Соколов МихаилВраг в зеркале

Соколов Михаил

ВРАГ В ЗЕРКАЛЕ

ГЛАВА 1

КАК ВСЕ НАЧИНАЛОСЬ

...А ещё потому, что меня вновь, - и как всегда неожиданно, - затопила ненависть к этому глухому, заплесневелому миру. А может, потому, что в глубине души мне было жаль своей бедной молодости, с бешеной тоской восставшей в сердце вместе с неизменным запахом вчерашних щей, табачного дыма и нищеты.

Сидя в машине, припаркованной в тени огромной акации, я курил сигарету за сигаретой и поглядывал через дорогу на корявый многоквартирный барак, как и все временные строения переживший, вероятно, и своих торопливых строителей.

Ветер, тоскливо воя, разметал ветки над машиной, и пестрые лезвия светотени от ближайшего фонаря, пробились вниз и быстро пробежались по темному салону моего "Мерседеса", по моим коленям и по моей печали...

Как же я ненавидел этот город, этот отвратительный дом и особенно квартиру, что сейчас уставилась слепыми темными окнами в начавшийся дождь за стеклом!

И все-таки идти было надо. По сути, мой приезд сюда несколько дней назад уже фактом своим фатальным образом предопределил исход: очень скоро, там, за мертвыми стеклами ненавистной квартиры, я убью своего брата...

Там, на втором этаже, я разом покончу с прошлым, с тем миром, что до сих пор корнями своими прочно держится за за темное дно моего сознания. Там я наконец смогу обрести покой.

Я проверил, насколько свободно выскальзывает из кобуры пистолет.

Хлопнул дверцей машины, закрыл на ключ... Редкие капли прохладно освежили лицо. Некуда торопиться. Я вновь закурил, потому что, несмотря на твердую решимость поставить на всем действительно последнюю точку, спешить было некуда.

Не нужно обладать сверхвоображением, чтобы увидеть его обмякшим вдеревянном скрипучем кресле с синеватой дырой между глаз и развороченным затылком, - слишком многие с вожделением ожидают моего прибытия в небесах с подобными отметинами на головах.

Слишком многие...

Сигарета, зашипев, погасла. Я отбросил окурок. Пиджак промок.

Скрипнула всегда наполовину приоткрытая дверь... скрипучие ступени... Одна, вторая, третья... В этом месте из неведомо каких щелей дохнуло затхлостью подвала, где зимними вечерами, забившись по зябким сырым углам, мы, подростки, сообща выкуривали свое одиночество... И там вместе с нами незаметно подросла Таня...

Площадка второго этажа. Три двери. За двумя, ненужными мне, тускло шевелилась жизнь. Мне же нужна была эта, темная и ненавистная дверь в прошлое...

Нет, уже в настоящее.

Я извлек ключ из кармана и осторожно, стараясь не щелкнуть замком, открыл дверь. Темный коридор и темная гостиная впереди.

Тишина.

Я вытащил пистолет. Навинтил глушитель. Тихо щелкнул предохранитель.

Скоро.

За соседней дверью тонко и сердито закричал женский голос.

И тут меня вновь охватило чувство нереальности происходящего. И как же все было безнадежно...

Я вспомнил, как все началось. Совсем недавно, и очень давно. С моего приезда сюда несколько дней назад и ещё раньше, с первых проблесков осознания себя в этом маленьком приволжском городке. И тут вдруг, - вместе с молнией за стеклом подъезда, - ощущение простоты и ясности с необыкновенной силой заполнило мою душу. Мне стало понятно...

ГЛАВА 2

Я ДОЛЖЕН ВСТРЕТИТЬСЯ С ПРОШЛЫМ

Мне, наконец-то, стало понятно, что приезд сюда, в Нижний Новгород, в расчетливой спешке осуществленный, имел, разумеется, более глубокую подоплеку, нежели организация выгодного охранного филиала в "Бета-банке". Я осознал это при виде очень знакомых, зеленого цвета штанов, обвисших на худых ногах лежащего за киоском человека, недавно весело болтавшего со мной. И тут же осознал причину того, почему так безвольно сползла со ступни человека туфля. Мой приятель Геша был мертв, мертвее некуда.

Я прилетел два дня назад утренним рейсом на крепеньком словно игрушечном "Яке", лихо пронзающем ладными формами бесконечное российское пространство. Прилетел на несколько дней, воспользовавшись стечением обстоятельств, вынесших меня к моим истокам. Серая пьяная лихорадка покинутой в Москве рабочей суеты не могла, конечно, надолго задержать меня здесь: путешествие было деловым, но в промежутках, вырываясь из ситуации необходимости с усладой для души плескался в солнечном кипятке, забегая то на пакгауз, то на берег Волги у портовой пристани, то в старые дворы, где знал каждый камешек.

Гешу я встретил час назад. Мы одновременно выхватили друг друга взглядом из толпы, тут же потекшей мимо нас, и сперва неуверенно, но затем все осмысленнее улыбаясь, отдались воспоминаниям. Его большой нос на худом лице стал ещё больше и между глотками баночного пива за столиком ближайшего летнего кафе привычно вынюхивал поживу. В детстве мы его звали Нюхач, и кличку он оправдывал вполне, не раз выводя нашу малолетнюю банду на стоящие (по тем скромным меркам) дела.

Мы выпили по банке пива (угощал я), заели солеными орешками, стали говорить о прошлом одними вопросами: "А помнишь?", после чего кто-то из нас произносил короткое "Да".

Пообещав ещё раз встретиться на днях (есть одно дельце, - пояснил Геша, - можно здорово подзаработать), мы расстались, но что он имел в виду я, конечно, уже никогда не узнаю. Кивнув на прощание, я пожал ему руку и проводил взглядом до киоска, за углом которого он и скрылся уже навсегда.

Я ещё посидел. На гладком пластике округлых столиков подсыхали отвергнутые покупателями сморщенные кусочки чебуреков, кремовые спирали сосисочных шкурок, бумажно-белые кружочки тарелок, прорисованные остатками кетчупно-горчичных узоров. На столики поглядывал гладкий усатый продавец то на остатки пиршества, то на стоявшего рядом сухонького старого мальчика, - предаваясь сонному раздумью: самому выполнить сервисный долг или заставить нищего.

Скрытно подплывшее короткое плотное облако неожиданно закрыло солнце. Тут же похолодало, а в спину мягко ткнулся ветерок. Голубь, едва не задев усердно трущего пластик нищего, шумно спикировал на соседний столик. Ветер от его крыльев заставил меня поднять голову, и я заметил, как прозрачен кристально чистый воздух: умытые недавним дождем и нежно подкрашенные по контуру дома красуются, словно соревнуясь с уменьшенными своими копиями в стеклах все того же киоска.

Я не понимаю, почему так изменилось мое настроение? Почему - боже мой! - меня вдруг настигло это мгновенное счастье - почти болезненная волна свежести и детского, незамутненного опытом восприятия. И мне хочется, - как тогда, давно, - завопить по-индейски люто и пронзительно...

Поминутно оглядываясь, с явной готовностью наткнуться на грубость, возникла откуда-то куцая собачонка. Вихляясь из стороны в сторону, свернула за пахнущий собачьим раем киоск-кафе и вдруг свирепо оскалилась. Я думал кот или крыса и даже поднялся, желая удовлетворить ленивое любопытство, на что же она так рычит? Но меня опередили: закричала женщина, и вот тут я и увидел зеленые штаны лежащего навзничь моего давнего приятеля Гешу, единственным глазом (во второй вошла убившая его смерть) он разглядывал синее-синее раскаленное небо.

Вот так было покончено с моим лирическим настроением.

И с этого момента жизнь увлекла меня... куда? Если бы я тогда знал!..

Ребята из ближайшего отделения прибыли минут через пять. Старший опер толково разобрался в ситуации и быстро нашел женщину, чей внезапный крик слышали все, гладкого усача-продавца из кафе и меня, собеседника и знакомого покойного.

Этот же опер, подозрительно поглядывая на меня снизу вверх, высмотрел кобуру у моей левой подмышки и потребовал документы. Паспорт и разрешение на оружие он рассматривал так тщательно, что все стали как-то меня сторониться. Опер изъял у меня пистолет, сразу понюхав ствол. Потом тут же позвонил куда-то, продиктовав мои данные.

Тут прибыла ещё одна машина с майором, фотографом и типом в гражданском, немедленно занявшимся телом Геши.

Канитель завертелась. Мне не хотелось тратить время зря, однако покойный, как ни крути, был некогда моим корешом. Надо было отдать последний долг.

Оперативник-лейтенант доложил обстановку майору. Я услышал недовольное брюзжание:

- Так-таки и никаких следов? Может, плохо искали?

- Какие тут следы? - оправдывался лейтенант. - Вы сами взгляните.

Майор не поленился заглянуть за киоск ещё раз и поморщился. Место, огороженное кустарником и стеной дома, было скрыто от глаз прохожих, поэтому перегруженные любители пива пользовались предоставленными удобствами в полной мере. Лейтенанту не хотелось ещё раз скакать среди застоявшихся луж, и, желая отвлечь начальство, он усиленно переводил внимание майора на меня.

Ему это удалось. Майор бросил на меня рассеянный взгляд, враз ставший цепким и настороженным.

Конечно, мои габариты впечатляют, но нажать на курок может и ребенок.

Подъехала "Скорая", не нужная сейчас помощь. Фотограф отщелкал свое, труп завернули в белое, уложили на носилки и увезли.

- Неужели никто ничего не слышал? - недовольно бурчал майор. - Среди бела дня, выстрелом в упор убит человек, кругом полно народу и никто ничего не слышал.

Никем не останавливаемый, я подошел к месту, где недавно лежал Геша. Стена и кустарник заслоняли окна соседних домов, задняя сторона кафе проезжую часть и тротуар. Очень удобно для убийства. Конечно, выстрел был сделан из пистолета с глушителем.

Я посмотрел на зловонные лужи под ногами, через которые бодрыми прыжками стремилась куда-то крыса. Ирония судьбы - место последнего приюта стало логическим завершением вертляврй, не очень-то честной жизни Геши-Нюхача.

Эпитафия.

Я слышал свое имя, но мыслями все ещё был так далек отсюда, что не сразу догадался оглянуться.

- Иван! Иван! - кричал мне какой-то капитан. Он оживленно махал рукой и лишь по мере приближения, я начал узнавать. Ну конечно...

- Ловкач! Ты что-ли?

- Здравствуй, Иван! Давненько... давненько меня так уже не называли. Для некоторых я уже Константин Анатольевич.

- Ты это брось! - увидел он мои насмешливо вздернутые брови. - Для своих я Костей и остался. Ладно, познакомься. Полковник Сергеев Петр Леонидович. А это мой друг детства Иван... Как тебя по батюшке? Иван Михайлович по кличке Оборотень.

Полковник протянул мне руку и крепко пожал. Это был невысокий широкоплечий мужчина лет пятидесяти.

- Я слышал о вас. Да и капитан мне рассказывал. Не могли бы уделить мне время для разговора?

- Я так понимаю, что отказаться мне не удастся.

- Почему же?.. Но я думаю, для нас обоих выгодно сотрудничать.

- В чем же для меня выгода?

- Насколько я осведомлен, вы приехали сюда по делам "Бета-банка". А я, кроме всего прочего, вхожу в правление нашего городского филиала.

- Понял, - кивнул я. - Отчего же не поговорить.

- В таком случае, милости прошу ко мне в машину.

И, завершив свое старорежимное приглашение каким-то иезуитским вывертом кисти, он направил меня (слава богу не к "жигулю") к служебной "Волге". Уже это хорошо, подумал я, не надо складываться, больно втискиваясь в средние габариты общедоступной машинки.

Шофер в штатском лихо рванул с места. Рядом с ним, явно напрягаясь, сидел, отвернувшись, Константин, всем видом демонстрируя страстное желание быть вежливо-отсутствующим и то же время внутренне настраиваясь на нашу волну. Это бывает на службе.

- Капитан Кашеваров рассказывал нам о вас, Иван Михайлович. Я собирался с вами связаться сегодня же. А тут такой случай.

Костя повернулся, подтверждая слова полковника. Я лихорадочно пытался сообразить, каким образом оказался вплетенным в сеть посторонних для себя замыслов..

- Да, - нейтрально отозвался я.

- Кроме того, мне доложили, что вы приехали в наш город в связи с расширением вашего бизнеса. Это в какой-то мере затрагивает и мои интересы.

- Да, - ещё более нейтрально повторил я.

- Сейчас, буквально пять минут назад, мне доложили, что вы оказались в числе свидетелей последнего преступления, вот я и решил воспользоваться случаем и познакомиться.

Мне нечего было на это сказать, потому я и промолчал. И подумал, что, вероятно, полковнику позвонил тот опер, когда диктовал мои паспортные данные.

- Вы, кажется, раньше были хорошо знакомы с городом? - переменил тему полковник.

- Еще бы. Я, знаете, был, что называется, уличным ребенком. Вот Константин... Анатольевич подтвердит, - кивнул я на тут же согласно закивавшего Костю-Ловкача.

Полковник вытащил пачку "Мальборо" и предложил нам закурить. Костя с готовностью взял сигарету. Я отказался.

- Привык к крепким. Я курю "Кэмел". В Чечне пристрастился.

- Как же, как же, - полковник давал понять, что знаком и с этим эпизодом моей служебной карьеры в ФСБ.

- Вы приехали два дня назад?

- Прилетел.

- Да, разумеется. Ну и как ваши ощущения, многое изменилось здесь?

- Изменилось? Циолковский как-то сказал, что мы скорее избороздим Вселенную, чем сделаем что-нибудь с Калугой. Я думаю, это же можно отнести ко всем нашим русским провинциальным городам.

- Значит, сразу сориентировались?

- Можно и так сказать.

- Это хорошо.

- Вы хорошо знали убитого? - тут же спросил он.

- Капитан Кашеваров должен был вам доложить, что Геша... Георгий был нашим общим приятелем..

Меня начинала немного раздражать эта осторожная беседа. Уже несколько лет, счастливо содрав погоны, я потерял вместе с ними и необходимую каждому служаке субординационную почтительность.

- Зачем я вам понадобился?

- Терпение, капитан Фролов.

- Бывший капитан.

- Это теперь уже на всю жизнь, - доброжелательно пояснил полковник.

Я не стал переспрашивать, что он имел в виду. И так было понятно. Кроме того, тоскливая мысль, что я попал в какую-то западню, сменилась злобной решимостью... Впрочем, посмотрим, что он предложит.

Мы приехали. Водитель, лихо притормозив, влетел в каменный дворик старенького особняка, и, словно щелкнув затвором памяти, мозг мой выдал забытый снимок: конечно, это было в детстве таинственно и глухо звучащее здание КГБ. Значит, полковник Сергеев, несмотря на свои милицейские погоны, служит в нашей конторе.

Мы выбрались из машины, оставив там водилу, и втроем мимо часового прошли на второй этаж по сильно потертому лестничному ковру.

В кабинете казенно пованивало застоявшимся табаком и ещё бог знает чем. У меня возникло ощущение, что я вернулся на десяток лет назад, когда перестройкой не пахло, или весьма слабо, зато больше разило растерянной затхлостью пробуксовывающего, оставленного без руководства механизма Госужаса.

- Прошу садиться, - сказал нам полковник.

Мы сели за длинный стол. Полковник, шумно двигаясь, устроился напротив.

- Перейдем к делу. У нас в городе последние два дня происходит что-то странное. Четыре убийства. Скорее всего идет разборка среди местных креминальных структур. Но, может быть, эти убийства не имеют между собой связя. Кроме одной детали: все покойники в жизни хорошо знали друг друга. А в детстве даже дружили. Поэтому нам нужен человек, который хорошо знал бы изнаночную сторону жизни города и в то же время ни с кем не был бы связан.

- Вы имеете в виду меня?

- Да. Капитан Кашеваров исключается. Его нельзя использовать. Все знают, что он работает в милиции. А вы местный, сейчас бизнесмен. У вас процветающее охранное предприятие: банки, офисы, госучреждения.

- Я не был здесь почти десять лет. Как взяли в армию, так больше не возвращался. Сейчас другие времена... - я решил не сдаваться.

- Времена другие, но если постоянно упускать инициативу, то через несколько лет вы точно города не узнаете. Сейчас благоприятная ситуация. Нам на самом верху разрешено, наконец-то, применять жесткие меры. Мы должны только выяснить - к кому применить эти меры.

- Вам, наконец-то, разрешили работать? - оскорбительно вопросил я.

Он побагровел, достал ключи и полез в низ стола. Пыхтя, отомкнул дверцу и, выпроставшись, протянул мне листок.

- Четыре убийства. И три из одного и того же оружия. Это уже плохо, а дальше может стать и ещё хуже. Посмотрите, вам знакомы эти имена?

Я взглянул на список и бросил односложно:

- Да.

- Что вы можете о них сказать?

- Не больше того, что вам уже рассказал капитан Кашеваров.

- И все-таки?..

- Когда были детьми, мы слонялись компанией, вместо того чтобы ходить в школу, как большинство детишек, которых мы считали своими личными врагами.

- И вас всех вместе приводили в отделение милиции?

- Почему, иногда и отдельно. Впрочем, вы и это, конечно, знаете.

- Кое-что знаем, - он взял у меня листок и задумчиво забарабанил пальцами по столу.

- Кстати, что это за загадочная личность по кличке Лютый? - Никто ничего толком сказать не может, кроме того, что это, вроде, ваш брат. Это правда?

- Чушь! Никакого Лютого никогда не знал.

- Да, да. Но многие утверждают...

- Вы, разумеется, и с паспортным столом связывались?

- Конечно. У вас две сестры, обе замужем. Одна живет в Волгограде, другая в Старом Осколе. Ваша мать умерла семь лет назад. Отец развелся с вашей матерью, когда вам было... три года, насколько я помню.

- Пять.

- Что?..

- Пять лет мне было.

- Извините. Когда вам было пять лет. От его новой жены, Венеры Федоровны Мамаевой, у вас были сестра Роза и брат Руслан. Может, имеется в виду этот ваш брат?

- Не знаю, кем имеется в виду, но я никогда не был с ним знаком.

- Хорошо, оставим это. А отец ваш умер ещё при вас. Что с ним произошло?

- Заражение крови. Он был токарь и ему оторвало руку. По локоть. Затянуло в станок.

- Очень жаль.

- Да, очень.

- Но вернемся к вашему мифическому брату. Вот и капитан Кашеваров утверждает...

Я уже не слушал, потому что воскрешение этой дикой, ни на чем не основанной легенды о существовании Лютого, потрясло меня сильнее, чем я мог предположить. Его небытие давно стало одной из аксиом, что спрятались вы такой глубине рассудка, куда и заглядывать-то уже нет ни малейшей охоты. В детстве, то в шутку, то всерьез упоминание о моем каком-то лютом братце доводило и меня до состояния лютости, так что шушукаться об этом стали исподтишка. Потом, конечно, ещё и сны, на них не было управы. И не только случалось, что иллюзорный мой брат, притянутый к действительности одной своей страшной кличкой, являлся мне в самом что ни на есть реальном виде, в обстановке безумия, наскоро составленной сном из таких аксессуаров, как нож с канавкой на лезвии, граненая и неизвесно где найденная граната, патрон, купленный в ближайшей воинской части у беспечного старослужащего солдата. Мне он представлялся грубым, мускулистым, беспощадно жестоким, стремительно влекущим за собой лавину бездумных шалостей и преступлений. И однако же тень его мрачной славы падала и на меня, делая в глазах товарищей бесспорным вождем.

- ...С учетом изложенного, а также принимая во внимание ваш послужной список, мне кажется, вы могли бы помочь...

- Вы же знаете, что после моего ухода из конторы, я не желаю иметь ничего общего...

- Так и не надо иметь, - перебил он меня. - Пусть это будет вашим частным расследованием. И вы можете располагать всеми нашими возможностями.

- Не уверен, что мне захочется вновь купаться в дерьме...

- Ну что вы!.. Позвольте, капитан, я буду откровенен. Эти убийства встревожили кое-кого наверху. В общем, мне дали понять, что я должен в считанные дни "разобраться и доложить". Мне дали понять, что от этого многое зависит для меня лично.

- Ну а лично я тут при чем?

- В том-то и дело, что вам не составит труда... Я ведь знаком с делом "Осетинских гастролеров", с "Люберецкой разборкой", с вашими успехами в Чечне. Для меня просто находка, что специалист такого класса, как вы, оказался здесь в тот момент, когда это необходимо не только лично мне, но и городу, где вы родились.

- Я не...

- Нет, нет, послушайте, прежде чем отказывать окончательно, послушайте. Вы же сюда приехали не просто на экскурсию. Если вы нам поможете, можете считать все ваши задачи с охранным филиалом решенными на самых выгодных для вас условиях. Абсолютно все будут довольны. Ну как?..

- А если я не соглашусь, то могу сразу отбывать?..

- Ну почему же, вы можете попытаться.

Странно, но я почему-то даже не разозлился. Обычно и при менее откровенном давлении черная злоба окрашивала мир в мрачные тона, не скоро причем светлеющие. Сейчас этого не было.

Полковник, внимательно разглядывавший меня, что-то прочел на моем лице и чуть не порвал рот в улыбке.

- Вот и прекрасно. Для вас это будет пустяшным делом. Вы приехали к нам навестить свою девушку. Она недавно переведена из Москвы, и мало кто знает, что работает у нас в ФСБ. Все будет выглядеть вполне естественно.

- Мне не нужны никакие девушки!

- Нужны, нужны. Кроме того, вы знали её с детства, а в Москве просто возобновили отношения. Люди так и подумают, что нам и требуется. Вдвоем все будет выглядеть естесственно.

- Полковник. Я не какой-то там салабон, и если я за что-то берусь, я сам знаю, как лучше сделать дело. Я не хочу впутывать женщину в такие грязные дела.

- Прежде всего, это не женщина, а сотрудник Министерства безопасности, а кроме того, я уверен, что вы захотите с ней работать, как только увидите её.

- Серьезно?

- Ее зовут Татьяна Соколова... Припоминаете?

Надо же!.. Вот уж!..

- Она переведена к нам буквально на днях. Все будет выглядеть очень естественно: парень приехал вслед за своей девушкой.

- Я вижу, вы хорошо поработали над моим личным делом.

- Пришлось. А теперь вернемся к нашим баранам. Вернее, к покойникам. Слушайте меня внимательно. Все убитые, хоть и не были законопослушными гражданами, но не входили в какую-то единую группировку. Скорее это были мелкие жулики. И у нас пока никаких зацепок.

- Тогда почему на вас давят сверху?

- Этого я не могу понять.

- Ну а если ниточка потянется в политику?

Полковник Сергеев улыбнулся фаталистически и добродушно.

- Там видно будет.

С тем мы и расстались, пожав друг другу руки. Выходя, я поймал его настороженный взгляд. Дверь закрылась.

ГЛАВА 3

ЧЕРТОВСКИ КРАСИВАЯ ЖЕНЩИНА

- Значит, ты, Константин Анатольевич, сразу после армии махнул в милицию?

- Да будет тебе, Иван. Какой я тебе Анатольевич. Вспомни лучше, как с тобой щук таскали...

- Мне больше помнится, как мы у пацанов из соседней школы деньгу сшибали.

- Да, были времена. Мне как-то это и вспоминать неохота. Как мы тогда не сели?.. Жуть берет! Нет, я все забыл окончательно и бесповоротно.

- Тебе удалось? Впрочем, ты недаром получил свою кличку - Ловкач.

- Знаешь, Иван, - остановился вдруг Константин, - давай сразу договоримся по старой дружбе: что было, то умерло. Я имею в виду наши... шалости. Тем более, что при моем участии ничего такого не происходило. А то, что ты и все наши делали без меня - я знать не хочу. Лады?

- Да что это с тобой? - ухмыльнулся я. - Действительно, не было ничего. И что ты так разволновался? Пойдем, пойдем. Я теперь в некотором роде на службе, работать надо.

Мы пришли на место. И сразу пахнуло чем-то отвратительно знакомым; напротив входа, так, чтобы дежурный за стеклом мог постоянно иметь в поле зрения, находился битком набитый обоего пола пьяными бомжами обезьянник, откуда сквозь прутья нас обозревали бессмысленно и хитро.

Проходя мимо, Константин машинально отобрал дубинку у стоящего рядом дежурного и прошелся ею по прутьям, но обитатели вольера так же привычно успели отдернуть пальцы.

Дубинка была возвращена, и мы по свежевымытой с шаткими перилами лестнице прошли на второй этаж. Здесь народу было побольше, в основном младшие чины деловито сновали в жилетах и с автоматами. Меня равнодушно оглядывали, некоторые на ходу спрашивали Костю о новом убийстве, он отмалчивался.

В пустой комнате без таблички на двери было пусто. Сейф, два стола, несколько стульев.

- Ты посиди здесь, - сказал Константин, - а я тебе сейчас материал принесу.

Он приволок три толстые папки и с шумом бросил на стол.

- Вот, изучай. Расписался я, так что ты осторожнее.

- Давай, давай. Надеюсь, тебе есть чем заняться?

- Найдем. Вот тебе ключ, запирайся и работай. Я загляну вечерком, если ты ещё будешь. А понадобится, вот мой телефон, - сказал он и протянул визитку, отпечанную золотыми буквами.

- Красиво работаете, - заметил я, разглядывая визитку, и он довольно хмыкнул.

Константин ушел. Я посмотрел в окно, увидел облупленную глухую кирпичную стену соседнего дома и сел за стол.

Что ж, папки оказались пухлыми и содержательными. Здесь было все, начиная со свидетельств о рождении и кончая свидетельствами о смерти. Были и фотографии убитых (я с интересом сравнил их последние обличья с непорочным эталоном, извлеченным из памяти), заключения специалистов по баллистике и прочие протоколы протокольчики о всех тех деяниях, коими были полны жизни отошедших в небытие моих прежних товарищей. Кто-то сейчас трудился над таким же томиком по делу Геши. И я подивился, - с учетом того, что двое были убиты позавчера, а один вчера утром, - работа была проделана большая и в рекордно короткие сроки. Чувствовалось, что все находится под особым контролем.

Кроме чисто милицейских бумаг, папки содержали полные биографии убитых. Мои бывшие кореша достойно применяли в жизни навыки, которые закладывались в нашем общем детстве. И должен сказать мое имя мелькало очень часто. Правда, в отношении определенного периода.

Потом зазвонил телефон. Я снял трубку.

- Капитан! Это опять я, полковник Сергеев. Что-нибудь нашли интересное?

Я посмотрел на часы. Было три часа. Я сидел уже больше двух часов.

- Пока ещё нет. Но если на что наткнусь, я вас обязательно извещу, полковник.

- Не кипятитесь, капитан. Я не подгоняю, самому любопытно.

- Все нормально, Петр Леонидович.

Когда надо, должен сказать, я быстро отхожу. Как сейчас, например.

- Петр Леонидович! - все же добавил я, - вы лучше меня не отрывайте. Когда понадобится, я с вами сам свяжусь. Все.

Я повесил трубку и сразу же забыл о Сергееве. Меня удивляло, что во мне ничто не отозвалось на всю ту информацию, которую сейчас штудировал. Обычно мой внутренний голос, которому я привык доверять больше, чем самому себе, сразу выдавал решение. Несколько лет, правда, прошло, прежде чем я научился слепо верить в истинность этих, неизвестно откуда выплывающих ответов на поставленные задачи.

Кто-то постучал в дверь. Я пошел открывать.

Я никак не мог понять, что связывало этих убитых мужиков, кроме общего детства и почти одновременной смерти?

Чертовски красивая девушка!..

- Так ты меня впустишь, или будешь держать на пороге?

Оказывается, открывая дверь и мыслями находясь далеко, я тупо разглядывал возникшее передо мной диво. Теперь, собравшись, я окончательно понял, как хороша стоявшая в дверях девушка. Недаром весь второй этаж как-то притих.

У неё были стройные длинные ноги, и светлые волосы спадали мягкой волной на плечи. Глубокий вырез пестренького платьица открывал взорам безупречную грудь. Или почти открывал.

Я поспешно отскочил в сторону, и красавица обворожительно улыбнулась.

Она была высокого роста, что сразу мне понравилось. Я предпочитаю высоких людей. Так или иначе, мне не пришлось изгибаться в три погибели здороваясь с ней, и рукопожатие её было крепким, без жеманства. Я почувствовал, как где-то внутри у меня сладко заныло.

- Иван Михайлович. Можно просто Ваня, - сказал я.

Она бросила на меня странный взгляд, ещё более обаятельная улыбка зародилась в уголках её глаз.

- Тайный агент Министерства безопасности Татьяна Соколова прибыла для дальнейшего прохождения службы, - отрапортовала она.

Вот это да!

- Как я тебе нравлюсь?

- У меня нет слов.

И это была правда. Я все ещё держал её за руку. За эти десять лет она успела расцвести в прелестную женщину.

- Я рада видеть тебя, Иван, - сказала она и осторожно отняла свою ладонь.

Да, вел я себя не лучшим образом.

- Неужели это ты, Таня?

- Как видишь.

- Нет, вижу я нечто другое. Сколько тебе было, когда я отсюда слинял? Лет пятнадцать?

- Пятнадцать.

Я все ещё смотрел на неё и не мог оторвать глаз.

- Неужели это ты, Танька-прилипалка?

- Помнишь все-таки... Я тогда, действительно, бегала за тобой, как сумасшедшая. Помнишь, ты грозил меня отшлепать? А потом эти десять лет! Ну, не будем об этом.

Она обошла меня и направилась к ближайшему столу. Гибко изогнувшись, она уселась на мое место.

- Я часто думала, кем же ты станешь? Знаешь, вообще-то я боялась об этом думать. Как вспомню, чем вы тогда занимались!..

- Удивить, к сожалению (может, и к счастью), тебя не могу. Год служил в армии, потом оттуда - в училище. Через три года попал на несколько месяцев в Чечню. Еще три года служил в Москве. А потом все надоело, написал рапорт, и вот я уже больше двух лет вольная птица, бизнесмен. Причем процветающий. Миллионов пока не заработал, но на жизнь и себе, и друзьям хватает.

- А детей у тебя много?

- Неужели я похож на обремененного семьей патриарха?

- Значит, развелся?

- Откуда ты взяла? - удивился я. - И не был никогда женат. А как обстоят дела на семейном фронте у тебя? Много у тебя детишек?

Она рассмеялась.

- Однако, грубо мы работаем. Послушали бы нас наставники, вот бы влетело. Спешу успокоить, мужчинами я не интересуюсь.

- Не верю! - вдохновенно заверил её я. - Хотя и приятно слышать.

- Почему это тебе приятно?

- Потому что люблю всегда быть первым.

Она окинула меня внимательным взглядом. Улыбнулась.

- А ты и был первым. Всегда.

- Я запомню, - сурово сказал я, и мы одновременно рассмеялись.

- Все же уточним наши роли, - предложила Таня. - Как я поняла, мы с тобой, если не супруги, то давние любовники.

- Что-то вроде этого, - согласился я.

- Теперь решим, где ты будешь жить. У меня здесь двухкомнатная квартира. Отец умер, а мама уехала с Ленкой в Житомир. Помнишь мою сестру? Мужа нашла оттуда, представляешь? Так что, я думаю, смело можно использовать мои хоромы. Или у тебя другие предложения?

- Какие предложения? Правда, наша семейная квартира ещё цела. Сестрички писали, что, прежде чем отбыть, приватизировали её зачем-то. Ключ есть, но я так и не заходил. Не хочу бередить воспоминания.

- Понимаю, - тихо сказала она. - А где ты ночуешь?

- В гостинице.

- Ладно, если обещаешь быть примерным мальчиком, будешь ночевать у меня. Поместимся.

- Обещать я могу, но, честно говоря, ты не очень-то верь мне.

- Ну, раз предупреждаешь, буду начеку.

И мы вновь рассмеялись.

- Надо работать, - заметил я после того, как мы стали серьезными. Работать надо, а в животе пусто. Может, сходим куда?

- Зачем? Ты думаешь, я не знала, что иду к представителю вечно голодного племени. И потом я помню, какой у тебя всегда был аппетит.

И она торжественно извлекла колбасу, сыр, какой-то салат в упаковке, пирожки.

- Пойду разживусь у ребят чайником. Ты вон какой большой, тебе есть надо. А ты ещё больше стал. Какой у тебя рост?

- Сто девяносто два на девяносто два килограмма.

- Ого! У меня сто семьдесять девять на семьдесят два. Ну я пошла.

Отсутствовала она недолго. Пришла, включила чайник в розетку, и мы перекусили.

Потом я закурил сигарету.

- Ты похож на сытого довольного кота, - заметил она.

- Да, - со вздохом согласился я, - сейчас бы бросить все, но надо работать. Привычная атмосфера моей канувшей было в Лету службы. Давай-ка снова накинемся на эти бумажки. Надо сегодня их основательно изучить.

- Слушаюсь, капитан!

- Бывший, бывший...

ГЛАВА 4

В РЕСТОРАНЕ "ЧАЙКА"

В девять часов я, наконец, сдал папки дежурному и позвонил Косте, чтобы сообщить ему об этом факте.

- Все усвоил?

- Усвоил.

- И не отвлекался? - игриво поинтересовался он.

- Ты это о чем? - спросил его я, и телефон сухо и коротко пожелал мне всех благ.

- А теперь, как и подобает влюбленным, закатимся в ресторан. Будем шумно праздновать, - сказал я Тане.

- Очень шумно? - лукаво прищурилась она. - Куда прикажешь идти?

- В самое шикарное и самое злачное место. Ты знаешь что-нибудь подобное?

- Найдем, - улыбнулась она и взяла меня под руку.

Мы прошли мимо притихшего обезьянника, попрощались с дежурным и, наконец, оказались под пасмурным небом этого хмурого вечера.

Я остановил проезжающую "Волгу". Сели. Вертлявый парень с длинными беличьими зубами, повернулся к нам и поинтересовался, куда везти.

- В "Чайку", - сказала Таня.

- О'кей, - согласился парень, вновь свернувшись к рулю.

Мы выехали на набережную. Гранитный парапет нависал над густой маслянистой водой. Пластиковые бутылки (может, поплавки, может, просто мусор), грязные пузыри, какие-то ошметки, ветки - все осталось позади

Ресторан "Чайка" оказался почти что плавучей ярко освещенной коробкой, украшенной лепниной и балкончиками, куда, возможно, выходили по ночам любители свежего воздуха.

Метрдотель приветливо принял мою десятидолларовую бумажку и провел нас к одиноко стоящему столику.

Мы сели. Огромный зал имел стеклянный, сейчас уже темный потолок. Музыка. Шумная "джаз-банда". Во всю веселящийся банкет. Редкие пары лихо отплясывали на площадке для танцев. Наверху, по галереям, словно ласточкины гнезда, тесно лепились открытые ниши, занятые столиками с любителями псевдоуединения.

- Может, туда пойдем? - кивнул я наверх.

Таня неторопливо оглядела галереи и отрицательно покачала головой.

- Нет. Как я понимаю, мы пришли не просто так, а работать. Здесь мы больше на виду, да и сами больше видим.

Я посмотрел на нее. В ресторане с ней произошла очаровательная метаморфоза. Девчонка, которую я почти стал узнавать в ней, надежно спряталась. Дивная женщина сидела рядом со мной. Холодная, неприступная, она сияла умопомрачительной... не красотой даже, а неыслимым шармом. В общем, взгляды большинства посетителей были устремлены на нее. Обстановка, что ли, играла роль. Во всяком случае, в сером отделении милиции она не казалась такой... царицей. Здесь же, в свете ярких огней она просто ослепляла. Все, что угадывалось под шелком платья, вызывало у глазеющих их на неё мужчин дрожь.

- Ну, и как я тебе? - вдруг спросила она, и я подумал, что сам скоро задрожу.

- Прекрасно, - небрежно бросил я, и она вновь улыбнулась.

Юркий официант в бабочке шустро возник из-за колонны.

- Что будем заказывать?

- Не знаю, что вы будете заказывать, - парировал я, - а нам закажет дама.

Таня углубилась в меню. Слушая нас и быстро записывая заказ, официант успел пару раз отлучиться.

- Это тебе пока, парень, за скорость, - сказал я, сунув и ему десять долларов.

Официанта сдуло. Вероятно, нашим заказом.

- Давай подытожим, - предложил я. - Сообразим, что полезного можно извлечь из информации, которая чуть не засушила только что наши мозги.

- Мы узнали подробности жизни трех наших бывших друзей.

- Это что-то нам дает?

- Да, дает, хотя я чувствую: что-то не сходится. Всех убили из одного и того же оружия. И почерк один.

- Что ты имеешь в виду? - спросил я.

- Стрелял профессионал. Он даже контрольного выстрела не делает. Это говорит об опыте и самоуверенности. Надо выяснить, кто из специалистов этого рода мог за последнее время приехать сюда. А ещё надо выяснить, зачем профессионалу такого класса связываться с убийствами в общем-то мелких жуликов.

- Хорошо мыслишь. Но какой можно сделать вывод?

- Единственное, что сразу замечаешь и что связывает всех убитых и нас, в том числе, - общее детство.

- Молодец! Не знаю, что мы будем с этим делать, но это уже кое-что. Думаю, полковник Сергеев, твой шеф, потому и поручил нам это дело. Так сказать, наиболее осведомленным.

Официант подлетел с закуской, графинчиком водки для меня и коктейлем для Тани.

Я налил себе рюмку и выпил. Таня пригубила свой коктейль. Она жевала листик салата. Я поднял на неё глаза и вновь подивился её грации и дивному оттенку волос.

- О чем ты думаешь? - вдруг сказала она.

- Почему ты спросила?

- Ты так... смотрел на меня.

- Я думал, почему такая эффектная женщина, как ты, пошла служить в нашу контору? Тебе же светила прямая дорога на подиум. Стала бы манекенщицей, потом миллионершей. Или лавры Мата Хари пленили? Не похоже.

- Так тебе все и расскажи. Будто не знаешь старую истину, что не мы выбираем судьбу, она нас.

- Ко мне это не относится. Я сам решил бросить службу.

- Ой ли? А чем ты в настоящее время занимаешься? Не той ли самой оперативной работой?

Шустрый официант принес нам горячее. Мы принялись за еду, тем самым прекратив ставший неожиданно неприятным для меня разговор.

Я ел и думал: почему неприятный? Это правда, что неприятный, но почему становится так мерзко на душе, когда вспоминаю свои подвиги?

- Что с тобой? - тихо спросила Таня.

- Ничего. Вспомнилось прошлое.

- А знаешь, о чем я сейчас вспоминала?

- Нет.

Она улыбалась. Взгляд её затуманился, я вновь увижел в ней ту маленькую девочку, которую я так хорошо помнил.

- Я вспоминала, как мы все плыли на тот берег Волги, а потом я выбилась из сил и ты один тащил меня обратно.

- Надо же! Не помню.

- А я помню. И помню, как эти интернатские мерзавцы затащили меня за сарай на стройке и хотели изнасиловать. А ты вдруг один ворвался, как вихрь, и задал им такого жару, что эти гады бежали без оглядки. Их было человек пять, и некоторые старше тебя. Да, я помню, - мечтательно прищурилась она, - ты был страшен и великолепен. Кому-то руку сломал, челюсть...

- Думаешь, только из-за тебя? У них главарем был парень по кличке Крокодил. Помнишь, нижняя челюсть у него была, как утюг.

Он ещё потом как-то страшно погиб, а тогда все грозился поймать меня и задать трепку. А ты просто случайно там оказалась.

- Нет, из-за меня, - не согласилась Таня. - Они от школы выслеживали меня. Мне ведь ближе всего до дома через стройку. Они и устроили засаду.

Я рассмеялся.

- Помню у меня был перебит локоть и ещё в ухе стреляло. Кто-то здорово заехал мне тогда по уху. Но больше Крокодил не лез. Только грозился.

- Ты хочешь сказать, что не думал меня спасать? Ни за что не поверю, улыбнулась она.

- Думай, как хочешь, но чтобы я! - да ещё из-за девчонки! - полез бы тогда в драку?! Невозможно.

- Перестань кокетничать. Ты меня спасал. Я точно знаю.

Вокруг становилось все более оживленно. Столики постепенно заполнялись. Музыка звучала громче и громче. Я был рад быть здесь с Таней.

- Давай все-таки решим, что нам делать дальше, - сказала Таня и отпила из своего стакана коктейльной смеси.

Я налил себе ещё водки, выпил, неторопливо вытащил сигарету и закурил.

- Давай, - согласился я. - Будем пока разрабатывать версию о наших друзьях-приятелях. Итак, не считая тебя - ты крутилась где-то на несерьезной периферии и была очень надоедлива, кстати, - было нас восемь человек, включая твоего покорного слугу. Позавчера убиты Сергей Костомаров по прозвищу Костолом и Валерка Мишин, наш Колобок. Вчера кончили Селеверстова Петра по кличке Профессор. Сегодня - Нюхача Гешу, фамилия Вершков. Биографии этих усопших мы с тобой сегодня досконально изучили. Остаются: Чингиз, Лом и Ловкач, то бишь Костя Кашеваров, капитан милиции.

Я взял вилку и поймал соленый грибок, едва не ускользнувший. Пока я жевал, молчала и Таня. Потом сказала:

- Лома я помню. Его звали Олег, фамилия, кажется, Никодимов. А вот Чингиз?.. Что-то азиатское, но помню с трудом. Нет, не помню

- Да, это был редкий гость. Редкий, но меткий. Он жил на окраине и приезжал только на дело. Его звали Марат Карамазов.

- Ох! Ну и жизнь у вас была! Меня до сих пор дрожь пробирает, - она зябко передернула округлыми плечиками.

И тут она спросила:

- Я так никогда и не понимала, что это за брат у тебя был? То ли близнец, то ли двойник?.. Помню все шушукались насчет Лютого. Все было так таинственно.

- Честно говоря, я знаю не больше тебя. Сам я этого мнимого брата никогда не видел. Знаю, что впервые о нем сообщил Чингиз. Будто бы Лютый встретился с ним в случайной драке, чем-то они понравились друг другу, вот он и притащил его участвовать в делах нашей шайки малолетних разбойников. А потом пошло-поехало. Массовый психоз. Думаю, я один вменяемым остался. Во всяком случае, никакого Лютого я никогда не видел. Поэтому и запретил тогда всякие разговоры на эту тему.

Я затянулся сигаретой и медленно выпустил дым из ноздерй.

- Давай ещё напоследок повторим то, что мы знаем. Значит, Костолом, Колобок, Профессор и Нюхач... Все убиты практически один за другим. И оружие одно и то же - пистолет "беретта" с глушителем, найденный возле трупа Геши, то есть Нюхача. И знаешь, что самое странное в этом деле?

- Скажи.

- Самое странное, что убрал наших бывших корефанов классный спец. Это я сужу по качеству работы. Исходя из этого, признаюсь: не понимаю, что могло связать наших знакомцев, мелкоту, со столь крутой фигурой? Ведь, судя по всему, у них ни оборота не было, ни капитала, ни авторитета в определенных кругах. Петя-Профессор вообще сутенерством занимался. Снял квартиру и поселил двух девчонок. Это то, что мы знаем из материалов дела. Но все равно серьезный человек - я имею в виду настоящего дельца, - не опустится до связи с ребятами уровня наших приятелей.

Я заметил, что у неё опустел стакан. Подняв руку, я подозвал нашего шустрого официанта и попросил принести бутылку шампанского и что-нибудь на десерт.

- Ты давно приехала сюда? - спросил я Таню, когда принесли вино, конфеты, какие-то пирожные, большую шоколадку и даже мороженое в придачу.

- Да нет, месяца три, - она медленно стала есть мороженое. Пригубила шампанское. Вскинула ресницы. - Сунули сначала в информационный отдел. Бумажки сортировать. А тут вдруг сам полковник Сергеев вызывает. И вот я здесь, с тобой. Ато совсем заск чала.

- Надо же! - покрутил я головой. - Кто-то ещё сохранил энтузиазм.

- А что! - вспыхнула она, и сердитый румянец сделал ещё более очоаровательным её личико. - А что! Я изучила все данные о местных группировках, знаю в лицо каждого из этих мафиози. Кстати, вон там, слева у стены, нет, ближе к колонне... Не смотри так откровенно. Видишь компанию и того высокого, жирного. Это Ленчик. Леонид Бурлаков, местный городской авторитет. А вон там, справа, с двумя девушками и двумя мордоворотами сидит Семенов Юрий Леонидович. Он же Семен. Этот вообще крутой мужик. Неизвестно зачем приехал две недели назад из Казани. Мы уже туда, в Казань, запрос делали, но и там ничего не знают. Только строим предположения, в чем могут состоять интересы Казани в нашем городе?

- Интересно, - я постарался запомнить обоих. Хотя очень скоро события повернули так, что специально запоминать их не стало нужды. И надо сказать, в общих чертах план расследования стал смутно прорисовываться в голове уже тогда. Но очень смутно. А сейчас мы сидели, как два голубка, и я изо всех сил курлыкал, или гугукал - уж точно не знаю, как называется то, что издает голубь, распуская хвост перед своей голубкой.

В общем, старался.

Глава 5

НЕУЖЕЛИ НАДО БИТЬ ТАК ЖЕСТОКО?

- А почему ты меня не пригласишь потанцевать? - неожиданно спросила она, и я отодвинул её стул, помогая встать.

В затененном для танцев углу двигались несколько пар, но когда Таня положила мне руки на плечи, остались только мы одни.

Все же я с удовольствием отметил, что несмотря на сумерки, царившие в круге, взгляды всех (конечно, всех!) мужиков в зале были устремлены на мою прелестную партнершу.

Потом она прижалась ко мне, и на мгновение я ощутил её всю, но тут музыка прервалась, дав передышку музыкантам.

Я увлек её к столику, галантно отодвинул стул, усадил, как величайшую драгоценность и, наконец, с чувством глубокого удовлетворения сел сам.

Перед ней был пустой бокал, и я поспешил наполнить его шампанским. Себе я налил остатки водки из графина. Предпочитаю водку. Конечно, я в своей жизни пил все что угодно, начиная от одеколона и кончая всей этой заморской дрянью, но водка все же лучше.

Неожиданно оркестр вновь разбил тишину, заполненную шелестом голосов и тихим звоном стекла.

- Можно пригласить вашу даму на танец? - услышал я чей-то жирный самодовольный голос. Но, увидев потемневшие глаза Тани, тут же небрежно ответил:

- Дама устала.

- Один танец. Ничего с ней не случится.

Добродушное хамство заставило меня начать ритуальную игру: сделав недоуменное лицо (нижняя губа презрительно оттопырена, глаза едва смотрят от скуки и того же презрения), я медленно поднял взгляд на этого... Надо же, Ленчик! Леонид Бурлаков, которого только что заочно представила мне Таня.

Он стоял распаренный, красный, как ветчина, откровенно толстомясый. Рукава пиджака трескались от вбитых в них верхних окороков. Но окончательно добили меня его белесые торчащие брови.

- Ты онемел, мужик? Давай, роди слово, а то твоя телка уйдет без твоего согласия.

Я молчал, потому что Ленчик стал вдруг раздуваться, расти, наполнив собой весь зал, весь этот гнусный мир, где сейчас везде правят Ленчики. По сравнению с ним ресторан казался игрушечной коробочкой, Волга - дохлым ручейком, деревья доходили ему до колен. Огромный, победоносно пахнущий потом и вином, с бессмысленно ревущим голосом, с прокисшими от простоты мироустройства мозгами, он мгновенно довел меня до безумия. Ненавижу! Я не знал, что заставляет подобных ему постоянно следовать по тропам моей жизни.

- А ну проваливай, ублюдок! - произнес я.

Морда Ленчика перекосилась ухмылкой.

- Давно бы так, лягаш вонючий! Думаешь, я не знаю, какого черта вы тут расселись? А это, значит, твоя мусорная подстилка?

Тон его голоса стал ниже, стал угрожающим. Он схватил меня двумя пальцами за отворот пиджака и чуть потянул.

- А ну вставай, лягаш. Или штаны замочил, боишься встать перед своей сучкой?

Краем глаза я заметил, что все смотрят на нас. Взгляды были разные, как всегда: кто-то смотрел с интересом в ожидании зрелища, кто-то с тайным или явным испугом, кто-то скучающе поднимался, чтобы на время удалиться все это было последнее из того внешнего, что я ещё смог воспринять.

Тут время замедлило бег. Я поднялся - Ленчик отводил правый окорок для удара - и, схватив два его пальца - указательный и большой, завернул вверх. Они сломались с громким хрустом, доставившим мне наслаждение. От боли и неожиданности у Ленчика подогнулись колени. Я помог направлению движения его тяжеленного тела, потянув держащиеся на одних связках персты покорителя жизни вниз. Когда он почти упал, я поднял его страшным ударом колена в подбородок.

Ленчик, словно дорожный каток сквозь полосу молодых лесонасаждений, пролетел через зал, сминая столики и обреченное веселье вечера.

Я жотел продолжения драки. Мне было мало столь короткой стычки. Я поймал испуганный взгляд Тани.

Но мне было мало!

Что-то надломилось... Не знаю. Наша бесполезная теперь конспирация, раскрытая так скоро. Поганый мир, населенный предателями-друзьями и ублюдками-врагами. Не знаю.

Я хотел продолжения драки.

Я медленно обвел взглядом зал. Народ таял, словно под лучом гиперболоида. Прятали глаза. Мелькнула мысль о чем-то диком, что творится здесь сейчас. Стук собственного сердца. Милое, снисходительно улыбающееся лицо... И ещё один Ленчик, пообтесанный официальным признанием новой России и общением с кутюрье: Семенов Юрий Леонидович.

Я уже шел к нему. Мне нужно было... Вечер, начавшийся так красиво, так нежно... все в дерьме!..

Два широких молодца встали мне навстречу. Охранные овчарки при боссе. Я шел быстро и встретился с ними недалеко от столика хозяина. Первого громилу я коротко без замаха лягнул ногой в печень и едва успел нырнуть под свистящий кулак второго пса.

Он повалился на меня, и в ту же секунду я снизу вверх ударил его головой в подбородок. Разбил себе голову. Не сильно, видно, рассек кожу. Зато - нет ни противника, ни его челюсти. Челюсть ему будут собирать из осколков.

- Иван! - услышал я крик Тани. Оглянулся. Первый, тот кого я вырубил ударом в печень, сидя на полу в трех метрах, пытался навести на меня ствол.

Я успел быстрее, и моя нога вмялась в то, что за мгновение перед этим было лицом, хотя можно ещё поспорить, что у него имелось на этом месте.

Все произошло в считанные секунды. В зале стояла оглушительная тишина. Вскрикнула женщина. Я подобрал пистолет. Глаза Семенова Юрия Леонидовича смотрели на меня с застышего, словно маска мумии, лица.

- Все, все, мразь! - убежденно сказал я. - Всех вас надо давить как клопов.

Я подошел к нему. Он смотрел мне в глаза ничего не выражающим взглядом, не думая сопротивляться. Это было нечестно. Я смял его лицо в горсть, приподнял и ударил рукояткой пистолета выше уха. Пусть отдыхает.

Таня завороженно смотрела на меня. Я поднял упавший стул. Оглянулся. Подозвал официанта. Тот подлетел, смотря куда-то вниз. На пистолет в моей руке. Боялся. Я сунул пистолет в пустующую с утра кобуру. Непослушными пальцами извлек сотенную купюру из бумажника.

- Хватит?

Официант кивнул и исчез.

Мы с Таней вышли из ресторана. Где-то вдалеке верещала милицейская сирена. Шли по набережной. Волга, рассекаемая длинными огнями, сыро темнела рядом. Ночь была сухая, ясная, нарядная. Проехал троллейбус.

- Неужели надо было бить так жестоко? - тихо спросила Таня.

- Конечно. Или ты ожидала, что я позволю оскорбить тебя?

- Можно было бы как-то... мягче.

- Ты меня знала и раньше, разве я могу быть мягким?

- Можешь. Я знаю.

- Ну, ну...

Наши шаги озвучивал асфальт. Проехала легковая машина, замедлила ход возле нас, надеясь получить пассажиров. Я собирал в кучу разбредающиеся мысли. Разочарованная легковушка сорвалась с места и умчалась вдаль.

- Всю жизнь я имею дело с такими людьми, как Ленчик и этот Семенов. Они привыкли давить силой. Для них нет ничего святого. Даже близких своих они потребляют, как свою жратву, шмотки, дома, яхты, машины. Это объяснимо. Если не перестроиться - их сметут конкуренты. Бизнес - любой бизнес - не терпит сантиментов. Побеждает всегда сила, а сила - это отсутствие привязанности, доброты и прочей для них ерунды. Если такие ублюдки почувствуют, что они сильнее, то тебя не спасут ни воля, ни положение, ни оружие.

Она посмотрела на меня. Хотела что-то сказать. Вздохнула.

- Нас ведь сразу заложили, - добавил я. - Не успели нам поручить это дело, как какой-то Ленчик уже в курсе. Теперь придется на ходу перестраиваться. Надо все тщательно обсудить.

- Да, - вновь вздохнула она. - Видимо, я слишком долго сидела по кабинетам и забыла об этом сброде.

- Вот-вот. Надо просто понять, что как уголовники не считают нас, фраеров, за людей, так и вся эта накипь - не совсем люди. И уважение среди этих подонков можно завоевать только силой.

- Скорее всего ты прав.

- Конечно, прав. А теперь поедем к тебе.

- Тут рядом, зачем нам ехать? Лучше пройдемся.

- Давай, - согласился я.

Мы вскоре свернули от набережной в переулок, потом влево и вверх, по маленькой кривой улице, заляпанной там и сям бледной и какой-то кривой луной. И запахи! Запахи - это последнее, что уходит из нашей памяти. А впрочем, их забыть все равно невозможно. Сырой, кислый запах нищеты мгновенно восстал, чтобы затянуть, как в трясину, в дни моего проклятого детства. Высокие голые фасады узких домов, ещё более мрачные из-за редких фонарей и почти везде темных окон, словно наклонялись с обеих сторон, как бы сходясь верхушками, а там, где темные тучи, нависая, затушевывали синеющее небо, срастались совсем. У подъездов шныряла мелкая живность (конечно, крысы), орали коты и одинокие вороны...

