"Валентайн" - читать интересную книгу автора (Сомтоу С. П.)9 Ад и Паводок[62]• Паводок, штат Айдахо. Еще один город с забавным названием. Сейчас гостиница «Паводок» пришла в упадок, но когда-то она считалась самым шикарным отелем в городе, ею владели Хьятт, Хилтон, Рамада — почти все владельцы крупных сетей отелей, — но все сочли ее нерентабельной. Шеннон Битс повезло, что ей удалось сохранить работу после очередной смены владельца. Отель — одно из немногих мест в городе, где хоть что-нибудь происходит. Сказать по правде, одно из немногих мест в целом округе, где есть хоть какая-то жизнь. Выбор невелик: либо работать в отеле, либо выйти замуж или уехать жить в большой город... в Бойс, например, по сравнению с их глухим городишкой даже Бойс сойдет за большой город. Лето уже на подходе. Все самое интересное началось через пару недель после Дня поминовения. В город приехал цирк. Ну, то есть цирк — не в буквальном смысле, а кое-что даже покруче. Съемочная группа из Голливуда, которая будет снимать тут в окрестностях фильм про Тимми Валентайна. Кое-кто из команды приехал пораньше — они жили здесь всю весну. Готовили съемочную площадку, мотались в Узел — выбирали натуру. Но, разумеется, самое интересное началось, когда приехали актеры. Весь апрель и май Шеннон с подругами только об этом и говорили. Она устроила так, чтобы дежурить в тот день, когда приедет этот Эйнджел Тодд. Загодя обвела этот день в календарике, договорилась поменяться сменами с Верной Холбейн, раздражительной старушенцией, и утром встала на час пораньше, чтобы сделать прическу и макияж. Все это заметили и стали ее поддразнивать. Но она не обращала внимания. Только Эйнджел не приехал. И никто вообще не приехал. То есть кто-то, конечно, приехал. Главный оператор влетел, как шторм, задымил весь вестибюль своими вонючими сигаретами. Потом еще — помощник режиссера. Такой весь из себя деловой, с блокнотом. Какие-то еще люди из съемочной группы. Они все суетились, носились туда-сюда... и Шеннон скоро поняла, что их работа мало чем отличалась от ее собственной: обзывается вроде солидно, а в сущности — те же мальчики-девочки на побегушках. Такого переполоха в Паводке не было уже давно — с тех пор как сгорел Узел. Шеннон тогда была совсем маленькой. И папа был жив. Ей нравилась эта шумная суета. Интересно, оно так всегда — там, откуда приехали эти люди? Они были совсем не похожи на нормальных людей — разговаривали по-чудному, одевались вообще непонятно как, и образ мыслей у них был какой-то вообще не такой. Они задавали совершенно не те вопросы, которые нормальные люди задают дежурной, когда въезжают в гостиницу. Например, где тут можно вкусно покушать в два часа ночи. Или где тут гей-бар. (Причем спрашивали с таким видом, как будто хотели узнать дорогу к ближайшей церкви.) Где тут найти более или менее пристойный снег. Ответ на последний вопрос был, казалось бы, очевидным, и Шеннон только потом сообразила, что имеется в виду снег в виде белого порошочка, расфасованного по таким маленьким пакетикам. Между собой они разговаривали об очистке кишечника, половой жизни карликовых песчанок и других странных и извращенных вещах, о которых Шеннон даже задумываться не хотелось. Она даже не сомневалась, что все они — закоренелые грешники. И то, о чем они говорят, — это смертный грех. Она и не думала, что есть столько всяких грехов, о которых она даже не слышала. Наверняка эти люди — все, как один — будут гореть в аду, как говорит Дамиан Питерс в своем ежедневном «Часе небесной любви». Господи, слышала бы их мама... Но зато они спокойно платили доллар за порцию воздушной кукурузы (дирекция подняла цены во всех автоматах за неделю до того, как должно было начаться основное заселение) и давали хорошие чаевые. Режиссер, мистер Бэр, дал ей десятку только за то, что она вызвала коридорного, чтобы забрать его багаж. Такой поистаскавшийся мужичина несвежего вида, в темных очках, волосы торчат во все стороны, а в ухе — серьга-висюлька в виде мужского члена. С виду — панк панком, сразу вот так и не скажешь, что он — известный кинорежиссер, пока не увидишь его кредитную карточку, золотой «Ролекс» и бумажник, набитый сотнями. Господи, у нее глаза на лоб полезли, когда она Она осталась работать в ночную смену — сама напросилась, — потому что ей сказали, что актеры должны приехать в два часа ночи. В час в вестибюле было по-прежнему полно народу. Они любят ночь, эти люди — они как вампиры. Менеджер поставил на уши всю кухню. Съели все подчистую. Потому