"Парк Горького" - читать интересную книгу автора (Смит Мартин Круз)

15

Позвонил Миша. В голосе паника. Аркадий стал одеваться. Ирина еще спала. Рукой обнимала опустевшее после него место.

— Мне нужно встретиться с приятелем. Мы остановимся по дороге, — сказал Аркадий усаживающемуся в машину Кервиллу.

— У меня осталось всего четыре дня, а я, ожидая вас, вчера потерял целый день, — ответил Кервилл. — Или вы сегодня скажете мне, кто убил Джимми, или я убью вас.

Отъехав от «Метрополя» и разворачиваясь на площади Свердлова, Аркадий рассмеялся:

— У нас приходится все время стоять в строю.

На Серафимова, 2, они поднялись на второй этаж. На двери, вопреки ожиданиям Аркадия, не было ни замков, ни приклеенных объявлений. Он постучал, и ему открыла дверь пожилая женщина с младенцем на руках. На безволосой головке нежные прожилки вен. Женщина покосилась на удостоверение Аркадия.

— Я думал, что квартира будет опечатана, — объяснил он. — Здесь неделю назад погибли двое — владелец квартиры и сотрудник милиции.

— Я бабушка и ничего здесь не знаю, — она перевела взгляд с Аркадия на Кервилла. — А вообще, зачем пустовать хорошей квартире? Жилья-то не хватает.

Если смотреть, стоя в дверях, от Бориса Голодкина и следов не осталось. Исчезли принадлежавшие спекулянту ковры, проигрыватели и кучи заграничного барахла. На их месте появились диван, служащий постелью, расползающаяся коробка с посудой и допотопный самовар. Будто Паша и Голодкин погибли совсем в другой квартире.

— Вы здесь сундука не находили? — спросил Аркадий. — Может быть, в подвале, в кладовке? Похожего на церковный ларь.

— Зачем нам нужен церковный ларь? Что нам с ним делать? — Она отошла, уступая дорогу. — Смотрите сами. Мы люди честные, нам прятать нечего.

Перепуганный младенец прятался на груди у бабушки, вот-вот разревется. Аркадий улыбнулся, и тот настолько поразился, что заулыбался в ответ слюнявым беззубым ротиком.

— Вы совершенно правы, — сказал Аркадий. — Зачем пустовать хорошей квартире?

Аркадий встретился с Мишей в маленькой церквушке в конце улицы Серафимова. Это была церковь бог знает какого святого, одна из огромного большинства церквей, давно переименованных в «музеи», лишенных святых реликвий и умерщвленных реставрацией. Обваливающиеся стены обнесены гнилыми лесами. Аркадий толкнул дверь и ступил в темноту, успев разглядеть, прежде чем закрылась дверь, лужи и птичий помет на каменном полу. Вспыхнула спичка и зажглась свеча, осветив Мишу. Глаза Аркадия различили четыре центральные колонны, поломанный иконостас и льющийся со свода слабый свет. Капала и сочилась по колоннам дождевая вода. Когда-то церковь была украшена изнутри иконами с изображениями Христа, ангелов и архангелов. Теперь штукатурка потрескалась, краски поблекли и в свете свечи виднелась одна опалубка. В закрытых ставнями окнах свода шуршали крыльями голуби.

— Ты рано, — сказал Миша.

— Что-нибудь с Наташей? Почему нельзя было поговорить у тебя дома?

— Ты пришел на полчаса раньше.

— Ты тоже. Давай, рассказывай.

Миша выглядел очень странно, не причесан, одежда мятая, словно он в ней спал. Аркадий был рад, что уговорил Кервилла остаться в машине.

— Что-нибудь с Наташей? — спросил он.

— Нет, с Зоей. Ее адвокат — мой приятель, и я слышал ее заявление в суде. Разве ты не знаешь, что ваше дело слушается завтра?

— Нет, не знаю, — Аркадий не выразил удивления. Новость его не тронула.

— Все говорят о партии то же, что и ты, но не для того, чтобы повторять в суде. А ты старший следователь. А что ты говорил обо мне? — спросил Миша. — И ты говорил такие вещи обо мне, об адвокате? Она и об этом заявила. Теперь мне придется расстаться с партбилетом. Этот суд для меня конец, мне уже не подняться.

