"Точку поставит пуля" - читать интересную книгу автора (Словин Леонид)4.Рядом с гостиницей по-прежнему шумел небольшой восточный базар. Подъезжали и уезжали частные иномарки, водители знали друг друга или разговаривали на близких друг другу языках. Константин поставил такси чуть поодаль, наблюдал за подъездом. Амбал Уби обычно в этот час оказывался неподалеку — звонил из автомата или болтал с проститутками. Сегодня, как назло, Уби у входа не было. Были непоздние сумерки. Незнакомый частник с мрачновато-веселой физиономией заглянул в кабину: — А ну, шеф, вали отсюда по-хорошему… Константин достал из-под сиденья кастет, надел на руку. — Сейчас… Он вылез из машины. Мрачной личности хватило смекалки ретироваться — она больше не возникала. Таксист запер машину, не снимая кастета, направился к гостинице. Все последние месяцы он действовал как заведенный. В ситуации, из которой не было выхода. Лейтенант, или Афанасий, или разведчики Хабиби… Рано или поздно кто-либо из них мог решить его судьбу, посчитав, что водитель слишком много знает. Пока же все ему доверяли, и тайны эти все туже затягивали на нем все три удавки. Уби оказался в вестибюле с проститутками. Константин окликнул его: — Эй, друг! Уби тотчас оставил девушек. — Привет! Тебя, выходит, отпустили? — Ну! И тебя тоже? — Я-то при чем? Мое дело — верти баранку… Клиент платит — я еду! Они вышли на площадь. Константин еще не знал, как начнет разговор, но Уби сам помог, взглянул на часы. — Свободен? — Для тебя в любое время. Далеко? — За лепешками. — Садись. Константин в своей манере, лениво, гнал по прямой. Ехать было недалеко — в чайхану ресторана. Со всей Москвы собирались там. любители восточной снеди, терпкого чая, родного колорита. Хабиби с земляками тоже туда ездил. Там Константин и вывел Уби на оптовика. В машине Уби становился обычно разговорчивее. Таксист ему нравился. Он терпеливо выслушивал его жалобы на жизнь — ни Голубоглазый, ни Андижанец никогда этого не делали. Чемпионское, прошлое, спортивные сборы, олимпийское снаряжение отгораживали их от партнера по Белой чайхане. За неделю поездок Константин знал об Уби все. Как тот начинал рубщиком мяса на базаре в Янги-Йула, как сбил его е пути родной дядя — работник ГАИ, пославший в Ижевск, на курсы гаишников. — Зачем мне это надо было! Работать в ГАИ ему не пришлось — через три месяца был уволен по собственному желанию. В действительности за попытку изнасилования. — Как будто она не знала, за чем шла?! О чем только не болтают с таксистами, думая, что никогда больше не встретятся и их разговоры не будут иметь продолжений! В чайхане Уби знали — обслужили без очереди. Он вернулся в машину минут через пять. С полиэтиленовым пакетом, наполненным лепешками. Константин мгновенно смекнул: «Уезжает кто-то один!» Лепешек было чуть больше десятка. Собственно, только это и требовалось узнать. Билеты на поезд Уби взял заранее (купе целиком). Константин знал это непосредственно от кассира, как и номер вагона. После случившегося отъезд могли отложить, и, прежде чем начать действовать, необходимо было еще раз все проверить. На этом настоял Афанасий. Через несколько минут Константин вернул бывшего рубщика мяса к гостинице. — Счастливо… — Расплатившись, амбал крепко пожал ему руку. «По-видимому, он, Уби, и едет!» Через час Константин уже подъезжал к вокзалу. Радом на сиденье сидел Пай-Пай. — …Он едет один. Купе закуплено целиком. Значит, повезет товар… Пай-Пай спокойно курил, глядя в лобовое стекло. На площади, против вокзала, Карпухин затормозил. Из бардачка появился завернутый в целлофан сверток. — Тут половина… Вторая на этом месте, в одиннадцать. Я и повезу тебя домой на Хорошевку… — Только чтобы не ждать! — Пай-Пай открыл дверцу, обернулся. — Иначе останешься без селезенки… — Не волнуйся… Разговаривать с Пай-Паем было одно удовольствие. — Мне-то чего волноваться? Через минуту Пай-Пай был уже частичкой многоликой безглавой толпы, особью огромного людского муравейника привокзальной площади. Торопливая побежка. Озабоченные лица. Шарканье тысяч пар ног. И общая боязнь пассажиров: «Не опоздать. Не потерять билет. Не оказаться „двойником“ без места! Добежать! Вскочить! Сесть, лечь! Получить постель. Не быть отторгнутым железнодорожной администрацией…» В боязливой толпе Пай-Пай наконец почувствовал прилив энергии, необходимый для его дела — безграничную власть сильного человека над слабым. Из туннеля Пай-Пай прошел к вокзалу. Сразу заметил: «Много милиции… Кого-то провожают из большого начальства? Ищут?» Пока шел, несколько раз кожей почувствовал прилипчивые взгляды. «А пошли вы все!..» Он достал да кармана таблетки, ссыпал в ладонь. Аптека добавила ощущение легкости. Происходившее складывалось в одну и туже знакомую комбинацию. «Выше звезд, круче крутых яиц?» Он миновал сквозной вестибюль, спросил у подвернувшегося носильщика: — Где сейчас бухарские вагоны, командир? — Душанбинский состав? В отстое… — Носилыцик махнул рукой в сторону горловины станции. — Под мост. Справа. Там увидишь… На платформе было еще немало ментов в штатском. Пай-Пай смотрел спокойно — поверх глаз присматривающихся. Его не останавливали. Времени оставалось много. Пай-Пай потопал вдоль элеватора. Сотни голубей кружили вблизи вагонов, клевали просыпанное зерно. На станции было светло. Над платформами на невидимых нитях свисали каплевидные тарелки-светильники. Пай-Пай все дальше углублялся в грузовой двор, пока не угадал впереди парк отстоя поездов дальнего следования. За пакгаузами без признаков жизни чернели обезглавленные, без электровозов, составы, но до них было еще далеко. Вокруг лежала мертвая в эти вечерние, как и в ночные, часы охраняемая вохровцами зона товарно-материальных ценностей — миллионы рублей, воплощенные в ткани, мешки с сахаром, радиоприемники. Тысячи контейнеров, которые не в состоянии открыть голыми руками разве только ленивый… Массовая свалка ценностей ждала своих сталкеров. Но Пай-Пай шел за другим. Вскоре он был уже рядом с черным составом, пропахшим дождями и тлеющим углем. Москва — Бухара… В вагоне, который интересовал Пай-Пая, проводник был на месте — в служебке горел свет. Пай-Пай поднялся на подножку, постучал — в тамбуре показался проводник, симпатичный, с черными живыми глазами, в тренировочных брюках. — Чего у тебя? В парках отстоя велась обычно взаимовыгодная торговля. По преимуществу краденым. — Можно сказать, ничего… Пай-Пай достал несколько крупных купюр, протянул проводнику. — Чаек найдется? — Он уже входил в вагон. — Немного отдохну! А там решим, может, доеду с тобой до Мичуринска… Оттолкнуть сотенные, которые плыли в руки сами, проводник не смог: он был только человек! — Заходи! — Он сунул деньги в карман. — Матрас бери, подушку. Чаек есть. А там решим. Как места будут… В общем, уедешь. Не тут, так у соседей… Пай-Пай выбрал место по соседству с купе, в котором ехал Уби, забрался на верхнюю полку. Свет включать не стал. С мачты в глубь станции бил мощный прожектор. С полки был виден проезд к парку отстоя со стороны Дубининских въездных ворот и «пятачок» мертвой зоны непосредственно перед вагоном. Пай-Пай взглянул на часы: Лейтенант, должно быть, уже подтягивал свою Команду, готовился к очередному разгону… Веселье в избе продолжалось. Принесли еще самогона и браги. Омельчуку было не до праздника. — Полковник, выходит, отправил вас сюда, а сам исчез! Виталька, старший опер, объяснил обстоятельно: — Путевка у него в санаторий. С завтрашнего дня… Замнач управления сначала запретил выезд, ну а Павел Михалыч к самому! Объяснил: с вами есть договоренность: «все будет о'кей!..» Омельчук спросил глупо: — А министерская проверка? — Так заместители же остаются! Проверяйте на здоровье, товарищ подполковник! «Ах, хитрец… — Остатки хмеля у Омельчука мгновенно испарились. Он уже поднимался. — Документы в Москве! А я — в Шарье! Стираю пыль с ушей!» — Телефон тут далеко? Вызывай машину! — Зачем вызывать? — Старший опер был идеальный партнер, о таком можно было только мечтать. Готов был ехать, искать, задерживать. Снова гулять. — Машина с нами! Пал Михалыч отдал «разъездную»! До утра! Народ за столом сидел захмелевший. Любка и усач-дежурный по-прежнему не смотрели друг на друга и не разговаривали. Шумел телевизор. Омельчук и за ним Виталька выбрались из-за стола. — Куда же вы! — всполошилась хозяйка. — Сейчас рыбка свежая пожарится… — Надо, теща, — объяснил Виталька. — Работа такая! Омельчук поблагодарил хозяйку, выскочил на крыльцо. «Тишина! Звезды. Лес… Темнота такая — хоть глаза выколи! Как они живут тут?» Сзади хлопнула дверь: Виталька с шофером. — Сюда, товарищ подполковник… Телефон оказался по соседству, дозванивались дольше, чем ехали. Трубку наконец снял дежурный на вокзале. Разговаривал с ним Виталий. — Пал Михалыч на месте? Нет?! У Омельчука все оборвалось внутри. — И давно? «Все надежды теперь на самолет… Но будет ли?! Шарья — Кострома! Кострома — Москва…» Виталька все разговаривал. — И когда? Двадцать минут назад? — Старший опер обернулся, вернул Омельчуку жизнь. — Только-только уехал. Поехал домой — собираться… Поезд в двадцать два тридцать! Омельчук понял, что родился в сорочке. С его подачи Виталька заговорил с дежурным круто: — Подполковник Омелъчук сегодня уезжает. Он тут, рядом. Обстоятельства изменились. Завтра ему с утра в министерство. Значит, так… Закажи билет, чтобы с начальником вместе… — Виталька дублировал энергичный стиль московского проверяющего. — Чтобы им поговорить дорогой… И еще! Сейчас позвони начальнику. Пусть велит печатать акт проверки. Подполковник приедет к поезду — подпишет. Все! Старший опер дождался ответного: «Вас понял!», положил трубку. — Чего, товарищ подполковник? Время есть! Может, к теще вернемся? На посошок? А по дороге Любу отвезем… — Да нет! — Омельчук отказался: слишком большой был искус. Особенно Любка! — Поехали! — А акт проверки? Это же долго! Омельчук усмехнулся: — Перепечатают со старого! Двадцать минут работы… Лейтенант и Штрок — в полном облачении, вооруженные — уже были на месте, во дворе спортивного комплекса над оврагом. Черную «Волгу» со штырем антенны, с престижными моссоветовскими номерами пригонял персональный шофер одного из деятелей, тоже входивший в Команду. Было уже темно. У домов жильцы прогуливали невидимых под деревьями собак. В спортивном зале горел свет, там еще шли тренировки. — Зайдем? — предложил Штрок. После колонии ни он, ни Лейтенант так ни разу и не надели боксерские перчатки. — Как хочешь… На ринге работали юниоры. В отличие от младшей группы у юниоров не было форы. Они уже вступали в жизнь и даже на тренировочных спаррингах работали с максимальной нагрузкой. Лейтенант взглянул на часы: «Пора выезжать…» За воротами прозвучал клаксон. — Приехал… В последнюю секунду из зала выскочил тренер. — Звони своему другу! Ну, этому… — Он понизил голос. — Из сорок девятого! Просил, чтобы срочно с ним связался… — Я позвоню из автомата… Тренер был немолод. Свое первенство Союза выиграл лет двадцать назад, с того времени ни сам, ни ученики его ни разу не поднялись на пьедестал. Недовольное начальство постоянно намекало: готовить надо