"Приз для принцев" - читать интересную книгу автора (Стаут Рекс)

Глава 16 Принц ухаживает

Покинув дом мадемуазель Солини, Науманн вернулся прямо к себе в дом номер 5 на Уолдерин-Плейс, и состояние его нелегко описать.

Это ведь не пустяк — забыть Виви Жанвур, он это знал. Он любил ее, и он всегда будет любить ее. Он хотел ее больше всего на свете.

Он называл себя дураком, идиотом, кретином. Разве она просила о чем-то неприемлемом? Разве не было ее отношение к мадемуазель Солини совершенно понятным — более того, разве оно не было похвальным? Как можно осуждать ее за преданность?

Однако, если она любила его, почему бы ей не сделать уступку его предубеждению и убеждению — убеждению, основанному на стопроцентной осведомленности?

Одно было ясно — отравленными тартинками больше заниматься нельзя. Доказать, что записка поддельная, — возможно, но ведь и сама Виви была почти обманута почерком. И написана записка на ее собственной бумаге.

Не исключено, что любая его активность в этом деле принесла бы много больше тревог и неприятностей Виви, чем той, которая, как он знал, была в этом виновна. Алина Солини обладала изворотливостью самого дьявола. Придя к такому выводу, Науманн достал из шкафа коробку с оставшимися четырьмя тартинками и бросил ее в огонь камина.

Потом он сел и стал наблюдать, как она горит, проклиная судьбу так, как проклинают ее многие другие люди даже на гораздо меньших основаниях.

Мы оставим его там и вернемся в дом номер 341 на Аллее. Прошел уже вечер, прошла ночь. Можете быть уверены, мадемуазель Солини не тратила впустую время на проклятия судьбе; у нее не было привычки вверять свои дела этой капризной даме.

Однако ее грандиозная кампания застопорилась. Судно интриги попало в мертвый штиль. Ее хитроумная и мощная атака, казалось, была с презрением отбита.

Говоря простым языком, за два дня, прошедшие после дипломатической миссии генерала Нирзанна, она не получила от принца Маризи не только никакого сообщения, но даже ни единого намека. Она несколько раз видела генерала, но все, что он мог ей сказать, это что послание Алины доставлено принцу и что ответа пока нет.

Не стоит объяснять, как вспыхнули глаза мадемуазель Солини, сидевшей за письменным столом в своем будуаре, когда на следующий день после того, как Науманн нашел и потерял свою любовь, Чен сообщил ей, что принц Маризи ожидает ее в гостиной.

— Скажите ему, что я скоро буду, — сказала Алина, и ее глаза засветились радостью. Через пятнадцать минут она сошла вниз, успев быстро, но весьма эффективно привести в порядок свой туалет.

С первой же минуты она увидела, что ее послание, переданное генералом Нирзанном, возымело свое действие. Принц спустился с высот человека, берущего все, что хочет, на позицию человека, согласного брать то, что может получить.

Не то чтобы он обращался к ней с преувеличенным уважением, в этом у него никогда не было недостатка, но в его манере смотреть на нее и разговаривать с ней было что-то тонкое и неуловимое, что, казалось, говорило: «Вы диктуете правила; я готов следовать им».

Они беседовали примерно час, дружелюбно, но вполне безлико на всевозможные темы. Принц не упоминал ни о том послании, которое он отправил с генералом Нирзанном, ни о другом, которое было ему передано генералом.

Кажется, он считал вполне естественным зайти поболтать с мадемуазель Солини, хотя Алина знала, что никто еще в Маризи не удостаивался подобной чести.

Собираясь уходить, принц сказал:

— Не сомневаюсь, что вы получили приглашение от де Майда?

Алина ответила отрицательно. Принц продолжал:

— Возможно, он вам его еще не послал. Я даю обед во дворце завтра вечером, и я внес ваше имя в список.

Я увижу вас завтра?

— Это приказ? — легкомысленно улыбнулась Алина, стараясь скрыть восторг, который рос в ее душе. Ведь только накануне графиня Потаччи ласково утешала ее, узнав, что Алина не получила приглашения.

— Я не хотел бы, чтобы вы рассматривали это как приказ, — сказал принц в ответ на ее вопрос. — Испросить чьей-либо благосклонности не означает для нас командовать.

