"Из мрака" - читать интересную книгу автора (Барченко Александр Васильевич)

V

Смутное подозрение, вернее, предчувствие оформилось ещё утром, до завтрака. Когда поднявшийся задолго до рассвета муж убежал на постройку, не пивши кофе, не найдя времени заглянуть к ней в спальню, пожелать доброго утра, её толкнула острая мысль — неужели же он в самом деле такой карьерист, неужели может его захватить так всецело трусливое желание угодить директорам предприятия, потешить полдюжины разжиревших банкиров эффектным зрелищем взрыва последней плотины.

Всё утро она, вместе с бронзовой статуэткой, Кани-Помле, хлопотала по хозяйству. Сервировала стол, вынула старинное, бесценное для знатока, серебро, амфоры, кубки, вазы и чаши, когда-то подаренные её отцу спасённым от разорения приятелем, раджей-талукдиром.

Перетащила при помощи откомандированных в её распоряжение с постройки баб-кирпичниц в столовую цветы и пальмы, превращавшие её кабинетик с бревенчатыми стенами в тропический лес, и уродливые, потемневшие изваяния серебряных кронштейнов таращили глаза из душистой чащи гиацинтов, азалий, ирисов.

На церемонии взрыва она не была.

Вася просил, настаивал, говорил, что она его хочет обидеть, что самый эффектный момент его работы пройдёт в её отсутствие.

Дина настояла на своём.

Вася, с его экспансивностью, с его студенческими замашками, способен поставить её в самое глупое положение. Она не застрахована от того, что её муж, герой сегодняшнего дня, счастливый автор работ, Прометей, зажёгший здесь, на гранитной скале среди векового леса, огонь кипучей промышленной жизни, «прикуёт» её вместо себя какой-нибудь выходкой, которой сам даже не заметит. Ну, что-нибудь вроде от чистоты сердца, от простоты душевной пущенного в сторону какого-нибудь директора, разбогатевшего лавочника, который и имя-то своё с трудом царапает:

«Вот, позвольте вам представить мою жену».

Разве не случилось этого в Петербурге, когда он знакомил её с представителем компании, Альфонсом де Росси. И разве деликатнейший потомок версальских миньонов не был смущён не меньше её?

А потом там ещё женщина, акционерша, директорша, кто она там… Вася волен по обязанностям службы, по доброй, наконец, воле рассыпаться перед старой каргой, от которой, должно быть, зависит его карьера. Но уж ей, Дине, изображать институтку, приседать перед мешком с деньгами? Слуга покорная.

Здесь она дома. Здесь она хозяйка.

Здесь даже Васе не придёт, пожалуй, в голову её, а не ей представлять своё, с бору да с сосенки набранное, начальство.

Она видела с веранды, как прокатил на своей жёлтой чухонской таратайке батюшка с дьяконом — будут служить молебен. Потом — пристяжные веером — пронёсся исправник с усами a la Willhelm der Zweite. Галантно осклабился по её адресу ещё в самом конце просеки, привстал и твёрдо прилепил к козырьку затянутую в белую замшу руку, ладонью наружу. Становой ещё с вечера приехал на постройку вместе с фабричным инспектором — ночевали в конторе.

И когда со стороны станции, за лесом, заплакал знакомый заливистый голос малинового набора, когда на просеку, впереди остальных троек, вынесли коляску её серые и Афанасий, напряжённо расставивший вздутые ветром рукава, был похож на грубо раскрашенного идола, что видала она в Бенаресе, Дина ушла с веранды, заторопила прислугу. С изумлением ощущала в груди неприятное, терпкое, щемящее чувство, какое бывает перед экзаменом либо в ожидании тяжёлой неотвратимой беды.

За лесом сухо и тяжко грохнуло. Окна задребезжали в комнатах. Характерный для динамитного взрыва толчок в землю ощутился ногами. Слышно было, как на постройке нестройно и жидко заголосили рабочие:

— У-а-а!!

Потом целиком, по лесу бегом пронёсся десятник, споткнулся на крыльце, облизнул свежую ссадину на корявой чёрной руке, задохнулся с почтительным ужасом:

— Барыня, матушка… Идут-с!..

Тогда только вышла на веранду, притянула к губам гостеприимную улыбку. Смотрела, как, спотыкаясь с непривычки о корни, брели по просеке фигуры в цилиндрах и фраках, в лаковых ботинках и белоснежных пластронах, с элегантными пальто через локоть — такие потешные, беспомощные и неуклюжие на фоне розовых сосен, свинцового зеркала озера и суровых обломков гранита.

