показали бы им, как мы, что такое гордость.

- Гордость?! - вскричал он. - Мы - мирмидонцы!

- Ты хочешь сказать, у вас есть крылышки, усики, а кожа медного цвета?

- Да.

- И никто никогда не говорил вам, какие вы славные?

- Мать говорила. "Вы не такие, как все", - повторяла она. Но отличие может быть и плюмажем на воинском шлеме, и клеймом раба.

- Ну и...

- Пришли пираты. А после того, как они убрались, мы мало-помалу стали смотреть на себя глазами эгинцев. И стыдиться. Мы не боимся драки. Но боимся, что у нас нет права драться. Они живут в домах, а мы в подземных норах. У них кожа белая, а у нас медная.

- Но у вас есть крылья.

- Крылышки-невелички. У самой неуклюжей птицы и то лучше.

Возможно, подумала я, все-таки, в конце концов, есть прок ото всех этих женщин, жен и матерей, которые остаются дома, пока их мужчины ходят на войну. Воюют мужчины, но кто, если не женщины, заставляют их почувствовать, что они бились храбро и вернулись, словно цари? Мужчинам не нужны зеркала из серебра и бронзы. Но разве женщины для них не зеркала их доблести?

- Ну, - произнесла я, - тогда я тебе сейчас скажу. Вы вовсе не безобразны. Вы в своем роде даже красивы. Например, ваши волосы. Если бы я могла отпустить свои, я бы хотела, чтобы они стали, как у тебя. Как что-то лесное. Желтые полосы пчел. И при этом мягкие, как... - Я сбилась, ища слова. Амазонки - неважные ораторы. - Как пыльца на крыльях бабочки. А твое тело? Кожа, конечно, слишком мягкая, прости меня, если говорю, как девчонка, но цвет радует глаз. И под ней таятся мускулы. Как... Как омары под гладью залива!

Он странно на меня посмотрел, словно, взвешивая мои слова, пытался увидеть себя таким, каким его видела я.

- Когда я наблюдал, как ты собираешь губки, - сказал он, наконец, - я подумал кое о чем давнем-предавнем. Знаешь, что делала с губками моя мать? Она окунала их в мед и давала мне высасывать. Мы с братьями часто бывали голодны. Это было так хорошо, испытывать голод. Мы знали, что скоро нас накормят.

Я представила себе, как он был ребенком, и представила их царицу, его мать с длинными прозрачными крыльями, протягивающую ему напитанную медом губку. Затем мысленно увидела на ее месте себя. Опять женская дурь!

- Губки нужны воинам! - сердито сказала я. - И атлетам. Чтобы погрузить в поток после долгого перехода и выжать себе в рот. Или чтобы после игры натереться маслом.

Он что-то положил мне в ладонь. Раковину багрянки, свивавшуюся дивными кольцами, с зевом, пурпурный край которого переходил в розовое. Из таких раковин жители Тира добывают свою прославленную краску, любимую властителями.

- Она проделала долгий путь, - заметила я. - Зев у нее щербатый.

- Она жила в сумерках вместе с морской звездой и кораллами. А теперь вышла на солнце. Она твоя.

Я не хотела оставлять его дар на свету. Я зажала его в ладони, словно то был кошачий глаз, камень, который гладят ради удачи египетские дети.

- Ты закрыла ее от солнца, - сказал он.

- А что я должна с ней делать? - спросила я в искреннем недоумении.

- Ничего. - Он рассмеялся. - У нее нет определенной цели. Раковина просто существует, и все. - Затем впервые назвал меня по имени. - Дафна, произнес он. И замолчал. Я всегда любила свое имя, помня о Дафне, которая бежала от объятий Аполлона. Оно так странно прозвучало, слетев с его губ, словно больше не принадлежало мне. Он взывал к незнакомке из глубин меня, как некромант свистом призывает белолицых духов прилива. Я хотела напомнить ему, что Дафна - это амазонка, которая недавно ныряла за губками, что он не должен искать другую Дафну, которая и впрямь может обитать в морских пещерах моего сердца, но которую лучше оставить в ее укрытии. Она может оказаться опасной на свету. Демоном с глазами, как затененные агаты, и волосами, шелковые пряди которых могут удавить нас обоих.

Он положил голову на мое плечо так быстро, что мне показалось, будто стрела пронзила мне кожу. Я напряглась и едва сдержала крик, как на охоте, когда меня ранит зверь.

- Славные цветы, - сказал он. - Розмарин. И ты.

Волосы у него были мягкими, как я себе и представляла, точно пыльца с крыльев бабочки - и, даже после того, как он столько проплыл, он пах тимьяном. Голова его казалась залитым солнцем уголком. Я попыталась прикинуться, будто воспринимаю его, как ребенка. Кого-нибудь вроде той беспомощной маленькой девочки, которую спасла, найдя на холме, Горго.