— Если это приказ, я повинуюсь.

— А если это расположение?

— Я даю согласие.

Минутой позже принц удалился. Не успела дверь за ним закрыться, как Алина понеслась в свою комнату, чтобы послать записку дорогой графине. Когда прибыла открытка с приглашением на званый вечер, то обнаружилось, что в нем, кроме имени мадемуазель Солини, указано и имя мадемуазель Жанвур. Это слегка позабавило Алину, тем не менее она сразу пошла к Виви в комнату, чтобы сообщить ей новость и обсудить, какое платье наденет девушка.

Но Виви просто отказалась идти. Она лежала на кровати с влажной повязкой на голове; ее глаза были красными и припухшими, а лицо бледным.

— Пойдем, — уговаривала Алина, — это же нелепо!

И все из-за этого глупца Науманна! Детка, дорогая, он не стоит ни единой слезинки. Ты должна пойти; приглашение от принца — это приказ.

Виви была упряма:

— Ничем не могу помочь. Я не пойду! Скажи, что я больна. Говори, что хочешь. Я не пойду.

Алина была вынуждена оставить ее в покое.

Таким образом, на следующий вечер около семи часов мадемуазель Солини отправилась во дворец на своем лимузине в одиночестве. Строго говоря, это был лимузин Стеттона, но об этом никто не знал.

Алина впервые попала во дворец и, надо признаться, была весьма озабочена своим плохим знанием правил приличия и этикета, которые необходимо было соблюдать. Сразу у входа, за большими бронзовыми воротами, ее встретил слуга и проводил в апартаменты в дальнем конце коридора из светлого мрамора. Едва она переступила порог, как услышала голос генерала Пола Нирзанна:

— О! Мы вас ожидали, кузина.

Он тут же подошел к ней и сопроводил в гостиную.

Их появление сопровождалось негромким гулом восторга присутствующих. Алина чувствовала себя как дома.

Она вернулась к себе через три часа, сияющая торжеством. Она затмила всех женщин во дворце и до такой степени увлеклась своим успехом среди представительниц прекрасного пола, что не заметила еще большего ажиотажа среди мужчин.

За столом она сидела по правую руку от принца, и весь вечер он обращал свое внимание только на нее и ни на кого больше. Что, конечно, не понравилось присутствующим дамам. Старая графиня Ларчини дошла до того, что достаточно громко, так, чтобы все слышали, сделала резкое замечание Алине. Чуть позже Алина слышала, как мадам Шеб спросила графиню, из-за чего та поссорилась с «прекрасной россиянкой».

— Я с ней не ссорилась, — ответила графиня, — просто выскочке положено знать свое место.

На что мадам Шеб ответила:

— Будьте осторожнее, графиня, вы неблагоразумны.

Что, если дело повернется так, что она окажется во дворце?

Алина улыбнулась, вспоминив об этом, когда поднималась по лестнице в свою комнату; улыбка была презрительной.

«А, так или иначе, это не важно, — сказала она про себя, вызывая звонком служанку. — Ладно, посмотрим».

Однако у принца имелись собственные соображения, что вскоре стало очевидно всему Маризи, во всяком случае всем, кого беспокоила русская красавица. На следующий после званого обеда день его лимузин видели против дома номер 341, он стоял там почти два часа.

Назавтра тоже. И послезавтра. И так много дней подряд.

По Маризи пошли толки и пересуды. И, что хуже, в Маризи начали шептаться; этот шепот слегка коснулся даже слуха мадемуазель Солини. В ответ на очередной слух, принесенный ей лучшей подругой графиней Потаччи, Алина нахмурилась, но ничего не сказала.

Приемы и званые вечера во дворце следовали один за другим, и всегда на них присутствовала красавица русская, и место ее было самым почетным. Она больше не принимала никаких приглашений, за исключением тех, что приходили от графини Потаччи и мадам Шеб, которые, как ей было доподлинно известно, за ее спиной рвали ее на куски наравне со всеми. Алина терпеливо ждала подходящего момента.

Вскоре выяснилось, что ей потребуется все ее терпение и даже больше того. Ей пришлось отказаться от своих ежедневных прогулок, потому что принц приезжал каждый день.