— Извини.

— Знаю, ты никогда не был настоящим членом партии. Я изо всех сил старался помочь тебе в продвижении по службе, а ты такое швырнул мне в лицо. Теперь твоя очередь помочь мне. Сюда подойдет Зоин адвокат. Ты должен отрицать, что когда-либо в моем присутствии допускал антипартийные высказывания. Может быть, в присутствии Зои, но не в моем. Или она, или я. Кому-то ты должен все-таки помочь.

— Тебе или Зое?

— Будь добр, ради старой дружбы.

— Я бы сказал, что мы не просто старые друзья, а самые близкие друзья. Ну, а на бракоразводных процессах говорят всякое, только никто не принимает это всерьез. Уже поздно.

— Сделай это ради меня.

— Хорошо, говори, как его зовут. Я ему позвоню.

— Нет, он едет сюда, мы договорились встретиться здесь.

— Разве у него нет конторы или телефона?

— Сейчас его нет на месте, он едет сюда.

— И что, будем говорить здесь, в церкви?

— В музее. Видишь ли, он не хочет огласки, как-никак разговор с мужем клиентки и все такое. Он еще делает мне любезность.

— Я не могу ждать полчаса, — Аркадий вспомнил, что в машине ждет Кервилл.

— Клянусь, он будет раньше. Я бы не просил тебя без нужды. — Миша вцепился Аркадию в рукав. — Так подождешь?

— Хорошо, немного подожду.

— Он скоро будет.

Аркадий прислонился к колонне, пока не почувствовал, что шея намокла от сочащейся сверху воды. Он прикурил от Мишиной свечи и зашагал вокруг колонн. Чем дольше он находился в церкви, тем больше можно было разглядеть. Он подумал, что старые росписи, пожалуй, лучше смотрятся в слабом свете. Многие изображенные на стене фигуры были с крыльями, хотя, по правде, он не мог отличить ангелов от архангелов. Крылья легкие, невесомые. Сами ангелы похожи на птиц, поблескивали их глаза и мечи. Алтаря не было. Надгробья выдраны с мест, на их месте ямы, похожие на разрытые могилы. Глаза и уши привыкли к обстановке. Он услышал, как пробежала вспугнутая мышь. Ему казалось, что он слышит не только, как капли ударяются о пол, но и как они отрываются от потолка. В свете свечи он заметил, что, хотя в церкви было холодно, Миша вспотел. Взгляд его остановился на синеватых очертаниях закрытой двери.

— Помнишь, — внезапно сказал Аркадий и увидел, как Миша испуганно вздрогнул, — когда мы были мальчишками, нам тогда было лет по десять, не больше, как мы однажды ходили в церковь.

— Нет, не помню.

— Мы пошли, потому что ты хотел доказать мне, что Бога нет. Церковь была действующая, и мы вошли в самый разгар службы. Кругом стояли старики, длиннобородые священники. Ты подошел к ним и заорал: «Бога нет!» Все рассердились и, думаю, немножко испугались. Я-то впрямь перепугался. Потом ты заорал: «Если Бог есть, пусть он убьет меня. И Аркашу тоже». Я страшно испугался. Но нас не убило, и я считал тебя самым храбрым человеком на свете. И мы гордо прошествовали наружу, помнишь?

— Все равно не помню, — покачал головой Миша, но Аркадий видел, что он помнит.

— Возможно, это та самая церковь.

— Нет, не та.

На одной из стен Аркадий с трудом разглядел сидящую фигуру с поднятой рукой. Ангелы, казалось, струились из нее. Ниже две обнаженные фигуры, возможно, мужчины и женщины, стоящие на чем-то похожем на двуглавого пса. Может быть, на свинье. Или это было просто пятно. В одном месте толпой стояли мученики, в другом мужчина вел осла, и всюду царила непонятная суматоха.

— Никакого адвоката не будет, — сказал Аркадий.

— Он…

— Никакого адвоката нет.

Он прикурил одну сигарету от другой. Миша задул свечу, но Аркадий его видел. Оба смотрели на дверь.

— Никогда не думал, что это будешь ты, — сказал Аркадий. — Кто угодно, только не ты.

