"Валентин Понтифекс" - читать интересную книгу автора (Силверберг Роберт)

7

Теперь поместье полностью опустело. Ушли все полевые работники Этована Элакки и большая часть домашней прислуги. Никто из них не позаботился даже о том, чтобы официально уведомить его об уходе, даже для получения причитающегося жалования: они просто улизнули тайком, будто страшились хоть на час задержаться в зараженной зоне или боялись, что он сможет изыскать какой-то способ принудить их остаться, если вдруг узнает, что они уходят.

Симоост, десятник из хайрогов, все еще сохранял верность хозяину.

Оставалась и его жена Ксхама, старшая кухарка Этована Элакки, да еще две-три горничных и несколько садовников. Этован Элакка не слишком расстраивался из-за бегства остальных – ведь, как ни крути, а работы для большинства из них больше не осталось, да и платить полное жалование он был не в состоянии, поскольку на рынок нечего вывозить. Кроме того, рано или поздно возникли бы сложности даже с их прокормом, если правда то, что он слышал о растущих перебоях с продуктами по всей провинции. И все же, их уход он воспринял как упрек. Он был их хозяином; он отвечал за их благополучие; он поддерживал бы их, насколько хватило бы припасов. Почему они так стремились уйти? Неужели эти работники и садовники надеялись найти работу в сельскохозяйственном центре Фалкинкипа, куда они предположительно направились? Как странно было видеть таким тихим поместье, где когда-то целыми днями кипела жизнь! Этован Элакка нередко ощущал себя королем, подданные которого отказались от гражданства и перешли в какую-то другую страну, оставив его бродить по опустевшему дворцу и бросать на ветер слова никому не нужных распоряжений.

Как бы то ни было, он старался жить в соответствии со своими привычками. Некоторые из них остаются неизменными даже в самые мрачные времена.

До выпадения пурпурного дождя Этован Элакка вставал каждое утро задолго до восхода солнца и в предрассветный час выходил в сад для небольшого моциона. Он всегда следовал одним и тем же маршрутом: от алабандиновой рощи к танигалам, поворот налево в тенистый уголок, где пучками растут караманги, прямо к пышному изобилию дерева тагимоль, из короткого приземистого ствола которого на высоту от шестидесяти футов и выше поднимаются изящные отростки, усыпанные ароматными, голубовато-зелеными цветами. Затем он приветствовал растения-рты, кивал сверкающим кинжальным деревьям, останавливался послушать поющий папоротник и выходил, наконец, к границе из ослепительно желтых мангахоновых кустов, отделявших сад от плантаций. Отсюда он смотрел вдоль пологого подъема на посадки стаджи, глейна, хингамота и ниука.

На плантациях не осталось ничего, а в саду почти ничего, но Этован Элакка по-прежнему совершал утренние обходы, задерживаясь возле каждого мертвого дерева и почерневшего растения точно так же, как если бы они были живы и вот-вот собирались расцвести. Он понимал, что ведет себя нелепо и напыщенно и что любой, кто увидит его за этим занятием, наверняка скажет:

«Ах, несчастный сумасшедший старик. Горе лишило его рассудка». Ну и пусть говорят, подумал Этован Элакка. Он никогда не придавал особого значения тому, что о нем говорят, а сейчас это значило еще меньше. Возможно, он и впрямь сошел с ума, хотя сам так не считал. Он все равно будет продолжать свои утренние прогулки: а иначе что здесь еще делать?

В течение первой недели после смертоносного дождя его садовники хотели удалять каждое погибшее дерево, но он приказал ничего не трогать, поскольку надеялся, что многие из растений лишь повреждены, а не умерли, и вновь оживут, как только избавятся от воздействия отравы, принесенной пурпурным дождем. Через некоторое время даже Этован Элакка понял, что большая часть растений погибла и что из этих корней уже не появится новая жизнь. К тому времени садовники стали потихоньку пропадать, и вскоре их осталось совсем немного: их едва хватало, чтобы ухаживать за выжившей частью сада, не говоря уж о том, чтобы срезать и относить подальше мертвые растения. Сначала ему казалось, что он сможет в одиночку справиться с этой скорбной задачей, но объем работ был невообразим, и он, недолго думая, решил оставить все как есть: пускай погибший сад будет подобием надгробного памятника былой красоте.