Она вдохнула воздух в мои легкие, чтобы вернуть меня к жизни, и согревала меня в колыбели из своих рук. Но он все-таки был не дитя и, безусловно, не девочка. Я не могла заставить себя по-матерински положить руку на эти мягкие, словно крылышки, предательские волосы. Этот юнец был почти мужчина, угроза для любой амазонки. Но теперь он засыпал. Я не желала тревожить его. Постепенно напряжение покинуло мои мышцы, как после охоты, когда Горго натирала меня оливковым маслом. Блаженная дремота пробежала по моим жилам, точно мед.

Он не уснул. Он ждал. Его губы обожгли меня, словно раскаленные угли, и он поймал меня в жаркое сплетение рук.

- Дафна! - вскричал он. На этот раз во весь голос, дерзко, он призывал ту, другую, подняться из глубин, ту, с удушающими длинными волосами и агатовыми глазами.

Он хитростью заставил меня снять броню. Я чувствовала себя, как женщина из города, купленная для матросских утех... Он заплатил раковиной? Я ощутила, что нечиста, точно убитый олень, с которого содрана шкура, и которого бросили гнить в лесу. Я завопила и, содрогаясь, стала вырываться. Он не пытался меня удержать.

В заливчик вошла лодка амазонок. Мои подруги услыхали мой вопль. Я зашлепала по воде, цветы и побеги волочились за мной, и вот я упала на борт. Локсо подала мне руку, я перевалилась и рухнула, точно сеть, тяжело груженая губками. Три амазонки выскочили на пляж. Тихон не сопротивлялся. Он протянул руки, которые они тут же связали ремнем, и побрел впереди них к воде и черной лодке с высоким загнутым носом.

Локсо откинулась назад подле меня.

- Мне пришлось их привести, - прошептала она. - Я боялась за тебя. Я сказала им, будто он взял тебя силой.

Едва ли я ее слышала. Тихон скорчился на носу, даже крылышки его были связаны, и дрожал, словно подхватил лихорадку, которой веет с болот.

- Я хотел только поцеловать тебя, - сказал он.

Я отвернулась.

- Ты сказала, что я... не так уж и некрасив. Что мне следует гордиться собой.

Я по-прежнему ничего не отвечала.

- Возможно, ты правильно сделала, что подняла крик. Я поцеловал тебя так неловко. Меня клонило в сон, но от тебя пахло розмарином... ну, я и сдурел от твоей красоты.

Я отчаянно пыталась найти слова. Он поступил со мной недостойно, в этом я по-прежнему была уверена, но я наверняка сама искушала его по причине своей неопытности. Теперь его жизнь была в опасности. По моей вине.

- Конечно, - продолжал он, - мне хотелось тебя поцеловать с самого начала...

Локсо влепила ему пощечину.

- Мы не желаем слушать эти мерзости. - Она ударила его из-за меня, чтобы он не разбудил во мне снисхождение. Но мне захотелось вышвырнуть ее из лодки.

Глава 4

КРУГ СВЯЩЕННОГО МЕДВЕДЯ

Я ухватила одну из своих соплеменниц за руку.

- Погодите высаживаться, - сказала я. - Сперва вы должны его отпустить.

- Но он пытался совершить над тобой насилие!

Локсо поспешила вмешаться.

- Дафна всегда была мягкосердечна. Ей просто жалко этого негодяя, Олимп ведает почему.

Лодка ударилась о песок и трепетала, пока не успокоилась. Подталкиваемый копьем, мирмидонец поднялся на ноги и перебрался через борт. Упал на мелководье и забарахтался, как дельфин, выброшенный на отмель приливом. Локсо удержала меня, помешав броситься ему на помощь. Наконец, он поднялся на ноги и, окруженный амазонками, выбрался на пляж меж рядами сушившихся губок.

Горго приблизилась к нам широкими шагами, сопровождаемыми хрустом ломающихся под ногами сухих веток; песчинки, вертясь, летели из-под ее сандалий. Длинные жилистые конечности казались каменно-твердыми, и все же она была прекрасна, как бывает прекрасен камень, который море отточило до гладкой и твердой сердцевины, или новый редкостный металл - железо, которому кузнецы придают невиданную и звонкую силу. Как и прочие амазонки, исключая Локсо, она решила, что Тихон взял меня против моей воли. Она прижала меня к груди.

- Дафна, сестричка!

Я должна была рассказать ей, что случилось. Она всегда любила меня, может быть, она поймет.

- Горго, - начала я. - Я обязана рассказать тебе...

Она обхватила мою голову ладонями, внезапно сдавив, наполовину в знак любви, наполовину наказывая. - Моя бедная Дафна. Вот видишь, что бывает, если болтать с мужчиной, пусть и с муравьем. Ты назвала ему свое имя, и вот, на другой день, он устроил на тебя засаду.

- Нет, - быстро ответила я. - Мне хотелось с ним уйти. Я пошла, как его друг.

Горго содрогнулась, как если бы я ударила ее мечом плашмя.

- Ты хочешь сказать, что ты распутница?

- Он только поцеловал меня. Его не за что наказывать.

Она хлестнула меня по лицу внезапно и жгуче.

- А как насчет тебя, дешевая шлюшка из города? Ты останешься безнаказанной? Твой отец знал, что делал. Зря я не оставила тебя волкам на растерзание. - Она сорвала с себя кожаный пояс и связала мне руки.