что ближайшее место, где можно было поесть в такой поздний час, — это «Денни» в соседнем городе или на круглосуточной автозаправке в сорока пяти милях по шоссе. В половине второго им позвонили и сообщили, что актеры приедут только завтра, ближе к вечеру. Забронированные номера пусть остаются. Все равно за все заплачено вперед. Шеннон не сумела скрыть своего огорчения. Она уже всем подругам похвасталась, что будет дежурить, когда приедут кинозвезды, так что она их увидит воочию и, может быть, даже добудет автографы, хотя бы в качестве росписи на квитанции кредиток. Она положила трубку — она сама отвечала на телефон, потому что в ночную смену они работали по одному — и принялась разбирать регистрационные карты на бронь. У них в гостинице даже компьютера не было. И банкомата — тоже. Господи Боже, какие они все же дремучие, прямо перед людьми стыдно. Шеннон откинулась в кресле. Сковырнула ногтем кусочек растрескавшейся виниловой обивки и осушила полчашки кофе одним глотком. И чего, спрашивается, она так рвалась остаться в ночную смену? Мало того, что такое расстройство — так еще и тоска зеленая. Часам к трем ночи вестибюль наконец опустел. Шеннон вдруг поняла, что она — совершенно одна. Она подняла глаза и увидела дюжину своих отражений в зеркальной обшивке на стенах. Она невольно прищурилась — свет показался ей слишком ярким. Кофе давно остыл, но она не могла сейчас сходить за новым — нельзя оставлять вестибюль без присмотра. Весь остальной персонал, занятый в ночную смену, собрался в «диспетчерской» — они там меняли пластинки в музыкальном автомате. По распоряжению старшего менеджера, которому почему-то вдруг стукнуло в голову, что все время, пока будут проходить съемки, в баре должны звучать исключительно записи Тимми Валентайна, всех его старых альбомов. Человек, который обычно настраивал автомат, жил в трех часах быстрой езды на машине. Ехать за ним никому не хотелось, поэтому они решили попробовать поменять записи самостоятельно. Как оказалось, это было не так уж и просто. В общем, все, кроме Шеннон, колдовали над автоматом, так что за стойкой она осталась одна. В вестибюле воцарилась какая-то жутковатая тишина. Шеннон стало не по себе. Так неуютно в этом безжалостном ярком свете — как будто ты у всех на виду, открытый и уязвимый. Она допила свой кофе. Холодный и кислый, он совсем не бодрил. — Шеннон. Она, наверное, задремала. Чья-то рука на стойке, легонько касается ее руки... грубая рука, шершавая. Она моргнула и увидела тонкие бледные пальцы с обгрызенными ногтями. — Шеннон Битс. Вот так встреча. Я и не думал, что мы когда-нибудь встретимся. — Пи-Джей? Да, это — Рад, что ты меня не забыла, Шеннон. Как можно забыть человека, который лишил тебя девственности? И вот теперь он стоит перед ней в дорогом костюме, явно сшитом на заказ, а рядом с ним — девушка восточной внешности. Из тех женщин, на которых, когда ты их видишь впервые, хочется посмотреть еще раз, чтобы удостовериться, что она настоящая. Как кукла дрезденского фарфора. Шеннон слышала, что Пи-Джей прошел какие-то странные индейские ритуалы, там — в резервации, потом перебрался в Голливуд и вроде бы стал художником... но он был совсем не похож на художника. В представлении Шеннон, художники — они все с приветом. Мама всегда говорила, что если мужчина хочет стать художником, значит, с ним что-то не так. Но Пи-Джей был совсем не похож на богемного психа. Он был очень красивым. И улыбался так обаятельно. И когда он улыбался, в уголках глаз собирались морщинки. Шеннон вдруг поняла, что безумно ревнует его к этой восточной девушке. И безумно ей завидует. Как она одета! Вроде бы просто, но даже такая дремучая провинциалка, как Шеннон, сразу же поняла, что эта кажущаяся простота стоит не одну сотню долларов. — Это Премкхитра, — сказал Пи-Джей. — У нас номер заказан. Когда Шеннон перебирала регистрационные карточки, у нее заметно дрожала рука. Но она не нашла брони на имя Галлахера. — Мы со съемочной группой, — сказал Пи-Джей. — Матерь Божья! — воскликнула Шеннон. — Кто бы мог подумать? — Ну, это долгая история. У меня есть друг, У которого есть друг, и вот Внезапно включилась музыка — как музыкальное сопровождение к его словам. Запись была затертая, но Шеннон знала эту песню наизусть: Восточная девушка изобразила кривую улыбку. — "Сплю один", — прошептала она. Так назывался первый альбом Тимми Валентайна. Шеннон достала папку для «особой» брони и сразу нашла номер, зарезервированный на имя Пи-Джея. Странно, что