"Феномен двойников (сборник)" - читать интересную книгу автора (Манова Елизавета)

2. НЕСТАНДАРТ

Темно-синее небо Латорна, думал он. Очень темное синее небо, и плывут облака… Я лежу потому, что ранен, думал он. Я ранен, и поэтому можно лежать и глядеть, как плывут облака.

Он открыл глаза и увидел мятущийся прах. Черные струи, кружась, заметали его; это было невыносимо, и он встал. Он шел сквозь мрак и сквозь боль и думал: почему я здесь? Как случилось, что я здесь?

— Я умер, — сказал он себе. — Я умер, но тогда был Латорн, было небо и были облака.

— Чепуха, — сказал он себе. — Если умер, нет уже ничего.

— Есть, — ответил кто-то другой. — Легион. Сборище мертвецов.

Он стоял, хотя его толкало вперед. Его толкало, а он стоял и думал: это сказал Алек. Какой Алек? Не знаю никакого Алека! Нет, знаю. Он был со мной в бою. Он ничего не говорил. Он сказал: «Меня зовут Алек», — и больше ничего.

Было очень трудно стоять, и он пошел. Я ранен, подумал он. Я ранен и сейчас упаду. Нет, я не упаду. Все раны заживают, пока идешь. Откуда я это знаю? — подумал он. Тут что-то не так, подумал он. Надо начать сначала, подумал он.

— Меня зовут Альд, — сказал он себе.

О Легионе говорил Алек. Он не мог мне об этом говорить, потому что сегодня я видел его в первый раз. Я не мог его видеть сегодня в первый раз, потому что я знаю, какой он в бою, как не мог бы узнать за один раз.

Боль исчезла, и он заспешил, догоняя своих. Они шли вчетвером: Старший, Алек, Алул и Альд, и пока не стоило говорить.

Мы — молодцы, подумал он, всего двоих в четвертой цепи. Сегодня мы будем говорить, подумал он, сядем за столик в Просторе и будем говорить.

И они сидели вдвоем, потому что Алул не стал говорить. Многим не надо говорить, они в себе и для себя. Не все человечества возникли из стадных существ, подумал он улыбнулся. Эта мысль была его мыслью, из Латорна, а не из Легиона.

— Алек, спросил он, — ты помнишь меня?

Алек качнул головой. Верзила с железным лицом и челюстью на двоих, знакомый, словно мы с ним не расставались всю жизнь.

— А я тебя помню. Будто ты был старший, а я шел в бою справа и позади.

— Врешь, — ответил Алек.

Место, где спят, почему-то зовется норой. Как сюда влезет Алек, если и мне тесно? Почему же я так за него уцепился?

Уменьшим селективность, подумал он, и это была хорошая мысль — из Латорна. Память — это просто информация, записанная в мозгу. Если она есть… Только не торопись, подумал он, пусть всплывет.

Белое небо и голубая трава. Серебро. Серебряные вспышки солдат. Серебряные стены в тяжелом дыму. Дым. Огонь. Серебряная фигурка, влетевшая в пламя. Малыш. Малышка…

Малышка, подумал он, шагая в своем ряду. Ушла неуклюжая радость, когда все легко. Легко убивать, легко умирать, легко терять своих. И только думать нельзя, потому что сплошная легкость в мозгах.

Но мы уже вышли на рубеж, и надо о чем-то думать… Страшно, подумал он. Я боюсь этого боя. Я каждого боя боюсь, но этого особенно, потому что он уже начался. Малышка, подумал он. Почему? Надо смотреть.

Он смотрел, как прошла мимо них четвертая цепь. Первые три ушли давно, а четвертая обгоняла их только сейчас.

Капельки ртути, подумал он. Вот сейчас сольются…

Он привстал на цыпочки, вглядываясь в далекий фланг. Вон там, последняя шестерка. Пять с половиной, подумал он, один человек — и тот малютка.

И тут загорелся танк.

Пятая цепь — это подарок судьбы. Он вышел из боя без единой починки и думать начал, когда еще не засверкали стены Казармы.