Прогуливаясь по саду как-то утром, через несколько месяцев после пурпурного дождя, Этован Элакка обнаружил любопытный предмет, торчавший из земли у основания пиннины: отполированный зуб какого-то крупного животного. При длине в пять-шесть дюймов тот был острым, как кинжал. Он вытащил его, озадаченно повертел в руках и сунул в карман. Чуть подальше, среди муорн, он нашел еще два зуба таких же размеров, воткнутых в землю примерно в десяти футах друг от друга; взглянув вверх вдоль склона в сторону полей мертвой стаджи, он увидел еще три зуба, все на одинаковом расстоянии один от другого. За теми виднелась новая троица, все зубы были выложены по большому участку его земли в виде ромба.

Он быстро вернулся в дом, где Ксхама готовила завтрак.

– Где Симоост? – спросил он.

Женщина-хайрог ответила, не поднимая взгляда:

– В ниуковой роще, сэр.

– Ниуки давно мертвы, Ксхама.

– Да, сэр. Но он в ниуковой роще. Он там всю ночь, сэр.

– Сходи за ним, скажи, что я хочу его видеть.

– Он не придет, сэр. А если я уйду, пища пригорит.

Ошеломленный ее отказом, Этован Эоакка не нашелся, что сказать. Потом, немного поразмыслив, пришел к выводу, что во времена таких перемен и не то еще будет, отрывисто кивнул и опять вышел на улицу, не произнеся ни слова.

Со всей возможной скоростью он взобрался по склону, миновав вызывающие уныние стаджи, море пожелтевших скрюченных побегов, голые кусты глейна, а также мимо чего-то сухого и бесцветного, что было когда-то хингамотами, и достиг ниуковой рощи. Мертвые деревья были настолько легкими, что сильный ветер без особого труда выворачивал их вместе с корнями, и большинство из них действительно попадали, а остальные стояли под разными углами, будто какой-то великан играючи смахнул их тыльной стороной ладони. Сперва Этован Элакка не заметил Симооста, но потом разглядел его: десятник бродил по опушке рощи от одного наклоненного дерева к другому, время от времени останавливаясь и заваливая одно из них. И так он провел всю ночь.

Поскольку весь сон хайрогов ограничивался несколькими месяцами спячки в году, Этован Элакка никогда не удивлялся, узнавая, что Симоост работал ночью, но такие бесцельные действия – это что-то, на него не похожее.

– Симоост!

– Это вы, сэр? Доброе утро, сэр.

– Ксхама сказала, что вы здесь. С вами все в порядке, Симоост?

– Да, сэр. У меня все хорошо, сэр.

– Вы уверены?

– Очень хорошо, сэр. Очень. – Но в голосе Симооста недоставало убедительности.

Этован Эоакка спросил:

– Вы не спуститесь? Я хочу вам кое-что показать.

Казалось, хайрог тщательно взвешивает это предложение. Потом он медленно спустился до того уровня, где его поджидал Этован Элакка.

Змееобразные завитки его волос, которые не ведали полной неподвижности, сейчас судорожно дергались, а от мощного чешуйчатого тела исходил запах, который, насколько знал Этован Элакка, уже давно знакомый с ароматами хайрогов, выражал серьезные страдания и дурные предчувствия. Симоост работал у него двадцать лет, но никогда раньше Этован Элакка не улавливал, чтобы от него так пахло.

– Да, сэр?

– Что вас тревожит, Симоост?

– Ничего, сэр. У меня все хорошо, сэр. Вы хотели мне что-то показать?

– Вот, – сказал Этован Элакка, доставая из кармана продолговатый заостряющийся к концу зуб, который обнаружил у основания пиннины. Он протянул его Симоосту и объяснил: – Я набрел на эту штуку примерно полчаса назад, когда обходил сад. Я хотел узнать, не известно ли вам что-нибудь о ней.

Зеленые, без век, глаза Симооста беспокойно мерцали.

– Это зуб молодого морского дракона, сэр. Так я думаю.

– Точно?

– Абсолютно, сэр. Там были еще?

– Да, кажется, штук восемь.

Симоост очертил в воздухе ромб.

– Они были расположены вот так?

– Да, – нахмурившись, ответил Этован Элакка. – А откуда вы знаете?

– Так всегда бывает. Ах, сэр, нам грозит опасность, большая опасность.

Этована Элакку начинало охватывать раздражение.

– Вы что, специально туману напускаете? Какая-такая опасность? От кого?

Ради всего святого, Симоост, расскажите толком, что вы знаете.

Запах хайрога стал еще более едким: он выражал смятение, страх, замешательство. Симоост, казалось, с трудом подбирает слова. После продолжительного молчания он спросил:

– Сэр, вам известно, куда подевались те, кто работал у вас?

– В Фалкинкип, я полагаю, чтобы подыскать работу на фермах. Но что…

– Нет, не в Фалкинкип, сэр. Дальше на запад. Они отправились в Пидруид.

Ждать появления драконов.