она не заметила его раньше. — Ой, у тебя номер-люкс, — сказала она. Полукровка из провинциального городка вернулся в «родную деревню» действительно стильно. — Слушай, сейчас уже поздно, коридорного нет... придется тебе самому затащить свой багаж... и кредитную карточку можешь мне не показывать. Все заплачено вперед. — Давай только сначала... — начала восточная девушка. — Наверное, мне... — одновременно проговорил Пи-Джей. Она оба умолкли и рассмеялись. Шеннон показалось, что они слегка нервничают. — Слушай, Шеннон, — сказал Пи-Джей. — Давай мы пока просто оставим вещи тут у тебя под стойкой, а сами поедем — прокатимся. Нам надо в Узел. — Что, прямо сейчас? В три часа ночи? Девушка нетерпеливо взмахнула рукой. Они оба были на взводе, Шеннон даже показалось, что в этом их «взводе» сквозило отчаяние. Наверное, правду говорят, подумала она, что весь этот шик и блеск не приносит счастья. На самом деле этот его роскошный костюм смотрелся каким-то уж слишком новым. И взгляд у него был затравленный. Он смотрел как бы мимо тебя, сквозь тебя — на что-то, что видно только ему одному. Что-то страшное. Как и в тот раз, когда они кувыркались на заднем сиденье «мустанга» Эрба Филпотта. Он стащил с нее джинсы, и когда он прижался к ней, его брезентовые штаны терли ей кожу на бедрах, а потом он наконец сделал это, и она тихо всхлипнула, потому что ей было больно — больнее, чем она себе представляла, — и — Шеннон? — А. Да. Конечно. Распишетесь, пожалуйста, здесь, сэр. — Она протянула ему регистрационную карточку. Господи, как это странно — снова его увидеть. Как будто реальность вдруг перевернулась с ног на голову. Он опять прикоснулся к ее руке. — Нам надо идти. — Он улыбнулся этой своей растерянной улыбкой и прошептал, для нее одной: — Я ничего не забыл. И вышел в ночь, вместе с этой восточной девушкой. Его длинные волосы лежали у него на плечах, словно плотный черный капюшон. Еще пара часов — и Шеннон вернется домой, и ляжет спать, и еще, наверное, успеет застать маму, которая будет собираться на утреннюю мессу... Она опять задремала. И ей даже приснился сон. Или это был не сон? Она видела свое отражение в зеркале. В зеркале прямо напротив стойки администратора. Между ней и ее отражением — фиговое дерево в Ее отражение смотрело ей прямо в глаза. «А я ничего, симпатичная, — подумала Шеннон. — Собственно, на этом мои достоинства и кончаются. Симпатичная девочка с упертой матушкой-католичкой. Но у меня красивые глаза. Голубые, как небо в ясное зимнее утро — как небо в то утро, когда сгорел Узел». По щекам отражения Шеннон текли красные слезы. Кровавые слезы. Кровь?! И оно — отражение — стремительно старело. Лицо покрылось морщинами и уродливыми старческими пятнами, по щекам разбежались трещинки воспаленных сосудов... «Это сон!» — подумала Шеннон... Зеркало разлетелось на миллион осколков. За зеркалом... в открывшемся провале... огонь... огонь... здание городского совета в Узле рушится в снег... женщина, охваченная огнем, катится по обледенелой мостовой, вниз по холму, к единственному во всем городе знаку «СТОП»... «Но я не могу этого помнить, меня не было в Узле в ту ночь, я спала у себя в постели, в Паводке, заснула под „The Star-Spangled Banner“ по 17-му каналу, после проповеди Дамиана Питерса... или нет? Или я была с папой?» И вдруг она вспомнила похороны отца. Тогда шел снег. И все вернулось. Они все были здесь. За разбитым зеркалом. Призраки прошлого. Гроб опускают в землю. Ее лицо превратилось в лицо древней старухи. Оно раскололось, как зеркало. Трещины расходились по зеркальной поверхности с тихим скрипом — так скрипит мел по школьной доске. Из пустых глазниц сочилась густая кровь. Из мертвых ноздрей сыпались черви. Ее затошнило. Она опять закричала, и крик отдавал вкусом остывшего кофе, а в скрытых динамиках ангельский голос Тимми Валентайна взлетел до самой высокой ноты. Иллюзия рассеялась. Фиговое дерево задрожало. Кто-то открыл входную дверь и впустил внутрь ночной ветер. Мужчина и женщина. Она зябко куталась в соболью шубу, и ее глаза были густо подведены черным карандашом. Совсем старая женщина. Он был в длинном пальто из верблюжьей шерсти. Оба казались знакомыми. Шеннон где-то их видела. Может быть, это актеры. Шеннон не могла вспомнить, кто это такие, но, кажется, она их видела по телевизору. Пол уже вернулся из «диспетчерской». Он забрал их багаж. Теперь Шеннон увидела, что с ними был еще третий. Черноволосый мужчина с цепкими, бегающими глазами и тонкими бледными губами. Судя