"Сон войны (сборник)" - читать интересную книгу автора (Рубан Александр)

1

Наконец он проснулся.

— Снятый, — сиплым фальцетом представился он после паузы. — Серафим Светозарович. Разнорабочий… — Откашлялся, харкнул куда-то рядом и продолжил в басах: — Можно просто Сима.

Я отвернулся от окна (за которым были все тот же столб номер двести какой-то на перегоне Березино-Бирюково, все та же никлая серая нива до горизонта и все та же цепочка странно неподвижных одинаковых человеческих фигурок на расстоянии двух-трех сотен метров от насыпи) и посмотрел на попутчика. «Просто Сима» лежал ничком на верхней полке напротив — там, куда мы с Олегом положили его вчера, и с любопытством глядел на меня, свесив квадратную, в опухлостях и складках, физиономию.

— Доброе утро, Сима, — сказал я ровным голосом и опять повернулся к окну.

Танечка с Олегом куда-то вышли из купе, а разговаривать с этим типом после вчерашнего мне не хотелось. Но было надо.

— А я тебя помню, старик! — радостно заявил Сима и заворочался наверху, не то усаживаясь, не то собираясь спуститься. — Я же тебя угощал!

«И черт меня дернул принять твое угощение», — подумал я, а вслух сказал, глядя на тот же столб:

— Вы угощали всех, кто был в вагоне-ресторане. Как потом выяснилось, за мой счет.

Ворочанье наверху прекратилось.

— Это как? — помолчав, озадаченно произнес Сима.

«По-хамски!» — чуть было не отрезал я. Однако сдержался и объяснил подробнее:

— При вас было всего две тысячи, и вы не вязали лыка. Я тоже был «подшофе», хотя и не до такой степени. А поскольку мы сидели за одним столом и беседовали вполне дружески, официанты увели меня на кухню и там заставили оплатить счет. Ваш.

Я взял со столика заранее приготовленную бумажку и, не глядя, сунул ему наверх.

— Сколько там? — хмуро осведомился попутчик и опять заворочался. Счет он принимать не спешил.

— Двадцать одна, — сказал я. — Минус две, которые нашли у вас. Минус полторы за мой обед вместе с вашим угощением. Итого — семнадцать тысяч пятьсот.

— Вот сволочи! — выругал Сима непонятно кого. — И ты заплатил?

Я пожал плечами и кивнул, все так же глядя в окно.

Он снова харкнул, пошелестел бумажкой и уронил ее вниз. Она влажно шлепнулась на столик передо мной.

Хам!..

Я скрипнул зубами и промолчал.

Сима грузно спрыгнул на пол и, охнув, схватился руками за голову. Квадратное лицо его перекосилось, деформируясь в криволинейный параллелограмм.

— Слушай, старик… — просипел он наконец. — Почему стоим, не знаешь?

— Не знаю. Еще ночью встали. Вы мне деньги вернете или нет?

— А почему солдаты? — Он навалился на столик и стал дышать рядом, вынудив меня вжаться в угол. — Ведь это солдаты?

— Не знаю, — сказал я сквозь зубы, хотя и сам давно уже понял, что это солдаты. — Я вас о деньгах спрашиваю.

— Мамочка-родина! — воскликнул он почти трезвым голосом, игнорируя мой вопрос и щурясь в окно. — «Шилка»! И вон еще… А там что за дура?.. Гадом буду, «град»! Чего им тут надо?

— На битву пригнали, — объяснил я, не без яда в голосе. — За урожай. Вы же видите: конец октября, а хлеба не убрали!

Сима недовольно зыркнул на меня и выпрямился.

— Все шутишь, интеллигенция, — буркнул он запустив руку за ворот свитера и скребясь там. — Гляди, дошутишься… Нет бы узнать, что и как, а он шуточки. Ты хоть узнал, когда мы дальше поедем? Или мне, больному, идти самому узнавать?

— Серафим Светозарович! — сказал я. (Мне очень хотелось назвать его как-нибудь по-другому, но я решил, что так будет ядовитее…) — Ответьте мне честно: могу ли я рассчитывать на то, что получу обратно мои семнадцать тысяч пятьсот рублей?

— Люблю настырных! — одобрительно сказал Сима и уселся, даже не отогнув матрас, прямо на Танечкину постель.

— Да верну я тебе твои «бабки», верну, не дрейфь!.. — Сима выпростал наконец руку из-под свитера, задрал его и поскреб живот, розово прущий наружу из-под рубахи. — Но не сейчас.

Он опустил свитер, резко поднялся и снова охнул. Постоял, закатив глаза и держась за голову, потом поднял руки и стал осторожно стаскивать с багажной полки свой туго набитый рюкзак.

Деньги у него были: толстая пачка потертых соток и, кажется, даже несколько тысячных, и я облегченно вздохнул. Однако Сима, не пересчитывая, согнул пачку пополам и сунул ее в карман штанов. Потом он извлек из рюкзака две бутылки водки. Одну из них кинул на Танечкину постель, а вторую со стуком поставил передо мной на столик.

— На! — сказал он мне щедрым голосом. — Владей!

— Спасибо, — язвительно поблагодарил я. — И это все?