Прошла минута. Миша не произнес ни слова.

— Эх, Миша, — вздохнул Аркадий.

Он чувствовал, как падали капли, как от них расходились круги, пересекая друг друга. Снаружи льет сильнее, подумал он. Сквозь купол проникали, пересекаясь, слабые лучи света и блекли, не достигнув противоположной стены. Миша умоляюще глядел на Аркадия. Его черные кудри смешно растрепались. По щекам текли слезы.

— Беги, — прошептал он.

— Кто здесь будет? — спросил Аркадий.

— Быстрее, они забирают голову.

— Откуда они узнали про голову?

Аркадию показалось, что он слышит шаги. Он загасил сигарету, прижался к стене и достал пистолет. Миша, слабо улыбаясь, стоял на месте. В разбитой купели купался голубь. Он стряхнул воду и, громко хлопая крыльями, взлетел между колоннами под купол.

— Ты обойдешься? — спросил Аркадий. — Я тебе позвоню.

Миша кивнул.

Аркадий двинулся вдоль стены и распахнул дверь. Заливая строительные леса, шел дружный весенний дождь. Люди закрывались газетами и пряталась под зонтиками. Кервилл нетерпеливо ожидал в машине.

— Аркаша, я часто вспоминал об этой церкви, — произнес Миша.

Но Аркадий уже бежал к машине.

Набережную залило, и им пришлось объезжать вокруг Парка Горького. Подъезжая к Институту этнологии, он увидел, как от него, включив фары, отъезжает черная «Волга». Он узнал водителя. «Спасибо, Миша», — подумал про себя Аркадий. Он проехал мимо института, развернулся на Андреевском проспекте и поехал назад вдоль парка на расстоянии квартала от «Волги».

— Что мы собираемся делать? — спросил Кервилл.

— Я преследую машину, а вы выйдете у следующего светофора.

— Черта с два.

— Вон в той черной машине сидит офицер КГБ. Он похитил голову, которая была восстановлена для меня.

— Тогда остановите его и отберите голову.

— Хочу посмотреть, куда он ее везет.

— И что тогда?

— Тогда я явлюсь с парой милиционеров и арестую их за кражу государственной собственности и создание препятствий работе прокуратуры.

— Вы же сказали, что это КГБ. Их нельзя арестовать.

— Не думаю, что это операция КГБ. КГБ, если нужно, просто забирает quot;к себе дело: они не крадут вещественных доказательств. Квартира, в которой мы были, должна оставаться опечатанной в течение года — так положено в КГБ. Если бы это было дело рук КГБ, то трупы в парке были бы «обнаружены» в тот же день. Кому уроком могут служить старые трупы? По-моему, это частная операция одного майора КГБ и его подчиненных, которые за мзду хотят кого-то прикрыть. КГБ не терпит дельцов в своих рядах. Во всяком случае, московский городской прокурор не подчиняется КГБ, а я пока что его старший следователь. Можете здесь выйти.

Они остановились у светофора на Садовом кольце через три машины от «Волги». Водитель, рябой парень, который преследовал Ирину в метро, смотрел на что-то стоящее рядом с ним наquot; переднем сиденье. Он не проверялся в зеркало заднего обзора. Такой парень не может даже представить, что его самого будут выслеживать, подумал Аркадий.

— Хочу покататься, — потянулся в машине Кервилл.

— Очень хорошо.

Светофор переключили. Аркадий с самого начала ожидал, что «Волга» свернет налево и направится к центру, где работал Приблуда. Но она повернула направо, на восток, в сторону шоссе Энтузиастов. Улицы были уже украшены лозунгами. «НИ ОДНОГО ОТСТАЮЩЕГО!» — призывал один из них. Аркадий держался в трех машинах позади «Волги».

— Почему вы так уверены, что голова у него? — спросил Кервилл.

— Пожалуй, это единственное, в чем я уверен. Хотелось бы знать, как он о ней узнал.

Чем больше они удалялись от центра, тем меньше движения на дороге, и Аркадию приходилось увеличивать интервал между обеими машинами. Остался позади завод «Серп и молот», потом Измайловский парк. Они выезжали из Москвы.