- Ты делаешь ей больно, - произнес Тихон. Несмотря на свои путы, он говорил властно. - Развяжи ее немедленно.

Горго рассмеялась и пихнула меня в сторону леса.

Никто не смог остановить Тихона, когда он на нее бросился. Она согнулась, точно мачта в бурю, и упала наземь близ него. Когда она пыталась встать, он лягнул ее по лодыжкам, и тогда другие его оттащили. Горго, пошатываясь, поднялась на ноги.

- Ты когда-нибудь чувствовал на своей шкуре медвежьи когти? прошипела она.

- Медведи мои друзья, - ответил мирмидонец. - Они на меня никогда не нападали.

Горго вцепилась ногтями в его щеку.

- Тихон, - сказала я, когда мы двинулись к лесу. - Я причинила тебе большой ущерб.

Я видела, что его руки побелели, словно морская пена. Мне хотелось развязать его путы. И губкой, смоченной в оливковом масле, смыть кровоподтеки с его лица.

Он улыбнулся.

- Камни богов можно обратить в хлеб.

Его звали Орион. Прикованный к камню, он мог описывать круг, но не мог достать амазонок за пределами этого круга. Он был большой и косматый, неровно-бурый, точно корабль, вытащенный на берег. С гноящимися ранками, неизменными среди его шерсти, как рачки на днище корабля. Он ненавидел свою цепь и нас, которые его приковали. Эта ненависть пылала в глазах и поднималась из его груди, будто рой рассерженных пчел. Три амазонки погибли на охоте за ним. Мы никогда не пытались с ним подружиться. Мы считали, что не должно ублажать и задабривать зверя Артемиды, точно какую-нибудь городскую собаку. Мы нашли его как убийцу, и давали ему новые причины убивать.

Не считая дозорной, все наше племя собралось поглядеть на потеху. Они походили на липы, среди которых стояли. Некоторые из деревьев были молоды, но стволы пострадали от дятлов, болезней и бурь. Амазонки тоже гордились шрамами: рубцом, пересекающим плечо или икру, зубчатой звездой, пылающей во лбу, глубокой коралловой отметиной, которую оставила меткая стрела. До сих пор я стыдилась своей нетронутой кожи. Мои раны не оставляли шрамов, которые можно было бы носить, точно перья. Но теперь я впервые захотела сказать подругам: "Вы сделались твердыми, как лес, изборожденными, как деревья, и более жестокими, чем цепной медведь". Я гордилась, что стою связанная в стороне от такого общества. И все же радовалась, что они привели меня с собой. Они хотели видеть, как я буду страдать, когда станет умирать Тихон, но я надеялась, что, возможно, я смогу ему помочь, пусть всего лишь - умереть.

Я следила, как они занимают свои места: девушка, покинувшая жениха, потому что от него разило рыбьим жиром (люби - и он благоухал бы); рядом с ней Геба, тщеславная девушка, которую прельщали золото и каменья. Она остригалась, и как будто забывала свои мечты. Но с такой любовью проводила пальцами по кинжалу, словно то был драгоценный шелк с востока; но кинжал не подходил ей, как и шелк; отрезав волосы, она лишь омрачила свою красоту.

Одна Локсо казалась встревоженной. Мои охранницы бдительно следили, чтобы мы не приближались друг к другу, но она один раз улыбнулась мне из-за деревьев. Она ставила себя под удар, оставаясь моим другом, но я знала, что скоро она присоединится к остальным, призывая к убийству. Даже наша дружба не смогла бы заставить ее сжалиться над мирмидонцем.

Пора было начинать игру. Амазонки беспокоились, волнение нарастало. Геба, чтобы отвлечься, делала зарубки на стволе липы.

- Медведицы Артемиды! - крик Горго завладел вниманием всех. В том числе и вниманием Ориона.

Горго, улыбаясь, стояла на краю круга. Она опустилась на колени и, медленно, словно во сне, двигаясь, положила перед медведем свежеубитого оленя.

Едкий запах крови покалывал мне ноздри. Куда более чувствительному носу Ориона этот запах наверняка казался влекущим и будоражащим. Но медведь соблюдал осторожность. Он не мог верить своему счастью. Нечасто амазонки бывали к нему добры. Наконец, волоча за собой цепь, он приблизился к угощению. Но только приблизился: натянув цепь до предела, он смог лишь коснуться лапой оленьей туши. И все. Он нетерпеливо забил изогнутыми когтями и отодрал от туши несколько жалких клочьев мяса, которые еще больше раздразнили его. Облизывая лапу, медведь с нетерпением оглядывал тушу. Как бы завладеть всем этим мясом, чтобы устроить пир?

Между тем, две амазонки, ведя Тихона, бесшумно вступили в круг и приковали пленника за ногу к тому же камню, к которому был прикован медведь. Развязали мирмидонцу руки и поторопились покинуть круг. Как только они поравнялись с деревьями, Горго всадила в оленью тушу копье и рывком отбросила ее подальше от голодного хищника.

