"Славянская тетрадь" - читать интересную книгу автора (Солоухин Владимир Алексеевич)

ЭТЮД АРХИТЕКТУРНО-АРХЕОЛОГИЧЕСКИЙ

Так уж получилось у нас на земном шаре, что самые красивые, самые торжественные сооружения – храмы. Собор Парижской богоматери, Кельнский собор, Собор Петра в Риме и Павла в Лондоне, Парфенон, храмы Египта, храмы древней Индии, храмы Грузии, пагоды Китая, сказочный Самарканд и, наконец, византийская, а вслед за ней русская культовая архитектура, Святая Софья, Покров на Нерли, Дмитриевский собор, ансамбли Ростова Великого, Суздаля, Пскова, Новгорода, Московского Кремля, село Коломенское, Василий Блаженный, Исаакий, бывший храм Христа Спасителя на месте нынешнего плавательного бассейна «Москва»…

Путешествуя по чужой стране, невольно станешь приглядываться к архитектуре, и особенно к старинной архитектуре, и будешь искать, разумеется, самое красивое и обратишь внимание на храмы. Но если в Самарканде все просто, ибо храмы пышно возвышаются над плоским уровнем глинобитных крыш, если в Грузии сразу увидишь суровые, но и торжественные, похожие больше на замки Мцхети или Джавари, если минареты в любом магометанском городе сразу покажут, где нужно искать старинную архитектуру, то в Болгарии есть своя особенность.

Турки разрешали порабощенным христианам строить церкви, но так, чтобы эти постройки не возвышались над кровлями остальных домов, а уже тем более не затмевали бы мечетей и минаретов. Поэтому все болгарские церкви снаружи ни дать ни взять низкие, продолговатые, каменные сараи под черепицей, будничные, ничем не бросающиеся в глаза, одним словом, именно каменные продолговатые сараи. А то маленькие каменные избушки вроде наших деревенских бань или амбаров. На коньке прикреплен невзрачный железный крест. Он-то и укажет, что тут не складское помещение, не какой-нибудь пакгауз, а церковь.

Сюрприз ждет при входе. Крутые ступени ведут вниз, и главный интерьер церкви вовсе не производит впечатления придавленности. Болгарские церкви строились не за счет высоты, а за счет глубины.

Наружную скромность церквей болгары восполняли не только тем, что зарывали часть церкви в землю, но и в первую очередь внутренним убранством. Причем и здесь мы встречаем своеобразие.

Правда, у нас в России каждая церковь представляла как бы своеобразный музей, где один перед одним старались мастера следующих художественных ремесел: живопись (иконы и фрески), резьба по дереву (иконостас), художественное шитье (плащаницы и ризы), златокузнецы, ювелиры, сусальщики, филигранщики (серебряные и золотые оклады, всевозможные цепочки, лампады и кресты), наконец, хоровое пение и архитектура. Особое искусство требовалось при отливке колоколов и для самого колокольного звона на разные лады и манеры. Все это правда. Но все же мы можем из всего этого выделить одно искусство, которое развилось глубже (ну, или выше) других и принесло и до сих пор хранит и унесет в века славу о России. Я имею в виду искусство русской иконописи. Архитектура и музыка, конечно, вполне конкурируют с ним, иной раз даже задумаешься, что выше. Но мгновенные колебания пройдут, когда снова и снова обратишься к шедеврам Рублева, Феофана Грека, Дионисия, Ушакова…

В Софийском этнографическом музее я осмотрел несколько залов, где выставлена старинная живопись. Стены в этих залах задрапированы черным бархатом. На этом глубочайшем фоне сверкающая красками живопись смотрится особенно эффектно. Две иконы поражают своей красотой: Георгий – на синем коне и Дмитрий Солунский – на красном. В Тырнове, в церкви Сорока мучеников… Но про это стоит рассказать чуточку подробнее.

Сам город Тырново, несомненно, один из красивейших городов Болгарии. Берег реки поднимается вполне отвесными высокими скалами. Так вот, дома на скалах кажутся их продолжением, кажется, что дома выросли из скал или высечены из скал догадливым скульптором. Река к тому же изгибается вместе с береговыми скалами, делая вид на город еще более фантастичным и привлекательным.

Церковь, о которой я хотел сказать два слова, напротив, ничем не выделяется с внешней стороны. Она не действует, как и большинство церквей в современной Болгарии. Ключи нам вынесла женщина лет пятидесяти пяти, с добрым, мягким и грустным лицом. Ее зовут Величка.

Величка сначала молча водила нас по церкви, но по мере того, как мы восхищались то одним, то другим, оттаяла и разговорилась. Она стала рассказывать, что любит читать исторические романы из эпохи болгарского Возрождения.

