"Прощение" - читать интересную книгу автора (Спенсер Лавирль)Глава 12Утром Сара с облегчением увидела, что шериф не появился за завтраком. Она слышала, как он вернулся с обхода — кажется, это было часа в четыре, и, наверное, сейчас еще спит, как, впрочем, и некоторые другие жильцы. Она безучастно сидела за столом, есть не хотелось. Выпила кружку кофе, от яиц и поджаренных хлебцев отказалась. Голова у нее немного кружилась, болела шея. О еде не могла и думать без отвращения. То, что она вчера слишком много выпила, повлияло и на сон: почти все время она лежала в постели с открытыми глазами, думая о Ноа, о его поцелуе. Зачем он это сделал? В его поступке не было ровно ничего романтического — впрочем, она никогда и не считала его романтиком. Но, с другой стороны, и на обыкновенный дружеский поцелуй это также не было похоже… Она возвращалась мыслями к этому еще неоднократно в течение дня, пока они с Патриком набирали и печатали специальный выпуск газеты, посвященный открытию в городе телеграфной линии и состоявшемуся по этому случаю торжеству в Центральной гостинице. Думала об этом и во время грандиозного обеда в ресторане у Тедди Рукнера, когда вспоминала вместе с ним события вчерашнего дня и когда ответила отказом на его приглашение пойти в этот вечер в театр «Белла Юнион». Думала и когда возвращалась после обеда в редакцию, еле волоча ноги от усталости, и потом — за конторкой, с трудом удерживаясь, чтобы не клюнуть в нее носом, и ожидая, что вот-вот откроется дверь и войдет шериф. Но он не пришел. Они встретились за ужином. Сара надела к вечеру свежую блузку, тщательно причесалась, смочила розовой водой шею, и ей было досадно и обидно, что Ноа держал себя так, как если бы не было вчерашней ночи, вчерашнего поцелуя. Он отнесся к ней по-дружески — так же, в общем, как и ко всем остальным, сидящим за столом. Разговаривал больше о вчерашнем гулянье, но ни разу его взгляд не передал ей какую-то сокровенную, тайную мысль, ни разу он не обратился только к ней. Она поняла, что не прошла проверки. Приближалось Рождество. Недели за три до праздника в редакцию «Кроникл» заявился сам Джек Ленгриш, руководитель одной из театральных трупп. Это был щегольски одетый, быстрый в движениях усатый мужчина, с козлиной бородкой, неизменно носивший черную шелковую шляпу с квадратной тульей. — Доброе утро, мисс Меррит. — Его голос напоминал отдаленные раскаты грома, выговор был безупречен. — О, как приятно видеть вас, мистер Ленгриш. Вы пришли за театральными программками? Они уже готовы. — Не только, не только, любезная мисс Меррит. Я пришел насчет Рождества. — Рождества? — Решил обратиться прежде всего к вам как одному из наиболее влиятельных жителей нашего города, где, к сожалению, нет ни церкви, ни священника. — Вас чем-нибудь обидели, мистер Ленгриш? — Нисколько. Совсем наоборот. Я, как и вы, считаю, что в городе должно быть и то и другое, и поскольку ни того ни другого здесь нет, а Рождество уже на носу, то предлагаю использовать помещение моего театра для представления, которое мы могли бы устроить в сочельник и которое как-то заменило бы формальную церковную церемонию. Сара улыбнулась. — Прекрасная идея! И как благородно с вашей стороны предложить свою помощь. — Хотелось, чтобы и дети приняли участие. — Разумеется. — И как можно больше взрослых. — Думаю, легче будет рассчитывать на детей. — Сара плохо представляла себе мужчин Дедвуда, разыгрывающих рождественские действа на сцене. — Впрочем, надеюсь, матери с удовольствием согласятся принять посильное участие и даже выступить. — Смею думать, уговорим и отцов. Кроме того, помогут мои артисты. — А чем я могу помочь? — поинтересовалась Сара. Джек Ленгриш испытующе посмотрел на нее и строго спросил: — Вы умеете петь? Она рассмеялась. — Во всяком случае, хуже, чем пишу. — Мне нужно, чтобы кто-то взял на себя роль руководителя детского хора. — Что ж, попробую. Я училась музыке. — У вас это получится, уверен, — произнес он хорошо поставленным голосом, подтверждая свои слова величественным мановением руки, — Мы объявим о нашем намерении в газете, — сказала Сара, — В этом заключается моя вторая просьба, мисс Меррит. — Патрик сейчас же наберет объявление. Джек Ленгриш оказался почти волшебником. После Сары он почти с такой же легкостью сумел уговорить Элиаса Пинкни перевезти свой орган с тринадцатью регистрами в здание театра и присоединить его к стоящему там на сцене пианино. По его же просьбе кузнец Том Пойнсетт сделал восемь металлических треугольников разной величины, а человек, умеющий играть на ксилофоне, которого Джек Ленгриш «открыл» в городе, согласился исполнить на них несколько незатейливых мелодий. Также он уговорил миссис Д.-Н. Робинсон, мать первого и единственного рожденного в этом городе ребенка, сыграть роль Божьей Матери, а свое дитя разрешить считать младенцем Иисусом. (К счастью, у миссис Робинсон родился мальчик.) Из реквизита труппы Ленгриша появились ангельские облачения, пастушьи посохи, королевские короны и прочее… Сара воспользовалась случаем, чтобы еще раз призвать через газету жертвовать деньги на строительство школы и церкви. Часть пожертвований предполагалось использовать на празднование Рождества. (Можно ли было выбрать лучшее время, чтобы побудить мужчин открыть свои кошельки, чем то, когда уши их будут полны звуками детских голосов, головы — воспоминаниями о Доме, а сердца наполнены рождественским милосердием?!) Пускай во всем ущелье не найти было ни следа ладана или мирры, но зато настоящего золота было достаточно. Его можно будет собирать в «золотую» шкатулку из театральных запасов, и три «волхва» станут им одарять «младенца Иисуса», а через него — всех, собравшихся на праздник. Как только известия, а также слухи о предстоящем рождественском представлении распространились по городу, шестнадцать детей