Орион встал на задние лапы, выпрямившись во весь рост, и грозно заревел. Он натянул цепь с такой силой, что она зазвенела, точно сотня готовых к выстрелу луков. Амазонки у него за спиной перешли к действию. Они принялись обстреливать его камушками. Но как только разъяренный зверь развернулся к ним мордой, они прекратили его задирать и скрылись среди деревьев. И вместо амазонок медведь увидел Тихона. Он поглядел на мирмидонца, затем на лес. Он был не тупица. Целый град камней, и всего один враг; нет, где-то там, за деревьями, должны прятаться другие. Глазки медведя метались из стороны в сторону. Он принюхался. И почуял амазонок. Не мало-помалу, а сразу стали ощутимы для него их пот и одержимость, их возбужденное волнение. Он не мог дотянуться до них, стоящих под липами, но от Тихона тоже попахивало ими. И Тихон преграждал дорогу.

- Тихон! - вскричала я. - Этот медведь - убийца!

Амазонки оцепенели в ожидании начала схватки. И стали громко биться об заклад.

- Он пустит в ход цепь, - сказала одна. - Чтобы спутать эти мощные ноги.

- Нет, он ослепит его песком и камнями, - считала другая. Или пустится бежать, опасалась я; уворачиваясь, отчаянно, по кругу, по кругу, из которого не выбраться, пока, измученный, не рухнет. Амазонки хотели увидеть, как медведь раздавит мирмидонца в последних безжалостных объятиях; Тихона, человека-муравья, который жил под землей, как насекомое; Тихона, мужчину, который сделал амазонку готовой утолить его похоть. Я понимала ненависть моих соплеменниц к нему и ко мне, но их развлечения стали мне ненавистны. Я не хотела, чтобы мой друг умер им на потеху. Тихон протянул руку и заговорил. Орион остановился в изумлении. Враги либо бежали от него, либо вызывали на бой. Никто никогда не ждал его, что-то ему говоря. Бурая голова медведя закачалась на горбатых плечах. От него пахло старой кровью и свежей тушей, которую он только что драл когтями. Слова Тихона не были понятны мне, Ориону, похоже, тоже. Но голос мирмидонца звучал выразительно: тихий, твердый, завораживающий. Он просил о дружбе, не унижаясь, на равных. Он с достоинством добивался приязни старого, рассерженного и недоверчивого зверя. Каким маленьким он казался! Медвежонок, который смутил мои мысли, беззащитный, юный, говорящий на древнейшем языке земли о вековых страданиях.

Когда Орион ударил его, он взмыл в воздух, словно прыгнул с доски-пружины, как темнокожий акробат из Ливии. Лишь зелень его огромных глаз выдала изумление и боль. Запоздало забив крылышками, он упал наземь, простонал и закрыл глаза. Медведь направился к нему, медленно, все еще с любопытством, все еще сбитый с толку этим малявкой, который встал у него на пути.

Амазонки ликующе завопили и потянулись к упавшему мирмидонцу. Как древние критяне вокруг своей арены, чуть только боец совершит промах. Они предвкушали убийство. Мне показалось, что никто на меня не смотрит, и я двинулась к кругу.

Горго схватила меня за плечо. Ее ногти порвали мой хитон.

- Ты подойдешь к нему? Туда?

- Да. Пусти меня. - Ее сила была чудовищной.

- Неважно, - сказала она с холодной усталостью. - Ты меня уже покинула.

Спотыкаясь, я зашагала в круг, чтобы опуститься на колени рядом с мирмидонцем. Я не могла коснуться его связанными руками. С мгновение, не больше, я держала голову у его груди. Звериные когти прошлись по его телу, и раны колыхались на его груди, точно влажные пескари. Но я слышала, как бьется его сердце.

Я поднялась и встала лицом к медведю. Я не могла с ним схватиться. Я могла только увести его от Тихона. Я почувствовала жар его дыхания и уловила смрад крови. Крикнув "Орион!", я увернулась, чуть не задетая по-змеиному быстрым ударом лапы.

Я тщетно напрягала слух, ожидая глухого стука задних лап, низкого и сердитого грудного рыка. Неужели мне так и не удалось отвлечь его от мирмидонца? Точно Орфей, и с такой же опасностью, я поглядела через плечо.

Быть того не может. В круг вступил второй медведь. Со вспышкой надежды, острой и мучительной, как внезапная боль, я узнала одноглазую медведицу мирмидонцев, и поняла, что ее послали братья. Однако амазонкам ее приход, скорее всего, показался случайностью, забрела в их круг из лесу, и только. Они наверняка подумали, какая теперь предстоит забава с двумя жертвами и двумя медведями! А когда медведи задерут обе жертвы, то, несомненно, кинутся друг на друга и станут биться насмерть.

Но медведи, не обращая внимания на людей, приблизились друг к другу скорее с любопытством, чем с враждебностью. Они настороженно кружили, обнюхивая друг друга, а затем, к досаде распалившихся амазонок, стали завязывать дружбу. У одного была видавшая виды шкура, словно днище старого корабля, у другой - единственный глаз, придававший ей сходство с бурым циклопом. Но самца и самку, влекло друг к другу волшебством леса, которое всегда озадачивало меня, касалось ли дело людей или зверья.