«Волга» повернула на север, на кольцевую дорогу, служащую границей города. Сплошные облака сменились шапками грозовых туч с прогалинами чистого неба. Внезапно на обочине шоссе возникли бронетранспортеры, тяжелые грузовики со смотровыми щелями, танки размером с грузовики, зарядные ящики, закрытые брезентом угловатые трейлеры. Солдаты заглядывали в головные фары.

— К первомайскому параду, — объяснил Аркадий.

Подъезжая к Дмитровскому шоссе, он сбросил скорость. Изо всех передних машин одна «Волга» пошла на спуск к шоссе. Перед тем как съехать, Аркадий выключил фары. Патрульный мотоциклист, увидев служебный номер «Москвича», махнул жезлом: «Проезжай!» «Волга» была метрах в двухстах впереди.

И шоссе, и город остались позади. По сторонам дороги, сокращая видимость, пошли леса. Местность стала более холмистой, и задние огни впереди идущей машины то исчезали, то появлялись вновь, когда дорога выравнивалась. Мимо пролетали вороны.

— Что это за место? — спросил Кервилл.

— Серебряное озеро.

— И этот парень всего лишь майор?

— Да.

— Тогда мы явно едем не к нему.

Сквозь заросли рябины по обочинам проглядывала вода. К летним дачам вели раскисшие грунтовые дороги. Они проехали деревянный мостик. Слева появилось Серебряное озеро. Оно растаяло, только посередине остался островок льда, на котором паслись дикие гуси. Дорога снова пошла между деревьями. Задние огни «Волги» служили ориентиром изгиба дороги. Мимо машины проплывали дачные участки с перевернутыми столиками и поломанными беседками. Проехали площадку для стрельбы из лука.

Аркадий выключил мотор и остановился на боковой дорожке, которая упиралась в дачку с заколоченными ставнями. Лужайка перед ней переходила в заброшенный яблоневый сад, а за ним — поросший ивами берег озера.

— Почему мы здесь встали? — спросил Кервилл.

Аркадий приложил палец к губам и тихо открыл дверцу. Кервилл последовал за ним. Совсем близко они услыхали, как хлопнула дверца другого автомобиля.

— Значит, вы знаете, где они? — спросил Кервилл.

— Теперь знаю.

Ноги утопали в набухшей от воды земле. Пересекая лужайку, он слышал раздававшиеся из-за деревьев голоса, хотя не различал слов. Он двинулся через сад, придерживая ветки, пытаясь нащупать ногами путь в оставшихся с зимы мокрой листве и мусоре.

Голоса стали громче, собеседники о чем-то договаривались. А он все передвигался от дерева к дереву. Голоса смолкли. Он замер. Голоса послышались снова, теперь ближе. Он упал на землю и пополз в сторону низкого кустарника. Метрах в тридцати он увидел угол соседней дачи, черную «Волгу», «Чайку», рябого и прокурора Москвы Андрея Ямского. Рябой держал в руках картонную коробку. Ямской был в тех же подбитых волчьим мехом сапогах и шубе, как в тот раз, когда к нему приезжал Аркадий. На голом черепе шерстяная шапка. Продолжая говорить, он натягивал кожаные перчатки. Прокурор говорил негромко, и Аркадий не мог разобрать ни слова, но в голосе слышались знакомые властные самоуверенные нотки. Ямской полуобнял своего спутника и повел по тропинке к берегу, где Аркадий в прошлый раз трубил в рожок, призывая гусей.

Аркадий, прячась за кустарником, следовал за ними. В свой первый приезд на дачу он не обратил внимания на поленницы дров, разбросанные по участку. Рябой остановился у одной из них, а Ямской направился в сарай. Аркадий вспомнил рожок, ведро рыбной муки и висевших в сарае гусей. Ямской вернулся с топором. Его спутник открыл коробку и вытащил голову Валерии Давидовой, вернее, ее идеальную, словно живую, реконструкцию, замечательное творение Андреева, и положил ее на дровяную плаху. Она лежала на боку с широко открытыми глазами, единожды казненная, в ожидании новой казни.