изъявили желание петь в хоре. А взрослых набежало так много, что пришлось производить отбор. Репетиции шли ранними вечерами, чтобы главный режиссер будущего представления, Джек Ленгриш, мог успеть к девятичасовому спектаклю в своем театре, где сейчас ежедневно давали «Отелло». В первый же вечер, когда начались репетиции, Сара, извинившись, ушла пораньше из-за стола. То же произошло и на второй вечер. Ноа Кемпбелл тогда коротко спросил; — Опять репетиция? — Да, — ответила она и поторопилась уйти. На третий вечер, около восьми часов, Ноа подошел к зданию театра. Теперь там стояли две большие железные печки, и его венчала дощатая крыша. Ноа потихоньку открыл дверь и вошел, сняв шляпу. Сара стояла на сцене, спиной к нему, перед целым выводком детей, которые пели (сначала он разобрал только эти слова): Она была в белой кружевной блузке и темно-зеленой юбке, волосы собраны на затылке в тяжелый пучок. Стоя очень прямо, она еле заметными движениями рук и легкими наклонами головы управляла хором, побуждая детей петь в унисон. Их чистые, не всегда попадавшие в ритм голоса разносились по залу, вызывая теплое щемящее чувство в душе у Ноа. Теперь Ноа разобрал всю строфу: но глаза его были устремлены на спину Сары. Он представлял, как в эти минуты она сама произносит те же слова, как блестят ее голубые глаза, вглядывающиеся в детские лица. Пение окончилось. Руки Сары замерли и опустились. Она сказала: — Очень хорошо. Младшие дети, останьтесь на месте, старшие, подойдите к выходу со сцены, возьмите там свечи. И никто не говорит и не шепчется, когда мистер Ленгриш начнет читать из Библии… Все послушались указаний, дети получили — на время репетиций — деревянные палочки взамен настоящих свечей. Потом Ленгриш стал читать своим красивым голосом стихи из Библии, и на сцену вышли взрослые, пока еще не в театральных костюмах. Они исполняли роли Марии, Иосифа, пастухов, волхвов. Миссис Робинсон положила свернутое в трубку одеяло в деревянную колыбель и молча встала возле нее. По другую сторону встал Крейвен Ли, с таким же благочестивым видом глядя на одеяло. Трое мужчин вышли из зала и прошли на сцену. Последний из них, Дэн Терли, положил маленькую золотую шкатулку в ногах колыбели. Послышался звон — три раза прозвенел один из стальных треугольников, Сара взмахнула руками. Когда смолкли отголоски звона, она отбила ногой такт, и дети запели «Тихую ночь». Один куплет они спели самостоятельно, затем Сара повернулась лицом к залу, как бы приглашая публику присоединиться, и запела сама. Заметив Ноа, она сбилась и пропустила несколько слов. Он приветливо кивнул, ее лицо покрылось румянцем, она продолжала петь. Внезапно он, набрав побольше воздуха, присоединился к ней: Он пел почти в полный голос, испытывая какое-то неожиданное единение с Сарой, когда делал это. Такого с ним никогда не случалось раньше в присутствии женщины. Но было приятно. Очень приятно. Песня окончилась, взгляды их не отрывались друг от друга, пока Сара не повернулась к детям. Снова зазвучал голос Джека Ленгриша. Ноа оставался в зале и не сводил глаз с женщины в зеленом и белом, пораженный мыслью, которая внезапно возникла у него: да ведь он, по всей видимости, влюблен в нее!.. Она наклонилась к какому-то светловолосому ребенку, что-то прошептала ему на ухо — какой-то совет. На мгновение Ноа представил, что это их — его и ее — ребенок. Она умеет с ними обращаться, любит их — сразу видно. Хотя у нее никогда не было детей. И она образованна, и умна, и мужественна, и вполне порядочна. Она была бы прекрасной матерью!.. Матерью? «Да что с тобой, Ноа? Ты рехнулся малость, приятель?..» Один поцелуй, одна рождественская песенка — и уже вообразил ее матерью своих детей! Совсем как Арден, который только и толкует о жене, о семье… Нет, это не для него, не для Ноа… Мысль о том, что он мог так молниеносно прийти к подобному решению, вызвала у него ощущение, близкое к панике. Тем не менее он оставался до конца репетиции, следя глазами за Сарой, пытаясь разобраться в собственных мыслях и чувствах. Вот она подняла обе руки, призывая к вниманию. — Дети, вы пели, как небесные ангелы! Молодцы! Теперь идите по домам, а следующую репетицию проведем в костюмах и с зажженными свечами… Она спустилась в зал, подошла к стулу, где были ее пальто и шляпа. Ноа улыбнулся ей. — Добрый вечер, шериф. — Привет, Сара. — У вас хороший голос, — заметила она, просовывая руки в рукава пальто, которое он держал для нее. — У вас тоже, — Значит, хотя мы не сумели станцевать вместе, сможем спеть. С улыбкой она застегнула пальто, начала завязывать под подбородком ленты шляпы. Как занятно, мелькнула у него мысль — мне нравится смотреть, как она это делает, нравится ее шея, рот… Теперь она натягивала перчатки и, внезапно подняв глаза, улыбнулась ему так искренне и обезоруживающе, что он почувствовал холодок в спине… Когда же — попытался он припомнить, — когда ее облик стал меняться в его глазах? Когда ее слишком высокий рост стал ему казаться элегантным, ее простота — стала называться неиспорченностью, обыденная внешность — идеальной? — Я зашел, чтобы проводить вас домой, — сказал он. — Спасибо. Но мне нужно завернуть в редакцию. — Ладно. На улице было холодно и ветрено. Ему хотелось взять ее руку, но он не позволил себе этого… Что с ним происходит? Он знавал десятки женщин, с которыми проделывал и не такое, но взять ее за руку не решался. — Детям нужны крылья… — говорила она тем временем. — Хочу посмотреть, подойдет ли для этого газетная бумага. Они пели чудесно, правда? — Как ангелы. Они вас полюбили. — Я их тоже. Знаете, я никогда не имела дела с детьми… Удивительно, как они отзывчивы. В помещении редакции Сара зажгла лампу, Ноа подождал, пока она собрала бумагу, помог ей сделать из нее рулон и завязать веревкой. — Что бы еще придумать, чтобы крылья