Он не говорил ей тех слов, которые мадемуазель Солини жаждала услышать; он не допускал отношений, которых она ожидала и желала. Он, правда, с присущей ему властностью попытался раз или два поухаживать за ней, но мадемуазель Солини, сразу уловив, что это происходит в неугодном ей ключе, отразила атаку, сумев не нанести ему ненужных обид.

На ее просьбы он всякий раз реагировал с откровенным добродушием.

Наконец ее нетерпение достигло предела. Однажды вечером после ухода принца она два часа просидела в библиотеке, размышляя над своей тактикой, пытаясь отыскать ошибку в стратегии. Нет сомнений, говорила она себе, что принц ею увлечен.

Он каждый день проводил с ней по нескольку часов.

Он потакал малейшей ее прихоти. Дважды, испытывая свое влияние, она даже вмешивалась в дела государственной важности, и не без успеха.

Тогда что же его удерживало? Только тот факт, что она была незнатного происхождения? Алина отбросила это оскорбительное предположение; она знала принца, для него это не было препятствием.

Все было бы объяснимо — и эта мысль в течение месяца довольно часто приходила в голову мадемуазель Солини, — все было бы объяснимо только в том случае, если генерал Нирзанн предал ее, открыв принцу истину о собственных отношениях с ней. Ну, если он это сделал! Глаза Алины опасно вспыхнули.

— Во всяком случае, — сказала она себе, переодеваясь к обеду, — завтра я это узнаю. Рискну всем и либо выиграю, либо проиграю. Посмотрим.

На следующий день принц, как обычно, появился вскоре после двух. Алина приняла его в библиотеке, вполне неофициально, поскольку они давно уже и очень хорошо обходились без всяких церемоний. Сегодня, однако, в ее манере держаться ощущалось некоторое отчуждение, и принц, сразу заметивший это, с любопытством поглядывал на нее. Мадемуазель Солини не избегала его взгляда; она решила сегодня идти ва-банк.

— Я хотел бы еще раз отметить, — сказал принц, подвигая мягкое кресло ближе к камину, — что это самое приятное место в Маризи. И если бы вы знали, как я люблю свой кабинет, мадемуазель, то в полной мере оценили бы комплимент.

Алина, сидевшая у стола, только улыбнулась на эту реплику.

— И для полного удовольствия, — продолжал принц, — требуется только, чтобы вы почитали вслух. Бедный де Майд! Я теперь не перевариваю даже звука его голоса.

Сегодня утром, поверите ли, я чуть не бросил в него книгой. Что у нас будет сегодня? Тургенев?

— Не думаю, что я сегодня буду читать, ваше высочество, — ответила Алина. — Что-то нет настроения.

— Да? — Принц повернулся в кресле, чтобы взглянуть на нее. — Не головная боль, надеюсь?

— Нет, голова у меня не болит. — Читатель понимает, что головная боль у мадемуазель Солини случалась в тех редких случаях, когда она была не в состоянии отклонить послеполуденный визит мистера Ричарда Стеттона. — Просто нет желания читать, вот и все.

— Извините. Я действительно рассчитывал услышать что-нибудь вроде Тургенева, — сказал принц тоном человека, которого несправедливо лишили законных привилегий. — Ну что ж, тогда поговорим. Вы будете рады узнать, что молодой Асковин прощен.

— Вы очень добры, ваше высочество.

— Постойте! — Принц снова повернулся в своем кресле. — Таким тоном вы никогда не говорили со мной, мадемуазель. Вы это прекрасно знаете.

— Да, а теперь говорю, ваше высочество.

Принц поднялся, заглянул ей в лицо и резко спросил:

— Что-нибудь не так? Что?

— Ничего, ваше высочество.

— Я вас обидел?

Алина не ответила. Она мгновение посидела, молча глядя на него, потом тоже встала и стояла, не отрывая от его лица глаз, в которых вдруг сверкнула решимость.

Наконец она произнесла:

— Вы правы, ваше высочество, кое-что не так. Я должна вам сказать нечто… не очень приятное… неприятное для меня.