– Я читаю,– говорила Величка, – и плачу. И гордо мне от того, что я болгарка, болгарка!

Женщина даже ударила себя в грудь и действительно прослезилась.

Я не собираюсь, разумеется, описывать в подробности всей церкви, но два предмета стоят хотя бы краткого внимания. Посреди церкви стоит каменный столб, привезенный откуда-то с Придунайской равнины. На нем начертаны письмена: «Великий хан Омортаг, оставаясь в старом своем доме, построил величественный дом на Дунае и, измерив расстояние между двумя великолепными домами, воздвиг на середине холм, и от самой середины холма до старого моего дома всего 20 тысяч оргий и столько же до Дуная. Самый холм величествен. И, измерив землю, положил эту надпись. Человек умирает и тот даже, кто живет хорошо. А другой рождается. И позже рожденные, увидя эту надпись, пусть вспомнят о том, кто воздвиг холм. Имя вождя – Омортаг, великий хан. Да удостоит его бог дожить до ста лет».

Как ни листал я историю, ничего не нашел о том, удалось ли хану дожить до ста лет, да и о нем самом – кратенькое упоминание. Хорошо, что вовремя догадался он поставить каменный столб с этой более наивной, нежели торжественной надписью.

Теперь о том, ради чего я затеял отступление о Тырнове. Как человек, интересующийся древнерусской живописью, я немного (очень немного), но все же разбираюсь в иконографии. Например, я знаю, что при виде очень старой иконы нужно смотреть сначала главным образом на доску, на обратную сторону доски, а потом уж на живопись. Дело в том, что в течение веков (пяти, семи или даже десяти) на подлинную живопись накладывались слои позднейшей живописи, а именно до семи слоев. И, значит, чтобы увидеть подлинник, тот истинный древний шедевр, нужно сначала хитроумными способами снять несколько слоев краски. Точь-в-точь, как у Пушкина: «Художник, варвар, кистью сонной картину гения чернит». Впрочем, и промежуточные слои (допустим, XV века) могут быть гениальными.

Но если нельзя сразу увидеть подлинную живопись и оценить ее, то доска, обратная сторона доски, расскажет все. Печать времени лежит на ней. Я не стану теперь распространяться, как по доске распределяется время. Это целая наука, тем более, что я подробно пишу об этом в другой своей работе. Скажу только, что в любой церкви я обязательно рассматриваю и оборотную сторону иконостасов. Обычно не видишь ничего особенного – доски XIX, в лучшем случае XVIII века. Тем более в Болгарии. Ведь убеждали же меня в одном месте, что вон та икона-де очень древняя, она-де написана в 1838 году! Наши зазнавшиеся собиратели и слушать не стали бы про такую икону.

Так вот, зашел, значит, я по другую сторону иконостаса и вдруг обмер: мороз по коже и вроде бы даже волосы зашевелились на голове. Смотрю – огромная доска XI иди XII века, а может быть, даже и X. Просто трудно поверить глазам. Вот и сбавляешь невольно два столетия. Побежал смотреть лицевую сторону. Богородица. Но живопись гораздо моложе доски. А что скрывается под ней, под этой поздней живописью, – неизвестно. Может быть, неведомый никому шедевр вроде нашей Владимирской божьей матери того же примерно времени, а может, все осыпалось в свое время, и новые художники писали по обсыпавшемуся – ничего неизвестно. Икона, нет сомнения, привезена из Византии, из Царьграда.

Встретившись впоследствии с одним из членов болгарского правительства, я в течение часа советовал взять икону в Софию, в музей, исследовать, раскрыть, отреставрировать, подарить людям, может быть, новую Сикстинскую мадонну. Владимирскую-то божью матерь я ценю повыше, чем гениальное творение Рафаэля. Собеседник мой обещал заинтересоваться.

Я отвлекся ради того, что в Болгарии встречаются замечательные редкостные иконы. Но это не опровергает главного наблюдения: лучше всего и больше всего здесь развилась резьба по дереву. Искусство украшения храмов ушло в эту сторону, ну, правда, достигло, как говорится, недосягаемых высот. Резной иконостас в городе Самоково, например, одно из чудес света. Не восьмое, наверно, потому что слишком много я встречал именно восьмых чудес, но то, что чудо, нет никаких сомнений. Оно, правда, в Самокове был центр художественной резьбы по дереву. Сейчас самоковское «чудо» усиленно консервируют от шашеля.