блестели? — задумалась Сара. — Дети были бы в восторге. — Слюда, — предложил Ноа. — Слюда?.. Ой, конечно! Как я не подумала? — Нужно хорошенько растолочь ее в ступке, — сказал Ноа, — а потом насыпать на бумагу, смазанную крахмальным клеем. — Чудесная идея! — Если хотите, я разыщу хороший кусок слюды. — Правда, вы сделаете это? — Только не завтра, а через день. Устраивает? Я и размельчу ее для вас. — О, Ноа, спасибо. Вы просто наш добрый гений! — Как сверкали ее голубые глаза — и всего-то из-за такой малости! Он был очень доволен, что сразу сообразил, чем можно обрадовать ее, вызвать одобрение и благодарность. — Пошли? — Он поднял рулон бумаги и протянул руку к лампе. — Я готова. Он прикрутил фитиль, пошел за ней к дверям. Когда она уже открывала их, он вдруг произнес: — Сара, подождите минуту. Она задержалась, повернулась к нему, натягивая перчатки. — Что? — спросила она. Свободной рукой он прикрыл полуотворенную дверь, они остались в тесном темном помещении. — Я просто… — заговорил он, наклоняя голову и подходя ближе к Cape, — просто… Поля его головного убора уперлись в ее шляпку. Они оба усмехнулись в темноте, он снял свой «стетсон». — Можно я снова сделаю то же самое? — спросил он. Она тихо ответила: — Сделайте. Он наклонился еще ниже, их губы соединились и оставались в таком положении, пока маятник часов неспешно отбивал свои секунды: десять… пятнадцать… двадцать. В одной руке у Ноа Кемпбелла был бумажный рулон, в другой — шляпа: он не мог обнять Сару, прижать к себе. Ей же ничего не стоило отпрянуть после короткого соприкосновения их губ — но она не сделала этого, не отстранила лицо, оно продолжало прижиматься к его лицу. В темноте их прикосновения, казалось, обретали новый, куда больший смысл. Нежность становилась нежнее. Тепло — теплее. Его дыхание было на ее щеке, ее дыхание — на его. Они были одним целым, и каждый был самим собой, и каждый ожидал каких-то действий от другого. Он приоткрыл губы, его язык встретился с ее языком. Они словно испытывали, пробовали один другого, оба немного удивленные, не верящие тому, что происходит. Поцелуй оборвался незаметно — как обрывается паутина. Они с неохотой отстранились друг от друга. Маятник часов простучал семь раз, прежде чем Ноа заговорил. — Что-то произошло сегодня, знаете, когда мы вместе пели. — Я так удивилась, когда вы сделали это. — Я и сам удивился. У меня было разное… с женщинами. Но чтобы я запел, — это первый раз в жизни. А знаете, вы очень покраснели, когда повернулись и увидели меня там. — В самом деле? — Да. Вот тогда оно и произошло. — Что именно? — То, что происходит сейчас. — А что происходит сейчас? — Ну… У меня сердце готово выскочить из груди. — По-настоящему? — А у вас нет? — Да… Но я подумала… — Что подумали? — Подумала, что, когда вы поцеловали меня в первый раз, я не выдержала испытание. — Какое испытание? — Мне показалось, вы проверяете меня… и себя… Понравится вам целовать меня… И вам не понравилось, — Это не так, Сара! — Значит, я не поняла. Но вы потом смотрели на меня так же, как смотрите на всех. — Мне казалось, так будет приличней. — Не думаю, что вообще это прилично. То, что мы… — Почему? — Из-за моей сестры. — Она для меня ничего не значит, ваша сестра!.. — Они не отходили далеко друг от друга, словно привыкая, осваиваясь, акклиматизируясь. — Сара, могу я положить эти чертовы вещи, что у меня в руках? — Если хотите. Он опустил на пол рулон и шляпу. Распрямляясь, взял ее за плечи; они стояли, прислушиваясь к собственному дыханию — ускоренному, но легкому. Потом он сильней прижал ее к груди, снова нашел рот, и они поцеловались — как никто из них не ожидал и не верил, что так может произойти между ними: в тесном объятии, в каком-то полуопьянении, когда губы и языки никак не могли оторваться друг от друга. Его рука обнимала ее спину, ее рука была на его грубом овчинном полушубке; огражденные плотной одеждой, они не могли испытать настоящей близости — может быть, поэтому им еще труднее было поверить в то, что происходит. Как и за несколько минут до этого, они отстранились — с неохотой, ошеломленные. — Ноа, как все это странно. — Я знаю. — Не могу поверить, что это вы и я… Стоя в темноте, оба подумали об одном: о том, с чего началось их знакомство, как они сразу невзлюбили один другого… И вот теперь… Она задала вопрос, который удивил его: — Ноа, можем мы повторить то же самое? — Почему же нет, Сара Меррит, — ответил он с улыбкой в голосе. В темноте его руки коснулись ее головы, он нашел ее рот и полностью овладел им; и снова она ощутила легкий запах туалетной воды, который преследовал ее последние недели во время завтрака; его усы были мягкими, язык — еще мягче, теплый и влажный. Она с жаром ответила на его поцелуй, он так сильно сжал ее в объятиях, что почти приподнял с пола, и она вынуждена была встать на носки. Когда ее подошвы опять коснулись пола, оба они с трудом перевели дыхание. — Пожалуй, лучше, если мы пойдем домой, — прошептала Сара. — Конечно. Уже довольно поздно. Он подхватил с пола рулон и свою шляпу, вышел вслед за ней на улицу, подождал, пока она запирала дверь на замок. На удивление мало говорили они по пути к дому. Поднявшись по лестнице к самому входу, Сара остановилась там в некоторой нерешительности: что будет дальше? Последует ли прощальный поцелуй? — Послезавтра я разыщу кусок слюды, — сказал он вместо поцелуя. — Большое спасибо. — Я принесу к вам в контору. Размельченный. — Прекрасно… Рука Сары коснулась уже дверной ручки, когда он тронул ее за плечо. — Сара… Я не очень умею говорить такие вещи, но… — Он стоял, переминаясь с ноги на ногу. — В общем, хочу сказать, мне было очень хорошо, когда мы пели с вами «Тихую ночь»… — Да, мне тоже. У вас, правда, прекрасный голос, Ноа. Когда в городе появится церковь, возможно, вы будете петь в хоре, верно? — Может быть. Если