Принц нахмурился: неприятное он предпочитал говорить сам. Поскольку он молчал, Алина продолжала:

— Может быть, вы, ваше высочество, обидитесь, именно это и неприятно. Хотя вы не должны обижаться, поскольку часто высказывали пожелание, чтобы я была искренна с вами. Так вот, ваше высочество, вам не надо больше видеться со мной.

Принц с непонимающим видом глядел на нее.

— Не надо больше видеться с вами? — бесцветным голосом повторил он.

— Нет. Вы поймете. Вам известно, что весь Маризи говорит обо мне? Возможно, вы, ваше высочество, этого не слышали. Тогда я скажу вам: все говорят, будто я ваша любовница. Это абсурд, конечно. Вот видите, я вполне откровенна, но мне хотелось бы сохранить ту частицу своей репутации, которая еще осталась.

Конечно, принц это должен был понять. Он и понял, и немедленно насторожился, хотя не смог полностью скрыть своего изумления, поскольку смотрел на прекрасную россиянку взглядом, призванным проложить путь к ее сердцу. Повисла долгая пауза.

Алина опять опустилась в кресло; выражение ее лица не выдавало, насколько частил ее пульс. Принц подошел к камину и долго смотрел на красные языки пламени. Потом с решительным жестом повернулся и резко сказал:

— По-вашему, нелепо городу предполагать, будто вы моя любовница. Почему? Вы играете со мной, мадемуазель, а это опасная игра.

Алина таким же твердым, как у принца, тоном прервала его:

— Извините меня, но вы, ваше высочество, ошибаетесь.

— Мадемуазель, вам трудно верить.

— Верьте или не верьте, ваше высочество, но это правда.

— Но в таком случае скажите, почему вы уделяете мне время? — потребовал он ответа и сделал шаг по направлению к ней. — Вы заставили меня полюбить вас… вы стали необходимы мне для ощущения счастья… а теперь вы прогоняете меня! Мадемуазель, за этим что-то кроется!

— Ничего больше, ваше высочество, как только сильное желание сохранить свою честь.

Принц быстро и подозрительно взглянул на нее:

— И что вы под этим подразумеваете?

— Независимо от того, что может составить мое собственное счастье, я не желаю получить его с бременем позора, — вот что я имею в виду.

— А-а, — медленно произнес принц, и лицо его выразило понимание.

— Я ни на что не рассчитывала, — прервала его Алина, — а если и рассчитывала, то очень недолго. Ее голос задрожал. — Разве вы не понимаете, как жестоки по отношению ко мне? То, что вы говорите, для меня хуже, чем смерть. Кажется, я предполагала невозможное.

И теперь за это расплачиваюсь. — Ее голос дрожал так, что, казалось, едва ли она сможет продолжать. — Да, я признаюсь. Я полагаю… все. Теперь оставьте меня… уходите… уходите!

Она нагнулась в кресле и спрятала лицо в руках, положенных на стол.

Какое-то время принц стоял над ней и неуверенно глядел на нее сверху вниз, потом вдруг наклонился и обнял ее плечи. Рукав платья задрался, обнажив ее руку; его рука сразу легла на ее нежную белую кожу. Он прижался щекой к ее волосам и глухо, неровным шепотом произнес:

— Алина… я не подумал… это невозможно… вы должны любить меня… посмотрите на меня… вы должны…

Плечи Алина вздрагивали под его ладонью, а донесшийся голос прерывался всхлипыванием.

— Уходите! — крикнула она. — Оставьте меня…. Пожалуйста… Это жестоко… уходите… уходите…

Он легонько подергал ее. Она не двигалась, только просила его уйти. Потом, спохватившись, вероятно, что недостойно принца выставлять себя в смешном свете, он резко выпрямился и пошел к дверям. У дверей библиотеки он задержался, бросил последний взгляд на вздрагивающие плечи Алины и покинул дом без единого слова.

Алина подождала, пока не услышала, как за ним закрылась дверь.

Потом вскочила с кресла и подбежала к окну, как раз вовремя, чтобы увидеть, как он садится в лимузин и отъезжает. Когда она повернулась, на ее губах играла улыбка — улыбка радости и торжества.

Она громко сказала самой себе:

— Он — мой!