Амазонки собрались, чтобы увидеть кровавую расправу, а не брачные игры. Они принялись бросать в животных мелкие камешки. Но те не обратили внимания. Тогда Горго, вопя, прыгнула в круг и ткнула Ориона кончиком копья. Он вырвал у нее копье из рук и, ревя от досады, что ему помешали, вернулся к новой подруге. На Горго он обратил внимания не больше, чем на суетливую белку.

Я воспользовалась суматохой, и, не теряя времени, подобралась к Тихону. Руки у меня были связаны, поэтому я осторожно толкнула его ногой.

- Дафна, - сказал он, моргая. - Медведь...

Я указала на второго зверя.

- Пришла твоя подруга. Можешь развязать мне руки? Я попробую разорвать твою цепь.

Амазонки обезумели от разочарования. Забава была безнадежна испорчена. - Никто, ни человек, ни медведь, - не был ни убит, ни хотя бы покалечен. Казалось, они должны придумать, куда им выплеснуть свое возбуждение.

- Дафна вот-вот освободит его! - вскричала Геба. Как она была безобразна, когда летела на меня с кинжалом! Нет, не следовало ей стричься.

Она остановилась на полпути и принялась шлепать себя по руке. Оперенные тельца, похожие на больших разъяренных пчел, со свистом вылетали из невидимого оружия, а затем с шумом лезвий, протыкающих спелые гранаты, вонзались в плоть. Геба упала наземь с безмерным удивлением во взгляде и продолжала покачиваться на коленях даже после того, как потеряла сознание.

Мирмидонцы возникли в лесу, точно статуи из солнечного света. Неужели здесь были только четверо юношей и один ребенок? Казалось, они везде и всюду, большое воинство, а не горстка. Казалось, они выходят из световых потоков и вместе со светом движутся через зеленый лес. Я увидела у их губ духовые трубки. Увидела, как оперенные стрелки с пением поражают цель. Увидела их победу.

Лордон перерезал мои путы. Мы вместе подняли Тихона на ноги, а Келес зажал его цепь меж двумя камнями, чтобы порвать ее.

Горго наблюдала за нами. Стрелка торчала из ее ноги, и она шагала, с трудом переставляя ноги, словно одолевая вброд бурный ручей. Она подняла лук упавшей амазонки и приладила стрелу, но рукам ее недостало силы, чтобы натянуть тетиву. Она уронила оружие и упала у подножия дерева. Ее одурманенные, полные страдания глаза больше ничего не узнавали.

Некоторые амазонки лежали на земле. Другие пытались отступать, петляя меж лип, таща за собой подруг, пошатываясь и шлепая себя ладонями по ранам. Локсо помогала ошеломленной вялой Гебе покинуть круг. Со стороны медведей опасность не грозила. Ортан, один из близнецов, порвал цепь Ориона, и оба зверя вразвалочку подались в лес с величавым безразличием к пошлой людской свалке позади них. Мирмидонцы скользили по лесу: бронзовые, неправдоподобно юные, напоминавшие детские грезы о доблести, в которых вражеские стрелы летят мимо, а с силой пущенные копья обращаются против метнувших. Птицы голосили в кронах деревьев: ласточка и голубка, дятел, сова и галка, бесчисленные лесные голоса славили победителей, которые одержали справедливую победу над амазонками, этими незваными гостями в лесу, этими бессердечными охотницами. Когда-то, неужели только вчера, я любила иззубренный камень и вечнозеленый дуб, из которого было мое копье; любила суровость и жестокость леса, но не его беззащитность, волка, но не оленя.

Я покрепче ухватилась за руку Тихона.

- Болит?

- Немного, - признался он.

Не замедляя шага, Лордон наклонился и поднял брата на руки.

- Домой, - сказал он. - Я сварю для тебя листья мяты в молоке тли. Помнишь, наша матушка считала это лучшим снадобьем? - И порывисто прижался щекой к волосам брата, запачкавшись кровью. И я поняла, что мужчины могут быть мужественны и в нежности.

- А как насчет листьев бергамота? - спросила я, не очень уверенная, вправе ли встревать в разговор братьев, и все еще в ужасе при мысли о молоке большого зеленого насекомого, которого видела в грибной пещере. Если их смешать с медом, они возвращают силы.

- Мята, бергамот, мед и молоко, - радостно произнес Тихон. - Думаю, со мной потребуется возиться несколько дней.

Когда Лордон устал от своей ноши, Конисал и Ортан по очереди сменили его. Даже Келес вызвался нести брата.

- А кто же понесет тебя? - рассмеялся Тихон.

- Я оказался достаточно большим, чтобы застрелить трех амазонок, огрызнулся мальчик. Его братья, как я узнала, не намеревались втягивать его в бой. Он последовал за ними от муравейника и бился с отвагой опытного воина.

- И ты порвал мою цепь. Ни у кого нет сомнений в твоей храбрости. Весь вопрос в размерах.