вы станете его руководителем. Небо прояснилось, высыпало много звезд. В их свете он хорошо видел ее лицо, хотя его собственное скрывалось в тени полей от шляпы. Видел, как она улыбнулась, когда проговорила: — Ну, я пошла. — А я отправляюсь в свой обход. — Он отдал ей бумажный рулон. — Спокойной ночи, Ноа. — Спокойной ночи, Сара. — Увидимся за завтраком… Сара медленно готовилась ко сну. Душа ее была в полном смятении от столь резко изменившихся по отношению к Ноа чувств. Уже надев ночную рубашку, она плотно завернулась в шаль и достала свой дневник, куда время от времени, по старой еще привычке, записывала все, что казалось ей важным и значительным в собственной жизни. Утром Сара по-прежнему чувствовала смущение. Сидя за столом напротив Кемпбелла, она разрывалась между желанием встретиться с ним взглядом и таким же сильным желанием избежать этого. К счастью, он снова вел себя с ней точно так же, как со всеми остальными. Он придерживался этой линии поведения и за ужином в тот день, и на утро следующего дня. Вежливый, ничего не значащий разговор, такой же взгляд. Во второй половине дня он, как и обещал, занес к ней в контору толченую слюду. В комнате был Патрик. Ноа зашел туда и положил на стол перед Сарой небольшой пакет. — Ваша слюда, — произнес он немного торжественно. — Благодарю. К удивлению Сары, это простое слово она проговорила со стесненным сердцем. Взглянув на Патрика, который находился совсем близко от них, она добавила: — Я уже сделала что-то вроде крыльев. Хотите взглянуть? — Конечно. Почему нет? Она повела его в другой конец комнаты, где три разного вида бумажных креста просыхали от клея, разложенные на бочках с краской. Спиной к Патрику, они склонились над ними. — Вот это мне нравится больше, — указал Ноа на одно из крыльев. — Если бы они требовались настоящему ангелу, ручаюсь, он бы выбрал именно такие. — А представляете, как они будут выглядеть, посыпанные слюдой? Спасибо еще раз, что исполнили свое обещание. — Никакого труда… Вы сами будете все их делать? — Нет. Эмма Докинс выразила желание помочь. Я сделаю только образцы… Разговор иссяк. Наступила пауза. Сара не поднимала головы. Ноа чувствовал: что-то происходит у нее в душе, она далеко сейчас от того состояния, в котором оба они пребывали в этой же комнате два дня назад. — Ноа, — еле слышно произнесла она, теребя веревку на пакете со слюдой. — Да? — Я думала… — О чем? — О вас… и об Адди. Она взглянула прямо ему в лицо. На ней были очки, в них она выглядела сейчас особенно беспомощной и ранимой. — …Во всем этом нет смысла, — снова заговорила она. — Вы… и я… Нет… — Она безнадежно махнула руной и снова перевела взгляд на пакет. — Это безвыходно… — Сара, я не… — начал Ноа. Позади них раздался голос Патрика. — Сара, на этом объявлении Тейтема… будем печатать лошадь и сани? — Да, — ответила она, повышая голос. — Было бы хорошо. — И потом, тише, добавила: — Я должна заняться делом. Спасибо еще раз, шериф… Несколько мгновений он угрюмо смотрел на нее… Значит, опять он только «шериф»… Ну что ж… — Ладно, Сара, — сказал он после паузы. — Пусть будет так, как вы хотите… Ни один мускул не дрогнул на его лице. Он прикоснулся двумя пальцами к полям шляпы и вышел. До самого Рождества он, как бы выполняя ее волю, старался почти не общаться с ней, что создавало неловкость в первую очередь, когда они встречались за столом, которую, впрочем, никто, кроме Сары, видимо, не замечал. Из-за стола они выходили в разное время, чтобы вместе не подниматься по лестнице в свои комнаты. Как-то рано утром, когда снаружи еще было темно, Сара, покинув теплую постель и отворив дверь комнаты, почти столкнулась с Ноа, направлявшимся, по-видимому, туда же, куда собиралась она. Оба застыли на месте: еще не вполне проснувшиеся, непричесанные. У него из-под полушубка выглядывал ворот рубахи, она — в накинутом на халат пальто. — Доброе утро, — пробормотал он наконец. — Доброе утро. Никто из них не двинулся первым, не улыбнулся. После длительного неловкого молчания он предложил: — Идите вы… Я подожду. Он повернулся и быстро прошел и себе в комнату. В канун сочельника, во второй половине дня, пошел снег. Сара сходила в городскую баню, потом щедро полила себя розовой туалетной водой, надела лучший костюм с жакетом «полонез». Дома сделала прическу, подложила дополнительный валик под волосы на затылке, тщательно разделила пробор, оставив часть волос небрежно виться, и как последний штрих — приколола медальон у горла белоснежной блузки с высоким воротником. Она помедлила у небольшого зеркала, подняв кисть руки к кончику длинноватого носа, и в это же мгновение подумала вдруг о Ноа Кемпбелле, который через две двери от нее тоже, наверное, переодевается сейчас, готовясь к Рождеству. « Мне все же не хватает его…» Она взяла со стола приготовленный для Адди подарок — украшение в виде букета засушенных цветов, уложенное в пакет и перевязанное серой ленточкой. С грустью смотрела она на вещицу у себя в руке, думая о предстоящей встрече с сестрой все в том же доме Розы… Сестра… Сколько еще таких же было там у Ноа Кемпбелла?.. Не только там… Она вздохнула, посмотрела в окно, где густо валил снег и небо было того же цвета, что и лента, украшавшая пакет с подарком. Последнее время она все чаще думала о них одновременно — о Ноа и об Адди, — и эти мысли бередили ее, как старая рана… Когда он виделся с Адди в последний раз? Продолжает ли ходить в этот дом? Целовал ли он ее сестру тогда же, когда целовал ее, Сару?.. В унынии она застегнула пальто, вышла из дома. Все ущелье надело опушенную мехом горностая мантию. Рудокопы уже начинали спускаться с холмов, заполнять улицы, собираться в салунах, оставляя возле них своих мулов, привязанных к перилам веранд. Многие из мужчин здоровались с Сарой, окликая ее по имени. В холле у Розы никого не было. Сара