Ямской занес топор и расколол голову надвое. С аккуратностью деревенского умельца он снова уложил половинки на плаху и расколол их. Потом еще раз. С обстоятельностью любителя попотеть ради здоровья он продолжал крошить, пока от головы не остались мелкие осколки, затем перевернул топор и обухом размолол их в пыль, которую сгреб в коробку. Рябой пошел с коробкой на берег и высыпал пыль в воду. Ямской подобрал с земли два шарика, стеклянные глаза Валерии, и сунул в карман. Когда рябой вернулся и наложил в коробку дров, он поднял парик, и они вдвоем вернулись на дачу.

Кервилл молча следовал за Аркадием.

— Пошли, — сказал он.

Кервилл знал, кто это. Он весело улыбался, не скрывая удовольствия.

— Не забывайте, что я следил за вашей конторой, — сказал Кервилл. — Я видел прокурора раньше. Думаю, вам надо спасать шкуру.

— А куда мне бежать?

Когда они добрались до сада, из трубы дачи Ямского валил дым. Сквозь окна Аркадий видел отблески огня. Он подумал, что если подняться повыше, то можно уловить запах жженых волос.

— Скажите, кто убил Джимми, — настаивал Кервилл. — Вам теперь до него ни за что не добраться. У вас нет улик, нет опознания. Вы теперь все равно что покойник. Дайте я достану его.

Аркадий присел на ствол дерева и стал размышлять. Он закурил, прикрыв сигарету ладонями от дождя.

— Если бы убийца вашего брата жил в Нью-Йорке и вы бы убили его, сошло бы вам это с рук?

— Я полицейский, мне все сойдет. Послушайте, я же вам помогал.

— Нет, — подался вперед Аркадий, — не помогали.

— Что вы имеете в виду? Я же сказал о его ноге.

— У него была покалеченная нога и его убили — кроме этого, я ничего не знаю. А рассказали ли вы мне, каким он был? Умным или глупым, смелым или трусливым, веселым или серьезным? Как же так — рассказать так мало о своем брате?

Стоявший перед Аркадием Кервилл возвышался над деревьями — игра перспективы: маленькие деревья вокруг огромного человека. С плеч его стекала вода.

— Бросайте, Ренко, вы больше не у дел. Теперь дело у прокурора и у меня. Как его зовут?

— Вы не любили брата.

— Я бы этого не сказал.

— А что бы вы сказали?

Кервилл посмотрел на дождь, потом на Аркадия. Он вынул руки из карманов, сжал в два огромных кулака и медленно разжал, как бы успокаивая себя. Бросил взгляд на дом. Что бы он сделал, если бы дача не была так близко, подумал Аркадий.

— Я ненавидел Джимми, — ответил Кервилл. — Удивлены?

— Если бы я ненавидел брата, то не отправился бы на другой конец света. Но мне все-таки любопытно. Когда мы искали отпечатки в гараже, у вас была карточка с его отпечатками — полицейская дактилоскопическая карта. Вы что, арестовывали своего брата?

Кервилл улыбнулся. Он неохотно убрал руки в карман.

— Я подожду вас в машине, Ренко.

Он ушел, пригибаясь под деревьями, принимая во внимание его огромную фигуру, почти неслышно. Аркадий поздравил себя с тем, что лишился последнего, временного союзника.

Значит, Ямской. Теперь все сходится, сказал висельник, поднимаясь на эшафот, мысленно сострил Аркадий. Ямской, который не давал никому, кроме Аркадия Ренко, расследовать убийство в Парке Горького. Ямской, который вывел Аркадия на Осборна. Приблуда не выслеживал Пашу и Голодкина до квартиры Голодкина — у него не было времени убить их, отыскать ларец и увезти его. Чу-чин донес Ямскому, что он допрашивает Голодкина, и у Ямского было достаточно времени, чтобы утащить ларец и оставить в засаде убийц. А кто сказал Ямскому о голове Валерии? Не кто иной, как сам Аркадий Ренко. В конечном счете не Ямской, а он сам сделал открытие — до чего же он глуп и беспомощен как следователь, слепой, глухой и безмозглый. Идиот, как верно заметила Ирина.

Дверь дачи открылась, и на крыльце появились Ямской и рябой. Прокурор переоделся в обычную коричневую форму и пальто. Пока прокурор запирал дверь, рябой отряхивал с себя сажу. Огонь в печи остался гореть.