олимпийскую смену, а не жэковскую шпану. Тренер все знал про своих бывших учеников. — Смотри не забудь! — У него не поворачивался язык назвать его Лейтенантом. — Позвони! — Непременно. Лейтенант и Штрок прошли к припаркованной у ворот черной «Волге». Водитель персональной машины — громкоголосый, шумливый, «без царя в голове» — их зычно приветствовал. — По вашему приказанию… — На «персоналыцике» была армейская пятнистая форма с кобурой на поясе. — Вольно… — скомандовал Штрок. Лейтенант вообще не отреагировал. — Смотри: новые права! — «Персоналыцик» достал документ. — «Без права проверки!» Ни одна милиция не подойдет! — Откуда? — Шеф сделал! — Чего не бывает! «Персоналыцика» не принимали всерьез. Деятель, которого он обслуживал, смотрел сквозь пальцы на то, что его шофер после работы не сразу ставит машину. Главное же состояло в том, что «персональщик» числился на учете в районном психоневродиспансере и справку о своей психической и неврологической полноценности попросту купил. То, что он до сих пор никого не угрохал, не загремел в тюрьму или Казанскую психиатрическую, объяснялось чистым везением. — У телефонов-автоматов остановишь… — Лейтенант был хмур. — Есть, товарищ начальник! Лейтенант и Штрок разместились в машине. Кабана на этот раз не было — он ехал с Константином-таксистом и Хабиби в качестве быка. После спектакля с покупателями Штрок должен был пересесть в такси к Хабиби, а Кабан в наручниках в роли задержанного при попытке к бегству уголовника переходил в машину Лейтенанта. «Персональщик» повел свою «Волгу» аккуратно, применительно к рельефу здешних мест. Было поздно. Несмотря на темноту, еще гуляли дети, выбегали на дорогу. Зловонные контейнеры лежали прямо на мостовой. Взрытый однажды зимой с корыстной поспешностью асфальт дыбился еще с прошлого года. «Чистый Гарлем!..» У булочной, рядом с телефоном-автоматом, «персональщик» притормозил. Лейтенант вышел, набрал номер. Разыскник 49-го оказался на месте. Он сразу узнал звонившего. Начали как бы с шуточного: — Все наезжаешь? — А что делать бандиту! «И в самом деле!..» От цеховиков и теневой экономики кормилось начальство, от мелочевников — спекулянтов цветами, от катал-наперстников — постовые милиционеры. Юмор иссяк уже на второй реплике — все представлялось слишком серьезным. — Тут тобой интересуются! — Кто же? — Железнодорожная милиция! Ей нужен Пай-Пай… «Так и есть!..» — подумал Лейтенант. — Первый раз слышу… — Смотри! Можешь проиграть! — На меня есть заявления? — Нет. — Тогда это ее проблемы! — С тобой могут разобраться! Контора не хочет крови! Начальник розыска сказал, чтобы я предупредил тебя! «Урван» — удлиненный шведский «рафик» замер как вкопанный. Трое — сидевшие на переднем сиденье — нагнулись. Водила — толстый огромный вьетнамец, хлопнул дверцей, буром попер на мента. — Доебаться больше не до кого, инспектор?! Игумнов стоял на трассе один. К ночи жара не спала. Разделенные узкой полосой, в шесть рядов, с аэродромным ревом, обдирая горячий гудрон, слепя фарами, рядом двигался стремительный автотранспортный поток. Бакланов должен был вот-вот появиться с Цукановым и кем-то из оперев — доставить их с Бутовского поста ГАИ. На Игумнове были его, Бакланова, фуражка и куртка, он козырнул небрежно. — Документы, пожалуйста… — Никто бутылку не ставит?! А, старшой? Разбирались без свидетелей. В районе Битцевского лесопарка скоростняк пересекал клубничные поля. Тут и днем было безлюдно. — С меня ты все равно не поимеешь, старшой! Запомни! — Вьетнамец готов был вмазать мента в асфальт. Из «Урвана» показались еще двое — обманчиво щуплые, неслышные, в мягких кроссовках. Встали по обе стороны, у капота. — …А полезешь — и ты уже бедный! Прямо сейчас! Бакланова что-то задерживало. Низко над лесом показались огни. Очередной лайнер взлетел с Домодедова и направлялся на юг, равномерно мигая мощным световым оперением. Шум самолета был едва слышен за гулом трассы. Над пустынным теперь клубничным полем вдали сторожа пускали ракеты. Автопоток не поредел. Игумнов знал воскресный ночной расклад: «В машинах, главным образом, парочки… Почти все поддаты… Едут из загорода. Одна рука — на руле, другая — на спутнице. Никто не поможет!» — Документы! — Или не с той ноги встал?! А, старшой?! До того как Игумнов тормознул, серебристый «Урван» шел по своей полосе без превышения скорости, не создавая аварийной обстановки ни для встречного, ни для бокового транспорта. Инспектор дернул ее вроде без видимых причин. По собственному капризу. Вьетнамец уже впрямую лечил Игумнова: — …Тут недавно одного настырного… Да ты слышал наверняка!.. Двое у машины все еще стояли, не шевелясь, безмолвные, как тени. — Потом по частям еле собрали… В разборке с глазу на глаз, ночью, на шоссе, нередко терялись границы дозволенного, слова шли до последней — крайней и опасной черты. — А что стало с теми двумя, которые его развалили? В курсе? Игумнов поискал в карманах: Бакланов всегда держал там про запас пару-тройку жевательных пластин. Следовало почаще вбивать это в буйные головы. Убийство мента не сходит с рук его убийцам — только сообща контора защищает свои жизни. Так было в любой стране. «Право, основанное на обычае!» Он договорил: — Когда завтра мои товарищи будут тебя задерживать… как думаешь, какой выстрел будет в тебя, какой вверх? Второй? Первый? Кто докажет… — Твое счастье, что я трезв, мент! Игумнов оставил карманы баклановской куртки: жвачки в ней не было. — И твое счастье тоже. Между прочим! Вьетнамец достал документы. — Вот! Права, доверенность… Двое у капота оставались неподвижны. Игумнов раскрыл паспорт. «Нгуен Куанг»… — имя говорило о многом — по кличке Свинья. Нгуен не раз упоминался в ориентировках как один из наиболее дерзких в группировке. Кличку он получил у себя в Хошимине, где когда-то работал в мясной лавке. — Все равно — ничего мне не сделаешь! — Нгуен-Свинья понемногу уступал. — В чем мое нарушение, мент? — Да я тебе сотню найду… — Игумнов изъяснялся в обычной крутой манере инспектора-линейщика. — Аптека есть? — Нет. — А приобрести? Не судьба? — Они поменялись ролями. — Знак временной остановки! — Этот есть! В кузове… У капота негромко свистнули — предупреждали! От Москвы, разбрасывая круги тревожного огня над кабиной, шла патрульная машина. — Ладно! Твоя взяла! — Нгуен-Свинья достал пачку денег. — Вот и ящик коньяка приплыл… Держи, старшой! Мы поехали! Он потянулся за паспортом, но Игумнов убрал руку. Цель его была как раз — не допустить «Урван» с боевиками Афанасия в Москву. «Предупредить скорую на расправу воровскую разборку! Мы еще пока не могильщики!» — Показывай кузов! Патрульная уже разворачивалась прямо на разделе. Транспорт двигался сплошняком, но Бакланову уже уступали позиции. Оперативный уполномоченный — вчерашний курсант, приехавший с инспектором, бегом пересек автостраду; пузатый зам Игумнова застрял на разделительной полосе. Нгуен-Свинья обернулся, что-то крикнул своим спутникам — похожий на подростка вьетнамец выдернул руку из куртки, в потоке машин что-то негромко брякнуло о гудрон — нож! — Руки на капот! Быстро! — Игумнов выхватил «Макаров». Свинья не умел легко поворачиваться, Игумнов помог — толкнул к машине, одновременно провел ладонью вокруг талии и в промежности. Свинья был без оружия. Похожие на подростков вьетнамцы впереди подняли руки, потом, подумав, оперлись о капот «Урвана». — Ноги шире! — Оперуполномоченный ногой оттащил кроссовку вьетнамца на нужное расстояние. Теперь уже подошла и патрульная. Бакланов успешно преодолел сложный фарватер. — Вот и я. У обоих вьетнамцев ничего не нашлось, кроме денег. Валюту, видимо, они благополучно выбросили еще раньше. Нгуен-Свинья наконец открыл кузов — дверца была не сзади, а сбоку, рядом с дверцей водителя, Нгуен попросту откатил ее в сторону. — Свет… — Освещение барахлит, старшой… — А ты говорил: «Исправный транспорт…» Бакланов посветил фонариком: запаска, ящик излюбленного вьетнамцами «метиза» — то ли дуршлаги, то ли кастрюли… — Дай мне фонарик… Игумнов поднялся в кузов. Изнутри послышался стук. Что-то металлическое загремело о днище. Минуты через три показался Игумнов. — Вот… — В руке он держал пистолет. — «Беретта», вторая модель. — Везет тебе… — заметил Нгуен. — Другие за него отдали пятьсот зеленых. А к тебе даром пришел… Было ясно, что привязать Свинье пистолет не удастся: нет ни свидетелей, ни понятых. — Считай, что военный трофей! «Урван» припарковали у поста ГАИ — требовалось разобраться с вьетнамцами. «Нгуен-Свинья, может оказаться, знает Пай-Пая…» Проверить это самому Игумнову не пришлось — улучив момент, Цуканов шепнул: — Качан пьяный подзалетел в тридцать шестое. Он и младший инспектор сидели в «Цветах Галиции»… Ну и результат! — Откуда известно? — Карпец позвонил! Ему удалось слинять… Надо было ехать. Из аэропорта Домодедово Андижанец, Голубоглазый и прилетевшие боевики Белой чайханы перебазировались к Рэмбо, в контору, созданную бывшими ментами и их смежниками. — Есть новости, — коротко по телефону сообщил Рэмбо. Добрались быстро. Еще несколько минут говорили о пустяках. Притирались. Братья-чемпионы скинули свои смешные картузы и сидели розовощекие, упитанные, в одинаковых сорочках с выложенными поверх импортными подтяжками. Рэмбо — улыбающийся, хитрый, элегантный русский мишка двухметрового роста, острый на язык, шумный — выставил к пепси коньяк, как в первый раз, когда Андижанец и Фарук к ним приехали. Сам он и его похожий на худенького тихого подростка сорокалетний зам наливали себе только пепси. — Мы свое выпили! Братья Баранниковы попивали водичку, в разговоре не участвовали. Фарук тоже помалкивал. Роль тамады взял на себя хозяин. Однако и он старался говорить не о том, что всех беспокоило. Потом резко перешли к делу. — Таксист, которого вы дали, обслуживает Хабиби. Паспортных данных на Хабиби нет: он проживает в доме для иностранцев… Мы вышли на него через ресторан «Узбекистан». — Так. — Невысокий, легкий. В «сафари» с погончиками. Полное сходство с тем, который привез платки… Приехавшие внимательно слушали. — Карпухин приехал в таксопарк часа два назад. Мы сразу взяли его под наблюдение… Похожий на подростка заместитель Рэмбо качнулся в кресле. Это был явно представитель «семерки» — седьмого управления КГБ, занимавшегося наружным наблюдением. Слежкой. Бывшие сыскари, комитетчики, грушники занимались своей прежней профессиональной работой, но теперь уже на клиента, на его средства. «Частное сыскное агентство… — подумал Голубоглазый. — Но только подпольное!» — Тут для вас небольшой сюрприз. Карпухин встречался с вашим помощником. — С Уби?! — Отвозил его в ресторан за лепешками. Мы не смогли прослушать их разговор. — Уби, к счастью, узнал о наших планах в последнюю минуту… Он сейчас в машине. Выводы делайте сами… — А что насчет Хабиби? — Не много, — Рэмбо кивнул. — С этим заказом большая головная боль. Дом непростой. Но кое-что удалось. Мы записали разговор… Из коридора приоткрылась дверь, кто-то передал компакт-кассету. Рэмбо вставил в диктофон, нажал на клавишу. — К сожалению, не все понятно. Разговор не по-русски… Говорили по-арабски. Фарук и Андижанец