Итак, заговорив об архитектуре, я начал с того, что болгарская культовая архитектура снаружи не представляет ровно никакого интереса. Но, конечно, не вся. Прежде всего, два замечательных сооружения в Софии: собор Александра Невского и так называемая Русская церковь. Далее, недалеко от Софии сохранилась жемчужина древней архитектуры – Боянская церковь. Она для болгар то же, что для нас Покров на Нерли, но есть и преимущество – уцелели фрески. Мало того, под фресками XIII столетия обнаружены фрески XI века. Значит, получается, что открыть одни сокровища можно, только уничтожив, соскоблив другие сокровища. Пока что (когда мы там были) художники копировали боянские фрески – везти их на выставку в Москву. Боянские фрески изданы альбомом, альбом этот продается на улице Горького в книжном магазине, и, значит, нет нужды писать о них более подробно. Да и можно ли написать!

Другим сокровищем старины является Бачковский монастырь у въезда в родопские горы со стороны Асеновограда.

В Асеновограде у моего друга Станислава оказался приятель – директор крупного винодельческого завода. Естественно, вместо предполагаемых пятнадцати минут мы пробыли в кабинете директора около двух часов. За приятной беседой, разумеется. Специалитет Асеновоградского завода – натуральная, густая, душистая, черно-красного цвета малага. Мудрено ли, что мы опоздали в монастырь к вечернему песнопению. Это песнопение нам очень хотелось услышать. Оно дошло непосредственно от Византии, не изменившись за долгие века. Значит, когда киевский князь Владимир Великий ездил выбирать для Руси религию, он слышал в Константинополе именно такое церковное пение.

Службу правило семеро монахов. В церкви толпились у входной двери туристы: молодые юноши, девушки в модных брюках и с модными пышными обесцвеченными волосами. Им, как и нам, все тут было в диковинку. Монахи стояли в этаких пряслицах, чтобы облокачиваться. По очереди пели. Один монах (совсем уж дряхлый старик) не сумел вытянуть ноту, уронил голову на пряслице, может быть, заплакал.

Игумен, архимандрит Филарет, сорокалетний чернобровый красавец, угостил нас у себя в покоях водкой, настоянной на ягодах с дерева, единственного во всей Болгарии. Тем и славится сейчас Бачковский монастырь. Спроси у любого болгарского писателя, или художника, или другого интеллигента, он ответит:

– А, Бачковский монастырь. Это где водка на ягодах с единственного в Болгарии дерева… Ну, как же, знаю…

По-болгарски названия дерева никто не знает, тем более невозможно догадаться, как оно называется по-русски. У него узкие опущенные листья, плоды с наш лесной орех. Теперь они были розовато-желтые, потом будто бы почернеют. Обладают, по уверению игумена, несомненными целебными свойствами. И то сказать, как узнаешь, что дерево это единственное во всей Болгарии, сразу проникнешься уважением и трепетом.

Утром показали нам древнюю церковку. Изнутри она вся в надписях туристов, даже иконы. Несмотря на то, что висит таблица: «Штраф пять тысяч левов», то есть пять тысяч рублей на наши новые деньги. Значит, какова же сласть оставить свое имя, начертанное гвоздем на древнем камне.

Монастырь, как ни странно, основали в XI веке два грузина – братья Бакуриани.

Здесь, в монастыре, нам показали костницу – огромное количество человеческих костей, хранящихся в каменном помещении. Постепенно это начало нас удивлять: в Пдевне – кости, в Перуштице, в церкви – сундуки с костями, теперь вот опять.

Несколько позже, в Златограде, дело прояснилось, как мне кажется, окончательно. Мы осматривали небольшое, этакое уютное, чистенькое городское кладбище. Как зашли за белую каменную ограду, так и поразились: прибрано, словно в хорошей просторной комнате – ни мусоринки, ни щепочки, ни взлохмаченного куста, пи примятой травы. Ровная зеленая травка, посредине белая церковка. На каждой могиле крест, в кресте шкафчик со стеклянной дверцей. В шкафчике лампада и бутылка с маслицем.

Хорошие кладбища нужны не мертвым, разумеется, а нам, живым, всем, кому предстоит еще умереть. Александр Трифонович Твардовский рассказывал про одного старика. Жил старик в поселке лет пятьдесят или шестьдесят. Детей вырастил. Сад развел. Сам корнями в землю врос. И вдруг на восьмом десятке все продал: и дом, и сад, и огородишко и переехал, в село по соседству, купив там плохой домишко, можно сказать завалюху.

– Дедушка, как же ты решился, зачем? Ведь вся жизнь прожита?

– То-то, прожита. Очень уж там, где я жил, кладбище скучное. Как подумаю, что тут и мне лежать, – тоска берет. Вот и переехал. А здесь ничего, гоже. Деревья старинные, грачи кричат. Церковь деревянная. Ничего.