по всему, какой-то мелкий чиновник. В горле вдруг пересохло. Наверное, Шеннон закричала. Но даже если и закричала, никто не обратил на это внимания. У нее было странное чувство, как будто она периодически выпадает из реальности. И не только из-за недосыпа. Что-то было в самой атмосфере... и особенно сильно это ощущалось, если смотреть в глаза старой женщине. Эти глаза... — У вас номер заказан, мэм? — Шеннон предположила, что эти люди тоже из съемочной группы. — Нам не надо Эти глаза... — Мэм... На стойку упала кредитная карточка. Но Шеннон никак не могла прочесть имя. Перед глазами все плыло. Золотая карточка. Шеннон взяла ее. Тяжелая. Как — Да, — сказала Шеннон. — Понимаю. Что это за звук? Как будто лягушка квакает. — Распишитесь, пожалуйста, здесь. Лягушка... лягушка... в лице старой женщины было что-то от рептилии... — Вы все правильно делаете, моя милая. Жак позаботится об остальном. А теперь, если вы еще немного пробудете в иллюзорном мире, пока мы не устроимся у себя в номере... — Это грех... — прошептала она. — Милосердный Господь прощает нам все грехи, — сказал мужчина в пальто из верблюжьей шерсти. Такой знакомый голос! Глубокий, звучный, проникновенный... как с алтаря в соборе... как из пещеры, скрытой за ревущим водопадом... она Они прошли к лифту — все трое. Лягушачье кваканье трещало в динамиках. Било по ушам. Какофония. Безумие. Шеннон взглянула на подпись на регистрационной карточке. Подпись была неразборчивая. И куда теперь ставить карточку — на какую букву? • Свернули с пригородного шоссе — одно название, что шоссе, а так — проселок проселком, — на серпантин в гору, узенькую дорожку, едва разъехаться двум машинам. Местами даже асфальта нет. Указатель: УЗЕЛ — 27 МИЛЬ Внизу кто-то безграмотный нацарапал слова: Пи-Джей уверенно ехал вперед. Он и не думал, что ему когда-нибудь доведется ехать по этой дороге снова, но тело помнило каждый ее поворот. — Сейчас будет ухаб, — сказал он. Сегодня было полнолуние. Высокие сосны подступали к дороге с обеих сторон, и в лунном свете их иголки сверкали, как потускневшее серебро. Пи-Джей с леди Хит практически не разговаривали. Ехали молча. Пи-Джею до сих пор с трудом верилось в то, что случилось с ним за последний месяц. Эйнджел Тодд настоял, чтобы Петра поехала с ним на съемки в качестве пресс-атташе. Петра, в свою очередь, настояла, чтобы с ними поехал Брайен — как независимый консультант, — поскольку он лично знал Тим-ми Валентайна. Брайен пригласил Пи-Джея — как человека, который здесь вырос и знает окрестности. В общем, так получилось, что все они собрались вместе. Причем в таком месте... Пи-Джей не верил в случайные совпадения. Он жил слишком близко к границе миров — реального и сверхъестественного, — чтобы верить в слепую случайность. Наш мир — это зеркальное отражение другого мира, который больше всего, что мы знаем. Все события связаны между собой, и сейчас все идет к некоему космическому противоборству. В мире случилась какая-то неисправность, и уже назревает великая битва, которая должна обязательно состояться, прежде чем равновесие между добром и злом восстановится. Снова, в который раз, в осязаемом мире разыграется старая пьеса про первого — Боишься? — спросил он у леди Хит. — А надо бояться? — отозвалась она. Она пыталась скрывать свои чувства. Согласно традициям ее народа, показать свои чувства на людях — это верх неприличия. — Я бы на твоем месте боялся, Хит. Но в том духе все еще сохранилась какая-то часть существа твоего деда. Он не должен причинить тебе вреда. В рюкзаке на заднем сиденье лежали все инструменты для этого экуменического экзорцизма: мешочек для талисманов, с которым Пи-Джей не расставался после своего поиска видений, фигурка Будды — чтобы вернуть проклятую душу принца обратно на восьмеричный путь и в круг кармы, святая вода и распятия — на случай встречи с вампирами. Он ехал молча, сосредоточенно глядя вперед на дорогу. Хит тоже молчала, но в какой-то момент она положила руку ему на плечо. И хотя ее лицо по-прежнему оставалось непроницаемым и спокойным, рука заметно дрожала. Он взглянул в зеркало заднего вида. Два огонька — желтых, с узкими прорезями черноты, как глаза пумы. Интересно, кому вдруг понадобилось ехать в Узел в три часа ночи?! Работы по установке декораций ведутся днем. Съемки начнутся только через неделю. От города ничего не осталось — только выжженное пепелище. Дорога сделалась еще круче. Они как раз проехали поворот к Ущелью Дохлой собаки, но машина за ними туда не свернула. Она