Знакомая тонкая фигура мужа. Под руку с ним какая-то дама, странно моложавые, гибкие контуры тела. Но последняя мысль только скользнула, не оставив следа. Настойчиво застучалось в голову: «Как не идёт Васе фрак. Он совсем не умеет носить… Он такой милый в своей синей, истасканной куртке, со своими всклокоченными кудрями…»

Любезно, приветливо, с чуть заметным холодком большого достоинства, встречала гостей, обменивалась французскими, выбитыми в миллионах по трафарету, лакированными фразами и… всю свою выдержку принуждена была призвать на помощь, чтобы не отшатнуться, когда отодвинулся затянутый фельдфебельский торс исправника и женская приветливая улыбка всплыла перед глазами рядом с путаным золотом волос её мужа.

С минуту стояли, не выронив ни слова, друг перед другом эти две женщины — одна в скромном, гладком, без всякой отделки чёрном платье с маленькой брошкой у горла, с тяжёлым узлом небрежно собранных незавитых волос, с печальными серыми глазами на бледном лице, незаметная, скромная, похожая больше на девушку из небогатой семьи, чем на жену блестящего инженера, жену с миллионным приданым.

На другой было открытое модное платье. Тоже простое. Но странного, трудно уловимого цвета, цвета стали с золотом. И оттенки этих металлов шли живыми тенями, и движения гибкого грациозного тела шевелили и двигали тени, вызывали мысль, что, извиваясь, движется чешуйчатая кожа.

И прямо в глаза хозяйке с улыбкой глядели огромные светло-голубые прозрачные глаза, не водянистые, как часто бывает у светлых блондинок, а именно прозрачные, глубокой прозрачностью хрусталя или алмаза, когда чудится, будто внутри, в глубине, неуловимый, призрачный, вспыхивает, теплится сине-зелёный огонь.

Почему она, Дина, думала, что приезжая акционерша старуха? Разве Вася рассказывал ей про неё? Разве она сама спрашивала мужа, бывает он у своей доверительницы во время поездок? Наконец, эта дама, быть может, сейчас лишь из-за границы, из Франции, Бельгии. Наверное, здесь её муж. Но какое красивое, ангельски красивое и вместе отталкивающее лицо. Где я её видела, где я видела? Так только, мерещится…

А приезжая миллиардерша ласкала сильно побледневшее лицо хозяйки прозрачными хрустальными глазами, говорила по-английски:

— Я так счастлива познакомиться с вами. Я столько слышала о вас от вашего мужа. Вы столько времени скрывали от меня вашу очаровательную жену. На правах директора объявляю вам строжайщий выговор, сэр.

И, когда под серебристый смех, обнаживший жемчужные зубы англичанки, лицо инженера Дютруа залилось румянцем смущения, когда он смущённо спрятал от взгляда жены потупленные глаза, Дину не уколола ревнивая мысль, что муж никогда, ни единым словом не заикнулся ей о встречах с этой женщиной, ни разу не назвал её имени среди десятков имён, которыми он оправдывал постоянно свои поездки. В мозгу неотступно, назойливо стоял вопрос, где она видела эту даму. Где она видела эту очаровательно любезную и жёсткую вместе улыбку, эти прозрачно хрустальные и пустые, словно изнутри занавешенные, глаза. Напряжённо старалась вызвать потускневший образ случайной, быть может, встречи. Говорила машинально:

— Милости просим. Добро пожаловать. Вы так любезны, миссис… миссис…

— Миссис Джексон, — красавица англичанка сама поспешила вывести хозяйку из затруднения.

Но и это имя ничего не сказало Дине. И за завтраком, за шампанским, когда директора мямлили тосты, и потом, когда иностранцы с боязливым смущением следили за напряжённой шеей дьякона, оплетённой верёвками жил, когда, подкатив зверски глаза, выдвинув челюсть, тот выводил громовое «многолетие», тот же вопрос заслонял перед Диной всё: «Где я видела?»

И странно далёк показался ей муж.

Маленький, суетливо мятущийся под спокойными сытыми взглядами денежных тузов, трусливо прячущий глаза от неё, будто избегающий оказывать особое внимание своей прелестной соседке с хрустальными глазами.

И, когда она машинально скользнула своим печальным усталым взглядом по лицу мужа, только одно представление отчётливо отпечаталось в мозгу: лоб мужа, мягкий, с жировой подкладкой под кожей, чуть-чуть сморщенный складками, лоб безвольного светлого блондина, залитый матовым румянцем, покрасневший, орошенный крупными частыми капельками пота.

Но была минута, когда в памяти Дины вспыхнула почти вся обстановка забытой встречи с загадочной гостьей.