знали его на бытовом уровне: «пришел-ушел», «взлет-посадка»… Там, где они жили, обитало немало потомков бывших завоевателей Центральной Азии. Разговаривали женщины. Андижанец коротко прокомментировал: — Домохозяйки. Не знают, чем кормить мужей… «Питу он больше не хочет. Говорит: „С души воротит…“ Шаурма тут не та». — «Съезди на шук мерказит — Центральный рынок…» Вторая обещает: «Я за тобой заеду!» Женщины положили трубки обе разом. И тотчас раздался короткий звонок. — Салам… Дальше разговор шел на русском. Звонивший, без сомнения, был российским жителем. Москвичом. — У нас товар готов. Грузчики будут на месте… Рэмбо и его помощник улыбнулись. «Товар, грузчики…» Термины перекочевали из официальной терминологии силовых министерств к нелегалам. Все менялось, зависело от того, кто пользовался терминами. «Грузчик» могло означать и группу захвата милиции, и боевика, и быка… Товару отводилось еще более широкое поле обозначений… Решать надо было в зависимости от расшифровки. Следующая фраза была определенной, ее, по-видимому, произнес оптовик: «В двадцать один сорок…» Хабиби договаривался с теми, кто играл при разгоне роль быков. Рэмбо выключил диктофон. Фарук взглянул на братьев Баранниковых. Все зависело от инструкций, какие им даны были в Белой чайхане. Обычно спортсмены не участвовали в разборках. Этим занимались бандиты. Их было вокруг предостаточно. Авторитеты решали, кто прав по жизни, они словно разводили зашитые до времени железнодорожные стрелки, чтобы возобновить движение. И дело спортсменов-телохранителей было этому способствовать. Счетчики на оплату бандитских услуг включали другие, они же и решали с наказанием стороны, признанной виновной. Подпольные структуры создали для страны свою процедуру нелегального гражданско-уголовного судопроизводства. На этот раз было иначе. Двое эти — бывшие чемпионы, известные в мировом спорте, — прибыли сами. С неведомым предписанием Чапана. Кроме Голубоглазого и Андижанца, их встречала машина с московскими номерами человека Белой чайханы, которая и доставила Баранниковых в Теплый Стан. «Хорошо, если дело ограничится возвращением платков и штрафом…» — подумал Фарук. Старший Баранников спросил: — В каком положении все на эту минуту? — Наши люди смотрят за Хабиби. Его сопроводили к клубу на Тульской, там он встречался с приезжими. Видимо, покупателями. Этих людей мы тоже взяли под наблюдение. Сейчас Хабиби у себя… — А таксист? — После того как он привез Уби, мы оставили его без наблюдения — будем принимать у дома Хабиби, у Белорусского. Как только он появится, мы выедем. Для контроля у нас еще группа, которая сопровождает сегодняшних покупателей платков… Андижанец обернулся: — К гостинице они приезжали наверняка из-за меня! Проверяют: уехал ли! Братья не дали втянуть себя в разговор. Рэмбо выразительно взглянул на помощника — представитель «семерки» поднялся. Внесли чай. Снова звонил телефон. Кто-то прошел по коридору — тяжелый, в ботинках, поскрипывавших в ходу. Мелькнула пятнистая форма афганца. — Где вы нам их передадите? — спросил напрямую старший Баранников. — И как? — Вы поедете со мной? — У нас, — он кивнул на брата, — своя машина. — Я полагаю, вы разберетесь без нас. Мы только даем вам возможность для встречи… — Вы и не нужны будете… Я хочу только напомнить им о покупателях! — Ваш человек с ними увидится — как я обещал. — О'кей! Из коридора передали еще пепси. Баранниковы — оба полутяжи — быстро потели, на груди и под мышками по ткани расползлись обширные влажные пятна. — Мы — народ законопослушный… — Рэмбо произнес это внятно, видимо, включен был специальный диктофон. — Ниже черты городской канализации не опустимся. Кому нужны бандиты, тот пришел не по адресу… — Рэмбо был достаточно однозначен. Он больше не походил на добродушного беспечного мишку. — Лет через пять надеюсь пригласить вас в наш офис официально. Люди говорят: в правительстве есть проект о частных детективных бюро… — Может, встретимся и раньше… — Баранниковы засмеялись. — Всегда рад… — Да, надо же рассчитаться!.. — Баранников внес гонорар. Рэмбо пересчитал баксы, спрятал в сейф. Он больше не садился. Из второй комнаты все чаще слышались короткие звонки. Звонили из машин, осуществлявших наблюдение. Для Рэмбо передавали в дверь короткие записки. Помощник, с которым должны были ехать Голубоглазый и Андижанец, молчал. Никто не слышал его голоса, он словно спал, не закрывая глаз. «Белое восковое лицо библейской старухи… — подумал Голубоглазый. — Как он собирается нам помочь?» Звонок, которого ждали, наконец раздался. — Понял! — Рэмбо положил трубку. — Покупатели выехали к Даниловскому кладбищу. Мы сейчас едем туда! Гости — самостоятельно. — Он взглянул на Андижанца и Фарука. — А вы — с моим заместителем… Гнали вдоль осевой. С превышением скорости. Бывшие кагэбэшники светом оповещали гаишников впереди о приближении службы седьмого управления. Проносились как вихрь — ностальгия по службе разведки! Похожий на подростка заместитель Рэмбо на ходу переговаривался по рации с другими машинами. Андижанец и Фарук на заднем сиденье ехали молча, только Уби рядом с водителем не умолкал — не мог прийти в себя: — Мне бы посмотреть им в глаза! А Хабиби! Мусульманин! Хуже собаки! Обманщик! Такой грех! А ведь умирать будем!.. В мозгу у него проворачивались схемы захвата скрывающегося от преследования автотранспорта, которые он изучал на курсах ГАИ в Ижевске. — Сволочь! Ну, ничего! Главное — приблизиться! Тогда можно стрелять по колесам… — На этот раз он был явно не с пустыми руками. — Я свои деньги не в арыке нашел! Я за них горбатил! Я свободой рискую! Семьей! Время от времени Голубоглазый смотрел в стекло позади. За ними держалась «шестерка» с известным, может, только Чапану водителем — в ней были братья Баранниковы. Андижанцу показалось — он узнал широкую улицу, по которой они гнали вчера на такси, после разгона. — Тут мы оторвались вчера… Представитель «семерки» за рулем не ответил. — Второй!.. — окликнули по рации. — Объект на месте… — Рация работала четко. — Считают… — Товар? — Да. Товар. — Вас понял. Притормозил в переулке, недалеко от моста через Москву-реку. Выключил зажигание. «Жигуль» с Баранниковыми остановился поодаль. — Много сейчас ваших машин поблизости? — спросил Андижанец. — Кроме нас — пять… Снова стало тихо. Думая, что за ним не наблюдают, помощник Рэмбо по наружному наблюдению закрыл глаза. «С вытянутым носом суровое лицо библейской старухи…» — снова подумал Андижанец. Неожиданно заработала рация… — Первый! — раздалось в микрофоне. Что-то началось — все это сразу почувствовали. — Слышу! — Это был Рэмбо. Его машина тоже стояла где-то поблизости. — Показалась «Волга»! Черная… Идет с моста! — Номер! — заорал Рэмбо. — Быстро! — МК 04-12! Моссоветовская… — Понял! — Сволочи!.. — Уби полез во внутренний карман, там лежал пистолет. — Бандиты! Быстро потянулись короткие секунды. И вслед голос старшего: — Все! Погнали! По местам! Черную «Волгу» вели, зажатую намертво, профессионалы, привыкшие работать против кадровых разведчиков высокого класса, мастеров своего дела. Сидевшие в черной «Волге» Лейтенант, Кабан и «персональщик» — участники вульгарного разгона — не допускали и мысли о квалифицированном тайном сопровождении. Все шло по принятой ими известной схеме. Позади в общем потоке автотранспорта двигалось такси с обманутыми покупателями, прибывшими на этот раз из Молдавии. Было легко догадаться, что мысль их работает в одном направлении — незаметно выбраться из потока. Слинять. Не попасть на Петровку, 38. В том же потоке вместе с Константином гнали Хабиби и пересевший к ним под видом мента Штрок. Их миссия была закончена, только Карпухину-таксисту еще предстояли дела. — А в их машине вы разговоры не подслушиваете? — спросил Андижанец у бывшего комитетчика за рулем. — Первое время слушали… — Помощник Рэмбо не спускал глаз с дороги, легко лавировал — чувствовалось: он, как рыба в воде, рядом с двигавшимся вплотную с обеих сторон автотранспортом. — Потом перестали. Они не разговаривают в машинах. Они все эти приколы знают. — Вообще не разговаривают? — Только «да», «нет». — Гоним по Тульской… — донеслось из рации. — Покупатели еще тут? — Едут! Машина с продавцом притормаживает… дает им возможность линять… За покупателями тоже идет наша машина, — не оборачиваясь, объяснил водитель. — Сволочи! — Уби никак не мог простить обман. Особенно со стороны продавца. — И это — мусульманин! Брат! — Куда они сейчас? — помощник Рэмбо справился по рации. — К центру, к центру… Готовься! Бывшие менты и комитетчики, пробовавшие себя в качестве частных детективов, начали операцию в соответствии с рекомендациями воспитавших их спецслужб. — Внимание! — прошла команда. — Пакуем! Черную «Волгу» прижали на Мытной, в районе заводского стадиона «Красный пролетарий» — место там было глухое — на глазах нескольких редких одиночных прохожих. Глава будущего частно-детективного агентства на «жигуле» с бывшим ментом, капитаном милиции, за рулем все круче забирали вправо, прижимая «персональщика» к бордюру. Прохожих тут не было, вдалеке какая-то женщина мочилась в темноте. Она сразу исчезла. Дальше все произошло быстро и предсказуемо. Находившиеся в черной «Волге» не успели ничего сообразить. Они забирали вправо, а сзади уже сигналили. В ту же секунду шедшая сбоку и чуть впереди машина резко повернула, подставив колесо под удар. Водитель черной «Волги» счел за благо тормозить. Шедшая сзади машина приперла его бампером и в ту же секунду третья — «жигуль-шестерка» с братьями Баранниковыми, круто вильнув, преградила путь. Все было четко. До тех пор, пока у шофера в «Волге» не мелькнул «детектив спешиэл» — модель «кольта», приобретенная «персональщиком» по случаю. Он давно ждал случая пустить ее в ход. Лейтенант успел схватить его за руку: пуля ушла в сторону. Сразу же грянули ответные выстрелы. Оставленный без внимания, Уби поверх опущенного стекла несколько раз выстрелил из пистолета по колесам. — Все! Закончили! — крикнул Рэмбо по рации. Он не желал быть втянутым в противоправный конфликт группировок. — Снимаемся! Уходим! — Черт! — Уби никак не мог вспороть баллон черной «Волги». Рэмбо уже отворачивал. — Уходим!.. В оцеплении образовалась брешь. — Быстрее! Погнали! — В прошлом законопослушный мент, Рэмбо был уже метрах в пятидесяти. Водитель «Волги» спешил воспользоваться ситуацией. Уби стрелял и все никак не мог попасть. — Больно вы все менты осторожны! — Бледная маска бывшего кагэбэшника за рулем на мгновение пала, в глазах впервые за вечер рассыпались насмешливые огоньки. В эту минуту комитетчик был красив и молод: он жил! В ладони мелькнул маленький пистолет. — Пусти! — Он оттолкнул Уби. Придерживая руль, перегнулся через сиденье, с ходу легко, как в тире, вбил первую же пулю в ближайшее колесо. Баллон лопнул с оглушительной силой. — Все что мог! Чао! Бывший представитель «семерки» отлетел. Выскочившие из машины Фарук, Андижанец, Уби мгновенно рассредоточились. Ехавшие впереди Баранниковы тоже разом один за другим попрыгали на тротуар. Из черной «Волги» бросились между домами. Сбоку темнел проход к складскому