подъехала совсем близко и стала нетерпеливо сигналить. Как будто те, кто в машине, очень сильно торопились. Пи-Джей занервничал. Но он не хотел расстраивать Хит еще больше. Пи-Джей прибавил газу. Очередной поворот серпантина. Машина сзади скрылась из виду. Но вскоре опять появилась. Пи-Джей разглядел номера. Калифорния. Чего я так распсиховался? Это же просто смешно. Но что-то такое витало в воздухе... нарушение тонкого равновесия в невидимом мире. Но пока непонятно, что это: беспокойная аура над заброшенным Узлом или некие эманации, исходящие от машины сзади. — Что-то ты вдруг встревожился, — заметила Хит. — Знаешь, я начинаю думать, что нас преследуют. Неожиданно все окутал густой туман. — Не волнуйся, — сказал Пи-Джей, и даже не для того чтобы ободрить Хит, а чтобы успокоиться самому. — Я знаю эту дорогу как свои пять пальцев. Вообще ничего не видно. Фары дальнего света пробивали туман только на пару футов вперед. А дальше — клубящаяся стена. И туман все сгущался. Что-то с ним было не так, с этим туманом. Он был как будто подкрашен красным. Как будто кровь конденсировалась росой из ночного воздуха. Пи-Джей подумал: «Мы уже не в реальном мире — мы в царстве снов. Мы где-то сбились с дороги и заехали в мир иллюзий. Я не знаю, как так получилось. Я не постился; не принимал ни пейот, ни грибы. И раньше я никогда не входил в этот мир вместе с другим человеком». Он покосился на Хит, которая придвинулась ближе к нему. Да. Она видела то же, что видел он. Фары задней машины-пумы все так же горели в зеркале заднего вида. Только теперь эта машина утратила свои механические очертания. Крылья переливались звериной мускулатурой. Фары уже окончательно превратились в глаза. Зверь поднимался за ними в гору. Там, где должна была быть решетка радиатора, теперь влажно поблескивали клыки. Пи-Джей знал, что Хит чувствует его тревогу. Он опять надавил на газ. Пума — не его тотем. Она сюда вторглась без разрешения — в мир снов и видений. Это — шпион врага. — Держись покрепче. Нас кто-то преследует. И не смотри назад, Хит. Лучше бы он промолчал. Она инстинктивно обернулась. — Кажется, это пантера, — сказала она. — Но ведь в Айдахо пантеры не водятся? — Не смотри назад. Это — мир сновидений. Царство души. Смотри только вперед. Так безопаснее. Иначе ты можешь увидеть... чего ты больше всего боишься. Леди Хит вскрикнула. — Не смотри! — Он протянул руку, чтобы закрыть ей глаза. Он не мог себе даже представить, что именно она увидела. У каждого — свои тайные страхи. Надо просто смотреть вперед, на узкую полоску дороги, и... Пума рванулась вперед мощным прыжком. Черная вспышка, и что-то тяжелое приземлилось на крышу их машины, раздался треск рвущейся стали... — Я в порядке, — сказала Хит. — Просто нужно понять, что все это — не на самом деле. Машину занесло к правому краю дороги, где крутой обрыв, сосны и... Лицо Хит безмятежно спокойно, это спокойствие вечности, где застывает время... Лица в тумане. Темные духи. Женщина-Кукуруза баюкает на руках Мирового Змея. Машина поднялась в воздух. Дорога осталась внизу, далеко-далеко. Корова все-таки перепрыгнула через луну. Безумное сальто. Пума вцепилась когтями в крышу. Тусклое и слепое пространство, пронизанное только вспышками взвихренных молний. В тумане — Тимми Валентайн. Стоит, раскинув руки крестом. Его губы слегка приоткрыты, готовы вобрать в себя первый вздох жизни, а потом... Тишина. Полная неподвижность. Туман рассеялся так же внезапно, как и появился. Они очень удачно вписались в ствол дерева. Его ветви легли перекрестным узором на лобовое стекло. Лунный свет лился с безоблачного неба. Хит открыла глаза. Пи-Джей подумал, что такой вид бывает у человека, который только что проснулся от сна — от сна, в смысле, что он видел сон. Причем очень яркий сон. — Я видела дедушку, — тихо сказала она. — Он полз по лесу. Что-то его звало. — Да. — Он не хотел говорить ей, что это «что-то» сбросило их с дороги и едва не убило. — Кто-то еще, кроме нас, знает про твоего дедушку... и он им нужен, я не знаю зачем, но нужен... но кто может знать, кроме нас с тобой? — Только моя семья. И еще эта женщина-медиум, Симона Арлета. — Симона... — Да. Она мне его и показала. Тогда, на сеансе. • — Теперь можно помедленнее, Дамиан. Мы их обогнали. Останови здесь. — Что ты с ними сделала? — Не твоего ума дело. Туман рассеялся мгновенно. Они стояли на небольшой площадке — скалистом выступе у дороги, — откуда Узел, вернее, то, что от него осталось, просматривался как на