После завтрака снова отправились на постройку.

За это время успели прочистить шлюзы, убрать осколки от взрыва. В присутствии сильно подвыпивших рабочих, директоров и начальства, порядком освежённого шампанским и ликёрами, открыли ближайший рукав, и турбина с шипом вобрала воду; и тотчас было видно сквозь стеклянный пролёт — в здании станции двинулся огромный маховик.

Снова нестройно заголосили рабочие.

Арку железного мостика через шлюз ещё не успели заклепать.

На ту сторону, на огромный гранитный валун, скользким горбом вылезший из бурой пенистой каши быстрин, перекинули доску.

Первым двинулся инженер Дютруа.

Забывши про свой фрак, про белоснежный жилет, весь охваченный мыслью о том, не подведёт ли, не осрамит ли его перед директорами вторая турбина, он в два размашистых прыжка, чуть толкнувшись о доску ногою, очутился на той стороне. Тотчас же сбежал к самой воде, к рабочим, что-то объяснял, и было видно, как купаются в воде его лаковые ботинки и пенистые клочья липнут к модно проглаженным брюкам.

Храбро перешёл и исправник.

Становой, и на твёрдой земле беспомощно цеплявшийся за приятеля, фабричного инспектора, наотрез отказался перейти под предлогом — любопытство мать всех пороков.

Банкиры трусливо балансировали отвислыми животами, кистями рук, отягчёнными стопочками перстней.

Дина стояла с гостьей в стороне, рассеянно глядела, как закручивает свои хитрые узелки быстрина у шлюза.

Машинально отвечала на вопросы, машинально же ринулась к мосткам вслед за гостьей, когда та вскричала в настоящем восхищении:

— Какая прелесть! Над самым водопадом… Я иду обязательно!

Быстрым грациозным движением подхватила модный коротенький трен, чуть обнажила точёные, облитые тончайшим шёлком ножки, смело ступила на вздрагивающую доску, перешла, твёрдо и мерно ступая, не взглянув в стороны, высоко неся прелестную, словно сиянием озарённую золотом вьющихся волос под вуалью, головку.

Повернулась на той стороне под одобрительный гогот рабочих, не поскользнувшись на горбатом валуне, сделала шутливый реверанс в сторону Дины.

И когда Дина ступила в свою очередь на доску и дошла до середины, холодно, жёстко мерцающий взгляд прозрачных голубых глаз отыскал с валуна глаза Дины, связал, приковал к себе, и та ощутила, как обессиливающее мягкое головокружение туманит ей голову.

И даже, когда под неподвижно замершей ногой трепетно дрогнула доска, ещё и ещё… будто кто-то легко, незаметно, но настойчиво толкал конец её с камня, Диной не овладела страшная мысль, что — минута, и она полетит в водопад и турбина втянет и смелет в бесформенную массу её тело.

Словно плотный туман накрыл и окутал сознание. И в тумане, возле прозрачных мерцающих глаз, стали светлеть, вырисовываться образы. Навес над платформой, смуглые чернобородые губастые лица в тюрбанах, пробковые белые шлемы, гортанные голоса «бохи» и в центре знакомое прелестное жёсткое лицо с пустыми прозрачными глазами.

«Где, когда это было?..» Доска вздрагивает сильнее… Ещё одно маленькое напряжение памяти, и она вспомнит…

Звонкий металлический смех вспыхивает над ухом.

Маленькая, но сильная рука впивается в её руку. Её тянут вперёд. Машинально подаётся послушным телом в этом направлении, чувствует под каблуками твёрдую скользкую спину гранита, и ухо слышит теперь, как шипит и плюется водопад.

Смотрит изумлённо, беспомощно в прозрачные голубые глаза протянувшей ей руку женщины. Та смеётся, настойчиво спрашивает:

— Вы испугались? Правда? Вам дурно? У вас закружилась голова?

Испытывающий жёстко-весёлый зелёный огонёк вспыхивает в глубине прозрачных глаз.

И тот же настойчивый, она назвала бы бестактный, если бы могла отряхнуться от загадочной мутной апатии, придавившей сознание с самого утра, вопрос вертится на губах англичанки постоянно.

За обедом предлагала его несколько раз с лукавой загадочной улыбкой. Потом, когда решили устроить пикник, ехать на озеро, осматривать пещеры, те самые, о которых плотник Илья рассказывал, будто в них «чудь балуется», и Дина очутилась в экипаже рядом с миссис Джексон, англичанка опять наклонилась к её уху, шепнула загадочно смеющимся, взрагивающим шёпотом:

— Вы испугались? Правда?.. Вы меня боитесь?