– Что?

– Когда наступит преображение.

– Симоост!…

Этован Элакка ощутил прилив гнева, что с ним за всю его размеренную, подходящую к закату жизнь случалось крайне редко.

– Я знать не знаю ни о каком преображении, – сказал он с плохо скрываемой яростью.

– Я расскажу вам, сэр. Я все вам расскажу.

Хайрог немного помолчал, как бы собираясь с мыслями.

Потом глубоко вздохнул и начал:

– Есть одно старое поверье, сэр, будто в определенное время на мир обрушится страшная беда, и весь Маджипур охватит смятение. И в то время так говорят – морские драконы выйдут из моря, пойдут в глубь суши и провозгласят новое царство, а также произведут огромные преобразования нашего мира. И то время станет временем преображения.

– И чья же это фантазия?

– Да, сэр, фантазия – подходящее слово. Или легенда, или сказка, как вам больше нравится. Пустая выдумка. Мы понимаем, что драконы не могут выбраться из моря. Но это поверье распространено повсюду, и многие люди получают от него успокоение.

– И кто же это?

– В основном, бедняки. Преимущественно лиимены, хотя у них находятся единоверцы и среди других народов. Я слышал, например, о том, что к ним можно отнести некоторую часть хьортов, кое-кого из скандаров. Аристократы вроде вас, сэр, не слишком прислушиваются к нему. Но я точно знаю, что сейчас многие говорят, будто пришел час преображения, что болезни растений и недостаток пищи – его первые знаки, что Коронал и Понтифекс скоро исчезнут и начнется правление водяных драконов. И те, кто во все это верит, сэр, сейчас направляются в прибрежные города – в Пидруид, Нарабал, Тил-омон, – чтобы не пропустить выхода драконов на берег и поклониться им.

Это правда, сэр. Это происходит по всей провинции и, насколько я знаю, во всем мире. Миллионы начали движение к морю.

– Поразительно, – сказал Этован Элакка. – Насколько я слеп здесь, в своем маленьком мирке! – Он провел пальцем по всей длине драконьего зуба до заостренного кончика, легонько надавил на него и не ощутил боли. – А это? Для чего он тут?

– Насколько я понимаю, сэр, их помещают в разных местах в качестве символов преображения, а также вешек, показывающих путь к побережью.

Впереди великого множества странников, идущих к западу, передвигаются разведчики и расставляют зубы, чтобы остальные не сбились с пути.

– А как они узнают, где помещать зубы?

– Они знают, сэр. Я не знаю, как. Возможно, знание приходит к ним в сновидениях. Возможно, сами водяные короли передают им послания, подобно Леди Острова или Королю Снов.

– Значит, в ближайшем будущем нас ожидает нашествие орды странников?

– Думаю, что так, сэр.

Этован Эоакка похлопал зубом по ладони.

– Симоост, а зачем вы провели всю ночь в ниуковой роще?

– Пытался собраться с духом, чтобы рассказать вам все, сэр.

– А почему вам потребовалось собираться с духом?

– Потому что я думаю, что нам нужно бежать отсюда, сэр; я знаю, что вы не захотите этого сделать, а я не хочу вас бросать, но и умирать тоже не хочу. А я думаю, что мы погибнем, если останемся здесь.

– Вы знали о зубах дракона в саду?

– Я видел, как их расставляли. Я разговаривал с разведчиками.

– Вон что. Когда же?

– В полночь, сэр. Их было трое: два лиимена и один хьорт. Они сказали, что этим путем пройдут четыреста тысяч из восточных земель Рифта.

– Четыреста тысяч пройдут по моей земле?

– Полагаю, что да, сэр.

– Тут ничего не останется! Это будет как нашествие саранчи. Они уничтожат имеющиеся у нас запасы провизии, наверняка разграбят дом и убьют всех, кто встанет на пути. Не со зла, а просто в состоянии всеобщей истерии. Как, по-вашему, я прав?

– Да, сэр.

– И когда же они здесь появятся?

– Через два, может быть, через три дня, как они сказали.

– Тогда вам с Ксхамой нужно уходить сегодня же утром. И всем остальным тоже. Думаю, в Фалкинкип. Вы должны добраться до Фалкинкипа пред появлением всей толпы. Тогда вы будете в безопасности.

– А вы не уйдете, сэр?

– Нет.

– Сэр, умоляю…

– Нет, Симоост.

– Вы наверняка погибнете!

– Я уже погиб, Симоост. Зачем мне бежать в Фалкинкип? Что я буду там делать? Я уже погиб, Симоост, неужели вам непонятно? Я – свой собственный призрак.