сразу поднялась наверх, постучала к сестре и вошла. Адди встала ей навстречу с кошкой в руках. Сердце у Сары защемило, когда она подумала, что, скорее всего, только в обществе этого животного предстоит Адди встретить сочельник. — Счастливого Рождества, Адди, — проговорила она. — Могу я зайти на минуту? Та отступила от двери, ничего не говоря. — Я принесла тебе… вот. Адди взглянула на перевязанный лентой пакет. — У меня нет ничего для тебя, — сказала она. — Мне ничего не надо… Возьми, пожалуйста. Адди отпустила кошку, развернула подарок. Лицо у нее было печальное, измученное. — Ты не хочешь оставить меня в покое? — спросила она. — Наступает Рождество. Я хотела тебе подарить что-нибудь. Адди молча смотрела на засушенные цветы. — Ты, наверное, знаешь, — снова заговорила Сара, — о рождественском представлении, которое устраивается сегодня в театре Ленгриша. Между прочим, я управляю детским хором, если помнишь. Приходи туда, я тебя очень прошу. — О чем ты говоришь?! Я не могу. — Нет, можешь. Просто надень пальто, шляпу, и мы вместе пойдем вечером в театр. — И там в меня начнут бросать камни! — Никто в тебя ничем не кинет! — Ты живешь в каком-то другом мире, Сара. Я не могу вернуться к нормальной жизни, даже если очень бы хотела. — Поэтому ты и не хочешь? — Да… В который уже раз при подобном разговоре Сара была вынуждена переменить тему. — Ты видишь Роберта? — спросила она. — Почти каждый день. Он тоже не оставляет меня в покое. — Тогда пойди ему хоть в чем-то навстречу. Станьте снова друзьями. — Он тоже живет в выдуманном мире. — Ты не права… Адди!.. Я хотела… Впервые с момента их встречи в этом городе Саре показалось, что с сестрой стало все же немного легче говорить и ее можно даже спросить кое о чем… Задать вопрос, который давно вертелся у Сары на языке… Она была почему-то уверена, что если спросит сейчас, то получит правдивый ответ… «Адди, шериф по-прежнему приходит сюда к тебе?» Она уже раскрыла рот, но слова застряли в горле. В страхе перед возможным утвердительным ответом, она не произнесла ни звука. — Нет, ничего… — выдавила она в ответ на вопросительный взгляд сестры. — Извини, мне надо торопиться в театр. Скоро начнут собираться дети. Лицо Адди еще больше помрачнело. — Веселого Рождества, — пожелала она. — Тебе тоже. Они стояли всего в нескольких шагах друг от друга, и каждая страстно желала того, чего другая не могла ей дать. Внезапно Сара бросилась к сестре, сжала ее в объятиях, их щеки соприкоснулись. — Ох, Адди, — проговорила она, — неужели мы снова не станем сестрами? Какое-то мгновение руки Адди гладит спину сестры. — Лучше не думать об этом. — Приходи сегодня. Ну, пожалуйста! — Не могу, но желаю тебе успеха. Сара выскочила из комнаты, боясь, что расплачется прямо там… Кроме того, ей необходимо торопиться. Ее будут ждать шестнадцать мальчиков и девочек, взволнованных предстоящим праздником, шумливых, улыбающихся. Ее настроение никак не должно отразиться на них. Театр Ленгриша был заполнен людьми, ожидающими начала первого в истории Дедвуда религиозного представления. Сцена украшена сосновыми ветками. Ясли для младенца устланы чистой соломой. Дети возбуждены, их матери нервничают. Участники спектакля уже в костюмах. Шерифа в зале нет. Сара настолько обеспокоена и разочарована этим, что позволяет себе время от времени выглядывать в щелку занавеса в надежде увидеть в толпе зрителей знакомые рыжеватые усы и серые глаза. Она видит и узнает многих: Роберта и Тедди Рукнера, миссис Раундтри, мистера Муллинса, мистера Тафта и десятки других. Но Кемпбелла среди них нет. А ведь несмотря на внутреннее отторжение от него, именно о нем думает она больше всего в этот рождественский вечер; именно ему хочет показать, как складно поют дети в ее хоре; в его глаза хочет взглянуть, когда в конце представления повернется к залу, чтобы вместе со всеми спеть заключительную песню… Но, скорее всего, он уехал в Спирфиш, чтобы встретить Рождество со своей семьей. Представление началось с исполнения всеми присутствующими рождественского гимна под аккомпанемент органа, на котором играл Элиас Пинкни, и с участием ксилофониста Джадда, извлекавшего мелодические звуки из восьми металлических треугольников. Потом выступил Джек Ленгриш. Его чтение иллюстрировалось сценками, изображавшими празднование Рождества в разных странах. Сара сидела с одного края сцены вместе со своим хором «ангелов» и не сводила глаз с двери, ведущей в зал. Чтение рождественских историй подходило к середине, когда дверь открылась и вошел Ноа. Сердце Сары дрогнуло и гулко забилось. Ищущий взгляд Ноа устремился на сцену, нашел там Сару и замер. Я здесь… Я здесь… Их молчаливый союз был несомненен. Впервые с начала вечера она полностью ощутила дух сегодняшнего празднества. Дети пели великолепно. Ребенок Робинсонов вел себя в колыбели Иисуса почти спокойно. Все были в восторге от имитации звона колоколов. Голос Джека Ленгриша звучал величественно, а его одежды были безукоризненны. Рудокопы быстро заполнили королевский ларец золотым песком. Его оказалось так много, что пришлось искать вторую шкатулку. Когда Сара повернулась к залу, чтобы все вместе исполнили последнюю строфу «Тихой ночи», она и Ноа Кемпбелл пели ее исключительно друг для друга. Раздался гром аплодисментов, когда представление окончилось. Все обнимались и обменивались рукопожатиями — на сцене, в зале. Поверх всех голов глаза Ноа и Сары все время искали и находили друг друга. Роберт поднялся на сцену и обнял Сару, но для нее сейчас его внимание не было таким приятным и необходимым, как раньше. Как до этого. Из-за его плеча она продолжала искать глазами Ноа. Для взрослых был приготовлен пунш и печенье, для детей — жареные кукурузные зерна и леденцы. Толпа зрителей, состоявшая главным образом из мужчин, оторванных от своих семей, не торопилась