Значит, малыш все-таки есть, подумал он. Логика против памяти, подумал он. Я знаю Алека, каждое его движение в бою. Я знаю правила этой игры, как нельзя узнать за единственный раз. Я думал о малыше раньше, чем увидел его. В Легионе не так уж много людей. Маленьких тем более. Это больше, чем совпадение.

Какой-то цикл? подумал он. Проходишь круг и начинаешь сначала?

— Ну, — сказал Алек с усмешкой, — что ты еще вспомнил?

— Я видел малыша, — серьезно ответил Альд. — Маленького человека. Он шел в четвертой цепи.

— Что-то с тобой не то, — сказал Алек с грубоватой заботой. — Гляди, Альд!

— Давай его поищем!

— Чего это вдруг?

— Мне так нужно, понимаешь? Чтобы знать, я помню или это бред.

И Алек безропотно отправился с ним.

А в Просторе было полно. Они шли по мосткам над лежанками, вешалками и столами, и от тресков и голосов рокотало в ушах. Только в третьем секторе они нашли малыша. Он сидел за столом один, и когда Альд увидел его лицо, он немедленно встал столбом и Алек чуть не сшиб его с ног. Женщина, клянусь светилом Латорна!

Они все-таки сдвинулись с места и направились к ней, а она смотрела на них, нет, только на Алека. И это его она тихо спросила:

— Ты с Земли?

— Инта! — заорал Альд. — Инта! — и как двинет Алека в бок: — Ты что, Инту забыл, болван?

И тут железный вояка тихо взвыл и бессильно уселся на пол.

Ничего-то они не помнят, подумал Альд. Они просто поверили мне, потому что я привел их друг к другу. Не понимаю, подумал он. Начать вот так вот с пустого места, как будто бы и не рвалась нить. А если это не в первый раз? Сколько раз они находили и теряли друг друга и опять встречались — впервые?

— Инта, — сказал он с мольбой, — но хоть что-то ты помнишь?

Усмехнулась. Что-то жесткое всплыло в ее глазах, обозначилось в складке губ.

— Дождь и домик в саду. Не изводи себя, Альд. Таким, как мы, помять ни к чему.

— Я помню, — сказал ей Алек. — Я тебя потерял и больше не мог жить.

— Куда же я делась?

— Тебя распылили, — сказал Альд. — Загнали в первую цепь. Мы пошли за тобой.

Она засмеялась. Негромкий хрипловатый смех — как рыдание.

— Значит, если распылят?..

— Память стирается при переходе, — сказал Альд. — Я два дня мучился, пока вспомнил.

— Сам?

— Нестандарт, — буркнул Алек, и они опустили глаза, будто это словечко вдруг отрезало их от Альда.

— Тебе нельзя было сюда попадать, — очень грустно сказала она. — Это какая-то ошибка, что ты сюда попал.

— А ты? Все-таки женщина…

— Я стала солдатом не потому, что попала в Легион, а попала в Легион потому, что была солдатом.

— Не может этого быть, — сказал он с тоской.

— Не все ли равно? Мне подходит такая жизнь. Прошлого нет, а настоящее — бой.

— А мне не подходит, — выдавил Алек и грохнул на стол пудовые кулаки. — Игрушки, да? С одного конца доски на другой? И Сигнал в спину?

— Черт тебя принес, Альд, — сказала Инта. — Если б не знать…

И опять глядят друг на друга, словно они тут вдвоем, словно главное все решено и остались одни пустяки.

— Если опять перейдем, я тебя забуду.

— Да, — сказал Алек. — Это Альд тебя искал.

— Его уберут, — сказала Инта, и они опять опустили глаза.

— В могилу, что ли? — он заставил себя усмехнуться — зря старался, все равно они только вдвоем.

— Значит, уходим, сказала Инта.

— Куда?

— Не знаю, — сказал Алек.

Третья цепь, наш сектор впереди.

Так приятно идти, а пятерка топает за спиной, я люблю их, думала она, ничего, что с ними не поговоришь, а у черных даже нет имен, все равно они мои, мое ушестеренное «я».