зданию, мусоросборники. Уби, амбал, обогнал других преследователей, бежал первым. — Стой, сволочь! — Он на ходу сменил обойму «ПМ». — Наши деньги!.. — Держи! — Водитель персональной «Волги», не глядя, выстрелил. Не попал. За Уби во двор вбежали остальные. Двор был тупиковый, дорогу убегавшим перекрыл кирпичный забор какого-то склада с проволокой наверху. Затрещали выстрелы. Бежать было некуда. Бежавший с кейсом — высокий — тоже выстрелил на бегу, не совместив мушку с прорезью и целью, и в ту же секунду словно сбился с ноги. Было ощущение — будто зацепился за что-то, натянутое на уровне щиколотки над землей. Он грохнулся на выщербленный асфальт в углу двора рядом с кейсом; пистолет, вырвавшись из руки, еще пролетел вперед несколько метров, к куче мусора. Кто-то страшно заорал впереди — в дальнем углу двора. Пуля попала ему в шею, вышла изо рта. Никто не заметил, как упал тот, кто бежал последним. Он лежал посреди двора — куча тряпья, кукла, набитая опилками. Преследователи остановились. Тишина! Только эхо от стен!.. Один из Баранниковых схватил валявшийся на асфальте кейс, быстро заглянул внутрь: — Здесь! — Оружие не поднимать! — крикнул его брат. — Пусть менты видят: они стреляли! — Быстрее! Все были уже у машин. Водитель «шестерки», с которым приезжали Баранниковы, так и не выходил — все время оставался за рулем. — Теперь к Хабиби… Быстрее! Константин притормозил метрах в пятидесяти от арки. Хабиби любил пройти пешком последние метры до подъезда. Оба ничего не знали о судьбе ехавших в первой машине. Городской шум к этому времени обычно стихал, район был не слишком загазован. Дежурный милиционер следил, чтобы все было спокойно. — Завтра как всегда? — Константин перегнулся, открыл дверцу. Они были вдвоем. Штрок, ехавший в качестве мента, подсаженного к ним конторой, вышел раньше, еще в начале Тульской улицы. Хабиби кивнул. — Как обычно. Свою долю Константин получал на следующий день, когда вез Хабиби на службу, а сам Хабиби — еще с вечера: деньги около одиннадцати привозил сюда, к арке, Лейтенант — по окончании операции и дележа содержимого кейса. — Спокойной ночи… Константину предстояло отвезти коробки с платками и рвануть на Павелецкий вокзал к Пай-Паю. Таксист с ходу развернул машину. Верной рукой, профессионально. Это было как точный, мастерский рисунок углем. — Шеф! Минутку! — Здоровяк в клетчатой клоунской кепке поднял зажатую двумя пальцами сотенную купюру. — Тут, рядом! — Если по пути! — Константин уже тормозил. — Два квартала, шеф! К Лесной!.. Было действительно по дороге. Константин утопил кнопку, державшую запор замка. Здоровяк протянул сотню, просунулся на сиденье, крикнул кому-то сзади: — Быстрее! Опаздываем! От угла подбежал второй здоровяк — с кейсом, в такой же смешной кепке. Его двойник, сидевший с Константином, уже открывал ему дверцу. — Давай! Константин почувствовал, что совершил глупость. Вслед за здоровяком в машину вскочили еще двое. «Жадность фраера сгубила…» Хабиби тоже его предупреждал: «Слепой теряет палку только раз в жизни!» Таксист поднял глаза к зеркалу заднего вида и отшатнулся — со второго сиденья на него смотрел Уби. У виска торчало дуло пистолета. — Платки с тобой? — спросил сидевший рядом. — В багажнике? — Там. — Подай за угол! Теперь назад! Константин оглянулся. У угла темнел «жигуль-шестерка». Здоровяк, сидевший рядом, протянул руку: — Ключи от багажника! Быстро! — Сволочь! — Уби сзади врезал таксисту рукояткой пистолета по шее. — Смотри в пол! В багажнике уже шуровали. «Жигуль-шестерка» подвинулся вплотную. Тут же подъехала еще машина. Константин, несмотря ни на что, не паниковал: нападавшие не были уголовниками. «Обойдется…» Хлопнула крышка багажника. Кто-то спросил: — Может, передумаешь? — Я уезжаю… — Константин по голосу узнал Уби. — Еду. И забираю половину… — Билеты у тебя? — Целое купе! «С чем и поздравляю!..» Константин уже знал судьбу рубщика мяса. Позади с минуту-другую еще посовещались. Послышался шум отъехавшей машины. Сидевший рядом здоровяк достал сигарету, прикурил. Константин понял: «Пронесло!» Он поднял голову. — Может, ключи отдадите? Незнакомый мужик-азиат, стоявший у дверцы, кивнул: — Отдадим, безусловно! Но не кажется ли тебе — сначала надо решить с людьми, которых вы сегодня кинули? Они сейчас сюда подъедут… Им тоже нужно вернуть товар! Или деньги! На станции, в парке отстоя поездов, было тихо. Пай-Пай сидел в купе у окна, терпеливо ждал. Вор любил это состояние и ценил его в себе и в других ворах. Оно давалось далеко не каждому — углубленное терпеливое выслеживание. Свет в купе не горел. От разговоров с проводником Пай-Пай с ходу уклонился. Только ждал! В окно виден был неохватный грузовой двор. Огромная мертвая зона материальных ценностей, национального богатства, за которое никто, в сущности, не отвечал. Ни во-ровцев, ни сталкеров Пай-Пай не заметил. Застывшая картинка. Контейнеры, неподвижный луч прожектора, многотонные грузы-тяжеловесы. На крышах вытянувшихся вдоль путей пакгаузов торчали противопожарные приспособления — кирпичные щиты-брандмауэры. Пай-Пай ни на секунду не ослаблял внимания. Люди Белой чайханы появились у вагона внезапно. Мелькнул, разворачиваясь, «жигуль-шестерка», из него выскочило сразу несколько человек — русские, два азиата и среди них амбал Уби. «Узбекская мафия!» Уби застучал в вагон к проводнику, потом быстро прокричал что-то по-своему. Проводник громыхнул дверью, подножку открывать не стал. Приехавшие в «шестерке», кроме Уби, входить в вагон не собирались, быстро перекидали в тамбур коробки, находившиеся у них в багажнике. Минуты через четыре «жигуль» укатил, оставив в тамбуре Уби и его груз. Пай-Пай показался в купе. — Помочь? Не ожидая ответа, вор прошел в тамбур. Коробок было немного. Вдвоем — проводник больше не выходил — они перетащили груз в купе, в середину вагона, заложили коробки в рундуки под нижние полки. Еще несколько коробок пришлось бросить наверх, в ящик над коридором. — Все… Они наконец разглядели один другого. Уби выглядел жизнелюбом, это заметно было по его жирным тяжелым губам, брюшку. Пай-Пай рядом с ним казался аскетом. — Жаль, что с нами проводник, а не проводница… — амбал причмокнул губами. — Люблю ездить, чтобы баба… — Это да… «А еще говорят: человек чувствует свой смертный час… — в который раз разочарованно подумал Пай-Пай. — Сейчас-то с ним все уже ясно! Овцы и те чуют — плачут, когда хозяин приходит, чтобы вести на убой!» Нож с резинкой был у него на поясе. Пай-Пай положил руку на рукоять, потянул — нож легко подался. Уби оставалось жить не больше минуты. Пай-Пай дурковато улыбнулся, мотнул головой на коробки: — Ну что — теперь покой? До конца жизни? — Ты что! — Амбал был уверен в том, что впереди у него масса дел, которые не переделать и за жизнь, куча забот, выяснений отношений, импортных платков, валюты, а главное, баб. — Ты что, чудак?! Это только начало. — Считаешь? Уби поднял голову к верхней полке — проводник застелил постели заранее. — Конечно… В следующую секунду Уби не стало — нож Пай-Пая почти одновременно коснулся обеих его сонных артерий. «Все!..» Пай-Пай закрыл за собой купе, выскользнул в тамбур, открыл дверь. Прямо напротив, в пустоте грузового двора, неожиданно показались два вохровца. Первые за этот вечер. Рядом бежала собака. Пай-Пай переждал их, спрыгнул на путь. Было самое время: примерно через час состав должны были подать на посадку. Вохровцы не оглядывались: охрана и преступники были словно на разных орбитах. «Пора…» На выездных воротах на проходившего не обратили внимания — тонким ручейком протекала тут за день большая людская река: шли с электричек, с контейнерной площадки, с заводов, расположенных по другую сторону линии. Убийца вышел на Дубининскую улицу. Впереди был район промышленных предприятий — пропыленный, пустынный даже в дневное время, придаток промышленной зоны, прилегавший к подъездным путям. Сзади, от Спасо-Данилова монастыря, показался трамвай — ярко освещенный порожний вагончик. Он довез Пай-Пая до привокзальной площади. Людей вокруг было уже меньше, но все равно много. Пай-Пай подошел к месту, где должен был ждать таксист, взглянул на часы. «Успел…» Костя должен был появиться через несколько минут, привезти оставшиеся деньги. Гонорар был отработан… Оставив Цуканова на посту ГАИ разбираться с вьетнамцами, Игумнов погнал освобождать Качана. В тридцать шестом, несмотря на поздний час, по обыкновению шумело пьяное братство. Помощник дежурного не успевал оформлять доставленных. Только из «Цветов Галиции» пьяных понатащили не меньше десятка. Старший опер выглядел одним из наиболее отпетых — коротко остриженный, в очках, с оторванным рукавом. Качана успели обыскать, быстро обнаружили служебное удостоверение, которое перед началом пьянки он, как и младший инспектор, припрятал в нашитый под курткой тайный карман. Теперь Качан сидел отдельно, гадал, кто за ним приедет: начальник розыска или кто-то из руководства — инспекция по личному составу, а может, и помощник дежурного по управлению. «Тогда это уже серьезно… Напился! Не смог убежать! Позволил доставить себя в городскую милицию!» Вся надежда была на младшего инспектора — отсутствие Карпеца внушало надежду. «Хорошо, если бы нашел Игумнова…» Объяснение с женой по поводу разорванного пиджака — была особая статья! Качан уже потерял было надежду, как в дверях показался начальник розыска. Вслед юркнул в дежурку Карпец. Качан ободрился. Игумнов кивнул дежурному. — Ответственный у себя? Зам по розыску тридцать шестого, которому он звонил по дороге, ждал их. — Как доложить? — С железки приехали… Зам по розыску — худощавый, с распадающимися на две стороны короткими волосами — был старожилом отделения. Сразу излил душу: — В этом ресторане я, можно сказать, вырос. По молодости, бывало, пьяный спал у мэтра в кабинете… А как они выручали! Бывало: «Коля, иди! Там, внизу, тебя проверяющий ищет!» Выйдешь через черный ход и уже с улицы входишь! Ну и я стоял за них… И перед хулиганами, и перед начальством… Ночью — такси найду, официанток отправлю… И чтобы меня выставить посмешищем? За чаевые? Такого быть не могло! Пришли к общему выводу: — Общество развратили! Начальству ничего не нужно, кроме карьеры. Балом правят цеховики, дельцы!.. Музыканты, мэтр смотрит им в рот! За зеленые горло порвут. Об официантах не говорю… В целом прогноз для милиции тоже получался неблагоприятный: — Говорят о новых структурах! Подразделения по американскому образцу. Спецтехника. Связь. «Мерседесы»… Гвардия… Ну и потерпевшие посолиднее… Новая номенклатура! Задача — раскрывать только преступления, вызывающие широкий общественный резонанс! К тому и шло. «А мы так и останемся! Уголовный розыск — полиция для бедных! Вроде бесплатной милиции…» В кабинет позвонили. — Да… Да… Я сейчас! — Зам извинился. Вышел. Игумнов снял трубку, позвонил на вокзал. Там все было спокойно. Егерь — дежурный, находившийся в самом центре милицейской розы ветров, воспринимал происходившее философски. — Народ подтягивается. Скоро посадка на душанбинский. Скубилин звонил. Надеется его задержать… — Голубоглазого? — А кого же еще! Проел плешь с этой