— По старой цене! — сообщил Сима, завязывая рюкзак. — Так что, считай, задаром. Остальное потом, если живы будем.

Он выпрямился и ногой задвинул рюкзак под столик. Взял со столика оплеванный ресторанный счет, взял свою бутылку, обтер ее и бросил счет на пол.

— Я бы вернул тебе твои «бабки», Петрович, — продолжал он. — Прямо сейчас вернул бы — но нельзя, понимаешь? Они сегодня еще нужны будут, жопой чувствую!

— Это ваше самое чувствительное место? — осведомился я.

— А вот завтра они уже никому будут не нужны, — поучающе продолжал Сима. — У тебя еще «бабки» остались?

— Не ваше дело!

Я отвернулся к окну. Фигурки солдат на сером поле были все так же до странности неподвижны, и обе «шилки» все так же стояли как вкопанные, задрав к небу все свои черные спички стволов. И лишь возле «града» (если это был «град») происходила некая зловещая, потому что беззвучная, суета… Странно: как я сумел прозевать появление этой техники? И непонятно, откуда она появилась — разве что упала с неба или выросла из-под земли. Ведь было видно, что поникшая серая нива поникла сама по себе, нигде не была истерзана этим тяжелым, грохочущим, рвущим землю железом, предназначенным убивать. Да и сейчас не было слышно никаких звуков, не только снаружи, но и внутри вагона. То есть, вообще никаких, кроме Симиного сопения рядом.

Он снова сел на Танечкину постель и стал шарить ногами по полу, ища свои ботинки.

— Я пока обуюсь, — сообщил он, — а ты пока сумку поищи. У Танюхи где-то пустая сумка была — большая такая, болоньевая. С «Аэрофлотом»…

Я демонстративно улегся на спину, заложил руки за голову.

— Идите куда собрались, Сима, — сказал я. — Я устал от вас. Если что узнаете о причинах задержки, будьте добры, расскажите.

— Фиг тебе, Петрович! Вместе пойдем.

От прямого насилия меня спасло появление Танечки и Олега: при них Сима почему-то робел… Может быть, потому, что Олег был его на полголовы выше и в три раза уже в бедрах при равной ширине плеч, а свои любовно взращенные мускулы носил не только для декорации.

Олег был очень правильным молодым человеком: не пил, не курил, избегал жаргонных словечек, занимался четырьмя видами спорта и учился на брокера. И если он не пропустил даму вперед, значит, у него на это были веские причины.

— Извините, Танечка, — сказал он, едва откатив дверь купе, — вам придется подождать, пока не выветрится.

Войдя, он сочувственно улыбнулся мне, движением руки устранил с дороги Симу, скатал Танечкину постель и забросил ее на багажную полку.

— Сядь вон туда, — сказал Олег, еще одним движением руки передвигая Симу в угол у двери, — и постарайся не дышать.

Сима хмыкнул.

— Ты лучше расскажи, чего узнал? Из-за какого мы тут…

Он не договорил, потому что Олег зажал его губы ладонью.

— Действительно, Олег, — поддержал я Симу. — Вы бы с нами поделились информацией, а то мы тут сидим, ничего не знаем.

— Конечно, поделимся. — Олег улыбнулся мне, споро наводя порядок на столике. — Всем, что имеем… Танечка! — позвал он, выглянув в коридор. — По-моему, уже терпимо… Давайте сумку.

— Танюха! — оживился Сима. — Молодой меня заразой обзывает! Ты его за это к телу не подпускай, а то обижусь.

— Дурак! — сказала Танечка, входя и садясь рядом со мной, напротив Симы.

Я поспешно отвел глаза, потому что средняя пуговка на ее блузке расстегнулась. Бюстгальтеры Танечка, видимо, никогда не носила — не было, знаете ли, нужды.

Олег между тем раскрыл Танину болоньевую сумку с эмблемой Аэрофлота и стал выкладывать ее содержимое на столик. Содержимого было немного, и оно было странным. Четыре кусочка хлеба (тоненьких, явно ресторанной нарезки), четыре баночки аджики и десятка два плоских стеклянных баночек с черной икрой (из них Олег выстроил четыре одинаковые стопки, и одна баночка при этом оказалась лишней).

— Все, — сказал он, сев напротив меня и аккуратно складывая сумку. — На это ушли все наши наличные деньги. Танечкины и мои.

Сима молча протянул свою лапу, взял лишнюю баночку, повертел ее перед глазами и положил обратно.

— Видал, на что «бабки» тратят, ослики? — сказал он мне. — Я же говорю: мусор!

— А у вас, как я понимаю, денег уже не осталось? — спросил Олег.

— Рублей триста, — сказал я и посмотрел на Симу.

Сима сидел, сунув руки в карманы, и смотрел в потолок.

— Да, это не деньги, — согласился Олег. — Разве что покушать, если успеете: там пока еще кормят. А на вынос — только вот это… И воды никакой. Было сухое вино и пиво, но их уже разобрали, нам не досталось.

— А в титанах? — подал голос Сима.

— Титаны пусты. Утренний чай был последним: по расписанию мы в шесть вечера должны быть на месте.