ладони. Они уже выехали из леса, но лес был рядом. Они выбрались из машины. — Послушай, Симона, можешь ты хоть на пять минут забыть о своих фокусах-покусах и просто сказать мне, какого дьявола тут происходит... — Они гнались за тем же, за чем гонимся мы. Я сделала так, чтобы они не успели. Когда они доберутся до места, будет уже слишком поздно. Преподобный Дамиан Питерс достал из багажника дорогой кожаный чемодан и полез за своим церковным облачением. Света было достаточно. Полнолуние. На улице было свежо и прохладно, где-то вдалеке ухала сова. Внизу простирался сгоревший город: обугленные дома, кладбище, церковь и чуть дальше — уродливые бетонные строения, приготовленные за месяц для внутренних съемок. Дамиан Питерс достал свою синюю рясу с эмблемой Церкви Вселенской любви. Эмблему придумала его бывшая жена — когда они еще были вместе и пытались изобрести самую прибыльную религию. Ряса, как и стихарь, и епитрахиль, была не похожа на рясу католического священника — это было экуменистическое одеяние, объединявшее эмблематику всех главных религиозных конфессий. Преподобный Дамиан Питерс сознательно декларировал терпимо-уклончивое отношение ко всем религиозным догмам, что позволяло ему переманивать в свою церковь верующих от других конфессий. Дамиан осмотрел себя в маленьком зеркальце и остался доволен. Он оделся так тщательно, будто готовился выйти в эфир. Впрочем, зрители есть всегда. Даже когда ты один, ты все равно не один — Бог все видит. Достаточно лишь запрокинуть голову и посмотреть на звезды, чтобы понять, что Бог все-таки существует. Какой именно Бог — преподобный Дамиан Питерс предпочитал не задумываться. Лунный свет, подернутый алой, как будто кровавой дымкой, напомнил ему фразу из Откровения Иоанна Богослова насчет того, что луна сделалась как кровь. Жак открыл один из магических ящиков Симоны — огромный ящик, разрисованный звездами, солнцами, лунами и каббалистическими знаками. Он подошел к хозяйке с ворохом кричаще-яркой одежды и стал ее одевать. Плащ на плащ, слой за слоем, один под другим, один в другом — как те деревянные куклы-матрешки, которые продаются в сувенирных лавках в странах третьего мира. Симона стояла с отрешенным лицом, пока Жак ее одевал. Дамиан подумал, что Симона умеет работать на публику не хуже его самого, а может быть, даже лучше. Но почему они оба так озабочены этой гипотетической «публикой», ведь на них, кроме Бога, никто не смотрит? Он уже собирался задать этот вопрос вслух, но Симона как будто прочла его мысли. — Дамиан, Дамиан, — проговорила она. — Ты так долго служил Мамону, что давно потерял свой путь. На самом деле ты ведь не веришь в силы света и тьмы, я права? Он не ответил. Он уже очень давно пришел к компромиссу между верой и неверием. Вера — божественный дар. Если Господь обделил его этим даром, то теперь, как ни тщись, ты его все равно не получишь — ни благочестием, ни высокой моралью. Если что-то тебе не дано, то оно не дано. — Так что поверь мне на слово, Дамиан, здесь рядом есть одно существо, и нам сейчас предстоит захватить его и заставить служить нашим целям. Это бывший принц Пратна. Насколько я знаю, он умер, когда красивая женщина из вампиров откусила ему пенис и выпила его кровь. Он превратился во — И ты веришь в эту бредятину? — Я это видела. — Но не на самом деле. Может быть, ты это видела в трансе... но не в реальности. — Ладно, можешь не верить, — сказала Симона. — Главное, чтобы ты мне помогал. Ты привез, что я тебя просила? Давай мне кувшин. Дамиан пожал плечами и достал из чемодана тяжелый каменный кувшин. Как просила Симона, он заранее испражнился в кувшин и запечатал его левой рукой, прочитав ритуальную формулу. — Чувствую себя идиотом, — заявил он. — Тащусь посреди ночи в горы, сру в кувшины, якшаюсь с ведьмами. — Просто дай мне кувшин, без комментариев. Она подошла к нему и отобрала кувшин. Поднялся ветер. — Это создание, которое нам предстоит захватить, — продолжала она, — умерло в погоне за Тим-ми Валентайном. Ты понимаешь, о чем я? Все, что было в нем человеческого, этого больше нет. Осталась только злость. Негасимая ярость. Нам нужна эта ярость, но чтобы заполучить ее, нужно ее напитать. Из чего вытекает необходимость, как ты выражаешься, срать в кувшины. — Бред сивой кобылы. Но Симона излагала это все с таким видом, как будто втолковывала ребенку, что буква "А" это "А". Для Дамиана это была полная чушь, но он видел, что Симона относится к этому очень серьезно. В ее глазах не было смеха. Разве что только