Любя красивые кладбища, я полюбовался и этим, златоградским, а потом спросил, отчего на такой, сравнительно немаленький городок очень уж крохотное, прямо-таки камерное кладбище.

Тут-то мне все и рассказали. Оказывается, есть обычай. Покойники лежат в земле три года. Потом могилу раскапывают, собирают кости и складывают их либо в мешочек, либо в фанерный ящик, точь-в-точь в каких мы отправляем посылки. На каждом ящичке, на каждом мешочке ярлык, кто, что, фамилия и имя, когда преставился. Кости хранят в складе, называемом костницей. Если костой накопится слишком много, совершают торжественное захоронение их, но уж в одну общую могилу. Вот, оказывается, каков здесь обычай.

Златоград – очень колоритный болгарский городок в четырех километрах от греческой границы. Что касается архитектуры, то здесь встретились влияния греческое, турецкое и собственно болгарское. В результате получилось очень своеобразно и красиво.

Последнее дело – браться описывать архитектуру. Попробуйте описать кому-нибудь ну хоть Василия Блаженного или даже Ивана Великого со звонницей. Придется чертить на бумаге, показывать руками, изображать.

Улочки в Златограде узкие, витиеватые, почти все идут в гору (ну, и с горы, если пойдешь обратно). Они от стены до стены аккуратно замощены камнем, земли, значит, нет, камень под ногами, камень по сторонам. В белых стенах – черные дубовые калитки с коваными навесками и дверными кольцами. Все, как в музее. Нам посчастливилось побывать за двумя или тремя калитками.

Входишь во дворик умопомрачительной чистоты. Мостовая побелена мелом, наподобие того, как украинки белят свои хаты. Желание либо разуться и ходить в носках, либо попросить тапочки. Деревянные лестницы устланы чергами и халиште. Перила черные. Вообще в ансамбле участвуют два цвета – ослепительно белый каменных стен и дубово-черный деревянных частей: перил, перекладин, оконных косяков и живописных деревянных решеток на окнах. Крыши – из черной черепицы.

Во внутренних покоях тоже везде сверкающая чистота, везде пышные, ярко-красные, ярко-желтые халиште, нарядные черги, резные деревянные потолки.

Каждый дом – крепость. Колодец устроен так, что воду черпают не выходя из дома (в одной из комнат – люк и колесо). Под умывальником наклонная мраморная плита – вода утекает на улицу. В каждом доме много потайных помещений, двойных стен, загадочных люков, скрытых дверей. Дома соединяются между собой потайными ходами. Говорят, можно пройти весь город, не выходя на улицу, не показываясь людям. Это все от турок, совершавших время от времени грабительские налеты.

Утварь тоже вся как в музее. Фонари для свечей, луженая посуда, очаги, даже тряпочки прихватывать горячую сковородку имеют свою форму, красиво вышиты.

Внутренние покои, весь дом располагают к неторопливой жизни, без суеты, без беготни, без нервотрепки. Спокойно трудись, спокойно отдыхай, просторно, тихо, все под руками. Кроме того, все красиво, и не просто красиво, но отвечает твоему установившемуся вкусу.

Хозяйка (тоже красивая) угощала нас экзотическими сластями, приготовленными из разных фруктовых и ягодных соков. Нечто вроде повидла, мармелада. Все домашнее, все с орехами, все необыкновенно вкусно.

В Златограде зашли мы и в кофейню. Приходят сюда только мужчины. Они сидят подолгу, играют в кости, рассказывают друг другу прошлое, курят, пыот кофе, смеются, поют песни.

Кофе варит здесь будто бы лучший кофевар на всем Балканском полуострове. Я понаблюдал за его манипуляциями. У него множество медных кружечек на длинных черенках (вроде бы, значит, глубоких ковшичков, может быть, даже их лучше называть тиглями). Перед кофеваром на плите куча горячей золы, с проблескивающими в ней золотистыми угольками. Над кучей золы куб с кипятком. Тигли с кофе и сахаром хозяин заливает кипятком и сует в горячую золу. Слава его зависит в дальнейшем от интуиции – в которую секунду взять ковшичек из золы, уловить ему одному ведомое мгновение.

Сам кофевар убеждал нас, что все зависит от того, как поджарить кофе. «Сначала зерна стреляют так: пук-пук-пук. Снимать их еще нельзя. Если снимешь – кофе будет кислить. Впрочем, многим это нравится. Я жарю до тех пор, пока зерна начнут стрелять так: пэк-пэк-пэк, тогда кофе готов».

Конечно, я сильно сомневаюсь, чтобы на всем Балканском полуострове не было кофевара лучше и опытнее. Но от сознания, что это так, кофе мужчинам из Златограда кажется в несколько раз крепче, душистее и вкуснее.