В четвертой цепи она увидела их, и помахала рукой. Пятая цепь, теперь четвертая, значит, завтра они в шестой. Это хорошо. Если я… Я знаю, что должна уцелеть, но это тягостно — думать, что должна, и она замедлила шаг, чтобы Сигнал шибанул по мозгам.

Третий сектор, подумала она. После боя нас должны отвести. Мы — плохие вояки, подумала она, в третьем секторе мало кто говорит, а такие и в цепи поодиночке. Паршиво, подумала она, первые цепи почти не ослабят удар, главное придется на нас.

Сигнал вывел их на рубеж, в самый центр, подумала она, опять я на острие, подумала она, а я ведь должна уцелеть, но танк уже зачадил, вот глупость, подумала она, какой дурацкий сигнал — два танка, чтобы обозначить атаку…

И то, что она давила с утра, поднялось наверх, и тошно, хоть плачь. Атака! подумала она, не бой, а обман, дурацкая игра, будьте вы прокляты, подумала она, опять у меня бой…

А игра как пожар расползалась по степи, и первая цепь уже догорала в ее огне, и Сигнал уже сдвинул навстречу огню вторую цепь.

Пора! Сигнал подтолкнул вперед, и она напряглась, одолевая его. До боли в стиснутых зубах, до капель на лбу. Тебя ломает, а ты стоишь, и пятерка топает за спиной, но цепь все-таки изогнулась, она удерживала центр, а фланги уходили вперед — пусть фланговый огонь ослабит удар. Невод, подумала она, где-то там идет третья цепь, и мы успеем ее искрошить.

И — ничего. Не приходила холодная радость боя, только стыд и глухая тоска. Сколько тех, кого я сейчас распылю, шагало рядом со мной? И сколько ожогов и ран я получила от прежних друзей?

— Надо кончать, — сказала она себе. — С этим все.

И тут начался бой.

И снова черные вихри гуляли по черной степи, и светлые тени текли сквозь роящийся мрак, и снова мы поднимались из праха, и поредевшие цепи шагали к Казарме.

Инта шагала одна. Может быть, кто-то еще догонит меня у стены…

— Я сделала все, что смогла, — сказала она себе. — Я берегла себя не больше, чем их. Они уже на той стороне, — сказала она себе, — и завтра мне в них стрелять.

Стыд и глухая тоска. Хорошо, что мне помогает боль. Мне больно, больно, очень больно, твердила она себе и вслушивалась в боль, и пряталась за ней, но боль ушла, стекла в горячий прах, и ничего не спрячешь от себя.

Меня обворовали. Все было ничего, пока был бой. Нелепый бой, бездарный бой — но бой.

Мне надо уходить, подумала она. Есть Алек — и я не хочу в него стрелять. И есть Альд… Вот дурачок, подумала она, зачем он все это распутал? Нет, это хорошо, что он распутал, я не из тех, кем можно так играть. Я им еще припомню. Она подумала, как это им припомнит, и покачала головой. Нет выхода, подумала она, мы — мертвецы, мы — копии, но ничего, подумала она, я — неплохая копия. Не знаю, как там было на Земле, но, кажется, ей очень повезло, когда меня убили.

Она подходила к Казарме одна, усталая женщина с тихим лицом, и створки огромных ворот ожидали ее. Последняя из живых входила в обширный проем, и двери Казармы сошлись за ее спиной.

А вечером мы сидели втроем, другая жизнь, подумала она, какая же я — действительно я — та, что в бою, или та, что теперь?

— Я все время тебя видел, — сказал Алек, и она улыбнулась ему.

— А я вот думаю, — сказал Альд. — Этот бой… что-то тут не так.

— Дурацкий бой, — сказал Алек. — Крутят одно, как киношку.

И опять они молчали втроем, Алек видел спокойный лоб и морщинки у тихих глаз, Альд — бестрепетный взгляд и огонь непреклонной воли, прожигающий ложный покой, а Инта вовсе не видела их — Алека, которого, кажется, любит, и Альда, которому просто верит; не люди, а три боевых единицы, и надо подумать на что мы годны.