ориентировкой! — Пусть он ее повесит у себя в сортире! — Ты чего-то хотел? — Проверь по адресному… «Юрьева Наташа…» — Надо было это выплеснуть, чтобы к нему не возвращаться. Он попробовал сосредоточиться. — Пиши: «Возраст примерно 21 — 23 года…» Других данных нет. Я не думаю, что их много по Москве. Девушки три-четыре. Узнай телефон. Потом под благовидным предлогом надо позвонить каждой домой — узнать, кто из них ходил сегодня на концерт в Дом культуры КГБ на Лубянке. — Это касается старухи потерпевшей? — Розенбаум? Да нет. Не думаю. — Я сейчас поручу. Игумнов положил трубку. От концерта на Лубянке ничего не осталось. Все выветрилось, кроме фокуса с мысленным отгадыванием имени девушки, поднявшейся на эстраду. «Если бы колдун знал, что в зале — разыскник, он бы остерегся это делать!» В коридоре слышались негромкие голоса: Качан и младший инспектор приводили себя в порядок. Зам по розыску вернулся огорченный. — Из ресторана принесли заявление на твоих… Качан кому-то врезал, и сильно. Парень здоровый. Могут быть последствия… — Пока что — сам он с оборванным рукавом! — Я понимаю. Но и ты пойми! Народ наглый. А если придется дело возбуждать? Может, тебе к ним приехать? — Они предложили? — Да. Завтра… Разборка. Как это сейчас принято. Они все будут! — Первый раз слышу! Чтобы они разбирались с нами? Зам смотрел в сторону. Игумнов понял: это было большее, что он мог сделать коллеге. — Что ж! — Игумнов поднялся. — Мы приедем… Обедать. Обещаю… — Он понемногу заводился. — Долларов с нас они не получат. Чаевые самые умеренные. Но если дойдет до драки, то смене этой не работать. Пусть ищут дублеров! Будь здоров! — Давай. Качан и младший присоединились к нему в коридоре. Старший опер выглядел трезвым, хотя и не в лучшей форме. — Не знаю, как случается, но почему-то со мной все и происходит… Картузов знает? — Нет. — Может, обойдется? — Не знаю. Присутствие Карпеца — доверенного лица начальника отдела — делало это проблематичным. Больше ничего сказано не было. Качан приободрился. Во дворе, рядом с выходом, стояло несколько милиционеров. Увидев Качана и Карпеца, они замолчали. Разговор шел об этой паре, наскандалившей в ресторане. — Пока… — младший инспектор послал им свою приветливую, чуть суетливую улыбку. — Счастливо. В машине водитель спал откровенно сладко, приоткрыв рот. Между сиденьями задушенно хрипело радио. — Очнись! Игумнов поправил звук. Передавали ориентировку с вокзала: — …Повторяю… В купейном вагоне прямого сообщения Москва — Бухара при подаче на посадку обнаружен труп неизвестного мужчины, скончавшегося от ножевых ранений… Хабиби снял обувь в передней, прошел на кухню. Жена и дети были уже дома. — Что у нас сегодня? Я умираю от голода… Хумук эт кинс? — Он любил национальные блюда, мясо на огне в первую очередь, с овощами, обильно политое оливковым маслом. — Я же вчера тебе делала! — Жена встала. — Возьми пока питу, Али! Пита оказалась свежайшая. Хабиби разрезал аппетитную полую лепешку, стал набивать всем, что нашлось в холодильнике: овощами, мясом. — Никто не звонил? Жена перечислила. Звонки в основном были от земляков: почти все жили в этом много-подъездном, построенном в виде каре, с аркой в центре, здании; вечерами заходили друг к другу выпить чашку кофе, обменяться новостями. — К учителю сестра приезжает… — сообщила жена. — Завтра с утра едет ее встречать… — Почта есть? — На столе. В кухню вошел младший сын. — Привет, папа. — Привет, — Хабиби уже поднимался. — Как в школе? — Он погладил сына по голове, ответа ждать не стал — прошел к себе, включил телевизор. По первому каналу шла развлекательная программа. Хабиби выключил ее, прилег на тахту, на секунду закрыл глаза. Спал он не больше минуты — глубоко, со сновидениями. Сон был тягостный. Разбудил телефонный звонок. Жена сняла трубку. Звонил сосед с пятого этажа. Жена говорила громко, обращаясь одновременно к мужу и к звонившему. При некотором усилии сосед мог наверняка ее слышать и без аппарата. — Это Юсеф! Заходите, Юсеф, мы всегда рады… — Юсеф был слушателем Академии имени Фрунзе, земляк жены. — Он сейчас зайдет! Я ставлю кофе, Юсеф! Пришел Юсеф, молодой, стеснительный; он жил холостяком — жена с ребенком временно уехали домой, к родителям. — Как учеба, Юсеф? — спросила жена. Хабиби взглянул на часы, извинился: — Я на несколько минут вниз… Не пейте без меня — я сейчас! В это время обычно появлялся Лейтенант — привозил деньги, долю Хабиби и таксиста. — Поговорите тут пока… — Надень что-нибудь, Али! На улице прохладно… — крикнула жена с кухни. — Простудишься! Он сдернул с вешалки в прихожей легкую куртку. — Я быстро! Хабиби спустился в лифте. Он еще находился под впечатлением сна. Сон был короткий, неприятно четкий. Хабиби видел свежевание барана. Очень ясно. Как наяву. Баран лежал с перерезанным горлом, тихий, горбоносый. Черная нежная голова, открытый глаз. Крови уже не было. Старший сын Хабиби, на корточках, надрезал барану кожу. В образовавшийся надрез начал вдувать воздух. К сыну присоединился шофер Константин. В два ножа стали отделять кожу с передней и задней ноги. И снизу — к паху. Хабиби был неприятно удивлен яркостью сновидения. Кожа отделилась — голубоватая, с бледной полоской жира. Внизу фиолетово-прозрачно просвечивало баранье мясо. Константин отрубил голову барану, тушу подвесили к дереву и лишь тогда осторожно, пыром, снизу к голове, кончиком ножа стал вспарывать живот. И по мере надреза все дальше выкатывался обернутый в нежное, голубое, под пленкой, большой круглый желудок… «К чему бы это?» Двор был заполнен машинами, припаркованными в беспорядке. В центре, у детской песочницы, высился светильник, он горел вполнакала. Администрация каждый раз обещала навести с этим порядок, но снова забывала. От арки навстречу шел человек, он показался Хабиби знакомым. Это не был Лейтенант. Поравнявшись, он вдруг неожиданно, с силой прижал Хабиби к капоту ближайшей машины — высокому темному джипу. — Где деньги? Хабиби узнал Пай-Пая. Утром Константин привозил его показать в качестве телохранителя. — О каких деньгах идет речь? Уберите руки! — Вторая половина! — Еще раз говорю: уберите руки! — Я свое дело сделал — теперь дело за тобой и таксистом! — Тут недоразумение, Я ничего не заказывал! Пай-Пай еще крепче прихватил Хабиби за «сафари». — Сволочь, гони быстро! Ты просил таксиста привезти меня утром?! Зачем?! Костя все мне объяснил… Доставай бумажник! Пай-Пай положил руку на пояс — Хабиби увидел наборную рукоять: «Нож…» Его затрясло. — Там нет денег! Вот! — В бумажнике лежало несколько долларов, Пай-Пай и не посмотрел на них. — Давайте решим это дело завтра! Не будем пороть горячку! — Завтра?! — Или подождите Лейтенанта! Он сейчас будет тут с деньгами! Хабиби не стоило упоминать о нем. Пай-Пай выдернул из-за пояса нож, с силой просунул его между полами хлопковой, с погончиками, куртки «сафари». — Держи! А деньги оставь себе! Уби обнаружили еще до начала посадки: темноватый ручеек просочился под дверь купе в коридор. Проводник не сразу заметил. Проходивший к бригадиру, в штабной, коллега из плацкартного крикнул в служебку: — Там у тебя в коридоре… Что-то натекло! Проводник подошел. Ему не сразу пришло в голову, что это кровь. Раздумывая, он откатил дверь. Уби лежал на животе, головой к коридору — могучая спина амбала занимала весь проход между полками. На полу стояла черно-кровавая лужа. Проводник бросился по составу к бригадиру. Тихо поскрипывали вагоны, поезд уже двигался. Мягко стучали стрелки. Пустой грузовой двор — мертвая зона. И труп в поезде!.. — Человека зарезали! — заорал проводник еще от тамбура. — Как? Кто? Вдвоем побежали в вагон. Состав уже выходил на прямую к платформе. В вокзале проснулось радио, пошли хриплые неразборчивые объявления. «Начало посадки!..» Бригадир схватился за голову. — Как он попал в вагон? — Я пустил! Много багажа было — он просил! Проводник не вспомнил о втором парне — том, что помогал перетаскивать коробки. Вокзальное убийство — не убийство в лесу или в отдельной квартире. Отчасти его сравнить можно с убийством в переполненном ресторане. На стадионе. Опросы пассажиров, поиск свидетелей. Отправляющиеся каждые несколько минут пригородные поезда. Спешащие пассажиры, носильщики… В дежурке Игумнова ждала и другая ориентировка, прибывшая чуть ранее: «…На ул. Мытной… у дома… вблизи стадиона „Красный пролетарий“, во дворе, обнаружены трупы трех неизвестных с огнестрельными повреждениями… На месте происшествия изъято следующее оружие: модель „кольта“ — „детектив спешиэл“…» Игумнов быстро читал — что-то необычное, в то же время знакомое и ожидавшееся, стояло за привычными фразами. «…Вблизи места происшествия находится оставленная водителем машина „ГАЗ“ — МК 04-12, с пробитыми баллонами на двух задних скатах. Обстоятельства, личности убитых и принадлежность машины уточняются…» — Сейчас тебе будут звонить по этому поводу, — предупредил Егерь. — Кто именно? — Он сказал, ты знаешь… Не уходи! Игумнов кивнул. Качан маялся рядом. — Тебе лучше не лезть на глаза… Тут сейчас понаедет! — Я знаю. — Найди бригадира носильщиков. Скажи, что он мне нужен. И покажи ему убитого, пока того не отправили. Иди. В дежурке людей было немного. Начальство у себя в кабинете кололо бригадира и проводника. Проводник вспомнил о втором пассажире, которого он впустил в вагон незадолго до потерпевшего. Это придало допрашивающим второе дыхание. Верило ли начальство в то, что проводник сам убил неизвестного — скупщика импортных головных платков, чтобы присвоить его товар? — Коробки с платками у тебя? — спросил Игумнов у Егеря. — Я хочу взглянуть. — Сейчас. Дежурный скрылся в подсобке. Игумнов достал ручку. Паста закончилась, он поискал другую. Нацарапал несколько строк. «Не забыть…» Что-то не сходилось весь этот долгий день. Не вспоминались уже ни похороны Деда, ни старуха Розенбаум. Слой за слоем события накладывались одно на другое. «Кража у Больших Боссов… Раскол симферопольского каталы… Откровения инспектора из отдела разборов ГАИ…» Дежурный вынес несколько платков. «Японский импорт…» Именно за ними приезжали Голубоглазый и его приятель к директору ресторана. На пульте раздался звонок. — Тебя! Тот, что спрашивал… Звонил разыскник из спорткомплекса над оврагом. — Игумнов? Убили Лейтенанта! И Кабана! — Где? — Час назад! На Мытной! У стадиона! У вас нет ориентировки?! — Есть! Но там — все неизвестные! — Уже опознали! Третий — шофер, «персональщик»… Тоже у нас жил! Тут сейчас внизу их родители! Представляешь? — Он почти плакал. — Понимаю. Я сочувствую. — У тебя данные на какую-то конкретную группу… Может, мне подъехать? — Ты у себя? — Игумнов увидел в дверях старшего опера, Качан показал головой на перрон. — Я перезвоню, как только определюсь… Он положил трубку. Вышел. — Аскер у автоматов с газировкой, — предупредил Качан. К электричкам спешили люди. Было светло от огней, но вся другая жизнь, вне станции, уже замерла, остановилась, В жилых домах на Садовом густо темнели окна. Привокзальная площадь за стоянкой такси была пуста. У автоматов с газированной водой, напротив мемориала с паровозом и вагоном, доставившими тело вождя со станции Герасимовка в Москву, ждал давешний носильщик. — Мне показали убитого… — Малоподвижное плоское лицо носильщика было абсолютно непроницаемо. Игумнов поискал в куртке монету. Носильщик уже допивал свой стакан. — Это не тот, что приезжал в ресторан с Голубоглазым… — Точно? — Аб-солютно! Но, думаю, одна компания… В его отсутствие передали еще ориентировку МУРа — и эта тоже была об убийстве. «…В 23 часа 15минут у подъезда дома… с колото-резаными повреждениями в области легкого, печени, желчного пузыря и сердца… подобран…» — Располосовали здорово!.. — поразился Егерь. «…гр-н Республики… Али Шариф, 52лет, дипломатическая карточка… Сотрудник посольства… Русским языком не владеет… Направлен в Институт Склифосовского…» Игумнова вдруг осенило: «Это же Хабиби! Продолжение той же драмы… Друг Голубоглазого. Потом Лейтенант. Теперь оптовик!» — Надо срочно искать таксиста. Если он среди живых… Игумнов достал спичечный коробок томской фабрики с выведенными на нем номерами, положил перед Егерем. — Поручи найти это такси. 