— Значит так, — Ямской сделал глубокий энергичный вдох, — вечером доложишь.

Рябой махнул на прощание рукой, сел в «Волгу» и задним ходом выехал на дорогу. За ним на «Чайке» поехал Ямской. Подминая листья и ныряя на дорогу, лимузин, казалось, вздохнул полной грудью, удовлетворенный проделанной работой.

Как только машины отъехали, Аркадий обошел вокруг дачи. Это был четырехкомнатный финский домик. Передняя и задняя двери заперты на два запора, на окнах провода — жилища избранных обитателей Серебряного озера были подключены к системе сигнализации, выведенной непосредственно на пост КГБ и патрульные машины.

Он спустился к озеру. На дровяной колоде лежала перчатка, остались следы розового пластилина и несколько волосков. Розовая пыль лежала и на земле вперемешку с гусиным пометом. Еще больше пыли разносилось ветром. Он поскреб колоду. Там поблескивали крошечные крапинки золота.

Вот, оказывается, куда привезли ларец Голодкина. Он, наверное, уже был на даче во время первого приезда Аркадия. Вот почему его спешно повели кормить диких гусей. Потом сундук раскололи в щепки на этой колоде. Интересно, сумел ли он сжечь большой сундук за один раз, подумал он.

Он оглядел вею поленницу, но не мог найти следов ларца. Развалил поленницу — в самом низу увидел забытые Ямским щепки — тоненькие полосочки дерева и позолоты.

— Поглядите, Кервилл, — услышав за спиной шаги, сказал Аркадий. — Вот он, голодкинский сундук, или то, что от него осталось.

— Так оно и есть, — ответил незнакомый голос.

Аркадий увидел рябого, уехавшего на «Волге». Он направил на Аркадия тот же, что и тогда в метро, короткоствольный ТК.

— Забыл тут перчатку, — пояснил он.

Из-за спины рябого поднялась рука и выбила пистолет. Вторая рука схватила его за горло. Кервилл, обхватив рябого за руку и шею, потащил его к ближайшему дереву, одиноко стоящему на берегу дубу, прижал за горло к стволу и стал бить. Рябой пробовал отбиваться ногами. Кулак Кервилла работал как кувалда.

— Нужно с ним поговорить, — вмешался Аркадий.

Изо рта рябого полилась яркая кровь. Глаза вылезли из орбит. Кулак Кервилла заработал еще быстрее.

— Оставьте его! — Аркадий пытался оттащить Кервилла.

Кервилл локтем сбил Аркадия наземь.

— Не надо! — схватил он за ногу Кервилла.

Кервилл двинул его ногой по все еще не зажившему ушибу на груди. Аркадий, задохнувшись, скорчился от боли. Кервилл продолжал колотить рябого о дерево. Изо рта потоком полилась пенистая кровь, ноги задергались в воздухе. Аркадий когда-то видел, как собака терзала птицу. Он не мог найти другого сравнения с нынешней расправой. Голова рябого, разбрызгивая кровь, болталась из стороны в сторону. Ноги колотились о дерево. Каждый новый удар был сильнее предыдущего, а тело под кулаком Кервилла все заметнее становилось обмякшим и безжизненным. Аркадий подумал, что Кервилл поломал противнику ребра уже в самом начале. С каждым ударом лицо рябого все больше теряло цвет.

— Вы его убили, — Аркадий поднялся на ноги и стал оттаскивать Кервилла. — Он уже мертв.

Кервилл побрел прочь. Рябой упал на колени, ткнулся в землю посеревшим лицом и повалился на бок. Кервилл тоже упал и пополз, перебирая окровавленными руками.

— Он был нам нужен, — сказал Аркадий. — Надо было его расспросить.

Кервилл стал отирать руки о камни. Аркадий взял его за воротник и безучастного, как животное, отвел к воде. Потом вернулся к дубу и обшарил одежду убитого. Он нашел дешевый бумажник с небольшой суммой денег, кошелек с мелочью, нож со стреляющим лезвием и красную книжечку сотрудника КГБ. В удостоверении стояла фамилия Иванов. Он забрал удостоверение и пистолет.

