"Ранний экспресс" - читать интересную книгу автора (Кузьмин Лев)

6

Школа, куда приняли Пашку и как очень верно о ней говорила заведующая Косова,— это школа особая. И ученики в ней особые. Даже первышата.

И если по Пашке сразу видно, что он тут пока еще одиночка-чужак, то все другие мальчики, девочки мигом уж, с первой минуты, стали здесь держаться плотными, шумными компаниями. И если Пашка про себя думает: «Я кыжимский, я бабушкин...», то все остальные говорят про себя громко, вслух:

—  А мы сами свои! А мы — детдомовские! Нас в эту школу привезли из детдома, и пусть все здесь будет опять, как в детдоме!

И вот кто с кем в детдоме дружил, тот с тем дружит и здесь. И вот даже в первый же день, пока учительница Гуля в класс еще не заходила, пока она ни в чем не разобралась еще сама, все стали садиться за парты кто с кем пожелает.

С Пашкой садиться, а вернее, звать его к себе не стал никто. И он приглядел себе место у самого последнего окошка. Но, оказалось, на эту уютную парту нацелился не один он. Не успел Пашка поставить на скамью новый, купленный бабушкой портфель, как — трах! — портфель от резкого удара слетел на пол, и на скамью всунулся, уселся грозно нахмуренный, стриженный накоротко мальчик.

—  Вали отсюда! Это место не твое. Да и сам ты не наш!

К тому мальчику подсел другой, такой же стри­женый:

—  Топай, топай... У тебя даже портфель непра­вильный, не детдомовский! С каким-то вон девчо­ночьим цветочком... А у нас у всех — коричневые, простые.

Портфель у Пашки действительно был с нарисо­ванным на тыльной стороне ярким, желто-зеле­ным цветком. Этот портфель Пашка выбрал в Кыжу, в маленьком магазине, вместе с бабуш­кой. Выбрал именно такой, чтобы цветок хоть как-то да потом напоминал Юльку, Русакова, Кыж.

Вот портфель ему сейчас Русакова и напомнил. А еще напомнил крутую лестницу у вокзала и как Русаков спустил с этой лестницы Серьгу Мазы-рина.

И Пашка, не отводя глаз от своих вытеснителей, медленно нагнулся, медленно нашарил на полу тугой, полный книжек и тетрадей портфель, ухва­тился покрепче за ручку, выпрямился да и всей тяжестью портфеля, всем этим грузом хлобы­стнул по стриженой макушке ближайшего задиру-гонителя. Следом опустил портфель на загорбок и супротивнику второму.

Те вскочили, из-за парты шарахнулись, за­орали:

—  Наших бьют!

И что бы тут произошло, неизвестно. Возможно, на Пашку обрушилась бы вся детдомовская бра­тия всем своим всегда дружным, крикливым ско­пом, да тут и звонок зазвенел, и один из мальчиков, худой, высокий, с тою же «прической», что у всех, занял оборонную позицию рядом с Пашкой.

Занял, крикнул:

—  А вдесятером бить одного — это по-нашему? Эх, вы!

Девочки тоже загалдели:

—  Не  по-нашему,   не  по-нашему!   Не  по  пра­вилам!

Тот, самый первый задира, занял место со своим союзником совсем на другой парте, а Паш-киному защитнику буркнул:

—  Тогда,  Степка Калинушкин,  ты сам с этим психованным и садись...  Он тебе, глядишь, тоже отвесит когда-нибудь ни за что ни про что хоро­шую плюху.

—  Не   отвесит! —  сказал   Калинушкин  да  вот и устроился с Пашкой за одну парту.

Они потом и в столовой сели за один стол. Они и в спальне устроились рядом. Только вот сосед­ство это их пока что получалось какое-то не очень теплое. И все потому, что как Пашка приехал в школу-интернат безо всякого желания, как вступил в первые же почти минуты в схватку с одноклассниками, а вернее, с детдомовцами, так и был постоянно не то чтобы начеку, а как бы на полнейшем отрубе от всех.

Со Степой Калинушкиным он почти и не разго­варивал. Даже учительница Гуля, терпеливая, деликатная Гуля, ни на первом уроке, ни на вто­ром, ни на третьем растормошить Пашку пока что не могла.

В своем добровольном отшельничестве Пашка вынашивал мечту: «Вернется Русаков в Кыж, уви­дит, меня там нет, мигом примчится в интернат, сразу все устроит по справедливости. Он быстре­хонько объяснит кому надо, что мое место — в самом деле, как говорят ребята,— не здесь! Он-то сумеет получше бабушки доказать, что я дол­жен жить дома. Что настоящие мои друзья только там. Сам Русаков, сама бабушка, чижик Юлька... Далее вон старый Платоныч, раз он дру­жил с отцом, то и со мной будет приятелем... Даже Серьга Мазырин, болтун, куряка, гуляка, со мной собирался наладить дружбу, и, конечно, надо ее наладить... Я не гордый! Я про то, что было на лесенке, ему напоминать не стану. Мне бы лишь вернуться... И друзей своих кыжимских я не под­веду. Ездить самостоятельно в простую школу сумею. Я поленницы складывал, я ступеньки чинил, а ездить на электричке — одна забава! Сел, в простую школу приехал, поучился, кати к дру­зьям домой! А в интернате с кем дружить? С кем, о чем толковать? Степа Калинушкин, и тот ничего не поймет, потому что он сроду Кыжа не видывал... Нет, надо ждать Русакова!»