71-31! Фамилия водителя — Карпухин. Пусть передадут дежурному по городу… Он еще раз проглядел все ориентировки — Пай-Пая среди убитых не было. В джинсовом костюме упомянут был только один человек — тот, кого проводник впустил в вагон в парке отстоя. — Это он! Егерь тоже перечитал ориентировку об убийстве иностранца. — Доложить начальнику отдела? — дежурный показал в сторону кабинета. — С кем там он? — С проводником. И еще из управления люди. Похоже, замешан Голубоглазый, он помогал перегружать коробки с платками… — Доложишь, когда я уеду. Машина есть? — Только отпусти сразу! В Склифе было шумно и суетно. Посольство страны, которую в Москве представлял погибший, действовало оперативно. Спешное вскрытие было уже закончено. Медики констатировали четыре ножевых ранения, из которых по меньшей мере два были смертельны. Прямо из Склифа семья и сослуживцы покойного должны были перевезти тело погибшего в Шереметьево, чтобы транспортировать на Ближний Восток и как можно скорее предать земле. Следователи торопились: допрашивали жену убитого, нескольких его близких друзей — в основном слушателей военных академий, также приехавших в Склиф. Офицеры же выступали и в качестве переводчиков. Игумнову повезло: один из следователей прокуратуры вышел с сигаретой на лестницу. Игумнов узнал его: он входил в следственно-оперативную группу, расследовавшую дело таксистов-убийц, ночных охотников за одинокими женщинами в аэропортах. Дело это — в котором все жертвы были мертвы — оказалось трудным орешком. Поговорили коротко, рядом с заплеванной кафельной урной. — Жена убитого Али Шарифа что-нибудь говорит? — Ничего не знает. Восточная жена. Муж — глава семьи! — Следователь несколько раз глубоко затянулся. — «Хозяин приехал…», «Хозяин поел питу…», «Хозяин вышел пройтись…», «Знакомых среди жителей Москвы не имел…» — А что другие? — То же. Впечатление такое, что всем им в посольстве дали команду молчать… «Ничего не знаем», «Своими планами ни с кем не делился…» — Кто его обнаружил? — Старший сын. — Кого-нибудь видел? — Кто-то уходил под арку в конце двора… Но кто, что?!. — А что медики? — В момент нанесения повреждений погибший был обращен лицом к нападавшему… — Зацеп какой-то есть? Следователь пожал плечами. — Семья твердит о том, что он не говорил по-русски. А тут сосед дал показания: «Али позвонил какой-то человек. Говорили по-русски. Я ничего не понял…» — Уточняли? — Никто не разрешит! Тут сейчас все быстро сворачивается… Их разведка. Наша разведка. Высокая Политика! — Когда был этот звонок? Сегодня? — Так бывало не раз. Соседу я верю: русским убитый наверняка владел. — У погибшего дипломатическая неприкосновенность? — Нет. Привилегии и иммунитет в объеме, предусмотренном для административно-технических сотрудников. — Кем же он работал? — Шифровальщик… «Убийцу не найдут… Ни той, ни другой стороне неинтересно копаться в чужом грязном белье!» Следователь затушил сигарету — ему надо было бежать. — Звонил тут один шутник… — Он бросил окурок в урну — не попал, с пола потянуло дымком. — Убитый будто бы держал связь со спекулянтами импортными платками и московскими уголовными группировками! — А почему «шутник»? — Назвался главой частной сыскной конторы! Не хочет быть обвиненным в недоносительстве… — Совершенно точная информация! — И за это партнеры будто бы с ним рассчитались! Представляете: шифровальщик, он же уголовник… — Думаю, так оно и есть. Игумнов бросил сигарету, простился. Он знал, что ему сейчас следует еще сделать. Генерал Скубилин поднялся из-за стола, закрыл сейф. Пора было ехать. Замминистра Жернаков не тревожил уже больше часа — отошел ко сну. Телефон прозвенел негромко. «Внутренний…» В такой час позвонить могли только из гаража и снизу — с вахты. Скубилин снял трубку. — Товарищ генерал… — Звонивший не извинился за поздний звонок. — Это Игумнов. С Павелецкого. Я тут в управлении. У меня дело. Могу зайти? Скубилин помедлил. Звонок был дерзкий. «Завтра любой, постовой начнет звонить! У него, видишь ли, дело! Это — как если бы я в ночное время напрямую звонил министру!» Был самый момент одернуть, но любопытство пересилило. — Ну что ж! Заходи, Игумнов, коль до завтра не ждется… — Он не скрыл сарказма. Здание было пустынным. Игумнов, шагая через ступени, поднялся по лестнице. Свет в коридоре был выключен, только в приемной горел свет. Дверь была полуоткрыта. Там было тоже пусто. Вход в генеральский кабинет — похожий на шифоньер — не охранялся. Игумнов отворил первую дверцу, постучал и сразу толкнул вторую. Прямо напротив — в конце кабинета — сидел начальник управления: огромный, с гренадерскими широченными плечами, тяжелой большой головой индийского божества. — Здравия желаю, товарищ генерал. Скубилин молча кивнул, показал Игумнову на стул сбоку, у приставного стола; желание наказать наглеца, пока тот поднимался по лестнице, еще больше возросло. Их отношения были испорчены еще раньше — во время дела Гийо, арестованного директора вокзального ресторана. — Слушаю тебя, капитан. Говори. Игумнов коротко пересказал обстоятельства убийства в вагоне Москва — Бухара. — …Перед убийством в вагон попросился парень в джинсовом костюме. Он помогал носить коробки с платками. После убийства — сразу исчез. — Знаю не хуже тебя! Еще что? — Это Пай-Пай. Поездной вор. К нам обратилась пожилая женщина, он совершил у нее в поезде кражу денег… — Кража зарегистрирована? — Нет. — И ты говоришь об этом мне! Начальнику управления! Приказ министра знаешь, что тебе положено за это? — Этот вор совершил также кражу у Больших Боссов… Вы о ней знаете! — Ты о чем это? Игумнов отбросил дипломатию: — Мне нужны списки пассажиров! Скубилин сразу сообразил, о чем речь. — Списки пассажиров? — Поезда Новосибирск — Москва. Вы лично их получили! — Игумнов не дал ему времени отказаться, иначе Скубилину пришлось бы признать, что он не только злоупотребил положением, но и солгал подчиненному. — Убийца ехал в десятом… — Так… Следовало признать: Скубилин — если требовали обстоятельства — умел и быстро перестраиваться. Борьба за существование в Системе научила многому. — Объяснись, капитан… Игумнов бросил на стол свой козырной туз. — После убийства в вагоне Москва — Бухара во дворе своего дома зарезан иностранный дипломат… Шифровальщик посольства. Али Шариф. Иначе — Хабиби… — И что? — А то, что МУР или КГБ обратят внимание на то, что оба убитых связаны со спекуляцией импортными платками… Проводник вагона по приметам узнал Голубоглазого… Скубилин был само внимание. — С каким поездом ехал из Новосибирска Голубоглазый — известно! МУР или КГБ возьмут за хобот бригадира поезда Новосибирск — Москва, и он с ходу выложит про списки пассажиров, про то, кому он передал. Ну и остальное. Про кражу у большого начальства… — Ничего я не знаю… Скубилин все понял. Он поднял со стола одиноко лежащую скрепку, подержал, бросил на сукно стола. — Какой тебе нужен вагон? — Десятый, купейный. Начальник управления открыл сейф. Списки находились в тонкой прозрачной папке. Скубилин вытащил нужные страницы, перенес на стол. — Который тут? — Восемнадцатое место… Игумнов скользнул глазами по тетрадной — в клетку — странице. Этимология клички Пай-Пая лежала на поверхности: «Пай-кин… Па-вел… „Пай-Па…“ Хорошевское шоссе… дом… корпус… квартира…» Подполковник Омельчук не успокоился, пока из Шанги не вернулся назад в Шарью, в линейное отделение милиции, не убедился в том, что Созинов, а значит, и документы Больших Боссов на месте. Перед поездом сидели в вокзальном ресторане, уютном, с высоким, не по нынешним временам, потолком; с выходами на три стороны — в зал для транзитных, на перрон и на площадь; за стеной дежурного по линейной милиции. Виталька, старший опер, действовал абсолютно бескорыстно, в традиции здешних мест. Как ни спешили, успел положить в кейс к Омельчуку картовников и шанежек, и даже бутылку «Российской». Проследил, чтобы по дороге заскочили в гостиницу — за плащом. Акт министерской проверки был подписан тут же, за столиком. Омельчук лишь мельком взглянул в него: «Все по форме! Перечень копеечных придирок… Мелкие — от одного до трех дней — нарушения сроков рассмотрения заявлений, задержки с уведомлениями о принятых по ним решениях… Все как везде!» Начальник линейного отделения Пал Михалыч был опытный служака — знал, что требуется! «Бесцветный акт! Но вот то, без чего не обходится ни одна проверка такого уровня, отсутствует — нет фактов укрытия от регистрации заявлений о преступлениях! Не обнаружены!» Тут и дураку ясно: при желании Омельчук мог накопать их сколько угодно — достаточно было обратиться к медицине: сколько доставлено избитых, с сотрясением головного мозга, с ножевыми ранениями… А потом сопоставить с журналом возбужденных уголовных дел! Ноль целых ноль десятых! — Все хорошо… Поздравляю! Омельчук подписал акт, тут же забыл о нем. — Разрешите ваше перевозочное требование, товарищ подполковник, — попросил помощник дежурного. — Ах, да! И командировочное отметить. — Сейчас сделаем! Помощник вернулся уже через несколько минут. — Ваш билет! Вот командировочное… С Пал Михалычем вместе, в одном купе. Две нижние полки… С бригадиром поезда договоримся: ночью к вам никого не подселят! Отдыхайте! Вскоре появился и сам начальник — в светлом костюме, в шляпе. Дежурный сержант принес и поставил коричневый мягкий чемодан производства ЧССР — с двумя ремнями, распадающийся на две половинки-горбушки. «Интересно, где он повезет документы? — Омельчук задумался. — При себе? Вряд ли! Скорее, в чемодане… Это будет посложнее!» Встретились как друзья. Созинов заказал бутылку красного. Перед тем как разлить, обернулся к старшему оперу: — Ты бы зашел к ребятам в дежурку, Виталий… Может, им чего нужно помочь? — Было неудобно выпивать с подчиненным публично. В Шарье обоих хорошо знали. — Понял, Пал Михалыч… — Старший опер улыбнулся снисходительно, подмигнул проверяющему: «Я же говорил!» Пошел к дверям. — Хороший парень, — Омельчук посмотрел вслед. — Все хорошие, когда бы не пили! А так — только за ними глаз да глаз! За столом открылись интересные подробности: — Я почему в Подмосковье еду… — заметил