расходиться: многие начали снова, под музыку органа, распевать рождественские песни. Артисты снимали сценические костюмы, переодевались в обычную одежду. Сара помогала юным певцам освободиться от ангельских одеяний, чего им не очень-то хотелось, и потом вместе с Джеком Ленгришем искала место, где можно сохранить все это до следующего года. Занимаясь делами, она все время думала, что Ноа может уйти. Но он по-прежнему был в зале, и они стали пробивать себе путь сквозь толпу. Группа норвежцев пела рождественские гимны на родном языке. Крутилось колесо рулетки; выигрышами на нем были подарки для детей. Среди всего этого шума и гама, песен и радостных восклицаний Сара и Ноа встретились посреди зала. Некоторое время они молча, без улыбки смотрели друг другу в глаза. Наконец он заговорил: — Хорошее представление. — Спасибо. — Дети так же хорошо пели, как и выглядели. — Правда? Им очень понравились крылья, которые вы помогли соорудить… Оба сделали робкую попытку улыбнуться, это им в конце концов удалось. Норвежцы уже закончили петь, их почин перехватили шведы, они выводили рулады так громко, что заглушали все вокруг. — Я уж думала, вы не придете, — произнесла Сара — Что? Он наклонился к самому ее рту, она уловила легкий запах его кожи, туалетной воды. — Я сказала, что думала, вы не придете на праздник. Вы опоздали. — Я стоял в очереди в бане. — Ох! — Кажется, весь город решил помыться именно сегодня. — Я успела это сделать немного раньше. Без очереди. — Вам повезло… Снова молчание как будто отдалило их друг от друга; нужно было спешно подыскивать темы для продолжения разговора. — Не вижу здесь ваших родных, — заметила она. — Они не приехали. Я собираюсь к ним завтра в Спирфиш. — Как хорошо. У большинства из тех, кто сейчас в зале, родные очень далеко отсюда. — Сара… Она выжидающе смотрела на него. Ее глаза, казалось, утонули в его взгляде. — Я хотел спросить… Вы не поехали бы со мной? — К сожалению, не могу. У меня другие планы. — Разочарование сквозило в глазах у обоих. — Может быть, в другой раз… — добавила она с робостью. Он нашел выход из новой неловкой паузы. — Принести вам немного пунша? — Да, пожалуйста. Он скрылся в толпе и через некоторое время возвратился с двумя кружками темно-красной жидкости. — Веселого Рождества! — Он поднял свою кружку. — Веселого Рождества! Они чокнулись. Осушив кружку, он стал оглядывать зал, двумя пальцами вытирая кончики усов. Когда снова повернулся, то поймал на себе ее внимательный взгляд. Она опустила глаза. — Похоже, вы получите и школу, и церковь после сегодняшнего вечера, — сказал он, наклоняясь к ее уху. — Столько денег! — Будем надеяться. — Сколько в этих шкатулках, как думаете? — Ума не приложу. Во всяком случае, немало… К ним подошла Эмма Докинс со своими детьми. — Мы отправляемся домой, — сообщила она. — Не видели Байрона? — Он где-то здесь, — сказала Сара. — Джош, сходи позови отца. Скажи, пора уходить. Счастливого Рождества, шериф. — Того же и вам. — Сара, значит, как уговорились, ждем вас завтра. — Да, спасибо. — Обед в четыре, не забудьте. — Ни за что!.. Когда Докинсы удалились, Ноа спросил: — Вы будете завтра у них? — Да. А вы что, не верите? Он пожал плечами и уставился в свою кружку. — Почему вы не сказали мне раньше про Спирфиш? — проговорила вдруг Сара. В голосе ее звучало разочарование, граничащее с отчаянием. Он взглянул на нее с некоторым удивлением. — Не был уверен, что вы захотите, — ответил он. — Но спросить-то можно было, Ноа! Или нет? — Вы не называли меня по имени все эти дни, с того вечера, когда я поцеловал вас. — Я была в смятении. Он очень серьезно посмотрел на нее. — Не слишком-то легко мужчине с вами, — заметил он. — Я знаю, — с горечью ответила она. — Извините меня. Некоторое время он был занят поисками места, куда поставить кружки, потом небрежным тоном произнес: — Завтра я хочу выехать пораньше. Мне пора идти. — Конечно, — откликнулась она, не делая попытки двинуться с места и глядя на него тревожными глазами. А затем они заговорили одновременно. — Сара… — Ноа… После последовавшего молчания она начала первой: — Пойдем домой вместе? — Где ваше пальто? — спросил он. — В одной из гримерных за сценой. — Подождите здесь. Она кивнула и, стоя одна в унынии, подумала о том, какую тяжкую борьбу приходится ей вести с собой, со своими чувствами к человеку, от которого, она это твердо знает, ей следует держаться подальше. Но что могла она поделать, если вся радость от праздника улетучилась для нее, как только она узнала, что Ноа завтра уезжает и она не может уже принять его приглашения… И вообще, столько времени и усилий требовалось им, чтобы наладить дружеские отношения, а сейчас что получается?.. И что она хочет от него?.. От себя?.. Увы, ничего этого она не знала… Ноа вернулся, помог ей надеть пальто, они направились к выходу, желая всем на пути счастливого Рождества и отвечая на добрые пожелания. На улице все было покрыто снегом: пешеходные дорожки, крыши домов, седла и одеяла на спинах у мулов, привязанных к перилам. Они шли в молчании, изредка случайно касаясь друг друга локтями. Когда свернули в проулок и начали взбираться по крутому склону, внезапный звон заставил их остановиться. — Что это? Звуки раздались снова, откуда-то сверху. — Колокольный звон, — выдохнула Сара. Они подняли головы. Все ущелье наполняли мелодичные звуки, они вибрировали, отталкиваясь от каменных стен, падали в пропасти, вырывались оттуда и дрожали высоко в темном небе. Ночь жила этими звуками, эхо подхватывало их и разносило далеко по округе, небесный купол служил великолепным резонатором. Сара и ее спутник стояли неподвижно, захваченные этим колокольным благовестом. — Это Нед Джадд, — прошептала Сара. — Где он, по-вашему? — спросил Ноа. — Наверное, где-то на горе, возле одной из шахт… Какой подарок к Рождеству сделал он всем