Мы пошли дальше, свернули в переулок, и хотя мне казалось, что мерзкая улица, по которой мы только что поднимались, была пределом мрачности, грязи, тесноты, проход этот, рядом с темной, не огороженной траншеей, выражал ещё худший упадок.

Я узнавал, я все узнавал. Мои сестрички первые годы регулярно снабжали меня информацией в письмах, потом вышли замуж, потеряв интерес ко всему внешнему, не имеющему отношения к их собственным семьям. И все равно, будто не было этих взрослых лет, не было моего нынешнего относительного благополучия; я стал мальчишкой, подростком, беспощадным ночным охотником на более слабых. Я отнимал чью-то мелочь и лихорадочно обчищал пьяных, надеясь отыскать остатки получки. А парень, которого потом в армии дембеля сожгли в сопле истребителя, здоровался со мной каждое утро, потому что жил напротив, и в школу нам было по дороге. А вечно умный очкарик из параллельного класса, которого я ненавидел за усидчивую гордыню и пятерки по всякой там физике-математике, успел показать относительность всех жизненных достижений, сойдя с ума, когда его бросила жена. И сухонькие супруги из квартиры первого этажа, дочь которых, соблазнившись заработком, гниет где-то в арабской Африке в публичном притоне, и об этом сообщила моим сестрам её подруга-одноклассница, чудом сбежавшая из этого полового ада. Вспомнился мне и Марат Карамазов по прозвищу Чингиз, веселые татарские глаза его смеялись, когда однажды в головокружительной схватке ему удалось одним ударом бритвы отхватить пальцы тому длинному вечно пристающему интернатскому, с которым потом мы неплохо дружили. И все мы тогда ходили с собачьими кличками, потому что собачья жизнь делала и человека животным. Я, например, назывался Оборотнем, потому что мог иногда казаться добрым мальчиком.

Наш завуч, Михаил Григорьевич, был единственным, кто, кажется, видел меня насквозь, хотя я особенно старательно юлил перед ним. Но однажды кто-то подкараулил его темным зимним вечером в его же темном подъезде и с размаху приложил тяжелый кирпич к его большому, вечно шмыгающему носу, заодно выбив и глаз. Михаил Григорьевич, отлежав полгода в больнице с какими-то осложнениями, тихо вышел, минуя школу, на пенсию по инвалидности. Что-то этот кто-то ему повредил.

И было ещё одно воспоминание, не дававшее мне покоя все эти годы. Однажды, разговорившись со старым речником, давно уже счастливо научившимся растягивать годы тихой рыбалкой, услышал о крысином короле и, загоревшись идеей, уже через несколько дней начал великий эксперимент. Мы отлавливали крыс всеми доступными средствами и, так как средств было достаточно, очень скоро несколько сот штук были сброшены в громадный отсек трюма ржавеющего на корабельной свалке сухогруза.

Этот отсек, метров пяти в поперечнике, сначала являл собой шевелящееся серое дно, но потом мерзких тварей стало меньше. С каждым днем количество их стремительно убывало и скоро осталось десятка два свирепых бойцов: злых, проворных и упитанных - жрали они друг друга весьма споро.

Мы ждали, и интерес перерос в подлинную страсть. Это было получше футбола: каждый имел своего фаворита, и каждый огорчался, не найдя своего любимца в очередное посещение.

И когда осталось два страшных гладких зверя, мы едва ночные дежурства не стали устраивать. Ставки росли, но ожидание длилось пару дней, а сама битва - долю секунды.

Мы пометили наших бойцов краской. И вот однажды крыса с белой меткой направилась к крысе с красной меткой.

Тот, что с красной отметиной, прыгнул, оказался на спине противника, мгновенно укусил его и тут же отскочил в сторону.

Он не стал жрать свою последнюю жертву, а как-то очень разумно посмотрел на нас, свисающих с края бункера. Те, кто выиграл пари, кинулись вниз к фавориту и в восторге тискали все понимающего гладиатора, тут же ставшего есть с рук.

Мы, крысята, смогли оценить крысиную доблесть.

С тех пор наш Рембо приносил немалый доход, когда, сломив недоверчивое сопротивление команды очередного сухогруза, мы вечерком выпускали его в трюм, а поутру становились свидетелями массового бегства крыс с судна. Наш Рембо не щадил своих соплеменников; он был грозен, могуч и великолепен. Он был сверхкрысой. И мы его очень ценили и щедро кормили.

Крысы всегда понимают крыс.

И все это страшное, мерзкое, что я старался забыть все последние годы и во что постоянно окунался на службе по самые уши, что заставило меня уволиться из ФСБ, все всплыло, задышало давним смрадом и болью...

- Что с тобой? - голос Тани вывел меня из задумчивости. Я почувствовал, как напрягаюсь, невольно ускоряя шаг. Опомнившись, я пробурчал:

- Все нормально, неприятные воспоминания.

- Это из-за драки?

- Частично.

- А мы уже пришли, - сказала она. - Узнаешь?

И я узнал.

ГЛАВА 6

МЫ НАЧИНАЕМ СХОДИТЬ С УМА

День измотал меня, а ночь, так своеобразно отпразднованная в ресторане, довершила разгром моих сил; я покорно кивал, подчиняясь указаниям Тани (ванная, полотенце, мыло, зубная паста, туалет, моя постель), что-то делал, умывался и...

Разбудил меня стук в дверь комнаты.

- Да?

В комнату заглянуло обрамленное взлохмаченными кудрями веселое личико Тани, и, в свежих утренних чертах её, я все более узнавал прежнюю дворовую девчонку.

- Ты долго будешь спать, соня? Я кофе приготовила. Вставай, живо!

- Ах кофе!.. Я тебя сейчас!.. - грозно сказал я.

Она засмеялась и исчезла.

Я встал, натянул брюки и пошел умываться в ванную.

Когда уже выходил, едва не столкнулся с Таней.

- Какой же ты... огромный! - сказала она, оглядывая мой жилистый торс. Улыбка сползала с её губ.

- Боже мой! Что же это с тобой сделали!..

- Что ты! - бодро сказал я. - Шрамы украшают мужчину. Мне ещё везло. Все эти отметины от касательных ранений.

Ее пальцы скользили по моей коже.

- Боже мой! А это?..

- Это минометный осколок. Больше было испуга да потерянной крови. А здесь пуля навылет. А это меня кинжалом полоснул "дух".

- Дух?

- Мы так чеченцев по традиции называли. У меня тогда кончились патроны, а этот сын гор захотел равного - в его понимании! - боя. Здесь он меня и полоснул. Чуть бы выше, мог бы сонную артерию задеть.

Я вдруг ясно, словно это было вчера, вспомнил ночь, южную луну, залившую жидким серебром арену той горной поляны, по которой стремительно метались наши хищные тени; и острый блеск его стали... и странный мокрый холодок в загривке после его молниеносного замаха, и мой отчаянный бросок, звершившийся победой!

- Что с тобой? - голос Тани возвращает меня в наше веселое утро, и призрак с неохотой отступает.

- Ничего, Танюха-приставуха, - отвечаю я.

- Уф-ф! - облегченно вздыхает она. - Ну и лицо у тебя было... Такое лицо!..

- Одевайся и живо завтракать! Кофе стынет.

Мне приятно. У меня хорошее настроение. Мною давно уже не командовали, а так, как сейчас, вообще никогда. И новизна ощущений доставляет удовольствие. "Та-ня-я-я! - мысленно протянул я. - Та-ня-я-я!.."

Она быстро поставила передо мной чашку, масленку с маслом, булочки, сыр. Я снизу вверх посмотрел на нее. Она улыбнулась и вдруг быстро и сильно прижала мою голову к груди.

- Ванечка! - тут же отпустила и уже сидела напротив, отпивая из своей чашки.

- Утро красит нежным светом!.. - продекламировал я.

- Что это ты вспомнил? - спросила она. - Настроение хорошее?

Меня поразило, как точно она угадала.

- Пей, пей! - сказала она, отчего-то очень довольная. - Пей, кофе, наверное, совсем остыл.

Телефон на столике справа от неё зазвенел неожиданно и тревожно. Она сняла трубку. Лицо её изменилось. Она прикрыла микрофон рукой и удивленно сказала:

- Тебя. Голос какой-то странный.

Я взял трубку.

- Это ты, Фролов? - спросил высокий электронно модулируемый голос. Молчишь? Значит, ты.

- Тогда слушай, супермен недорезанный, - продолжил машинно-нечеловеческий голос. - Если ты сегодня же не слиняешь из города, мы тебе пятки поджарим и фитиль вставим...

По мере нарастания степени угроз, голос все более повышался, раскаты его стихали, уходя за порог слышимости. Таня внимательно и настороженно следила за моим лицом.

- Ты слышишь меня, мертвец ходячий? Уши не заложило?

- Кто говорит?

- А тебе не все равно, трупоед вонючий? Повторить, или ты уже понял? Если сегодня не уберешься, мы сначала твою бабу заберем. И ей понравится, можешь быть спокоен. А потом и тебя чпокнем. Уловил, гад?

Я положил трубку и позвонил на телефонную станцию. Нежный голосок равнодушно сообщил, что справок не дают.

Я положил трубку, и телефон зазвонил вновь. Тот же голос:

- Фролов! Нас разъединили...

Я нажал на рычаг и положил трубку рядом.

- Далеко отсюда продаются телефоны с определителями номеров?

- Да нет, - ответила она и спросила. - Ты хочешь здесь поставить?

- Надо бы.

Я вспомнил, что уже сутки молчит мой сотовый телефон. Поколебавшись, все же набрал номер своего генерального директора. Я, правда, строго наказал не беспокоить меня эти дни, но контраст с обычным ежеминутным трезвоном и молчанием последних суток безотчетно тревожил.

- Привет, Илья! - поздоровался я со своим замом, шустрым, бойким и вечно веселым отставным майором. Естественно, у нас работали только офицеры. Бывшие, конечно. Хотя последнее, спорно, тут полковник Сергеев прав, потому что офицером остаются до гробовой доски. Этого не отнимешь у нас. Я не хочу сказать, что гражданские хуже, мне достаточно это просто знать. Во всяком случае, даже врагов я предпочитаю в погонах, потому и ненавижу всякую подросшую за последнее время плесень, не знакомую с иной дисциплиной, кроме как дисциплиной своих животных страстей...

- Извини, Илья, отвлекся. Повтори, что ты там насчет Израиля?

- Я говорю, - вновь затараторил Илья, - что Израиль прислал нам предложение участвовать в международном смотре-соревновании среди охранных фирм. Можно сделать заявку на участие до десяти человек.

- Сколько это нам будет стоить?

- За участие каждого человека надо выложить сорок тысяч долларов. Сколько пошлем? Все равно надо послать.

- Давай человек пять-шесть, не больше, - сказал я. - Больше ничего нового нет?

- Ничего. А у вас там как?

- Тоже неплохо. Вопрос, как мне кажется, решен положительно. Надо кое-что отработать. Ты меня сам не тревожь. Только если что возникнет экстраординарное. Я буду с тобой сам связываться. И этот мой номер никому не давай.

- Почему?

- Мне тут работу подкинули, так я не хочу, чтобы в самый нужный момент кто-нибудь трезвонил. Может случиться казус. Ну, ты меня понимаешь.

- О, кей, босс. Тревожить не будем.

- Тогда все. Делай, как договорились. И больше шести человек не посылай. А лучше пять. Подбери там кадры типа Валеры Кинкажу. Пусть наши жару поддадут. Ладно, все. Давай.

Я отключился. Таня сидела напротив и, подперев кулачком подбородок, слушала мои руководящие указания.

- А ты начальник. Я как-то тебя ещё не знаю с этой стороны. Хотя я тебя вообще ещё совсем не знаю.

Она вздохнула, встала и подошла к холодильнику.

- Мед будешь? У меня мед есть.

Она вернулась и поставила плоскую банку с медом на стол. Я взял её за руки и притянул к себе так близко, что ощутил запах её кожи. Она обняла меня за шею и тут же моих губ коснулись её губки: они были влажные и теплые. Почувствовал я и её язычок, словно приветствие после долгой-долгой разлуки.

- Ох! - протяжно вздохнула она, когда наш поцелуй закончился и мы смогли оторваться друг от друга. - Мы начинаем сходить с ума. А утром это чревато... Ты же знаешь, как у нас говорят: утром сто грамм - весь день свободен. А мы друг для друга и на поллитра потянем.

- Уж никак не меньше, - ухмыльнулся я. - Быстро опьянеем.

Она вновь села напротив меня.

- Полковник Сергеев словно бы знал, кому давать задание, - Таня рассмеялась своим смехом с хрипотцой.

- Да уж, - согласился я.

- Поэтому мы должны как можно дольше сохранять трезвость, рассудительно проговорила она. - Давай-ка завтракать.

Мы позавтракали.

- Какие планы? - спросил я, когда она уже стала относить чашки в мойку.

- Планы? Ты у нас старший. Тебе и планы составлять. А я пока быстренько отчет сочиню о нашем вчерашнем бурном начале боевой и трудовой деятельности.

- Хорошо. Я пока схожу куплю телефон, - я кивнул на лежавшую у аппарата трубку. - Когда приду, мы сообразим, что делать.

Подумав, я все же положил трубку на рычаг. Тут же раздался звонок. Я поднял трубку к уху.

- Иван! Ало! Таня, это ты?

- Иван, - отозвался я, узнав голос Кости Кашеварова. - Как ты узнал, что я здесь?

Я словно бы увидел, как Ловкач ухмыляется.

- Ты нас, провинциалов, низко ценишь. Да, конечно, мы не Москва, отнюдь. Что делается в одном конце города, аукается в другом.

- Понятно, - сказал я, - объяснение принимаются.

- Один-ноль, - сказал Костя. - Я чего звоню. Тут с утра жалобы на тебя посыпались. Вчера ресторан разгромил, кучу костей переломал и одного важного командировочного обидел.

- И ещё обижу.

- Да я и не сомневаюсь, - отозвалась трубка знакомым Костиным смешком, - главное, чтобы ты оставался, по возможности, в рамках.

- В чьих рамках? - буркнул я. - События покажут...

И события показали. И быстрее, чем я думал.

ГЛАВА 7

ПОХИЩЕНИЕ

Я спускался по бетонному монолиту подъездной лестницы, думая о том, что "хрущевки", на которые так боялись истратить лишнего материала, из-за отсутствия звукоизоляции являют собой голый строительный скелет; я словно спускался по гулким каменным костям.

Вышел из-под козырька подъезда прямо под жидковатый пока поток солнечных лучей, обещавших на весь последующий день безоблачный зной; память живо напомнила вкус и запах подобных утренних часов, и тут же сработало внутреннее, редко ошибающееся бюро прогнозов: да, весь день будет жара. Я в нерешительности отступил под козырек, обдумывая, где может быть нужный мне магазин. Я почему-то не спросил у Тани и сейчас лишь позвякивал в кармане запасными ключами, врученными мне, дабы облегчить доступ...

В этот момент - все происходило очень быстро, и за моим нерешительным шагом назад в тень под бетонный кохырек подъезда прошло мгновение - что-то с грохотом и пыльным взрывом ухнуло об асфальт передо мной. Еще секунду я тупо разглядывал обломки кирпичного блока, усыпавшего асфальт щебнем, пока не догадался - метили в меня.

Тут уж мечтательная рассеянность, возможно, все ещё пахнувшая Таниным поцелуем, сменилась привычным калейдоскопом быстро сменяющихся картинок: перила, различных оттенков двери, Танина дверь, лестница на чердак, открытый люк. Добежал!

Я вылез в пропыленный грязный чердак. Через несколько окошек продавливались густые столбы света с пыльными протуберанцами внутри. Одно окно распахнуто.

Я вытащил пистолет. Где-то загремела жесть. Стихла. В раме открытого окна торчал гвоздь. Чуть не напоролся.

Вывалившись на теплый рубероид крыши, я скользнул за ближайшую вентиляционную будку. Краем глаза успел заметить движение метрах в двадцати за такой же будкой. Тихо.

Я побежал что было духу, надеясь лишь на скорость. Успел. Позеленевшее от страха лицо. Вытаращенные от ужаса глаза пацана. Совсем ребенок. Я убрал пистолет от его носа.

- Кто ещё с тобой? - одновременно я прислушивался. Вроде никого. Говори, кто тебя послал? Живо!

Пацан ошалело мотал головой. Я встряхнул его левой рукой, хотел шлепнуть по щеке, чтобы пришел в себя, но заметил крупицу разума в глазах и передумал.

- Вы Оборотень?

Признаюсь, ожидал чего угодно, но не такого вопроса. И не из этих уст. Впрочем, мальчик был из ранних, если судить по его делам.

- Кто тебя послал? - сурово спросил я, разглядывая малолетнего киллера.

Светлые, выгоревшие волосы, круглое лицо, немного курносый нос, голубые глаза - обычный паренек, каких много, и каким я был лет пятнадцать тому.

- Вы Фролов?! Иван?!. Оборотень?!.

Пацан оправлялся на глазах. Рассматривая меня во все свои "синие брызги", он вдруг насупился и сел прямо на рубероид:

- Откуда мне было знать? Он сказал, что надо фраера одного пришить. Я же не думал...

Паренек, по всей видимости, откуда-то хорошо меня знал. И кто-то, не называя меня, отправил его на дело.

- Я же не знал, - повторил пацан.

Было в нем что-то такое... не есенинское, конечно. Не знаю, может, мой приезд сюда после десятилетнего отсутствия?.. Может, встреча с Таней?... Не хватало мне ещё заниматься самоанализом!

- Откуда ты меня знаешь?

Он вскинул на меня ещё не успевшие выцвести небесные глаза:

- Так я же Лещев! Мать мне о вас рассказывала. У нас и фотокарточка ваша есть.

- Ну и что? - сказал я. Что-то, однако, брезжило в сознании...

- Как же. Мне мать говорила...

- Как зовут твою маму?

- Елена Олеговна. Лещева.

Я вспомнил. Ну конечно, я вспомнил. Ленка Лещева! Лещиха. Не вытравляемый эпизод моей юности, о котором тоже мечтал забыть.

Куда там, забыть!

Я сел рядом с пацаном. Яркие солнечные лучи, так нагревшие рубероид крыши, становились все жарче. Я вновь оказался в подвале среди верных соратников моего детского невежества и сурово ерничая, обращался к Лещихе, конопатой, полной девице, имевшей совсем взрослые формы и наглость втрескаться в меня до идиотизма. Я публично требовал доказательств её великой любви, и она соглашалась... Как любой вожак я тоже зависел от своих волков, потому и требовал от Лещихи доказательств своей преданности... Каждому в отдельности. И каждый, уходя с Ленкой в соседнее сырое, наполненное паром помещение, возвращался, хмурясь сыто и гордо. А потом это стало так привычно... для нас, для нее... Я слышал, она спилась потом, промышляя на портвейн и закуску единственным, чем могла...

- Отец есть? - спросил я.

- Не-а.

- Тебя как звать?

- Пашка. Сатана.

- Что Сатана?

- Это моя кликуха. Пашка-Сатана.

- А-а-а! - сказал я. - Ну что, Пашка-Сатана, так кто велел тебе прихлопнуть фраера? Ленчик?

- Он самый. Но я же не знал! А это вы его так разукрасили? Мне мать рассказывала о вас. Вас, правда, никто победить не может? Вот бы мне так! Я бы тогда!..

- Вот что, Павел. Будешь теперь меня слушаться. Понял?

- Конечно. А вы научите меня так драться, как вы?

- Это мы с тобой потом обсудим. Пока держись подальше от Ленчика и его корешей.

Не знаю, что со мной произошло, но этот пацан, и та девчонка-подросток, которой мы так привычно-беззастенчиво пользовались, и сам я, тенью восставший за этим Пашкой-Сатаной, - все вместе вновь заставило тяжко заныть мое глупое сердце...

- Все! Сматывайся отсюда, - решительно поднялся я, - пока я не доберусь до твоих боссов, держись-ка ты в тени.

И уходя, вспомнил:

- Матери привет передай. Скажи, что я о ней всегда хорошо вспоминал.

Я влез в чердачное окно, прошел, ступая мягко, чтобы меньше поднимать пыли, до открытого люка и спустился по лесенке вниз. Танина квартира ниже, на четвертом этаже.

Я спустился на этаж. Ее дверь была приоткрыта. Я постоял у двери. Сердце билось гулко у самого горла. Коврик сдвинут. Ваза с тумбочки сбита на пол. Цветы в луже. Тишина. Дверь в гостиную. Скрипит.

- Входите, входите. Не бойтесь.

В кресле прямо напротив меня сидел, длинно вытянув костлявые ноги, незнакомый мне мужчина и насмешливо улыбался торжествующим худым лицом.

Было тихо. Я оглядел комнату. Стул опрокинут, стол отодвинут от окна, на стене скособочилась дешевенькая картина, видимо, задетая слепым замахом руки. Я, чувствуя, как меня обволакивает душная, страшная, ватная ярость, судорожно сглотнул слюну.

- Да не беспокойтесь, - благодушно успокоил меня мужчина. - Ничего с ней не будет. Главное, чтобы вы не делали резких движений. Никто никому не угрожает. И спрячьте ваш пистолет. Он мне на нервы действует.

- Где она? - хрипло спросил я. Было все ещё очень тихо. В тишине под его острым задом сухо скрипнуло кресло. На тяжелом буфете неподвижно застыли знакомые вещи - старое фото её родителей, ранжирный ряд мраморных слоников, фарфоровая борзая...

- Я вам не могу этого сказать. Мы сейчас вместе поедем в нужное место, и с вами все обсудят. Вы только не волнуйтесь. И спрячьте пистолет, я вам уже говорил.

Я покорно спрятал.

- Где она? - вновь спросил я. - Если не скажете, я вас убью.

- Бросьте. Ничего вы мне не сделаете. А иначе не увидите свою подружку.

- Тут ты и ошибаешься, - сказал я, чувствуя, как то темное и страшное, что ещё сдерживалось внутри меня, разбило, наконец плотину воли и хлынуло, хлынуло...

Я мгновенно оказался рядом с этим расчетливым глупцом и всеми пальцами залез ему под костлявую челюсть. И тут же со страшной силой шмякнул этим живым снарядом о стену. Мало. Я выскочил на балкон. Внизу урчала мотором "Волга". Меня заметили, и машина очень медленно стронулась, стала делать малый круг для разворота. Я уже складывался от перила к перилам, слетая вниз подобно гигантскому гиббону.

Все так быстро!.. Казалось, прошло несколько секунд, как я вошел в её приоткрытую дверь... "Волга" заревела, ускоряя движение. Почти проскочила подо мной. Сильно оттолкнувшись, я полетел следом. Ударился коленом о крышу, но зацепился раскинутыми руками...

Водитель бросал машину из стороны в сторону. На поворотах меня почти отрывало. Но я чудом держался. Мне помогала ненависть. Следом кто-то свистел. Кажется, я слышал милицейскую сирену.

"Волга" свернула в изрытую ухабами улочку, меня затрясло. Я стискивал зубы. Только бы удержаться и настичь!.. Открытые железные ворота, довольно большой двор, прошлого века двухэтажный особняк, узорчатые излишества барроко...

Мы резко затормозили, и я, наконец-то, слетел. Из машины уже лезли озлобленные хари. Я ударил ногой по передней дверце; водила, почти вывалившийся, буквально вделся в окошко (словно нитка в иголку) и так и затих, мелко дергаясь.

Оглянувшись, я выбросил пятку назад в чью-то грудь, услышал хруст костей. Тут все перемешалось. Из всех щелей - из дома, ворот, машин, сползались разнокалиберные твари, тут же принимавшие киношные боевые стойки... Закипело... Я видел только рожи - слюнявые, ощеренные, испуганные и злобные, - рожи, которые я убирал со своего кружного пути короткими полновесными ударами.

Потом стало очень тесно... я едва вставлял в просветы колени, локти, кулаки. Давно я не чувствовал себя так свободно. И только где-то глубоко внутри жгло: Таня, Таня, Таня!.. Что-то горячо и звучно задело меня по плечу, чуть не сбив с ног. И сразу ослепительный и ужасный удар шарахнул по лицу. Я свернулся на месте и тут же синее прозрачное небо, мгновенно застывшее в глыбу льдистого стекла, обрушилось мне на голову, сразу погасив солнце...

ГЛАВА 8

СУМАСШЕДШАЯ НОЧЬ

Очнулся я, как мне показалось, тотчас же. Ощущение, конечно, было обманчивым. Упакованный в белые простыни на свеже-пахнущей стиркой подушке, я лежал в незнакомой комнате, а рядом, в позе безнадежной усталости, сидела на стуле Таня.

Уже одного этого мне было достаточно, чтобы почувствовать облегчение и радость. Я это и чувствовал, во все глаза разглядывая так внезапно ставшее дорогим милое личико моей малышки. И, почувствовав мой взгляд, Таня отвела глаза от раскрытого окна, куда лезли распяленные ладошки русского клена (ненавижу американский клен, заполонивший - как и многое другое! - всю Москву), ахнула и стремительно бросилась ко мне.

- Милый! Очнулся!

Бережно обнимая её трясущиеся плечи, я ещё раз оглядел комнату и остался доволен чистотой и порядком. А через открытое окно вливались свежие запахи травы и листьев.

- Целые сутки! - все повторяла Таня. - Целые сутки не приходил в сознание.

- Что со мной станет, - легкомысленно сказал я. - И не в таких переделках бывал. Ты лучше скажи, где мы?

- Как где?! У этих бандитов: Ленчика и Семена. Вернее, у Ленчика. Это его особняк.

- Как тут с тобой обращались? - забеспокоился вдруг я. - Ты говоришь, мы уже здесь сутки?

- Сутки. Но обращаются хорошо. Всем заправляет, конечно, Семенов. Ленчик хоть и хозяин, но все равно на побегушках. Подчиняется Семенову. А тот сама галантность. Жаль пистолет отобрали, отплатила бы за гостеприимство!..

- Вот как вы меня благодарите! - раздался вдруг добродушный баритон.

В дверях, незаметно возникнув, стоял сам Семен. То бишь, Семенов Юрий Леонидович. Я бегло оглядел своего ресторанного врага. Сухое горбоносое лицо, поджарая фигура, выпуклая грудь бывшего атлета. И печальные глаза. А следов насилия на лице не обнаружил. И тут же мысленно укорил себя; сам всегда учу других не увлекаться в бою, ибо от этого страдает качество работы. Плохо, выходит, я его обработал в ресторане. Ну да ладно, ещё будет возможность нам поквитаться.

- Вы, я вижу, легко в ресторане отделались, - посетовал я вслух.

- Вы, знаете ли, вчера тоже. Я видел вашу рубку здесь во дворе. Признаться, не надеялся в живых видеть. А вы вон какой живчик. Впрочем, я рад.

- Ой ли? - не поверил я. - Наверное, рады были бы поприсутствовать на моих похоронах?

- Не кокетничайте. Зла на вас у меня нет. Как раз наоборот. Поэтому и пришел с открытой душой.

- Татьяну вы тоже похищали с открытой душой?

- Помилуйте, а что оставалось делать? К вам невозможно подступиться, вы сразу кулаками своими знаменитыми махать начинаете.

- Значит, все ваши нападения исключительно из чувства доброжелательности?

- Хотите верьте, хотите нет, но у меня нет к вам ни малейшей неприязни. Даже более того, я хотел сделать вам заманчивое предложение.

- От которого я не смогу отказаться?

- Ну зачем так! Отказаться всегда можно. Только как деловой человек вы же бизнесмен, я знаю - вряд ли откажетесь.

- Короче, - решительно прервал его я.

- Зачем торопиться. Это было вступление. Чтобы подготовить вас. Основной разговор будет позже, за ужином. Хочу сказать только, что я предлагаю вам деловое сотрудничество. Обоюдовыгодное. А сейчас вам и вашей даме принесут поесть. И принесут вашу одежду. Если хотите, можете встать с кровати. Оружие, сами понимаете, вернем позже.

- Ну, я не прощаюсь, - весело сказал он и вышел.

Почти сразу же легкомысленного вида девица в мини-платьице и белом фартучке вкатила столик на колесиках, уставленный всевозможными закусками. В пузатых бокалах плескалась коричневая жидкость. Я понюхал - коньяк. Девица суетилась, низко нагибаясь над тарелками и тарелочками, но быстро сникла под злым взглядом Тани. Пожелав приятного аппетита, она ушла.

А мы весело и добротно закусили.

Мрачный квадратный парень принес мой костюм, тщательно вычищенный и даже отутюженный. С обслугой здесь было все в порядке - сервис на высоте.

Чувствовал я себя хорошо, поэтому решил покинуть кровать.

Оделся, прошелся по комнате. Ничего не болело. Попробовал дверь, заперта. Выглянул в окно. Весьма запущенный сад: клен, акация, рябина. Ни одного фруктового дерева. Сквозь кроны просвечивала высокая кирпичная стена, за которой в этот момент проревел грузовик.

За спиной звякнул замок. Я повернулся и увидел входящих Семена и знакомого уже пацана, Пашку-Сатану, как он себя назвал.

- Так вы подумайте над моим предложением. А пока я забираю вашу даму. Она поможет сервировать стол. Встретимся прямо в ресторане. Вас проводит вот этот неумелый молодой человек. Надеюсь, с этим поручением он справится.

- Справлюсь, - угрюмо кивнул мальчик.

- Итак, сейчас семь часов вечера. Через часок-другой можете приходить. Погуляйте пока.

Семенов повернулся, и они вместе с Таней ушли. Я чувствовал: что-то за всем этим было... Все как-то неправильно, думал я.

С реки тянуло вечерней прохладой. Желтое солнце зависло над водой, готовясь опуститься по безоблачному небу. Завтра вновь будет безветренная жара.

- Что молчишь? - спросил я Пашку.

- А что говорить? Они и вас припахали.

- Это ты брось! - бодро возразил я. - Меня не припашешь за здорово живешь.

- Да, - согласился он, - за здорово живешь не припашешь. Они другие подходы знают. Вон вы какой веселый. Тетя Таня у них, а вы веселый. Они по всякому могут припахать.

- Ты это брось, пацан, - бодро сказал я, на самом деле ощущая подъем сил.

Мы немного погуляли. Странно, но я не чувствовал никаких последствий вчерашней драки. Наоборот, бодрая энергия наполняла силой мои мышцы. И, каюсь, мне было приятно думать об ожидавшем нас вечере с Таней. Даже будущее общение с Юрием Леонидовичем, то бишь, Семеном, не омрачало настроения.

Прошел час. Перескочив какую-то траншею, я повернулся, чтобы подхватить мрачно сопящего Пашку и вдруг задержался взглядом на грубо сваренной из железных прутьев пятиконечной звезде, распятой на воротах, подобных тем, коими любят огораживаться воинские части и небольшие заводики.

- Это здесь, - сказал Пашка.

Я удивленно посмотрел на него.

- Чего здесь?

- Ничего. Дошли, - буркнул он.

Мы вошли в ворота и, пройдя мимо штабеля деревянных ящиков, кучи мусора и покореженных "Жигулей", оказались перед неприметной полуподвальной дверцей. Внезапно стемнело. Где-то за спиной замигало, словно вспышки электросварки - далекие зарницы. Я потянул на себя тугую пружинную дверь. Тут же ослепительно сверкнуло, я не стал дожидаться удара грома и вошел внутрь. Только я ступил на гладкие, звонкие плиты пола небольшого магазинчика, как взгляды болтавшихся в одиночестве продавцов, встретились с моим, признаюсь, удивленным, - я ожидал другого. Но раз зашел, я добросовестно, хоть и с недоумением, осмотрелся: острый свет, блеск никелированных уголков ветрин, сверкающие стекла, за которыми влажно потели импортным соком мясные деликатесы; вдоль стен на высоких полках выстроились бутылки со спиртным. В молчании, под прицелом глаз здоровенных продавцов, больше похожих на вышибал (мысль, заронившая первые подозрения, скоро, впрочем, подтвердившиеся), я быстро окончил осмотр ненужного мне ассортимента и впервые прямо взглянул на облаченных в строгие костюмы мужчин. В глазах одного из них что-то мелькнуло и он спросил:

- Вы не Иван Михайлович?

Я подтвердил, крайне удивленный.

- Вам столик заказан, - продолжил продавец. - Пойдемте, я вас провожу.

Заинтригованный всей этой таинственностью, я последовал за ним; кусок зеркальной стены оказался дверью, пропустившей нас в полутемный обшарпанный коридор. По плохо выметенной каменной лестнице (на ступеньках нашли приют пустые пачки из-под сигарет, скомканная бумага, окурки, пакеты из-под молока) мы долго спускались вниз. Из неосвещенных коридоров доносились неясные звуки; в треттем пролете услышали перестук убегавших звонких женских каблучков. Лжепродавец поймал мой взгляд:

- У нас ещё ремонт продолжается, - нашел он нужным пояснить.

- Если закрыть ресторан, клиенты будут недовольны, - продолжал он угодливо-фальшивым тоном. И тут мы пришли, наконец.

Мне, прямо скажу, понравилось, что ресторан существует на самом деле. Весело присутствовать при упорядочении вначале кажущегося безнадежным хаоса. Меня подвели к пустому столику на четверых, одному из многих, заключенного с трех сторон в незавершенный квадрат, этой пустой стороной, помимо прохода, являвший глазу бесконечной длины аквариум, сквозь мутную зелень которого, прошитого всплесками золотых рыбок, угадывались причудливо искаженные подводным миром силуэты посетителей за столиками потустороннего ряда.

- Извини, шеф! - сказал я готовящемуся вернуться наверх своему провожатому. - А кем заказан столик? - непонятно почему я решил перепроверить и так мне известное.

- Кем? - повторил тот, заговорщицки улыбаясь и при этом извлекая откуда-то тисненную золотом записную книжку. Отыскав отмеченную страницу и коротким толстым пальцем прижав её, он неожиданно улыбнулся ещё любезнее и как-то даже фамильярно:

- Мы не разглашаем секреты своих клиентов, - объявил он, тут же вырвал страницу и разорвал её на мелкие клочки, которые снежными хлопьями посыпались в массивную низкую урну. Сказав это, он почтительно склонил голову и удалился, оставив меня в легком недоумении и нарастающем раздражении. Тут я заметил медленное умирание верхнего света, погрузившее длинный пестрый зал в траурный плюшевый полумрак; но ярче разгорелись светильники в кабинках, что, конечно же, определяло степень интимного уюта; подлетевший официант молча расставил приборы; я\ определенным образом проникался странной атмосферой этого заведения и был готов к явлению новых спецэффектов... не заставивших себя ждать, - на небольшой сцене, ближайшим зрителем которой оказался я, возник молчаливый, с ног до головы в черном, эстрадный фокусник - столь же условный и незначительный, как первый номер любого подобного рода представления. Самодовольно-важный метрдотель оглядывал длинный зал со своего тоже близко от нас расположенного боевого поста, - от нас, говорю я, ибо уже заметил рядом мило улыбающуюся Таню, а напротив - ясное, отмеченное печатью благодушия лицо, скользящего по волнам бесконечных интриг Семенова Юрия Леонидовича..

- Ага! - несколько глупо воскликнул я, обозревая своих соседей. - Это как же надо понимать?.. - но они уже смеялись, а Таня, путаясь в смехе, объясняла, что их сюрприз удался, и все вообще замечательно. Я решительно не был с ней согласен, мне не понравилась также их дружная радость, и механизм сюрприза остался непонятен, но тут вдруг три длинные кроваво-красные девы, взметнув под потолок сапожки "а-ля рус", отвлекли нас задорным канканом, - действительно как-то вдруг стало весело, и Семен неторопливо поплыл куда-то и вернулся с хорошенькой девчушкой по имени Света, которая отчего-то уже танцевала со мной, а Семен - с внимательно слушавшей его Таней. Тут заскользили по стенам и потолку цветные шарики огней, Света влекла меня за собой, мы прошли какой-то длинный коридор и у единственной на всем горизонте двери она печально поведала мне, как ей одиноко, и я вдруг поверил; мы нырнули в эту дверь, густо задымленную курильщиками, я поплыл, кто-то дернул меня за карман, - уводимая кем-то Света успела сунуть мне записку. Я уткнулся грудью в чье-то плечо. Смутно знакомый широкоплечий тип неприязненно взглянул не меня стеклянистыми голубыми глазами и вдруг, переменив лицо с надменного на радостное, уже хватал меня рукой, всем корпусом разворачиваясь для рукопожатия.

- Иван! Здравствуй! - рявкал он, топыря пальцы, и сверху, с размаху хлопал пукой по моей ладони, крепко пожимая её.

- Не можешь вспомнить? - орал он, восхищенный моей с перебоями работающей памятью.

- Не узнает! - радостно, через плечо, сообщил незнакомец каким-то бледно прорисованным в дымном тумане фигурам за своей спиной, и тут я его вспомнил, наконец.

Конечно, Аркадий, чудом залетевший сюда прямо из котла незабвенных чеченских событий. Был Аркадий плечист, как и тогда, строен, чисто выбрит и бледен той прозрачной бледностью, которая присуща рыжеватым блондинам и любителям ночного существования. Тогда, подвязавшись на жирной должности интенданта, Аркадий преуспел, получил майора и со страстью, нами молчаливо незамечаемой, использовал свободное время, дабы пострелять всласть. Мне он однажды показал маленькую записную книжку, кожаная черная корочка которой хоть и потерлась, все же ещё сверкала тисненным золотом: страницы были аккуратно, с интендантской тщательностью заполнены исламским полумесяцем и звездочкой, которая нам, неверным гяурам, более понятна.

- Здесь у меня те, которых я срезал наверняка, а здесь, - он тянул за ленточку закладки, - те, кто скорее всего мог выжить. Брак в работе, ухмылялся он и добавлял. - Мне простительно, я не профессионал, как ты, а просто любитель.

- Узнал! - продолжил Аркадий, восхищенно тиская мою руку. - Узнал, старый друг, узнал.

Обняв за плечо, он шептал мне прямо в ухо:

- Я тут уже несколько дней, вторая неделя пошла, хорошо, что тебя встретил. Дело серьезное, миллионами пахнет, точно говорю. Здесь обстановочка мутная, - шептал он, яростно вращая глазами направо-налево, не нравится она мне, но мы с тобой обязательно посидим, покумекаем, друг.

Он оглянулся на колышащиеся в тумане тени других курильщиков, и, отпустив меня, тут же сам стал, дрожа, как призрак растворяться в воздухе.

Мгновение спустя я выпал из этой непонятной курилки и через лестничный пролет попал в длинный, мрамором сверкающий гулкий зал с рядами пестревших табличками - "Касса не работает" - окошек. Обрадовавшись яркому освещению, я вытащил записку с номером телефона и стал разглядывать торопливо начертанные цифры. Вдруг рядом со мной возник давешний метрдотель, строго испросивший меня о причинах моего здесь пребывания. Заметив телефон-автомат, я торжествующе кинулся звонить по бумажке. После длинных гудков какой-то скрипучий голос объявил, что Света спит и не желает... Что не желает? - подумал я. Короткие гудки прервал уже метрдотель, все ещё стоящий за моей спиной:

- Прошу за мной.

Открыв дверь, он пропустил меня в зал. Ума не приложу, как это я умудрился петлять в этом лабиринте, пронизанном, по всей видимости, сетью прямых, мгновенных ходов. За столиком, горько надув спелые губки, в одиночестве пропадала Таня.

- Почему ты меня бросил? И куда тебя утащила эта противная шлюшка? слезки блистали на её прелестно накрашенных глазках. Осознав её печаль, я было даже забыл о сжигавшем меня беспокойстве. Таня доверчиво положила голову мне на плечо, Семен не появлялся; у нашего столика, совсем рядом, покинув сцену, медленно извивалась худосочная стриптизерша. Оставшись в двух ленточках, поддерживающих фиговый листик французских трусиков, она, наконец, взялась и за них.

- Семьдесят долларов, - вдруг все ещё печально и имея в виду трусики сказала Таня.

Девушка на сцене, винтообразно виляя бедрами, осторожно выскользнула из трусиков. Я вдруг понял, где искать Семена и,освободившись от пальчиков Тани, поспешил на лестницу и поднялся этажом выше. Стараясь не запачкать туфель в цементной пыли, я прошел один поворот, второй и заглянул в комнату с пустым, ещё не завешанным дверью проемом; сквозь большое окно уличный фонарь играл отражением на белых пляшущих ягодицах Семена, прижавшего к стене Свету. Мне почему-то стало тяжело, мутно, - потому ли, что свет фонаря удивительно и тревожно напоминал луну, или потому, что мне захотелось поскорее выбраться из ненужно удлинившегося кабака, но меня охватила какая-то ярость. Я подлетел к парочке, - Света успела вскрикнуть: "Нет! Нет!" - и с ходу, ловко набросал оплеух озадаченно отшатнувшемуся Юрию Леонидовичу. Между тем мы со Светой, на ходу поправлявшей что-то в одежде, перенеслись ещё в одну залу, с тремя центрами внимания присутствующих: один - стол с рулеткой, два других - большие круглые столы с сидящими кругом карточными игроками. Семенов Юрий Леонидович, вновь оказавшийся рядом и, видимо, уже не помнивший об оплеухах, непринужденно взял меня под руку и по мягкой ковровой дорожке провел в соседний зал, столь же тщательно и дорого отделанный, откуда мы на лифте спустились на этаж ниже.

Я уже ничему не удивлялся. То, что происходит нечто странное, и давно происходит - с этим смирился. Да и сил разобраться в этом абсурде не имел. Приходилось все принимать, как есть. Возможно, просто перепил, или здесь для веселья распыляли в воздухе какую-нибудь дрянь. Разгадывать все эти загадки было некогда.

Пройдя по устланному мягким ковром коридору, мы зашли в зал с деревянной мебелью в псевдорусском стиле. На столе шипел и плевался паром электрический самовар. Помещение оказалось предбанником уже закупленного на сегодня номера. Мы с Юрием Леонидовичем неторопливо разделись, облачились в услужливо поданные кем-то (совершенно не разглядел - кем!) простыни и пошли в парилку.

- Единственное место, где, кажется, нас не будут подслушивать, облегченно сказал Семенов.

Тело у него было мускулистое, лишь слегка тронутое жирком. Он следил за своей формой, и это меня расположило к нему.

- А что такое секретное вы хотели сообщить мне? - спросил я, оценивая качество жара. Я уже собрался было лезть на самый верх, но следующая фраза остановила меня.

- Дело в том, мой боевой друг, что я хотел бы со своей стороны предложить вам - конечно, за солидное, даже для вас, вознаграждение расследовать убийство четверки ваших детских друзей. Я имею в виду Костомарова, Мишина, Селеверстова и Вершкова. А проще - Костолома, Колобка, Профессора и Нюхача.

Я удивленно смотрел на него, одновременно пытаясь собрать разбегавшиеся мысли.

- Не смотрите так удивленно, - усмехнулся Семенов. - Дело в том, что эти люди работали на меня. Вернее, на организацию, которую я здесь представляю. И их внезапная смерть некоторым образом ставит под угрозу сроки реализации наших планов. А они очень важны. Я буду откровенен, речь идет о миллиардах долларов. Конечно, в перспективе. Этот ваш город выбран в качестве полигона, так сказать, и ваши бывшие друзья составляют низшее, но сейчас очень важное звено...

- Ничего не понимаю, - решительно сказал я и полез на верхний полок.

Наверху было жарко и сухо. Я улегся и блаженно вытянул ноги. Давно так не парился.

- Вас это, конечно, не затруднит. Мне просто хотелось бы первым узнать результаты расследования.

- Ничего не понимаю! - с досадой воскликнул я. Необходимость напрягать мозги раздражала. А подслащенный самодовольной уверенностью голос Семена вдруг стал неприятен.

Я слез с полка и пошел в предбанник. За столом у самовара, завернутая в простыню, пила чай Таня.

- Пошли, нам будут делать массаж, - сказала она и встала из-за стола.

Соседняя комната оказалась маленькой прихожей, откуда две двери вели в мужскую и женскую массажные половины. Меня увлекла за собой очень уверенная и вертлявая дева. Это было хорошо. А вот Таня пошла за мясистым кобелем. И это было плохо. Я думал над этим, пока девица не сорвала с меня простыню и не попыталась уложить на стол.

- Нет, - сдержанно сказал я и отобрал простыню. Я быстро завернулся в неё и выскочил за дверь. Мне пришла в голову мысль о том, что Семенов Юрий Леонидович мне, мягко говоря, врет. Я решил уточнить кое-что для себя. И надо же, выйдя из предбанника, сразу увидел Олега Никодимова по кличке Лом.

Каким-то образом я оказался у Лома в квартире. Да, в квартире, судя по обстановке. Но так как в этот вечер со мной уже происходили чудеса, я и сейчас решил ничему не удивляться.

- Ну и вид у тебя! Надрался где-то, да? - вместо приветствия сказал Лом и это меня разозлило до последней степени.

Но я сдержался, не желая после такой долгой разлуки ссорой портить встречу.

- Рад тебя видеть, Лом, - сказал я и огляделся. Рядом стояло кресло, куда я и плюхнулся.

...Жил Лом в этом же доме - только этажом выще. Жил он явно небогато, и мебель была ещё из социалистических времен, возможно, купленная родителями. "Где они сейчас?" - подумал я и забыл спросить. На столе стоял электрочайник "Тефаль", телевизор и видак, - конечно, японские, вмонтированные в фирменную тумбочку, а на стене висела большая фотография Олега возле подержанного, правда, но все же "БМВ".

- Твой? - кивнул я на фото.

- Ага! - самодовольно подтвердил Лом и встал, тут же общей длиной своей подтвердив смысл клички. Он всегда был выше всех нас, а кличка эта традиционно дается самым высоким парням. В армии, помню, тоже был Лом. И в училище...

- Месяц назад купил. Правда, хорош? Хотя ты, наверное, на "шестисотом" катаешься?

- Угадал, - подтвердил я.

- Каждому свое, - резюмировал Олег.

Черты его крупного лица успели за годы отяжелеть, а из-за роста и отсутствия физических упражнений, большая часть плоти сползла к бедрам, где и задержалась надолго. Лом вновь бережно поместил свой зад в кресло и спросил:

- Как ты меня нашел?

- Геша сказал. Я с ним виделся незадолго до смерти.

- Да, ужасно! - посетовал Олег. - Один за другим. Только, думал, жизнь наладилась, как кто-то начал наших истреблять.

- Слушай, - оживился он вдруг, - может, ты поможешь? Говорят, ты важный чин в ФСБ. Да даже и без этого. Мы же не забыли, каким ты раньше был. Может, поможешь? А то страшно становится как-то.

- Ладно, - согласился я, - помогу, чем смогу. Ты лучше скажи, что вам за работу предложил Семен?

- Какой Семен? Не знаю никакого Семена. Нам работу подкинул Ленчик. Он уже после тебя здесь возник. Лет пять как все под себя подгребает. Он для начала каждому по десять кусков в месяц предложил. Зеленых. Чем не работа! И делать всего ничего. Кайф.

- Не темни. Что за работа?

- Не могу. Ленчик предупредил, чтобы никому. Я тебя лучше с ним сведу, пусть он сам расскажет. Надоело, знаешь, мелочь считать, хочется пожить по-человечески.

- Ладно, бог с тобой. Не хочешь говорить, не надо.

- И то! Что у нас темы нет для разговора? Мы так часто о тебе вспоминали. Да и можно ли забыть! Помнишь, как ты тому старому идиоту глаза раскаленной рогулькой выжигал? Мы до конца не верили, что ты решишься. А ты и не колебался - только брызги и пар во все стороны!..

- Врешь! Не было этого.

- Как не было?! Путаешь что-то. Ты же потом ему голову бритвой оттяпал. Мы и моргнуть не успели. И правильно, ты не думай. А то строил из себя пахана, хотел нас подмять, в своих "шестерок" превратить. Даром что весь в наколках был. Нет, Лютый, если кто раньше и сомневался, кто у нас вожак...

- Какой я тебе Лютый?!

Он секунду непонимающе смотрел на меня, потом что-то сообразил.

- А это?... Ну, Оборотень. Лютый, Оборотень - какая сейчас разница...

- Большая, - перебил его я в страшном волнении. - Раз тебе все равно, я больше с тобой не разговариваю. Баста! И знай также, что я уже давно не работаю в госбезопасности, а Ленчики разные у меня на побегушках. Если хочешь знать, у меня сорок тысяч таких Ленчиков бегают туда-сюда.

Не понимаю, зачем я нес эту ахинею. Тем не менее меня взяла такая досада, плеваться хотелось. Что я и сделал, выйдя в туалет - сердито и смачно сплюнул в унитаз.

Не прощаясь, вышел из квартиры Лома, вызвал лифт и спустился на второй этаж, где находился игорный зал. Семенов Юрий Леонидович тронул меня за рукав.

- Может, все же сыграешь? Я тебе ссужу...

Насмешливо улыбаясь, он приблизился к столу с рулеткой, поставил на черное - выиграл, сгреб весь выигрыш на красное - и проиграл.

- Вот видишь, профессионалам никогда не везет. А раз ты почти не играешь, я искренне советую поставить.

Я вспомнил, что мне пора уходить. Решительно освободившись от висевшей у меня на руке вновь откуда-то возникшей Светы, я выскочил за дверь. И сразу оказался в совсем уж гигантском помещении с крытым стеклянным потолком, как на вокзале или в московском ГУМе. Множество людей, раскрыв зонтики, словно шел дождь, молча ожидали чего-то. Я слышал в отдалении тоскливый вопль тепловоза.

- Довольно, - крикнул я беспечному, не отпускавшему меня Семенову. - Я ухожу. Мы поговорим потом...

Но его уже не было. Я повернулся, увидел рядом с собой вход в вагончик, вроде тех, что возят посетителей в парках и ВДНХ и шагнул... поезд немедленно тронулся, какие-то люди, видимо, опоздавшие сесть, бежали следом, что-то крича... Как странно - вагончик напоминал обычное купе, свет у изголовья, оберегая энергию, все же тускло светил во мраке, и как же мне все осточертело!.. Вдруг опять все переменилось; купе, растаяв, осело на ленту эскалатора, вынесшего меня в зеленое помещение с медленно плывущими в воздухе комками плотного света. Приглядевшись, я понял, что стены, потолок, даже пол представляют собой стены аквариума, а сам я как бы заключен внутри, словно бы очутился в аквариуме для рыб, то есть для людей, - словом, меня разглядывали круглые немигающие глаза глупых мордастых существ.

И как же мне было страшно!

Не помня себя, лишь бы как-то прекратить этот кошмар, я кинулся к ближайшей стене, нацелившись боднуть тупую, словно бы свинную морду ближайшей рыбы. Я прыгнул... но попал в темноту, где натыкался на невидимую мебель, покамест, увидев далекие желтые огоньки, не вышел к оранжерее, за толстыми стеклами которой чернела искусственная ночь, а среди кадок с тропическими пальмами вповалку спали вокзального, ко всему привычного вида люди. Наконец, далекая музыка стала моей ариадниной нитью, я уверенно шел на звук, вслепую тыкаясь растопыренными пальцами, пока не нащупал дверную ручку. Когда же я распахнул дверь, никакого оркестра не было, а сверху сыпал мелкий, совершенно убедительный дождичек, и невидимый громкоговоритель самозабвенно орал "Прощание славянки".

ГЛАВА 9

МОСКВА

Я стоял на бетонных ступенях Речного вокзала, напомнившего мне мое волжское детство, а внизу, совсем недалеко, серела мягкая, подвижная рябь реки, с совершенно убедительными пятнами расплывающихся в мелких волнах солнечных бликов. Более чем убедительными! Я двинулся туда, к воде и, вдыхая неповторимой свежести воздух, первый раз за последние часы был уверен в отрадном и несомненном ощущении действительности, сменившей наконец всю ту нереальную муть, среди которой я только что метался. Значит, вагон, поезд, привезший меня ночью в Москву, помещение вокзала - все было реальным, и лишь мое искаженное поглощенной отравой (когда, кто скормил мне наркотик? Я уже не сомневался, что был где-то - в ресторане или, возможно, ещё в доме Ленчика - накачан наркотой) сознание находилось все это время в бреду. Но как я попал на Речной Вокзал?

Громко плеснуло волной о борт дремавшего пассажирского катера (я ясно прочел название - "Максим Горький"), из вокзального ресторана, прорывая неплотную ткань мелодии, доносился звонкий шум подгулявшей компании. И в этот момент, несмотря на символическое название корабля, напомнившего мне о моем невозможном перемещении из некогда родного города, давно, правда, сменившего поднадоевшее имя на изначальное - Нижний Новгород, умиротворенное дыхание притихшей реки и дождливая сырость дня, и твердый, надежный бетон под ногами были мне приятны после моих бестолковых блужданий. Уже смутно сознавая, где нахожусь, я ещё не связал нитью понимания Москву и Новгород, однако осознание того, что из кабацкого гнилого декаданса я вышел на волю, в настоящую мою жизнь, было так сильно и так приятно, что, желая продлить его, я медленно и глубоко вдыхал свежий речной воздух, крепко сжимая ладонями шершавый мокрый бетон парапета. И однако же невероятность всего происходящего сейчас не пугала меня: как человек, примерами чужих фантазий готовый к сюжетам волшебным, поворотам столь крутым, что мысли о единственности реализма просто не приходят ему в голову, а при очной ставке с несомненным чудом, он сразу готов принять его в сферу своего расширяющегося мировоззрения, - так и я, вздрагивая от ползущего по голени озноба, просто наслаждался ощущением реального дня. Какой-то человек вышел из туманной сетки дождя и прошел за моей спиной по пустынному сейчас причалу к парапету. Я повернул голову; воронкой ладоней защищаясь от сырости, прикуривал милиционер, тут же цепко и остро ощупывая меня взглядом. Не желая пока ни с кем из посторонних делить одиночество своего дивного возвращения в столицу, я медленно, потом все быстрее пошел от причала к вокзалу, потом на площадь, где, махнув рукой какой-то малиновой "Волге", уже забирался в салон.