начальник отделения. — У меня теща в Ступине! Под Москвой. Седьмой десяток… Они — там, мы — здесь. Омельчук сразу намотал на ус. — А насчет перевода не думал? В Кашире, как мне известно, начальник на пенсию собирался. Это рядом со Ступином! — Мало ли!.. Никто меня не знает на Московской дороге. — Из Москвы ехать туда кандидатов не густо! А тут опытный готовый начальник… Хочешь, сосватаю? — Конечно! Игумнов терпеть не мог медленно тянуться навстречу неминуемой опасности. Ехали быстро. Улицы казались пустынными, еще не появились дворники. С Садового кольца в центре ушли на Ленинградку. Небо покрылось рябью, на манер пятнистого армейского камуфляжа. К утру рябь должна была медленно обесцветиться, становясь однотонной. Впереди показался стадион Юных пионеров. Чтобы свернуть влево, шофер сделал правый поворот — под путепровод. Ехать оставалось недолго. Игумнов знал здешние места. Тут, на Беговой, в огромном, довоенной постройки доме росла нынешняя его жена. Отсюда она ходила в школу… Рядом библиотека Бориса Горбатова, зловещая клиника… «Жизненный круг», — заметила бы жена. Вокруг стояли такие же добротные здания. — Смотри! — ехавший на заднем сиденье зоркий Карпец ткнул в стекло. Молоденькая стройная женщина на балконе делала махи ног в стороны у упора. Перед задержанием это было слишком сильное зрелище. Скубилин не перенес операцию на дневные часы. «Только сразу! Сейчас! С шумом, с выстрелами. С пакетами спецсредств „Черемуха“. Со спускающейся на веревках с крыши группой захвата, сигающей на балкон… С напрягом…» Игумнов знал, что так будет. «Иначе это была бы полиция совершенно другой страны!» Состав группы захвата определили быстро. Кроме Игумнова — старшего («Скорее свернет себе шею!..»), Цуканова и Карпеца, генерал включил еще спортсменов из милицейского батальона, каратистов и снайпера. Почти одновременно начался вызов бойцов с квартир. Не дождавшись группы, Игумнов с Цукановым и Карпецом выехали первыми, Качана с ними не было — старшего опера оставили в дежурке разбираться с доставленными. Генерал тоже уехал — к себе, на Пролетарку. Ночь заканчивалась. С Беговой повернули на Хорошевское шоссе. Впереди снова мелькнуло золото храма на Ваганьковском кладбище — Игумнов уже побывал тут, когда наведывался вместе с Баклановым в отдел разборов ГАИ… Тревожное предчувствие рассвета подступило внезапно, так же, как вдруг обнаружилось, что пятнистая рябь армейского камуфляжа в ночном небе редеет и обесцвечивается. Игумнов поймал в зеркале заднего вида одутловатое нездоровое лицо Цуканова — зам собирался что-то сказать. — Я проверил Наташу Юрьеву… На новом этапе колдун, его успех среди мифоманов фонда «В защиту интеллектуальной собственности» в чекистском клубе — все стало неважным, недостоверным; ушло на задний план. — И как? — По Москве и Московской области в этом возрасте всего две девицы. Я позвонил обеим. Обе никуда не ходили. На концерте не были… Возможно? — Да. Спасибо. Так и должно было оказаться. «Дальше фокусов они не идут! Поэтому их и нет с нами, когда речь идет о серьезном…» Доктор оккультных наук попался с поличным оттого, что пытался обмануть полицейского. Существовал только один способ проникнуть в чужую тайну, прочесть мысли другого человека — расследование! Им пользовались все разыскники. «Столетний путь криминалистики…» К сожалению, дорога эта заканчивалась для разыскника рискованным действом — задержанием. Оно предстояло и им уже через несколько минут. Цуканов продолжал разговор на отвлеченную тему: — Интересно: примет старуху Розенбаум племянник? Как думаешь? — Он положил подбородок на спинку сиденья впереди. — Она теперь без дома, без денег… Об этом стоило поразмышлять. — Мы не знаем, что он за человек… Только об одном не следовало думать — о том, что каждый раз перед тем, как брать вооруженного преступника, постоянно вторгалось в сознание: «Почему нельзя было обойтись Хаосом и Тьмой, покрывавшими Бездну? Светом, Землей и Огнем, Водой и Воздухом? Зачем было создавать миллиарды живых существ — с памятью, с детскими мечтами, прочитанными книгами, с надеждами и любовью, — чтобы потом убить каждого в положенный ему срок?!» Игумнов подтянул кобуру. «Кто объяснит безумный этот мазохизм Природы?» Они уже свернули с Беговой. — Хорошевка… Ходынка, по-старому… Вон тот дом! — Карпец улыбнулся суетливой, обманной улыбкой. Доставление голой девицы, обыск в парткоме, драка в «Цветах Галиции» уже стали прошлыми событиями его жизни — пестрой, в каждую следующую минуту полной нового и яркого. Выкрашенная в голубой цвет семнадцатиэтажная башня впереди — с рядами балконов, в окружающем внизу безлюдье — приближалась, как многопалубный корабль. «Оставленное командой дрейфующее в предрассветных сумерках судно…» Шофер пошел на разворот. — К домам не подъезжай! — остановил Игумнов. — Подойдем пешком… Водитель притормозил. «Скажет и сейчас: „Вас ждать?“ Шофер ни о чем не спросил. Сзади послышался шорох шин. Их догоняла патрульная машина ГАИ. «Бакланов!» Пятнистая рябь на небе исчезала. Быстро светлело. На тротуаре появились первые прохожие. — Цуканов остается тут, ждет группу… Карпец, со мной! Пай-Пай проснулся сразу и окончательно. Как с ним это не раз бывало. Кто-то, имеющий власть, будто приказал коротко: «Вставай!» Он поднял голову. В комнате было тихо, ветер с балкона играл шторой. Пай-Пай сунул руку под подушку. Там лежал тяжелый американский «кольт». Вор обычно не носил его при себе. Но сейчас случай был особый. Он быстро оделся, сунул револьвер в карман. Осторожно выскользнул в общий — на четыре квартиры — коридор. Впереди была еще дверь — с матовым стеклом посредине, с металлической решеткой, с замком. Дальше шла лестничная площадка с лифтами и мусоропроводом, с черной лестницей. Там было тихо. Внезапно Пай-Пай услышал тонкий короткий звонок. Его-то он и почувствовал сквозь сон. Кто-то звонил с лестничной площадки в дальнюю от Пай-Пая квартиру. «Чтобы у меня не было слышно!» Звонивший не знал, что в квартире, где трещал звонок, проживает глухой старик, инвалид. Осторожно, чтобы его не увидели, Пай-Пай заглянул за стекло. На площадке, прижавшись к стенам, стояли двое. Еще двое виднелись в проеме черной лестницы. «За мной!..» На этот счет он не обольщался. «Звонить глухому! На рассвете!» В этом была их ошибка. Утренний визит ментов не вверг Пай-Пая в панику. Задержания, кражи, разборки и погони составляли общую цепь, именуемую жизнью вора. Вместе с застольями, женщинами, отсидками и допросами. Он вернулся в квартиру, запер дверь, осторожно прошел на балкон. Квартира находилась на восьмом этаже. «Спускать с крыши — у них веревок не хватит, а соседей будить не будут! Закон!» Он знал все ментовские трюки. Никого не было ни внизу, ни на соседних балконах, ни в доме напротив — старой пятиэтажной хрущобе. «Отлично…» Он не испугался и не опечалился. Было чувство, будто все, что сейчас происходит, случилось с ним раньше, а сейчас он лишь воспроизводит то, что было после того, как он звериным воровским чутьем понял, что за ним пришли. Рядом с его балконом находились еще два — соседских. Второй — дальний — принадлежал уже квартире следующего подъезда. Пай-Пай еще раньше наметил путь своего отступления. Он легко поднялся к перегородке, отделявшей балконы, встал на перила. Через секунду он был уже у соседей по лестничной площадке. Здесь он тоже не собирался долго маячить. Так же легко Пай-Пай преодолел еще барьер. Ночи стояли теплые, балконные двери не запирали. «В крайнем случае можно сказать: „Сломался ключ, не могу открыть дверь! Извините: опаздываю…“ Пай-Пай был спокоен. Он словно повторял маршрут, который позволил ему уйти. Оставить ментов в дураках… „Осторожно! Ничего не задеть!“ Следующее балконное пространство было густо заставлено ящиками с землей, цветами, коробками. — Цзинь-цзинь… — тишину здания прорезал внезапный звонок. Один, другой! Менты, теперь уже не скрываясь, вовсю трезвонили в квартиры. «Давайте, давайте…» Пай-Пай был уже у цели. «Тишина… Открытая дверь…» Сюда не звонили. Верный знак того, что на лестнице в соседнем подъезде никого не было. И тут снова звериная внезапная догадка: «Менты — здесь! В этой квартире!..» Он выстрелил не целясь. Со звоном разлетелось стекло балконной двери. В квартире послышался шум. Выстрелить второй раз ему не пришлось. Боковым зрением он скорее ощутил, чем увидел, плавно двигавшуюся вслед за ним маленькую черную точку на крыше соседней хрущобы. И в это же мгновение снайпер, высунувшийся из чердачного люка, прекратил скольжение прицела, нажал на спусковой крючок. Негромкий хлопок повис над соседней крышей, эхом отозвался в центре двора. Пай-Пая — молодого удачливого вора, мокрушника, вчера еще легко и не особо задумываясь отправившего на тот свет и бывшего рубщика мяса Уби, и шифровальщика Али Шарифа, на мгновение стремительно подняло над балконом и со всего маха бросило на бетонное основание. Все было кончено. Медики, дежурившие на лестнице, кинулись в квартиру. Пай-Паю было уже невозможно помочь. Игумнов был тут же, в комнате. Пуля, выпущенная Пай-Паем, прошла рядом с ним. Все шло порядком, заведенным миллионы лет назад. С необъяснимым постоянством Природа воспроизводила потомство чувствующих и мыслящих существ, чтобы через отмеренный ею же срок истребить их в боли, в страхе, в крови; развеять по ветру. — Все! Возвращаемся… Железнодорожной милиции тут было нечего больше делать. Последующее оставалось Территории. Работа эта была муторная, но совершенно безопасная: фотографировать, осматривать… Начинался день. Утреннюю рябь окончательно обесцветило, растащило по небу. — Хараб, как говорили в Афгане. Конец! Поезд прибывал рано. Полночи ушло на разговоры. Шарьинский руководитель Павел Михайлович Созинов перед встречей с генералом — начальником управления, заметно нервничал. Где-то после Александрова ушел в туалет, водил по щекам электробритвой. Омельчуку времени хватило с остатком. В рундуке под полкой аккуратно проверил костюмный пиджак подполковника, карманы брюк: там лежали только его, Созинова, личные документы. Лезть в сложенный из двух половинок, затянутый ремнями чемодан Омельчук не решился. «Там они! Где же еще!» Созинов вернулся, чисто выбритый, пахнущий дезодорантом. А Москва была уже под боком! Замелькали знакомые любому — не только транспортному менту — станции, остановки электричек. Лось, Мытищи… — Вот и приехали… — Да-а… Разговор не клеился. Созинов подумал было: «В Москве Омельчук от всего откажется, что наговорено накануне…» Да нет! — Сейчас едем в управление… Долго, я думаю, генерал нас не задержит. Даст машину. Через час будем уже шпарить по своим делам… За окном показался перрон Ярославского вокзала — крытый, неширокий, с носильщиками, с встречающими. Созинов взглянул на часы. — Не рано для генерала? — Я ведь при тебе звонил! Сказал: «Заезжайте!» По перрону шли быстро. — Нам сюда, — Омельчук показал налево, к отделу милиции Москва-Ярославская. Он еще издалека заметил генеральский сверкающий лимузин. Рядом у машины их уже караулил помдежурного — высокий, с усиками. — У нас тут катала! Коренастый, в ковбойке… Ваши звонили, чтоб