Аркадий оттащил покойника в сарай. Когда он открыл дверь, его охватило теплом и неумолчным жужжанием. Под потолком во всю стену со связанными ногами рядами висели гуси, головы подвернуты под грязные крылья. Меж перьев, жужжа, ползали мухи. Воздух пропитан запахом разложения. Он бросил в сарай мертвеца и захлопнул дверь.

По дороге в Москву дул попутный ветер.

— Сначала он собирался стать монахом, — рассказывал Кервилл. — Одним из тех парней с постными лицами, которые пускают сопли над сорванными цветами, попадают в Рим, ненавидят итальянцев и лижут задницу французским иезуитам. Это уже противно, но еще куда ни шло. Ну, стал бы проповедником среди рабочих, это обычная головная боль. Потом он стал забирать выше — захотел стать мессией. У него не было ни ума, ни силы, но он хотел быть мессией.

— А как это делается?

— Католику нельзя. А вот если ты объявишь себя восточным йогом или гуру и станешь нести чушь, питаться куриными головами и не менять порток, то у тебя появится сколько угодно учеников. Но только не католику, ни в коем случае.

— Почему?

— Если ты католик, ничего не добьешься, кроме отлучения от церкви. Так или иначе, в Америке развелось слишком много мессий. Настоящий супермаркет мессий. Вы ни черта не понимаете, о чем я толкую, не так ли?

— Правда, не понимаю.

Они доехали до выставки. Вершина обелиска тонула в сумерках.

— Россия же для мессий — неосвоенная целина, — продолжал Кервилл. — Здесь у Джимми могло что-нибудь получиться, во всяком случае, был шанс. Дома-то у него ни хрена не получилось. Ему нужно было свершить что-нибудь громкое у вас. Он написал мне из Парижа, что едет к вам. Он писал, что в следующий раз я увижу его в аэропорту имени Кеннеди. Он собирался сотворить что-нибудь в духе святого Христофора. Знаете, что это такое?

Аркадий отрицательно покачал головой.

— Это значит, что он собирался вывезти кого-нибудь из России и устроить в аэропорту пресс-конференцию. Он собирался предстать спасителем, на худой конец, стать знаменитостью среди верующих. Я знаю, как он попал сюда. Когда он вернулся из первой поездки, то рассказывал, как легко найти чешского или польского студента, похожего на него. Они поменялись бы паспортами, и Джимми вернулся бы к вам под другим именем. Он рассказывал, что таким путем церковь через Польшу в большом количестве провозит к вам Библию. Кроме русского Джимми знал польский, чешский и немецкий, так что ему было бы нетрудно. Труднее было не попасться у вас. И выбраться отсюда.

— Вы сказали, что у него ни хрена не вышло в Соединенных Штатах. А что там было?

— Он связался с еврейскими ребятами, которые доставляют беспокойство русским в Нью-Йорке. Поначалу мазали краской машины и проводили демонстрации. Потом стали посылать письма со взрывчаткой. Потом самодельные бомбы в представительстве Аэрофлота и обстрел окон советского представительства. В полицейском управлении есть отдел, который прозвали «красной бригадой», он ведет наблюдение за радикалами. Он стал следить за евреями. Говоря по правде, мы подсунули им партию капсюлей. А Джимми тем временем ездил в Джорджию и купил там для них ружья и взрывчатку. Он сделал две ездки, одну из партий он доставил в алтаре.

— А что с капсюлями?

— Они были неисправны. Я спас ему жизнь. Он должен был принять участие в изготовлении бомб. В то утро я пришел к нему домой и сказал, чтобы он никуда не ходил. Он не желал и слушать. Я швырнул его на кровать и переломил ногу о спинку кровати. Поэтому он не пошел. Евреи поставили неисправные капсюли, и бомбы взорвались. Все погибли. Вот и выходит, что я спас ему жизнь.

— И что потом?

— Что вы хотите этим сказать?

— Скажем, не подумали ли евреи, которые остались в живых, что ваш брат осведомитель?

— Конечно. Я услал его из города.

— И у него не было возможности объясниться со своими друзьями?

— Я сказал, что, если он вернется, я сверну ему шею.

На проспекте Мира они попали под ливень. На тротуарах валялись газеты.