— Но почему… — Мне пришлось сглотнуть подступивший комок, чтобы продолжить. — Разве это надолго? Что случилось?

— Посмотрите в окно, — Олег пожал плечами, — и вы узнаете все, что знают другие.

— Война?

(Не знаю, кто задал этот вопрос — я, или Сима. Кажется все-таки, я.)

— Сомневаюсь, — ответил Олег. — Хотя есть и такая версия.

— Версия… — повторил я. — Почему версия? У вас что, нет никакой информации? А проводники что говорят? А радио?

— Проводники заперлись в бригадирском вагоне и уже четвертый час заседают. Поездное радио передает баллады Алексея Толстого вперемешку с русскими плясовыми. Поэтому информации нет, одни слухи. Если хотите, могу изложить.

— Валяй, старик, — сказал Сима. — Время терпит.

— Хорошо. Версий множество, я перечисляю основные…

Основные версии Олега сводились к: а) Авария. Впереди столкнулись два состава. Если бы это было так, мы бы давно двинулись обратно в Березино и перешли на запасный путь. («И ворон не видать, — заметил Сима. — Со всех сторон летели бы».) б) Березино отделилось от Бирюкове — а наш состав оказался на спорной территории. Пока две мэрии не договорятся, где ставить таможню, нас не пустят ни туда, ни обратно. Вполне похоже на правду — особенно если вспомнить, что Березино находится в Тунгусии, а Бирюково в Корякии. (Так решил Сима, но, по-моему, напутал: Корякия где-то не здесь…) в) Военные проводили некие жутко секретные испытания. У них взорвалось не там, где надо, а нам не повезло: попали под воздействие. Теперь нас объявили подопытным материалом и будут изучать последствия. г) Изучать нас действительно будут, но никакие не военные, а гончепсяне — гуманоиды из созвездия Гончих Псов. Светящийся дискоид со щупальцами, который ночью видели две женщины и один мальчик из девятого вагона, был на самом деле побочным эффектом пространственной свертки — так что теперь мы от всего отделены. Солдаты никакие не солдаты, и «шилки» никакие не «шилки». То и другое — муляжи, наскоро сооруженные гончепсянами для правдоподобия. Заметили, что скоро полдень, а солнца не видно? То-то! (Эту версию Сима никак не прокомментировал. Выслушал молча, приоткрыв от внимания рот, и даже не чесался.) д) Все это выдумки — а на самом деле китайцы тридцать лет готовились и вот наконец напали. Ничего не слышно, потому что фронт пока еще далеко, но вся прифронтовая стокилометровой ширины полоса взята в режим. е) Это все жиды! («И кацапы с чурками».) ж) Не жиды, а жидов, потому что давно пора. Россия для русских!.. з) И это еще далеко не все, потому что версия о гончепсянах имеет бессчетное множество вариаций, более или менее трансцендентных: все различные сдвиги во времени, параллельные пространства, раскрепощение сатанинских или божественных сил и даже — неуклюжесть одряхлевшего тибетского далай-ламы, задевшего локтем тот самый заварочный чайник (сработанный из сардониксовой скорлупы яйца Дунги-Гонгма), в котором содержится наша Вселенная…

— Про гончих псов ты клево загнул, — заявил Сима. — А только вертухаи — настоящие, гадом буду. Глянь, как стоят!

Мы глянули. Картина за окном вагона была все та же, только цепочка солдат вроде бы стала погуще. И беззвучная суета возле «града» (если это был «град») прекратилась — теперь его стволы смотрели не прямо на нас, а в сторону, туда, где была голова состава.

— Надо как-то добраться до проводников, — сказал я.

— Что ж, попытайтесь, — согласился Олег. — Мы пытались.

— Они в каком сидят? — спросил Сима.

— В пятом, — ответил Олег. — Через один после ресторана. Но тамбур закрыт. Еще хорошо, что ресторан с нашей стороны.

— Точно, — сказал Сима. — Жрать захотят — откроют. Идешь, Петрович? Я пошел!

Я наконец нашарил свои туфли (они оказались под Симиным рюкзаком) и молча стал обуваться. Этого типа, видимо, придется терпеть. И, может быть, долго.

— Танюха, мы твою сумку возьмем, — сообщил Сима. — Ты застегнись, не смущай Петровича.

Ну, хам и хам!

Уже выпустив меня из купе и выходя сам, Серафим Святый вдруг сделал широкий жест.

— Там, — сказал он, полуобернувшись в дверях и тыча рукой на свой рюкзак под столиком, — шмат сала, яблоки, печенье и два пузыря сухача из падалок. Это мое, дозволяю присовокупить. И еще мак в торбочке, три кило, но это родичам передали… Пошли, Петрович!

«Все равно хам…» — подумал я не очень уверенно. И, как бы специально для того, чтобы не оставить у меня ни малейших сомнений в его нутряной сути, Сима, еще не до конца задвинув дверь, сунулся губами к щели и проговорил:

— Танюха! Молодого к телу не подпускай! Обижусь.

— В следующий раз дам по морде, — спокойно сказал Олег, и Сима, гоготнув, захлопнул дверь.