Но как же я устал; захлопнув за собой дверцу и ожидая болезненного наслаждения в расслабленных мышцах, я машинально цеплялся взглядом за одинокую фигуру мокнувшей старушки с ручной тележкой и сумкой, набитой чем-то лесным, подмосковным, за бетонную коробку Речного вокзала, за серо-зеленую в блестящем плаще фигуру проводившего-таки меня милиционера... Все, поехали.

К Кривоколенному переулку, что за Мясницкой, где я снимал офис в неком медфармацевтическом учреждении, медленно ветшавшем над громадными трехэтажными подвалами, я был доставлен довольно скоро. Сунув водителю горсть бумажек (наверное, много, так как машина немедленно с ревом исчезла), я прошел через проходную, двор и по кривоколенным коридорам главного корпуса поднялся на второй этаж. Заглянул было к себе, но кинувшуюся с докладом Лену, преданную, веселую мою секретаршу, отмел раздраженно и прошел в кабинет к Илье. Тот безмятежно и в одиночестве возлежал в кресле, внимательно изучая свои, водруженные по американскому образцу на стол ноги.

- О! - оживлено воскликнул он. - Шеф! Каким ветром? Мы тебя раньше недели не ждали.

Я плюхнулся на бежевый кожаный диванчик у стены под непонятно что изображавшим абстрактным эстампом, купленным лично Ильей ещё при нашем заселении сюда.

- Однако, кстати, что приехал, - сказал Илья, опустив-таки ноги. - Я все равно думал тебе звонить. Тут, понимаешь, ерунда какая-то с утра. Ничего не понимаю. Сначала из "Лукойла" позвонили и сообщили, что, может быть, расторгнут с нами контракт. Сечешь, чем пахнет для нас? Потом из "Газпрома", ещё из пяти-шести контор звонили. Все на ту же тему: о возможном расторжении контракта. Ну это ладно, цветочки. Потом звонили оттуда - Илья многозначительно указал пальцем в потолок - и знаешь, что сказали?

- Что? - не выдержал я паузы. Я все ещё трудно соображал.

Илья уставился на меня, несколько мгновений молчал и вдруг предложил:

- Хочешь поправиться? У меня шампанское есть.

Я отказался, хотя упоминание о спиртном почему-то встревожило.

- Короче, - потребовал я.

- Павел Абдурашидович звонил.

- Хорошо хоть не из администрации президента, - сказал я. - В "Белом доме" больше болтовни. А впрочем, все едино, - махнул я рукой.

- А что, и из администрации могут позвонить? - нахмурившись, спросил Илья.

Я мотнул головой:

- Короче.

- Ну что, короче? Понес наш Абдурашидович какую-то ахинею о серьезности момента, о трудностях в экономике страны, о том, что они там заняты пересмотром лицензий.

- Ну и что? - раздражался я все больше. - Мы ему мало платим?

- Я его чуть не спросил то же самое, - улыбнулся Илья. - В общем, он просил передать тебе - дословно! - что излишняя активность может вредно сказаться на бизнесе. Посоветовал передать тебе снизить обороты и не ввязываться в чужие дела. Что ты там такое в Нижнем своем Новгороде накрутил? Чего это они все так на нас взъелись?

- Ничего страшного, - отмахнулся я.

- Это как сказать, - возразил обычно беспечный Илья, сейчас неожиданно насторожившийся, как бультерьер. - Это как сказать. Ты хоть у нас и хозяин, но пять процентов от прибыли мне тоже идут. Я, так сказать, тоже в доле. У тебя, может, уже счет в Швейцарии или где-то там еще. Ты, может, проживешь. А мне неохота снова работу искать. А знаешь, что вчера твоего кореша Кирилла Леонова убили? Забыл тебе самое главное сказать из-завсей этой пакости. На боевом, так сказать, посту. Я хоть его плоховато знал, но все же наш, гэбэшник, хоть и бывший. А мы в уставе обязались платить родственникам погибших сотрудников пенсию. Нет, Ваня, если ты наступил кому-то на мозоль, то это твое личное дело. Бизнес страдать не должен. Знаешь, что ещё Абдурашидович сказал? Что кое-где решение о нашей фирме уже принято, и если ты не будешь себя хорошо вести...

- Заткнись! - сказал я. Его озлобленная трескотня раздражала. Я был ошеломлен известием о смерти Кирилла. С ним я работал ещё в Чечне и нас связывали не просто приятельские отношения. Я подумал об Ирине, теперь уже его вдове, о Тане, оставшейся неизвестно где, о Семенове Юрии Леонидовиче, Ленчике, Павле Абдурашидовиче... И черная злоба уже привычно овладела мною. В ушах странно, гулко гремело - хлопанье крыльев, вороний грай, запах гниющих отбросов...

- Ладно, - сказал я. - Сейчас я все равно недееспособен. Пойду часок отдохну.

И со скрипом и хрустом суставов я поднялся с дивана. И уже у дверей вспомнил.

- Ты пока позвони Максиму Дежневу в контору. Я хочу кровь на анализ сдать. Пусть похимичут. Там, сам знаешь, быстро работают.

Илья озабоченно взглянул на меня.

- Что это у тебя там в Нижнем закрутилось? Неужели так серьезно?

- Не знаю, - сказал я. - А Максиму позвони.

Я прошел к себе.

- Разбуди часа через два, - предупредил я Лену. - Я что-то совсем плох.

Она с готовностью кивнула.

- Конечно, разбужу, Ванечка.

ГЛАВА 10

СТРАННЫЙ СОН

Едва я прилег на диван, как сразу уснул. И приснился мне странный, чудный сон.

Но по порядку. Я стоял перед высокой, под потолок, резной дверью и не решался войти. О, я знал нечто удивительное, волшебное ожидает меня там, но страшное волнение сковывало все мои члены. Несколько раз я пытался открыть дверь, - она тяжело сопротивлялась. Я почти потерял надежду войти, как вдруг понял: сейчас, сейчас!..

И действительно, медленно-медленно дверь стала раскрываться, я помогал сколько хватало сил, мне не терпелось оказаться внутри, в подвалах, в шикарных трехэтажных подвалах, где нечто важное, важное для меня лично уже происходило, уже ждало меня. И вот передо мной на ковровой дорожке показался Семенов Юрий Леонидович, почему-то во фраке и с красной гвоздикой в петлицей. Я быстро огляделся, только тут заметив и на себе фрак.

Приглушенно звучала музыка. У стены - длинный стол с закусками. Огромный зал был заполнен людьми, я понял, что попал в бизнесс-клуб для избранных. Однако здесь было тихо-пристойно. Черные фраки неторопливо расползались прочь и собирались кучками там и сям. И забавнее всего, - я говорю "забавнее", однако, увиденное лишь усилило мою волнение, - люди, одетые в такие же строгие костюмы. как и мы, редко в смокингах, все больше во фраках, ходили парами, стояли группками, закусывали у столиков, входили в соседние залы и выходили оттудда и все - все! - были не старше пяти-шести лет.

В зеркале у стены я видел себя - с трудом узнаваемый по древним фото облик! - смешной пузан рядом с тоненьким Юрием Леонидовичем. Но внезапно внешний вид бизнесменов перестал удивлять; шелест голосов доносил обрывки фраз, - да, да, здесь собрались серьезные люди, банковские воротилы: кредиты, контракты, офшоры...

Мы прошли в соседний зал, столь же шикарный, и на лифте спустились на этаж. И сразу атмосфера резко изменилась: вновь стали сновать официанты в белом, в глубине зала на большом экране стали крутить... я присмотрелся.. детскую порнушку?.. - ох! я чуть не забыл, где нахожусь: вокруг почти голенькие девочки среди во фраки одетых ребят выглядели на все свои несколько лет... - мы шли дальше. Я уже задавался вопросом: к чему все, и куда мы так целенаправленно идем, как вдруг ёкнувшее сердце подсказало вот оно! Мы были в казино. Все неподвижно застыли глядя на нас, замерли карусели рулеток, глазки опытных детишек уперлись в нас и вдруг ковровые дорожки, словно лента эскалатора, плавно - сначало медленно, потом все быстрее - повлекла нас к ближайшму столу. И я уже знап: меня будут принуждать играть, меня принудят, я обязательно... Семенов зашептал мне в ухо:

- Это твой шанс. Или сейчас, или никогда.

- Да нет же, - попробовал я сопротивляться. - Никогда не играл и не собираюсь. Хочешь, сам ставь.

Семен шмыгнул носом и утерся рукавом фрака. Его детское личико внезапно нахмурилось. Он злобно проговорил:

- Тогда не мешай другим играть, дурак!

- Сам дурак, - против воли сказал я. - Я никому не мешаю.

- Тогда найди убийцу своих друзей.

Он почти кричал, наседая на меня. Оглядевшись, я увидел как все пацаны и девчонки в вечерних туалетах осуждающе разглядывали меня. Мне стало страшно неловко, и я почти не сопротивлялся, когда распалившийся Семен вдруг потащил меня к двери.

- Смотри! - кричал он, выталкивая меня в дверь. - Смотри, игрок недоделанный. Ты только по своим правилам любишь играть. Так не мешай тогда нашей игре и найди убийцу!

В комнате шеренгой стояли Костолом, Валерка-Колобок, Профессор, Гешка-Нюхач, Чингиз, Лом и Костя Кашеваров, почему-то, несмотря на свое юное обличье, в милицейской форме. Я присмотрелся внимательнее...

- Да ведь... Что же это такое?!. - вскричал я в совершейнейшем ужасе.

- А!.. - злорадно закричал Семен за моей спиной. - Не нравится?!. А нам что, нравится? У нас бизнес летит коту под хвост. Знаешь. какие люди заинтересованы? Я просто не могу уехать из Нижнего ничего не сделав. А после этих убийств никто тут у нас не соглашается работать. Нет, ты смотри!

Да я и сам, впрочем, не мог отвести глаз. Костолом, Колобок, Профессор и Нюхач - зеленые и мертвые, мертвее нельзя - невидяще смотрели поверх моей головы. Ладно, к мертвым я уже привык. Но ужас, охвативший меня не был рациональным. В глубине души я сознавал, что сплю, что все виденное плохо согласуется с той реальностью, в которой я привык обычно пребывать, но от этого легче не становилось. Возвышаясь над головами товарищей торчал затылок Лома, которого я совсем недавно встречал в его же собственной квартире. Я подумал, что кто-то ловко свернул его детскую шейку, иначе никак нельзя было объяснить, почему затылок Лома торчал над его грудью. Семен сзади сильно толкнул меня вперед, я, махая руками, подлетел к Лому и тот, вытянув руки, слепо, но очень ловко, поддержал меня.

- Смотри! - крикнул Семен. - Смотри, до чего доводит тебя твоя глупость и слепота!

Он протянул руку, крепко ухватил Лома за волосы и дернул, чулком снимая кожу с головы.

- Смотри! - донеслось до меня, но я с ужасом, жалостью, внутренним содроганьем и сам не мог оторвать взгляд от кроваво-лакированных голых мышц лишенного кожи лица.

И эта белая костяная улыбка!!.

Семен сунул мне в руку... я невольно подхватил эту мягкую, покрытую живыми волосами кожу... все закружилось перед глазами и тяжело дыша, в испарине, с ужасно бьющимся сердцем проснулся...

ГЛАВА 11

НА ЛУБЯНКЕ

Я проснулся. Проспал полтора часа и, конечно, не отдохнул. И раздражало - Ленка с тревогой смотрела на меня. Я дал ей номер телефона Тани, приказал соединить с Нижним Новгородом и с тревогой ждал. Никто не отзывался. Я попросил позвонить Илье и спросить насчет Максима Дежнева. Максим ждал меня в три часа. Сейчас было около двух часов дня.

Все ещё разбитый, я позволил Ленке заварить чай. Она постаралась. Я люблю крепкий чай, и сейчас густой, медвяно-бурый чифирь взбодрил.

Без четверти три я, позвякивая ключами от нашего служебного "жигуленка" вышел из проходной. До Лубянки было всего ничего. Через десять минут я припарковал машину в пустынном переулке рядом с нашим серым бетонным монолитом, и уже скоро входил, предъявляя свой, бессрочно продливаемый (хорошо иметь надежные связи!) пропуск.

Я вызвал лифт и в одиночестве ожидал прибытия кабины, но когда входил, следом, потеснив мою штатскую фигуру, ввалились человек шесть-семь мужиков, распухших от бронежилетов и прочей амуниции. Группа, судя по всему, возвращалась с операции, во всяком случае, мрачное, злобное выражение лиц выдавало не только крайнюю степень усталости, но и глубоко скрытое удовлетворение. О!.. Я помню, я не забыл это ощущение, переполнявшее в подобные минуты: долгие часы на грани жизни и смерти, предел сил, обнажавший основу бытия - фундамент, на котором место лишь тебе и твоим товарищам, а ещё врагу, но уже по ту сторону лезвия, на этот раз не задевшего тебя. Я помню, я вижу - все позади, ты жив, напряжение уже отпускает, но где-то внутри ещё шевелится злоба, хотя бы вот к такому чистенькому фраеру, каким выгляжу я сейчас, стерильному в своем нежелании заниматься мужским трудом.

Я помню... А в те секунды, когда мы ехали в кабине лифта, я поглядывал на серые небритые лица мужиков и - действительно не вру! - ностальгически завидовал.

Они вышли раньше. Я поднялся на шестой этаж и, мимо кабинетов управления контрразведывательного обеспечения стратегических объектов, добрался наконец до лаборатории.

Максим Дежнев когда-то окончил Ленинградский медицинский институт и по профессии был микробиологом. По завершении учебы кадровики КГБ благополучно выудили его из толпы выпускников, забросили в наши стены, где он и осел в садке своей лаборатории, доведя в конце концов мастерство анализа неизвестно там чего до невиданных высот. Во всяком случае, ходила такая молва.

Я, рассказав сейчас о своих подозрениях, остался ждать в предбаннике результатов. Максим, широким жестом указал на стол с электрическим чайником, пачкой индийского чая, массой грязных чашек и удалился с образцами моей крови, слюны и прочего. А я действительно заварил себе чай и стал пролистывать стопку старых журналов "Вокруг света", кем-то, видимо, привезенных из дома.

Минут через сорок Максим выглянул из-за складчатого зеленого сукна, завешивающего дверь ради максимального глушения лабораторных звуков, и рассеянно попросил ещё подождать.

- Что-то наклевывается, - смутно объяснил он и вновь исчез за антиподслушивающей тканью.

Еще через полчаса он вышел окончательно, сел напротив за инвентарный стол, выбрал чашку почище и налил себе одной заварки.

- Ну что? - спросил я.

- Ты был прав, - ответил Максим, - реакция положительная. - Он отхлебнул чифирь, заглянул в кружку, ничего не нашел и вновь уставился на меня.

- Ну и?.. - нетерпеливо допытывался я. - Спиртное?

- Алкоголь тоже присутствует, но в малой дозе. Так, чепуха. Честно говоря, если бы не твои подозрения, мы не обратили бы внимание.

Он сунул руку в промасленный пакет на столе и вслепую пошарил в нем.

- Кончились, - объяснил он. - С утра кто-то пончики приволок, но уже все сожрали.

- Ты говорил, что вы что-то нашли, - напомнил я.

Максим почесал затылок.

- Однако где это тебя угораздило? Это же совершенно новый продукт. Синтезирован год назад в нашем братском ЦРУ. В прессе было упоминание о группе в классификационной таблице. Хорошо еще, что следы молекулярного воздействия совершенно уникальны. У нас недавно новое оборудование поставили. Кстати, оттуда же, из-за океана. А иначе мы ни за что не обнаружили бы.

Я терпеливо пережидал всплески его профессионального восторга. Максим отставил кружку и вытащил пачку "ЛМ". Я вдруг понял, что страшно хочу курить.

- Будешь? - предложил Максим сигарету.

- Свои, - буркнул я. В моей пачке "Кэмел" застряли две сигареты. Надо не забыть купить. Я прикурил от его зажигалки. Мы молча выпустили дым. Максим испытующе смотрел на меня.

- А ты где сейчас работаешь? Неужто к нам вернулся?

- Так я тебе и сказал, - в тон ему ответил я. - А чего это ты интересуешься?

- Как же... Ты, вроде, в частном бизнесе, а подобные препараты, кои я надыбал в твоем могучем организме, пока еще, к счастью, в обиходе не встречаются.

- Ты хочешь сказать, ежели кто и захочет, то не достанет?

- Почему... Конечно, можно. Поэтому я и спросил, где ты работаешь. У вас, в валютодобывающих отраслях экономики другие методы.

- Не понял, - сказал я.

- А чего тут не понять. Применять против конкурента в малом и среднем секторах экономики и производства подобный продукт все равно, что бороться против тараканов с помощью "калашникова". К тому же использовать патроны с серебряными пулями.

Он затянулся и долго выпускал дым. Я ждал.

- Нет, - возразил Максим самому себе, - золотыми пулями.

Он вновь заглянул в свою чашку и сообщил:

- Понимаешь, есть такое правило, называется "Бритва Оккамы". Был такой философ. Так вот, грубо говоря, оно, это правило, гласит, что среди нескольких решений задачи самое простое и будет самым правильным. Зачем применять сверхсекретный и сверхдорогой препарат там, где можно обойтись клофелином и рюмкой водки. Усек теперь, почему я спросил о твоей работе? Ладно, мне не интересно. Это я так.

Я медленно выпускал в потолок струю дыма. Неожиданно до меня наконец-то дошел факт, затененный этой лабораторной ерундой: против меня в самом деле применили наркотик. Со мной обошлись, как с последним лохом!

И тут же привычно потемнело в глазах от злобы. И этот шум крыльев, карканье, вонь, птичий базар!..

- Что это с тобой? - заметил мое состояние Максим. - Хочешь коньячку? Не повредит.

- Со мной обошлись как с пацаном, - вслух сказал я.

- Делов-то!.. Не ты первый, не ты последний.

Он встал и, подойдя к окну, заглянул за шелковые в сборках шторы неизменный атрибут конторы, препятствующий снятию информации с оконных стекол.

- Что-то воронье разоралось, - задумчиво проговорил он.

ГЛАВА 12

"БЕЛЫЙ ДОМ"

Я покинул гостеприимные стены госбезопасности без четверти пять. Мой "жигуль" мокро лоснился в переулке. Я плюхнулся на сиденье, хлопнул дверцей. Надо было решать, что делать дальше. Последняя сигарета. Я закурил и выдул дым в щель приспущенного стекла.

Конечно, оставалось одно безотлагательное дело. Но как же мне не хотелось его выполнять!

Ирина!

И сразу, словно живой, возник передо мной Кирилл Леонов. Я едва не застонал от горечи и тоски. Его убили вчера поздно вечером. Как мне сообщил Илья, Кирилл вместе с напарником благополучно проводили домой клиента, сдали дежурство ночной смене и уже вышли из подъезда, когда возле них возник среднего роста лысоватый мужчина лет тридцати. Представившись Петровым Сергеем Илларионовичем, он сказал, что есть сообщение лично Кириллу от меня, то есть Фролова Ивана Михайловича. Александр, напарник, пошел к машине, оставив Кирилла с этим Сергеем Илларионовичем. Усевшись в машину, тут же посмотрел в их сторону - Кирилл лежал на тротуаре у подъезда.

И больше никого.

Разве можно было ожидать! Конец смены, грядущий отдых, мое имя из уст серенького посланца и нож, сверху, за ключицей протиснувшийся в сердце!..

Ах, Кирилл, Кирилл! Сколько мы с ним пережили, и вот результат!

Я достал телефон и некоторое время смотрел на кнопки набора. Я раздумывал, ехать ли сейчас к Ирине? Нет, успею. Было ещё одно дело. Я набрал номер.

- Канцелярия второго вице-премьера, - мило пропищал девичий голосок.

- Веру Алиевну, будьте добры, - сказал я и приготовился...

- Кто её спрашивает?

- Передай, девочка, что её спрашивает Фролов Иван Михайлович. И пошустрее, милая, а то Вера Алиевна будет сердиться.

Дева исполнила мою просьбу, потому что я тут же услышал знакомый твердый голос Веры.

- Иван Михайлович! Что же ты забываешь старых знакомых. Пропал, ни слуху ни духу. Какие проблемы? - сразу перешла она к делу, и я немедленно вспомнил её решительную манеру брать быка за рога.

- Хотел бы шефа вашего застать, да боюсь, как всегда, не удастся. Может, поспособствуешь? Я хоть сейчас подъеду.

- А тебе, Иван Михайлович, везет. Я сегодня добрая, а значит, настроение у меня хорошее. Давай, приезжай. Через полчаса успеешь?

- Постараюсь. Если в пробку не попаду.

- Жду.

Я прибыл к "Белому дому" через двадцать минут. Вера позаботилась, и мое просачивание сквозь охрану прошло гладко. А пистолет я, конечно же, не забыл оставить в машине.

С Верой Алиевной Махдаровой я познакомился много лет назад ещё в Чечне, где мы находились по разную сторону баррикад. Тогда она была снайпером. Впрочем, обстоятельства нашего знакомства давно поросли быльем, и осталось ныне лишь деловые аспекты, позволяющие - как вот сейчас, наиболее быстро преодолевать кордоны бюрократизма. Я весело поприветствовал Веру Алиевну, и минут пять мы предавались приятным воспоминаниям. О том, о сем...

По прошествии пяти минут Вера вышла, оставив меня одного в кабинете, куда, однако, тут же вошла её секретарша - та молоденькая девица, ответившая на мой звонок. Как и Вера, она окрасила густые горские волосы в желто-блондинистый цвет.

Павел Абдурашидович, второй вице-премьер, (до сих пор я не могу разобраться в размножающемся количестве замов премьер-министра), молча протянул мне пухлую руку и вновь продолжил что-то быстро - видимо, чрезвычайно неотложное - записывать в блокнот.

Через пару минут блокнот был захлопнут, и Абдурашидович обратил на меня свой взор из-под поседевших на государственной службе бровей.

- Что же ты, Иван Михайлович, допускаешь, чтобы на тебя жаловались. Разве может умный человек переходить дорогу другим умным людям? И, наверное, более умным. Как ты считаешь?

Это было вступление. Я подумал, что на этом все может и закончиться.

- Павел Абдурашидович! Каюсь, но ничего не понимаю. Кому? Когда?..

- Ты это брось со мной ваньку валять! - погрозил он пальцем, и я понял, что война ещё не объявлена. Его просто попросили утихомирить меня. Очень ты беспокойный человек, Иван Михайлович. Что тебе неймется? Бизнес твой процветает, никто тебе не мешает, никто палки в колеса не вставляет, а ты что-то там не то делаешь.

- Павел Абдурашидович! Вчера убили моего друга. Мы с ним ещё в ГБ работали.

Он замолчал и только шевелил кустистыми бровями, поглядывая на меня.

- Убили, говоришь?

- Ножом. Прямо в сердце. Судя по всему, профессионал. Любитель Кирилла не достал бы.

- Профессионал, говоришь, - задумчиво повторил он. - Да, дело серьезнее, чем я думал, - он поднялся из-за стола и подошел к окну. Смотрел вниз, на мост, перекатываясь с пяток на носки и молчал. Я ему не мешал думать. Наконец он повернулся ко мне.

- В общем, так, дорогой. Я тебя предупредил. Ты меня выслушал. А что делать, сам решишь. А то, может, плюнешь на все, съездишь отдохнуть? Море, девочки - хорошо. О! - обрадовался он пришедшей мысли. - Поезжай в Майами. Поваляйся на пляже пару месяцев, а там, глядишь, все и успокоится. В общем, не так все и плохо. Ну, давай, - уже протягивал мне ладонь, одновременно нажимая кнопку селектора.

Вошедшей Вере сказал:

- Проводи Ивана Михайловича и пропуск ему отметь. А ты, - вновь обращался ко мне, - подумай о том, что я тебе сказал. Ты же свободная птица. Как, Вера, плохо, что ли, слетать в Америку, на пляжах тамошних пожариться, поплавать в океане? Жаль нам нельзя, - посетовал он, - кто за нас будет Россией управлять? Некому.

Попрощавшись с Верой и её телефонной помощницей, я благополучно покинул этот белый оплот государственности.

ГЛАВА 13

ДОРОЖНО-ТРАНСПОРТНОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ

"Жигуль" мой сиротливо торчал между вишневым "Ауди" и голубым "Мерседесом". Я сел в машину и достал пачку сигарет. Чертыхнулся. Последнюю сигарету выкурил ещё на пути сюда. С безнадежным чувством потянулся к бардачку. Пистолет. Сунул в кобуру под мышку. Бумажки какие-то... пусть лежат. В глубине - початая пачка "Мальборо".

Я прикурил и глубоко затянулся. Хотелось есть. Хотелось спать. Посещение Абдурашидовича оставило неприятный осадок. Но надо было собраться с силами и исполнить все время откладываемый долг. Посещение Ирины, жены Кирилла, болезненное для нас обоих, было, конечно же, продолжением трагедии: её слезы, мое мучительное мычание... Я выбросил окурок и решительно потянулся к ключам зажигания.

Уже возле её (теперь только ее!) дома я позвонил по телефону и сдержанный, лишенный жизни голос скоро ответил: "Да, да, нет, я жду".

Я поднялся на четвертый этаж пешком, нажал кнопку звонка. Ира открыла почти сразу. Я не слышал её шагов, но и под дверью она не стояла, ожидая меня; горе истончило в ней жизнь и, словно сквозняком, гнало - туда, сюда, - напором остаточных обязанностей: надо есть, умываться, мыть посуду, открывать дверь соболезнующим гостям...

- Здравствуй, Иван! - спокойно сказала она, и я, в первые мгновения обрадованный этой собранностью, тут же разглядел пустоту её человеческого облика. И даже зная, что все проходит, что отсутствие детей быстро вернет ей жизнь и новые надежды, я был подавлен тяжестью этого мгновения.

Я вздрогнул. Как всегда неожиданно, а сейчас напрочь забытая, мне на плечи прыгнула Анфиска, большая персидская кошка, возлюбившая меня чрезвычайно. Впрочем, меня, почему-то, любит это мяукающее племя. Анфиска по-хозяйски разлеглась на моей шее, а протянутую было руку Иры отвергла решительным ударом лапы.

Из кухни вышла мама Иры. Мы с траурной подавленностью прошли в гостиную, сели и пытались говорить так, чтобы Кирилл, фактом ножевого удара вычеркнутый из реальности, не восстал ненароком. И все равно не удалось избежать слез; Ирина поднялась и ушла в спальню, мама её приложила платок к покрасневшему глазу, а я, отодрав сопротивляющуюся Анфису, предпочел уйти.

- Да, да, Ирочке так тяжело. Конечно, я уверена, вы поможете. Спасибо, что не оставляете её. Такое горе! Такое горе!

Чувствуя однако облегчение от того, что Ирина ушла и долг соболезнования, тяжелый для нас обоих худо-бедно выполнен, я вложил в напрягшуюся руку её матери сверток с пачками долларов - единовременное пособие на первые дни, - и поспешил выйти.

Сев в машину, я сразу почувствовал запах помойки, преследующий меня уже несколько дней ещё с приезда в Новгород, а когда-то (потом забытый) шлейфом тянувшийся по пятам моего детства. Было мерзко на душе. Посещение Ирины стало последней каплей, переполнившей чашу происшествий этого дня; калейдоскоп лиц, событий, разговоров, за которыми, словно зловещий вороний грай, угадывалась мрачная низость окровавленных интриг.

Я позвонил Илье и попросил приготовить мой "Мерседес". Завтра я поеду в Нижний Новгород.

Я коротко рассказал о посещении Павла Абдурашидовича и его очередном предупреждении.

- Может, действительно, возьмешь отпуск? Я справлюсь. Тем более что всегда можно созвониться.

- Нет, - отверг я, - хочу разобраться, что стоит за всем этим.

- Ну давай, отдыхай.

А сейчас - спать.

Я отключил телефон и, проехав переулок, две улицы, ещё один переулок, выехал на Проспект Мира. Жил я на Колхозной площади, в пустой, недавно купленной двухкомнатной квартире сталинской постройки. Я уже предвкушал сон, горячий душ, прохладные простыни, сладостное беспамятство сна...

Внезапно семьсот сороковой "Вольво", ехавший по встречной полосе, резко вильнув, пошел на разворот перед самым носом моей машины. Водила, видно, понадеявшись на реакцию - мою? свою? - кинулся очертя голову.

Моя "восьмерка", с визгом прочерчивая асфальт резиной колес, влетела носом в бок "Вольво".

Этого ещё не хватало! Я секунду сидел, зажмурившись. Идиотам не писаны законы: пошли на разворот через двойную разграничительную линию.

Я вышел из машины. Трое стриженных парней, с накрученными на шеях золотыми цепями, осматривали вдавленный бок своей тачки. Один - самый молодой, лет двадцати, - коротко взглянул на меня.

- Да, мужик, ну и влип же ты. Чем расплачиваться будешь?

Я помедлил, прежде чем отвечать. Уже темнело. Слабый накал уличных фонарей. Вороны, надоевшие мне за последние дни. Безнадежность.

- Сейчас ГИБДД подъедет, мы и разберемся, кто кому должен, - сказал я и добавил: - Мужики! Поимейте совесть. Вы нарушили.

- Он не понимает, - доверительно обратился все тот же молодой к двум товарищам.

Они закончили осмотр, и старший из них, невысокий квадратный мужчина лет тридцати, повернулся ко мне:

- Ты нам платишь три куска зеленых за наезд, ещё два куска за моральный ущерб, и мы тебя отпускаем.

Я молчал. Они меня отпускали!.. Почему-то усилился запах помойки... Голова заболела. Несколько ворон, близко подлетев, уселось на ближайших деревьях.

- Ты чего молчишь, мужик? Три тысячи - это потому, что у тебя такой скакун, - кивнул он на мой "жигуль". - А то бы в десять раз больше платил. Ну как, согласен? Соглашайся, пока мы добрые. Если нет денег при себе, давай паспорт. Надо же нам знать, где тебя найти в случае чего.

Почему все так мерзко? Почему все время моросит дождь? Почему я так устал? Откуда эти вороны, мистически накаркивающие мне беды?

- Не дергайтесь, мужики! - предупредил я - Сейчас вызовем ГИБДД, составим протокол...

Молодой, первым начавший общение, первым и двинулся ко мне. Оценив мои габариты, он на ходу извлек из кармана и стал прилаживать к кисти кастет.

"Ворон!" - подумал я, мельком заметив мельтешенье черных птиц. Не пытаясь обобщать, или делать иные выводы, я отметил, что уже начал привыкать... к чему?.. может быть к присутствию вот такого вот воронья... как в людском, так и в пернатом обличье...

Я устал; иррациональное присутствие ворон ослабляло внимание... О нет, я не хочу ни о чем таком думать, мне надоело...

Парень швырнул левую руку к моим глазам, детским финтом предлагая открыться. Я тут же нырнул под его правый боксерский хук и изо всех сил ударил в живот. Попал в солнечное сплетение. Паренек завалился на капот моей машины, слегка помятой уже, кстати говоря.

Оставшиеся двое холодно оценивали ситуацию. Разумеется, они ещё не поняли, на кого нарвались. Видимо, бывшие спортсмены. Видимо, среднее звено какой-нибудь группировки. Видимо, привыкшие всегда нападать и обнаглевшие, конечно. Нападающий всегда сильнее. Он сильнее уж тем, что решился причинить боль. Жертва до конца надеется и не хочет верить в насилие. А потом уже поздно.

Молодой хрипел на капоте. Я схватил его рукой за короткий ежик волос на затылке и несколько раз сильно припечатал "мягкими тканями лица" о капот.

- Мужики! - Вновь предупредил я. - Без глупостей. Я сегодня не в настроении, потому советую успокоиться.

Они не слушали. Один заглянул в "Вольво" и извлек из салона две милицейские дубинки. Протянул одну товарищу, вторую оставил себе и, примериваясь ловчее, двинулся ко мне.

- Тебе я сломаю руку, - предупредил я, но на него это не произвело никакого впечатления. Тогда я ударил его носком туфли в голень. Он охнул и отступил на шаг. Старший стремительно ринулся ко мне, так что я едва успел остановить его порыв прямым ударом ноги в живот.

Молодой все ещё пытался ползать по капоту, словно раздавленный таракан. И тут я получил - к счастью, скользящий - удар дубинки по левому плечу. Ужасно больно! Это пришел в себя второй боец.

От боли я на мгновение ослеп. Впрочем, только на мгновение. Я тут же решил не только выполнить свое обещание, но и перевыполнить оное. Развернувшись на левой ноге, я правым кулаком, раскрученным за спиной, смахнул ближайшую бритую голову. Голова принадлежала среднему звену этой бандитской ячейки, кому мало показалось разбитой голени, и кому я обещал сломать руку. Мужик упал и перестал двигаться.

Между тем осторожный главарь выждал наконец благоприятный момент и с каким-то визгом, долженствующим выражать ярость или ещё что-то ужасное, кинулся мне под ноги. Я не отнесся к его порыву с должным вниманием, за что и был наказан; хоть и невысокий, парень был страшно тяжел. Я отлетел к своей машине, на беду споткнувшись о тело окончательно вырубленного мною второго бойца сумеречного фронта.

Ладно. От удара по дверце "восьмерки" я сам, потеряв равновесие, сполз на асфальт, тем уравняв себя с моими противниками; старший, бешенно визжа, уже приподнимал дубинку, видимо, готовясь раскроить мой бедный череп. Пытаясь защититься, я схватил первое, что попалось под руку - ухо бандита, - и с треском оторвал, сразу остановив боевой порыв и замах дубинки. Ошеломленный болью и хрустом все ещё висящего в воздухе собственного уха, он открыл рот для вопля - боли? вторичной вспышки ярости? - об этом я не узнаю никогда.

Холодная и язвительная часть меня, так и не принявшая участие в потасовке, запихнула сырую раковину уже отдельно жившего уха в его раззявленную пасть. Он задохнулся, попытался встать, отшатнулся... Я пяткой, вернее, каблуком лягнул вслед, попал ему в зубы и этим слепым, но эффектным ударом заставил проглотить то, чем была забита глотка... Во всяком случае, в последующие минуты нашего общения я больше не видел этого куска его плоти; ну, а освобожденное горло тут же издало мощный вопль! Я же был уже на ногах и, подобрав дубинку, с наслаждением влепил главарю по черепу, возможно, проломив неандертальские кости.

Было ещё одно дело... Ну конечно. Я обещал бритому сломать руку. А я привык выполнять обещания. Что я и сделал все той же дубинкой, для удобства примостив предплечье противника к впадине колесного диска.

И что забавнее всего, пассажиры лентами скользящих мимо машин, конечно же, могли видеть нашу гнусную потасовку; людей можно понять, а о шоферской солидарности говорить уже нельзя: возможность просто так, ни за что ни про что получить пулю в лоб изживала гуманизм.

Тут, как всегда по окончании действия, подлетели три, кем-то направленные гибэдэдэшные "шестерки". Толпа толстых автоматчиков храбро поставила меня лицом к машине, я получил пинок по ноге и прикладом в спину, после чего центурионы стали разбираться. Ксивы произвели впечатление: бессрочно продлеваемое моими звездными покровителями удостоверение капитана ФСБ и не менее весомое - помошника какого-то мною уже забытого депутата.

Еще полчаса я помогал составлять протокол и наскоро допрашивать окольцованных наручниками братков. Потом сел в машину и под привычный аккомпанимент вороньего базара отбыл домой. Дома, несмотря на холостяцкую запущенность, довольно часто, впрочем, освежаемую посещением прекрасных дам (наши женщины всегда прекрасны!), все было так, как я и предвкушал. Только вместо душа я принял ванну и с наслаждением отмокал.

Вспомнив кое-что, я дотянулся до брошенного на стул телефона и ещё раз позвонил в Нижний. Никого. Сияющее настроение удачно завершенного вечера стало меркнуть, но я отбросил все черные мысли, полежал ещё немного в горячей воде, а потом, завернувшись в свой любимый синий махровый халат, прошел на кухню и вскипятил чай.

В холодильнике нашелся недельной давности сыр и кусок сливочного масла в морозильнике. Я вскрыл банку с ветчиной, сделал себе бутерброд-ассорти и с огромным наслаждением поглощал эту вкусную, но убийственную для организма снедь.

А за оконным стеклом в полуметре от меня, на подоконнике сонно топталась одинокая ворона, изредка оглядывая меня блестящим и черным в искусственном свете моей кухни глазом.

А потом - прохладные простыни, водоворот сонных видений - все кружилось, хлопало черными крыльями, а Павел Абдурашидович гонялся зачем-то за Верой с милицейской дубинкой...

ГЛАВА 14

НА ГОРЬКОВСКОЙ ТРАССЕ

Утро началось тонкими уколами зуммера. Я вслепую нажал кнопку будильника и только тогда открыл глаза. Семь часов.

За окном - серая утренняя мгла плачущего с утра дня. Я, не вставая, дотянулся до телефона, с вечера брошенного на тумбочку. Тани не было дома. Я поколебался, звонить ли полковнику Сергееву? Нет, у меня не было номера его домашнего телефона, а для службы было слишком рано. Так же нехотя позвонил Косте Кашеварову.

Трубку сняли после третьего звонка и бодрый голос Ловкача заявил, что он слушает.

- Я слушаю, - повторил он и, когда я назвался, энергично зазвенел в трубке.

- Ты куда пропал? Тебя обыскались. Полковник Сергеев звонит беспрерывно. Ты где?

- Я в Москве. Сегодня к вечеру буду в Нижнем.

- Зачем? Почему ты никого не предупредил? А Соколова с тобой?

- Нет. Таня в доме Бурлакова. У Ленчика. Хотя теперь уже, может, и не там. Я приеду, разберемся. Думаю, с ней ничего плохого не случится. В общем, к вечеру буду.

- Ты самолетом?

- Нет, на машине. Часов за шесть-семь доберусь. По приезде позвоню.

- Ну, ждем. Хорошо, что позвонил. Значит, ты на машине к нам? Один или с водителем?

- Один. Я ещё не разучился за баранку держаться.

- Ну давай, ждем.

Я нажал кнопку отключения телефона.

Пошел под душ, побрился. Потом открыл шкаф и некоторое время изучал свой гардероб, не зная, что выбрать в дорогу. Конечно, я предпочел бы джинсы и рубашку посвободнее, но привычка к униформе победила: решил, все же, надеть костюм.

В начале девятого я подрулил к Кривоколенному переулку, посигналил перед железными вратами, был опознан вахтой охраны и впущен; жестяная плоскость ворот поехала в сторону, и я благополучно въехал во двор, припарковав "восьмерку" подле своего же черного "Мерседеса".

Я поднялся наверх. Лены ещё не было; рабочий день у нас начинается в девять тридцать. Но Илья уже возлежал в кресле, с привычным удивлением изучая свои, положенные на стол ноги.

- Машину я тебе приготовил, - сразу сообщил он. - Ты когда созреешь, может быть, просветишь, чем ты так там занят? Мне Макс Дежнев звонил. Тебя, понимаешь, по его словам, чуть ли не цеэрушники работают. Наркотиками накачивают. Надеюсь, дело стоит того, чтобы в него влезать.

Он медленно и ловко стал снимать ноги со стола, сам любуясь тренированной силой своих мышц. Мое же сообщение заставило его забыть о конечностях, которые нелепо застыли в воздухе.

- Вчера на меня напали. Прямо на Проспекте Мира.

Илья вопрошающе смотрел на меня.

- Они разворачивались поперек встречного движения, и я не успел среагировать. Вот они и обиделись.

Ноги Ильи, дрогнув в воздухе, мягко спланировали на пол.

- Я уж думал...

- Да нет, просто случайные "братки". Только что на ногах и в носу золота не было. Пришлось разбираться.

Илья кисло сморщился и тут же захохотал:

- Не дай бог смотреть, как ты разбираешься! С органами правопорядка неприятностей не было?

- Да нет, я же при документах.

- А!.. Тогда ладно.

Он посмотрел в окно, сумеречно блестевшее дождевыми каплями.

- Не поймешь, дождь или воздух пропитан водой? Может, не поедешь? Асфальт мокрый.

- Это только в Москве. В Нижнем жара.

- Надо же! Вроде недалеко от Москвы, а какая разница: у нас серые будни, а у вас там река, солнце, пляж...

- Девочки, борделички... - в тон продолжил я.

Он рассмеяся.

- Что-то вроде того. Ну ладно, когда едешь?

- Прямо сейчас и еду.

- Слушай, может, отрядить кого в помощь? Зачем тебе одному ехать?

- У нас много свободных людей? - спросил я.

- Да, ты прав, конечно, - он потер переносицу большим пальцем.

- Ты был у Иры? - спросил он по понятной мне ассоциации.

- Был, - ответил я.

- Ну и как она?

- Плачет.

Илья осторожно взглянул на меня, поколебался, но спросил:

- Что ты думаешь о его смерти?

- То же, наверное, что и ты. Скорее всего предупреждение. Кирилл принципиально ничем этаким не занимался. Ты же знаешь.

- Его убили, чтобы предупредить тебя? Семьи нет, с этой стороны не зацепишься, так, что ли?

- Да, - подтвердил я, думая о Тане. - Семьи у меня нет.

И в этот момент волна злобной ненависти поднялась в душе...

Еще через полчаса я, наконец, выехал.

И вот что интересно. Даже в пределах Москвы смутное чувство... опасности?.. нет, возможно, присутствия рядом со мной другого?.. или других? - не отпускало. Однако все было так зыбко, а машин так много...

Некоторое время, скорее для очистки совести, я отмечал следовавшие в моем направлении тачки. Один вишневый "Рено" шел за мной аж десять минут. Но потом сгинул. Чуть больше наблюдал белый "Опель". А желтое такси "Волжанка" застилало мне спокойный вид минут двадцать.

Незаметно даже проснулся азарт - преследования? бегства? - разница небольшая. И хотя я понимал, что больше забавляюсь игрой, события последних дней оставляли место озабоченности.

Все это глупость, однако.

По выезде из Москвы я, где возможно, гнал со скоростью сто - сто двадцать и, опьянение скоростью, да и дорогой, конечно, скоро выдуло может, сквозняком, поверх приоткрытого бокового стекла? - мои подозрения; как после оказалось - напрасно.

А пока я ехал все дальше и дальше от Москвы, и все ближе и ближе к цели: Нижнему Новгороду, Тане и, конечно, Семенову Юрию Леонидовичу, Ленчику, моим усопшим, а также и живым приятелям.

Незаметно улучшилась погода. Влажный сырой воздух, покрывший матовой патиной лобовое стекло (я включал дворник и хмуро вглядывался в ленту шоссе), сменился устойчивой облачной дымкой, а затем выглянуло солнце раз, другой, - и уже прочно засияло где-то над головой.

К двум часам дня я проголодался и, как часто бывает в нашем мире, где причины и следствия, смешиваясь, идут рука об руку, скоро увидел придорожный ресторан, возле которого на асфальтированной плащадке стояло два трейлера и какие-то легковушки, при ближайшем рассмотрении оказавшиеся белым "Фордом", "Опелем", "Волгой" и синим "Запорожцем". Я по ранжиру припарковался с иномарковской стороны, проверил бумажник в кармане, вышел и запер дверцу.

Ресторан был дешевенько обновлен обжаренными паяльной лампой досками, а также железными светильниками на цепях. На резных столиках, занимая весь небольшой зал (по возможности соблюдая интервал между соседями), сидело человек десять-двенадцать.

Я подошел к стойке бара. Упитанная молодая барменша оценивающе взвесила меня взглядом и подобрела, осветив лицо милой простой улыбкой.

- Пиво? Или что покрепче?

- Я, крошка, за рулем.

- А!.. - беззаботно протянула она. - Сейчас многие за рулем не стесняются выпивать.

- А потом в сводки дорожных происшествий попадают.

- А вы осторожный.

- Битый, просто битый, - ухмыльнулся я и осмотрелся. - Чем, однако, угощают в вашем приятном заведении?

Женщина протянула меню, отпечатанное под обязательную синюю копирку, и я стал прилежно изучать листок.

Пока барменша передавала мой заказ невидимым поварятам, я взял бутылку "Пепси" и сел за столик у окна. Мне был виден мой "Мерседес", что было удобно.

В зале было жарко. Пол грязноват. Раньше - типовая придорожная столовая, а теперь, в новой ипостаси, заведение маскировало длинную железную стойку выдачи полупрозрачной кисеей, лениво колышащейся от легкого сквозняка. За соседним сдвоенным столиком сидело четверо мужчин, конечно, водителей грузовиков.

Еще одна группка словно сошла с карикатуры, высмеивающей бюргерскую жизнь: семейство из четырех человек чисто немецкого облика. Мне стало смешно, потому что при взгляде на одинаково толстых, - упруго толстых! отца семейства, жену и двух киндеров (все четверо в шортах и цветных рубашках) всплыл риторически-бесполезный вопрос: журнальный ли образец служит эталоном для подобного воплощения, или в природе некоторых людей уже заложен некий образ, при наличии средств немедленно материализующийся? Ноги из штанин шорт выползали толстенькие, крепенькие и даже у малых отпрысков одинаково целлюлитные.

Барменша, она же официантка, принесла мне на подносе тарелку борща, салат и на второе - мясо в обрамлении пюре с ложкой топленого сливочного масла в картофельном центре. К моему столу, высоко подняв хвост, неторопливо подошел черный с белыми пятнами кот и потерся о мою ногу.

- С утра ведь жрет, а все мало, - с любовью в голосе сказала барменша, а кот хрипло мяукнул в ответ.

От горячего борща, от вполне приличного мяса, запитого советским компотом из сухофруктов, я расслабился. Хотелось смирно сидеть, беседовать с барменшей, наблюдать за котом, уже спавшим на стуле рядом со мной. В проем распахнутой двери вливался яркий свет; пятнистые летние тени на столах и полу, куда забиралось солнце, - и где поблескивал лакированный козырек голливудской шапочки на голове толстого русского бюргера.

Мимо ресторана, по шоссе медленно проследовала вереница джипов. Последний, ярко-фиолетового цвета, шустро вильнув, оказался на стоянке, и из бокового открытого окна водитель - молодой мордастый парень, - рассеянно оглядевшись, вдруг встретился глазами со мной. Секунду, с легким уверенным вызовом, характерным для определенного сорта перестроечной братвы середины и конца девяностых годов, он смотрел на меня, потом отвел взгляд. Джип взревел, сорвался с места и присоединился к кавалькаде, вскоре исчезнувшей вдали.

Я взглянул на часы: половина четвертого. Настроение внезапно омрачилось, словно солнце за стеклами ресторанных окон, на которое наползла толстая тучка, за руку тянувшая вслед за собой ещё более сизую подружку.

Я подозвал барменшу и расплатился. Она улыбнулась мне уже отстраненно, и тронула кота за дернувшееся ухо:

- Пойдем, Васька, чем-нибудь угощу.

Я прошел к машине, похлопал себя по карманам в надежде найти сигареты - все выкурил в дороге. Не идти же снова в ресторан. Сел и заглянул в бардачок. Илья, как и обещал, купил мне блок "Кэмел". Я вытащил пачку, закурил и тронул с места машину.

Что-то меня тревожило. А я привык доверять своей интуиции. Помню, впервые обратил внимание на собственное чутье ещё пацаном. Да, было мне лет десять, когда я открыл для себя возможность наесться без хлопот, отоварившись консервами и плоскими брикетами - масла, сыра, ветчины - в близрасположенном "Универсаме", незаметно рассовывая продукты по карманам. Потом этот самообслуживающийся разгул прикрыли, но некоторое время я мог сыто и сонно, как давешний кот, смотреть на мир. И однажды, зайдя очередной раз ради взимания продовольственной дани, заметил изменение атмосферы в светлом огромном зале магазина. Загнав голод в подполье, я потратил несколько минут, чтобы раскидать изъятые было продукты по местам, а у кассы на выходе был с воплями торжества захвачен в плен.

Конечно, возмущенные бабы ничего не нашли, но я был, помнится, поражен яростью, обращенной на меня, ребенка. Я это запомнил и обмозговал уже потом.

Поймав меня с поличным, продавщицы отправили бы меня в колонию на пару лет - это уж точно, я специально интересовался. Я знал, что если каждую из этих женщин в спокойной обстановке поставить перед выбором: колония для ребенка или сумма, которую магазин потерял в результате моего желудочного разбоя, они бы предпочли заплатить сами. Но в тот момент ярость и желание придушить меня были написаны на каждом лице.

Подлая жизнь, заставившая меня воровать еду. И подлая тупость людей, спрятавших за букву закона собственную совесть!

Навстречу мне проехали два джипа, похожие на те, что недавно тормозили у ресторана.

По сторонам дороги густо стоял лес. Ельник. Как это говорится: "В березовом лесу веселиться, в сосновом - молиться, а в еловом - удавиться".

Еще одно - уже в полнеба - облако занавесило солнце. Почти исчезли встречные машины. Я взглянул в зеркало заднего вида. Нет, все нормально растянутая цепочка грузовиков и легковушек.

За поворотом, на асфальтовом остановочном пятачке - три джипа с синими мигалками на спинах. Двое милиционеров в бронежилетах под форменными кителями и автоматами на перевязи, жезлом останавливали меня.

Я притормозил. Важно помахивая полосатыми жезлами, гэбэдэдэшники неторопливо двинулись ко мне. Придется отстегнуть сотню долларов.

- Документы! - отрывисто бросил самый толстый. Толстые в милиции более наглы и решительны. Им приходится мстить за унижения своей плоти. Это тянется с детства: дети почему-то презирают толстячков. А детские унижения активно участвуют в строительстве нашей личности.

Я протянул водительские права. Милиционер неторопливо изучал их. Второй локтем облокотился на крышу моей машины рядом с передней дверцей.

- Ну что же вы, Иван Михайлович, превышаете скорость?

- Плачу штраф, - сказал я, не желая исполнять последовательность канонизируемой роли нарушителя.

- Уплатите штраф, а потом вновь будете нарушать? - ворчливо заметил толстый.

Мне казалось - со скуки ли, по другим причинам? - но он тянет время.

- Я тороплюсь, шеф, - примирительно сказал я. - У меня только сто долларов.

- Что же, - согласился милиционер и посмотрел на шоссе. Я услышал шум подъезжающих машин и посмотрел в зеркало: это были два джипа, недавно встреченные мною. Я тут же попытался вырвать права: правая рука тянулась к ключам зажигания, левая - к правам. Я опоздал: в нос, в глаза, лицо брызнуло остро-холодное, и последнее, что я успел увидеть, прежде, чем погас день, - это вываливающийся из подъехавшего джипа вчерашний попорченный мною "браток" с белой марлевой повязкой на голове и бешено выкаченными глазами...

ГЛАВА 15

В МОГИЛЕ

...Глаза мои ослепли и уши, забитые толстой ватой, оглохли, словно никогда не слышали, словно бы я оказался под водой, глубоко-глубоко, там, где давление бездны продавливала барабанные перепонки за их полной ненадобностью. И если бы не пыль, нет, запах пыли и тлена, я бы поверил, что дышу, будто давний утопленник, водой и смертью.

Сознание, опутанное беспамятством или сном (сном беспамятства!) сетью самосохранения, преграждало путь мыслям-рыбам; только редкие и скользкие упруго просачивались, всплеском своего появления вызывая вопросы: где? что? а еще: почему? и - неужели?..

А потом я вдруг ощутил, как болит мое избитое тело: кости, мышцы, внутренности... Лицо, распухшее так, что не нужно рук и пальцев, чтобы ощупью убедиться, - стоит прищуриться, и все отдается болью...

Кто так поработал надо мной? Неужели тот "браток", которому я оторвал ухо? Пять джипов, милицейская форма, автоматы, долгое преследование от Москвы - и все ради того, чтобы оплатить счет за утерю куска (пусть и собственного) мяса!

Почему я жив, если это так? И где я?

Медленно-медленно, чтобы в случае чего не рухнуть в ещё более глубокую трясину, трясину отчаяния, я вытянул руку перед собой. Уже сантиметров через пятьдесят пальцы наткнулись на шершавый потолок. Я ощупал - камень, может быть, бетон... И чуть не соскользнул в трясину, которой только что так боялся. С большим трудом я взял себя в руки и, с все более яснеющим сознанием, попытался изучить пространство вокруг себя.

Какое счастье! Это не был... Конечно, руки свободно раскинулись в стороны, прежде, чем наткнулись на стены... Все что угодно, но не то, что теперь кажется смешным. Какой, к черту, гроб, когда каменных гробов не делают.

Я несмело крикнул, попробовал позвать тюремщиков, может быть, даже одноухого. Слышать человеческий голос приятно даже в аду. Хотя здесь не ад, не могила, даже не гроб - просто каменный мешок, где я оставлен на хранение, пока за мной не придут.

Я вытянул руки вперед и изо всех сил попытался сдвинуть каменную крышку. Руки чуть не лопнули, чуть не хрустнули кости... что-то заболело в спине... я не смог ничего сдвинуть ни на миллиметр, ни на толщину волоса!..

...Я обессиленно откинулся на своем ледяном каменном ложе. Вспомнил, как только что, потеряв власть над собой, охал, бормотал что-то, взмахивал руками, как те, кто сопротивляются во сне неведомой силе, которая хватает их, тащит куда-то...

Холодно, как же холодно! Я осознал, что лежу совершенно голым. Прежде, чем бросить меня сюда, они сняли всю одежду. Даже саван не надели, подумал я и обрадовался тому, что, впервые высказав страшное предположение, принял его спокойно. Все то дерьмо, что аккумулировалось во мне несколько дней: наркотик, влитый Семеновым, та дрянь, которую использовали стражи порядка на джипах - медленно покидало мое тело, позволяя сознанию начать трезво и хладнокровно оценивать ситуацию.