— Группа прорыва, — сказала она себе. — Прорыв, — сказала она вслух.

— Куда? — сказал ей Альд. — Это или бред или модель.

— Куда-нибудь, — сказала она. — Мы уже отошли от нормы. Значит, завтра… или скоро — первая цепь.

— Прочистка мозгов? — спросил с усмешечкой Альд. — И куда будем рваться: вверх, вниз, через стенку? Спятишь с вами, ребята! Вы что, не понимаете, что это моделируемая, а не действительная реальность?

Инта глядела на него. Ну-ну, еще…

— Не знаю, зачем моделируют наше сознание, но что это модель, я уверен. И что все прочее, — он обвел взглядом Простор, кивнул за плечо, — обман, я тоже уверен. Как может смоделированное сознание выйти из модели, частью которой оно является?

— Погоди, Альд, — сказала она, — пожалей наше беспамятство. Я не очень понимаю, о чем ты говоришь, но я понимаю одно: мы слишком хорошо… повторены для такой дурацкой игры. Зачем?

— А иначе она потеряет смысл. Только мы в ней что-то можем. Единственное разнообразие: куда нас воткнут. И бой каждый раз немножко другой.

— Тогда почему же нас не выключить сразу? Отыграли свое — и выключить.

— Сотремся, — сказал Алек. — Если хоть чуть-чуть собой не побыть, сотрешься к чертовой матери.

— Ну, хорошо, — сказала она. — Но если наша… особенность так важна, значит, что-то должно ее защищать. Ведь даже при переходе мы забываем все — но не себя, так?

— Так, — медленно ответил Альд.

— А когда нас выключат, мы ведь тоже ничего из себя не теряем?

— Но… — начал было он.

— Погоди, Альд! Ты сохранил память, а мы нет, но у нас есть… — она поглядела на Алека, и тот сначала кивнул, а потом развел руками, потому что где здесь найдешь слова? — Ну, неважно, как это назвать. И это мне говорит: не может быть, чтобы наша игра… чтобы это была единственная игра. Понимаешь, пока я верила в бой… ну, он мог быть единственным. Единственное существование, единственная смерть. А так…

— Что?

— Погоди, Альд, — снова сказала она. Было очень трудно находить слова, и все-таки они были, и она даже удивилась, что помнит так много слов, и что за этими словами есть смысл, и когда она говорит, он словно бы прорастает сам по себе. — Зачем нас отключают? Если Игра не прерывается, нас незачем отключать. Пусть мы будем думать, что спим. Или просто: лег — а потом утрой и бой. Так? А тут четко: отключают. И появляемся не у себя, а уже в степи. Зачем?

— Не знаю, — сказал Альд. — Не думал.

— А если в это время просто другая Игра? И мы в нее тоже играем — только по-другому.

— Ну и что?

— Просто я думаю: другая Игра. А если мы в нее перейдем — какие есть — ее правила… они будут для нас обязательны?

— Черт его знает, — сказал Алек.

— А если мы просто исчезнем — и тут и там?

— Я уже умер, — ответил Альд спокойно, — и радости в посмертном существовании не нахожу. А вы с Алеком?

Она улыбнулась. Очень спокойно улыбнулась, словно речь о пустяках.

— У нас нет выбора. Завтра или очень скоро нас опять загонят в первую цепь.

— К черту! — сказал Алек. — Я — за. Сдохнем — так сдохнем, оно честней.

Инта свернула в зияющий зев коридора, и они послушно свернули за ней.

Наш командир, подумал Альд. Мне по плечо, Алеку по грудь — а все равно командир.

Круглые входы чернели со всех сторон. Сектор был пуст, и норы пусты. Странно, подумал он, а где все те, что уже перешли? Завтра они будут в строю, но где же они теперь?