– Сэр… сэр…

– Времени терять нельзя. Вам надо было забирать жену и уходить в полночь, когда вы увидели, как они расставляют зубы. Идите. Уходите сейчас же.

Он развернулся и спустился по склону, а проходя через сад, воткнул драконий зуб туда, где нашел его, у основания пиннины.

Тем же утром хайрог и его жена пришли к нему и умоляли уйти вместе с ними – Этован Элакка еще ни разу не видел, чтобы хайроги были настолько близки к тому, чтобы расплакаться, хотя они лишены слезных желез, – но он твердо стоял на своем, и, в конце концов, они ушли без него. Потом он созвал всех, кто еще сохранял ему верность, и отпустил их, раздав им все деньги, что имелись у него на руках, и значительную часть провизии из кладовых.

Вечером он впервые в жизни сам приготовил себе ужин. Он решил, что для новичка у него неплохо получается. Потом он открыл последнюю бутылку вина урожая времен метеоритного дождя и выпил гораздо больше, чем мог бы себе позволить при обычных обстоятельствах. Происходящее в мире казалось ему очень странным и с трудом поддающимся восприятию, но после вина все стало проще. Сколько тысячелетий царил на Маджипуре мир! Каким приятным местом была эта планета! Как гладко здесь текла жизнь! Коронал и Понтифекс, Коронал и Понтифекс – ничем не нарушаемый порядок перемещения с Замковой Горы в Лабиринт. И правили они всегда с согласия многих на благо всех, хотя, конечно, кто-то получал благ больше, чем другие, но никто не голодал, никто не испытывал нужды. А теперь всему приходит конец. С небес падает отравленный дождь, сады погибают, урожай уничтожен, начинается голод, появляются новые религии, обезумевшие толпы ползут к морю. Знает ли об этом Коронал? А Леди Острова? А Король Снов? Что делается для того, чтобы все исправить? Что можно сделать? Помогут ли светлые сны, навеянные Леди, наполнить пустые желудки? Смогут ли грозные видения, ниспосланные Королем, повернуть вспять толпы? Сможет ли Понтифекс, если он вообще существует, выйти из Лабиринта и обратиться ко всем с проникновенным воззванием? Проедет ли Коронал от провинции к провинции, призывая к терпению? Нет, нет и еще раз нет. Все кончено, подумал Этован Элакка. Как жаль, что все это происходит не двадцатью, тридцатью годами позже, чтобы я мог спокойно умереть в своем саду, в цветущем саду.

Он не смыкал глаз ночь напролет: все было спокойно.

Утром ему показалось, что он слышит неясный рокот орды, приближающейся с востока. Он прошелся по дому, открывая все запертые двери, чтобы бродяги причинили зданию как можно меньше ущерба, рыская здесь в поисках пищи и вина. Дом был очень красивый, и он надеялся, что с ним ничего не случится.

Потом он погулял по саду среди скрюченных и почерневших растений. Он обнаружил, что многие из них выжили после смертоносного дождя: гораздо больше, чем он думал, поскольку в течение последних мрачных месяцев его взор обращался лишь в сторону опустошений, но вот, растения-рты все еще цветут, а с ними – деревья ночных цветов, несколько андродрагм, двикки, сихорнские лозы и даже хрупкие ножевые деревья. В течение нескольких часов он бродил среди них. Он подумывал о том, чтобы отдаться одному из растений-ртов, но это будет некрасивая смерть, медленная, кровавая и неизящная, а ему хотелось, чтобы о нем сказали, даже если и некому будет говорить, что он до конца сохранил элегантность. Вместо этого он пошел к сихорнским лозам, увешанным незрелыми, желтыми плодами. Спелые сихорны один из изысканнейших деликатесов, но желтый плод налит смертоносными алкалоидами. Этован Элакка довольно долго стоял возле лозы; он не испытывал ни малейшего страха, просто был еще не совсем готов. Потом до него донесся гул голосов, на этот раз уже не воображаемый, – резкие голоса городских жителей. Этот гул пришел с востока вместе с благоухающим воздухом. Теперь он был готов. Он знал, что гораздо учтивее было бы дождаться их и предложить гостеприимство в своем поместье, лучшие вина и обед, какой он только мог позволить; но без прислуги он не смог бы сыграть роль радушного хозяина, да и вообще недолюбливал горожан, особенно когда те являлись непрошенными. В последний раз он оглянулся на двикки, ножевые деревья и единственную, каким-то чудом выжившую халатингу, предал свою душу на милость Леди и ощутил, что на глаза навернулись слезы. Он счел, что плакать ему не подобает, поднес к губам желтый сихорн и решительно вонзил зубы в жесткий, незрелый плод.