И опять спросила в пещере, когда случайно остались одни. Спросила за минуту до того, как случилось…

Это случилось так.

Банкиры в пещеры не полезли. Уютно устроились у самой воды на бархатной отмели, на пушистом ковре, который не забыла захватить из дому запасливая прислуга.

Слепы и глухи к окружающей дивной картине, подвешивали в звонком вечернем воздухе биржевые термины, перекидывались цифрами. Впрочем, и природе и озеру отдали дань — распорядились, чтобы не откупоренные ещё бутылки спустили с берега в воду на верёвках для охлаждения. С прибаутками тянули одну за другой бечёвки по мере надобности, затейливо и «крепко» острили на тему о «ловле макрелей».

Хозяину нечего думать было покинуть наиболее именитых гостей. Дина обернулась было в его сторону, но встретила такой трусливый, такой испуганно предостерегающий взгляд, что слова сами застряли в горле.

Англичанка, первая, не дожидаясь никого, скрылась в гранитной расщелине. Студенты-десятники вызвались провожать дам.

Путеец был уж «готов» и от сухой марки шампанского, и от прозрачных глаз очаровательной миллионерши. Смело углубился в пещеру, на ходу мучительно силился сконструировать в уме прилично выразительную английскую фразу по рецепту Туссепа и Лангеншейдга.

Технолог предложил руку Дине.

С невольным жутким чувством бесформенной робости переступила груду обломков у входа в пещеру, раздвинула колючие ветви кустов, маскирующих трещину.

Здесь, по словам Ильи, мигал в тот вечер странный, передвигавшийся огонёк. Нет никаких следов угля, костра, кусты не обожжены. Рыбакам здесь действительно нечего делать. Там и сям чёрные скользкие зубы гранита торчат из воды. Масса коряг, вымокшие губкой, полусгнившие стволы сосен с корнями затянуло песком. Вырвало бурей тут же, с обрыва, либо приплавило приливом с финляндской стороны.

Технолог щёлкнул выключателем электрического фонаря. Протиснулись между выпяченными боками гранита, очутились в просторном низеньком зале с изъеденными трещинами и выпуклостями стенами.

Сюда ещё проходил откуда-то сверху мутный сумеречный свет. Студент повёл фонарём, и в задней стене чёрным зевом разинулась трещина внутрь, в глубину.

Свет фонаря побродил по потолку, и с потолка оторвался, должно быть, небольшой камень, серый, продолговатый.

Упал прямо на Дину, отшатнувшуюся с испуганным криком, толкнул ей щеку мягким, пушистым телом и исчез без стука. И за ним оторвались от потолка, бесшумно замешались в воздухе, в свете фонаря большие тени. Студент тревожно спросил:

— Вы испугались?

— Я не боюсь мышей… Я крикнула от неожиданности. Однако наша гостья исчезла?..

В ответ из трещины, чёрной пастью зиявшей в задней стене, прозвучал низкий, придушенный гранитными сводами голос:

— Allons, haut le pied! Тут сталактиты, via!

В трещину пришлось пролезать согнувшись.

Здесь подземная зала выросла вдвое и потолок плотно задёрнут был тьмой. В углу, на фоне красного света — путеец второпях захватил на постройке фонарь с вагонетки, — чёрным силуэтом отпечатались контуры гибкого, тонкого тела англичанки. Она наклонилась над чем-то, что-то копала, и красный свет фонаря вымазал ей лоб, подбородок и щеки кровью. Технолог пошутил, вылезая:

— H#228;chsen K#252;che?..

Путеец отозвался радостно, тщательно выговаривая недавно заученное слово:

— Д-дж-жипси!

Англичанка на минуту обернулась на рискованные комплименты, рассмеялась металлическим смехом, сказала:

— Смотрите, какая прелесть… Сталактиты. А здесь, под сталагмитом, смотрите, что я откопала.

Англичанка выпрямилась, поднесла руку к фонарю, и чёрными провалами глазниц и носа зловеще глянул пожелтевший человеческий череп. Технолог зябко тотчас поёжился, вспомнил, что, пожалуй, пора и домой, что оставшиеся на берегу будут беспокоиться, что сыро, знаете, к вечеру становится…

Англичанка со смехом стыдила студента, кидая колючие французские насмешки. Путеец на вопрос своей дамы, не желает ли он покинуть её, возмущённо фыркнул и на другой вопрос, идти ли вперёд, обращённый ко всем, проревел с готовностью:

— Об-бяз-зательна-а!..

И пошли по тесному коридору вперёд.