Я обрадовался. Главное, перейти барьер. Даже смерть не страшна, когда она неизбежна. Пусть будет так, как будет, и лучше я ошибусь, чем, обманывая себя надеждой, погибать много раз.

Итак, меня уложили в каменный мешок, и что-то зыбкое, интуитивное подсказывало мне, что это не банальное, лишенное творческой фантазии построение из бетона. Запах ли?.. Остаточное ли ощущение в кончиках пальцев?.. Мне казалось, я укрыт шершавым гранитом. И это навевало мысль о кладбищах, склепах, отпевании...

Не буду об этом.

Я решил передохнуть, подумав о другом. О чем? Конечно, о событиях последней недели, сунувших меня в этот склеп. Теперь я многое стал понимать, кусочки головоломки незаметно стали складываться в более-менее ясную картину. Ну а по порядку...

Я вспомнил: солнечное марево, встретившее меня на аэродроме, когда я прилетел из Москвы; мои слепые блуждания, когда я шагал по пыли собственного незнания, по слепящей пыли тех солнечных дней, во власти страха перед прошлым, - прошлым, детством и неведомым ужасным братцем, каким-то образом выдернувшим из моих рук обретенную Таню.

Нет ничего более живого, чем призраки, в которые начинаешь верить!

Я стап вспоминать все то, что узнал в наркотическом полубреду, в том кабаке, затем в бане, в гостях у Лома... Итак, Семенов Юрий Леонидович явился в Нижний Новгород, где нанял моих детских приятелей для какой-то работы, которая, по словам этого лощеного мафиози, может принести миллиарды долларов. Потом кто-то стал убивать нанятых им людей, а когда я начал толкаться среди этой дряни, Семен использовал Таню, накачал меня сверхсекретным наркотиком и отправил в Москву, чтобы меня вразумили на определенном уровне. Может быть, меня хотели вообще отделить, оставить в Москве, и нынешнее возвращение в Нижний заставило Семена (а может, кого покруче?) затолкать меня в этот каменный гроб?

Но разве я могу быть кому-то так опасен, чтобы предпринимать столько усилий? Или, может, мое нахождение здесь результат идиотской случайности дорожное столкновение с гипертрофированным самоуважением мелкого бандита, которого я лишил украшения на голове?

Не знаю. В любом случае этот одноухий - мелочь, которую не стоит принимать во внимание. Пока главное - Семенов Юрий Леонидович, и когда я доберусь до Нижнего Новгорода, мне придется заняться им вплотную. А также семейкой моего отца, у которого был сынок моих лет, может, чуть старше, насколько я помню. Я его никогда не видел, но, возможно, это и был Лютый, с моим приездом испытавший рецидив своего кровавого извращения. Но почему? В чем причина? И почему меня включили в систему этих нечеловеческих забав? Может быть, это все из-за деяний юности?..

Когда же я наконец смогу оторваться от всего, стать независимым человеком? Почему я вынужден всю сознательную жизнь существовать среди волков?

Ладно детство, где зыбкое самосознание подчинено простейшим приказам: есть, когда голодно, бить, когда бьют тебя, бежать, когда противник сильнее. И самому быть зверем, чтобы оградить свое ничего ещё в жизни не понимающее "я" от неистощимого насилия, коим богато наше равнодушное, лишь силу и признающее, Богом возлюбленное отечество!

Покинув дом родной, я думал: вот жизнь начинается! Здесь все ясно, чисто, понятно. Армия, училище, война - и Золотая Звезда Героя России, торжественно ввинчиненная в мою судьбу. Я думал... а были трупы, трупы и трупы. Я думал, что стал героем во славу России, всего того, к чему я повернулся лицом после грязного помойного, насыщенного карканьем воронья детства. Я думал...

Оказалось, такие, как я - лишь прикрытие для Ленчиков, Семеновых и Абдурашидовичей, сообща пополняющих счета в зарубежных банках под энтузиазм и быстрые подвиги дураков вроде меня.

Когда же что-нибудь изменится?! Когда же?!.

И вдруг мои мысли смешались, озарились вспыхнувшим пониманием: я лежу в каменном гробу - ловушке, из которой мне уже не выйти. И весь холодный поток моего сознания вскипел от жара, от ужаса, который столько времени я успешно загонял в самые глубины сознания. Каменная клеть, уменьшившись, сжала меня, надавила на грудь, стало трудно дышать, и нечеловеческое отчаяние бесконтрольно, стихийно разлилось, задушило... Вцепившись руками в то, что было когда-то моим телом, словно борясь с самим собой, я подтянул колени к груди, уперся в крышку-потолок и через короткое мгновение обмяк под тяжестью век, как под действием очередной дозы наркотика. Но беспамятство не было полным; я чувствовал, как тяжело дышать от недостатка воздуха, и руки беспокойно двигались вверх-вниз по телу; ноги - по очереди и вместе - все ещё упирались коленями в потолок, кончики пальцев лихорадочно щупали горло, чтобы вырвать из него огонь, который жег нутро; и в полузабытьи я начал, как рыба, выброшенная на песок, ловить ртом воздух, лизать холодный воздух сухим языком; хотелось кричать. И уже совсем очнувшись от беспамятства, но ещё не придя в себя от горячки, я стал кричать, напрягаясь изо всех сил - сильно-сильно! - чтобы услышали. Камень глушил крики. Я бил кулаками в стену, давил коленями, испускал вопли, превратившиеся скоро в сплошной вой... Воздуха, воды, света, неба, звезд!..

ГЛАВА 16

МЕРТВАЯ ЛЕСТНИЦА НА СВОБОДУ

Вновь меня обняла тишина, и по расслабленным рукам и ногам, раскинутым по сторонам света, я понял, что лежал без сознания. Что же сделало меня таким слабым: наркотики, впервые усвоенные моим организмом, мое положение живого трупа, или все в совокупности играет злую шутку надо мной?..

Я знаю, давно, Ярослав Мудрый заточил последнего из своих братьев просто так, ради спокойствия власти, - в каменный сидячий мешок. На двадцать с чем-то лет. На всю жизнь, конечно.

А сколько я нахожусь здесь? Несколько часов, недель, месяцев, может, лет? Человек должен жить на свету; подземелье делает из него животное. Я животное, выросшее в подземелье сна и завершившее, наконец, судьбоносный круг, попав живым в могилу.

Я горько рассмеялся: герои и бандиты живут ярко, но недолго.

И что же - это все?

Ну нет! Кто это... словно бы голос Тани. Горюя о себе, я забыл о ней и сейчас, вдруг, она оказалась рядом... зеленые глаза... и вкус её речи, вкус её губ, вкус её кожи... Ее тело, - словно скрипка, перетянутая в талии и которую, - не дай бог! - кто-то может терзать смычком... О-о-о, нет! Замерев, я плыл вместе с ней по волнам синего-синего, неведомого моря, в облаках, в тумане, в музыке...

И я ощутил Таню рядом с собой, в соприкосновении, жарком и жадном, чувствовал её, слышал, гладил пальцами, прижимал к своим ребрам, трепетавшим, как ресницы влажных глаз...

И вдруг - её ли образ, или желание жить, восставшее вместе с ней? возродилось это зыбкое ощущение, почти исчезнувшее в момент возникновения... Когда это было? И что?.. Я только чувствовал, что все неспроста - и мое отчаяние, моя жажда жизни, Танин сладостный образ, так несвоевременно измучивший меня - все это, конечно, неспроста, все имело цель...

И медленно-медленно, легкое, словно пламя свечи, возникло и окрепло это ощущение, схваченное в момент приступа отчаяния, когда я изо всех сил стремился расколоть камень коленями... конечно, едва заметное, но ясное, безошибочно уловленное и едва не забытое сразу же!..

О, какое горе! Нет, счастье!

Горе, что чуть-чуть не забыл, счастье, что я почувствовал, как от моих усилий чуть-чуть, едва заметно, сдвинулась плита надо мной!!

И уверившись, я уже не торопился. Я собрал силы, концентрируя энергию в коленях, в тех точках, которые должны будут упереться в камень... Я помогал и руками, и в тот момент, когда вновь уловил легкий скрежет и массивное сотрясение гранита, я уже мог думать и о другом, потому что поверить в реальность, в возможность освобождения, значит, уже стать свободным.

Я решил, что плита весит гораздо более полутонны, потому что на тренировках, смеясь над западными рекордсменами, одними руками, лежа, выжимал больше трехсот килограмм, а сейчас, с помощью коленей, мои усилия несоизмеримы... Я думал, что когда я выберусь, я постараюсь удавить всех, кто заставил меня несколько раз умирать в этой яме, я думал также о солнце, о луне, о свете дня и дивном прозрачном свете ночи... А между тем, раз уступив, плита все сдвигалась и сдвигалась и, наконец, наступил миг, когда, отдыхая, я смог ощупью соразмерить толщину своего тела и ширину щели...

Я выбрался и сразу сел. Какое счастье, оказывается, просто сидеть, когда только что был лишен этого! И какое счастье видеть! Я мог видеть! Высоко-высоко, может, метрах в пяти-шести, голубым светлым мраком светилось окно. Я понял, сейчас ночь, и я, хоть и свободен, конечно, но все ещё в подземелье, хоть и расширившемся несоразмеримо.

Новые ощущения: я почувствовал страшный холод и сразу задрожал, едва не стуча зубами. Соскочив на пол с возвышенности, сидя на котором привыкал к свободе, я, выставив руки вперед, начал обследовать свой новый мир. Одна стена железная... нет, вся состояла из железных листов - сантиметров семьдесят - восемьдесят ширины и сантиметров пятьдесят высоты. К каждому листу крепилась ручка, за одну из которых я потянул. Со скрежетом и очень тяжело что-то стронулось, но на меня пахнуло таким холодом, что мой исследовательский зуд был мгновенно заморожен. Какие-то холодильные камеры.

Еще стена - обычная. Железная дверь, глухо впаяна в стену, а рядом, совершенно случайно и нежданно, нащупал обычный настенный выключатель. Я тут же нажал на клавишу и мгновенно зажмурился: яркий свет буквально ослепил, сумев, однако, выжечь на внутренностях век, контур большой, метров двадцать пять на пятнадцать, полупустой комнаты.

Через секунду-другую я осмотрелся по-настоящему. Два железных стола в центре. Стена с рядами встроенных шкафов, которые я уже ощупывал, зарешеченное окошко, действительно, очень высоко расположенное, и за прутьями которой чернела ночь. Был ещё маленький конторский стол, стул и вешалка с гроздью белых брезентовых фартуков, довольно грязных, однако.

Ах да, посередине, как памятник временам забытым, когда и строили эту часть монастырско-крепостного сооружения, виднелся, со сбитой набок крышкой, квадратный колодец, из которого я смог-таки выбраться.

В общем, ничего хорошего. И уже зная, где нахожусь, я, дабы проверить, подошел к стенному холодильному стеллажу и вырвал первый, в руки попавшийся ящик.

Разумеется. Вместе с холодом в лицо мне уставились синие ступни босых ног с биркой на большом пальце, где я и прочел: Коршунова Ольга Александровна, 1930 года рождения.

Морг. Небольшой уютный морг, конечно, мало посещаемый посторонними, и где можно надежно спрятать тело. В данном случае - мое.

Я задвинул ящик. Ощущение эйфории от освобождения ушло и сменилось другим: я продолжал дрожать, как осиновый лист на ветру, а единственной одеждой в поле моего зрения были фартуки. Один из них - более чистый и без подозрительных бурых пятен, - я надел.

Вид ещё тот, но ничего, сойдет. Я захохотал гулко и громко. Главное, не поворачиваться задом.

В столе были какие-то полубухгалтерские тетради. Видимо, учета-приема тел. Еще - чашки и засохший пряник, который я немедленно стал грызть.

Оба железных стола оказались привинченными к полу. Железная дверь монолитно встретила мой толчок. Кстати, замочной скважины не обнаружилось. Видимо, запиралась дверь с той стороны на засов. Наверное, чтобы обитатели не разбежались. Впрочем, не смешно; одному из обитателей требовалось как раз убежать.

Если бы поставить столы один на другой, то можно было бы выбраться через окно. Предварительно взломав решетку. Но они привинчены.

Я догрыз пряник. Заглянул ещё раз в стол, но там ничего больше не было.

Оба разделочных стола, как и дверь, держались монолитно. Раньше строили хорошо.

И что делать? Выбираться все же надо.

Я подтащил конторский стол к стене под окном. Поставил на попа. Ну и что? Еще метра три-четыре.

Медленно обозрел помещение. Наткнулся взглядом на холодильные камеры. Конечно, чего я думаю: ящики!

Я потянул один - пустой. Выдвинул до конца. Что-то в конце держало. Я рванул раз, другой. Остервенело дергал, пока не убедился в прочности системы. Даже согрелся от всей этой физкультуры.

Вдруг меня осенило. Надо же - идиот! Мыслитель!..

Быстро заглядывал в боксы, пересчитывая тела. Семь покойников.

Ну, за дело.

Начал я с Ольги Александровны, женщины упитанной и потому устойчивой. Из-за морозной окаменелости пирамида строилась легко, так что можно было цеплять оттопыренные руки-ноги друг за дружку.

Не прошло и четверти часа, как я мог с удовлетворением обозреть плоды рук своих.

Н-да! Впрочем, видел и не то. Пора.

Я полез. Наверху мною был приспособлен Михаил Александрович Потанин (я посмотрел на бирку у большого пальца), и его руки были загнуты словно ступеньки. Я встал на них. От моей лестницы шел буквально мертвый холод.

Решетка. Я взялся руками. Никто не заглядывал сюда многие годы. От мощного рывка чуть сам не сорвался. Сыпались обломки гнилых кирпичей. Со второго, уже осторожного рывка, решетка легко вылезла. Я отбросил её в сторону и полез в окно.

Уже пролез и, напоследок, вися с той стороны, задержался взглядом за покинутое, так сказать, поле битвы. Я ведь, действительно, боролся здесь за свою жизнь. И однако же, подумал я, ухмыльнувшись, не завидую тому, кто завтра первым войдет сюда. Словно бы, вырвавшись из тюрьмы своих холодильных камер, мертвецы решили сбежать обратно в мир.

Жуткое зрелище!

Я оттолкнулся. Как и предполагал, с внешней стороны было метра три.

Как ни мало света исходило из окна, мне было достаточно: глаза, столь долго привыкавшие к мраку, сразу выхватили из темноты лакированный отблеск и тут же - контуры машины.

К моему безграничному удивлению это был мой "Мерседес". Я рванул дверцу и плюхнулся на сиденье. Даже ключи в гнезде зажигания. Я приоткрыл дверцу, чтобы оглядеть салон. Ничего - ни одежды, ничего. Потянулся к бардачку и увидел на ветровом стекле что-то большое и темное и... я моргнул: сверкнула очень ярко моя фамилия.

Вышел из машины. На ветровом стекле лежал похоронный венок с траурной лентой. Я содрал её и, словно ленту с телетайпа, медленно просмотрел. Там было: "На добрую память Ивану Михайловичу Фролову. Спи спокойно, энергичный ты наш".

Я ухмыльнулся. Медленно надвигался запах - запахло гнилыми овощами. Уже знал, что ждать. Поднял голову. На деревьях и темном здании морга зашевелилась и тут же громко завопили вороны. Я захохотал, как и давеча, при освобождении из-под плиты.

Вот ужо будет вам вечная память!

Значит, они все-таки похоронили меня. Живьем. Или собирались ещё как-нибудь поэффектнее завершить мое захоронение. Потому и не пристрелили. Я бы таких ошибок себе не позволил.

Сел в машину, завел мотор и, отжимая сцепление, дал газ. Фары осветили аллею. А дальше, за поворотом, светился коридорными голубоватыми ночниками главный корпус больничного здания. Я узнал. Это была пригородная нижегородская больница, ещё до моего рождения обжившаяся в старом монастыре. А вот в этот миленький морг с трепетом мечтал попасть в пору приключенческого детства. Конечно, не в буквальном смысле, а так, посмотреть, что да как.

Меня, значит, привезли сюда. За мной охотились, мне организовали приемные покои, для меня заранее заказали венок... И после всего этого я должен поверить в импровизацию одноухого бандита?!

В общем, временами не видел дороги от черной злобы. И все-таки удивляла живучесть человеческая. В данном случае - собственная. Совсем недавно сходил с ума, задыхаясь под крышкой каменного гроба, и вот уже мчусь в ночи, полный охотничьего азарта.

И, боже мой! - какое я испытывал растекающееся по всем жилам наслаждение, как все во мне благодарно отзывалось на тихий рокот мотора, на запах этой блестевшей встречными фарами ночи! Голова у меня была прозрачна после всех приключений последних суток; я впитывал все: гул только что взлетевшего с ближайшего аэродрома низко летящего самолета, обсыпанного ярко пульсирующими сигнальными огоньками, и мирную обыденность придорожной заправочной, возле которой остановился гаишный "жигуленок", и милиционер, почти влезший в окошко, задом целившийся в бегом проскакивающие машины, и огромную рекламу моих любимых сигарет "Кэмел" - смуглый красавец, устало закуривавший сигарету, печально грустит по поводу безвременной кончины своей фотомодели, не так давно почившей от рака легких.

Меня это не волнует - смерть, мерзко хихикая, грозит мне сухим пальчиком со времен далекого отрочества. Хватило бы сил жить. Я чувствую безмерную усталость и рад городскому оживлению за стеклами машины.

На дорожных часах мелькнуло - двенадцать сорок пять. Я хотел спать (приключенческий рецидив!), веки тяжело налились и надо было делать усилие, чтобы держать глаза открытыми.

И как же вдруг заныли избитые кости!

Я остановил машину, заглушил мотор и, выйдя, запер дверцу.

Лишь поднимаясь в подъезде по лестнице, я осознал, что приехал домой к Тане, а ещё через пролет подумал, что у меня нет ключей. Это меня не остановило, потому что уже плохо мог связать одно и другое, причину и следствие... На третьем, кажется, этаже из вздрогнувших, а потом открывшихся все же дверей, вышли какие-то компактные старичок со старухой и оцепенели, а когда я мимо них уже поднимался по лестнице выше, то оглянулся, и это почему-то вообще привело уставившихся мне в спину супругов в состояние ступора. А у Таниной двери тупо оглядел себя в поисках ключей, не нашел и, ещё не придумав, что делать, нажал на кропку звонка.

И вот такого, тупого от усталости, избитого, заросшего, прикрывшего чресла грязным фартуком - чудовище! - и увидела меня Таня, быстро открывшая дверь.

И все. Больше не о чем говорить. Я вернулся домой.

ГЛАВА 17

САТАНИНСКОЕ ОТРОДЬЕ

Утро. Я просыпаюсь в чистой постели, сам чистый и благоухающий. Потянулся; с хрустом суставов со всех сторон отозвалась глухая боль. Все же чувствовал себя отдохнувшим, а боль была уже так, чепуха, остаточный синдром.

Из приоткрытой двери тянуло запахом кофе, яичницы,.. нет, жареной ветчины, как показалось. По потолку, быстрыми кругами, с ускорением, ползали две мухи, словно паровозики на кольцевых маршрутах игрушечной железной дороги, которые вот-вот должны столкнуться, но - симафор ли? замаскированная простота программы? - все обходилось благополучно, петли маршрута завершены и вновь, как и сейчас для этих двух мух на потолке, можно идти на новые виражи.

Немного озабоченная, заглянула Таня, но, увидев меня бодрствующего, расцвела улыбкой.

- Как ты себя чувствуешь? - спросила она и, не дожидаясь моего ответа, продолжала: - Я могу завтрак тебе принести в постель, если хочешь. Как ты? Тебе лучше?

Я ухмыльнулся.

- В постели предпочел бы другое.

Она погрозила мне пальчиком.

- Вижу, начинаешь приходить в себя. А вчера... - она покачала головой. - Как ты смог доехать в таком виде?

- Да, вид у меня был ещё тот, - задумчиво проговорил я, пытаясь представить себя вчерашнего. - Этот фартук!..

- Да нет, - поправила меня Таня, - ты сам был еле живой.

Я вспомнил, как действительно брел вчера за ней в ванну. Как, усадив меня на табурет, она наливала воды... Наверное, доехав к ней, я совсем сломался, раз позволил ей все делать за себя. Лишь сидел, как истукан, шевелясь по её требованию: встань! скинь этот ужасный фартук! лезь в воду!

В ванне, лежа в горячей воде, потихоньку пришел в себя, с трудом намылился. Таня, едва не плача - все-таки она была рядом! - помогала мне встать и, завернувшись в простыню, добрести до постели...

- Слушай, напарница! Надо что-то делать с моей одеждой. - Этими словами я дал ей понять, что готов действовать.

- Конечно, надо. Не пойдешь же ты голый. Но сначала придется тебе поесть.

- Это уж первым делом.

Я сел на постели и приказал.

- Отвернись! Мне надо встать.

Она хихикнула.

- Посмотрел бы ты на себя вчера.

- Не хочу ничего знать! - свирепо рявкнул я, обертываясь простыней.

Она вновь хихикнула.

- Ладно, древний грек, пошли.

Я угадал: яичница с ветчиной. А ещё помидоры и кофе, и сыр, масло, булочки!.. Таня деликатно ковырялась в своей тарелке, а я поглощал... пока не съел все.

Откинувшись на стуле, я умильно посмотрел на Таню.

- Молодец, Танюха-стряпуха.

- Это что-то новенькое, - улыбнулась она. - До этого была только одна приставуха.

- Еще не то услышишь, - пообещал я и потянулся к телефону, тут же настраиваясь на работу.

Я набрал номер домашнего телефона Ильи. Взяла трубку его жена.

- Наташа! Это Иван. Будь добра, позови Илью.

И скоро услышал его бодрый утренний голос.

- Привет, Иван! Я так и думал, что ты скоро позвонишь. Вчера, наверное, много дел было, раз контрольный звонок не сделал.

- Да, было много, - согласился я. - Чересчур много. У меня тут дело к тебе. Позвони в банк, только лучше Эдику в филиал. Пусть он перешлет мне часам к десяти сюда в Нижний Новгород тысяч десять. Конечно, долларов. Да, в здешний филиал "Бета-банка". Я тут, понимаешь, вчера растерял свои сбережения. Даже одеться не во что.

Таня тихонько засмеялась.

- Да, - вспомнил я. - Скажи Эдику, чтобы предупредил "Бета-банк", что деньги заберет доверенное лицо. Записываешь? Соколова Татьяна...

- Андреевна, - подсказала Таня.

- Андреевна, - продиктовал я. - И очень срочно.

- Что у тебя там опять произошло? - встревоженно спросил Илья. - По телефону можешь?

- Лучше потом, при встрече. И не забудь предупредить Эдика о доверенном лице. Я сейчас не могу пока выйти на свет божий.

- У тебя правда все нормально? - спросил Илья.

- В пределах, в пределах. Так ты не забудь.

- Хорошо, предупрежу.

- Ну и прекрасно. Давай, я жду.

Я положил трубку. Таня засмеялась, уже не сдерживаясь.

- И почему это ты не можешь выйти?

Я погрозил ей пальцем и ухмыльнулся.

- Тебе придется сегодня не только получить деньги, но ещё зайти купить мне шмотки. Ну что, доверенное лицо, можно тебе доверить покупку одежды для мужика?

- Не знаю, не пробовала, - ответила она и вдруг погрустнела.

- Что-нибудь случилось? - спросил я. - Мы ведь так и не рассказали друг другу, что с нами произошло. С кого начнем: с тебя или меня?

- С тебя, - тихо сказала Таня.

И мне не понравилось изменение её настроения, но решил не распрашивать: надо будет - скажет.

Я же бодро начал свой рассказ, однако был тут же остановлен.

- Наркотик? Так вот оно что!.. Ты говоришь, что нас накачали наркотиками?

- Конечно. Я даже заехал на Лубянку, чтобы сделать анализ крови.

- Ну и?..

- Однозначно положительная реакция. Наркотик из новых американских разработок. Можно сказать, нам с тобой повезло испытать на себе сверхсекретную наработку бывших врагов.

- Так вот почему... - сказала она и замолчала.

- Что "почему"? - спросил я.

- Нет, ничего, продолжай, - попросила Таня.

Я стал рассказывать о том диком сумбуре, в котором пребывал весь вечер в ресторане. Не только вечер, всю ночь. Как нашел себя в Москве. Рассказал о посещении "Белого дома", о предупреждении отойти от нижегородских дел и желании отправить меня на отдых.

- Правда было бы здорово? Сейчас получили бы деньги и махнули бы в Майами, или на Канары. Большие, как дом, волны, серфинг, солнце...

- Ты словно бы меня соблазняешь?

- А ты согласилась бы?

- Когда? Сейчас?

- Ну, может, чуть попозже?

- А вот попозже и соблазняй, - безнадежно махнула она рукой.

- Я ловлю на слове. Однако слушай дальше.

Я продолжал рассказывать о своих свежих ещё похождениях так, как привык это делать всегда: несколько отстраненно и с насмешкой, присутствующей и в словах, и в тоне, но Таня слушала меня так внимательно и с таким, постоянно меняющимся вместе с рассказом лицом, что я незаметно увлекся сам, переживая вместе с ней все то, что случилось со мной. Мне было странно, что она понимала и принимала всерьез не только то, на что я обращал её внимание, но и на вещи, которые я, так до конца и не осознав, старался опускать. Так, неожиданно её заинтересовало упоминание о воронах, последние дни преследующих меня. Я рассказывал:

- Мне, знаешь, везет на ворон. Я уж думаю, не следить ли их за мной приставили; такие, знаешь, маленькие телекамеры на грудь - и лети. Чуть что происходит, так они сразу тут, как тут...

Я замялся, потому что вспомнил свою реакцию при встрече с этими птицами.

- Ты, верно, не все рассказываешь, все это не может быть просто, сказала Таня и помолчала, - совпадением.

И странно, это её замечание впервые заставило меня всерьез обратить внимание на эти, как мне казалось, казусы. Как говорят: если видишь птицу, похожую на утку, которая крякает, как утка, и ходит, как утка, и летает, как утка, то скорее всего перед тобой утка.

Но я не стал акцентировать свое внимание на этих идиотских... конечно, совпадениях, тем более что и кроме ворон было в моем рассказе много... занимательного. Особенно, что касалось морга и обстоятельств моего освобождения.

- Ты из этих покойников сделал лестницу?! - с дрожью в голосе спросила Таня, и я тут же вновь ощутил страшное дыхание потустороннего морозца, исходящего от твердокаменных ледяных фигур.

Однако, рассказывая, я невольно упорядочивал события, находя в них смысл, который из-за быстрой смены впечатлений ранее ускользал. И кое-что откладывалось в голове, я начинал - ещё очень смутно - видеть (или думал, что вижу) общую картину преступлений. А главное, мне было просто приятно наблюдать, как слушала меня Таня: не упуская ни слова, ни взгляда, ни жеста.

Я уже закончил рассказывать, но Таня продолжала смотреть на меня блестящими, расширившимися глазами. Мне было приятно, что там ни говори.

- Теперь твоя очередь, - сказал я и, словно задул огонек, освещавший её изнутри.

- Моя?.. Собственно, в отличие от тебя, у меня все не так интересно. Теперь, после того, как ты рассказал о наркотике, мне стало понятно все. А тогда - полный сумбур. Какие-то клочки воспоминаний, которым не хочется верить. Окончательно все прояснилось вчера вечером. Я проснулась в комнате, в которой меня держали с самого начала, с похищения. Я лежала на кровати. Одетая. Потом какая-то женщина принесла мне еду. Я поела. Потом вывели во двор, посадили в машину и довезли до дому. Я даже на работу не сообщила. Решила позвонить утром, хоть это и нарушениевсяких правил. А часа через три позвонил ты.

- Значит, тебя все время держали на "игле"?

- Нет, меня не кололи. А разве тебя кололи?

- Это я так выразился: игла, не игла, каким-то образом наркотик вводили. Я лично попал под его воздействие в ресторане или даже раньше. Да, скорее всего, как проснулся, уже что-то начало действовать. Я помню, было какое-то странное настроение ещё когда с этим парнишкой добирались до ресторана.

- С каким парнишкой?

- Павлом. Да, у него ещё кличка - Сатана. Сыном Лещихи.

- Да? Не знаю. Ну ладно, у меня тоже примерно тогда началось. Только ты вышел из этого состояния быстрее. Я только вчера вечером.

- Ну и ладно, - весело сказал я. - Теперь наша задача больше не попадаться и сохранять ясность духа и сознания. Пора, девочка, за работу.

ГЛАВА 18

В ОЖИДАНИИ ТАНИ

Я потянулся к телефону и набрал номер полковника.

- Полковник Сергеев слушает, - отозвалась трубка после второго гудка.

- Петр Леонидович! - сказал я и представился. - Это Фролов вас беспокоит.

- А-а-а! Иван Михайлович! Где же это вы запропастились? Мы уже беспокоиться начали.

- Петр Леонидович! Я бы хотел к вам сегодня приехать. Часам к двенадцати. Только сейчас я звоню по другому поводу. У меня к вам есть дело. Это касается филиала "Бета-банка", где вы, как говорили, председательствуете.

Таня, ещё некоторое время упорно смотрящая на меня, при упоминании "Бета-банка" отвела взгляд и вздохнула.

- Понимаете, Петр Леонидович, я оказался совсем без средств к существованию и, главное, без одежды. Нет, нет, в буквальном смысле. Конечно, конечно, подробнее доложу при встрече. Но сейчас я бы хотел получить свои деньги из вашего филиала. Вы же там можете поспособствовать. Я распорядился, чтобы могли выдать деньги доверенному лицу. Это будет лейтенант Соколова.

- Как Соколова! Она же, сами понимаете, находится в отсутствии. Мы вас ждали, поэтому не предпринимали никаких действий. Неужели сбежала?

- Нет, Петр Леонидович. Отпустили. Из-за меня, конечно. Мы к вам вместе явимся для доклада. Сейчас я, действительно, не могу выйти из дома. Так что позвоните в банк, пусть там пошевелятся. Если деньги ещё не пришли, то в течение часа должны быть обязательно.

- Ладно, позвоню. А сейчас вы что, не можете приехать? Хотя бы штаны имеются в наличии?

- Увы, Петр Леонидович, даже штанов нет.

- Хо-хо! Вы что, проигрались?

- Что-то вроде этого. Ну я на вас надеюсь, товарищ полковник. Так что ориентировочно до двенадцати.

Я положил трубку. Таня вошла уже одетая, подтянутая, готовая к выходу.

Я встал со стула.

- Значит, все поняла? Получишь баксы, зайдешь в магазин и купишь мне что-нибудь посвободнее - джинсы, рубашку. Костюм не надо, костюм сковывает. Можешь летний пиджак купить. А то пистолет негде будет носить. Да, пиджак купи.

- Послушай, у меня есть кое-какие деньги. Давай я прямо в магазин пойду, что-нибудь подберу.

- Крошка! - сказал я, ухмыльнувшись. - Посмотри на меня, похож я на мужика, живущего за счет своей девушки?

Она критически оглядела меня и наконец-то улыбнулась.

- Сам на себя посмотри, - сказала она. И добавила. - И следи, чтобы простыня не слетела.

Таня ушла. Начало десятого. В открытое окно залетал ветерок. День обещал быть жарким. Я заглянул в записную книжку Тани, предусмотрительно оставленную мне. Нашел номер телефона Константина. И служебный, и домашний. Позвонил на службу.

- Слушаю, - отозвался Ловкач.

- Это я, Иван, - представился я.

- Наконец-то. Я вчера ждал звонка. Почему не позвонил?

- Знаешь, очень поздно добрался.

- И где ты сейчас?

- У Татьяны. Ты в курсе, её вчера выпустили.

- Да ну? Когда же?

- Тоже поздно вечером. Вчера.

- Доложили?

- Конечно. Полковник в курсе. Мы у него скоро будем.

- Кстати, есть новости, - сообщил Константин.

- Надеюсь, хорошие, - предположил я.

- Как сказать, - услышал я его смешок. - Тут пришла оперативка с перечнем фамилий. Кроме того, наши городские ребята уже зафиксировали кое-кого из присланного списка. Новые гастролеры, так сказать. И главный среди них - Макаров Аркадий Николаевич. Кличка Макар. У нас город становится местом сходки "авторитетов".

- Кто такой этот Макар?

- Ты не знаешь?! Хотя, все забываю, что ты уже гражданский человек. Макар - это голова, контролирует Екатеринбург и область. Большой человек.

- Ладно. А что у вас-у нас имеется на такую важную персону, как Макар?

- Зря ты иронизируешь. Сам же лучше знаешь, какие возможности у этих людей. Нам, кстати, сообщили, что некоторое оживление в деятельности интересующих нас групп началось месяца три назад. Из Екатеринбурга эмиссары были направлены в Казань, а оттуда - уже казанские - в Екатеринбург. Мы знаем, что переговоры велись по поводу наркотиков. Но ни количества, ни что за товар так и не узнали. Известно только, что переговоры ни к чему не привели, но в выигрыше оказались казанские ребята. Шустрее оказались, как видно. А сейчас мы всех вновь видим вместе. Каково!

- Да, уже теплее. Можно сказать, горячо.

- У тебя есть соображения на сей счет? - тут же заинтересовался Костя.

- Кое-какие, - уклончиво ответил я.

- Может, просветишь?

- Будь спокоен. Когда что-нибудь узнаю точно, сразу сообщу.

- Ну давай, узнавай, - напутствовал меня Константин.

Я положил трубку. Посмотрел на часы. Почти десять. Таня либо получила перевод, либо - в процессе получения. Так или иначе, мне оставалось только ждать. Я зашел в ванную и, к приятному удивлению, обнаружил собственный "Жилетт" (лучше для мужчины - нет!), забытый вроде недавно. Побрился. Идя по следу, проложенному "Жилеттом", нашел свою туалетную воду, которую, следуя иностранным инструкциям для необразованных, употреблять следовало после бритья. Вышел на балкон. В доме напротив, на таком же балконе, копошилась какая-то старушка, при виде меня обомлевшая до ступора, из чего я заключил, что мужики в Таниной квартире долгое время не наблюдались.

Утро было ясное, с легкой прохладой в тени, рассекающей балкон на две неравные части, причем свет медленно побеждал. На солнце было уже жарко. Я зевнул и вернулся в комнату. Стол круглый и фанерный. Мебельная стенка, заработанная непосильным социалистическим трудом Таниных предков. Диван, не имеющий уже сил сдерживать седоков, потому распухающий в неожиданных местах. Бедность не порок, но ничего в ней хорошего нет.

В маломерной прихожей обе двери - в гостиную, где поселили меня, и та, где скрывалась на ночь Таня, - были рядом. Осторожно толкнув дверь, я вошел в её комнату и со странным чувством подростковой тайны долго смотрел на фотографию Лоуренса Оливье в роли Краса из фильма "Спартак", на тикающий будильник, старенький приемник-радиолу на ножках вблизи изголовья кровати, чтобы не вставая можно было включать музыку, на колготки, перекинутые через спинку стула и упругой памятью материала ещё помнящие Танино тело.

Я отыскал пачку сигарет, одну из расбросанных мной в первое посещение. Новая. Разодрав целлофан, пошел на кухню и сел в кресло. Закурил. Посмотрел на часы: двадцать две минуты одиннадцатого.

Ветер играл занавеской. На балкон напротив, где недавно копошилась оцепеневшая при моем появлении старуха, вышла прелестная речная нимфа с волосами, распущенными по спине, но в юбке и лифчике. Нимфа потянулась загорелым телом, обнажив сверкнувший на солнце светлый пушок под мышками и исчезла, скользнув блестящим глазом по моему окну. Ноги закинул на стул. Сигарета дотлела, и я потушил окурок в стеклянной пепельнице. Сонливость. Как всегда, на грани сознания и сна, всякое сумрачное отражение, блестя и звеня, лезет наружу: девушка напротив, поворотом головы и порывом ветра поправляя прическу, идет под руку с капитаном Кашеваровым, а Ленчик с раскольническим топором грузно сопит за углом дома. Хлопнула под ветром занавеска. Я поправил замлевшую ногу, и мурашки, не успевшие накопить нестерпимую силу, растерянно забегали... и в серебристо-острые волны, мягко и бесшумно вонзается легкая фигурка девочки, а мы, пацаны, сидя на борту ржавой полузатопленной барже, лениво, с чувством врожденного превосходства, разглядываем уже влезающую по сварной лесенке Таню, прикидывая, когда можно будет, не теряя мужского достоинства, прыгнуть самому. Вдруг, среди сверкающего звездным туманом ушедшего прошлого, серебром ударил телефонный звонок, и я, взмахивая слепой рукой, падаю ногами на пол... Звон оставался в голове, ещё ватно звучал, когда я, наконец, нащупал телефон.

- Алло! Это кто? Иван! - трубка отозвалась знакомым голосом Ловкача, и я едва не спросил о длинноволосой нимфе - и только тогда окончательно проснулся.

- Да, я слушаю.

- Иван! Я тут рядом, сейчас заеду. Есть важная новость. Татьяна с тобой?

- Нет, она отъехала.

- Ну ничего. Жди.

Я зажег газ, набрал воды в чайник и поставил его на огонь. Звонок в дверь. Заглянул в дверной "глазок"; силой оптики смятый со всех сторон, висел где-то в центре площадки Константин Кашеваров в форме. Фигурка махнула выросшей у "глазка" огромной ладонью: открывай!

Я открыл.

Мне в лицо смотрел зрачок автомата и, когда я отступил на шаг, со всех сторон полезли в дверь где-то прятавшиеся доселе вооруженные хари: как попался! Ленчик остервенело давил стволом "калашинкова" мне под подбородок.

- Ну что, гнида! - услышал я его хриплый голос (немедленно запахло помойкой!) - Ну что, кранты?

- Хватит, хватит! Оставь его, Ленчик! - спокойно сказал Семенов Юрий Леонидович, с ленцой наблюдая за нами.

Народ все заходил. Ловкач вошел последним и виновато улыбнулся.

- Сам знаешь, иногда приходится делать не то, что хотел бы.

Я думал, как предупредить Таню. Положение глупейшее, если не сказать больше. Я не был готов; мне было досадно и стыдно.

Ленчик толкал меня стволом. В большой комнате сидело человек десять-двенадцать (двенадцать, сосчитал я), незримо разделенные границей.

Когда я вошел, все посмотрели на меня, и выражение лиц немедленно выдало плохо скрываемо удивление. Впрочем, я давно уже привык к впечатлению, которое вызывает мое (в данном случае - полуобнаженное) тело.

- Привет, Иван! - услышал я знакомый голос. Ну да, - Аркадий, встреченный мною в сумраке ресторана в ту идиотскую ночь.

Со стороны Аркадия теснилось пять человек, столько же состояло при Семенове. Сходка, подумал я и вдруг, осененный догадкой, спросил:

- Аркадий! Так это ты Макар?

- Уже знаешь, - осклабился он.

Я вспомнил про Ленчика и повернулся к нему. Он, защищенный оружием, через занавеси синеватых век с усмешкой смотрел на меня. Эту усмешку я немедленно погасил, точно попав кулаком в центр его мясистого подбородка.

- Тихо! Спокойно! - одновременно закричали Макар с Семеном, утихомиривая собственные банды. Ленчик остекленело сползал по стене.

- Это тебе аванс, гнида! - отчетливо сказал я.

- Ну все, разрядился и хватит, - махнул рукой Аркадий. - Да закройте балкон, ничего не слышно, - рявкнул он кому-то из своих и - уже тише! обратился к Семенову: - Может, заберете у вашего громилы автомат. А то, знаете, очнется, сдуру палить начнет.

Наконец, успокоились. "Калашников" у Ленчика забрали, мне предложили сесть. Комната была все та же, что и недавно, когда здесь ещё присутствовала Таня. Это было странно: та же мебель, те же слоники на серванте, бледно-голубой рисунок обоев на потолке. Я не допущу, чтобы она вновь попала в чужие руки! Но как предотвратить? Сердце, только что разрывавшееся от гнева, стало успокаиваться. В таком составе не будут похищать: много чести для нас, я думаю. В таком составе проводят "стрелки".

- Что вам надо? - спросил я.

- Не накаляйся, Иван, - добродушно посоветовал Аркадий. - Мы пришли как друзья. А что до спецэффекта, - кивнул он на лежащего у стены, но уже понемного приходящего в себя Ленчика, - так это его личная инициатива. Мы его не уполномачивали. Он свое получил. Забыли? - миролюбиво предложил он.

- Хорошо, - согласился я. - Но я не услышал ответа на мой вопрос.

- Отвечаю. Мы пришли с миром. Коллега, - он указал на Семенова, - тебе уже все рассказал, когда ты был у него в гостях. Если хочешь, я могу повторить.

- Повтори, - согласился я.

- Как хочешь. Итак, мы обладаем неким количеством товара, который планируем сбыть. Здесь, в Нижнем Новгороде, проводят экспериментальные продажи. Очень успешные. В некотором роде товар принадлежит и нам, и казанским коллегам. Но товара столько, что выгоднее не войну вести за полное обладание, а проводить политику сотрудничества. Пока я доступно излагаю?

- Не этим ли товаром мне в ресторане мозги промыли?

- Мы этого не планировали, - быстро сказал Аркадий и кивнул на группу Семенова. - Они тоже отказываются.

- Тогда кто?

- Понимаешь, - сказал он и, поднявшись, подошел к серванту, - товара столько, что можно удовлетворить всю Россию, а потом ближнее и дальнее закрубежье.

Он замолчал и взял в руки самого большого слоника.

- У меня в детстве такие были. Надо же! - Аркадий покачал головой, поставил слоника на место и повернулся. - Так я говорю, что вполне могут быть издержки. Я, конечно, не могу утверждать, что - вот, хотя бы он, Аркадий кивнул на тупо моргавшего Ленчика, - захотел тогда с тобой эксперимент произвести. Но это вне нашей генеральной политики. За всем не уследишь. Это уже издержки бизнеса. Прими это так.

Я поднялся со стула и, придерживая простыню на бедрах, прошел на кухню, не обращая внимания на последовавших за мной двух громил из противоположных лагерей. Я взял пачку сигарет, зажигалку и вернулся на место. Прикурив и выпустив дым (они терпеливо ждали), я кивнул, разрешая говорить:

- Хорошо, дальше.

- Дальше, так дальше. Дело в том, что пока мы с нашими казанскими друзьями договаривались, время шло. Мы и здесь-то уже почти две недели. Сбывать договорились через твоих бывших корефанов. Они, кстати, о тебе жутко любопытного мнения. Ну а тут кто-то стал твоих земляков мочить. У нас, понятно, сразу возникли подозрения. А разве можно совместно работать, если партнеров подозреваешь? Семен подозревает меня, я - его.

- Основания? - спросил я, против воли заинтересовавшись.

- Оснований, честно говоря, полным полно. Может, вы хотите что сказать? - подчеркнуто вежливо спросил Аркадий Семенова.

- Что же, сказать можно, - издал сухой смешок Юрий Леонидович. - Как упомянул коллега, оснований больше, чем достаточно. Во-первых, хотя у нас и достачно фракции...

В этот момент Аркадий немедленно кашлянул, неловко прерывая его. Семен запнулся, посмотрел на него и продолжал:

- Я думаю, это не такая уж большая тайна. Мы сами заявили, что имеем суперпартию товара. И не в цистернах же мы его храним.А фракция в количественном, вернее, объемном измерении вмещается в полиэтиленовом пакете. Мы отвлеклись, - заметил он и продолжил. - Каждая из сторон в принципе желает сохранить тайну и количество посвященных в эту тайну. Но расширение круга осведомленных избежать не удастся. Организация сбыта таких огромных партий все равно требует подключения сотен, нет, тысяч людей. На данном этапе у многих может возникнуть соблазн взять все под личный контроль. Хоть это и не совсем умно, но возможно. Поэтому я, вполнее доверяя партнеру Макару, все же могу подозревать его.

- Аналогично, - кивнул головой Аркадий.

Я подумал, что они похожи на пауков-тарантулов в банке, которых мы в детстве вылавливали из норок на шарик битумной смолы, прикрепленный к нитке. Вонзив жвалы в смолу, пауки уже не могли разжать челюсти и на этом ловились. В этом мои гости тоже походили на пауков: вцепившись в добычу уже не могли расстаться. Но главное, помещенные в банку, тарантулы начинали через некоторое время борьбу не на жизнь, а на смерть, разрывая на части и пожирая друг друга. Здесь тоже собрались люди-пауки, в принципе не имеющие сил жить в мире, потому что движет ими только желание жрать.

- Я продолжу, - невозмутимо сказал Семен. - Испытательная продажа небольшой партии прошла исключительно удачно. Твои друзья, выбранные нами как изначально вполне организованная группа, начали продажу товара два месяца назад. Результат был таким, что мы должны были приехать сами. Ошеломляющий успех! Следовало разобраться на месте, не случаен ли этот результат.

Он замолчал и улыбнулся:

- И тут начались эти убийства.

- Не то страшно, что убивают наших людей, - вмешался уже Аркадий, людей найдем, люди будут: хуже всего незнание, отсутствие информации, наконец. Кто? Почему?.. Создается впечатление, что некая третья сила контролирует не только ситуацию, но и нас с ними (кивок на Семена и его группу). Этого нельзя допустить, это оскорбительно, наконец.

"Мне-то что за дело!" думал я, мечтая лишь о том, чтобы Таня задержалась где-нибудь в недрах банковских помещений или в магазинных подвалах, где для меня выписанный и оплаченный костюм лежал, зажатый рядами запечатанных полиэтиленовых пакетов с одеждой. Надо только решить вопрос с Таней; немедленно при упоминании её имени во мне поднимается и растет безграничное, как в раю, тепло, где мои беды тают и растворяются, - сердце ноет и разрывается, как бывало в торопливо накатывающих снах, где мерещилось, что я могу потерять её, как это может случиться сейчас, наяву.

Сначала нагромождение чего-то на чем-то и пестрая дышащая полоса, идущая вверх, казались нечетким обманом продолжающихся грез, и от этого бессмысленного собрания ярких пятен трепет родился в душе: проснулся на плоту посреди моря, или на операционном столе, как было раз, когда не хватило в полевых условиях наркоза. Но что-то в мозгу повернулось, мысль осела, поспешила сойтись с реальностью, - и я понял, что смотрю на занавеску полураскрытого окна, на стул перед окном, где покоятся вконец замлевшие ноги: таков договор с рассудком, - маскарад земной обыденности, рамки текущего времени. Я поднял голову, уже не пытаясь нагнать уплывающие тени пригрезившихся бандитов, пошарил рукой и нашел, конечно же, никуда не относимую пачку "Кэмел" и только тут понял, что звонок, сотрясающий задворки сознания более реален, чем тот мир, в котором я частично, все ещё пребывал. Телефон!

Черт знает что! Так уснул, что звонок Ловкача, перед тем реально прозвучавший, контрабандой протащил в лабиринты продолжившигося сна мои прошлые разговоры с Семеном и Аркадием, а кроме того, собстенные догадки об особенностях организованной здесь бандитской пирамиды. Но как же все во сне казалось реальным! Я вновь потряс головой, уже наяву прогоняя остатки сна, и поднял трубку. Звонила Таня.

- Да, это я, - сказал я и посмотрел на часы: десять тридцать.

- Ваня! Я все купила: джинсы, туфли, рубашку и пиджак. Все, что говорил. Чуть не забыла купить тебе трусы, представляешь? Хорошо вспомнила, - слышно было, как она усмехнулась.

- А как прошло с банком?

- Все очень быстро и четко. Я не ожидала даже. Слушай, у тебя такой странный голос. Что-нибудь случилось?

- Ну что ты, крошка. Ничего не случилось. Приезжай, я жду.

- Я буду минут через десять-пятнадцать. Меня Костя подвезет. Кашеваров... Алло! Ты куда пропал?

- Я здесь. Приезжайте. Я жду.

ГЛАВА 19

УЛИЧНЫЙ ОБСТРЕЛ

Они приехали быстро. Я едва успел выкурить сигарету. Я увидел в призме дверного "глазка" их искаженные улыбки и поспешил впустить.

- Здравствуй, Иван! - оглядел меня Ловкач и ухмыльнулся. - Это ты в таком виде по городу шастал?

- Хуже, гораздо хуже. Да вот свидетель, - кивнул я на Таню. - Она может подтвердить.

- Посмотрел бы ты на него вчера! - содрогнулась Таня. - Звонит. Вижу, что-то непонятное. А голос - его. Открываю - бр-р-р!.. Какой-то голый мясник. А сейчас уже ничего. Смотри, что мы тебе привезли.

Последовал отчет; я осмотрел покупки и похвалил. А ещё через несколько минут вышел из ванны вполне цивилизованным человеком.

Таня протянула мне пакет.

- Здесь твои деньги и сдача в рублях. Я поменяла двести долларов.

- Так мало? - поразился я.

- Мало?! - удивилась в ответ Таня, и я ухмыльнулся.

В половине двенадцатого мы вышли из подъезда.

- Ты на чём? - спросил я Константина. Он кивнул на синий милицейский "жигуль".

- Ладно, - решил я. - Поедешь на своей тачке, а мы на своей следом за тобой..

Я открыл правую дверцу и помог сесть Тане. Она была в шелковой блузке, коротенькой юбочке и, когда села, слишком круто (для меня!) оголившиеся ножки шелковисто задели мне сердце. Я понял, что недавние испытания отошли в прошлое, а, возможно, просто хорошо отдохнул.

Усевшись, сунул ключ в гнездо и включил зажигание. На Танины скрещенные ножки старался не смотреть. Она, видимо, что-то почувствовала, потому что просунула ладонь мне под руку и положила голову на плечо. Потерлась щекой. Завитки её волос приятно щекотали мне шею. Я ничего не имел против, хотя пожалел, что ещё не вечер.

Ловкач что-то замешкался в своем служебном авто. Наконец тронулся. Я последовал за ним. Чтобы не мешать, Таня немножко отодвинулась, и я сразу пожалел, потому что она мне не мешала.

Солнце исправно обжаривало нас, несмотря на относительную защиту тонированных стекол. Я опустил боковое стекло со своей стороны.

Константин свернул в переулок, скорее всего, желая сократить путь. Я вспомнил недавний сон и предательство Ловкача в нем, но тут же забыл, следуя за его машиной. Таня огляделась:

- Чего это он сюда свернул? Хотя, какая разница, так даже ближе.

Я увидел, как впереди на край тротуара вышла черно-белая кошка и, игнорируя машины, примерилась спрыгнуть с бордюра на проезжую часть. В зеркале заднего вида за мной следовали несколько легковых машин. Не знаю почему, но я решил испугать кошку, надеясь, что она не захочет рисковать, перебегая дорогу. До машины Ловкача было метров двадцать пять; я резко газанул и одновременно нажал звуковой сигнал.

Все произошло как-то одновременно: мой "Мерседес" рванулся, кошка, повернувшись, опрометью бросилась к подвальному окошку, откуда показались три-четыре пестрых котенка, и где-то в стороне, но близко и громко захлопали автоматные выстрелы.

Вскрикнула Таня, "жигуль" Константина впереди резко затормозил, преградив нам путь, ветровое стекло моей машины, раскололось, просыпалось между нами сверкающим бисером. Отчаянным усилием я до отказа повернул руль в сторону, и шины задних колес завизжали, скребанув по асфальту, после чего нас подкинуло в воздух и, наконец, машина встала как вкопаная. Таню бросило за мою спину. Лицо её было исцарапано осколками стекла, а из-под выреза блузки по груди сочилась тонкая струйка крови. Я застонал от отчаяния и рванул её блузку. Мелкие пуговички, словно недавние осколки стекла, брызнули во все стороны, края блузки разошлись, моя рука шарила у неё по груди в поисках пулевого ранения: я ничего не нашел. Я все ещё оттирал кровь, но на её груди, не прикрытой, кстати, лифчиком, не было даже синяка. В исступлении я замысловато выругался, посылая всех и вся в такие дали, что дальше некуда.

Она открыла глаза и прошептала:

- Надеюсь, мой милый, ко мне это не относится?

ГЛАВА 20

СОВЕЩАНИЕ У ПОЛКОВНИКА СЕРГЕЕВА

В общем, из-за неё я не бросился сразу к кошачьему подъезду, откуда и стреляли по нам. А сейчас было уже поздно. Я был чертовски счастлив от того, что Таня оказалась цела и невредима. Судя по всему, Таню это покушение не очень испугало. Придерживая рукой отворот блузки, она чему-то улыбалась. Я подумал, что, возможно, это последствия шока.

Прибежал встревоженный Костя.

- Все целы? Все? А я уж подумал...

Я вышел из машины, жалея, что под рукой нет оружия. Впрочем, сейчас оно уже не было нужно. Мы подошли к подъезду. Константин достал свой "макаров". Внутри, почти при входе, лежал брошенный израильскуий "узи". Странно, почему стреляли по машине из такой хлопушки? Однако я был рад находке.

- Надо сдать, - нерешительно сказал Костя.

- Еще чего. Найду свою пушку, тогда эту сдам. Я без оружия словно голый. Ты ничего не видел, а я от тебя скрыл.

Ему пришлось согласиться. Мы прошли подъезд просто ради соблюдения формальности. Второй выход был, конечно, открыт. Во дворе - пусто. Ни киллера, ни машины, на которой незадачливый исполнитель удачно скрылся.

Подъезжали вызванные кем-то машины милиции. Константин, помахивая своим удостоверением, уже вводил оперативников в курс дела. И все-таки, понадобилось вмешательство полковника Сергеева, чтобы нас, быстро сняв показания, отпустили. Все равно потеряли минут пятнадцать.

Все это время Таня не покидала машины, общаясь с операми через опущенное стекло. Она сидела, прикрывая порванную мною блузку скрещенными на груди руками. И время от времени мне страшно хотелось сделать то же самое: скрестить руки на её груди.