- Ладно, - заметил Келес, - если Дафна будет нам стряпать, я уж точно быстро вырасту.

Стряпать, еще чего! Я только и могла, что сварить оленье бедро. А что до овощей, подливок, хлеба...

- Лордон, как ты узнал, что Тихон попался? - торопливо спросила я.

- Мы увидели с берега вашу лодку и Тихона в ней. Поскольку у нас недостаточно сил, чтобы напасть на лагерь, мы ждали, пока вы соберетесь в круг. Мы послали вперед медведицу, чтобы отвлекла амазонок. Однако посреди леса она вдруг уперлась. Не иначе, как ее испугал запах Ориона. Нам пришлось ее уговаривать, обещать ей мед. Поэтому Тихон и был ранен прежде, чем она появилась. - Лордон помедлил. - Не стоит беспокоиться о твоих подругах, Дафна. Мы смачиваем стрелы муравьиной кислотой. Она обжигает и вызывает оцепенение, но не смертельна.

- У вас были все причины истребить нас.

- Если бы вы убили Тихона, не уцелели бы, - заметил он. - Но случилось так, что мы успели вовремя... Мы пытались вас понять. Вы во многом похожи на нас, если разобраться. У вас нет мужчин. У нас нет женщин. Это иногда делает раздражительными, не только вас, но и нас тоже.

- А что если они явятся следом к вашему муравейнику?

- Мы уже изменили вход. Старый завален камнями.

- Как вы можете доверять мне, Лордон? Ведь я виновата в том, что Тихон угодил в руки амазонок.

Он не настаивал, чтобы я объясняла подробнее.

- Амазонки больше не твой народ. И мы это знаем, Дафна.

- Нет, они не мой народ.

- Тебе будет их не хватать?

- Я буду скучать по Локсо. Но не по остальным. Хотя наша жизнь казалась временами такой славной. Полной свободы и отваги.

- Есть и другие добродетели, помимо отваги.

- Мне придется им научиться.

- А ты с ними уже знакома, - сказал Тихон. А я-то думала, будто он спит на руках Ортана. Он поднял голову и коснулся моей щеки, легко, точно упавший с дерева лист.

Я любила его. Я бы умерла за него. Но великая печаль о том, что я утратила, и о том, что мне еще предстоит утратить, шевельнулась во мне, точно серый мотылек осени. Я ощутила его крылья и холодную снежную пыль...

Глава 5

АФРОДИТА

Прошла неделя после разгрома амазонок.

- После того, как поедим, - сказал Тихон, - я дам тебе сокровище.

- В городе считают, будто это груды золота, - заметил Ортан, точно маленький мальчик, у которого есть какая-то тайна. - Но это не так.

- И это не холмы из жемчуга, - добавил его близнец Конисал, дергая пальцами жалкую растительность на подбородке, словно упрашивал ее поскорее превратиться в настоящую бороду.

- Оно принадлежало нашей матери, - объяснил Лордон. Его печальные янтарные глаза казались слишком старыми для его лица. Из всех братьев только Лордон видел нападение пиратов. Спрятавшись на краю пляжа, он наблюдал, беспомощный, как уводили его мать. Он хотел подбежать к ней. Она заметила его и покачала головой: возвращайся к своим братьям.

- До того, как оно досталось ей, один мирмидонец нашел его в пещере у моря. Мы думаем, египтяне спрятали его там, а потом не вернулись.

Мы сидели на трехногих табуретах за столом из дуба и липы, и ели. В открытый дверной проем я видела огоньки в очаге и вдыхала запахи кухни во всем их изобилии. Келес обносил нас глиняными блюдами: жаркое из черных грибов, разрезанных на кусочки, которые удобно брать пальцами; медовые лепешки, усеянные зернышками мака; анчоусы, сдобренные похожей на морковь сильфией; угри и устрицы, каштаны и аметистовый виноград. Мы говорили о разном. О ребрах Тихона, помятых, но не сломанных, о поражении амазонок, о не вернувшейся из лесу одноглазой медведице. Но слово "сокровище" постоянно слетало с их губ и звенело в воздухе, точно сияющее имя бога. Сокровище, не имеющее цены... Самую его природу я не могла представить. Я уважала братьев за сдержанность. Повозка из кованой бронзы или обычные камешки, собранные на пляже, могли бы красноречиво сказать о любви Тихона. Похоже, сокровище станет его брачным даром. И, приняв этот дар, я приму Тихона как мужа.

Я любила его. Я видела, что ему нужна женщина, в которой, как в зеркале, отражалась бы его доблесть. Но с серых крылышек все еще сыпалась снежная пыль.

Я вдоволь пила молоко тли, смешанное с вином: чтобы утопить серого мотылька. Я говорила, пока мой голос не отскакивал эхом от темной крыши, и не начинало казаться, будто кто-то чужой орет на меня, точно городская женщина на рынке. Одна из коров-тлей, привязанных у очага, освободилась и вторглась в наше общество, прося лакомств. Я устроила целое представление, кормя ее медовыми лепешками, и спросила братьев, не научат ли они меня доить. Когда весьма смущенный Келес выгнал ее из зала, я ощутила молчание как нечто осязаемое, как прохладу и всепроницающий туман.