задержать! Насчет кражи у матери артиста Розенбаума. Может, захватите, товарищ подполковник? И машину зря не гонять! При нем денег полно. Все новые сотенные… Омельчук и слушать не стал. — Нам в управление! Не могу! Устраивайтесь, Пал Михалыч! Омельчук не сел с шофером, как позволил Созинов, встречая его в Шарье, пристроился рядом, на заднем сиденье. Чемодан приладил рядом с собой. Водитель плавно тронулся с места. — Тут близко… Не бывал у нас? — Не приходилось. Замелькали заполненные людьми тротуары, городской транспорт. Всюду, куда ни глянь, тысячи людей. Созинов бывал в Москве часто, но знал ее плохо и, главное, не любил. «Людишки в большинстве — пакостные. Москвичи и есть — москвичи! Нигде их не любят…» Ночью, засыпая, он внес коррективы в первоначальный свой план. «Пожалуй, ехать сразу в санаторий ни к чему! Сначала — в ЦК. Отвезти документы… А там поглядим! Те меня сами отправят. Может, даже на „Чайке“. А, может, и совсем в другой санаторий. Свой! Четвертого главного управления… Запросто! Курортная карта у меня с собой… Только сначала надо им позвонить. Со Старой площади. Снизу, из бюро пропусков…» Он не заметил, как подъехали. Скучные пятиэтажные здания — то ли жилые, то ли административные. Грязноватые задворки столичной промышленной зоны. Водитель въехал во двор. Затормозил. — Вот и дома! Созинов выбрался из машины, вытащил драгоценную ношу. Мимо вахтера поднялись на второй этаж. Здание строили как жилой дом гостиничного типа: узкие коридоры, лестницы; двери с обеих сторон. — Сюда… Я сейчас. Чуточку подожди, Пал Михалыч! Мимо майора-помощника за столом Омельчук, коротко кивнув, не постучавшись, прошел в дверь, замаскированную под шкаф. И тотчас оттуда потянулись старшие офицеры, майоры, подполковники. Не глядя по сторонам, прошли к двери. Через минуту-другую показался Омельчук: — Заходи, Павел Михайлович! Настроение у генерала отличное! Будет как мечтаешь… Пошли! Созинов взялся было за чемодан, но Омельчук помотал головой: — Неудобно! Помощник присмотрит… Дверь была уже приоткрыта, Созинов оставил чемодан в приемной, вошел в кабинет. Генерал Скубилин — статный, моложавый, гренадерского роста и комплекции — уже поднялся навстречу. — Здравствуйте, Павел Михайлович. Присаживайтесь… Он нажал на кнопку переговорного устройства: — Сделай нам чайку с сухариками… И — меня пока нет! Возьми все звонки на себя… — Скубилин пересел за журнальный столик в углу, усадил Созинова в кресло. Помощник — неопределенного возраста майор, ни рыба ни мясо, уже тащил поднос с чашками и чайником. — Значит, могли бы поработать на Московской дороге! Это отлично! Но пропишут ли? Теще сколько лет? Созинов начал обстоятельно: состав семьи, служебный путь покойного тестя, состояние здоровья вдовы. — Я сейчас… Позвоню к себе, товарищ генерал. Омельчук тихо поднялся. Вышел. Стараясь не скрипеть, прикрыл за собой дверь. В приемной кипела работа. Вызванный генералом старший опер по борьбе с кражами вещей у пассажиров, привыкший работать с найденными, проверяемыми, бесхозными чемоданами, подобрал в своей связке нужный ключ. Замки щелкнули. — Готово. Расстегнули ремни. Как и предполагал Омельчук, чемодан распался на две половинки, перетянутые крест-накрест резинками изнутри. — Держите двери! Помощник и старший опер ринулись на две стороны к дверям. Телефоны заливались, как назло. Кто-то попытался открыть дверь из коридора. — Сюда нельзя пока! Омельчук быстро прощупал вещи. «Майки, рубашки…» Есть! Плоский пакет, завернутый в номер «Литературной газеты», между шерстяными спортивными штанами с лампасами и майкой. «СССР. Паспорт…» Не то! «Санаторная путевка», «Курортная карта…» Омельчука пробил холодный пот. «Хорошо, что развернул! А то унес бы на свою голову! Обыск у начальника милиции…» Проверка ничего не дала. «А вдруг!.. Виталька, тихоня! Мать твою! Неужели прикол?!» — Есть! В углу, под плавательной шапочкой и плавками, черный пакет — «Фотобумага». — Боялся — засветятся! Омельчук перевернул пакет на ладонь. — Оно! «Партийные билеты… Пропуска… Прикрепления, талоны в столовую…» — «Кремлевка»! — прошептал старший опер от двери. — Все! Закрывай! — Омельчук уже прятал конверт под пиджак. Чемодан снова заперли, старший опер с помощником затянули ремни. — Не так сильно! Перетянешь… Омельчук легким от счастья шагом вошел к генералу. Скубилин и Созинов все сидели за чаем. Генерал взглянул вопросительно. Омельчук кивнул. Для верности похлопал себя по груди. — Ну, что ж! — Скубилин круто закончил разговор. — Считайте, что договорились. Привозите рапорт, будем запрашивать личное дело… Через минуту генерал Скубилин уже звонил заместителю министра Жернакову: — Борис Иванович, победа! Поздравляю! Документы у меня! Вернувшуюся с задания оперативную группу в отделе милиции никто не встречал. Было по-будничному тихо. Игумнов еще внизу услышал шум, бегом бросился к лестнице. В кабинете у Качана что-то произошло. Последние метры Игумнов преодолел прыжком. Рванул дверь. Коренастый, в клетчатой сорочке малый у стола обеими руками держался за ухо. Игумнов узнал: «Катала из поезда! Тот, что обул Пай-Пая! Вор проиграл ему деньги старухи Розенбаум!..» — Прокурора! — заорал шулер. — Барабанную перепонку сломали! Рядом стоял расстроенный Качан. — Вот и прокурор! — Игумнов появился вовремя. — Гражданин прокурор! Врача срочно! — Что здесь? На его глазах разыгрывался спектакль. — Вот он! Меня… — Каким образом? — Слева… — Держи! Игумнов без размаха, коротко врезал справа. — Полегчало? Все происходило в классических традициях московской уголовной конторы. — Послал меня! В моем же кабинете! Представляешь? Качану не надо было ничего объяснять: в последнюю секунду он пожалел обидчика, смягчил удар… «И вот результат…» Игумнов подошел ближе. — Как теперь? Катала убрал руку. — Все, начальник… Закурить найдется? — Пока перебьешься! — Игумнов обернулся к старшему оперу. — Деньги при нем? — Вот… — Качан достал целлофановый пакет. — Почти все новыми сотенными. Сложены по девять штук, десятой обернуто. — Вернешь, начальник? — спросил катала. Игумнов спросил у старшего опера: — Розенбаум тут? — Сейчас. — А ты пока считай деньги… — Игумнов подвинул катале пакет. — Все тут? — Отпускаешь меня?! Качан быстро вернулся вместе с потерпевшей. Старуха Розенбаум снова играла под дурочку. Или под маленькую девочку. Игумнов вспомнил бабку незадолго до ее смерти, свою злость на беспомощность старухи. Казалось, бабка переживает от того, что, выкормив и воспитав сумасбродного внука, обженив, а потом разведя и снова женив, она должна была еще довести его до пенсии, похоронить, а затем уже спокойно умереть с сознанием исполненного долга. Но тут из-за болезни что-то застопорило. — Здравствуйте… — Потерпевшая сразу заметила пачки сотенных на столе. Катала продолжал считать. — Они? — Кроме этих… — Розенбаум показала на стопку старых сотенных, они лежали особняком. В коридоре послышались шаги. Бакланов — в тяжелой, просоленной форме гаишника, так и не сменивший ее в течение суток — вошел в кабинет; за ним со своей обманной суетливой улыбочкой прошмыгнул младший инспектор. Позади топал брюхатый Цуканов. Игумнов показал рукой, чтобы они не мешали. Снова обернулся к Розенбаум. — Почему вы считаете, что деньги — ваши? — Я их складывала по десять, — объяснила старуха. — А потом видите: они все новенькие! Я их обменивала. Каждую. Катала заерзал. Оставшиеся купюры он уже не считая просто сгреб в кучу. — Все! — объявил он. — Все на месте. Расписаться в протоколе обыска? — Конечно. — А насчет суммы? Указать? — Все как положено! Протокол лежал вместе с деньгами. Катала вывел сумму прописью. В конце нескромно, на пол-листа, поставил подпись. — Вот! Игумнов положил документ в стол. — Могу идти? — Катала поднялся. Пакет с деньгами все еще лежал на столе. — Как я могу задержать? Но вот женщина… — Игумнов кивнул на потерпевшую. — Она утверждает, что деньги у нее украли в том поезде, где ты их выиграл… — Это — ее проблемы! Все ко мне? — Ты, главное, не волнуйся! — Я и не волнуюсь! Документы у меня в порядке. Прописка, паспорт… Игумнов обернулся к Качану. — А ты сказал: «Паспорта нет!» Это была чистейшая импровизация. — Может, выронили… — Качан пожал плечами. — Какие трудности? В спецприемнике новый выпишут… — Меня задержали с паспортом! — Катала заволновался. Перспектива оказаться в спецприемнике его не обрадовала. — Будем искать! — Долго? — По закону до двух месяцев. Катала оглядел ментов. Все молчали. С ним боролись его же — нечистыми средствами. Было ясно: с деньгами старухи по-хорошему его отсюда не выпустят. — Ладно! Пусть будет по-вашему… — Катала сгреб со стола стопку потертых сотенных. Остальные деньги Игумнов подвинул потерпевшей. — Забирайте… Собственник вправе истребовать ценности у недобросовестного приобретателя… Карпец! — он обернулся к младшему инспектору. — Сходи в дежурку, помоги человеку с его паспортом. — А закурить? — спросил освобожденный. — Держи. — Спасибо… Катала протопал к двери. — Прощай, мент! — Прощай. Игумнов не оскорбился. Словечки, появлявшиеся вначале как презрительные, со временем нередко звучали весьма престижно. — Теперь у вас будут из-за меня неприятности… Женщина собрала деньги, улыбнулась давешней дурковатой улыбкой. Прокатившаяся в течение ночи волна крутых мафиозных разборов отошла, оставив зримые следы недавнего своего пребывания. Недалеко от Московской кольцевой автодороги, вблизи гаражей, гаишники обнаружили стоявшее за забором такси ММТ 71-31. На переднем сиденье находился труп водителя. Константин Карпухин был убит выстрелом в упор в затылок. Таксист был единственным известным милиции человеком, который при желании мог свидетельствовать о последних до их гибели часах жизни Лейтенанта, Кабана, «персональщика», Уби, Хабиби, Пай-Пая… «Только трупы! Ни подозреваемых, ни свидетелей!» Из дежурки доставили свежую ориентировку: «Розыск документов, похищенных в поезде Новосибирск — Москва, и подозреваемого в их краже лица по минованию надобности отменить… Скубилин». «Голубоглазый больше не разыскивается!» Теперь даже случайно невозможно было зацепить большое начальство и то, что произошло с ним в «СВ». Никто пока не знал о коротком сообщении, появившемся с утра в русской газете, издающейся в Нью-Йорке, в разделе оперативной информации: «…тренерский коллектив которого заметно усилился с прибытием этой ночью из Москвы на постоянное место жительства известных мастеров международного ринга — братьев Баранниковых…» Речь шла о не менее известном профессиональном боксерском клубе. — Все! Уезжаем! — объявил Игумнов Бакланову и другим. — Тут, помнится, неподалеку ресторан «Цветы Галиции»… — Только не в «Цветы»! — Качан помрачнел. — Рядом полно и других забегаловок… — Только туда! Сам видишь: нас хотят сбросить со счетов. И не только они! Надо было все серьезно осмыслить. — Полный вакуум осведомленности! «Пусть мафия, если ей нравится, убивает друг друга, а мы будем подбирать трупы!» Мечта генерала Скубилина!.. — Игумнов захлопнул сейф, металлическая полоска зубов, делавшая его похожим на уголовника, опасно блеснула. — Но черт возьми! Я не нанимался в могильщики! |
||
|