Инта остановилась. Ты гляди, беззлобно подумал он, а им и впрямь не нужны слова, взгляд — и Алек уже все знает…

Взгляд — и Алек шагнул в проем. Только метнулся, лишь заступил, а отверстие уже пошло зарастать; Алек уперся спиной в один край, руками и ногами — в другой; всей его силы хватило только на миг, но тот единственный, пока они с Интой шмыгнули вовнутрь и выдернули его уже из стены. А когда проход исчез без следа, можно было поглядеть, что тут есть.

Ничего там не было. Ни стен, ни пола, ни потолка — просто слабое мерцание, обозначившее объем. Ни лежанки, ни постели, ни стола — просто серенький свет, вялым комом висящий внутри.

— У него не было имени, — бросила Инта, и Алек спокойно кивнул. Все равно не спрошу, подумал Альд, не хочу я этого знать, наверняка какая-то мерзость…

— А здесь что, не отключат? — он спросил у Инты, а ответил Алек:

— Ни черта. Продержусь.

Он взъерошенный, как в бою, как в те последние минуты, когда Сигнал уже гонит вперед, но ты еще человек, еще можешь думать.

А это уже началось. Покуда лишь духота, словно заживо закопали, подумал Альд, и это было уже удушье, он рвал на груди мундир, не могу, подумал он, сейчас…

Алек застонал. Он стоял, наклонившись, расставив ноги, словно на нем лежал неподъемный груз, и этот груз пригибал его к земле, а он все старался распрямиться, и серенький свет уже покраснел, а Инта глядела на Алека, подпирала его взглядом, они словно бы вместе поднимали проклятый груз, и Алек вдруг захрипел и сбросил его со спины.

И появился воздух.

Он просто дышал: взахлеб, в запас, на всякий случай. Он просто был жив. Сейчас, сию минуту, на этот вот миг.

— Проскочили, — сказал Алек. Нехороший был у него голос, словно он только-только восстал из пепла.

— А дальше? — спросил Альд.

— Увидим, — ответила Инта.

И они увидели.

Сначала погасли стены. Ничто не обозначало объем, но они пока были здесь, в норе. Только серенький свет еще напоминал их мир, но он уже угасал, рассеивался ни в чем, но это не было темнотой, это было каким-то смутным движеньем, шевеленьем, существованием.

— Надо идти, — сказала Инта.

— Куда?

Она не ответила. Она просто пошла вперед, и движение впитало ее.

Они шли. То, что было, дышало, шевелилось вокруг, понемногу густело. Как туман, как вода, как кисель. Они шли, раздвигая это перед лицом, и оно обретало цвет, отзывалось вспышками голубого огня, крохотные радуги трепетали на кончиках пальцев, и уже красные вспышки отмечали каждый их шаг, и теперь они сами были черными тенями среди огня, но это был уже не огонь, многоцветный и вязкий туман, и опять стало трудно дышать, но это был уже не туман, а багровая взвесь, липкой дрянью она оседала на лицах, и в этом уже были какие-то сгустки — то ли предметы, то ли тени, и они двигались мимо них.

Они шли как тени среди теней, и это было похоже на цепь, но багровое уже выдавалось наверх, собралось над головой в тяжелую тучу, и в этой туче шли перевернутые фигурки солдат, дробились, корчились, меняли очертанья, и фигуры, которые двигались мимо них, тоже меняли свои очертания; тонкие фигуры людей превращались в кусты разрывов, огненные столбы вырывали конечности из земли и, раскинув щупальца, бежали вперед; откуда-то появился танк, он мчался прямо на них, но это был уже не танк, а боевая машина с побережья; башенка излучателя вылезла из-под брони, черное жерло уставилось прямо на них, Алек прыгнул вперед, заслонил Инту, но жерло перекосилось, превратилось в зубастую пасть, плюнуло тонкою струйкой вонючего дыма, и они прошагали сквозь танк, словно это был туман; сон, подумал Альд, Казарме снится, но тени уже ушли, перед ними была стена, и они прошагали сквозь стену; просто вошли в нее, как в черный туман, а потом туман разомкнулся, и не было никаких стен — только лазурная степь во все концы и белесое небо над головой.