Тихон, похоже, тоже чувствовал себя неважно. Он был основательно помят, но я догадывалась, что дело не в ранах. Он понимал мой страх.

Он передал мне угря и с беспокойством наблюдал, как я жую, изо всех сил прикидываясь, будто получаю удовольствие.

- Не хочешь медовую лепешку? - спросил он, а я скормила все до последней крошки корове-тле.

Я хотела утешить его, но не могла заставить себя взять его за руку. Я чувствовала себя, как сухая губка, жаждущая благодатной влаги.

В конце пиршества мы совершили возлияние неразбавленным вином Агатодемону, Доброму Духу, вытерли пальцы кусочками хлеба и тяжело поднялись с табуреток. Келес, жуя угря, поспешил убрать блюда.

- Идем, - сказал Тихон. - Самая пора для сокровища.

- Келесу понадобится помощь, - заметила я. - Он был слишком занят, чтобы поесть.

- Мои братья помогут ему. Кроме того, он уже поел. Разве ты не заметила, насколько убавилось медовых лепешек?

Мы начали спуск по низкому петляющему проходу, по обе стороны от которого открывались комнаты с высокими сводами, некоторые пустые, некоторые обставленные ложами, треножниками и жаровнями.

- Когда-то, - с гордостью сообщил Тихон, - все они были нужны. И еще будут. - Ни пыль не скопилась на сундуках лимонного дерева, ни ржавчина не покрыла мечи, висевшие на обработанных блестящей смолой стенах.

Воздух стал холодным, будто в очень глубоком колодце. Ледяные жемчужинки влаги падали с кровли и обжигали кожу. Я содрогалась и жалела, что мою голову не защищает густая грива. И мне казалось, будто мы идем по спирали в середину огромной багрянки. В пламени нашего факела гладкие стены отсвечивали розовато-пурпурным, а из глубин земли исходил непрестанный низкий гул, подобный ропоту моря в раковине.

- Голоса мертвых, - сказал Тихон. - Они зовут Персефону вниз, из солнечного мира.

- Почему она им отвечает?

- Она наполовину влюблена в смерть.

Я пошатнулась и оперлась о него. Клубок змей, подобный голове Медузы Горгоны, завертелся у нас на пути. Тихон позволил змеям скользнуть по своим сандалиям.

- Они приносят удачу. Добрый Дух, знаешь ли, часто принимает вид змеи. Да, и Афродита держит двух змей в руках.

Но, что бы ни говорил мне Тихон, змеи грубы и непристойны.

Палата сокровища была невелика и пуста, не считая ларца из синего фаянса.

Мой спутник засветил факел, наклонно торчавший из углубления в стене.

- Теперь я тебя оставлю. Что найдешь, твое. - Он, должно быть, заметил, в каких я сомнениях. - Дафна, - добавил он, - ты не обязана принимать сокровище. Ты можешь просто остаться с нами, как наш друг.

Я попыталась улыбнуться.

- Если сокровище говорит от твоего сердца, я не желаю отвергать его.

Оказавшись одна, я вспомнила о змеях. И все же я была рада, что меня оставили наедине с сокровищем. Для амазонки тяжело показывать свои чувства. Мне требовалось время, чтобы подобрать слова благодарности. И я хотела унять беспокойного мотылька. Я уже перестала испытывать отвращение к Тихону. Мне больше не казались непривычными и чужими ни его крылышки, ни шелковистые усики, ни медное тело с нежной округлостью мальчика и жилами мужчины, все это было мне дорого. Но страх, как же я уступлю, все еще преследовал меня. Ведь недостаточно просто вяло лежать в его объятиях. Я видела, как его ранило, когда я оттолкнула его на берегу. Я должна утешить его страстным и всецелым приятием того, что одна и та же луна отныне управляет нашими приливами.

И вот я стояла перед ларцом в середине раковины багрянки и глядела на синий фаянс, бежавший рябью, точно дым. Не без страха подняла крышку известно, что змеи стерегут сокровища. Но и с надеждой - я слышала о царских сокровищницах Микен и Трои, о кинжалах с золотыми рукоятями, о мечах, отделанных электроном и чернью, о бронзовых щитах, на которых сам Гефест, бог-кузнец, выковал образ Ареса с Афродитой и Тесея, поражающего Минотавра.

Я не нашла под крышкой ни змей, ни оружия. Там оказалось одеяние, зеркало, парик, шкатулка с драгоценностями и флакончиками. Судя по богатству всего этого, состояние царственной невесты. До меня им владели две женщины: некая египетская царевна и мать Тихона. Я подавила побуждение закрыть ларец. Я видела в городе, как куртизанки играют браслетами и поводят подкрашенными веками. Неужели мне тоже предстоит покрыться камушками и красками?

Я поглядела на свое лицо в серебряном диске зеркальца. И увидела амазонку с коротко остриженными волосами и бесстрастными серыми глазами. И она мне не понравилась.