нам… Колокола продолжали звенеть. Ноа нашел руку Сары, прижал ее своим локтем. Они двинулись дальше, шагая почти в такт музыке. На верхней площадке лестницы, возле дома, стояла миссис Раундтри и несколько ее постояльцев. Все, подняв головы, прислушивались к звукам, падавшим сверху — с неба, со скал, с ветвей сосен. Ноа отпустил руку Сары, они присоединились к остальным, стоявшим у входа. Вскоре звуки умолкли, однако все продолжали обсуждать сегодняшний вечер — костюмы детей и других артистов, их песни и инсценировку рождественских историй. Звон колоколов возобновился, но все уже начали расходиться. Сара не увидела Ноа — он, вероятно, ушел раньше. У себя в комнате она переоделась, не зажигая света, закуталась в толстый фланелевый халат, вынула шпильки и валик из волос, потом накинула на себя одеяло, открыла окно и села возле него в деревянную качалку. Нед Джадд вызванивал уже четвертую рождественскую мелодию. Сара медленно расчесывала волосы щеткой, ей не хотелось ложиться в постель: ведь тогда она может уснуть, не дослушав музыку, несущуюся почти с неба. Через две комнаты от Сары Ноа Кемпбелл тоже раскрыл окно. Он зажег лампу, сел и свернул сигарету. Закурил ее от лампы и так сидел, пуская клубы дыма и наблюдая, как они мельтешат возле окна, не решаясь уплыть наружу и возвращаясь в тепло комнаты. Он выкурил две сигареты, вслушиваясь в мелодичный звон, наполнявший ущелье, пока у него не замерзли пальцы. Тогда он отошел от окна, потушил лампу и сел на кровать, укрыв ноги одеялом и спрятав под него руки. Он думал. Думал о Саре Меррит. О том, как они пели одну и ту же песню, издали глядя друг другу в глаза и чувствуя, что они совсем рядом в эти минуты. Вспоминал, как избегали один другого… Как целовались у нее в редакции… Как потом старались уверить себя, что между ними ровно ничего не произошло… Он встал, потянулся, снова подошел к окну. Если бы она была, как ее сестра, одной из девиц у мадам Розы, он бы знал, как с ней обходиться. Но она была не такой, она из тех, с нем всегда одна морока… Он постоял еще некоторое время у окна, прежде чем подошел к двери, тихо открыл ее и вышел в коридор, осторожно ступая ногами в теплых носках без ботинок, у двери Сары остановился, помешкал в раздумье. Потом тихонько постучал и замер в ожидании. Почти сразу дверь приоткрылась. Через щель он увидел, что в комнате Сары совершенно темно, сама она почти сливалась с этой темнотой. — Да? — прошептала она. — Кто это? — Это Ноа. — Что… что вы хотите? — Я не могу уснуть. А вы? Она подумала, прежде чем ответить: — Я тоже. — Что вы делаете? — Сижу у окна и слушаю звон. — Я тоже. Мы могли бы слушать вместе. — Ответом было молчание. — Я могу войти, Сара? — Нет, я переоделась, чтобы лечь в постель. — Наденьте халат. — Ноа, я не думаю, что… — Ну, пожалуйста. Она довольно долго стояла неподвижно, потом отступила в глубь комнаты. Он отворил дверь шире, беззвучно закрыл ее за собой. Благодаря снегу, белевшему за окном, он мог теперь различить, что она стоит, закутавшись в одеяло, которое сжимает у груди. Он подошел к ее кровати и сел там с края, в глубокой тени. Оттуда он смутно видел ее лицо, повернутое к окну, волосы, руки. Некоторое время они слушали музыку металлических треугольников, имитирующих колокола. Это была мелодия гимна «О, самое святое…» Наконец он произнес из темноты; — Сара, я просто не знаю, как мне с вами быть… — Фраза прозвучала как некий конечный вывод, как результат долгих раздумий. — Не понимаю, что вы хотите сказать. — Нет, понимаете… Я дважды поцеловал вас, и мы оба были рады этому. А на следующий день я чувствовал испуг… — Вы тоже это почувствовали? — Да, тоже. — Мне очень жаль. Я… Она не знала, что сказать… как ответить. Он заговорил снова. — Я много думал о вас… Вы на меня просто… как бы это сказать… нагоняете страху. — Я?! — Клянусь вам. — Никогда не думала, — прошептала она. — Но это в самом деле так. Вы лучше многих мужчин умеете работать. Умеете наладить дело. Вы и редактор, и музыкант, и… Он замолчал. — И что?.. — спросила она. — И я хотел бы знать, что вы думаете обо мне. Она ответила не сразу. Голос у нее был тихий, немного испуганный. — Я тоже боюсь вас… Она опять замолчала, но он ничего не говорил, и она продолжала: — Я тоже думаю о вас. Больше, наверное, чем сама хотела бы. Вы… вы, в общем, не тот человек, который… — Она остановилась. — Который что? — спросил он. — Продолжайте. — Который должен мне нравиться… Ну, вот и все… Она сказала эти слова. Произнесла их… Ей казалось, что жар ее щек можно было различить в темноте. — А какой же я? Говорите. Она не хотела, но слова сами вырвались из нее: — Вы из тех, кто посещает публичные дома. — Я не был у Розы с того вечера, когда мы встретились там. — Но факт остается фактом. Вы бывали там… и с моей сестрой. — Сара, я очень сожалею об этом, только ничего изменить нельзя. — И я не могу изменить своего отношения к этому. Оно всегда будет между нами. — Говорю вам, я не ходил туда больше! Спросите у своей сестры. — Я потеряла сестру из-за таких, как вы. — Нет! Не я причина, что она стала тем, нем стала! — Говорите тише. Он повторил, умерив тон: — Не моя вина, что она сделалась проституткой. — Но чья же? Чья?! Если бы только я могла понять!.. — Она опустила голову к коленям. Какое-то время одни лишь колокольные звуки наполняли темное пространство комнаты. Когда он коснулся ее наклоненной головы, она резко и испуганно выпрямилась: она не слышала, как он подошел к ней так близко. — Вам нужно уйти, — прошептала она. — Да, — согласился он. — Нужно… Я познал вашу сестру, как о том говорится в Библии, и теперь должен уйти. И какое имеет значение все, что мы чувствуем друг к другу?.. Все должно быть отброшено из-за того, что произошло еще до той поры, когда мы встретились. Так получается? — Да, — ответила она. Глаза ее были