Когда мы освободились, я, сломив нерешительное сопротивление Тани, подрулил к магазину женской одежды. Мы вошли в торговый зал и немедленно вызвали переполох. И верно, мы представляли интересное зрелище: девушка, видимо, подвергнувшаяся насилию, звероподобный мужик (это я, хотя мои знакомые женщины никогда не решались назвать меня зверюгой) и конвоирующий их (то есть нас) милиционер. То есть Ловкач.

Я поборол нерешительность пышной дамы-директрисы видом решительным и властным. А когда я позволил не стесняться в средствах (это было приятно!), слабо упирающуюся Таню немедленно и шумно утащили. Вслед я шепнул на ушко черноволосой хозяйке зала некоторые пожелания... В общем, полковник Сергеев Петр Леонидович дожидался нас ещё сорок минут; ответственность я брал на себя.

Пока я ждал Таню, Костя успел куда-то смотаться. Он отсутствовал минут двадцать.

- Еще не вышла? - удивленно спросил он. - Что они там с ней делают? Мерку снимают? Нас же полковник сожрет.

- Перебьется, - ухмыльнулся я. - Есть дела и поважней.

- Ну, как знаешь. А я пока съезжу предупрежу полковника, что вы задерживаетесь. Если не вернусь, приезжайте прямо к нему. О'кей?

- Ладно.

Когда он уехал, я вытащил пачку сигарет и некоторое время сидел в машине, уставившись невидящим взором в лобовой проем, совсем недавно прикрытый стеклом. Черт! Стекло надо поставить. Закурил сигарету. Дела идут просто великолепно, подумал я. За эти несколько дней меня успели отравить наркотиком, несколько раз избить, даже заживо похоронить! А вот теперь ещё и покушение со стрельбой. И это все, чего я достиг. Впрочем, одно было ясно: теперь я знал, что меня, несомненно, боятся, следовательно, я приобрел статус важной персоны. Судя по всему, для многих я являюсь настолько неприятной фигурой, что меня нужно либо заставить убраться из города, либо просто убить. Причем было совершенно ясно, что вначале предпочитали первое. Я не мог понять, почему со мной так долго носились, прежде чем решились убрать физически? Почему попытки убить меня стали предприниматься только в последние сутки?

Зачем понадобилось отстреливать ребят из моей дивной детской команды, ежели в наше время столько народа согласны были бы их заменить. Еще понятно, если бы это сделал конкурент или конкуренты - группа, захотевшая стать единственным сбытчиком наркоты. Но откуда тогда этот классный киллер? Я не мог поверить и в возможность появления самородка на здешнем дне: слишком мала вероятность появления такого бриллианта, оказавшегося незамеченным для глаз больших и малых боссов, которые бы не пожелали немедленно приобрести его.

Я вошел в магазин. Полупустой зал. Когда же?..

Тут она вышла...

Когда Таня вышла ко мне... Ах ты, Боже мой! Что делают с нами хорошие шмотки! Особенно, если есть что украшать. А у Тани было это "что" - вне всякого сомнения.

- Крошка! - невольно воскликнул я, и девчонки продавщицы весело переглянулись: Таня была явно выше всех присутствующих дам.

- Крошка! Я потрясен! Но как ты все-таки влезла в эту штуку? поинтересовался я, разглядывая её платье, которое, казалось, должно треснуть по швам, если до него дотронешься.

- Ах! - сказала она, и я понял, что служебная её половина стечением обстоятельств уже окончательно побеждена.

Во всяком случае, в данный момент.

Однако, несмотря ни на что, надо было ехать. Полковник заждался.

Таня, счастливо и сомнамбулически улыбаясь, взялась за ручку дверцы, но вдруг вспомнила:

- Надо же расплатиться! - сказала она испуганно.

Я повернулся к полнокровной Венере-директрисе, уже ожидавшей меня с чеком на семьсот пятьдесят условных единиц. Что ж, подумал я со вздохом, красота требует жертв. А управительница (тонкий психолог) правильно истолковав мой вздох, злорадно усмехнулась:

- Заходите еще. Мы вас очень любим (имелось в виду - покупателей).

Добрались на сей раз без происшествий. Я въехал во дворик и припарковал машину возле синеньких "Жигулей" Ловкача. Подхватив Таню под руку, я повел её к двери. Отворив тяжелую дверь, мы вошли в фойе. Контролер - бедный лейтенант - засмотрелся на мою спутницу, видимо, спутав её с собственными караульными грезами. В последний момент, однако, преградил путь:

- Предъявите пропуск. Вы к кому?

- Начальство надо в лицо знать, малыш, - сказал я, нагло натянул ему фуражку на нос и потянул Таню за собой.

Впрочем, зная горячий норов ребят из конторы, все же оглянулся.

- Позвони Сергееву. Петр Леонидович нас ждет.

Мои слова его остановили, а наглость, сногсшибательный вид Татьяны, а также всякие новые времена в здешних провинциях, вынудили его позвонить, и нам позволили беспрепятственно подняться на второй этаж сквозь знакомые мне по первому посещению и по годам службы казарменные затхлые запахи военучреждения.

Полковник и Ловкач одновременно повернули головы, когда мы без стука вошли. На лице начальника угадывался вопрос: как мы смогли войти без доклада? Ответ был проще простого: когда подошли к его двери, нас встретил пустой стол дежурного. Сам денщик, видимо, отлучился мыть руки.

Словом, полный бардак.

Сергеев пригласил нас сесть и некоторое время молча рассматривал. Не люблю, когда кто-то за мой счет выдерживает паузу.

- Я так понимаю, нам есть что обсудить, - нарушил я общее молчание.

- Еще бы, - охотно подхватил полковник, - два новых трупа, чем не повод.

Я озадаченно взглянул на него. Хотя что-то немедленно забрезжило в сознании.

- Лом? - предположил я. - И тут же пояснил. - Никодимов Олег?

- Откуда вы знаете? - с новым проснувшимся интересом спросил Сергеев.

- Приснилось, - честно признался я, но, понимая, что для сугубого практика это не ответ, пояснил. - Чингиз... Марат Карамазов не чета усопшим. Если кому ещё суждено погибнуть, я думаю, он будет последним.

- Ну, ну, - сказал полковник и было не понятно, принимает ли он мои объяснения, или нет.

- А второй? Надеюсь, все-таки, это не Марат? - спросил я.

Сергеев переглянулся с Ловкачом и затем оба уставились на меня. Ловкач был бесстрастен, просто смотрел, а у полковника в ехидном удивлении поползли вверх брови.

- Второго-то вы точно должны помнить, - сказал Сергеев и тут же добавил: - Впрочем, все забываю, что для вас случившееся могло быть незначительным эпизодом.

- Итак, - сказал он, извлекая из папки и кладя перед собой машинописный листок и вчитываясь в него, - итак, погибший - Лукьянов Михаил Федорович, пятьдесят пятого года рождения, русский. Смерть наступила в результате перелома седьмого шейного позвонка, предположительно из-за сильного удара головой о твердый предмет, возможно, стену. Труп найден по адресу: улица Дмитрия Ульянова, дом семь, квартира сорок три.

Черт! Это же тот самый костлявый подонок, оставленный после похищения Тани переговоры со мной переговаривать. Надо же! Я не думал, что он сдохнет.

- Это же у меня дома! - воскликнула Таня.

- Да, у вас дома, - подтвердил Сергеев.

Таня в недоумении посмотрела на меня.

- Ну не сдержался, - с досадой подтвердил я. - Он стал мне условия ставить по поводу тебя. Вот я его об стену и шарахнул. А потом напрочь забыл.

- Ладно, это мы замнем, - сказал полковник. И продолжал, просматривая листок. - Здесь описание второго трупа. Никодимов Олег Витальевич, семьдесят первого года рождения. Смерть наступила в результате проникающего ранения в мозг через глазные впадины. Нож типа финки принадлежал покойному и найден рядом с трупом. Отпечатков пальцев не обнаружено. Удары нанесены с большой силой, мягкие ткани лица в области глазных впадин разбиты упорами на ноже, когда лезвие входило в мозг.

Сергеев посмотрел на нас, поочередно переводя взгляд с одного на другого, взглянул в окно и задумчиво добавил:

- Судя по всему, это не просто убийство. Если бы не было предыдущих смертей, я бы решил, что здесь, как говорится, ритуальное убийство. А так... ничего не понятно.

- А теперь, - изменил он тон, - теперь вернемся к вам. Доложите, что произошло за прошедшее с нашей последней встречи время. Начнем с вас, кивнул он мне.

И я рассказал. Рассказ мой занял семнадцать минут, потому что, опуская нюансы, рассказывал суть. Впрочем, и этого было достаточно. Даже Таня, уже слышавшая от меня первую версию, вновь сопереживала - я видел.

Свои криминально-мистические сны я, конечно, опустил. Если и касался сведений о партнерско-конкурентных группах Семенова и Макарова, то при этом делал многозначительное лицо и замечал: "по неподтвержденным данным".

- Да, - вздохнул Сергеев, когда я закончил, и тут же задвигался Константин. - Да, приключеньице.

- Это все? - спросил Сергеев.

- Вроде бы все.

- Может, что упустили?

- Да нет, не думаю, Петр Леонидович.

Я, не спрашивая разрешения (привилегия свободы!), достал пачку сигарет, предложил присутствующим. Петр Леонидович отказался, а Константин поколебался, но быстро взглянув на Сергеева, махнул мне рукой - не надо, мол. Я закурил один. Пододвинул к себе девственно чистую пепельницу и курил, пока Таня рассказывала о своих мытарствах.

- Я думаю, можно подвести итоги, - сказал я, когда Таня закончила свой рассказ и выпустил в сторону от сидящих струйку дыма. - Но лучше вы, - я кивнул полковнику. - Со стороны виднее.

Полковник Сергеев наклонил голову в знак согласия и вытащил-таки свою пачку "Мальборо". Ловкач на этот раз не отказался от предложенной сигареты. Мы дымили все трое. Лейтенант Соколова, конечно же, не испытывала неудобств.

- Так вот, товарищи, - сказал полковник, - сейчас нам необходимо выяснить две вещи. Кто совершает убийства членов организованной группы распространителей наркотика Икс, - предлагаю в дальнейшем так его именовать, - и в какой связи с этими убийствами находится активизациядеятельности криминальных структур, организовавщих сбыт наркотика в Нижнем Новгороде. Благодаря оперативным сведениям, мы знаем, что в город съехались две группы: из Казани, возглавляемая Семеновым Юрием Леонидовичем (кличка Семен) и из Екатеринбурга, возглавляемая Макаровым Аркадием Николаевичем (кличка Макар). К казанцам присоединилась местная группировка, возглавляемая Леонидом Александровичем Бурлаковым (кличка Ленчик). В сферу деятельности упомянутых групп попалась синтезированная в России фракция наркотика Икс, достаточная для производства сверхбольшого количества товарного наркотика. По нашим оперативным данным, фракция в домашних условиях - повторяю, в домашних условиях! - была синтезированна в городе Казани неким студентом третьего курса химического факультета Казанскогоуниверситета. Но ещё раньше упоминание о формуле нового наркотика по Интернету было прочитано другим доморощенным гением, тоже студентом химического факультета, но уже Екатеринбургского университета, приятелем казанца. Екатеринбуржец теоретически нашел возможность создания наркотика в домашних условиях. Его казанский приятель, с которым они познакомились ещё школьниками на межреспубликанской олимпиаде по химии, дома синтезировал фракцию наркотика Икс. Оба гения уже арестованы, но фракция успела попасть в руки криминальных структур. Грубо говоря, из-за нашего научного потенциала над Россией (пока над Россией!) нависла угроза. Мы уже имеем некоторые статистические данные из больниц города: возросло количество поступающих подростков в состоянии комы. Большое количество летальных исходов. И все из-за того, что какие-то идиоты упомянули по Интернету о наркотике, который, по их ученому мнению, возможно синтезировать только на базе государственных предприятий, да и то в мизерных количествах. Этим, конечно, занимаются. Наша задача, вернее, задача вашей группы выяснить, кто - конкурент или иной мститель? - внедряется в систему наркобизнеса с этими убийствами. Честно говоря, я ожидал большего эффекта от нашей совместной работы. Прошло уже больше четырех суток, а мы имеем только потери. Плюс ещё два трупа, один из которых на вашей совести, - кивнул он мне. - И теперь я даже не знаю, стоит ли продолжать наше расследование. Я имею в виду наш полуофициальный состав.

- Если вы закончили, - вмешался я, - то хотел бы заметить, что к расследованию я лично ещё не приступил. Только в первый день ознакомился с делом, а наутро нас уже похитили. Кроме того, нас с лейтенантом Соколовой в первый же день рассекретили. У вас тут хорошо налажено сотрудничество с криминальными структурами, как вы говорите. Леонид Бурлаков тут же заявил, что мы милицейские ищейки. Это первое. А второе, мне не нравится, что, прося меня помочь в раскрытии нескольких убийств, вы не поставили меня в известность, что стоит за этими убийствами. Мне пришлось на собственной шкуре - я имею в виду свою кровь, - выяснять то, о чем вы были хорошо осведомлены: о наркотике Икс. И в-третьих, мне не нравится, что вы продолжаете по каким-то причинам скрывать от меня детали, известные вам. Тем самым подставляя меня.

Полковник Сергеев, уже пытавшийся прервать меня, наконец-то смог это сделать.

- Иван Михайлович! Откуда у вас эти подозрения?

- Откуда? Из "Белого дома". Из дома правительства в Москве. Вот откуда. А ещё из-за той охоты, которая была немедленно устроена на меня и здесь, и в Москве. И я думаю, что вы не можете не знать об этом. Я думаю, здесь не просто две мелкие банды; здесь задействованы люди совсем другого веса и статуса. Именно поэтому я утверждаю: вы меня используете по каким-то своим мотивам и причинам. Что, не так?

Полковник Сергеев, тяжело набычившись, смотрел на меня. Широкое лицо его покраснело, но пока он сдерживался. Мне же хотелось довести его до такого состояния, когда он может сорваться. Он мог бы проговориться, если бы что знал. Что-то мне не нравилось во всей этой ситуации, в которую меня загнали чужие, противоречивые интересы.

- Это не вы, случайно, позвонили Ленчику или Семену, что на них натравили новую овчарку, - я ткнул себя в грудь большим пальцем.

- Ах ты!.. Салабон! - проговорил-таки полковник. - Ах ты!..

Я с интересом слушал, сохраняя вид рассерженный и злобный.

- Да знаешь ли ты, сколько людей хотят спустить это дело на тормозах! Знаешь ли ты, почему я не создаю официальную группу? Почему мне пришлось уговаривать человека со стороны? Если кое-кто наверху узнает о том, что я препятствую этим Ленчикам, Семенам и Макарам, то я отправлюсь дослуживать на Камчатку! Меня может спасти только то, что формально меня интересует лишь убийство наркораспространителей, то есть тех, чьи смерти мешают работе этих казанско-свердловских бандитов!

Он замолк так же резко, как и начал, когда взорвался от моих слов. Я был внутренне доволен, хотя вида не показывал. Вообще-то радоваться было нечему. Как я и предполагал, возможность поживиться в крупных масшатабах, причем при минимальных затратах, привлекала многих шакалов.

- Мне-то от ваших сложностей не легче, - кротко заметил я.

Полковник взял себя в руки и, хоть и жалел о своей вспышке, но - я видел - испытывал и облегчение. Конечно, каждый честный человек при виде вопиющей несправедливости испытывает чувство крайнего возмущения. А когда оказывается, что несправедливость и есть система, в которой протекает наша жизнь и жизнь нашего великого и могучего государства, тогда остается лишь таиться. Вспышка возмущения в ответ на мои слова стала положительной эмоциональной разрядкой, вроде тех, что в Японии вызывается лупцеванием резиновых кукол в образе начальника: в обеденный перерыв с двенадцати до двенадцати тридцати. И только в это время.

Все в кабинете были заняты собой: полковник смотрел в папку, Ловкач в окно, Таня в сумочку, я на кольца дыма, старательно мною же выдуваемые.

- Возможно, вы и правы, Иван Михайлович. Возможно, мне следовало вас сразу ввести в подробности всего дела. Возможно, мне надо просить вас прекратить ваши действия на свой страх и риск и предоставить расследование уже назначенным специалистам.

Я ухмыльнулся.

- Насколько могу понять, я завяз в этом деле глубже, чем хотелось бы. Чем даже вы думаете. Никто - ни здесь, ни в Москве - не поверит, что я так легко бросил начатое дело. Не в моих правилах. Поэтому и бросать нет резона. А кроме того, у нас честная сделка: если я что-то выясню, вы устраиваете мне "зеленую улицу" с охранным филиалом вашего банка. Ведь так?

Полковник кивнул и тут же помотал головой.

- Я понимаю вас, Иван Михайлович, я понимаю ваши чувства. Конечно, с филиалом будет все улажено, все сделано, что в моих силах. Но поймите меня. Я не желаю, чтобы... с вами что-нибудь случилось. Лейтенанта Соколову я отстраняю от этого дела. Вы с завтрашнего дня уходите во внеплановый двухнедельный отпуск для лечения... Вы меня поняли, лейтенант? - повернулся он к Тане.

- Так точно, товарищ полковник.

- Вы свободны. Можете идти. Вы тоже свободны, капитан, - сказал он Косте. - Можете идти. А вы задержитесь ещё на минуту, - обратился он ко мне.

Таня поднялась и, проходя мимо меня, легко коснулась рукой плеча. От полковника не ускользнул этот жест.

- Я тебя подожду у дежурного, - нагнулась ко мне Таня и вышла.

Ловкач тоже вышел.

- Ничего ведь не изменится, - сказал вдруг полковник Сергеев. Ничего, ничего не изменится. Столько лет!..

Я молчал, потому что у каждого свой ад, и каждый воюет с ним в одиночку. Со своим я справился, как мог, а чужой мне не нужен.

- Что делать? Что делать?.. - вопросил полковник пустоту и не получил ответа, а потому собрался. Через секунду передо мной сидел прежний полковник Сергеев Петр Леонидович, которого я увидел четыре дня назад.

- Так вы решительно будете продолжать расследование?

- Конечно, - удивился я. - Я же сказал.

И вдруг в голове из отдельных кусочков стала складываться ясная картина убийств, но я предпочел пока все держать при себе. Поднявшись со стула, я добавил:

- А знаете, это мысль. Пусть никто, кроме нас с вами, не подозревает, что я буду продолжать барахтаться в этом дерьме. А в случае чего, вы меня негласно прикроете. И ещё одна просьба. Можете побыстрее по своим каналам найти мне адреса Макарова, Чингиза, то есть Карамазова Марата, и последнее - адрес семьи моего папаши. Надо мне их тоже навестить, кое-что вспомнить, братца повидать, если он ещё здесь живет.

Сергеев вскинул на меня глаза.

- Мало ли чего, - пояснил я. - То, се...

Он сам проводил меня до двери.

- Надеюсь, когда-нибудь вы вернетесь к нам в ГБ? - спросил он, крепко пожимая мне руку.

- Пока все идет, как идет - не дай Бог, - ответил я и вышел.

Тане я велел ехать домой, хорошенько запереться и не открывать никому, кроме меня. Может, в тоне я и перегнул палку, потому что она было фыркнула, но... развитие событий было мною вовремя пресечено.

- Ты, малышка, нужна мне живой и невредимой.

Это её успокоило, и она пошла к автобусной остановке и... может, новое платье, облегающее её круглые ягодицы словно перчатка, может, мой взгляд, но в каждом движении ощущался явственный ритм танца, не знаю какого, то ли усопшей ламбады, то ли ещё чего, а скорее всего - ритм всех танцев любви.

Я повернулся; Ловкач с непонравившимся мне выражением лица смотрел ей вслед.

- Классная девочка! - заметил он и причмокнул.

Я решил его несколько отвлечь.

- Слышь, Ловкач, ты не боишься, что этот шустрый извращенец доберется и до тебя?

- Какой извращенец?

- Киллер, который убивает всех наших.

- С какой стати? - вдруг озлобился он. Я решил, что подобная мысль уже мелькала в его ловкой голове, а иначе почему бы ему так волноваться?

- Пошли, - вместо ответа я хлопнул его по плечу. - Мне нужна твоя помощь.

- Нет, с какой стати? Скорее тебя ухлопают. Ты ведь был нашим главарем.

- Когда это было!..

- Я, знаешь, тоже давно по другую сторону баррикад. И потом, ясно ведь, что инициатор бойни либо Макар, либо Семен. Словом, тот, кому важно затормозить кампанию продажи этого наркотика Икс.

- Ты думаешь? - сказал я. - Может, у тебя какие-то ещё соображения на этот счет?

- Какие ещё могут быть соображения? Все достаточно просто: приезжают две банды, находят сбытчиков, проводят удачную операцию, срывают огромный куш... Тут бы и дело дальше развивать, но кто-то вмешивается. Кто-то прерывает основную пока цепочку между поставщиком и потребителем. Это может быть только конкурент. Причем глупый конкурент.

- Почему глупый? - спросил я и вытащил сигареты. Мы продолжали стоять возле машин во дворике. Сквозь ограду я видел, как Таня, до невозможности округлив и так совершенную окружность задика, впорхнула в автобус. Какой-то водила из черной "Волги" недалеко от нас с любопытством поглядывал в нашу сторону.

- Почему глупый? - повторил я, протягивая Ловкачу сигареты. Он взял одну, прикурил и выдохнул в выгоревшее от солнца безоблачное голубое небо.

- Ты сам понимаешь, что в этом деле заинтересованы большие люди, не нам чета. Сам видишь, какое это бесперспективное дело, раз Сергеев и не пытается особенно влезать в него. Какая разница, каким образом собирать денежки с народа? Если народ хочет дохнуть, пусть дохнет. Суммы могут быть сказочными. Поэтому я и говорю, что только дурак может влезать в эту схему. Если понадобится, на стороне Макара и Семена с Ленчиком и Комитет выступит, и МВД и Минобороны.

- Смеешься?

- Какой тут смех! Посмотри, что в стране делается, мы же живем, как при оккупации. С нас же дань берут, а когда все соберут, то оставят подыхать.

- Ладно, не смешивай. Здесь конкретное дело...

- Эх ты, бизнесмен! - он с сожалением посмотрел на меня. - А может, действительно, бросишь это гнилое дело? И полковник советует, и твой второй вице-премьер (это надо же, куда все тянется!). Уезжай, друг Оборотень. Оборотись снова честным охранником, охраняй кого следует от кого не следует...

Помолчав, он сказал как-то даже сокрушенно:

- Все озверели. Все готовы стать преступниками. Потому что иначе у тебя одно право: дохнуть с голоду...

Я докурил. Слушать его было интересно, конечно, но время не хотелось тратить. Да и к тому же все это пройденный этап. Кто надо - давно уже понял, что Россией могут править лишь два типа людей: хозяева или воры. Причем один тип органично перетекает в другой. Дай только время. Виноваты, разумеется, наши необъятные просторы, именно потому так трудно насытить всю широту русской души, стоит лишь ей войти во власть. Впрочем, с хозяином жить - свои проблемы.

- Послушай, - сказал я. - Есть у тебя знакомые в автосервисе? Не могу же я с пустым стеклом разъезжать? Неудобно, сам понимаешь.

- Ладно, поехали, - сказал вмиг успокоившийся Ловкач, которого чуть не выбила из равновесия судьба России.

- Я поеду на своей тачке, а ты следом.

Минут через пятнадцать мы были в автосервисе, обосновавшимся в глубине закрытого гаражного хозяйства. Константин сходил куда-то в глубь большого каменного сарая, где несколько мужиков в полумраке суетились возле безногой "Вольво". Вышел парень лет двадцати пяти, обычно, как видно, вертлявый, а сейчас сдержанный и солидный.

- Я поеду. И так уже время потерял, - сказал Константин. - Если понадоблюсь, ты знаешь, как со мной связаться.

Мы попрощались. Костя кивнул мастеру, сел в "Жигули" и уехал.

- Ветровое стекло? - спросил парень после того, как поздоровался со мной за руку ("Саша!" - и энергично пожал мне кисть. - "Ваня!" - в тон ему ответил я и тоже встряхнул уже ставшую вялой ладонь).

Он обошел вокруг моего "мерса", покосился на единственную пулевую дырку в дверце, хотел смолчать, но все же спросил:

- Здесь рихтовать или заплату ставить?

- Что побыстрее. Мне машина как воздух нужна.

- За скорость добавишь, хозяин?

- Ну о чем речь?.. - подтвердил я.

Саша взглянул на часы, подумал:

- Сейчас почти два. Часам к шести подойдет?

- Подойдет.

Я огляделся, пожалев, что Ловкач уже смылся.

- Такси здесь водятся?

- Как выйдете, направо и вверх по улице до перекрестка. Там уже легче поймать.

В последний момент я подумал, что надо из-под сиденья извлечь "узи", но что я буду с ним делать: он неудобен в носке. Да и документов у меня с собой не было, а каждый раз звонить полковнику Сергееву не хотелось. Ладно, решил я, мастера все равно обыскивать машину не станут, а ежели все-таки станут и найдут автомат, то побоятся, конечно, брать: зачем лишние разборки?

Я пошел к выходу между рядами гаражных ворот. Автоаллея - длиной метров семьсот - была усыпана мелким щебнем. У ворот дремала свора разнокалиберных и разномастных собак, лохматых и пыльных. Когда я проходил, все как-то одинаково приоткрыли по одному глазу, проводили меня щелкой взгляда и вновь погрузились в дневную сиесту.

Действительно жарко. По моему хребту, частично впитываясь тканью рубашки, стекали капли пота. Я свернул направо, как сказал мне мастер Саша. Солнце брызнуло прямо в глаза, я услышал сзади звук торопливых шагов, пахнуло помойкой... и в следующее мгновение яркий свет - словно тысячи солнц! - вспыхнул перед глазами, а голова, казалось, взорвалась от страшного удара, будто сверхновая звезда. Теряя сознание, я подумал, что так, вероятно, выглядит смерть...

ГЛАВА 22

НЕ УДЕРЖАЛ

Если это и была смерть, то она ничем не отличалась от моей жизни: было темно, пыльно и крайне неудобно... Здесь я почувствовал, что лежу на чем-то мало напоминающем ложе и с головой укрыт чем-то грубым, плотным и жестким. Тут же сознание вернулось полностью и ориентировка на местности завершилась сама собой: завернутый в коврик, я покоился на дне машины и чьи-то садистски грубые ноги старательно попирали мои бока.

За шумом двигателя и, главное, из-за коврика не разбирал слабо доносящихся до меня слов. Однако какой же неровный пол у легковых машин! В ребра упирался округлый, но крайне неудобный валик. Я закашлялся: в нос, вместе с воздухом, втянулась какая-то сухо пахнущая пыль. Немедленно, вперемежку с пинками, на меня посыпались ругательства - их я тут же разобрал.

Через некоторое время - я почувствовал это своими боками, - асфальт сменился грунтовой дорогой. Тряска продолжалась не менее получаса, и я всерьез испугался за свои ребра. К этому моменту вдруг (к немалому своему удивлению!) понял, что мои руки свободны. То есть, буквально свободны: ни наручников, ни веревок. Это меня насторожило, но потом я подумал, что похитители не обязательно должны были знать меня и мои возможности, а может, были просто дилетантами...

Дальше я просто крепился, дабы выдержать эту пытку неудобной, тряской езды. А прислушиваясь, заодно понял, что в салоне машины, не считая меня я был, в данный момент, грузом, - едут всего два человека: водитель впереди и пассажир, попирающий меня ногами.

Взревев последний раз от натужного рывка, машина стала. Тишина. Хлынул свежий воздух; открыли дверцу. Кто-то тянул мои наконец-то распрямившиеся ноги: меня грубо выволакивали. Я начинал раздражаться.

Меня поставили на ноги и с головы стали разматывать рогожу, в которую я был упакован, словно мясная начинка голубцов в капустный листок. Солнце в глаза...

Я не успел рассмотреть окрестности, как тут же получил жестокий удар чем-то металлическим в висок. Я не упал - меня поддержали, но ноги заплетались, когда несколько метров волокли, по пути освобождая от обертки.

Бросили на колени. Я воспринимал все мутно... все плыло... медленные водовороты, словно находился в омуте, утонуть в котором наступил и мой черед. Громкие голоса... два силуэта... Один из них вдруг с размаха ударил меня ногой в подбородок. Удар подбросил вверх и странным образом отрезвил; я мгновенно узнал своих похитителей.

Это оказались недавние знакомцы по ДТП - дорожно-транспортному происшествию в столице: одноухий и тот молодой, что ползал у меня на капоте. Морда молодого только начала подживать, но все ещё была болезненно припухшей - это я отметил с удовольствием. Плотного коротышку продолжала (как и на трассе, где меня гаишники оформили в морг) украшать белая марлевая повязка. Он с автоматом на плече стоял в трех-четырех шагах и злобно целил мне в живот. Молодой примеривался снова лягнуть меня куда побольнее.

- Не надо!.. - сказал я то, что они и ожидали. - За что?..

Они громко заржали. Так обычно, несколько натужно, хохочут перед убийством или инымм насилием, - взбадривая себя для дела.

Мы стояли на холме, полого спускающимся к березовой роще, которая была метрах в трехстах от нас. Еще ниже угадывалась деревушка, а к нам, хорошо заметный сверху, тянулся след от примятой травы, - прямо под задние колеса синего джипа, на котором и приехали.

Я быстро приходил в себя. В небе, несколько болезненно для моей избитой головы, пронзительно высвистывал песенку жаворонок. Ему вторили кузнечики, ещё какие-то шуршащие твари; было ярко, пряно от трав и душно. Молодой бандит отошел на пару шагов и, коротко разбежавшись, прыгнул ногой мне в грудь. Это был, скорее, толчок.

Я перехватил его ступню под мышку, быстро, всем телом дернулся влево, тут же с удовлетворением услышав громкий хруст мелких косточек пясти, вернее щиколотки (может, все вместе). Он заорал, падая передо мной, но я, помня об устремленном на меня автомате, сгреб парня в охапку, поднял, развернул щитом, придерживая правой рукой за шею, а левой лоб и затылок. Тут пальцы мои нащупали его глазницы и... не знаю, раздражение... может, недавние его удары... но я выдавил ему оба глаза.

По пальцам горячо брызнуло, раздался душераздирающий вой, нервы коротышки не выдержали, и я услыхал... нет, почувствовал своим ещё живым щитом удары: пули с хлюпаньем входили в тело; я бросил парня на коротышку, сбил с ног и - это было не сложно - разоружил.

Как всегда, основное действие прошло мгновенно. Одноухий продолжал барахтаться под телом друга, выбраться ему мешали вывихнутые пальцы правой руки: я неловко выдирал автомат и повредил их.

- Сволочь! Сволочь! - твердил одноухий.

Я огляделся; шагах в пяти-шести была вершина холма. Повернувшись к похитителю, я вытащил его из-под товарища. Коротышка подвывал и ругался, держа перед собой кисть, словно невесть какое сокровище. Я ощупал его, нашел пистолет в плечевой кобуре и пристегнутую к поясу "лимонку". Очень хорошо.

Молодой парень, уже успевший отойти в мир иной (окровавленные глазницы пусто смотрели прямо на солнце), одарил меня кастетом, складной опасной бритвой и ещё одним пистолетом. Вместе с автоматом - целый арсенал.

Оставив коротышку стонать и ругаться, я прошел на вершину холма.

Чувствовал же!.. Это был обрыв. Холм - вернее скала - совершенно отвесно падал вниз. Метрах в тридцати ниже, прямо подо мной, росло чахлое деревце, распялив обе свои ветви в немой мольбе о спасении. Мне так виделось.

Впрочем, наверное, деревцу там, на скале, неплохо жилось. Пропасть низвергалась ещё метров на тридцать пять. Глядя вниз, я понял, почему усопший молодой пинал меня ногами: хотел спихнуть таким образом с обрыва.

Будет вам обрыв!

Я подошел к коротышке. За это время он, оказывается, пришел в себя. Это проявилось в резком рывке мне навстречу; мужик ткнул меня левым кулаком в нос и тут же (я света белого не взвидел!) ударил ногой в пах.

Больно было так... как всегда бывает в таких случаях. Кто не испытывал, тому не объяснишь.

Я разозлился, как редко даже со мной бывает. Все ещё согнувшись, я увидел его ноги совсем рядом и повторил его удар, но не ногой, а кулаком. Попал. Одноухий с воем нагнулся. В радостной злобе я тут же поймал его здоровое ухо и с памятным треском отодрал.

Для симметрии.

Схватив его за шиворот, подтащил к обрыву. За всей этой потасовкой ведь даже не допросил. Перекрывая его скулеж, я рявкнул:

- На кого работаешь, паскуда?

- Сволочь! Сволочь! - это я разобрал.

Стукнул стволом автомата по ребрам.

- Кто устроил на меня охоту?

- Сволочь! Ублюдок! - и, - Покойник! - это я тоже разобрал.

Еще раз ударил.

- Кто убивал распространителей наркоты?

Последний вопрос я задал просто так, навскидку. Мужик продолжал ругаться. Я сбил его с ног и, помня Шварценеггеровскую забаву, за ногу вознес бандита над бездной.

- Что за киллер орудует в городе? Кто начал войну? Зачем охотятся за мной?

- Ты, сволочь! Ты! - завопил вдруг перетрусивший мужик.

- Что? - не понял я.

- Ты - киллер! Поэтому и приказано тебя замочить.

- Кто приказал?

- Не знаю. Нам передал приказ Семен.

Мужик весил килограмм восемьдесят, и рука моя стала уставать. Я крепче сжал его щиколотку и продолжил.

- Вы начали первыми. Я убил всего одного. Да и то случайно.

- Всех! Всех ты!

Я начал понимать.

- Вы что, думаете, это я убрал всех ваших распространителей? Зачем?

- Не знаю. У нас считают, ты хочешь все взять в свои руки. Все распространение.

- Зачем?

- А бабки? Отпусти меня! Что ты из себя строишь? Да за такие бабки?!.

В этот момент что-то так ужалило меня в шею!.. Я дернулся, огромный слепень улетел,.. но и мужик тоже...

Не удержал.

Я смотрел, как вопя и вращаясь, падает безухий почти вплотную к скале прямо в воду. Река делала здесь поворот, и это был внутренний берег, так что, можно было надеяться на большую глубину. Несмотря на высоту, мой летун мог выжить.

Увы!

Он напоролся на деревце. Так неудачно!.. Пролетев сквозь ветки, попал головой в развилку, и в воду упали уже отдельно туловище и оторванная голова.

Ладно.

Я обыскал труп молодого бандита ещё раз. Бумажник. Водительские права. Сухов Александр Леонидович. Пластиковая банковская карточка. Доллары. Доллары - это хорошо. Я насчитал почти две тысячи. И около тысячи рублей.

Александра Леонидовича я тоже сбросил вниз, чтобы не привлекать пытливых следопытов.

В джипе, в бардачке лежал "узи", аналогичный моему в "Мерседесе", и два рожка с патронами к "калашникову". Оружием я был обеспечен. Я подсчитал: один "калашников" с запасными рожками, два израильских пистолета-пулемета, два "макарова" и мелочь типа кастета, бритвы и прочего. Чего уж там, пригодится.

Я распихал оружие по всем углам, сел в машину. Ключи оказались на месте, а то я в последний момент испугался, что упустил их вместе с безухим коротышкой. Нет, все о'кей.

Я доехал до деревни и никого не встретил вплоть до самого "Сельпо". На крыльце магазина сидело двое: невероятных размеров кавказоид - лохматый, грязный и, по неуловимым признакам, с примесью безродной крови какой-то местной дворняги, - а рядом с собакой, прислонившись к её могучему плечу, сидела беленькая босая девчонка.

- Девочка! - ласково обратился я к ней. - Я тут заблудился. Не подскажешь, как доехать до города?

Кавказец немедленно встал и лениво, но всем видом выражая дружелюбие, подошел к машине, каким-то образом ухитрившись засунуть чудовищных размеров голову мне в окно.

- Вы его прогоните, - посоветовала аборигенка. - А то блох напустит. По морде его, или по носу - он этого не любит.

- Зачем же?.. - льстиво сказал я. - Животных нельзя обижать.

- Попрошайничает, ой, попрошайничает, - по-старушечьи посетовала девочка.

Она подошла к собаке и дернула её за шерсть. Кавказец вздохнул и покорно убрался из окошка.

- Езжайте сейчас вот по этой дороге, мимо церкви и никуда не сворачивайте. Километров пять будете ехать пока не приедите к асфальтовой дороге. Тогда поворачивайте направо и езжайте прямо до города.

- Долго ехать-то? - поинтересовался я.

- Километров двадцать пять.

- Спасибо, девочка, - поблагодарил я. - Жаль, у меня нет ничего для твоего друга.

- Для друга? А... - девочка посмотрела на собаку, уже валявшуюся в пыли возле крыльца. - Перебьется. И так жрет ведрами, тунеядец.

Следуя указаниям девочки, ехал без хлопот.

День близился к концу. Я думал, сейчас часов пять-шесть. Мерзавцы, паковавшие меня в склеп, сняли даже часы. Хотя почему "даже"? Часы швейцарские, я отдал за них три тысячи баксов.

В кармане обнаружил помятую пачку сигарет. Закурил. Дела идут как-то слишком шустро, подумал я. Меня с самого прилета в Нижний не оставляет смутное ощущение, что за мной кто-то следит. Кто-то очень ловкий и очень наглый. Наглый, потому что наверняка зная, кто я, все равно осмеливается следить, да и действовать весьма эффективно. Этот некто опережает меня на шаг, даже на полшага. Как только я сюда прилетел, начались убийства. Гешу-Нюхача пришили почти у меня на глазах. Видимо, требовалось наверняка связать мою личность с этими смертями.

Какой-то "Опель", обгоняя на встречной полосе "Жигули" восьмой модели, чуть не вылетел мне навтречу. Идиот! Поймать бы и надрать уши! Я ухмыльнулся, вспомнив безухого, за два дня ухитрившегося потерять не только уши, но и голову. Царство небесное, ханжески подумал я.

Пригород. Еще через полчаса будет центр. Когда меня накачали наркотиками, в ту ночь убили Лома. Я смутно помнил, что встречался с ним. Значит, нашу встречу проследили, зафиксировали, и Лома убрали. Те, кого пришил я, не в счет. Хотя почему не в счет? Все это штрихи к образу убийцы-садиста, каким должен выглядеть я. Остался один Чингиз. Это в том случае, если ограничиться нынешними связями, кои сразу бросаются в глаза. А если копнуть глубже, туда, в подростковые глубины, то прихватят и Ловкача.

Меня осенила догадка, от которой все похолодело внутри: Таня. Для извращенцев, решившихся на все, она прекрасный объект для грязных целей.

Я должен их опередить. Я во что бы то ни стало должен их опередить. Но кого? Я даже не подозревал, кто та тень, что преследует меня? Кто?..

Я решил ехать к Тане.

В Нижнем (я невольно сравнивал с Москвой) на дорогах было, конечно, пустовато. Выехав на проспект Семенихина, я уже сворачивал на улицу Михайлова, когда во встречном синеньком милицейском "жигуле" увидел капитана Кашеварова, то бишь, Ловкача. Он куда-то сосредоточенно гнал казенную машину. Пользуясь относительной пустотой движения, я резко развернулся и скоро прижал - гудком и маневром, - Константина к обочине.

Ловкач в упор не видел меня, пока я сам не выпростался из джипа. Видимо, оставив меня так недавно в автосервисе с "Мерседесом", не мог связать с чем-то другим. Так бывает.

- Ты чего? А "Чироки" откуда? - удивленно спросил он.

Костя был поражен даже сильнее, чем я думал.

- Почему ты здесь? Что случилось?

- Успокойся, капитан! - сказал я, хлопнув его по плечу. - Все нормально. Машина - это боевой трофей.

- Какой такой трофей?! Разве ты не в автосервисе?..

- Как видишь. Но возле твоего автосервиса меня и похитили.

- Как похитили?! Кто?

- Те же самые, кто меня в морг засунул. Еще раньше в Москве мы с ними в ДТП познакомились.

- Это о ком ты рассказывал? С кем столкнулся на дороге?

- Вот-вот. Они меня привезли за город и хотели с обрыва столкнуть.

- Ну и?.. - Константин напряженно ждал.

- Что? Конечно, упали они.

- Ты их убил?

- Одного. И то случайно. А второго свой прихлопнул. Нервы не выдержали и дал очередь..

Я рассказал Косте подробности, но он плохо слушал. Мысли его были заняты чем-то другим. Я прямо спросил, о чем он так задумался?

- Что мне теперь делать? Я обязан доложить.

- Кому? Ты что - совсем? - сказал я, когда иссяк запас моих ругательств. - Что ты будешь докладывать, если я тебе ничего не говорил? Я тебя сейчас не слышал, ты мне ничего не говорил. И наоборот.

Все-таки я начинал уставать от всех этих беспрерывных военных действий.

- Не вздумай рта открыть. В крайнем случае, позвони полковнику. Кстати, у тебя мобильный телефон с собой? Мне Сергееву надо позвонить.

Он дал мне свой телефон. Очень неудобно без телефона. В который раз со злобой помянул напавших мнимых гаишников, лишивших меня в числе прочего и телефона.

- Это Фролов. Я звоню по поводу адресов. Еще не выяснили?

Полковник умел работать. И, просительно помахав в воздухе пятерней, я уже брал у Ловкача ручку и листок. Стал записывать. Листок с адресами я аккуратно сложил и спрятал в карман.

- Новости есть? - спросил меня полковник, когда с делом было покончено.

- Как сказать... - я решил опередить Ловкача. - Было ещё одно покушение.

- Когда? На кого? - воскликнул Сергеев.

- На меня. Часа два назад. Двое. Еще из тех, с кем в Москве позавчера познакомился.

- Ну и...

- Несчастный случай. С обоими. Я вам потом доложу при встрече. Или капитан Кашеваров доложит. Он как раз здесь. Я по его телефону звоню.

Наконец, заверив, что буду держать его в курсе, я отключился.

- Не мог бы ты мне одолжить свой телефон? - нагло спросил я Ловкача и получил отказ.

- Тогда я ещё сделаю пару звонков, - сказал я.

Сначала я позвонил Тане. У неё все было хорошо. Я сообщил, что стою с Константином на улице Михайлова и скоро заеду к ней.

Ловкач стоял рядом и слушал, поэтому я закончил сурово.

- Приготовь мне, крошка, что-нибудь пожрать. Жрать хочу, как собака.

Она усмехнулась перед тем, как положить трубку:

- Солдафон!

Потом я набрал номер своего офиса в Москве.

- Охранная фирма "Цербер", - пропела трубка голоском Лены и тут же, узнав меня, взвизгнула от радости.

- Скоро, скоро буду, - ответил я ей и приказал: - Соедини меня с Ильей.

- Щас. А у нас тут такое!.. Соединяю.

Илья поднял трубку.

- Ало!

- Илья! Это я, Фролов. Я хотел...

- Иван! - перебил он меня. В голосе чувствовалась некоторая нервозность. - Иван! Что ты там творишь? Сегодня утром звонили из администрации. Ты что, не понимаешь, чем это может кончиться? Мне прямо сказали, что если ты немедленно не вернешься, будут применены адекватные меры.

Я понял, что в его голосе звучала не нервозность, а то, чего раньше не слыхивал от своего всегда спокойного зама: злоба.

- Остынь! - приказал я.

- Как же остыть, когда нас прихлопнут, как мух! Мне дали время до завтрашнего полудня. И звонить ты должен отсюда, из Москвы. В противном случае, нами немедленно займутся.

- Я говорю, остынь! До завтра ещё есть время. Кто звонил? Салимханов или Кузнецов?

- Кузнецов.

- Это хуже, но не смертельно. На всякий случай, подготовься к экстренной эвакуации. Ну, сам знаешь. Завтра я тебе позвоню. Или сам приеду. Давай. До завтра.

Он положил трубку. Ловкач внимательно смотрел на меня.

- Значит, телефончик не даешь? - спросил я.

Он мигнул и напряженное выражение сошло с его лица.

- Нет, конечно, я же материально отвечаю.

- А я тебе залог дам. До завтра.

Он вновь мигнул, и я уже прятал телефон.

- Вот тебе пятьсот долларов в залог. Если я потеряю твой телефон, доллары твои. Если завтра возвращаю телефон в целости и сохраности, твои здесь только двести баксов.

Конечно, согласился. Что ему ещё оставалось?..

Седьмой час.

Я сел в машину, и скоро Ловкач, в нерешительности смотрящий мне вслед, уменьшился и исчез за поворотом.

Через десять минут я уже вбегал на четвертый этаж к Тане. Странное чувство ощущал я к этой девушке, чувство, которого я ранее никогда не испытывал. Казалось, что у меня внутри появился какой-то сильный источник, который разливал тепло по телу, как только я видел её, думал о ней, или стремился к ней, как сейчас.

И это было приятное чувство...

ГЛАВА 22

В ГОСТЯХ У ЛЕЩИХИ

Я был дома. Дом там, откуда тебе не хочется уходить. Дом - это стены и люди, без которых, конечно, о стенах и говорить не стоит. И ещё запахи, которые не замечаешь, но если где в другом месте или в другой обстановке учуешь, сразу отзываешься душой.

Впрочем, в данный момент пахло очень даже явственно и столь восхитительно, что меня, словно веревкой, потянуло на кухню. На сковороде что-то шипело, шкворчало и подпрыгивало; мясо и где-то еще, я чуял, жаренная картошка, а на столе соленые огурчики, какой-то салат, и рядом Таня, на свое убийственное платье надевшая белоснежный фартучек с кружавчиками.

От всего этого божественного вида у меня, видимо, стало глупое лицо. Во всяком случае, Таня не выдержала, рассмеялась.

- Садись, Аника-воин. Уже все готово.

Таня достала из холодильника запотевшую бутылку водки.

И это было хорошо!

Странно, но нигде и никогда я не чувствовал такого уюта, как здесь. Вечер подрумянил небо, и желто-оранжевые косые лучи, попеременно отражающиеся от окон противоположного дома, обливали нас обоих светом и теплом. И, как это бывало со мной, - очень редко, но в этот раз глубже, чем когда-либо, - я внезапно почувствовал, погружаясь в это золотистое вечернее марево, странность жизни, странность её волшебства, будто на миг все кусочки мозаичных проявлений сложились в сезамное заклятие, и медленно открылись тяжелые глухие врата неведомых, затаившихся до поры пещер души. Совсем близко - рукой дотронуться - её нежно-розовое лицо и прозрачное сияние синих глаз, когда она окидывала меня ласкающим быстрым взором. Говорили же мы о всяких мелочах и лишь для того, чтобы вообще говорить. Ужин закончили черным кофе. Наливая себе вторую чашку, Таня сказала:

- Когда я была девочкой, для меня сама мысль заманить тебя к себе вот так, наедине, казалась из области грез.

- Тогда никто не мог бы заподозрить тебя в таких девчоночьих мыслях.

- Мы, женщины, в любом возрасте можем вас обмануть. Во всяком случае, скрыть мысли.

- Так ли?

- Уверяю тебя. Как быстро течет время. Я отлично помню, как бегала за тобой и хотела играть вместе с вами. Только иногда игры у вас были страшными. Особенно, когда появлялся Лютый. Ты казался и был добрее. И знаешь, когда Лютый делал вид, будто собирается снять с меня скальп, или резать ремни из кожи моей спины, или загонять иголки под ногти - а ведь он это мог и кое-что делал - я была согласна. Глупый детский мазохизм, но вы были такие сильные...

Она улыбнулась, глядя куда-то далеко в прошлое затуманенным взором, а я чувствовал, как поднимается во мне волна глухого недоумения.

- Неужели ты до сих пор веришь в существование Лютого? - я старался, чтобы голос не выдал то, что я чувствовал, и мне это удалось.

- Конечно, - она недоуменно взглянула на меня. - Ты опять?

- Что? - переспросил я.

- Неужели ты серьезно? Конечно, был Лютый, и был ты. Мы всегда думали, что это у тебя бзик на личной почве. Ты так яростно отбивался от его существования, что мы решили: это из-за твоего отца.

- При чем тут отец?

- Он же вас бросил. Еще когда жил с вами у него была вторая семья, дети. А потом он окончательно перешел к той женщине. Вот ты и возненавидел своего отца и своих сводных братьев и сестер.

- Откуда вы это все взяли?

- Лютый говорил. Он тебя, наоборот, очень любил. Посмеивался, конечно. Он даже одеваться старался, как ты. Вначале мы просто предполагали, что это ты нам голову морочишь, когда появился с Чингизом под новой кличкой. Но вас, конечно, нельзя было спутать: слишком вы разные.

Впервые за эти годы... я почувствовал, как категоричный запрет этой темы несколько ослаб; удивление, испытанное мной, приглушило гнев и нестерпимый протест.

- Ну хорошо. Расскажи мне... о нас с ним, - я нерешительно пробирался сквозь дебри слов.

- Конечно, если ты действительно не помнишь... Я не понимаю. Если ты говоришь правду, значит, это что-то с твоей памятью, или подсознанием. Ты же знаешь, можно внушить себе что угодно.

- Можно, - сказал я, и она быстро взглянула на меня. И ещё раз. Помолчала.

- Вы были просто два разных человека. Он - прирожденный убийца, хладнокровный, расчетливый, сильный. Для него это было естественно убивать. Он существовал в других системах нравственных координат. Его словно выдернули из каменного века, из дикого племени. Его племенем стали мы. Он нас даже как-то любил. Тебя особенно. Все другие просто не были для него людьми: ни сострадания, ни жалости, даже мысли об этом не возникало. И страха - тоже. Зверь в чистом виде. А внешне вы были похожи, но он как-то крупнее, больше, взрослее.

- Хватит! - сказал я. - Довольно!

Наблюдая за Таней, я видел: тщательно подбирая слова, она старалась свои воспоминания как можно точнее облечь в слова. Но её слова (которым я не мог не верить) так противоречиво отдавались во мне, поднимая такой протест в душе!..

- Хватит! - повторил я и готов был сказать еще... но тут, одним ударом сметая мой гнев, грянул телефонный звонок.

Таня облегченно вздохнув, взяла трубку.

- Да, слушаю.

Сдвинулись брови. Отняла трубку от уха.

- Это опять Буратино. Тебя.

- Ало! Фролов? - Я тоже узнал этот писклявый раскатистый голос. Молчишь? Значит, ты.

Все повторялось. И вновь опережали меня. Во всяком случае, я это так воспринимал. Душила ярость.

- Тебя же предупреждали, живчик, что начнем с бабы. Ты не рад, что она ещё жива? Ты хочешь, чтобы мы её на твоих глазах кончили? Нет? Тогда открывай свои вонючие уши и слушай внимательно...

Я нажал на кнопку сброса, но трубку положил рядом с аппаратом. Налил ещё рюмку водки, выпил. От ярости боялся смотреть на Таню.

Наконец, успокоился немного.

- Пойду пройдусь. Через полчаса или час, в крайнем случае, вернусь. Никому не открывай, крошка. У тебя пистолет есть?

Она кивнула.

- Вот и хорошо. Не бойся, до этого не дойдет, это я просто так спросил.

- Что он сказал? - с тревогой спросила она.

- Ничего. Угрожал.

Я чувствовал, что вечер, так хорошо начавшийся, испорчен окончательно. Посмотрел на настенные часы: шесть пятнадцать.

- Может, не пойдешь? Ты куда?

- Я быстро. В магазин зайду.

Поцеловав её на прощание (это вышло просто и естественно), я ещё раз предупредил её об осторожности и вышел.

Ниже этажом на ступеньках сидел Пашка-Сатана.

- Ты чего тут торчишь? - спросил я. - Послал кто?

Он вскинул на меня глаза и покраснел.

- Я не "шестерка", чтобы меня посылали. Я просто сижу.

Положим, я ему не совсем поверил. Вернее, инстинктом въевшееся в мою плоть и кровь постоянное профессиональное недоверие к людям (ко всем без исключения!), оставляло место подозрениям. Однако, в отличие от некоторых своих бывших коллег, недоверие не превратилось во мне в банальную шизофрению, коей страдает большинство гэбэшников на пенсии. Почему бы пацану не захотеть увидеть кумира своих детских грез, разбуженных рассказами матери?

Я понимал.

- Почему не зашел? Знаешь же квартиру.

- Так вы же не один, - пояснил он и отвернулся.

- Ну вот еще, сложности какие. Мы же с тобой друзья?

- Друзья, - нерешительно сказал он.

- Тогда вот что. Ты сейчас свободен?

- Конечно.

- Пойдем со мной. Мне нужен магазин, где продают электронику и телефоны. Срочно, понимаешь, нужен телефон. Знаешь, где поблизости может быть такой магазин?

- Конечно. Минут десять ходьбы, через улицу.

- Вот и отлично. Пойдем.

По дороге он понемногу оттаял. Сообщил даже, что передал мой привет матери. И как это её обрадовало. Все это он высказал сурово, без эмоций, как и подобает мужчине. И, как ни банально это звучит, я в нем увидел себя. Еще, вспомнив себя в его возрасте, я подумал, что у меня-то не было кумира, мужчины, которому я хотел бы подражать. Киношные герои не в счет.

Я положил ему руку на плечо.

- Где ты живешь? Далеко?

- Да вон в том соседнем доме.

- Вот что, Павел. Сейчас в магазин зайдем, а потом к тебе в гости. Приглашаешь в гости? Мы ненадолго.

- Конечно. Только...

- Мама дома?

- Дома.

- Вот мы ей и сделаем сюрприз. Все время хотел твою маму повидать, мы ведь выросли вместе.

Мальчишка был рад, я видел. И я понимал, как может ему запомниться мой визит. Время много не потеряю, решил я.