безумие. В свете кровавой луны ее глаза отливали красным. — И все же это не согласуется с тем, что мы знаем о потустороннем мире, о жизни после смерти... — начал было Дамиан, но Симона не дала ему договорить, зайдясь хриплым ведьминским смехом. — Когда же вы, люди, научитесь различать метафору и реальность? — сказала она, отсмеявшись. — Неужели ты думаешь, что мы в состоянии понять сверхъестественный мир и описать его в наших, смертных понятиях? Какой вздор. Культура, в которой мы выросли, она навсегда остается с нами — даже после смерти. Чудовища, пожирающие дерьмо, вампиры, даже ваши ангелы и черти — это все существа, порожденные нашим собственным подсознанием, ты согласен? Или ты обвинишь меня в ереси мирского гуманизма? Ветер вздохнул, погнал по склону прутики и сосновые шишки. Симона нарисовала на земле белый круг — негашеной известью. С внешней стороны круга расположила четыре буквы непроизносимого имени Бога, а внутри начертила пентаграмму. — Богохульство, — прошептал Дамиан. Она пропустила его замечание мимо ушей, зато Жак небрежным жестом — как капельдинер в театре — пригласил его войти в круг и занять определенное место. Дамиан открыл было рот, но Жак приложил палец к губам. Потом он надел на голову Дамиану бумажную тиару и отошел на свое место в круге! Все это время Симона что-то бормотала себе под нос — невразумительный набор слов, из которых Дамиан сумел разобрать только одно или два. То ли это был какой-то иностранный язык, то ли просто бредятина, подумал он. Голос Симоны стал громче. Ветер стих. Из леса выполз туман, подкрашенный красным. Словно в прожилках крови. Дамиан почувствовал чье-то незримое присутствие... ощущение было сродни тому, что он испытывал в детстве, в церкви... соприкосновение с силой Господней... только теперь в этом соприкосновении было что-то грязное и непристойное. По рукам и ногам побежали мурашки. В шепоте ветра явственно различались слова. Ветер нес с собой запах — как в туалете, когда кто-то забыл спустить унитаз. Дамиан попытался закрыть нос рукавом рясы, но ветер ударил его в лицо. Что шептал ветер? Ну вот, у меня уже слуховые галлюцинации. Это что — колдовство Симоны? Заражение ветра синдромом Туретта в запущенной стадии? Ветер дул рывками. Симона поставила кувшин с экскрементами в шляпную коробку и выдвинула коробку за пределы круга. Потом достала какой-то пузырек с вонючим маслом и принялась поливать им кувшин. — Мы подсадим его на масло, — объяснила она. — Он должен знать своего хозяина. Жак зажег угли в жаровне. Бросил в пламя какие-то травы. Потом зажег две тонкие свечи и вручил одну Дамиану. Дамиан вдруг понял, что ему страшно, и ему это очень не понравилось. — Только не паникуй! — прошипела Симона, уловив его настроение. — Сейчас нельзя паниковать! Подумай о налоговой инспекции! Подумай о правительственном расследовании и о своем секс-скандале и Свеча дрожала в руках Дамиана. Ветер выкрикивал непристойности. Голос ветра был хриплым и яростным — скрипучим голосом старика. — Пратна! — закричала Симона, вскинув руки над головой. — Тварь между мирами... раб своей похоти... иди ко мне... иди к маме. И тут Дамиан услышал его — это невидимое существо. Ветер затих, и в тишине раздалось утробное урчание... или скорее влажное бульканье... едва различимое, еле слышное... такой звук могла бы издавать улитка, будь она размером с человека, ползущая по асфальту шоссе к границам магического круга. Не это была не улитка. Теперь Дамиан видел... это была человеческая голова. Кожа — в пятнах гангрены, губы наполовину сгнили. Из ноздрей на дорогу льется зеленоватая слизь. Голова продвигалась вперед, отталкиваясь от асфальта языком. Стертый язык был весь в язвах. Следом за головой тянулись спутанные в клубок внутренности. Они извивались, как змеи. Пищевод стоял вертикально и поворачивался туда-сюда, как перископ. Существо изрыгало ругательства исключительно на фекальную тему — с аристократическим британским акцентом, который никак не вязался с азиатскими чертами лица. Дамиан кашлянул, прочищая горло, и произнес слова, которым его научила Симона: — Тварь из тьмы! Я предлагаю тебе свои экскременты в обмен на помощь. Нам нужно связать своей властью Тимми Валентайна, такого же духа, как ты — запертого между мирами. Мы предлагаем тебе нескончаемые запасы того, чем ты кормишься, тварь из тьмы. Она быстро скинула верхний плащ, набросила его на коробку и затащила коробку в круг. Леденящий кровь вопль вонзился в ночь — такой человеческий, словно кричала душа