широко раскрыты, в горле стоял ком. Схватив ее за руки, он поднял ее со стула. — Это чушь, Сара! И вы сами знаете. Он склонил голову, нашел ее губы. Они оставались сомкнутыми. Он подождал, не отстраняясь. Она не ответила на поцелуй. — Я не тороплю вас, — прошептал он, поднимая голову. — Но не решайте сразу. Подумайте… Он опять прижал свои губы к ее губам, опять водил по ним языком — осторожно, ласково, умело. Его не отталкивала ее инертность. Она дрожала всем телом и крепче прижимала к себе одеяло. Он снова поднял голову и, не отнимая рук от ее плеч, глядел в темноте в ее широко открытые глаза, словно пытаясь что-то отыскать в них. Потом его руки скользнули вниз, удержались в изгибе ее бедер. Он еще крепче прижал ее тело к своему. Пауза перед тем, как он вновь наклонился к ее губам, похожа была на промежуток между вспышкой молнии и ударом грома. Она сопротивлялась, упирая руки ему в грудь, откидывалась назад. После нескольких попыток он признал свою неудачу и отступил. Теперь они стояли на некотором отдалении, не сводя друг с друга глаз. — Разве вы не хотите, чтобы вам было приятно? — произнес он, протягивая руку, касаясь ее волос возле виска, от чего дрожь пробежала по ее телу. — Зачем же тогда… Он медленно наклонился, легко поцеловал ее веки, мочку уха, щеку, подбородок; затем снова — более настойчиво — коснулся губ. Она ощутила запах табака, шелковистость усов. Его руки слегка скользили по халату, со спины, и складки одежды чуть слышно касались ее ножи: как занавески — подоконника. Потом он с силой сжал ее в объятиях. С возгласом отчаяния она поддалась, прильнула к нему, словно тонущий к кромке берега, высвободив руки, но не выпуская из них одеяла и как бы накрывая им обоих. Тепло их тел, сами тела слились в одно. Они застыли в неподвижности, словно статуи, только сердца были живы и бешено колотились. Никогда она не знала, даже не думала, что если вот так близко стоишь с другим человеком, то все, во что раньше верила, может сразу куда-то исчезнуть, улетучиться. В ее душе снова рождался крик — робкий, испуганный, полный трепета. Крик попавшего в ловушку. Из-за окна донесся умирающий звук колоколов. Казалось, что звенит ее тело, которое сейчас так обнимал Ноа Кемпбелл. Она высвободила рот. — Ноа… — Глаза ее были закрыты. — Нам не надо так… Это очень плохо. — Это человеческая природа, Сара, — настаивал он. — Так повелось у мужчин и у женщин выяснять, что они думают друг о друге. — Но… но вам пора идти. — Голос ее был совсем еле слышен. Он стал целовать ее шею. Его дыхание согревало ей грудь сквозь плотную фланель халата. — Перестаньте! О… прошу вас… Я не могу… — шептала она, упираясь ему в плечи, пытаясь оттолкнуть. Одеяло вырвалось из ее рук, упало на пол. Она сжала в кулаках складки его рубашки, отстранила его. По ее щекам текли слезы. — Я не Аделаида! — выкрикнула она. — И не буду такой, как она… И как моя мать — тоже!.. Пожалуйста, Ноа, не надо… Он застыл на месте. Его руки еще прикасались к ее телу, но в них не было ни силы, ни настойчивости. — Пожалуйста… — повторила она шепотом. Он отступил, охваченный внезапным чувством вины. — Извините, Сара… Она стояла, тоже неподвижно, со скрещенными руками — словно оберегая грудь. — Уходите… — Да, я уйду, но сначала обещайте, что не станете хуже о себе думать. Во всем только моя вина, я должен был уйти, когда вы сказали… Сара, я ничего не знал о вашей матери. Она отвернулась к окну, обхватив себя руками, не отвечая ему. Колокольного звона уже не было. Все очарование ночи исчезло. Ноа поднял с пола упавшее одеяло, накинул на плечи Саре; не отнимая рук от ее плеч, начал говорить. — Хочу, чтобы вы знали кое-что, Сара. Я так же удивлен и огорошен тем, что происходит между нами, как и вы. Уверен, никто из нас и не думал, что такое может случиться. Даже не было мысли об этом… Но, скажу честно, сегодня я зашел в вашу комнату не только потому, что хотел быть настойчивым… Не только… Меня привлекает… как бы это сказать… даже восхищает в вас многое другое… Ваш ум, ваше упорство, как вы умеете работать… Я уже говорил про это… Умеете драться за то, во что верите… Школа, церковь… А как вы действовали во время эпидемии… Вы молодчина. Понимаете?.. Даже когда бьетесь за то, чтобы закрыть дома в «плохом» квартале… В тот момент, когда я запирал вас в эту чертову шахту, я уже чувствовал, что вы самая бесстрашная женщина из всех, кого знал. И самая мужественная… Можете не верить ни одному моему слову, плюнуть на все, что я говорю, как только закроется за мной дверь, но, видит Бог, это так… И многое другое меня привлекает в вас… Как вы поете песни с детьми… Можете смеяться, но это так… После того как вы спели «Тихую ночь», ко мне пришло… я почувствовал… Чего раньше никогда не чувствовал. Это было впервые… Сара… Пожалуйста, поглядите на меня… — Он вынудил ее повернуться, поднять к нему лицо. — Из-за того, что произошло сегодня, совсем не надо плакать. Слезы продолжали литься из ее глаз. — То, что мы позволили себе сегодня… это нельзя… — проговорила она, всхлипывая. — Это обедняет все чувства. — Мне жаль, если вы так считаете. — Да, считаю. — В таком случае, обещаю, это никогда не повторится. — Его руки упали с ее плеч, он отступил назад. — Что ж, — пробормотал он, — я пойду. С опущенной головой он пошел к двери. Ей хотелось остановить его, сказать, что ей жалко, что так все кончается, но она не могла позволить себе говорить такое, потому что ведь несомненно она была права, а он не прав: он не должен был заходить к ней в комнату и так вести себя. Порядочные мужчины так не поступают… У двери он обернулся: — Счастливого Рождества, Сара. Надеюсь, я не испортил его для вас. — Я так радовалась звукам колоколов, — ответила она с печалью. Он вгляделся в ее туманные очертания на фоне посветлевшего окна, бесшумно открыл дверь и вышел. |
||
|