В магазине я быстро выбрал модель телефона помощнее. Мне тут же в кассе демонстративно подсчитали, сколько я должен заплатить рублей вместо двухсот двадцати условных единиц и взяли, однако, доллары. Аппарат и чек сунули в пакет.

Пашка проводил меня и в продовольственный магазин. Я купил коробку конфет, торт, килограмм апельсинов и бутылку шампанского.

- Пошли к маме. Она рада будет?

- Конечно! - едва не возмущенно вскинулся он.

Я, однако, не был так уверен. Но ради пацана надо было идти. Я видел, как тревожно и радостно сияло его лицо.

Он что-то уронил по дороге. Шарик. Быстро поднял.

- Что это? - поинтересовался я.

- Так, ничего, - он странно смутился.

- А все-таки? Можно посмотреть?

Поколебавшись, он протянул мне предмет. Стеклянный шарик сантиметров трех в диаметре с наплавленными внутри звездочками.

- Красиво, - сказал я. - Для чего он?

Пашка внимательно посмотрел на меня.

- Это мой талисман. Он меня не раз выручал. С детства, - серьезно добавил он.

- Хорошая вещь, - похвалил я. - У меня такого не было никогда.

Я благоговейно отдал ему сей талисман.

Однако мы пришли.

По стандартно-пустому, стандартно-вонючему подъезду, разрисованному по стенам первобытно-стилизованными изображениями женских плодородных форм и родственно-ритуальных слов (все многократно замазывалось и тут же мистически проступало вновь), мы поднялись на второй этаж.

- Вспомнил, - сообщил я Пашке. - Я здесь уже был. Мама твоя здесь и жила. А где твои дедушка и бабушка?

- Умерли. Мы с ней вдвоем живем.

- Ну, пришли, - сказал я. - Звони.

Дверь открылась. Женщина, стоявшая у входа, мало напоминала Лещиху. На улице я бы её не узнал. Но все же что-то смутно знакомое проглядывало сквозь обрюзгшие, оплывшие черты. И мое узнавание отразилось в её чертах: она медлено, словно протестуя или прикрываясь, вытянула ладонь.

- Нет!.. Лютый! - сказала она так, словно увидела привидение.

Этого мне ещё не хватало.

- Ма! - воскликнул Пашка, тревожно переводя взгляд с меня на мать. Это Оборотень! Фролов. Я же рассказывал.

- Оборотень! - выдохнула Лещиха. - Оборотень!.. А я испугалась, - с облегчением сказала она. - Открываю, а тут... Я как раз вспоминала... После того, как мне Паша сказал, - кивнула она на своего сына.

- Ма! Чего ты не впускаешь? Дядя Иван в гости пришел.

- Ох, заходите, конечно...

Через обрубок коридора - "обувь не снимать, не снимать!" - прошли в убогую комнату.

Я огляделся. Старые, кое-где отстающие обои, продавленный диван, кровать, небрежно застланная, стол, с подсыхающими объедками, и - Лещиха, располневшая, рыхлая. Волосы у нее, кстати, были совсем светлые, выкрашенные в цвет соломы, очень короткие.

- Иван! Ваня! Мне Паша говорил, что ты приехал, но я не думала, так неожиданно, - говорила она, тяжело дыша и вдруг прикрикнула на сына. - А ты чего?.. Ты почему не предупредил?

И лицо было раскрашено с какой-то небрежной яркостью... Но мокрая полоска, - след не удержавшейся на виске капли пота, - разъевшая розовый слой, но дрожащие, густые от краски ресницы, и размазалась резкая граница помады на изгибе губы... На ней был ситцевый, застиранный домашний халатик, из которого вырастали уже теряющие упругость конечности, а в углу, на гладильной доске, где ожидал раскаленный утюг, навзничь лежало выходное платье.

- Ну что, узнаешь? - сказала она, и поспешно добавила. - Я сейчас только переоденусь. Я мигом.

Она неловко подхватила платье и ушла в ванную. Однокомнатная квартира, нищета родного угла...

- Пашка! Давай стол освобождай, пока мама переодевается.

Мальчишка суетливо кинулся к столу, что-то схватил, что-то уронил, однако, подбадриваемый мною, справился, и когда Лена вошла, на столе красовался торт, в вазе лежали апельсины, а коробка конфет и шампанское дополняли праздник нашей странной встречи.

Мы сели за стол, я открыл шампанское, налил в пузатые бокалы, обнаруженные в серванте и немного плеснул Пашке.

- Немножко можно, - улыбалась Лещиха толстым лицом.

Конечно, можно, подумал я, вспоминая себя в его возрасте и то, какое количество спиртного втихомолку могли влить в себя...

- Ты надолго к нам? Сколько лет... Боже мой! Я прямо не верю глазам. А я думала, ты всех нас забыл. А помнишь?.. Расскажи о себе. Мы ведь с тобой не чужие. Я слышала... Рассказывай.

Чтобы заполнить мучительные лакуны её смущения, я стал, больше, впрочем, для пацана, рассказывать о себе, выуживая из калейдоскопа памяти особенно яркие самоцветики, которые я берег для таких вот застолий.

И у Пашки раскрывался рот от изумления и восторга.

И ещё я подметил: Лена была странно рассеяна, словно прислушивалась не к моим словам, а к чему-то постороннему, грозному и неизбежному... Я налил ещё шампанского, потом она сама рассеянно подлила себе...

Через полчаса я решил закругляться и, после завершения очередного смелого рейда в тыл чеченских "духов", я помолчал, давая возможность паузе изменить строй беседы. Пашкин рот медленно закрывался.

- Ну как ты? - спросил я, и Лена, как бы очнувшись, испуганно посмотрела на меня.

- Хорошо. Как же, лучше всех.

- Почему ты, увидев меня, сказала "Лютый"?

- Не знаю, в первый момент подумала, что это он. Не знаю, ты же слышал, что почти всех наших убили.

- Ты думаешь, это он? Но это же чушь!

- Почему? Ты всегда его избегал. Требовал, чтобы мы не упоминали при тебе его имени. А он просто смеялся, когда мы говорили с ним о твоей неприязни к нему.

- Ты серьезно?

Она непонимающе посмотрела на меня.

- Что?

- Ну, о Лютом?

- Конечно, я хорошо помню. Он называл тебя белоручкой, чистоплюем и неженкой. Но в общем-то к тебе он неплохо относился. Он же твой брат. Хотя жили вы, кажется, отдельно. Он с отцом, а ты с матерью. У вас, кажется, разные матери, да?

- Ты его, действительно, помнишь?

- Ну конечно. Когда сейчас дверь открыла и увидела тебя... Вы ведь так похожи, только он... зверь, а ты нет, ты добрый. Когда наших стали убивать, я подумала, что это Лютый приехал следы заметать. А что, с него станется. Для него человека убить проще, чем таракана раздавить.

Она посмотрела на бутылку и хихикнула.

- Давно не пила. Шампанское такое пьяное. Я ещё немного?..

- Конечно, - я поспешил разлить остатки. Ее пьяное кокетство печалью отозвалось в душе. В ней, как в зеркале, я увидел... не смерть, нет, просто время, с нестерпимым равнодушием обезобразившее когда-то нежные детские черты. Впрочем, Ленка никогда не была красавицей, а наше здоровое единение с ней объяснялось, разумеется, другими причинами.

Я поднялся. Пора. Рад был повидаться. Конечно, зайду. И сын у тебя замечательный.

- Проводишь меня, Павел?

Можно было не справшивать. Он даже не отдал мне пакет с телефоном, гордый тем, что может помочь.

ГЛАВА 23

ЗАМЕЛИ

Однако, уже вечер. Погода начала портиться, и сквозь душноватое предгрозовое затишье, уже кое-где прорывались резкие порывы ветра. На углу, под шатром цветущей липы, обдало нас буйным благоуханьем. Распяленные перья узких острых облаков покрыли небо, и где-то спрятавшееся уже солнце подкрашивало дальние, к горизонту крепящиеся концы в нежно-розовые цвета, быстро, однако, темнеющие. Ветер пронесся вдоль тротуара, слепо наткнувшись на нас, и задребезжал висящий на тросах красный диск "кирпича".

Я вытащил из кармана казенный телефон Ловкача и набрал номер Тани. Она схватила трубку почти мгновенно.

- Где ты? Что-нибудь случилось?

- Ничего не случилось, крошка. Я уже возле дома. Кстати, знаешь, кто меня провожает? Ни за что не догадаешься, - сказал я и подмигнул улыбнувшемуся Пашке.

- Костя?

- Ну, если бы он, то и гадать не надо было. Нет, Павел Лещев. Помнишь Лену Лещеву? Это сын её, тринадцати лет от роду. Крепкий парень, - добавил я специально для него. - Ну все, сейчас буду, - сказал я и нажал кнопку отключения.

Подошли к Таниному подъезду. Я поднялся на ступеньки и повернулся к Пашке, сейчас он останется здесь, внизу, среди крепнувших порывов ветра и стремительно падающей грозовой тьмы.

- Ну что, друг, прощаться надо. Мне пора.

- Да. Вот сумку не забудьте, - сказал он, протягивая мне пакет и заглядывая в глаза.

В этот момент глаза его округлились, причем выражение их не поспевало за мелькнувшим во взгляде ужасом; что-то веселое продолжало светиться на его лице, но мгновенно погасло.

- Дядя Иван! - завопил он, а я уже и сам действовал как автомат, рассудком не поспевая за тренировнными рывками тела; я выбросил вверх правую руку, поймав чужое предплечье... остро сверкнуло лезвие ножа!.. Я помог левой рукой и, продолжая убийственный замах по широкой дуге вниз, отправил лезвие за спину... Вопль, хрипенье...

Развернувшись, я отпихнул незнакомого мне мужчину, обеими руками схватившегося за рукоять, торчащего в брюхе ножа... На меня перли из подъезда два раздувающихся от быстрого передвижения рыла, словно щитом прикрывающих себя стволами: первый - пистолетом, второй - автоматом Калашникова.

В какой-то момент я испугался за Пашку, застывшего на линии выстрела, поэтому постарался не дать убийцам выстрелить; с быстротой молнии метнув правую руку вперед (это я умею!), уже с хрустом чужих пальцев вырывал пистолет и, откинувшись назад для риверса, прямым ударом ноги встретил третьего убийцу. Нога, задев твердое железо, тут же утонула в мягком теле. Пистолет я вырвал; обезоруженный мужик ревел, потряхивая кистью. Я заткнул ему глотку, сломав рукоятью пистолета нос. Последний из нападавших, после моего удара ногой пытался справиться на полу с автоматом. Я немедленно всем весом прыгнул на "калашникова" и, воткнув дуло пистолета в ощерившийся мне навстречу рот, дернул туда-сюда, с удовлетворением отмечая, как крошатся зубы.

В этот момент, ещё слабая и далекая, сверкнула молния, осветив драматическую сцену побоища. В мгновенном блеске, сразу погрузившем ещё светлый вечер в сумерки, я успел рассмотреть участников: забывшегося в позе эмбриона не известно каким сном первого из нападавших, свернувшегося вокруг рукояти ножа, и двух его "коллег", одинаково неловкими детскими движениями пытавшихся на полу выправить каждый свое: один - раздробленную переносицу, другой - окровавленный, полный обомков зубов рот.

Я оглянулся; Павел застывшим очарованным взором обозревал картину битвы. Блуждающий взгляд парнишки нашел меня, и я прочел - сквозь собственное неприятие и даже раздражение его реакцией - такую силу обожания и восхищения, что недовольство дешевизной так легко добытого уважения, тут же исчезло, смытое волной удовольствия.

Черт! Я почувствовал этот странный удар свинца в пол ещё до того, как понял, что, собственно, он означает. Звук рикошета, последовавший за ним, был искажен долетевшим-таки грозовым ударом. Стреляли, хоть и через глушитель, сверху.

Еще один выстрел, и новый неудачный рикошет поставил корявую точку на виске сидевшего рядом автоматчика.

- Спрячься где-нибудь! - крикнул я Пашке и тут же услышал торопливый топот по гулким бетонным лестничным пролетам: уцелевший киллер предпочел ретироваться. Я вспомнил, что чердачный выход открыт (в памяти промелькнула ушедшая уже в прошлое погоня за Пашкой), можно было надеяться, что убийца в первое мгновение заплутается на чердаке.

Четвертый этаж! Я почти пробежал мимо её двери, и тут, ударом распахнув её, - на площадку, с пистолетом в вытянутых руках, выскочила Таня. Дуло пистолета смотрело мне в лицо... и мгновенно нырнуло вниз.

- Вызови наряд! - крикнул я. - Внизу трое уже готовых. Попробую поймать последнего.

И прежде, чем она успела ответить, я помчался дальше наверх, перепрыгивая через ступеньки. Вряд ли у того, кого я преследовал, был среди жильцов сообщиник. Да я и не слышал, чтобы ещё кто-нибудь открывал двери, кроме Тани.

На верхней площадке, покрашенная красно-коричневой краской лестница на чердак. Распахнутый люк. Я поднялся до люка и, собравшись, рывком прыгнул вверх. Метнулся в сторону и замер. Тишина. Пыль. Светлые пятна чердачных окон. Только одно окно раскрыто. И, как в прошлый раз, - загромыхала жесть на крыше.

Я бросился к окну. Примерившись, прыгнул. Треск материи напомнил о гвозде, обнаруженном намедни. Хорошо, кожу не задел.

Вывалившись на плоскую крышу, откатился в сторону. И вовремя; пуля пробила просмоленный рубероид почти в том месте, где я только что был. Я лежал за вентиляционной будкой (полтора на полтора и два метра в высоту) и прислушивался. Было тихо.

Как часто играли мы здесь. Тут все было знакомо, и я вновь вспомнил, как мы использовали плоские крыши домов, гоняясь друг за другом, играя в наших и немцев, а чаще всего - в индейцев. Я снова почувствовал себя во главе своего племени - голые по пояс, за ухом воронье перо как атрибут свирепого индейского реквизита и дикие вопли, скопированные с идиотских завываний гэдээровских лубочных псевдодикарей. Тогда мы пускали друг в друга стрелы, чаще тупые, а иногда с заостренным гвоздем на конце, и они эффектно впивались в деревянные круглые щиты, выпиленные из фанерных сидений старых стульев. Но сейчас оружие было настоящее, и игра шла не на жизнь, а на смерть.

Я услышал звук его шагов и только начал определять местонахождение, как скрежет металла и сдерживаемое ругательство сказали мне все. Старая пожарная лестница в старых неремонтированных домах вещь ненадежная, и существует скорее для отчетности, нежели для спасения при пожарах. Я лично не помню случая, когда она бывала нужна. Вот ведь забавно, сейчас, когда евроремонтный ширпотреб захлестнул Москву и иные города, при пожарах стали гибнуть от того, от чего раньше было немыслимо: от продуктов горения. Наши бедные нищие "хрущевки", оголенные экономией строительства до состояния скелета, часто просто беленые изнутри известью, не могли никого удушить дымом. Сгорала мебель, тряпье - люди благополучно сходили вниз по бетонному голому подъезду - и никаких тебе отравлений, и пожарная лестница благополучно ржавела, истончалась, свободно болталась в кирпичной кладке. Снизу все выглядело довольно прочно, но это лишь до той поры, пока не используешь эту лестницу как путь к отступлению. Для этого надо быть либо идиотом, либо иметь чертовски крепкие нервы. Я услышал топот шагов и решил, что мой противник не обладает вышеозначенными качествами: он пытался отбежать в сторону, чтобы найти, вероятно, выход в другой подъезд. Я произвел предупредительный выстрел в воздух. Человек быстро обернулся в мою сторону, и рядом со мной в стене будки появилась отметина от пули. Показалось даже, я услышал щелчок выстрела. Потом мой противник схватился за прутья пожарной лестницы и исчез с крыши.

Я бросился за ним, недоумевая, кто больший дурак: он или я. Если у него был на крыше сообщник, то в дураках оказывался я, в противном случае спускаться под прицелом по ненадежной лестнице с пятого этажа было не очень умным ходом. Я бежал зигзагами, поминутно прикрываясь то вентиляционными будками, то телевизионной антенной, то непонятного назначения трубами. Вскоре я без помех подскочил к тому месту, где он исчез.

Он поднял голову в тот момент, когда я взглянул вниз. Увидев меня, он потянулся рукой к поясу, куда, видимо, сунул пистолет. Я прицелился в него, не зная еще, буду ли стрелять. И тут нога его соскользнула, он выронил пистолет и схватился за перекладину, которая от рывка очень легко согнулась. Он ещё попытался перехватиться рукой, ещё раз... и я услышал душераздирающий вопль. Сперва это был лишь вскрик удивления, который почти сразу перешел в вопль ужаса, а потом внезапно смолк. Он летел примерно с уровня третьего этажа и в полете успел зацепиться ногой за перекладину, что лишь развернуло его головой вниз. Я услышал глухой удар тела об асфальт внизу. И так неудачно, головой - шмяк! хрясть! - даже смотреть не хотелось.

Теперь я мог не торопиться. Я спустился обратно в окошко чердака, прошел в пыльном сумерке к люку, потом спустился по железной лестнице на площадку пятого этажа и - вниз. Навстечу с пистолетом наготове поднималась моя храбрая малышка. Я поспешил успокоить её.

- Труп, - сказал я, изгибом кисти сыметировав полет с крыши.

Напряжение отпустило её. Она вздохнула.

- А я наряд вызвала.

- Тут где-то пацан был. Надо не забыть телефон взять. Я с определителем купил. Надо у тебя поставить.

Она стояла с пистолетом в опущенной руке. Устала, наверное. Все эта катавасия кого угодно вымотает.

Я слегка ущипнул её за щечку.

- Не дрейфь, парень, все будет хорошо.

И она благодарно улыбнулась.

- Пойду посмотрю, что там внизу. И надо встретить ребят, - сказал я.

Я, не торопясь, спустился на первый этаж. Кое-кто из жильцов выглядывал из дверей, но не торопился выходить. Я их понимал.

Мужик с ножом в брюхе был ещё жив. Я не стал вытаскивать нож, чтобы не спровоцировать кровотечение. Второго навеки успокоил рикошет дружеской пули - имеется в виду, что пулю послал его друган.

На всякий случай я вызвал "Скорую помощь". Наряд все равно побеспокоится, но чем раньше, тем лучше. Дежурная, механически уточнив адрес, потребовала номер моего телефона. Я сказал, что звоню с мобильного, номер которого не знаю.

- Нужен номер телефона, - упрямо повторила коммутаторша.

Я дал номер Таниного телефона, тем успокоив хорошо проинструктированную служащую.

После этого я пошел за угол дома к пожарной лестнице. Мужик лежал на спине, неподалеку от бака с мусором. Рядом валялся пистолет с глушителем, а на мертвом, незнакомом мне лице застыло выражение ужаса.

Я поднял его пистолет. Вдалеке послышалось завывание милицейских машин - ближе, ближе. Одни трупы, подумал я. Трупы и больше ничего. Я теперь знаю, вокруг чего кружится этот кровавый беспредел, знаю, как много заинтересованных людей - больших и малых, но одинаково алчущих денег наблюдают за здешним спектаклем. Но я так и не напал на след реального убийцы. Можно, конечно, предположить, что нити тянутся к Семену и моему старому знакомцу Макару. Это все равно надо проверить. Кажется, подумал я, наступило время нанести визит в особняк Ленчика, так сказать, выступить в роли жука в муравейнике, дабы, растревожив наших насекомых, заодно всех и засветить.

- Брось оружие! - услышал я совсем близко...

Оглянулся. Широкая от бронежилетов милицейская гвардия грозно целила в меня автоматами.

- Брось оружие! - ещё громче заорал высокий толстомордый старший лейтенант, лицом и формой иксообразных ног смутно напомнившего мне Ленчика.

Я выполнил его приказ буквально, выронив на асфальт звякнувший пистолет.

Далее все завертелось по заведенному спецназовскому порядку: налетели, стали совать кулаки в морду (мою!), бросили к стене, лупили по ногам, ощупали все мои интимные места и наконец уложили на асфальт. Причем не только не слушали моих объяснений, но и тут же забивали слова обратно в глотку, отчего губы мои немедленно стали негроидными - лишнее доказательство того, что и Лысенко, и доктор Моро были не совсем уж неправы, игнорируя генетику - есть способы метаморфоз более быстрых.

Ладно, мне ничего не оставалось, кроме как подшучивать над собой. Тем более, что Таня рядом, тем более, что Ловкач, если что, подсобит, а полковник Сергеев распорядится... Надо только подождать.

Меня пинком под ребра заставили подняться. Подогнали машину и запихнули на заднее сиденье, тут же пристегнув наручниками за скобу к стойке двери.

Странно, Таня не спустилась. Жильцы, осмелев от многолюдства, издали тыкали пальцами в меня. Один раз увидел стоявшего в тени Пашку, напряженно всматривающегося в мою сторону. Я на всякий случай незаметно ткнул пальцем вверх, в окно Тани. Пашка исчез. Я все ещё ждал, чтобы меня кто-нибудь выслушал. Заболел затылок. Я попробовал - мокро. Кровь. Кто-то саданул прикладом.

Появился давешний старший лейтенант, так ловко разоруживший меня. Что-то сказав на ходу майору, тоже сильно суетящемуся, направился ко мне, пальцем на расстоянии зацепив сержанта, как оказалось - водителя.

Старлей сел впереди, рядом с водителем. Еще один сержант плюхнулся рядом со мной, и мы немедленно поехали.

Привезли в неизвестное мне отделение. В комнату завели понятых и обыскали. Пистолет с глушителем. Пистолет без глушителя. Тысяча двести долларов. Телефон. Ключ от машины.

Я порывался объяснить, меня не слушали. Составили протокол. Понятые расписались и удалились. Я просил дать мне позвонить. Лейтенант посмотрел на меня и ничего не сказал. Я ещё раз попросил позвонить.

- Может, тебе ещё и бабу сладенькую предоставить? А самим постоять на стреме?

Меня ответ удовлетворил, хоть и прозвучал в форме вопроса. Попробовал ещё раз объяснить, кто я. Меня не слушали.

Вывели из кабинета. Шли по коридору, потом вниз по лестнице в подвал. Побеленные бетонные стены, железная дверь. Мне все начинало не нравиться.

Зашли в комнату с единственным столом и стулом. Нет, ещё один стул в центре. Меня усадили на него и левую руку пристегнули наручниками к стулу, оказавшемуся привинченным к полу. Лейтенант сел за стол, оба сержанта стояли за моей спиной.

- Итак, - сказал лейтенант, - признаешься в убийстве двух человек и покушении на убийство ещё одного гражданина? - он заглянул в листок перед собой и добавил, - покушение посредством ранения в живот холодным оружием.

- Признаю.

- Тогда тебе не стоит отпираться в других убийствах.

Я подумал, что Ловкач все же доложил, мерзавец, о сброшенных с горы мужиках. Ответил уклончиво.

- Возможно.

Лейтенант обрадовался. Два амбала за моей спиной шумно переступили с ноги на ногу.

- Сейчас оформим чистосердечное признание и отпустим тебя домой. Конечно, с подпиской о невыезде. И свободен.

Было все разыграно так глупо, неубедительно, дилетантски... Хотя это мне так кажется. А если бы тут сидел простой российский гражданин, да попавшийся первый раз... Я-то помню ещё кое-что из теории допросов, учили в свое время. То, что кажется глупо-наивным со стороны, в нужной обстановке действует безотказно. Даже я, зная наверняка, что никогда не отпустят после чистосердечного признания, в какую-то секунду подумал: а вдруг?

- Сам будешь писать или диктовать начнешь?

- Что диктовать?

- Как что, чистосердечное признание, - наивно удивился толстомордый лейтенант. Он все более и более напоминал мне Ленчика. Я так и представлял, как слетит эта наивность, когда придет время закусить удила, то бишь взяться за меня по-настоящему.

- В чем?

- В убийствах своих прежних друзей-товарищей. Мы знаем, что приехал ты несколько дней назад, точнее пять дней назад, и сразу занялся мокрухой. За тобой числятся Минин Валерий Иванович по кличке Колобок, Никодимов Олег Витальевич по кличке Лом, Селиверстов Петр Леонидович по кличке Профессор, Вершков Георгий Сверидович по кличке Нюхач, Костомаров Сергей Витальевич покличке Костолом. Сегодня ещё двое, личность которых устанавливают.

- Кто числит? - спросил я.

- Не понял, - вскинулся старлей.

- Кто числит за мной эти убийства?

Лейтенант устало вздохнул и развел руками.

- Гражданин домой не хочет.

- Почему не хочу? Хочу. Но прежде я хочу, чтобы позвонили полковнику Сергееву в ФСБ. Он вам ответит на ваши вопросы.

- Мужики! - обратился лейтенант к амбалам за моей спиной. - Он над нами издевается, сладенький наш.

- Саня! - сказал кто-то из двоих. - Че мы с ним канителимся?

- И то правда, - согласился лейтенант Саня. - Давай.

Кто-то сразу так долбанул по шее, что меня выбросило из стула и, если бы не пристегнутая рука, лететь бы к самому столу.

Меня тут же подняли, усадили и повторили удар, а я повторил свой прежний полет. Били ребром ладони, удар подлый, следов обычно не оставляет, но сознание мутнеет и на нетренированного человека действует ошеломляюще.

Меня вновь подняли и усадили. Я едва не вывихнул пристегнутую наручниками левую руку.

- Почему меня бьют, лейтенант? - спросил я толстомордого, уже выходящего из-за стола.

- Подпишешь чистосердечное признание?

- Это глупо, лейтенант. Конечно, ничего не буду подписывать.

- Молчать! Молчать! - заорал он.

Удары подействовали, и я плохо себя контролировал. Вместо того, чтобы действительно молчать и перетерпеть экзекуцию, я продолжил:

- Лейтенант! Новую звездочку захотелось? А может быть, - тут меня осенила догадка! - может, Ленчик попросил?

Отдаленное сходство, не знаю, возможно, навело меня на мысль. А скорее всего просто злоба не имела выхода и прорвалась в предположении, оказавшимся впоследствии истиным.

Лейтенант, словно боясь слов, что вот-вот ещё прозвучат, нанес удар. Я почувствовал, как увлажнился и заплыл глаз: бровь разбил...

- Понятно, - сказал я, не имея сил сдерживаться, - понятно... купили тебя с потрохами... лейтенант...

- Молчать! а то... - рявкнул он, снова замахиваясь.

- Может, не кулаком, - предложил кто-то за моей спиной.

Лейтенант не слышал. Два, три, четыре, пять ударов менее чем за минуту изменили мне лицо.

- Давай, давай, шкура, - кажется, я ещё что-то там пытался...

- Санек! Санек! Спятил, ты его кончишь! - вмешался один из заплечных мастеров.

- Нет, нет! Я заставлю эту тварь... Он оскорбил мундир, милицию, ему это так не пройдет... Сука! Сволочь! - И, орудуя уже не кулаком, который натрудил, а ногами - ботинками, коленями - он бил уже куда попало, не целясь никуда специально, повторяя при каждом ударе глухим голосом: - ... милицию... органы... сволочь... так тебя...

А я был уже далеко, спасительный шок сначала отдалил лейтенанта, ослабил голоса до шепота, снял боль от ударов - так, мягкие толчки, - а потом и вовсе лишил сознания... Падаль... оскорбил органы правопорядка... сгною...

ГЛАВА 24

ВСЕ МЫ ИЗ РАЗНЫХ ПЛЕМЕН

Свет, процеженный через паутину беспамятства, время от времени проникал ко мне, согласуясь с ритмом, природу которого я не уловил. Возможно, периодически наступающее прояснение сознания давало иллюзию рассвета или... Да не в этом дело, а в том, что впервые за много времени, потеряв связь с задачами сиюминутными, потребностями телесными - наесться, напиться, полюбить, наказать - я вдруг оказался за той гранью, где биохимия организма перестала владеть мною; то, что раньше имело безусловную ценность, потеряло перестало быть таковым. Да что там, сама жизнь, сама жизнь стала сверхценностью лишь потому, что кому-то показалось необходимым вложить инстинкт самосохранения в тела тварей земных. И уже по философичности подобных мыслей мне представилось, что путешествие мое по тропе, ведущей по ту сторону бытия, достаточно продвинулось. О! Временами я чувствовал, как меня вновь обступали люди, задавали вопросы, били, требовали, и я в свою очередь что-то отвечал, и выл, и терял сознание...

В один из светлых промежутков, рядом с лейтенантом, мучавшим меня постоянно, появился человек, профессию которого я безошибочно определил: врач. Собственно, это было нетрудно понять из разговоров; все дело в том, что понимание чего-либо требовало усилий, которое, как и плоды этих усилий, уже теряли свою цену... Это был врач и, конечно, из числа знакомых моих палачей, если судить по атмосфере беседы, центром которой был я. Врач дружески пенял Сане (старшему лейтенанту) за грубоватое обращение с материалом (то есть, со мной), что материал (все ещё я) этак может не выдержать, да и стоит ли овчинка выделки, стоит ли пачкаться лишний раз...

- Нет, ты мне приведи его в чувство. А то бревно бревном, ничего не соображает, скотина.

- Ты с ним, милок, так наработался, что, боюсь, мужик не выдержит инъекции.

- Не наша забота. Сдохнет, так и черт с ним. Спишем на тех идиотов, которых он замочил. Кто там будет разбираться!.. - искренне удивился лейтенант. - Мало ли у нас сейчас дерьма по матушке России болтается. Спишем, - убежденно закончил он.

Я почувствовал, как меня колят иглой, и с этого момента, нарушенная было связь с реальностью, стала медленно восстанавливаться. Меня оставили в покое, мне было даже приятно, я лежал на бетонном полу и думал, думал... Общая направленность мыслей не могла, конечно, оторваться от действительности, в которой я продолжал пребывать, однако была в моих рассуждениях некоторая абстрактность. Мне вдруг стала интересна мысль чрезвычайно интересна, до непреличия, - почему одни русские люди готовы бить, пытать, унижать других русских людей? Абстрактный вопрос, но так смешно! - я живо представил шеренгу омоновцев, лупящих дубинками учителей, вышедших в пикетах требовать свою недополученную зарплату - так смешно! Однажды на некоем дворянском рауте имел беседу с князем Голициным восторженным маленьким старичком, счастливо дожившим до детской гармонии в породистом сознании. Он сказал вещь, тогда мною непонятую, но запавшую в сознании, как часто происходит со всякой мудрой формулой, через восхищенные умы накопившей безусловную ценность и вес; он сказал, что мы, православные, не можем быть убийцами, не способны совершить преступление перед человеком; все это потому, что, убивая, мы, русские, убиваем не человека, а нелюдя. Мы не грабим, мы отбираем вещи у нелюдей. Князь Галицын петушком скакал передо мной, всем видом демонстрируя вневременную тренированную живость и одновременно энергию своей правды.

- Не понимаю, - сказал я, - А если уголовник убивает хорошего человека?

- Тогда он уже не православный, - гордо поставил печать князь.

Но я его попытался добить примером из Достоевского, где на постоялом дворе, польстившись на деньги, мужик, истово крестясь, режет купца. Ловкий и юркий старичок ускользнул тогда, не сумев объяснить мне, в сущности, простую вещь, но, наверное, для того, чтобы сейчас присесть рядом и продолжить беседу.

- На самом деле все мы язычники, носители первобытно-общинного сознания, когда ценностью в мире являются твои родные, семья, община, а остальные - просто враги, в лучшем случае - вещи, сродни животным, траве, насекомым. Убить, сжечь, съесть - выбор за тобой, никаких человеческих, никаких моральных категорий к чужим отнести нельзя.

У меня заболела рука - отлежал. Со стоном попытался повернуться на другой бок. Князь помог.

- А как же органы... та же милиция? - спросил я. - Мы же русские, все... почему одни готовы убить других... за деньги, по приказу... Или мы все попрятались, каждый в свое племя? Кто тебя кормит, тот и отец, кто тебе платит - тот и вождь... Не платят на заводе зарплату потому, что рабочие лишь средство производства... Зимой отключают электроэнергию потому, что электричество уже принадлежит кому-то, а мерзнущие люди лишь статистический реквизит...

- Ты заговариваешься, у тебя жар...

- Конечно, - ворочался я на полу, потому что другая рука тоже болела. - Это раньше мы были православными, теперь, кроме общего языка, нас ничего не объединяет: распалось русское племя, рассовали нас по мелким племенам. Да и то, что мне какой-то безденежный ученый, может, он изобрел эту дубинку, которой меня охаживали сегодня, или слезоточивый газ, или нейтронную бомбу... Какое мне дело до умирающих детей Африки, или Поволжья, или Урала, Сибири, Дальнего Востока - все они дальнего племени, вещи, сродни насекомым...

- Он бредит, - сказал князь кому-то и заплакал. Слезы его капали на меня, и это было неприятно. Меня увлекала мысль, которую я все ещё крепко держал...

- Значит, нас, все же, победили. Лишив большого объединяющего начала, лишив православия, раскинули по норам городов, деревень, общин... Бери голыми руками!.. Значит, власть всегда найдет опричников - к каким бы войскам они ни принадлежали, - чтобы давить протестующих, которые родом из чужой норы... Потому-то у нас и тюрьмы переполнены, потому-то у нас продолжают пытать...

- Держите его, мне не хватает сил, - сказал чей-то очень знакомый голос, но точно не князя, который куда-то запропастился...

- Мой дорогой, успокойся, все позади, - сказала Таня и в ту же секунду спала пелена (может, подействовало снадобье того гестаповского эскулапа), и я узнал её, мою хорошую, и полковника Сергеева - красного, возмущенного, злобного - тоже поддерживающего меня на ногах.

- Сам идти сможешь? - спросил он.

- Попробую, - бодро ответил я и сделал шаг. - Кажется, нетрудно.

- Мерзавцы! Что вы тут у себя устроили? - это уже относилось не ко мне. Это уже он кричал обоим переминающимся у стены сержантам. - Я до вас доберусь!

А лейтенанта нигде не было.

- Мы его таким привезли, - ответил один из моих палачей (главного нет, но ещё не вечер, подумал я и обрадовался - выздоравливаю).

- Что ты врешь, мерзавец! Доберусь, доберусь я!..

- Мы тут ни при чем...

Передо мной, не совсем ещё очнувшимся, проносились обрывки сновидений: сам я в судейской мантии восседал за длинным столом, и вздыхал, щурился, вглядывался в вереницу маленьких - не больше мизинца, - лилипутиков, чередой следующих передо мной; каждый с биркой, которую я старался прочесть: рабочий, крестьянин, студент, профессор, бандит, банкир... И каждого я с размаха накрывал тяжелым судейским деревянным молотком: хрясть! хрясть! хрясть!.. - ни крови, ни костей, ни тел - синие оттиски печати с буковками внутри: рабочий, крестьянин, студент...

А когда мы вышли - по-прежнему втроем, - и чудный ясный вечер мягким ветерком освежил мне щеки, спутанные мокрые пряди волос, все мои, облитые тюремным потом и уже начавшие крепнуть мышцы... Боже мой! Какое я испытал чувство!.. Пролетевшая ласточка, электрический треск сорвавшейся троллейбусной дуги, Танина рука, красный взволнованный полковник: лицо мое мокро от слез, душа разрывается от счастья, и я знаю, что это счастье лучшее, что есть на земле.

ГЛАВА 25

БУРАТИНО

Я сидел на кухне в мягком кресле, ноги привычно забросил на стул и курил сигарету. Только что позавтракал, обнаружив изрядный аппетит. Впрочем, чему удивляться, отсутствием аппетита я никогда не страдал. Можно было бы удивиться другому: что после всех перипетий прошедших суток я не только сносно себя чувствую, но - и это наглядно продемонстрировало утреннее зеркало в ванной - физиономия имеет вполне допустимый вид; ссадины, разбитая бровь и бледные синяки под глазами говорили о моей живучести или мастерстве старшего лейтенанта Александра, умеющего причинять жуткую боль без видимых последствий.

Так или иначе, я сидел на кухне, курил, наслаждался мгновением и думал, что уже, где-то в глубине души, начинаю находить очарование в семейной жизни, вернее, в той её ипостаси, что наклевывалась у нас с Таней. Меня несколько беспокоила целомудренность наших отношений, но и в этом была своя нежданная прелесть; как говорится, за началом всегда маячит призрак конца, так что торопиться никогда не стоит.

Таня ушла в магазин за продуктами, которые с моим вселением исчезали мгновенно, я, как уже сказано, курил в облаках дыма и аромате кофе из близстоящей под рукой чашки, находя почти турецкий кайф... и в этот момент зазвонил телефон. С большим удовольствием наблюдая за пару раз вздрогнувшими, но тут же утвердившимися цифрами исходного номера на шкале нового телефона (Пашка передал, конечно), я снял трубку.

Ноги мои немедленно слетели на пол, я подобрался, ибо в ухо мне вновь ввинтился знакомый детский голосок:

- Это Фролов? Ты ещё живой, подонок? Теперь ты уберешься, или нам за бабу твою приниматься?

- Я вот заеду к тебе, друг Буратино, и мы с тобой обсудим... перспективы. Боюсь, полено ты слабо тесанное, больше у тебя не будет причин так о других заботиться. У тебя вообще забот не станет.

Ладно, хватит. Бросил трубку, переписал номер и тут же позвонил Сергееву. Он был на месте, но строг, даже свиреп.

- За каким хреном?.. Тебе же сказано лежать, жрать и лечиться. Ты что же это?.. А где Татьяна? Почему она за тобой не может уследить? Другую сиделку надо?..

- Петр Леонидович! Товарищ полковник! Все хорошо, и сиделок не надо. Последняя просьба: звонит все время кто-то измененным голосом, угрожает, понимаешь. Я телефончик определил, не дадите адресок? Просто любопытно. Перед тем, как уеду, хотелось бы познакомиться.

Мне удалось его уломать. Полковник сам заинтересовался.

- Жди, сейчас перезвоню.

И точно. Минут через пятнадцать раздался звонок, номер телефона Сергеева помигал, я снял трубку.

- Алло! Фролов? Записывай.

Я записал адрес: Вторая Судостроительная улица, дом тринадцать, квартира двадцать шесть..

- Кто там живет? Случайно не выяснили?

- Не знаю. Судя по твоей настырности, я думаю сам выяснишь. Ну все. Больше не попадайся, а то следующий раз могу не успеть.

- Постараюсь, товарищ полковник. Большое вам спасибо.

Я положил трубку и с удовольствием разглядывал адрес. Решил ехать прямо сейчас, чего там тянуть.

Но прежде было ещё одно дело.

Я нашел продиктованные на днях полковником номера телефонов и адреса Чингиза и семьи почившего папаши. Позвоню родственникам.

- Слушаю, - отозвался скрипучий неприветливый женский голос.

Я, поздоровавшись, представился. Судя по голосу, это была сухая, выдубленная жизнью и шалостями моего папы женщина - вспыльчивая и злобная.

- Что вы хотели?

- Я бы хотел приехать, поговорить. Понимаете, проездом, решил заглянуть.

Она помолчала, видимо, соображая, грозит ли ей мое посещение хотя бы потерянным временем. Я поспешил сломать лед её недоверия.

- У меня для вас немного денег, ещё отец просил передать.

- Какие такие деньги? Откуда у него были деньги?

Я невольно возбудил её подозрительность. Надо было выпутываться.

- Я продал кое-что из мебели, мне эти деньги не нужны, подумал, пригодится родственникам.

- Родственникам? - сомнения её были понятны, ибо ни я, ни она никогда не видели и не горели желанием видеть друг друга.

- Хорошо, приезжайте.

- Я сегодня и заеду. Может, днем, может, попозже.

- Приезжайте, - и трубка с грохотом легла на рычаг.

Чингиза не было дома. Ну и ладно, успею. Сейчас меня заботит посещение Буратино.

Таня успела привести в порядок мою одежду. Вполне прилично. Нашел кобуру, а потом и пистолет, трофейный, конечно. Оставил записку, сам удивляясь себе: "...Постараюсь вернуться, как освобожусь. Хочу и к Чингизу ещё заехать. Не беспокойся и не скучай, детка".

Так я закончил, положил записку на видное место, взял ключи от джипа и спустился вниз.

Судостроительную улицу я помнил и тринадцатый дом нашел достаточно быстро: девятиэтажная башня из тех, что в бытность мою здесь считалась местожительством приличным, во всяком случае, более приличным, нежели "хрущевки".

Два подъезда. Вошел в первый, вызвал лифт и нажал кнопку восьмого этажа. Промахнулся. Надо было спуститься на этаж. На ходу проверив пистолет, пошел пешком. У люка мусоропровода стояло забытое помойное ведро, пустое, правда. Тараканы. Разбитое стекло в окне.

Вот и дверь. Я огляделся; ещё три двери на этом этаже, причем две железные, покрытые кустарной маскировкой: дерматин, деревянные планки. Нужная мне двадцать шестая дверь была самая обшарпанная, давно не крашенная, неухоженная, одним словом. И единственная без "глазка".

Я позвонил и скоро услышал шаги. Чей-то странно знакомый голос спросил, кто пришел. Я сыметировал мокрый хриплый голос Ленчика.

- Открывай, открывай, свой.

Имитация прошла удачно; после некоторого нерешительного молчания, щелкнул замок, ещё один - я приготовился выдавить освобожденную дверь, но что-то звякнуло тяжело, может, засов и, наконец - вход свободен.

Пистолет я не стал доставать, дабы не мешал и, едва убедившись, что дверной цепочки не предвидится, стремительно просочился к хозяину, притиснув его к стене и...

...Не веря глазам своим, я разглядывал перепуганного вторжением Ловкача. То бишь, Кашеварова Контантина Анатольевича, капитана милиции, а по совместительству телефонного "Буратино". Это я тут же понял, потому что по мере узнавания, испуг в его глазах не исчез. А впрочем, я не мог понять... Странное выражение... Мне понадобилось несколько мгновений, чтобы сообразить... Да и то усомнился; медленно, медленно его испуг сменялся... даже не ужасом, а его крайней формой, за которой уже нет страха - наступает спасительный шок. Все это мне знакомо, и пару раз я был свидетелем подобного аффекта, заложенного в человеке изначально, видимо, для облегчения последнего перехода в мир иной. Но здесь-то ситуация была другая!

- Э-э-э! Ловкач!

- Лютый! - выдохнул он без всякого выражения, просто смиренно констатируя, и мне пришлось его встряхнуть.

- С ума сошел? Это же я, Фролов, Оборотень.

- Оборотень, - безучасно повторил он, и вдруг лицо его стало живым, озарившись радостью и вслед за тем, - мгновенно! - озабоченностью и злобой - очень интересное сочетание. Было и ещё что-то: угадываемая за крысиным страхом ненависть.

Однако я терял инициативу, запутавшись в расшифровке его эмоций. Я отпустил Ловкача и огляделся.

- Что же, гостя не приглашаешь?

- Гостя?! - он сумел вложить в вопрос все, что чувствовал, все читаемое на его лице, что пока представляло для меня некую загадку.

Однако уже и прихожая-холл вызвала у меня вопросы. Задавать их я, конечно, не стал, но мне бросился в глаза высокий итальянский фонтан с мелкими русалками и прочей пошлой дребеденью, чрезвычайно эффектно подсвеченный, картина на стене, шелковые обои, небольшая люстра чувствовалась во всем рука профессионального дизайнера.

- Ладно, пошли, разговор есть, - сказал я, закончив изучение коридорного интерьера. - Проходи вперед. Давай, давай!

Он подчинился.

Стоя на пороге, я присвиснул. Конечно, контраст с замызганной входной дверью был разителен. И при всем при том ничего не было лишнего: диван, кресла, ковер, столик, обязательный телевизор с встроенным видео, музыкальный центр... Общее впечатление - быт на высоте! Не знаю, чем создавался эффект, но комнаты словно бы сияли изнутри - жемчужно-розовым с голубоватым отливом.

- Садись! - приказал я и только тут вытащил пистолет. Просто для внушительности, не более, чтобы соответствовать роли праведника, несправедливо обиженного лучшим другом.

- Ну, выкладывай, - предложил я, севшему напротив Ловкачу.

В общем-то мне и так все было понятно. Я вспомнил, как он подставил меня под пули, когда ехали переулком к полковнику, после моего последнего возвращения из Москвы. И как меня ждали у автосервиса сразу, едва он отъехал, распрощавшись со мной. Все время он докладывал обо всем Ленчику или Семенову, или обоим.

- Что выкладывать? - злобно спросил он. - Что тебе ещё надо?

- Ай-яй-яй! - посетовал я. - Как же ты, ловкий Ловкач, не учел, что я могу тебя засечь? Телефоны с определителем продают на каждом углу. Думать надо, Ловкач.

- А не пошел бы ты!.. - с прежней злобой выкрикнул он. - Что тебе надо? Что ты здесь вообще делаешь? Москвы тебе мало, Оборотень?

- Почему, мало? Хватает. И что же, мне теперь домой нельзя наведаться? В гости заехать?

- Можно. Только зачем людям кровь портить? - с горечью вопросил он. Пафос, видимо, был реакцией на неожиданность моего визита.

- Ладно, - сказал я. - Кончим об этом. Выкладывай-ка лучше все, что ты знаешь: с кем связан, явки, пароли.

- Нет, не кончим! - никак не желал успокаиваться Ловкач. - Прав был Профессор, когда предложил подождать связываться с тобой. Как чувствовал. С твоим приездом все и пошло наперекосяк. А как все было хорошо! Зеленые сами шли. Кого ты с собой притащил? Кому нужны наши смерти? Зачем ты нас засвечивал?

- Так ты тоже все-таки в деле?

- А ты думал! Устроился у себя в Москве, банкиров охраняешь. Одних воров от других. Конечно, у вас там в Москве хорошо, у вас там не только российский, у вас там мировой сход воров, есть где присосаться к долларовому ручейку. А нам что делать?

- Хватит! - рявкнул я. - Ты спятил, капитан? При чем тут это?

- А ты о нас подумал, когда в гору пошел? Как мы тут... в нищете живем. Все же друзья были. Мог бы и порадеть. Может, тогда мы и не стали бы работать с наркотой.

- Я же и виноват! - развел я руками. Такой поворот даже позабавил. Я, значит, виноват, что вы связались с Ленчиком и Семеном?

- Ты тоже, - внезапно успокоился Ловкач. - Ты виноват, как и все, кто жиреет на народе.

- Ага! - согласился я. - Ты ещё вспомни голодных детей Африки.

- Плевать я хотел на детей Африки! Мне важно то, что ты был нашим вожаком. Ты и оставался для нас вожаком, пока не прибыл сюда - "новый русский", твою мать! А о нас даже не вспомнил. А может, и вспомнил, почему же все наши погибли! Может, ты нас специально засвечивал. Ты ведь со всеми встречался, кого уже кончили? - вдруг хитро и злобно прищурился он. Остались всего я, Чингиз, да твоя шлюшка Танька. Лещиха не в счет, спившийся элемент.

- Таня? - не сдержался я.

Ловкач непонимающе посмотрел на меня, но потом догадался и махнул рукой.

- Конечно, нет. Она недавно приехала, да и не стали бы мы связываться с ней. Она у нас была всегда на особых ролях, - усмехнулся он и добавил. Адъютант неприкасаемых. Но она же тоже входила в нашу банду. Детство детством, а делов мы там натворили. Если бы нас тогда повязали, мы бы уже век свободы не увидели.

Я молчал, потому что загадка этих последних убийств вновь встала передо мной. Постоянно отвлекаемый, я так ничего и не смог узнать. Но был же ведь кто-то? Хладнокровный, ловкий, быстрый! Мне, конечно, следовало бы заняться только этой проблемой. Однако в том тумане, в котором я пребывал, верный путь мог оказаться где угодно, хоть бы и у Ленчика, к примеру. А Чингиза я должен посетить. Вдруг ещё какой-нибудь сюрприз, вроде нынешнего с Ловкачом.

- Как Чингиз? - спросил я. - Не изменился?

- Все мы уже не те, - буркнул Ловкач. Он уже пришел в себя, что-то, вероятно, подсчитал в уме, свел дебет с кредитом и на глазах успокаивался.

- А точнее?

- Злобный он стал, людей не любит. Помнишь сам, он и раньше зверь зверем был, а теперь вообще. - Ловкач махнул рукой, демонстрируя, насколько плохи дела с Чингизом. - У нас он прикрытие осуществлял. Черная работа не для него. Ну там, если конкуренты могли объявиться. Я занимался официальным прикрытием, а он - теневым, так сказать. Еще Сладенький Санька - тот лейтенант, что тебя на всякий случай обработал. Дурак, кстати. Говорил я ему, что с тобой шутки шутить не стоит, да ведь молодой, борзый. Новое поколение, говорит, пришло. Он тоже прикрытием занимался. Он сводный брат Ленчика, как ты с Лютым.

Меня словно обожгло.

- Лютый! Мой брат?!

Ловкач удивленно посмотрел на меня. Кивнул понимающе.

- Ну да, у тебя же до сих пор бзик с Лютым.

Он потянулся к стеклянному столику и взял сигареты. - Будешь?

Я пошарил по карманам, не нашел своих и взял у него сигарету. Ловкач дал мне прикурить, сам закурил.

- Лютый не Лютый... Кабы не твои закидоны, то и проблем бы не было. Какая разница: ты или Лютый? Ты уходил, Лютый приходил - вместе вы не встречались. Лютый тоже не очень распространялся на ваш счет. По поводу вас обоих. Но уж очень вы были похожи. Точно близнецы. И одевались почти одинаково. Впрочем, как и все мы. Если бы не манера поведения - он был какой-то более хищный, - ни за что бы не отличить. Ты, будто волк, а он тигр. Волк тоже не подарочек, но от тигра не спасешься. Знаешь, кошки смотрят на тебя, а что у них там в голове: то ли мяукнет, то ли глаза выцарапает, никто не знает. Зверь.

- Зверинец, в общем, - рассеянно сказал я.

- Во-во! - заржал Ловкач. - Точно, зверинец. Все мы были зверенышами.

- Почему Сладенький? - спросил я, думая одновременно (по аналогии с проблемой сводных братьев) о семействе своего папашки.

- Сладенький? А, ты о Саньке, Ленчиковом братухе. Да потому... Слушай, - перебил он сам себя, - ты коньячок будешь? По рюмашке. Нервы успокаивает.

Он встал, подошел к стене (я направил в его сторону пистолет), открыл настенный бар, ловко замаскированный эстампом с лесным пейзажем, среди сияющих рядов бутылок взял одну и вернулся к столику.

- Сладенький он потому, что любит этак приговаривать, когда девок трахает. Или хочет трахнуть. Ни одну юбку никогда не пропустит. Сволочь ещё та. А зачем?... - он посмотрел на меня и усмехнулся. - Не завидую Саньку, когда ты до него доберешься. А вообще, остерегись его. Зверюга. И Таньке скажи, чтобы покрепче запиралась. Я ведь вам звонил по приказу Ленчика.

- Ленчика? - переспросил я. - А я думал, что всем распоряжаются Семен и Макар.

Ловкач, согревая рюмку в руке, отхлебнул коньяк. Закашлялся, видимо, попало не в то горло. Справившись, наконец, ухмыльнулся.

- Они стратеги. А Ленчик - грубая сила. Он, да и Санька. Кстати, и Семен, и Макар потеряли к тебе интерес, поэтому ты, так сказать, отдан на усмотрение Ленчика.

- Это почему же? - живо спросил я.

- Что?

- Почему потеряли интерес?

- Как тебе сказать, - раздумчиво проговорил Ловкач и посмотрел на меня сквозь прозрачную желтизну рюмки. Он окончательно оклемался и впрямь ощущал себя хозяином, принимающим гостя. - Как тебе сказать?.. Когда ты приехал сюда и наших стали вычищать, они думали, что это твоих рук дело. Мол, кое-кто в Москве решил подмять под себя выгодное дело, - а дело выгодное, тут пахнет сотнями миллионов долларов, - послали тебя, ты привез специалиста, тот начал бойню и так далее, и так далее. Семен и Макар забеспокоились, доложили боссам, те тряхнули тебя. Ничего. Кроме того, и я подтвердил, что за тобой никого нет. Все.

- А Ленчик?

- А Ленчик как раз и занимается случайными одиночками. Вроде тебя.

- А кто убил наших?

Ловкач помрачнел и налил себе еще. Качнул бутылкой в мою сторону, жестом предлагая налить, но я отрицательно замотал головой.

- Вот это и непонятно. И никакой зацепки. Прямо мистика какая-то.

- Но кто же это все-таки такой ловкий?

Я встал и подошле к окну. За окном был обширный застекленный балкон-лоджия: кресла, столик с пепельницей, ковер на полу, кадка с большим разлапистым растением.

- Хорошо устроился, - похвалил я. - Это твои хоромы?

- Мои, - хмуро отозвался Ловкач.

- Не беспокойся, это я просто любопытствую. На последние заработки купил?

- А то!.. На бабулю оформил и дарственную уже поимел.

- Ловкач, - сказал я, имея в виду сообразительность и быстроту понимания собственных интересов, за которую когда-то Костя и получил свою кличку.

Я вернулся к креслу, сел и, глядя на него поверх соединенных кончиками пальцев рук, сообщил:

- Дело у меня к тебе имеется.

Я выдержал паузу. Ловкач, насторожившись, мучительно ожидал. Я вдруг почувстввал легкое недомогание. Наверное, слишком просто думал отойти от вчерашнего. Утренний заряд бодрости уже начинал иссякать.

- Нарисуй-ка мне план Ленчикова логова. Я имею в виду его усадебку. Где содержали меня и Татьяну. Поподробнее, пожалуйста. И не говори, что ты ничего не знаешь, что ни разу не был...

- Почему, - все более оживлялся он по мере того, как скисал я. - Был. Не везде, но вход-выход помню.

Он принес лист бумаги, ручку и, поминутно поглядывая на меня, чтобы понять, улавливаю ли я его объяснения, стал рисовать.