в адских муках, — Дамиан видел, как змеи-внутренности извиваются под плащом, пытаясь выбраться наружу. Симона опустилась на колени и обвязала коробку поверх плаща — Дерьмо, чтобы тебя заманить, кровь, чтобы тебя привязать, — проговорила она. — Подобное держит в плену подобное, паразит властвует над паразитом. Она швырнула мертвую мышь в жаровню, где ее сразу объяло синее пламя. Из коробки доносился приглушенный вой. Ветер поднялся снова. Кошмарная вонь ударила в нос Дамиану, тошнота подступила к горлу. — Ладно, — сказала Симона, — поехали отсюда. Она передала коробку Жаку — существо внутри все еще трепыхалось, стараясь вырваться из физических и магических пут. Жак отнес коробку к машине, поставил ее на заднее сиденье, потом вернулся к ненужному больше кругу и принялся собирать магические принадлежности. • ...а потом появился он. Раз — и он уже здесь. Она сразу поняла, что это он. Просто маленький мальчик. Обыкновенный мальчик. А по телевизору он смотрелся таким... таким особенным. Он пришел с целой толпой. Люди носились туда-сюда, таскали сумки и чемоданы, расписывались в журнале регистрации, кидали на стойку кредитки. Но потом они все ушли, и остался лишь он. Шеннон сказала: — А нам сказали, что ты только завтра приедешь. Эйнджел Тодд улыбнулся: — Люблю сюрпризы. — Я могу что-нибудь для тебя сделать? — «Я, наверное, все еще сплю, — подумала Шеннон. — И мне все это снится». Что-то с ним было не так. Может быть, из-за тумана, что клубился у него под ногами? Или из-за глаз, светившихся красным? Да, это сон. — Шеннон. «Я же не говорила ему, как меня зовут... или все-таки говорила?» — Ты ждала меня. Целую ночь. Жаль, что рассвет уже скоро. Она поднялась из-за стойки и вышла к нему. Его губы были такие красные... она медленно подошла к нему, очень медленно... ковер был словно вязкое облако. — Почему ты ждала меня, Шеннон? — Я не знаю. Наверное, потому, что это очень волнительно. — По идее ей и сейчас должно было быть волнительно — в присутствии такой знаменитости, — но он был не похож на других киношников, которые чуть ли не лопались от важности и обращались с ней, с Шеннон, даже не как с прислугой, а как... с червяком в грязи у них под ногами. — Обычно у нас здесь так скучно, в Паводке. — Да. Скучно и грустно. До боли. Почти все друзья и подруги Шеннон сбежали из этой дыры к новым сияющим горизонтам; она осталась одна — ну, то есть с матерью, капризной и своенравной женщиной, у которой только и разговоров, что о смертных грехах... она уже и не помнит, когда в последний раз была с парнем... в школе, наверное... может быть, даже с Пи-Джеем Галлахером. — О Шеннон, — сказал мальчик, — если бы ты только знала, как это много для меня значит, когда меня кто-то ждет... когда кто-то впускает меня к себе в сердце... Она улыбнулась. — Такой молодой, а уже разбиваешь сердца. — Возьми меня за руку. Его рука была очень холодной. Шеннон попыталась ее растереть двумя руками. Его рука выпила все тепло из ее рук и все же осталась холодной, как слиток ценного металла. Шеннон чувствовала, как холод проникает ей в кровь, и кровь течет медленнее, и сердце бьется едва-едва. — Эйнджел, — сказала она. — Я не Эйнджел. Эйнджел снаружи. В реальном мире. С той стороны зеркального стекла. На стене была вывеска: «кодоваП ьлетоМ!» И Шеннон подумала про себя, что это неправильно, что надпись идет наоборот. Она опустила глаза и увидела свои руки. Странно — часы не на той руке. Значит, это — Быстрее, — сказал мальчик. — Пока ты не вернулась в тот мир. Он обнял ее. Ей пришлось наклониться к нему. Он прикоснулся губами к ее шее. Она почувствовала укол боли и вскрикнула. — Прости, — сказал мальчик. — Я не хотел, правда. Но если б ты знала, как мне одиноко... если б ты знала, как сильна моя жажда... я по-прежнему не могу устоять... если б ты знала... но ты скоро узнаешь. Он осторожно лизнул языком ранку у нее на шее. Ранка как будто расширилась. Шеннон напряглась. Как больно. Но боль сразу прошла, и за ней пришло... не удовольствие, нет... просто умиротворение. Он пил ее кровь, большими глотками, и она вовсе не возражала, что он пьет из нее жизнь... Все равно Паводок — это тупик, думала Шеннон... мертвый город... Паводок — это ад. Они с подругами в школе так его и называли. Ад. Теперь Шеннон расслабилась. У нее кружилась голова. Она летела по ночному небу, навстречу луне — над верхушками деревьев. Впивая холодный горный воздух. — Спи, мой ангел, — прошептал мальчик. — Спи. Спи. Но она его больше не слышала. |
||
|