— Расскажу об одном случае в Нью-Йорке, — Кервилл взял сигарету. — Был у нас один уличный грабитель. Угрожая ножом, он получал что требовал, а потом резал свои жертвы просто ради забавы. Мы его знали — чернокожий парень, главным образом, снимал драгоценности. Я хотел от него избавиться и подстроил ему одну штуку. Знаете, что я сделал? У меня был перстень одной из жертв, я бросил его позади этого чернокожего и тут же схватил его. Этот болван достал пистолет, выстрелил и промахнулся. А я не промахнулся. Это было в Гарлеме. Собралась толпа, кто-то схватил пистолет этого подонка и удрал. Из него сделали мученика, представили дело так, что добропорядочного гражданина убили по пути в церковь. По Сто двадцать пятой улице шествовали демонстрации. Все чернокожие священники, способные таскать ноги, сочли за должное явиться туда, а тут еще антивоенное сборище, и Джимми со своими «христианскими свидетелями» несли плакаты «Разыскивается убийца: сержант Киллвелл» («ловкий убийца»). Я выяснил, кто придумал «Киллвелла». Джимми мне не говорил, но я-то знал.

Река вздулась. Высокая темная вода несла последние льдины.

— Знаете, как еще ему нравилось меня называть, — спросил Кервилл. — Ему нравилось называть меня Исавом. «Брат мой Исав», — говорил он.

В Институт этнологии Аркадий поднялся один, чтобы рассказать Андрееву, что стало с головой. Из студии Андреева он позвонил Мише на квартиру и на службу, но безрезультатно. Потом он позвонил Лебедю, который сообщил, что нашел дом, где скрывались Костя Бородин, Валерия Давидова и Джеймс Кервилл. Женщина, которая провела Лебедя в дом, сказала, что каждый день продавала им свежих кур и рыбу. ”

Аркадий взял Кервилла с собой осмотреть дом, который оказался развалюхой, зажатой между заводскими корпусами в Люблинском районе, неподалеку от кольцевой дороги. Почти все там было знакомо Аркадию, словно раньше существовало в его воображении. Кервилл двигался молча как завороженный.

Они зашли в рабочую столовую. Кервилл взял бутылку водки и продолжил рассказ о своем брате, но говорил теперь иначе, словно о другом человеке. Он рассказывал Аркадию, как учил его кататься на коньках, водить машину, показывал, как накладывать позолоту на рамку, учил, как обходиться с монашками, как видели на бейсбольной площадке самого Роджера Мариса, как хоронили вырастившую их русскую бабушку. Одно воспоминание вызывало другое, кое-что Аркадий понимал, а что-то нет.

— Знаешь, когда я понял, что ты мужик что надо? — признался Кервилл. — Когда ты выстрелил в меня в гостинице. Ты целил мимо, но ненамного. Мог бы и убить. Тогда и тебе и мне было на все наплевать. У нас много общего.

— Теперь-то мне не всё равно, — сказал Аркадий.

В полночь он подвез Кервилла к «Метрополю». Гигант плохо держался на заплетающихся ногах.

Ирина ждала его. Она ласкала его в постели, словно говоря: «Верь мне, будь со мной, можешь доверить мне свою жизнь».

Уже засыпая, он вспомнил, что рассказал Кервилл, когда Аркадий спросил, охотились ли они с братом когда-нибудь на соболя.

— Нет, не охотились. В штате Мэн и в Канаде водятся лесные куницы, которых там называют соболем, но они большая редкость. Чтобы добыть их, буравят дыры в стволе. Если охотник законченный негодяй, он бурит в стволе отверстие глубиной сантиметров двадцать пять. Довольно глубоко. Засовывает в дыру свежее мясо. Затем вбивает под углом два гвоздя, так что их острия почти сходятся ближе к заднему концу отверстия. Куница хорошо лазает по деревьям. Почуяв запах мяса, она по стволу лезет в ловушку. Она может едва просунуть голову между гвоздями, торчащими в сторону мяса. Хватает мясо — она всегда достает до мяса — но в этот момент гвозди вонзаются в нее. Она пытается высвободить голову, но чем сильнее она вырывается, тем глубже впиваются гвозди. В конце концов она истекает кровью или отрывается голова. Теперь их осталось мало. Ловушки сделали свое дело.