Уже ближе к концу, когда общий план был у меня в голове, он вдруг осекся и, медленно подняв голову, взглянул на меня. Мы молча смотрели друг на друга. Мне стало ещё более муторно.

- Ну как?.. - первым нарушил молчание Ловкач. И было в его вопросе что-то заведомо подлое, что-то из дальних лет, когда даже садясь на привычное место в привычном подвале, мы инстинктивно шарили руками под собой - не подложили ли не ровен час кнопку под зад, а то и ещё что похуже!

- Не бойся, - успокоил его я. - На что мне это?

Я демонстративно спрятал в кобуру забытый к тому времени пистолет.

- А других на что? - не успокаивался он, мелко бегая глазами.

- Не сходи с ума! - брезгливо сказал я. - Все вы тут сумасшедшие. Надоело мне! Да и какой резон?

- Резон? - переспросил он. - Резон всегда можно найти. Ты можешь думать, что я сразу буду звонить Ленчику, закладывать о тебе.

- А ты будешь?

- Вот видишь. Конечно, нет. Зачем? Мне это совсем не надо, - со всей убежденностью, как-то по-детски искренно, добавил он.

- Верю, - рассеянно сказал я.

- Ты же мне друг, а он кто? Сволочь он со своим Сладеньким. Что я, дурак? Они тебя все равно не достанут, я знаю, а ты их замочишь, если захочешь. Какой мне резон быть на их стороне? А деньги? На деньги я плюю, сказал он и для большей убедительности смачно плюнул на ковер. - Сегодня есть, завтра нет.

- Тут ты прав, - я свернул план и сунул листок в карман.

Стало мне вдруг тошно и - усталость ли? простуда? а скорее всего, начала оказывать воздействие сырость вчерашнего застенка, - захотелось отправиться домой, к Тане, в уют, тоже плюнуть на все...

Я поднялся, вышел в коридор. На пороге обернулся: Ловкач затравленно смотрел на меня

- Крыса ты, и все вы тут крысы. Глаза бы мои не смотрели.

В коридоре отодвинул засов и вышел, громко хлопнув бутафорской дверью.

ГЛАВА 26

ОЖИВЛЕНИЕ ПРИЗРАКА

В машине нашел свой "Кэмел". Закурил. Может, действительно, простыл? Сутки, считай, на бетоне. Ох! Доберусь я до этого "сладенького"... Дальше я не стал развивать... дабы мечта, оформив билет в материальный мир, не смогла провалить реальность... которая, я надеялся, может и превзойти миражи воображения.

Пора. Я выбросил окурок, едва не дотлевший до фильтра, и включил зажигание. Пора познакомиться с женщиной, чарами своих прелестей сделавшей меня сиротой при живом отце.

Дом их был далеко. Я ни разу там не был, и только помнил по давнему неясному ощущению, что район этот отодвинут на край света, туда, где, возможно, начинаются подступы к преисподней.

Оказалось - совсем рядом, что в общем-то порадовало: давно, видимо, хотелось навести порядок в детском, доставшемся мне по наследству, хаосе.

Может, я когда-нибудь и был здесь. Вот высоченный серебристый тополь, источник мешающей дышать пушистой метели, уже пришел и стал, где, казалось, и должен расти - у высокой дореволюционной кирпичной стены. Напротив вырастает дом, большой, мрачный и грязный, и один за другим выдвигаются, как кроличьи клетки, железные балконы. Там и сям распределяются по двору заржавелый турник; от безысходности опущенные, каждая сама по себе штанги качелей, давно потерявших где-то в одной из точек веселой траектории совместное сиденье; легкая тень листвы; мусорный бак и красная крышка гроба, прислоненная к стене у подъезда. Кто-то умер, предполагаю я и, в доказательство верности моей режиссерской интуиции, из подъезда выходят одетые преимущественно в черное скорбящие родственники.

Я вздрогнул; кто-то монетой стучит мне в окно. Важная дама в черном платке. Уйдя в тень мыслей, не заметил её черного приближения. Я опустил стекло.

- Товарищ! Вы не могли бы немного отъехать, сейчас гроб будут выносить.

Конечно, могу. К моему и её удовлетворению припарковываюсь в стороне от чужого горя и, превозмогая болезненную усталость, иду к нужному мне соседнему (от кипевшего ритуальной энергией подъезда) входу.

Третий этаж. Тридцать вторая квартира. Я нажал кнопку звонка, вызвав быструю соловьиную или ещё там какую-то птичью трель. И после недоверчивого обмена паролями ("Кто там?" "Это я." "Кто я?" "Я вам звонил.") дверь открылась.

- Венера Федоровна? - спросил я, понимая, что мое воображение на сей раз дало маху, по голосу реконструируя внешний облик его владелицы; громадная седая женщина с толстыми босыми ногами проявилась из сумерек коридора и без улыбки на расплывчатом бледном лице (все черты, даже глаза, были как-то смазаны - безысходностью, унынием, бог знает чем), скрипуче подтвердила мою догадку.

- А вы, значит, Иван? - спросила она, затем повернулась, даже не предложив мне само собой разумеющееся - пройти в квартиру, - и двинулась в затененную глубь коридора. Я последовал за ней, прикрыв за собой входную дверь.

Я попал в комнату, низкую и темную, с каким-то мало понятным расположением голых стен, задрапированных ковриками, занавесками, тряпочками и кое-где прикрытых шкафом, там - тумбочками, ещё чем-то: была она, в общем, полна бутафорской рухлядью бедности.

- Присаживайтесь, - проскрипела Венера Федоровна и махнула рукой в сторону потертого дивана, а сама продолжила прерванное моим приходом дело, возясь на столе с чем-то, что-то чистя... ножом... на газете, что-ли... Я не имел желания рассматривать. Наоборот, атмосфера ли, может, мое состояние, но мне хотелось побыстрее закончить то, с чем я пришел. Тем более что чувствовал я себя все более и более худо... Хотя нет, не то, мною все более овладевала какая-то странная лихорадка, что-то гнало меня, заставляло быстрее покончить со всей этой непонятной мне каруселью; временами даже быстрая дрожь трогала мышцы, тут же выходя на поверхность кожи. В общем, состояние - дрянь.

Мне с размаху на лоб села муха, я согнал её. Мух здесь было довольно много, но большинство, с маниакальным упорством, кольцами вились вокруг люстры.

- Вот, пришел познакомиться, - нарушил я молчание. - Вернее, долг главное, но заодно, может, когда что... кто знает... то да се...

Молчание, нарушаемое лишь звонко работающими мухами, да треском хозяйкиной возьни - что-то она чистила съедобное, из овощей, - объясняло, возможно, мое косноязычие.

- Так что он там удосужился передать, муженек мой? - сказала Венера Федоровна, нажимом фразы заявляя свои безусловные права как на память, так и на любую собственность покойного.

- В основном, вещи, мебель. Нам-то все это уже не нужно, - пояснил я, имея в виду и сестер, - а вам, другое дело. Немного, конечно, однако деньги не бывают лишними.

- Это же сколько удалось выручить? - поинтересовалась она, впервые выпрямляясь над столом.

- Около пяти тысяч рублей. Немного, но больше не удалось выручить, сказал я, невольно оправдываясь.

Что-то со мной, действительно, происходило необъяснимое, я становился многоречив, да и странный клубок мыслей и ощущений продолжал виться в моей душе. "Зачем я здесь? И что я хочу выведать у этой бывшей Венеры, жены моего отца? То, что Лютый, действительно, существует и всегда сущестовал? Не может этого быть. Я уверен. Тогда зачем я здесь? Для чего я ломаю эту комедию с мнимым завещанием? Для чего, для чего? - спрашивал я себя. - Да, конечно, я чего-то ожидаю, что-то надеюсь узнать..." И мне опять в сотый раз припомнилось, как, постоянно раздражаясь, я пресекал все разговоры на тему... "Лютый". Любое упоминание о нем приводило в ярость. Тот вакуум вокруг Лютого, который я создавал, в конце концов оправдал себя, - я вроде бы забыл о нем. Но нет, на самом деле я знал, я всегда чувствовал его присутствие где-то рядом: просто лгал самому себе. Я вздрогнул, словно пронзенный: "Да, я это всегда знал, это правда! Я не хотел слышать о нем, потому что знал!.. Но почему?.. Я боялся. Ни разу не повидав, я сразу почувствовал в нем зверя более свирепого, более страшного и жуткого, чем был я, чем старался казаться и никогда не смог бы стать!"

- ...Мне пригодятся. Есть же люди, для которых пять тысяч рублей немного! Что б им всем сдохнуть! Это я не о вас, - сердито скрежетала огромная Венера Федоровна. - Ну, где они? Где эти ваши рубли?

Я вытащил заранее отложенные купюры и протянул ей.

- Вот, значит, последний привет от муженька!.. Не ждала, не гадала...

Она взяла деньги, отошла к большому шкафу, открыла дверцу и, покопавшись в стопке белья, вернулась пустая. Сев на прежнее место, она вновь принялась за работу.

- Тут такое дело... - начал было я, но Венера Федоровна перебила.

- Конечно, дело. Я все жду, не может быть, чтобы просто так такие деньги давали. Не может - и все. Только вы уже сами сказали, что деньги Михаила, а значит, мои. Нет у меня ничего, а деньги мои.

- Вы не поняли...

- А чего тут не понять. Вам что-то надо, вот поэтому и побеспокоились, вещи продавали. Ну, так что?

- Да нет. Просто жили рядом, а ни разу не виделись. Я вот вашего сына ни разу не видел. Даже на фотографии. И не представляю, как он выглядит. Брат, все же...

- Степан? А чего его представлять? - она подняла голову и, прищурившись, оглядела меня. - На себя в зеркало посмотрите, вот и познакомитесь со Степаном. Одна кровь. Отец один, и все дела. Вы тоже, наверное, из зоны? Или сидели, разницы никакой. - Она вновь смерила меня взглядом. - Только мой побольше. Вы тоже крупный мужчина, а он побольше. И лицо... Вы добрый (эка новость! подумал я), а он зверюга, век бы ему воли не видеть, прости меня, Господи!

- Нельзя ли посмотреть фотографию.

- Откуда? Были фотографии, да. Но как его взяли, все тут перерыли. Фотографий-то было всего две-три. Где ему было фотографироваться? Папаша ваш и мой разлюбезный муж пил по-черному. Оттого и сгинул. Сначала руку потерял, а потом сам спился. Степан и сбился с дороги. Как школу закончил, так сразу в тюрму попал. Убийца мой сынок.

- А чего это вы о нем, да о нем? - подозрительно сощурилась она. - Тут на днях приходили из милиции, все расспрашивали, глазами зыркали. Может, вы тоже из милиции? Сбежал он, что ли? То-то я ещё тогда подумала. Так я ничего не знаю, сюда он не приходил. Сидеть ему ещё лет пять, амнистия по его статье не положена. Может, правда сбежал, а мне не говорите?

- Венера Федоровна! Хотите паспорт посмотрите. Вот, Фролов Иван Михайлович.

- Не нужны мне ваши документы, я не отдел кадров. А если и Фролов, то все равно можете в милиции работать.

Стал я уставать. Мое лихорадочное возбуждение усилилось. Я старался сдерживаться. Да и делать мне здесь больше было нечего. Я ещё раз осмотрелся; у стула треснула спинка... фарфоровая ваза на столе с явно подклеенным куском...

- Я помню у вас дочь была, - рассеянно сказал я. - Она с вами живет?

- Как же! Пущу я ее! В Москве, шлюха, устроилась. С иностранцами путается, вот эти самые доллары зашибает. Пущу я её, пусть не надеется! перешла она на крик, надеясь, видно, голосом покрыть расстояние до Москвы. - Мне не нужна дочь проститутка, - напоследок выкрикнула она, и я понял, что мне пора.

- Венера Федоровна! Время. Я должен идти.

- Уже уходите? А то я вот, обед приготовлю... У меня и на стол сейчас нечего поставить. А может, чаю хотите?..

- Если что, приходите опять, - говорила она, явно обрадовавшись моему скорому уходу.

Я тут же попрощался и вышел.

Я быстро сбежал вниз. За то время, что я провел в гостях у старухи, что-то изменилось. Я думал, мне станет легче на воздухе - не тут-то было. С деревьев, кустов, не знаю ещё с каких трав стекали разные дурманящие запахи, а в небе набухала душная мгла. У соседнего подъезда строилась колонна провожающих, возглавляемая небольшой группой наемников-музыкантов. В стороне, окруженный скорбным частоколом мрачных старух, на табуретках расположился гроб. Еще больше потемнело; вдруг ветер нежданно налетел, расталкивая всех - зашумели деревья, звякнули литавры, рявкнули трубы, поднялся гроб, и тотчас же в темно-лиловом небе тронулась, покатилась глухая груда - отдаленный гром.

Я поспешил к машине. Едва спрятался, как забарабанило каплями по крыше, залило стекла косами ручейков, и я, вынув сигарету из пачки, с наслаждением закурил, чувствуя легкими сухое, упругое прикосновение дыма.

Достал листок с адресами. Чингиз. Должно быть, где-то недалеко, я смутно помнил, как некогда связывал его район с местом обитания отца. Но спросить было некого, пока я курил и пережидал грозу. Приспустив стекло, благо козырек не позволял каплям проникать внутрь, я думал, что шествие на кладбище придется отложить и, действительно, в просветах воды, сквозь дикое, бледное блистанье молний, увидел машину и прикрытый крышкой гроб в кузове с откинутыми бортами. Больше не было никого, ибо широко и шумно шедший дождь загнал всех обратно в подъезд.

Я закурил новую сигарету и сидел, откинувшись на спинку сиденья, чувствуя, как с расслабленных мышц уходит болезненной волной ломота.

Дождь вдруг перестал. Я открыл дверцу и вышел в томный тающий туман. Кругом, в сероватом оглушенном громом воздухе плавали кусты, деревья, блестящая крыша моего джипа. Снова выходил народ.

Я уточнил, как мне лучше доехать, и тронул с места машину. Осторожно обогнув заново строящуюся процессию, выехал на дорогу и через десять минут уже искал пятнадцатый дом на улице Пешкова.

ГЛАВА 27

ЧИНГИЗ

Мне открыла дверь сонная, татарского покроя девица в пестреньком домашнем платьице, причем столь коротеньком, что посетитель невольно (даже если вовсе и не собирался), за легким трепетаньем ткани ловил взглядом инородный материал трусиков либо натуральных прелестей.

Я, во всяком случае, оказался в роли такого любопытного; девица же, едва открыв дверь, молча повернулась и пошла в комнату, словно поросенка морковкой увлекая меня за собой. Я встряхнулся, только заметив её лукавую усмешку, но она мне уже протягивала один из наполненных стаканов, который я с благодарностью принял.

По вкусу это был джин с тоником. Я отпил половину и впервые голосом нарушил наше почти интимное общение.

- Вы всегда так принимаете гостей?

- Нет, только если они мне нравятся, - ответила она, с наивным бестыдством разглядывая меня чуть косящим колдовским взором.

- А если нарветесь на слишком активного любителя сладкого?

- Я знаю лишь одного любителя сладенького, но даже и он здесь не опасен.

Я на всякий случай спросил:

- Вы имеете в виду Александра, лейтенанта милиции и брата Ленчика?

- О! - она с интересом посмотрела на меня, потом подошла к двухэтажному столику на колесиках и дополнила свой стакан. Потом и мой.

Усевшись в кресло, она пригласила меня сесть напротив.

- Вы, оказывается, всех знаете. Почему же я вас, такого красавчика, не видела раньше?

- Я недавно приехал. Меня зовут Иван, - представился я, и переждав ответное - Роза, продолжил: - Я старый друг Чингиза... Марата. Все время сбиваюсь на детские прозвища, - извинился я.

- Что вы, его и сейчас так зовут. Но если вы его знаете, тогда понимаете, что даже этот козел Сладенький здесь не опасен. - Я подружка Марата, - скромно пояснила она и потупилась, а мне в этот момент удалось разглядеть (это было нетрудно, хотя я и сопротивлялся), что под платьем у неё ничего нет.

Она усмехнулась (понятливая оказалась девица), поставила стакан и, закинув руки за голову, потянулась сладострастно, как кошка.

- Люблю дергать тигров за усы. Только там, где витает дух Марата, все тигры ручные. Или я ошибаюсь, - с надеждой вопросила она и, подняв стакан, лизнула край розовым язычком. - Хотите?

- Что? - улыбнулся я.

- Еще выпить, - засмеялась она. - А вы что подумали?

- Я это и подумал. Нет, к сожалению. Боюсь расслабиться.

Я огляделся, ибо до этого момента ловкая подружка Марата профессионально управляла моим вниманием.

Квартира была в состоянии несколько небрежном, но состоятельность хозяина сомнений не вызывала. И чувствовалось присутствие подружки, а не хозяйки-жены. В открытом дверном проеме соседней комнаты на резиновом коврике лежала штанга. Здесь на стене висела большая фотография Чингиза; голый по пояс, напряженный, он готовился выскочить сквозь рамку: тонкая кожа обтягивала сухие литые мышцы, а взгляд был все тот же, знакомый мне издавна - яростный, беспощадно орлиный...

- Мне здесь он очень нравится. Правда хорош? - спросила подружка оригинала.

Я кивнул. От спиртного мне несколько полегчало, но безотчетная тревога росла и давила.

- Где мне найти Марата?

- Где? - она удивленно взглянула на настенные часы. Четырнадцать сорок пять. Довольно много, мне казалось, должно было быть меньше.

- В это время он всегда в спортзале. Форму поддерживает.

- Как мне туда добраться?

- Как? Очень просто. Вы на машине? Я так и думала почему-то. Езжайте по набережной, найдете ресторан "Чайка" и сворачивайте на улицу Жукова. Сразу слева увидите кинотеатр "Слава". Там Марата и найдете.

Я поблагодарил и ушел, игнорируя её приглашение задержаться насмешливое, сексуальное и безнадежное.

Кинотеатр пустовал. В гулком звонком вестибюле попадались, правда, какие-то целеустремленные личности обоего пола, но тут же исчезали бесследно. Наконец я поймал длинного прыщавого юнца, который с готовностью, - то краснея, то бледнея от желания выглядеть не тем, что он есть, - провел меня сначала вниз по лестнице, а затем по множеству почему-то кафельных коридоров, к неприметной двери.

Здесь.

Я вошел в полутемное помещение с пунктиром слабых ламп в круглых плафонах на потолке. Зал, метров тридцать в длину, был ярко освещен только с одной стороны, где располагались большие цветные мишени, как для стрельбы из лука. Чингиз стоял ко мне спиной в середине зала возле столика, на котором лежали ножи. Несколько ножей уже торчало в мишенях.

Чингиз повернулся на звук открываемой двери и, взвешивая в руке нож, всматривался в мой силуэт, возникший на фоне освещенного дверного проема. Чингиз был одет в широкие темные штаны из мягкой ткани и светлую плотную рубашку. Я подошел ближе.

- Здравствуй, Чингиз!

Он узнал меня, недоверчиво ухмыльнулся и в первое мгновение даже как будто сробел. Во всяком случае, я именно так определил тень, мелькнувшую на его лице. Но это было лишь мгновение, тут же сменившееся маской обычного для него спокойствия.

- Здравствуй! - спокойно поздоровался он.

Чингиз не был взволнован, но татарские узкие глаза его, казалось, на что-то намекали. Не дождавшись от меня вопросов, он повернулся и, прицелившись, метнул нож.

Нож воткнулся сантиметров в пятнадцати выше от центра мишени.

- Хочу с тобой поговорить, - сказал я и, подойдя к столу, стал перебирать ножи. Они были одинаково тяжелыми и отлично отбалансированными. Я бросил нож. Он воткнулся в центральный круг сантиметров в пяти-семи от центра.

- Почему бы и не поговорить, - равнодушно сказал Чингиз - Тебя, я слышал, в ментовке обработали, - прибавил он снисходительно, как бы поощряя на разговор сконфуженного приятеля.

- Да, брат Ленчика постарался... Это так... Хочу до конца разобраться во всем бардаке.

Чингиз метнул ещё один нож, воткнувшийся почти рядом с моим.

- Еще бы... - усмехнулся он.

- Ты чего ухмыляешься? Больше всех понимаешь, что тут творится? буркнул я в каком-то озарении.

Чингиз передвинул пальцем оставшийся на столе нож.

- Разве трудно? Еще когда ясно было. Только откуда же сообразить... если чужая душа потемки?

- Чья душа? - быстро спросил я.

- Убийцы, - спокойно ответил он.

Я вдруг рассердился.

- Ты со мной тут шутки не шути. Если что знаешь, должен немедленно мне все рассказать, я с собой шутить не позволю!

Я взял оставшийся нож и изо всех сил метнул его прямо в центр мишени.

- Хороший бросок, - похвалил он.

- Зачем мне с тобой шутить, если на тебя только и осталось надеяться, как на Бога или дьявола, - проговорил Чингиз, все так же спокойно. И добавил: - Пойдем ножи возьмем.

Мы пересекли зал и повытаскивали ножи из мишеней. Потом вернулись к рубежу, то есть к столу.

- Во-первых, - нарушил я молчание, - если кто и может знать в городе об убийствах, так это ты, Чингиз.

- Ты мне льстишь. Это профессионал знает все, что имеет отношение к его профессиональной деятельности. Откуда мне знать об убийствах? - с ухмылкой спросил он.

- Хватит кривляться! - вспылил я. - Нам с тобой нечего друг другу мозги пудрить. Кое-что друг о друге знаем.

- Да что мы можем такое знать? - не спеша протянул Чингиз, примериваясь к броску. Бросил. Нож с мягким стуком вонзился почти рядом с центром мишени. - Можешь ли ты вспомнить хоть один случай, когда я принимал участие в убийстве? - он, задавая вопрос, повернулся и смотрел на меня с каким-то пристальным вниманием.

- Да ты что?! - вскричал я. - А как же!.. - я замолчал, осознавая, что ни один эпизод, где бы учавствовал Чингиз, да и я, нельзя было отнести к убийству. Как же так, если я всю жизнь был убежден в обратном! Мне казалось, что ни один, ни два... Мне никогда не хотелось считать... Но сейчас ничего не приходило на память.

Чингиз продолжал с каким-то пристальным насмешливым вниманием вглядываться в меня.

- То-то, - отвернулся наконец он. - Откуда же мне знать? Если бы я что узнал о том, кто убивает наших, думаешь, не отомстил бы? Мы же работали в одной связке, и теперь, потеряв друзей, мне будет трудно жить. Надо вновь думать о заработке. Если только ты не поможешь, - вновь ухмыльнулся он. - А от гибели наших я сам пострадал больше всех, - добавил он.

- Неужели ты думаешь, что я могу тебя подозревать? - как-то слишком явно возмутился я. - Ни за тем же я пришел!

- Конечно, не за тем. Только я думал, что ты обо всем уже догадался.

- Да о чем же!

- Ну, кто убил всех.

- Ты же только что говорил, что не знаешь... Как же я могу? волновался я. - При чем тут догадки - тут знать надо. А откуда, если никто даже не предполагает. Я вот сейчас ездил знакомиться с семьей отца, хотел повидать Лютого...

- Лютого! - быстро повернулся Чингиз и твердыми черными глазами уперся в меня.

- Ну да, - растерянно проговорил я. - Вы же сами мне всегда твердили, а я не верил. Если бы не эти убийства, я бы все равно не поверил, а тут приходится, сам понимаешь...

Чингиз отвернулся и бросил нож, вонзившийся ещё ближе к центру, но с другой стороны окружности.

- Познакомился? - спросил он.

- Нет. Он давно в зоне. Хотя, кажется, сбежал недавно. Так что скорее всего он в городе, и это его рук дело.

- Лютый на тебя похож? Ты хотя бы фото смотрел?

- Нет ни одной фотографии. Но вы же сами всегда говорили, что Лютый и я - одно лицо...

Чингиз бросил на меня взгляд. Он вообще старался на меня не смотреть, лишь по необходимости, изредка.

- Кажется, все сходится: твой брат Лютый бежит из тюряги, чтобы повидать родные края. По приезде возобновляет связи и убивает своих старых корефанов. Может, за деньги, может, из-за детских обид. Мало ли что в детстве накопить можно? Ему же приходилось делить с тобой власть над нашей бандой. Может, он тебя боялся? - Чингиз даже воодушевился. - Может, так и есть: это мы думали, что он сильный, а самым сильным был у нас ты. Не Лютый, а ты, Оборотень, изгнал само упоминание о нем. Знаешь, как в детстве это может быть больно. А тут побег, все кончено с этой цивильной жизнью, остается только оборвать последние нити, свести, так сказать, счеты, наказать... Мы ведь тебя, как-никак, предпочитали. Он был редкий гость... Но меткий, - добавил он и кинул последний свой нож, вонзившийся снизу, сантиметрах в десяти от центра.

Я был, признаюсь, поражен последним доводом Чингиза. Мне не приходило в голову... Наконец, все улеглось по местам.

Я думал об этом, машинально прицеливаясь ножом в мишень. Метнул.

- Всегда ты был самым лучшим, - безнадежно закивал головой Чингиз.

И то, все три ножа торчали в самом центре, вплотную друг к другу... Чушь какая!.. А если Лютый захочет убить меня, или Таню?!.

- А ты не боишься? - спросил я.

- Может быть. Но может, он оставит мне жизнь? - ухмыльнулся он и взглянул мне прямо в лицо. - Как ты думаешь? Я единственный, кто был ближе всех к нему.

Он ещё больше сощурил узкие татарские глаза и мечтательно произнес:

- Помнишь Крокодила? Детдомовца? Он нам ещё здорово досаждал. Мы его как-то с Лютым подстерегли... Поединок был честный: Лютый и он. Бились железными арматуринами. Крокодил тоже был не трус, но куда ему!.. Он Лютому руку отключил, не перебил, просто по нерву попал и уже завопил от радости. Рано праздновать вздумал, сам тут же по черепу получил. Это уже потом мы добивали его вдвоем, когда уже все было ясно, кто сильнее. Потрудились на славу. Как его потом узнали, неизвестно - мы его в месиво превратили.

- Слушай, - сказал я, неприятно пораженный его воспоминанием и прерывая разговор, - мне надо идти. А что зашел к тебе - это хорошо. Ты мне подсказал, кто убийца. Надо теперь Таню охранять.

- Даже так? Хотя я слышал, что вы сошлись. Это, впрочем, ожидалось.

- Пойду я. Тебе я тоже советую Лютого поберечься. Нельзя ему доверять, он уже из другого мира, - вдруг проговорил я почему-то.

- Конечно. Только теперь, после твоего посещения, мне не о чем беспокоиться...

Тут я вышел и, только пройдя уже шагов десять по коридору, вдруг почувствовал, что в последней фразе Чингиза заключен какой-то обидный смысл. Я хотел было вернуться, но это только мелькнуло, и проговорив: "Чепуха!" - я поскорее вышел из кинотеатра. Главное, я чувствовал, что действительно был успокоен, и именно тем обстоятельством, что мифический Лютый обрел, наконец, плоть, и из области ночных сновидений впервые вышел на дневной свет. А обитателей дня мне бояться не пристало. Пускай меня боятся, успокоенно думал я, садясь в машину и заводя мотор. Я знал, куда мне ехать. Надо было утвердиться в подозрениях, надо было окончательно в деталях восстановить уже восстановленный из кошмаров облик Лютого. В общем, надо было вновь ехать к Ловкачу.

ГЛАВА 28

ЕЩЕ ОСТАЛИСЬ ТРОЕ

До Ловкача я добрался мигом. Когда ехал, меня охватили сомнения: а ну если все ложь, и попытка воскресить Лютого лишь уловка моих друзей-приятелей. Я даже хотел остановиться, но тут новая догадка заставила продолжить путь: что это за сумасшествие - видеть во всем столь сложную интригу, когда дело не стоит выеденного яйца; мне надо хорошенько допросить Ловкача, может быть, Лещиху, Таню, наконец, и все станет ясно. Нельзя отвергать гипотезу только потому, что это противоречит твоему естеству. Ведь правда чаще всего там, куда твой здравый смысл и заглядывать не хотел. То есть, никому не верь, все проверяй. Лично к тебе это тоже относится.

Так я думал, подходя к маскировочно-бедненькой двери Ловкача и уже был готов звонить... как вдруг застыл на пороге.

Что-то было не то... И этим "что-то" оказалась едва заметно приоткрытая дверь. Прошлый раз, ожидая, когда ещё неизвестный мне "Буратино" откроет дверь, я зацепился взглядом за старый отлуп краски на притолоке рядом с гранью закрытой двери; сейчас эта выщерблина была больше, значит, дверь была приоткрыта.

Я медленно вытащил пистолет, встал сбоку к стене и очень мягко стволом подтолкнул дверь.

Она поддалась.

Я прислушался: тихо. Я не улавливал ни движения, ни чужого дыхания. Я ещё раз толкнул дверь, и она открылась.

В коридоре горела люстра и светилась подстветка фонтана. Я быстро переводил ствол пистолета: бурые пятна на светлом ворсе ковровой дорожки, грязно-бурые следы пальцев на обоях... Мне было все ясно, собственно... А впрочем, я не думал ни о чем; мягко ступая, дошел до конца коридора, быстро выглянул, спрятался, успев мгновенно осматреть помещение. Кажется, никого нет. Разумеется, кроме Ловкача.

Я вошел в комнату все ещё настороже, хотя уже понимая, что пистолет не понадобится. Уже просто для очистки совести осмотрел квартиру: спальню (сюда "гости" не заглядывали), ванную, туалет, балкон - все спокойно.

Да, спокойно, можно сказать, - мертвое спокойстие, ибо Ловкачу, наконец-то, изменила ловкость, а то, что развалилось в кресле, которое уже ему никогда не понадобится, на общепринятом языке называлось просто трупом.

Увы, наступила очередь Кости Кашеварова, и уже одно это подкрепляло слова Чингиза, потому что, судя по ужасу, который здесь царил, сделать такое мог лишь один человек - Лютый.

Я едва не наступил на скальп, нагнулся, поднял клочок кожи со стриженными милицейскими волосами и как мог тщательнее приладил на голую тонзуру головы. Увы, вставить вырезанные ножом глаза (по глазницам были видны следы соскобов лезвием по кости) я не мог, как не мог приладить отрезанный нос и язык и вернуть обратно жизнь, вытекшую из перерезанной глотки... Хотя какое мне дело, вдруг подумал я, с болезненным отвращением реагируя, наконец, на свою глупую, неуместную сейчас сентиментальность.

Я подошел к стулу, кажется, чистому на первый взгляд, сел и потянулся к телефону на столе.

- Петр Леонидович?

- Я слушаю.

- Тут, товарищ полковник, такое дело. Я вам звоню из той квартиры, из которой мне угрожали по телефону. Вы мне адрес ещё узнали.

- Я помню.

- Эта квартира капитана Кашеварова.

- Да?.. - спокойно удивился полковник.

- Да, и он убит.

- Еще раз и подробнее.

- Я говорю, что эта квартира оказалась принадлежащей капитану Кашеварову. Я к нему заезжал ещё утром. Он тоже был связан с торговлей наркотиками. Сейчас я второй раз заехал и нашел его труп. Убит зверски, смотреть тошно. Я вам первому звоню. Милиции ждать не буду, у меня ещё дела, боюсь опоздать. Все.

- Понял. Хорошо, я распоряжусь. Что-нибудь ещё узнал?

- Кажется, напал на след. Вечером свяжусь с вами.

- Смотри не рискуй. И еще...

- Да?.

- Позвони к себе в контору. Я имею в виду твою фирму. Не хочу тебя огорчать, но, кажется, у тебя неприятности.

Неприятности... Я положил трубку и ядовито ухмыльнулся. Неприятности... Неприятности у Ловкача. Пока я жив, неприятности могут быть у тех, кто мешает мне, черт их побери!

Подумав, я все же позвонил к себе в Москву.

- Охранная фирма "Цербер".

- Лена! Это я, Иван. Будь добра...

- Извините, Иван Михайлович, но мне приказано с вами не разговаривать, - вдруг огорошила меня моя секретарша.

- Ты спятила, детка? Кто приказал?

- Ох, Ванечка! Тут такое!.. Тут... Извините, - вновь механически зазвенела она, оборвав приглушенный шепот, - мне запрещено говорить с вами. Переключаю на главу фирмы.

Вот те на! Это кто же является главой моей собственной фирмы?

- Алло! - сказал голос Ильи. - Кто говорит?

- Это Фролов, - сказал я. - А ты, значит, глава фирмы?

- Да, теперь я глава и хозяин. Ты не выполнил просьбу ответственных людей, поэтому тебя вынуждены были отстранить.

- Вам там всем жить надоело? Что за идиотизм?

- Перестань! Ты до сих пор не понимаешь, с кем связался? Все у нас тут было сделано за утро, мне просто сообщили, у меня выбора не было. Я из двух зол просто выбрал меньшее.

Я сжал трубку, злоба и ошеломляющее чувство несправедливости!.. У Ловкача вот-вот упадет изо рта отрезанный и небрежно вставленный обратно язык. Я пальцем засунул его поглубже.

- Ты, подонок, неужто надеешься, что я до тебя не доберусь? - сказал я.

- Иван! Ты совсем глупый, или у тебя шарики стало заедать только в последние дни? Пойми, ты не просто шестеренку механизма застопорил! Тебя же в порошок сотрут и никто не почувствует. Ты где вообще живешь? В каком мире? Я последний раз говорю с тобой как друг и последний раз советую исчезнуть, вообще в Москве не показываться на время. Я даже говоря сейчас с тобой, рискую, все ведь прослушивается. Уезжай, прошу тебя.

Короткие гудки мерно отдавались в голове. Или это кровь от бешенства? Я осторожно положил трубку. Мертвец весело показывал кончик языка, насмехался, сволочь!

Ничего, выживем.

ГЛАВА 29

НЕЛЬЗЯ КРОВЬЮ СМЫТЬ КРОВЬ

Я машинально обтер платком телефонную трубку, спинку стула, кожаные подлокотники кресла, даже рюмку... все ещё валявшуюся на столе. Это на всякий случай. Посмотрел на настенные часы: без пятнадцати шесть.

В коридоре кровавая полоса на стене пререходила на зеркало. Я остановился, это были слова. "Еще остались трое". Было ещё какое-то слово, но высыхающие пальцы не смогли дописать. Значит, трое. Я вышел.

В подъезде - тишина. Я постоял, прислушиваясь. За всеми железными дверями было тихо. Без приключений вернулся в машину, сел на водительское сиденье и тут вспомнил о сигаретах. Закурил. Какое острое, дикое наслаждение вот так закурить в подобную минуту! Я заскрежетал зубами от этой смеси удовольствия и ненависти - вспомнил Лютого. Какая-то тюремная вошь путается у меня под ногами со своими остаточными комплексами!.. Ничего себе комплексы! - нервно расхохотался я, продолжая продумывая свои дальнейшие ходы.

Я завел мотор и выехал на дорогу. Отжал педаль газа и, пользуясь тем, что машин было не так уж и много, помчался куда глаза глядят.

А мысли не отпускали. Все время одно и то же. Чингиз и я - двое. Оставалось ещё двое: Таня и Лещиха. Но на зеркале было ясно написано "трое". Кто-то один: либо Таня, либо Лещиха. И я склонен думать, что Лещиха. Именно она была полноправным членом нашей банды. Таню мы всегда держали в стороне.

Потом вдруг обнаружил себя лежащим на баранке руля: мотор выключен, машина стоит возле какого-то киоска. Хотел что-то купить? Сигарет?..

В конце аллеи я заметил телефонную будку. Включил мотор и бросил машину вперед. Автомат оказался, как я и надеялся, бесплатный. Набрал Танин номер, и после третьего гудка с облегчением вздохнул.

- Алло!

- Это я.

- Где ты пропадал весь день? - встревоженно, но с милым старанием говорить спокойно, спросила она.

- Не беспокойся, котенок, все нормально. Только хоть и нормально, никому не открывай. Если что, стреляй сквозь дверь, - посоветовал я.

- Ты меня успокоил! - усмехнулась она. - Я и так с оружием не расстаюсь.

- Все правильно, девочка. Костю убили.

- Не может быть!!!

- И это, скорее всего, Лютый.

- Теперь ты веришь?

- Приходится. Я был у Чингиза и у матери Лютого. Лютый в бегах, где-то в городе. Так что на всякий случай запрись покрепче и никому, кроме меня или полковника Сергеева, не открывай. Усвоила, крошка?

- Усвоила. Ты сам не рискуй.

- Хорошо. Сейчас без десяти или без пяти шесть, я буду...

- Сейчас половина седьмого.

- Так много? Не может быть. Я только что смотрел время - было без пятнадцати шесть. Куда-то сорок пять минут делись. Хотя скорее всего часы отставали. Ну все, я погнал. Часов в восемь-девять буду.

- Я жду, - сказала она и, вешая трубку, я думал, как же приятно, иной раз, услышать эти простые слова: "я жду".

Я выбросил из головы телячьи нежности. Расслабляться нельзя. Итак, оставались три потенциальные жертвы: я, Чингиз, Лещиха. Чингиз пока здоров, я тоже. Отжимая сцепление, я уже знал, куда еду. Надо проведать Лену.

К её дому я подъехал вовремя. Если можно так сказать в данном случае, ибо небольшая, встревоженно галдящая толпа под её окнами заставила меня, даже не заглушив двигатель, кинуться сквозь круг обывателей к центру, куда было обращено общее внимание.

Лещиха лежала на газоне и широко раскрытыми глазами смотрела сквозь обступивших её людей в вечернее серое небо. Судя по всему, она была мертва, и это меня удивило, учитывая третий этаж и относительно мягкий газон. Я наклонился к самому её лицу. Перегар. Едва заметный, легкий запах перегара, давал надежду: она дышала. Дыхание её было почти незаметно, лишь мелкое непроизвольное подергивание тела показывало - Лена не хотела умирать.

Я наклонился ещё ниже и, расправив складку халата, нашел входное отверствие пули, окрасившее и так красно-пеструю ткань халата. Да, кровь была почти незаметна, а Лещиха умирала.

Увидев, как дрогнули её губы, я наклонился ещё ниже.

- Лена, это я, Иван.

Она прошептала мое имя.

- Кто это сделал... Лена?

Шепот, слетавший с её губ, почти невозможно было разобрать. Я жестом и мимикой заставил заткнуться окружающих.

- Я его узнала сразу, он не изменился, только стал страшнее. Он ужасен... это чудовище... он даже... - она замолчала и лишь глаза раскрывались все шире, словно бы тот, кого она видела в воспоминаниях, предстал наяву. Через несколько секунд её губы вновь шевельнулись:

- Он сказал, что пощадит меня, убьет сразу... и выстрелил...

- Кто? Кто это был, Лена?

Она вернулась в реальный мир из своих воспоминаний, и глаза её обрели осмысленное выражение. Она с усилием попыталась разглядеть меня. Я схватил её за руку, но она тотчас же испуганно отдернула её. Тело её дернулось, она открыла рот, словно собираясь закричать, но крика не получилось. Она так и умерла с лицом, искаженным от ужаса, и с широко раскрытым ртом. Глаза её также остались широко раскрытыми, точно она повстречала смерть и сейчас продолжала смотреть на нее.

Я поднялся и огляделся. Все смотрели на меня с обычным в таких случаях выражением. Впрочем, они не знали, как соотнести убитую алкоголичку и меня. Я вспомнил о своей побитой физиономии - вид ещё тот.

- "Скорую" вызвали?

Вызвали. И "Скорую" они вызвали и милицию. И хорошо. Расталкивая народ, я пошел к машине. Тут вспомнил о Пашке. Стремительно повернулся, отчего толпа отшатнулась почему-то.

- Сына её не видели?

Никто не видел.

Сел в джип. Мотор рокотал. Быстро, мерзавец, действует, подумал я о Лютом.

Остались Чингиз и я. Попробую успеть к Чингизу. Я рванул машину с места и, с визгом стираемой об асфальт резины, понесся на набережную к кинотеатру "Слава".

А вечер, между тем, все серел, и мелкий дождь, неутомимо сыпавший на асфальт, дома, деревья, стекла моей машины, время от времени усиливался; тогда шумно налетал ветер, и некоторое время ливень бодрыми косыми струями размывал город.

Зал, где метал ножи Чингиз, был закрыт. Мне пришлось искать замену тому прыщавому знатоку, что прошлый раз навел меня на след Марата.

На сей раз подошли ко мне; бывший борец или боксер, после завершения спортивной карьеры мгновенно раздувшийся по периметру телес, загородил мне дорогу.

- Что мне надо? - переспросил я. - Чингиз мне нужен. Час-полтора назад я его оставил внизу, он кидал ножи.

Бурдюк с прежними мышцами и нынешним жиром смерил меня взглядом и крохотные глазки показали, что я не признан субъектом опасным и вредным.

- Чингиз в тренажерном зале.

- Мне срочно надо его повидать, - сказал я утомленно. - Это в его интересах.

Охранник сопроводил меня до двери, за которой, среди разного рода железяк и находился Чингиз.

Чингиз в спортивном костюме устроился на сиденье тренажера, отдыхая, видимо, после подхода к снаряду. Когда я вошел, он медленно поднял голову, пристально посмотрел на меня, а потом равнодушно и непонятно махнул рукой: то ли приглашая меня, то ли отпуская моего провожатого. И все-таки главное, что бросилось мне в глаза, так это взгляд Чингиза: злобный, неприветливый и даже надменный. Он словно бы вопрошал, нет, корил меня за бесполезные посещения, так мне показалось.

Как же я себя плохо чувствовал!

Я сел на лавку у стены. Чингиз настороженно наблюдал за мной. Однако я начал не со своих кровавых новостей, а неожиданно спросил совсем о другом.

- Слушай, Чингиз, что это ты имел в виду, когда сказал, что после моего посещения тебе ничего не грозит? Ты опять что-то от меня скрываешь? Предупреждаю, дело слишком серьезно, чтобы секреты разводить.

Я сказал это намеренно грубо, с напором, все ещё находясь под свежими впечатлениями от недавней смерти Лещихи. Сказав, я посмотрел на него. Глаза Чингиза в тот же миг злобно сверкнули, сузились в щелочки, но голос его был сдержан и тих:

- Ничего я не имел в виду, кроме того, что поймет любой: ты меня предупредил, что Лютый в городе, значит, я буду начеку. Да и ты, наверное, будешь союзником, какой резон тебе подставлять меня? Тебе самому надо расправиться с Лютым больше, чем всем нам.

- Это почему же? - заинтересовался я.

- А потому, друг ты наш ситцевый, что Лютый тут такого наворочал, что его должны были давно, как Фреди Крюгера, подпалить. Понял? - спросил он так злобно и нагло-вызывающе, что меня оторопь взяла.

- Ты чего это?! Какая связь? - вскричал и я. - Что это все значит? При чем тут Фреди Крюгер?

Чингиз молчал и тем же наглым взглядом продолжал осматриваться.

- Говори, при чем тут Лютый и то, что я должен хотеть его смерти?

- А разве смерть товарищей детства не вызывает в тебе желания отомстить, - спросил он, презрительно усмехаясь.

- Так ты это имел в виду? Нет, тут что-то другое!.. - лихорадочно соображал я. - Что-то другое...

- Как же ты не понимаешь, - с расстановкой, медленно и все так же презрительно сказал Чингиз, - что Лютый и ты фактически один и тот же человек. Чтобы ни совершил Лютый, его вина может стать твоею из-за вашего сходства. Тебе этого мало? Ведь умный же человек, а в какую яму себя загнал! - в сердцах воскликнул он и отвернулся, но тут же, вновь повернувшись, продолжал с такой же исступленной ненавистью.

- Тем, что ты всегда отвергал даже факт его существования, ты его поступки принимал на себя. Ты не понимаешь, что значит жить в тени другого, когда - чтобы ты ни сделал! - все принадлежит другому, все автоматически приписывается другому. Сейчас Лютый уничтожает свидетелей своей второстепенности, но и тебе надо уничтожить Лютого, чтобы ненароком (да что там, вполне сознательно) он не уничтожил тебя. Тогда не будет ни свидетелей, ни второй половины, а будет один человек. А он ли, ты - это уж как судьба решит... А ты, кажется, болен. Осунулся весь, в зеркало вон посмотри, - кивнул он на стену, сплошь в зеркалах.

Я посмотрел: желто-лиловые разводы синяков, заклеенная бровь.

- Ну у тебя и рожа, как говорил Высоцкий Шарапову, - заметил Чингиз. Тебе отлежаться надо, а ты скачешь, куда не надо.

- Ловкача и Ленку Лещиху убили, - сказал я, отвернувшись, наконец, от созерцания своего изменившегося лика.

- Что?!! - взвился Чингиз. - Когда?

- А вот за последние два часа. Я к Ловкачу приехал, он уже остыл. А Лещиха у меня на руках умерла. Кстати, у Ловкача на зеркале было написано, что ещё трое остались. Теперь, после Ленки - двое.

- Как двое? - вскричал он.

- А так, ты да я. Я и ехал тебя предупредить, а ты тут цирк устраиваешь.

- Ах ты, подонок! - Чингиз с безумной ненавистью смотрел на меня.

- Ты это о ком? - спросил я. - О Лютом?

- О Лютом? О Лютом тоже. О Лютом и о тебе. Оба вы мерзавцы, оба одним миром мазаны.

- Оба? - переспросил я, и от его тона что-то вдруг стронулось у меня в мозгу, и меня затрясло противной дрожью. - Что ты мелешь? - вскричал я.

- А то, что глупо убивать, чтобы смыть с себя кровь. Будто можно кровью смыть кровь. А ты соучастник всему - если бы тогда, давно, не прятался от Лютого, не было бы и соперничества, не было бы и крови.

- Вот как ты заговорил, - злобно усмехнулся я. - Выходит, во всем я же и виноват. И в том, что Лютый убийца, я тоже виноват?

- А ты сомневаешься?! - заорал Чингиз. - Так знай, мне сам Лютый это говорил.

- Когда? - похолодел я.

- Дня три назад. На днях, в общем.

Я вскочил и схватил его за плечо.

- Так ты с ним встречался! А ну рассказывай.

Чингиз вдруг стряхнул мою руку и с безумной ненавистью посмотрел мне в глаза.

- Чего это ты тут кино крутишь? Все свои, посторонних нет. Не прикидывайся. Хоть бы вы сожрали друг друга, так нет, норовите других с собой прихватить. Так вот, - крикнул он, - меня он трогать не собирался, так что остались вы двое: ты и Танька!

Я прислонился к зеркальной стене спиной. В голове было пусто, я продолжал дрожать. Все во мне помутилось в тот же миг, как Чингиз сказал про Таню, и чувствовал я... чувствовал я, как нечто страшное, безумное прет из меня, заставляя мутиться рассудок.

- Да неужели ты и вправду ничего не знал? Ну что за человек! всплеснул он руками. Всю его монголо-татарскую (часто наигранную) сдержанность, как рукой сняло. - Лютый мне так и говорил, что ты до последнего будешь все отвергать, пока и исправить будет ничего нельзя.

- Это мне снится, ты мне тоже снишься, - нелепо прошептал я.

- Вот-вот! Он это и имел в виду, - сказал Чингиз. Он продолжал пытливо следить за мной. Он никак не мог победить своего недоверия, это было написано на его лице. А я в том состоянии усталости, болезни, дурноты, что овладели мной, никак не мог уяснить, что же в действительности происходит? Почему злится и так недоверчив Чингиз? Почему Лютый и я оказались друг против друга на арене, откуда спастись может только один. И вдруг мысль о том, что пока я сижу и предаюсь словоблудию, Лютый уже... Таня!..

Я вскочил, меня качнуло назад так, что стукнулся головой о зеркало, и с ужасом посмотрел на Чингиза. Я был растерян, потрясен, но все же пытался сообразить... Чингиз внимательно, с недоверием следил за мной. Не совладав с дрожью, я сел и то, что придется снова вставать, куда-то идти - привело меня в ярость. В исступлении я закричал:

- Всех! Всех уничтожу! Если с неё один волос!.. Всех!

Тут я бросился к двери и побежал по коридору, потом через вестибюль; мне навстечу попался охранник, которого я отшвырнул как котенка, и пока тот скользил спиной по гладким плитам пола, я следил за ним мутными от ярости глазами.

ГЛАВА 30

ОНИ ВАС УБЬЮТ

Быстрая езда освежила; ветер, дождь, сумерки врывались в салон поверх опущенного стекла. Как поздно, подумал я. Свисток вслед - пропал позади. Ее дом! Ступеньки, третий этаж... еще...

На ступеньках перед приоткрытой дверью Таниной квартиры скорбно сидел Пашка, о котором я напрочь забыл. А он ведь остался совсем один! - обожгла неуместная мысль. Я должен был думать о другом.

- Где? Где она?

- Ее забрали.

- Где?.. Кто? Кто забрал?

- Ленчик и Сладенький.

- Давно?

- Уже с час, наверное. Я вас ждал, они меня не видели, я хотел...

- Пошли, - сказал я, и за плечо увлек его в квартиру.

Замок открыт, но не работал, пулевых отверствий в двери не было.

- Ее не ранили? - спросил я. Все волнение, вся дрожь, пустота в голове - все испарилось: я был собран, деловит, холоден.

- Нет. У Сладенького были ключи или отмычка. Они вошли, а тетя Таня даже не услышала. Я прятался здесь на пятом этаже.

- Ладно. Сейчас пойдешь домой... Так надо! - с нажимом сказал я. Будешь ждать меня или тетю Таню. Все будет хорошо. Ты же мне веришь? Я все знаю о маме. Но ты мужчина, и у тебя есть мы, ведь правда?

Он кивнул сквозь слезы. А я уже думал: что? как? откуда? с какой стороны пробраться в особняк Ленчика?..

Впрочем, думать над этим сейчас не имело смысла. На месте разберусь. Надо было только убедить Пашку идти домой, потому что оставаться здесь, в квартире с выбитой дверью было опасно. И даже если бы замок работал, он бы не стал помехой Лютому, пожелай он ворваться к Тане. Оставит ли он мальчишку в живых, не найдя свою жертву на месте, не знал никто.

- Ты понял? - спрашивал его я. - Ты понял?

Он кивал, широко открытыми глазами наблюдая за моими сборами; я нашел сумку и складывал туда трофейное оружие, ранее рассованное здесь по углам: "узи", запасную обойму, "калашников", два запасных рожка, навинчивающийся глушитель, граната...

Я сел на стул. В правом виске болезненно пульсировал сосуд.

- Ты понял, где будешь нас ждать?

- Да, дома, - ответил он.

- Тогда все. Тогда пошли.

Я прикрыл за нами дверь. Потом мы сошли вниз: в левой руке я нес сумку, правую положил на плечо мальчишке.

- Никуда не уходи, никому не открывай, - напутствовал я его.

- Они вас убьют, - безнадежно сказал Пашка. - Их много.

- Вот еще! - пренебрежительно сказал я. - Мы в огне не горим, в воде не тонем. Для нас главная опасность - медные трубы.

- Чего? - удивился он.

- Что? - переспросил я. - А-а-а. Это так говорят, потом объясню. Ну все, беги. Хотя подожди, - остановил его я. - Вот возьми. Завтра мне отдашь. Знаешь, как обращаться?

- Знаю, - сказал он, принимая от меня "макаров".

- Это на всякий случай. Мало ли...

Он вдруг неловко обхватил меня обеими руками и всхлипнул. - Ну все, все, - сказал я и похлопал его по плечу.

ГЛАВА 31

НАДО БЫЛО ПРИКОНЧИТЬ ОХРАНУ

Дождь продолжал моросить. Уже стемнело, тускло горели фонари, а в небе, стремительно рассекая тучи, бледным пятном летела луна...

Машину я остановил за квартал перед Ленчиковой усадьбой. Попадались прятавшиеся под зонтиками прохожие. Потом дорогу мне перебежала крыса, еще. А когда подошел к каменной стене ограды, ясно прозвучало полусонное карканье устраивавшихся на ночлег ворон.

Здесь было темно; иллюминирован был дом и частично сад за оградой. Главное, проникнуть внутрь. Я ясно вспомнил чертеж, рисованный мне Ловкачом - как давно, Боже мой!

Недалеко от ограды росла огромная липа, перекинувшая в сад нижний могучий сук. Я быстро влез на дерево и, особенно не скрываясь, во весь рост прошел по ветке к кирпичной ограде в сад.

На ограде я замер и прислушался Мне мешала возня ворон, время от времени разражавшихся безумными воплями.

Решившись, я прыгнул вниз, крепко прижимая к себе сумку, чтобы не звякнули железки. Потом вновь долго стоял, тщетно пытаясь что-либо разглядеть или услышать.

Здесь сад не казался столь густым, как со стороны. Деревья, подстриженная трава, кустики кое-где. Наконец глаза мои освоились со слабым освещением. Сначала увидел желто-красную точку сигареты, потом пахнуло дымом, и тут же контур охранника прояснился. Стоял он в тени, а за углом мне было хорошо видно, - ярко освещенный фонарем над дверью, сидел на ступенях крыльца второй охранник.

Я ещё немного подождал. Минут через пять-семь из-за угла, стараясь держаться темных мест, вышел ещё один патрульный.

Мне мешала сумка с оружием. Я тихо раскрыл "молнию", стараясь не звякнуть металлом, вытащил "узи" и приладил его к плечу на ремне. Запасную обойму сунул в карман. Все иное оставил под деревом.

Между тем охранник, в обязанности которого входил обход территории, скрылся за углом. Я поспешил обойти дом с другой стороны. Очень большой, кстати, дом. Я сворачивал за третий угол (а сколько их всего было!), когда услышал встречные шаги. Вернулся за угол и затаился.

Совсем рядом раздалось приглушенное ругательство. Под моими ногами с противным писком пронеслась какая-то тварь. Крыса, конечно. На ветвях вновь загомонили вороны. Запах сигаретного дыма стал явственнее.

Когда патрульный проходил мимо меня, я, особенно не сдерживаясь, ударил его ногой в висок. Он без звука рухнул на мягкую землю. Теперь будет долго отдыхать. Быстро оттащил тяжелое тело в темноту под деревья.