Впереди англичанка, насмешливо подбодрявшая спутников, за ней Дина, потом пьяный путеец. Арьергард замыкал трусливый технолог, заставлявший ежеминутно ползать свет своего фонаря по стенам подземелья, по потолку, под ногами.

Англичанка сердито окрикнула:

— Voyons, voyons en avant! Свет надо беречь… Идите друг за другом, шагах в десяти, ориентируйтесь по слуху, по шагам впереди.

И Дина, сквозь накрывшую в этот день дымку тяжёлой апатии, услыхала далеко позади пьяное бурчанье путейца:

— Об-бязательна-а!..

Шла машинально вперёд, не слыша ничьих шагов, смутно следя за мигающим впереди фонарём, спотыкаясь, обострившимся инстинктом сохраняя равновесие.

И когда внезапно наткнулась на мягкую спину проводницы, подошла вплотную, услыхала встревоженный голос англичанки:

— Студенты отстали… Где они?

И тогда не вспыхнуло ужаса. Весь этот день рассудком владело безразличие. Да и этот ли только день?..

Англичанка крикнула, напряжённо подавшись гибким телом назад:

— Алло, алло! Надо спешить… Где вы?

Низкий потолок подземелья съел звуки. И в первый раз в сердце заползла холодная струйка, когда на второй, третий, четвёртый крик англичанки в освещённое пространство лишь плотнее и гуще вползала жуткая каменная тишина. Англичанка сказала дрожащим голосом:

— Идёмте назад… Они заблудились.

— Или мы? — отозвался в глубине мозга Дины чей-то беззвучный голос. Быстро пошли назад, спотыкались, ощутили разом напрягшимися нервами со всех сторон давящую страшную каменную тяжесть. И сразу отяжелели почувствовали усталость ноги, всё тело.

Англичанка брезгливо встряхнула рукой, и Дина почувствовала, как под ногой хрустнула полуистлевшая кость.

Внезапно свет фонаря испуганно метнулся, погас, и Дина ощутила на уровне пояса прикосновение мягкой шелковистой причёски. Англичанка крикнула откуда-то снизу:

— Стоп! Ни с места… Я оборвалась куда-то.

Тотчас опять вспыхнул бледный, блуждающий свет фонаря. Дина, осторожно ступая, подобрав платье, сползла к англичанке, стала рядом. Обрыв, вернее, обрывистая ступень доходила им до пояса, гранитная, твёрдая, с гладко отполированным закруглённым гребнем. Очевидно, подпочвенные воды стекают сюда весною. Они отполировали русло этого маленького водопада.

Англичанка повернула к Дине занавешенное тенью лицо. Прошептала страшным, сорвавшимся шёпотом:

— Мы через эту ступень… не проходили. Вы… понимаете?

Тотчас вскарабкалась вверх, на уступ, бросилась назад, быстро смазывая светом нависшие своды, крикнула с трудом поспевавшей за нею спутнице:

— Vogue la gal#233;re! Кажется, здесь. Кажется, эта расщелина?..

И, когда через четверть часа, обессиленные, еле волоча отяжелевшие ноги, остановились перед сплошной гранитной стеной, запиравшей ход наглухо, Дина беспомощно упала на прикрытую глиной кучу мелкой каменной осыпи.

Англичанка закричала отчаянно:

— Алло, алло! Помогите!

И будто придавила уши тотчас за криком раздувшаяся тишина. Дина нашла в себе силы приподняться, ободряюще положила руку на плечо обезумевшей англичанке, сказала:

— Успокойтесь, миссис Джексон, успокойтесь, умоляю вас. Нас будут искать, нас найдут…

Англичанка в бешенстве вырвала плечо из-под руки, положила на камень фонарь, обеими маленькими сильными руками схватила увесистый гранитный обломок, застучала им в стену, закричала отчаянно, с визгом.

И темнота тяжело сжёвывала и стуки, и крик.

Потом в стороне входа странно дрогнул воздух, хряснуло в потолке, будто сдвинулась и осела тяжёлая, страшно тяжёлая масса, сверху посыпалась на голову мелкая осыпь, и, коротко звякнув, погас раздавленный фонарь…

И было долго темно и тихо. И Дина успела довести до сознания мысль, что осталась жива, что случился обвал, что минуты, быть может, осталось прожить, что придётся испытать муки замурованной, задохнуться. И внезапно обострившимся слухом, рядом, тут, в темноте, уловила шёпот… нет, не шёпот, а свистящий, сдавленный злостью, змеиный шип:

— Как я вас ненавижу, как ненавижу, не-на-ви-жу!..