Ведь это она сражалась с кентаврами, непорочными лесными мужами, и загнала их в море. Ведь это она бестрепетно взирала на гибель зверя и человека. Я коснулась своих коротких жестких волос, и мне показалось, будто под рукой у меня померзлое жнивье. Я подняла парик, осторожно, как если бы он способен был чувствовать прикосновение, и водрузила на голову. Водопад египетских волос, черных, как обсидиан, и мягких, как лен, обволок мои плечи. Венчик из цветов лотоса и кизила, сделанный из золота и горного хрусталя, подобный маленькому садику, разбитому на черной земле, охватывал темные пряди. Мои настоящие волосы не смогли бы удержать такое диво, из них и жонкилия упала, как мне вспомнилось. Одеяние было смелым и простым. Белое, как морская пена полотно упало на мои сандалии, концы длинного пояса, на котором были вытканы лазурные птицы, закачались ниже моих колен. Мои плечи и ложбинка меж грудей остались бесстыдно-нагими, и я подумала, что неглупо повесить на шею ожерелье.

В алебастровых флакончиках я нашла мази и помады. Краску для век я узнала сразу, вспомнив свои наблюдения в городе; а вот и кармин для губ; красная охра для щек, я знала так же, что охрой подкрашивают соски. Я подумала, что для начала лучше бы не слишком увлекаться. Я взяла тонкую палочку черного дерева и чуть тронула губы кармином.

В пространстве, смутно освещенном факелом, я поглядела на изменившееся лицо - и замахнулась зеркалом, чтобы бросить его о стену. Но кто-то другая Дафна? - удержал мою руку. Я переместилась поближе к свету. Поправила парик и потерла кармин у себя на губах.

Вместо амазонки с холодными глазами мне улыбался морской дух: доверительно, почти дерзко и все-таки с нежностью. И когда в его серые глаза попал отсвет лазури с моего пояса, птицы оборотились звездами. Я глядела в эти глаза и мне чудилось, будто я слышу рокот моря и кружу по извивам раковины багрянки, но я кружила навстречу свету, а не тьме.

- Уходи! - еле слышно взмолилась я. - Уходи! - Ее лицо не изменилось. Впрямь ли она была так ужасна в своих тайных переменчивых глубинах? Возможно, я еще смогу ее полюбить.

Я услышала шаги. Зеркало упало у меня из рук. Я ощутила - как бы это описать? - слабое жжение, словно мириад солнечных лучей-усиков полз по моей коже.

Я колыхнулась, устремившись ему навстречу: моему воину и моему супругу. Набрала полные пригоршни его волос и вдохнула пьянящий аромат тимьяна, словно бросилась в гущу нагретого солнцем луга, кувыркаясь среди цветов и похищая их теплоту и мягкость. Я обнимала его без чувства стыда. Обнимала его теплоту, его лето и мужественность, и теперь то был не луг, а юноша, куда прекраснее любых цветов, куда величественнее солнца. Серый мотылек осени, содрогаясь, пропал.

За спиной у Тихона я увидела его братьев, всех, кроме младшего. Бедный Келес, его оставили заканчивать уборку!

- Лордон, Ортан! - вскричала я. - Конисал! Вы видите, я приняла сокровище.

Ни слова.

Я вспомнила о моем парике, ожерелье и кармине на губах. И ощутила, как дерзко выступают груди. Застыдилась. Неужели я теперь для них некрасива, груба и пошла, или, хуже того, нелепа?

Они привыкли к амазонке, а не к морскому духу.

- Я... я не умею всем этим пользоваться, - сказала я Тихону. - Может быть, это мне не к лицу?

- Не к лицу?! - вскричал он. - Твоя красота лишила нас дара речи.

И тут я впервые поняла, что красота, отраженная в глазах мужчины, возвращается и облекает женщину, точно покрывало света.

Он преклонил колени у моих ног.

- Моя владычица, - произнес он. - Моя милая невеста.

Его братья преклонили колени в свой черед.

- Моя владычица, - произнес Лордон, после него Ортан, а затем Конисал. - Моя милая невеста.

Я подумала, что Афродита, эта неумолимая богиня, наказала меня за то, что я так поздно постигла любовь. Она послала мне любовь, подобную лавине огня и камней! Они все вместе отдали мне сокровище! Братья по плоти, братья в любви, они все вместе явились за своей невестой. Точно крылатые муравьи для брачного полета с муравьиной царицей.

Я подумала, что мертвые, взывающие к Персефоне из недр земли, взывают и ко мне: "Ступай во тьму; мертвые не могут тебя желать".

Я испытующе вгляделась в их лица, ожидая найти... гордость? Надменность? Похоть? Но увидела сияние, много ярче света факела. То, что встретил мой взгляд, было любовью. Они отдавали мне куда больше, чем сокровище. Они отдавали место и власть великой царицы, их матери, и обещали служить мне, как служили матери их отцы.

И так ли уж неумолима богиня, в конце концов? Камни богов можно обратить в хлеб.

- Мои милые супруги, - сказала я.

И мы вместе стали подниматься по проходу навстречу солнцу.