Начало удачное. Чувствовал я себя просто великолепно. И как хорошо дышалось! Воздух, освеженный дневной грозой и нескончаемым дождиком, прохладой вливался в легкие: запах листвы, запах цветов, запах пробудившейся жизни!..

Я быстро обыскал охранника. У него нашелся пистолет-пулемет "кондор" с навинченным глушителем и две запасные обоймы. Насчет глушителя очень разумно: если приходится поднимать стрельбу, то зачем привлекать внимание посторонних.

Еще порадовался хорошему острому ножу.

Теперь следовало имитировать действие патрульного. Я вытащил сигарету, закурил и неторопливо пошел вокруг дома, совсем не стараясь двигаться бесшумно.

Моя тактика, конечно, оправдалась; когда я завернул за очередной угол, сидящий в тени охранник не обратил на меня никакого внимания. Когда я оказался рядом, он как раз затягивался своей сигаретой, тем самым почти ослепив себя. Я, не мудрствуя лукаво, повторил прием, которым отправил отдыхать первого патрульного: нога моя со свистом рассекла воздух и встретилась ступней с очередным виском. Хрипя, парень ещё подергался, но тут же и утих, потеряв сознание. Я уложил неудачника вдоль стены, а сам пошел дальше.

Парень на крыльце, бесполезно обитая в аквариуме из света фонаря и собственных грез, не обращал на меня ни малейшего внимания. Даже когда я попал в конус света, он продолжал пялить глаза куда-то во мрак собственной мечты. Так мне представилось, ибо перспективы всех противников, на мой взгляд, были мрачными. Однако посмотрим.

Метрах в пяти от парня, рядом с центральным входом находилась дверь караульного помещения, где и обитала охрана. Это я знал из чертежа Ловкача, и шуметь в такой близости от многих ушей не пристало. Когда глаза мечтателя обратились ко мне и сознание стало прояснять затянутые поволокой дремы зрачки, я навел на него ствол пистолета-пулемета, и крик, готовившийся вырваться из округлившегося от ужаса рта, так и остался неозвученным. И это хорошо, потому что я готов был стрелять.

Я поднял парня взмахом ствола и, медленно протянув руку, снял у него с плеча типовой здесь пистолет-пулемет "кондор". Парень, подталкиваемый в спину, подошел к двери караулки и замер.

Чувствовал я себя отлично. Был я собран, холодно весел и, словно грязную одежду сбросив болезнь, ощущал силу и бодрость. Конечно, все это скажется, и на внутреннем допинге пошедший вразнос организм завтра будет ныть каждой клеткой. Но это завтра. А сейчас злоба моя, силой накала перейдя черту, хлестала через край и... я не завидовал тем, кому ещё уготована встреча со мной сегодня ночью.

Я заранее испытывал к ним какую-то животную ненависть. Мне хотелось колотить, бить, кромсать!..

Еще не вечер, как говорится, ещё только начало.

Взяв на изготовку "кондор" с навинченным на дуло глушителем и не спуская глаз с парня, я подошел к двери охраны и прислушался. Коридора, судя по всему, здесь не было и сразу за дверью начиналась комната. Я услышал гул голосов, стук, легкий звон, возможно, бутылочного стекла короче, люди приятно проводят время.

Я тронул дверь. Она была не заперта. Тогда я взмахом ствола и кивком головы приказал пленному войти. Он толкнул дверь и вместе со мной вошел, причем я остался у двери, а он прошел дальше, к товарищам.

Задымленная вонючая атмосфера... шесть мужиков в камуфляжной форме за столом играли в карты, один спал на диване у стены, ещё один наливал из-под крана воду в чайник. Электроплитка рядом на маленьком столике, чашки, объедки. Жужжащий вентилятор в углу на тумбочке, приемник, очередной каламбур Фоменко из "Русского радио" (трое в лодке не стесняясь собаки), оборотившиеся ко мне застывшие в одинаковом выражении лица-маски, не успевшие сменить черты веселья на гримасы ужаса.

- Спокойно, мужики! - сказал я и, благо окон не было, если что, можно не опасаться за стекла, со звоном рассыпающиеся в подобных случаях, - обвел всех стволом.

Парень у крана отпустил чайник, с грохотом обрушившийся в раковину, и прыгнул к дивану, возле которого лежал "калашников", но схватил оружие уже начиненный свинцом труп.

Даже не хлопки выстрелов, очень негромкие, а скорее грохот упавшего чайника разбудил спящего; парень вскочил и мгновенно все понял:

- Не стреляй! - не обращая ни на кого внимания, сказал он, словно бы, кроме нас двоих, не было никого. И по большому счету был прав.

Тишина, шум воды из-под крана, громкая возня, не обращавших внимание на игры людей грызунов под диваном, и неизменный грай ворон за стеной сторожки.

И тут все едва не пошло наперекосяк. Я уже было закрыл дверь, как вдруг она, прикрыв меня собой, резко распахнулась. Все взгляды обратились на вошедшего с выражением такого напряженного желания передать ему беззвучный сигнал тревоги, что в иной ситуации я бы рассмеялся.

- Что уставились? - раздался хриплый басок невидимого мне гостя, тут же обратившего внимание на распростертого на полу любителя чая. - А этот что, нажрался, скотина?

Говоря, он прошел вперед к столу, и лица охранников выразили разочарование и злость на человека, у которого был шанс, а он им не воспользовался. Я прикрыл ногой дверь, убедившись, что больше желающих войти нет. Вошедший, оказалось, один из охранников, судя по камуфляжному костюмчику, - повернулся и застыл, гдядя на меня.

- Очень медленно, за ремень, одним пальцем снимай автомат и опускай на пол, - сказал я ему и ухмыльнулся.

Он всмотрелся мне в лицо и послушно выполнил приказ. Потом подтолкнул ногой автомат ко мне.

- Всем руки на стол, - приказал я. - Не шевелиться.

Ты, - кивнул я выспавшемуся воину, - подходи по очереди к каждому, вынимай из брюк ремень и связывай руки за спиной. Я потом проверю. Если замечу, что халтуришь, пристрелю тут же. Понял? - спросил я по-армейски в нос, чтобы было доходчивее.

Он понял. Через пятнадцать минут я связал последнего.

Конечно, разумнее было бы кончить их на месте, но ребятки в принципе ничего мне плохого не сделали, так что я ограничился тем, что перед уходом стукнул каждого рукоятью пистолета по темечку. Тот, что сдуру пришел проведать товарищей, инстинктивно дернул головой в момент удара, и я лишь содрал ему кожу за ухом. Его я немедленно успокоил ударом в висок, понадеявшись, что не убил.

Впрочем, все равно.

В этой возне я потерял полчаса. Где-то здесь Таня, и мне надо спешить.

Дверь, ведущая в дом из сторожки, оказалась не заперта на замок. Я приоткрыл створку и заглянул в холл. Вспомнилось недавнее посещение этого "гостеприимного" притона, и я тут же пожалел, что только пристукнул церберов, стоявших на страже покоя хозяев. Меня немного стали тревожить скачки настроения, но, в очередной раз приписав их своему недомоганию, я успокоился и вошел в устланную огромным ковром, прихожую.

Здесь никого не было. Широкая, прямо-таки дворцовая лестница вела на второй этаж. Там-то и обитали местные вожди.

Я поднялся наверх, так никого и не встретив. Я поднимался: в ушах звучали слова охранников - Таня здесь. Здесь и все "руководство". Охранники имели в виду Семена, Макара и Ленчика с братом. Людей в доме было человек двадцать пять, тридцать. Это только приезжих из Казани и Екатеринбурга. Охрана была местная, наемники Ленчика. Меня уверяли, что один я никак не справлюсь. Лучше, мол, сразу стреляться, но я взглянул на выскочку так, что он мгновенно заткнулся. Идиот!

Однако, когда я спрашивал о Тане, у меня сжалось сердце. Я даже готовился к худшему.

Нет, пока все шло нормально.

Я поднялся на второй этаж. И вспомнил: в левом крыле держали нас с Таней, а в правом - я уже мысленно сверялся с планом, - жили сами хозяева.

Пока мне везло, и тут я никого не встретил. Все было ярко освещено: горела большая люстра, а по стенам одинаково торчали светильники, а-ля свечи в подсвечниках.

В коридоре правого крыла, куда я направился, все было выдержано в тревожно-красных тонах; толстые ковровые дорожки, обои, розовый потолок. Вкус ещё тот, отстраненно подумал я. Проходя мимо дверей, прислушивался, и двигался дальше. Я шел к апартаментам Ленчика, справедливо рассчитывая найти там тех, кого искал.

И нашел. Нашел!..

ГЛАВА 32

УБЕЙ ИХ! УБЕЙ!

Комната типа гостиной. Дверь в сеседнее помещение приоткрыта. И оттуда донеслись сдавленные крики Тани, - там находилась спальня.

И я лишился рассудка. Вернее то, что как-то держало меня в рамках рассудка, роли освободителя, предусматривающей контроль, пусть и неполноценного, но все же гуманизма, исчезло напрочь. В голых тушах Ленчика и Сладенького Александра я видел элементарных жирных, наглых, обезумевших от похоти хряков.

На фоне слабо освещенного интерьера спальни возник сначала во весь свой рост возмущенный появлением непрошеного гостя Ленчик.

- Сладенькая! Сладенькая моя!.. - услышал я помимо ритмичных стонов Тани голос этого подонка, самозабвенно плющившего всей тушей мою бедную девочку...

Ленчика я завалил ударом ноги в рожу, сделав над собой нечеловеческое усилие, чтобы тут же не разрядить в него обойму.

Эта мгновенная внутренняя борьба вынудила меня потерять секунды. Сладенький, несмотря на свое занятие, оценил ситуацию мгновенно и тут же скатился к своим шмоткам.

К счастью для меня, под руку ему попался нож... нет, бритва. Я краем глаза уловил острый блеск, перехватил его руку и завернул за спину. Энергией прыжка его унесло вперед; споткнувшись о толстый ворс ковра, он упал. Мне продолжало везти.

Когда он со сломаной рукой ткнулся мордой в ковер, ворс толстым кляпом забил ему рот - заорать он просто не смог.

- Убей их! Убей! - услышал я голос Тани.

Она сидела на постели и яростными глазами смотрела на меня, но я уже находился по ту сторону простых эмоций. Я даже не отозвался.

Привычно стукнув легавого по черепу, я добавил ботинком в лицо ползающему кругами на четвереньках Ленчику. Только потом метнулся к Тане.

- Цела?

- Если не считать девственности, - безумно пошутила она.

Мне некогда было сочувствовать её уже не девичьим, а женским бедам. Я бросил ей одежду.

- Одевайся! Быстро!

Я лихорадочно метался по спальне в поисках веревок, ремней. Два брючных ремня из штанов братишек... Догадавшись, я рванул створку платяного шкафа, где висел целый набор надежных ремней, десятка два, не меньше.

Братья зашевелились. Я со всей осторожностью - не дай Бог серьезно повредить! - пристукнул их ещё разок.

Связал руки и ноги, а потом ещё и подтянул за спиной ступни к кистям.

Эх жаль не было скотча! Пришлось забить банальные кляпы в их пасти.

Перед уходом затащил обоих под кровать, чтобы не мозолили глаза случайным посетителям.

Тане я передал американский "кондор", и она хищно схватилась за оружие.

- Осторожнее, - сказал я. - Нам шуметь не следует.

Мы вышли в коридор. Несмотря на ранний час - было всего часов одиннадцать, по моим подсчетам, - все по норам занимались своими делами. Нам это было, разумеется, на руку. Только когда подошли уже близко к выходу на лестницу, вдруг, едва не стукнув меня по носу, шумно и пьяно распахнулась последняя дверь. Мы услышали бессвязное хмельное бормотание, а затем возглас: "Сволочь! Сволочь!" Затем последовал звук льющейся воды, я осторожно выглянул из-за угла.

Вдрызг пьяный малый, оттопыривая мокрую нижнюю губу, сосредоточенно мочился прямо на ковровую дорожку.

- Сволочь! - ещё раз пригвоздив кого-то, парень упал обратно в комнату, зацепив за собой и дверь.

Обойдя быстро впитывающуюся лужу, мы пошли дальше и, уже без приключений, спустились вниз.

На всякий случай заглянул и в караулку.

- Это ты их? - восторженно шепнула за спиной Таня.

Я взглянул в её горящие задумчивой ненавистью глаза и кивнул.

Мы пошли к воротам. Я помнил, там была калитка. И действительно, была. Причем, закрыта не на замок, а на большой засов. Я стал открывать.

- Чего это вы тут возитесь? - раздался рядом голос.

"Вот незадача! Эти церберы тут везде понатыканы", - подумал я и шагнул к парню.

- Ты меня знаешь! - с хамской интонацией угрозы сказал я.

- Чего? - начал отступать охранник, понимая, что перед ним свой.

Он ошибся. Я воткнул ему кулак в живот, а когда его согнуло, ребром ладони ударил в основание черепа. Этот тоже некоторое время будет тихим.

Открыл калитку. И мы вышли.

- Пойдешь в ту сторону, - махнул я рукой, - увидишь мой джип, садись и дуй до Лещихи. Знаешь, где она живет? Вот и хорошо. Третий этаж, квартира тридцатая. Бери ключи.

- Зачем?.. А ты? - спросила она.

- Я позже.

- Но почему к Лещихе?

- Ее сегодня убили. Там один Пашка с пистолетом. А у тебя замок выбили и Лютый может заявиться. Уяснила обстановку?

- Да. А ты?

- Мне надо ещё задержаться. Сама понимаешь...

- Я тоже хочу, - порывисто сказала она.

- Давай, давай, - веско и нетерпеливо махнул я рукой.

Она почувствовала мою непреклонность и пошла к машине. Я смотрел ей вслед. Она шла с автоматом в опущенной руке. Я ухмыльнулся, представив себе ощущение случайного прохожего, столкнувшегося с разгневанной валькирией, и потихоньку свистнул. Она оглянулась. Я показал ей ладонь, и она, сразу сообразив, заметалась взглядом, а затем беспомощно посмотрела на меня. Действительно, не под юбку же прятать!

Махнув рукой на прощание, я нырнул в тишину и покой Ленчикового сада.

Еще раз заглянул в караулку. Тот, кто зашел последним, и кого я явно неудачно оглушил, очнулся и пытался ползать по полу. Я подошел к нему. Мужик, лет тридцати пяти и, видимо, главный в этой охранной банде, сейчас с ненавистью смотрел на меня.

- Никак не успокоишься? - посетовал я.

Он продолжал сучить ногами по полу. Я вспомнил, что Ловкач, рисуя план, крестиком отметил предполагаемое местопребывание Семена. Точно не был уверен, но, будучи как-то здесь, видел выходящего из этой двери казанского мафиози.

Надо спешить, я теряю время. Приподняв голову главаря за волосы, я сильно ударил его в челюсть. Глаза его тут же остекленели, он утих. Я обвел взглядом остальных; все лежали мирно. И вдруг столкнулся взглядом с бывшим спящим. Тот широко раскрытыми глазами следил за мной. Отдохнул и никак отключиться не может... Глупые мысли. Парень вдруг замотал головой, и я его понял.

- О'кей! - сказал я, согласившись. - Главное, веди себя тихо.

Он сразу закивал.

Прежде чем уйти, я обыскал всех мужиков. И нашел, что искал. Семь штук гранат. Семь счастливое число. Это меня обрадовало.

Я вышел, надеясь, что не сглупил, оставив парня в сознании.

Быстро поднялся наверх. У Ленчиковой двери прислушался. Тихо. Зайти, проверить наличие присутствия? Нет времени, ладно. Двинулся дальше. Вот и нужная мне дверь. Надеюсь, Семен здесь.

Дверь была заперта. Я осторожно стукнул. Потом ещё раз.

- Кто? - спросил знакомый голос.

- Открой! - сказал я, пытаясь подражать жирному голосу Ленчика.

- Что тебе надо? - спросил Семен.

- Открой! - повторил я с напором.

За дверью подумали, потом щелкнул замок. Едва дверь приоткрылась, я сильно надавил и скользнул внутрь. Инерция бросила меня на Семена, прижавшего ладони к лицу. В одной руке он зажал пистолет. Я схватил ствол, с хрустом вывернул и - благо дистанция позволяла - коленом, что есть силы саданул промеж ног. Наш рафинированный мафиози с нутряным негромкий воем клубочком свернулся на полу.

Еще одна дверь. Бросился туда. Заглянул.

Напряженно вытянув шею, смотрел на меня Макар. Вдруг натянутая кожа на его лице стала расслабляться.

- О! Это ты? - приветливо сказал он. - Я шум слышу, думаю, кто там? А это ты. Вот и хорошо.

Он стоял возле круглого стола, на котором лежал большой пластмассовый чемодан на колесиках с распахнутой крышкой. Что там - не видно. Может, оружие?

- Ты ведь не обидишь старого друга? Думаешь, мне это больно надо? неопределенно мотнул он головой.

Я молчал, пытаясь понять, нет ли здесь ещё кого? Но что-то подсказывало: кроме двух главарей больше никого нет.

- На, возьми. Все бери, - сказал Макар, демонстрируя широту натуры. И только утрированная льстивость тона и подчеркнутое дружелюбие работали против него - выдавали его страх и напряженную работу мысли. Конечно, он искал выход из западни, в которую угодил.

Пути спасения было.

- На, бери. Все бери, - Макар зашел за стол (я тут же прицелился) и закрыл чемодан. - Вот, смотри, закрываю. И вот ключ.

Он поставил чемодан на идеально блестящий паркет и легко толкнул ко мне. Чемодан, скрипя колесиками, подъехал.

- И ключ бери. Лови, - великодушно сказал Макар и бросил мне ключ, который я машинально поймал и так же машинально сунул в карман.

- Руки вверх! - раздалось за спиной. - Оружие бросай, не то я стреляю.

Я повернул голову. Все ещё скрюченный от боли в меня целился из "калашникова" Семен. Я опустил руку и выронил пистолет.

- Руки вверх! - тут же скомандовал Семен.

Я стоял перед ним - одна рука опущена, другая все ещё в кармане с ключом от чемодана, - и думал, как глупо я попался, думал, что следовало бы всех кончать на месте, а теперь дело дрянь. А частью остраненного сознания пытался определить назначение круглого твердого предмета, лежащего в моем кармане. Это не могла быть граната, шар был слишком мал, самое большее сантиметров пять... Я схватил шарик и, вытаскивая руку, швырнул его в Семена. Шарик попал в глаз, вызвав замешательство. И короткую очередь поверх голов. Но мгновение было мне подарено.

Этого мне хватило. Сейчас я был в ударе: быстр, ловок и находчив.

Вновь вспыхнула злоба. Скрипнули зубы. Я вырвал автомат и ударил прикладом в лицо Семена. Он упал. Сзади раздался щелчок. Я повернулся; Макар, как в кошмарном сне, наводил на меня гранатомет "муху", где-то тщательно припрятанный доселе. Падая на пол, я понимал, что с партизанской тишиной в доме покончено.

Впрочем, выстрелил первым я. Мелкие пули со смещенным центром тяжести вошли в грудь моего давнего приятеля и, произведя хаотические разрушения тканей организма, убили его на месте. Однако он тоже успел выстрелить. Конечно, уже не в меня, да и целиться он уже не мог.

Граната мерзко взвизгнула, метнулась в дверной проем и, ткнувшись в стену другой комнаты, проделала ещё один выход в коридор.

Я выстрелил Семену в неповрежденный глаз и нагнулся, чтобы поднять тот шарик, что, фактически, спас мне жизнь. И сразу узнал. Это был талисман Пашки. Когда он успел положить его мне в карман? Перед расставанием? Да, да, когда обнимал меня на прощание.

Меня спас этот пацан!

Я сунул талисман в карман и бросился к выходу.

Для выхода я выбрал, почему-то, не дверь, а брешь в стене. Впрочем, все равно. Выглянув, я немедленно спрятался обратно. Весь дом мгновенно ожил - словно Охотный Ряд вечером. Екатеринбургско-казанские мужички очумело бурлили в коридоре. Когда я выглядывал, кто-то заметил меня и тут же пустил мне вдогонку пулю. Хорошая реакция; да и подход к делу я одобрил: сначала стрелять, потом разбираться.

Но тем не менее мужик в меня не попал, и я кинул ему в ответ гранату. Потом ещё одну.

Тишина все равно нарушена.

Два взрыва прогремели один за другим. Я выглянул. Теперь выстрелили с другой стороны коридора - я вновь ответил гранатой и бросился в коридор. По мне не стреляли. Из последней двери выскочил все тот же обормот, что недавно перепутал сортир с коридором. Сейчас он со зверской рожей потрясал трубой гранатомета. Я крикнул:

- Сзади!

Ни капли не успевший протрезветь боец повернулся и лупанул по двери на лестницу. Огонь, шипение, грохот - Бах! трах! - все атрибуты войны. Я, пробегая, ударил прикладом автомата гранатометчика по голове.

Терпеть не могу пьяных в любом деле!

Из левого крыла выскочили четверо. Я срезал их короткой очередью. больше никто оттуда не показывался Но я, подскочив к выходу, кинул на всякий случай в левое крыло гранату.

Тишина, пыль, чье-то тело. Ладно, мне и нужно было только относительное спокойствие, да немного времени.

Быстро побежал обратно в правое крыло. Кто-то скребся за одной из дверей. Я, пробегая, резанул на звук очередью.

Дверь Ленчика. Я заскочил в комнату и захлопнул дверь. Накладной замок. Я заперся изнутри.

Как же я жалел, что эта громкая война, перебудившая весь дом, лишила меня получаса тишины, на которые я так рассчитывал. Да что полчаса - хотя бы пять минут.

И я их буду иметь! Жизненный опыт убедил меня, что время - понятие физическое и, конечно, относительное. Удлинять или укорачивать секунды умение благоприобретаемое. Я твердо рассчитывал превратить эти несколько минут в часы.

Не для себя. Для Ленчика и Сладенького.

- Убей их! - кричала во мне Таня. Я до сих пор слышу её крик.

И сердце мое пело от радости: хоть пять минут, но у меня будет.

Я за ноги выволок обоих из-под кровати. Оба уже были в сознании и одинаково кровавым взглядом испепеляли меня.

Я вытащил из кармана бритву легавого братца и с наслаждением дал возможность обоим любителям сексуальных удовольствий оценить твердое сияние полированной стали.

Что-то есть фатально-ужасное в опасных бритвах! И что-то восхитительное! Наверное, это зависит от точки зрения.

А они ещё не понимали, чего я хочу.

Но вскоре поняли. Впрочем, ни вспоминать то, что произошло дальше, ни тем более облекать это в слова нет у меня ни малейшей охоты. То, что естественно в минуты аффекта, неприемлемо в спокойной обстановке. И то, что мы проделывали на войне (и что с нами проделывали!), никогда не станет достоянием гласности. По разным причинам. И, однако, я ни о чем не жалею, и если бы случай вернул меня назад, в этот спальный ад, я все повторил бы сначала.

Однако как ни был я увлечен в тот момент процессом, краем уха услышал какое-то движение в коридоре. Мне очень хотелось сделать все помедленнее ("Убей их!"), но время... И оставлять братьев подольше помучиться в этаком виде не хотелось, ибо чего-чего, но хирургия в нашей бедной стране из-за большого количества материала, поставляемого беспрерывными войнами, достигла значительных высот. Вполне могли вылечить. А этого допускать было никак нельзя.

Я и не допустил!

В дверь уже пытались ворваться. Я издали крикнул что-то ленчиковым голосом, мол, сейчас выйду. И действительно, скоро открывал замок.

В образовавшуюся дверную щель я выбросился сам.

Четверо молодцов, уцелевших в прежнем бою, ожидая увидеть Ленчика, тупо уставились мне в лицо, в ступоре ожидания приказов.

Вместе с сомнениями я лишил их и жизни, коротко расстреляв из "калашникова".

И тут на меня обрушилась тишина. Я стоял в коридоре среди мертвых тел, где-то капала кровь, жужжали разбуженные мухи, привычно пахло порохом, мочой, смертью. И пищали по всем углам постоянно мерещившиеся мне нагло-торжествующие крысы: будет чем поживиться, как же!.. Но, прерывая все случайные звуки, ровно и мощно доносился со двора вороний грай.

"Я должен идти, - подумал я. - Меня ждут. Меня ждут Таня и Пашка".

Где обходя, а где перешагивая через тела, я прошел до выхода. Остановился в раздумье, не зная, как лучше выйти: через дежурку или в главный вход, как шли с Таней. Вышел через главный вход.

И как же орали вороны!

Дождь все ещё моросил. Было темно, мокро и только размытые туманные круги света собирались вокруг фонарей.

За воротами первые шаги прошел бодро, но вдруг меня стало шатать. "Это опять простуда", - подумал я равнодушно. Какая-то тоска сошла теперь в мою душу. Я почувствовал, как все зря, как все глупо и ненужно. И тут же с радостью подумал, что Таню я все-таки спас. Я вдруг споткнулся и едва не упал. К моему удивлению, сразу прошедшему, впрочем, оказалось, что помешал мне идти тот злополучный чемодан на колесиках, что отдал мне Макар. Я нащупал ключ в кармане пиджака рядом с Пашкиным талисманом, спасшем мне сегодня жизнь, и решил немедленно открыть чемодан, посмотреть, что там внутри. К чему тащить такую тяжесть, если... Но было очень темно, поэтому я нашел в стене, вдоль которой шел, какую-то нишу, может быть, арку сейчас закрытых ворот, только узкую. Да, возможно, арку для калитки. Там я поставил чемодан и сел отдохнуть, потому что почувствовал страшную усталость.

Попискивая, подбежала крыса и часто-часто задышала. Из темноты проявились красные глазки величиной с горошинку, не меньше, а за ними и все совершенно-мерзкое тельце.

Мимо, освещая улицу фарами и голося сигнальными сиренами, пронеслись несколько милицейских машин. Как я понимаю, дождались окончания бойни в усадьбе Ленчика и теперь ехали составлять протоколы. "Крысы!" подумал я.

Я встал, схватил чемодан и, шатаясь, продолжил свой путь. "И все-таки я победил, - подумал я с наслаждением. - Я победил всех этих Ленчиков, Макаров, Семенов, Лютых, Сладеньких мусоров и прочих плохих и совсем плохих людей!" Тут вдруг я остановился, потому что подумал: "Как же я могу утверждать, что победил Лютого, если я его ещё не встретил ни разу?" И тут вся радость, все удовольствие от победы прошло вмиг. Я понял, что ничего ещё не кончено и мною вновь овладело мучительное состояние отвращения и ненависти, а с ними вернулась решимость обязательно, немедленно довести дело до конца.

И тут же реальность со всей остротой вернулась ко мне шумом работающих где-то рядом моторов милицейских машин, шелестом дождя по темной листве и поблескивающим лакированным силуэтом джипа, остановившегося рядом. Это подъехала Таня, вместе с ликующим Пашкой. Не дождались в квартире...

Вот и славно!

ГЛАВА 33

КОШМАР КОНЧИЛСЯ НАВСЕГДА

Мы доехали быстро. За рулем сидела Таня, Пашка не отрывал от меня взгляда. Я же отнекивался в ответ на их расспросы, сказав только, что бандиты все до единого убиты, и, приписав мою заторможенность усталости (частично так и было), они продолжали радоваться - уже и за меня.

Таня спросила, куда едем? Я сказал, что к Паше.

- Может, ко мне? - переспросила она, глазами молча указывая на пацана: мол, такое горе! зачем напоминать лишний раз...

- Нет, к нему.

Она больше не возражала.

Мы остановились у подъезда, вышли. Чемодан продолжал тяжело бить по ногам.

- Что там? - полюбопытствовала Таня.

- Не знаю, - равнодушно ответил я. - Макаров дал... перед смертью.

Таня быстро взглянула на меня. А Пашка вообще смотрел, не отрывая от меня восторженных глаз.

Подошли к дому. Вошли в квартиру.

Тут я и объявил, что некое дело требует моего обязательного присутствия. С ходу пресек их бурные возражения... Что-то я хотел, дай бог памяти?.. Ну конечно! Зашел в ванную и там, во встроенном стенном шкафчике, нашел задвинутый за бутылку мебельного лака пистолет и закатившийся в уголок глушитель. Все оружие, кроме "калашникова", я, вместе с отпечатками пальцев, оставил в доме у Ленчика.

Впрочем, ничто меня уже не тревожило. Тем более я надеялся на полковника Сергеева. Были и другие резервы... если бы я ещё захотел оправдаться.

Однако, пора. Я быстро простился с ними, не желая вызвать подозрение... Нет, они не должны были пока догадаться, что наше расставание затянется...

- Может быть, задержусь до утра, - сказал я, вышел и захлопнул дверь.

Продолжал моросить дождь. Желтые фонари, поникшие, набухшие от влаги деревья, одинокие троллейбусы... Если троллейбусы ещё ходят, значит, нет ещё часа ночи.

Я сел в машину, включил мотор. Дворники мягко заходили по стеклу. Время от времени сухая дрожь пронизывала мое тело. Я знал, что силы на исходе, и эта непонятная болезнь, терзающая меня больше суток, готова подточить мою решимость сделать то, что я обязан. Для себя я все решил, это был единственный выход. Я знал, где наверняка найду Лютого, и где нам наверняка никто не помешает.

Почему я был уверен? Не знаю. Когда я понял, кто на самом деле Лютый, кто все эти бесконечные годы терзал мою душу, решение пришло само собой.

Я отжал сцепление, дал газ и неторопливо поехал по дороге, которую не успел забыть.

На самом деле я всегда был уверен в реальности существования Лютого. Да, я это знал, но окончательно понять все помогла Ленка Лещева, наша безотказная Лещиха. Умирая, она не могла мне сказать все, но и невысказанное было гораздо красноречивее, чем все слова в мире. Она сказала, в сущности, то, что мне говорили всегда, - то, чего я не хотел слушать и потому оставлял без внимания.

Какая на душе тревога!..

Вот и приехал. Выключив мотор, я достал сигарету и закурил. Спешить мне некуда. Я посмотрел сквозь лобовое стекло наверх, на темные окна квартиры. Холодный дождь, воспользовавшись остановкой дворников, маслянисто заливал стекло.

Тревога моя имела много причин. Во-первых, я впервые так серьезно заболел. Во-вторых, меня вновь, - и как всегда неожиданно, - затопила ненависть к этому глухому, заплесневелому миру. В-третьих, в глубине души мне было жаль своей бедной молодости, с бешеной тоской восставшей в сердце вместе с неизменным запахом вчерашних щей, табачного дыма и нищеты.

Сидя в машине, припаркованной в тени огромной акации, я курил свою очередную сигарету и поглядывал через дорогу на корявый многоквартирный барак, как и все временные строения, переживший, вероятно, и своих торопливых строителей.

Ветер, тоскливо воя, разметал ветки над машиной, и пестрые лезвия светотени от ближайшего фонаря, пробились вниз и быстро пробежались по темному салону моей машины, по моим коленям и по моей печали...

Как же я ненавидел этот отвратительный дом и особенно ту квартиру, что сейчас уставилась слепыми темными окнами в косые струи дождя за стеклом!

И все-таки идти было надо. По сути, мой приезд сюда несколько дней назад уже фактом своим фатальным образом предопределил исход: очень скоро, там, за мертвыми стеклами ненавистной квартиры, я убью своего брата...

Там, на втором этаже, я разом покончу с прошлым, с тем миром, что до сих пор корнями своими прочно держится за темное дно моего сознания. Там я наконец смогу обрести покой.

Я проверил, насколько свободно выскальзывает из кобуры пистолет.

Хлопнул дверцей машины, закрыл на ключ... Крупные капли прохладно освежили лицо. Некуда торопиться. Я вновь закурил, потому что несмотря на твердую решимость поставить на всем точку, спешить было некуда.

Не нужно обладать сверхвоображением, чтобы увидеть его обмякшим в деревянном скрипучем кресле с синеватой дырой между глаз и развороченным затылком, - слишком многие с вожделением ожидают моего прибытия в небесах с подобными отметинами на головах.

Слишком многие...

Сигарета дотлела до фильтра. Я отбросил окурок. Пиджак промок. Скрипнула всегда наполовину приоткрытая дверь... скрипучие ступени... Одна, вторая, третья... В этом месте из неведомо каких щелей дохнуло затхлой атмосферой подвала, где зимними вечерами, забившись по зябким сырым углам, мы, подростки, сообща выкуривали свое одиночество... И там, вместе с нами, незаметно подросла Таня...

Площадка второго этажа. Три двери. За двумя, ненужными мне, тускло шевелилась жизнь. Мне же нужна была эта, темная и ненавистная дверь в прошлое...

Нет, уже в настоящее.

Я извлек ключ из кармана и осторожно, стараясь не щелкнуть замком, открыл дверь. Темный коридор и темная гостиная впереди. Тишина.

Я вытащил пистолет. Навинтил глушитель. Тихо щелкнул предохранитель.

Скоро.

За соседней дверью тонко и сердито закричал женский голос.

И тут меня вновь охватило чувство нереальности происходящего. И как же все было безнадежно...

Я вспомнил, как все началось. Совсем недавно, и очень давно; с моего приезда сюда несколько дней назад и ещё раньше - с первых проблесков осознания себя в этом маленьком приволжском городке.

И тут вдруг - вместе с молнией за стеклом подъезда - ощущение простоты и ясности с необыкновенной силой заполнило мне душу. Мне стало понятно все, связанное недавно с банальной чертовщиной: мой приезд, глупо оправданный важностью переговоров (о которых я тут уже напрочь забыл!), смерти знакомых мне людей, темный силуэт ужасного убийцы, перепрыгиваюшего, - как лев на арене цирка с тумбы на тумбу, - сначала в лютого братца-двойника, а затем сюда, в мою квартиру, с детства бывшую для меня не домом, а так, скорее ночлежкой. И словно бы краткое упоминание детства обрело материальность, я так ясно почуял когда-то привычную вонь застарелой нищеты: мусор, прокисшие щи, гниющие отбросы... Боже мой! Теперь, когда пелена спала с глаз моих, я уже понимал, что и вонь, и вороны, и эти вечные крысы лишь материальное воплощение того ада, что я ношу в себе с первых моих нежных дней, и что Лютый, ожидающий меня в гостиной, тоже явился искоренить саму память... нет, зеркало, в котором и он, и я обречены видеть каждый себя: садиста, насильника и убийцу.

Держа пистолет наготове, я тихо прошел коридор, подождал секунду и заглянул в комнату.

Омытое дождем оконное стекло враз посветлело, и желтый фонарный свет за окном высветил навалившегося плечом на столешницу, глядевшего прямо на меня Лютого.

- Привет Лютый! - спокойно произнес я.

Все это было так непередаваемо буднично, словно бы мы, вопреки всему, попали-таки в зазеркалье и, - как два призрака, сквозь которые можно просунуть руки и пошевелить пальцами, - встретились, уже ничего не боясь и ничего не желая.

- Привет, Оборотень! - сказал он, и в оконном слабом свете я смог разглядеть какую-то дикую, смутно знакомую (больше, по собственным ощущениям) усмешку.

Я сел в мягкое, продавленное кресло, не глядя протянул руку и дернул шнур торшера, сразу согнавшего негатив ночи: окно густо почернело, захватив на уличную сторону собственный световой абрис, углы рамы, просветлев, проявили давнюю войлочную пыль, а возле шкафа заискрилась большая ажурная паутина с черной точкой затаившегося хозяина.

- Теперь можно и закурить, - сказал Лютый, одновременно со мной вытаскивая сигареты. И, видя в большом настенном зеркале собственное отражение, я невольно сравнивал; были мы страшно похожи, особенно сейчас, при слабом красноватом свете цветного абажура.

- Зачем было их убивать? - спросил я.

Он весело осклабился.

- Это ты себя спрашиваешь, или меня?

Я промолчал, и он нахмурился.

- Что тут спрашивать? Они мертвы, потому что ближе них для нас не было никого. Мы с тобой всегда жили надеждой, что вот-вот, ещё немного, и эта гнусность вокруг исчезнет, жизнь настанет светлая, чистая, и такие же светлые, умные, добрые люди радостно возьмут нас за руку и поведут в такое же светлое будущее. Мучались и зверели в детстве, мучались и зверели потом, и сейчас, и нет этому ни конца ни края.

Он со злобой отбросил окурок, обжегший пальцы. Мы опять одновременно закурили по новой сигарете.

- Ну и что? - задумчиво проговорил я. - При чем тут наши друзья?

- Да погоди ты! - досадливо отмахнулся Лютый. - Ты лучше скажи, чем мы хуже всех этих людишек, которые живут, смеются там, плодятся, как крысы, и счастливы притом? Денег у них нет, ни черта нет, а счастливы?

- Где ты таких видел? - ухмыльнулся я.

- Заткнись ты! - ненавистно проскрежетал Лютый. - Сам знаешь, о чем я говорю. Есть же люди, к которым можно повернуться спиной и быть уверенным в собственной безопасности! Есть же люди, которые не ожидают друг от друга смерти, надувательства, измены, а сами готовы идти за других на смерть! Где-то же они есть! Почему с самого детства нас окружает злоба, зависть, насилие, обман?..

- Как ты, так и они к тебе, - отрезал я.

- Черта с два! - убежденно, с каким-то лихорадочным огнем в глазах сказал Лютый. - Ты же сам пробовал относиться к другим, как к самому себе. Пробовал? Ведь пробовал. Ну, - насмешливо допытывался он, - чем кончились твои попытки? За дурака принимали? Обмануть пытались, как простофилю? Сознавайся.

- Было дело, - вынужден был согласиться я. - Но ведь надо понять наше окружение: бизнесмены, убийцы, политики... Не хочешь же вернуться вновь, как отцы, к борьбе за светлое будущее всего человечества?..

- Если бы можно было!.. Не за бабки, не за эту зеленую мразь!..

- Поэтому ты и начал со своих друзей? Так сказать, искоренять истоки, - ухмыльнулся я. - Мол, перебью тех, кто меня знает, и сразу все наладится: не зная меня, все меня полюбят.

- Почему бы и не начать с них? Людишки так себе, - криво усмехнулся Лютый. - Сдохли, и дышать легче стало. И потом, ты же сам знаешь, что мир нейтрален: не плох и не хорош. Все зависит от твоего подхода, от взгляда, так сказать.

- Поэтому, чтобы ничего не мешало твоему внутреннему обновлению, ты и перебил всю нашу банду?

- Ну конечно! - с воодушевлением вскричал Лютый. - Зачем заниматься самогипнозом, когда проще помочь своему обновлению материальным способом.

- А если тебя так?

- О-о-о! - поскучнел Лютый. - Если бы, да кабы... Пока мертвы другие. Да и потом, разве ты сам не чувствуешь облегчения от того, что я их кончил? Разве тебе не надоела эта мразь: крысы, запахи помоек, вечное жулье на всех уровнях?

- Ты тоже? - спросил я, имея в виду и крыс.

- А то как же! - вскричал он. - Это же шизофрения! Мы же с тобой шизофреники ещё с детства! Разве можно долго жить здесь и не стать шизиком? Телевизор включи...

Что-то опять со мной стало происходить нехорошее: тяжесть в груди, тяжелый озноб, мысли возникали и расплывались, словно чернильные капли в воде; теряясь, я что-то усиленно пытался сообразить.

- Послушай, спроси любого... Тебе любой скажет... Можно же просто хорошо относиться к людям... Любить людей, наконец...

- Да пошел ты!..

И словно подчиняясь моему грозному окрику, медленно стал таять - и вот исчез призрак, моя лютость. Думаю, исчез навсегда.

Остались в полутемной пыльной красным абажуром освещенной комнате лишь я, да мое отражение в большом зеркале, намертво привинченном к стене.

Не было никогда никакого Лютого. был один я и - теперь это яснее ясного - болезнь, расколовшее мое сознание на две половины, одна из которых брала на себя исполнение самых диких моих желаний. Лютый возникал во мне, когда я пытался закрывать на все глаза, отрешаясь от ненавистной действительности, когда хотел мстить...

То, что Лютого нет, я знал, наверное, всегда. И остатки моей чистоты сопротивлялись появлению все грехи берущего на себя двойника. Однако раскаяние, да и страшные кровавые срывы, случавшиеся все чаще, способствовали чуду: и медленно утвердился призрак детского ужаса - мой двойник Лютый.

Интересно, что лишь первое время я осознавал эту игру в призрак с самим собой; сознание - штука коварная, а шизофреническое зазеркалье рядом, в постоянной засаде, как вот этот пыльный призрак моего отражения в зеркале напротив.

Ничего не проходит бесследно, я это понял давно, как и то, что платить приходится всегда. Страшнее всего, что счет предъявляют тогда, когда ты не готов.

Жизнь моя в большом мире, полная, надо сказать, прежней лютости, была - спасибо перестройке! - оправдана: убивают все, и я знаю многих своих прежних товарищей, которые довольны возможностью отправлять в небытие новых воров, получая притом хорошие бабки за виртуозность исполнения.

Может, я другой, а, возможно, у каждого существует лимит этой самой лютости, после которой хочется стать другим, вернуться к истокам добропорядочности, уважения, покоя.

Все это очень трудно! Возможно, я устал, а скорее всего наш сумасшедший мир диктует и решения, невозможные при застое. В общем, попав сюда, в родной город, я немедленно и неосознанно стал исправлять свой собственный мир, в котором я был обречен пребывать: стал отстреливать одного за другим свидетелей своего детского раздвоения.

И нельзя ничего от себя скрывать бесконечно... А может, Лещиха стала, так сказать, последней каплей, переполнившей сосуд моего падения, и её предсмертный ужас узнавания, смыл пелену с глаз?..

Увы, остался один путь, наверняка расставляющий точки над i. Правда, разумеется, хороша, но лишь в том случае, когда встреча с ней не происходит поздно, когда ещё есть силы и надежды на новую жизнь.

Нет, я слишком легко нажимал на спусковой крючок, слишком многие мстительно ожидают меня в аду. Я, подобно тому нашему крысиному льву, сотворенному убийцей, который уже не может жить, не убивая... Хотя...

Нет, я должен убить себя сам!

Что-то давило мне в бок. Поменяв позу, я не смог избавиться от неудобного... Сунув руку в карман пиджака, я вдруг нащупал круглую стекляшку Пашкиного талисмана. И я так ясно представил его сегодняшнее, пораженное горем лицо после известия о смерти матери! Сейчас, убив себя, я лишу его последней надежды. А он и по возрасту (да и по многим другим признакам) вполне мог быть моим сыном.

И Таня, которая настрадалась так из-за меня!

Я заколебался, и вдруг мне забрезжила надежда.

Верша суд над собой, я был готов к смерти, но жить!.. Если бы можно было, действительно, начать новую жизнь без груза совести?..

Итак, Таня и Пашка, которым я сейчас необходим, чтобы жить, - это с одной стороны. И вся та кровь, которая окрашивает мои следы, - с другой.

Что еще? Что ещё можно поставить на чашу весов?

И я вспомнил. Вновь вспомнил крысиного короля. Вспомнил, как неожиданно кончился наш тогдашний бизнес и карьера убийцы нашего фаворита.

Однажды он исчез. Лишь недели через три появился вновь. Мы сидели в полном составе на своем обычном месте сбора, недалеко от старого судна, где и вершился эксперимент с крысиным королем, и где он пропал последний раз.

Не помню, кто его увидел первым... Наш Рембо, похудевший, но гордый, радостно попискивая, шел к нам. А за ним, пугливо, но подчиняясь главе, шло его новое семейство: изящная худенькая самочка и восемь маленьких глупых пацанов-крысят.

Так завершилась карьера Рембо, ибо, обзаведясь семейством, он отказался убивать. Превратился в рядовую, хоть и полуручную крысу.

В чем-то ведь мы похожи. И он, и я были брошены в нечеловеческие (если можно так сказать!) условия, созданные, впрочем, людьми. И он, и я стали лучше. А стать лучше в нашем нынешнем мире - это уметь лучше всех убивать, опережая других.

Но ведь сумела же простая крыса стать отличным семьянином и выйти из порочного круга преступлений!

Мне вдруг стало весело. Чтобы жить, мне надо убедить себя, что я могу быть не хуже крысы.

Я ухмыльнулся. И все-таки надо пустить себе пулю в лоб. Надо поставить точку, которая завершит повесть о Лютом и обо мне, стыдливо прятавшимся за раскол собственной личности.

Я оттянул затвор, прицелился и выстрелил. Пуля попала точно между глаз, и моё лицо в зеркале напротив рассыпалось, исчезло, умерло!

Я облегченно вздохнул и понял, что искус окончен.

Как просто! Как все оказалось просто! Достаточно было осознать... нет, осудить себя, сбросив тем самым тяжесть с плеч, о которой не хотел знать, думать, в реальность которой не верил. Поставленный диагноз уже давал надежду, что больше я не выпущу джина из бутылки - мой двойник умер навсегда!

Я встал, пошел к коридору и на пороге обернулся, с улыбкой оглядев место моего зарождения и символической казни.

Вот и все.

Выходя и закрывая на ключ дверь, я уже знал, что больше сюда не приду.

Я вышел из подъезда. Утро. В легкой синеве неба, ещё не потеплевшей после ночи, висели розовеющие с краю облака, и было что-то не по-земному изящное в их удлиненном очерке. Равномерные шорохи от размашистой метлы рачительного дворника особенно чисто звучали в пустынном воздухе, а за домом простуженно рычал и никак не мог прокашляться остывший за ночь автомобиль. Девочка в маленькой телогрейке, возможно, дочь дворника, автоматически орудующего метлой, прошла мимо, толкая перед собой тележку с большим ящиком для мусора: старая, вынянчившая, возможно, не одного младенца детская коляска, рассталась с качающейся колыбелью, а на оси её и был водружен ящик, олицетворяющий новую работу, новую заботу, новую жизнь.

С черных после дождя веток, покрытых глянцевыми мокрыми листьями, вспархивали с воздушным шорохом воробьи и садились на мокрый асфальт тротуара, торопясь выклевать что-то среди неубранного ещё мусора.

Я подошел к машине, открыл дверцу и сел на водительсткое сиденье. Не закрывая дверцу, чтобы прохладный чистый воздух свободно вливался в салон, я закурил.

Как же мне было хорошо!

Появились, хлопая дверьми подъездов, первые труженики. Розовый воздух. Дома казались новыми - чистыми, словно рисованными. И так же, как солнце постепенно поднималось выше, а тени постепенно укорачивались, чтобы исчезнуть в свое время, - точно так же, при этом трезвом свете, та жизнь, которой я жил последние дни, становилась тем, чем она и была, - далеким прошлым.

Я выбросил окурок и, заведя мотор, стронул машину с места. Как хорошо! Шины с мягким хрустом раскатились по асфальту, быстрее - я уже мчался домой, к Тане и Пашке, тоже участовавшим в моем ночном спасении.

Солнце поднималось все выше, равномерно озаряя город; улицы оживали, заполняясь машинами и людьми. Я ехал все быстрее, чувствуя себя обновленным, сильным, готовым на новую борьбу. И то, что я замечал с какой-то свежей любовью, - и постового милиционера на перекрестке, ежащегося от утренней прохлады в своем толстом мундире, и мгновенный золотой жар окна во встречном доме, и кошку, переходящую улицу строго по переходу, предупреждающе высоко подняв хвост, - все это и было тайным поворотом, пробуждением моим.

Я остановился у Пашкиного подъезда, заглушил мотор и вытащил пачку "Кэмел". Последняя сигарета. Закурил.

Я смотрел на голубое чистое легкое небо, на эту панельную пятиэтажку, которую больше не увижу никогда - и уже чувствовал с беспощадной ясностью, что кошмар кончился навсегда. Он длился всего несколько дней и всю мою жизнь, но теперь я до конца исчерпал и его, и воспоминания, до конца перегорел ими, и образ моего дикого детства ушел вместе с умершими, в мир теней, уже став сам воспоминанием.

Я поднялся наверх и, обнимая своих, обнимая Таню и Пашку, свою новую семью, наслаждался свободой, счастьем...

Кстати, они так и не сумели открыть тот чемодан, хорошие были в нем замки. Мы вместе открыли и там оказалось то, что я подсознательно ожидал: доллары в аккуратных пачках. Сто купюр по сто долларов в каждой пачке. Всего двадцать шесть миллионов долларов и ещё мешочек с фракцией их знаменитого наркотика в заваренном полиэтиленовом пакете впридачу.

Что еще?.. Свой "Мерседес" я оставил полковнику Сергееву, потому что продавать не было времени. Мы спешили уехать. Ему сдал и пакет с наркотиком. Пусть орден получит.

А чемодан с долларами, чтобы особенно не возиться, послали в подарок в Министерство финансов России, инкогнито, разумеется, и с припиской, что деньги надо справедливо распределить между членами руководящего кабинета.

Вот и все.

ЭПИЛОГ

Мы сняли виллу на берегу океана недалеко от Майами, штат Флорида. Сначала хотели поближе к цивилизации, но при ближайшем ознакомлении эту идею оставили; российский провинциализм, смущенный обилием этой самой цивилизации, потянул всех нас на символическую периферию, и вот, почти в шестидесяти километрах от места отдыха тутошних миллионеров, пятый месяц обитаем и мы.

Пока нам нравится... Пока. Здесь вокруг - и у пристани, и у виллы, растут пальмы. Они отражаются в воде, и кажется, что из моря выползают змеи.. А в тихую погоду, вдалеке, за волнами можно увидеть Кубу, словно большого альбатроса, сидящего на воде.

Так говорят местные на ломаной - испано-русско-английской - смеси, стараясь донести до нас свои сонные грезы.

Мы уже обжились, хотя лично мне до сих пор все здесь кажется слишком: много солнца, красок, лени и нестерпимой неги, если можно так сказать.

Иногда мы втроем выходим в море. Тане все нравится на этом вечном курорте, а уж о Пашке и речи нет - вытянулся, загорел и под тонкой кожей гладкой волной уже бродят мышцы.

Лодка иглой врезается в волны, горизонт уходит все дальше, а из воды там и сям высовываются акульи морды и хвосты. В тихой воде, под тихим небом акулы кажутся безобидными, словно наши дельфины.

Солнце раскаленным свинцом заливает окрестности, все выжигая вокруг нашей усадьбы. Мелкая живность, задыхаясь от зноя, выползает подышать на песок пляжа, поросший давным-давно высохшей травой. Местные мальчишки ловят их, швыряют с пристани и хохочут по-латиноамерикански, глядя как мыши и ящерицы падают в чистую сине-зеленую воду, прозрачную до той глубины, где фосфоресцирует затаившийся гигантский кальмар, и откуда медленно всплывают акулы.

Здесь есть два-три негра, которые устраивают бой с акулой. Не за деньги, а просто так. Брать за это деньги - плохая примета, они и так перед прыжком сереют от сосредоточенности и страха и ещё сильнее по-негритянски пахнут. Говорят, перед этим запахом не может устоять ни одна белая женщина, но Таня искренне воротит от них свой расистский носик.

Зрелище - лучше не придумаешь. Негры и акулы, окруженные алмазами пузырьков, скользят в изумрудно-жемчужной воде совсем рядом - руку протяни, - и никогда не касаются друг друга. Иногда акула, словно бы на арене, разворачивается, нервно подхлестывая себя хвостом, и кидается в атаку. Темное рыбье туловище двигается как-то тупо по сравнению с лакированными черными телами, и, зачарованный зрелищем, Пашка все порывается сигануть в глубину к сверкающим танцорам.

Иной раз я и сам замечаю, как сводит зубы от желания самому броситься вниз, - пусть даже кровь, но лишь бы разорвать это гладкое напряжение внизу. Но, точно выбирая момент, выныривают и начинают сверкать белыми зубами негры, а одураченные рыбы кидаются из стороны в сторону, прочерчивая пенную спираль, и медленно тонут в темнеющей бездне.

По вечерам местные, черно-белой толпой (тела сливаются с густым тропическим мраком, лишь сверкают зубы, да белки глаз) приходят к щедрым миллионерам, то бишь к нам и, если мы не прочь, устраивают гитарные посиделки. Таня уже ловко пляшет разные дикие танцы, а возле Пашки вовсю крутятся малолетние девичьи личики. Он на диво вытянулся, от солнца и здешних витаминов как-то сразу повзрослел, и девчонки уже тащат его в ближайшие рощи, как я подозреваю, на постель из листьев и тьмы, источающей пот и воду.

А возвращаясь к недавнему прошлому, хочу сказать, что главной сложностью оказалось как-то оформить Пашку. Пришлось нам с Таней его быстро-быстро усыновлять, самим быстро-быстро жениться, и уже через неделю мы летели в Гватемалу, а оттуда, через Мексику, в Майами.

Кружной путь оказался самым коротким.

И конечно же, все, что касается посылки чемодана с долларами в Минфин, есть веселая шутка.

Пусть дураки жертвуют свои деньги.

Когда самолет взлетел из Шереметьево, и облака надолго скрыли землю, я со злобой (тогда ещё у меня оставалась злоба) подумал: "Будь оно все проклято!"

Я не знаю, что? Я не знаю, что я имел тогда в виду?

А теперь забыл окончательно, потому что за эти месяцы банальнейшая русская хандра, ещё точечно, разведкой, начинает прощупывать мои нервы. Да что там, иной раз даже в самые неподходящие минуты ловлю себя на этом самом мурлыканье "...во поле березонька стояла...", ещё там какие-то русские поля!.. И думается мне, не пора ли домой? Ведь дел непочатый край! Да и разобраться кое с кем не мешает.

Может быть, может быть...

Я поднимаю голову. Ярко сияет семизвездный треугольник Большой Медведицы. И все небо усыпано огромными нерусскими звездами. Кто-то ловит мой взгляд и путанно объясняет, что там, наверху, вечно мчатся огненные колесницы по бесконечным дорогам, опоясывающим землю.

КОНЕЦ