Шрамко СтаниславМолитва

Станислав ШРАМКО

МОЛИТВА

Hовый мотив разлуки всё еще впереди...

О. Медведев

- В мире будете скорбеть; но мужайтесь: я победил мир, - сказал им он и вышел прочь, в теплую и густую, как парное молоко, темень, заботясь вовсе не о производимом эффекте в странной и страшной пьесе, капризом автора лишенной заглавия и эпиграфа...

Темнота приняла его легким прикосновением безветрия и предчувствием надвигающейся бури. Он, выражаясь языком древнейших романистов, направил свои стопы в ближайший сад, следуя глубокому убеждению, что всякую победу стоит прожить в одиночестве, причастившись целительного одиночества.

Правило было тем более верно накануне последней битвы, ведь нынешняя победа совершенно обессилила его, заставив - в который по счету раз? сомневаться в правильности собственных догадок, где не было ни доли уверенности, на которую уповали его ученики. Hо густая листва тенистого сада, днем скрывающая людей от палящего солнца, сокрыла теперь ото всех его сомнения.

Так или иначе, но он оказался победителем и, хотя вряд ли кто скажет о нем так, воином - хотя его не чтили ни легионы, ни их облаченные в пурпур доблести и славы военачальники.

Hо не палачом, а воином, в отличие от многих и многих, коим нет числа, и потому имя им - легион...

Воином.

И пусть города не ложились к его ногам, а всего лишь открывали свои ворота, принимая его право говорить то, что он считал нужным; но ведь среди жителей тех городов находились не только те, кто слушал его речи, но даже те, кто слышал слова, что он произносил...

Опустившись на землю подле дерева и ручья, он долго молчал. Роскошь великолепного сада была почти чужда ему, равно как и роскошь самого изысканного дворца, но, Господи, как она пришлась кстати! Она давала возможность осмыслить всё прожитое в благословенной тиши, необъятной и бесконечной, как сам мир.

Ощутить извилистое и прихотливое время под пальцами, скользящими по коре дерева, чтобы понять что-то, всё еще непознанное за короткую, хотя и бурную жизнь.

Прикоснуться к вечности.

* * *

Говорят, что молитва сродни колдовству. Может быть, это и так; только он не колдовал. Просто слова приходили от сердца, в котором перемешалось столько всякого, что не расхлебать и за несколько тысячелетий.

{

Дурнота подступила к горлу удушливым комом; в темноте расплылись контуры деревьев и звезды, а в шелесте листвы, который был слышен всё явственнее и явственнее, ему вдруг почудились громоподобные приветственные крики тысячеголосой и тысячеликой толпы, где каждый - справедлив и честен... да что там! Попросту избран или богоподобен...

Ему виделось, как рукоплещут, вскипая в едином порыве, мириады людей, стоящих на обочинах вдоль его пути. Все заглядывают ему в глаза - и обмирают в благоговении. Он же идет по дороге, вымощенной белым благородным мрамором, увенчанный лавром и наделенный правом миловать и казнить. По обе стороны от него маршируют верные гвардейцы с грозными фасциями в мускулистых загорелых руках.

"Спусти, спусти же нас, мы твои верные псы!" - кричат глаза каждого в раболепствующей толпе...

Эти люди готовы и убивать, и молиться - лишь бы во славу его.

"Спусти нас!.."

Hо всё в нашем мире смутно и преходяще, и спустя несколько мгновений картина изменилась. Теперь он видел всего лишь камни на обочине другой пыльной и грязной - дороги. Бесконечный ряд серых камней, так похожих один на другой. Он шел, сгибаясь под непомерной ношей, а вслед ему неслись проклятия, свист и улюлюканье обезумевшей толпы, разоблачившей очередного лжекумира, зарвавшегося выскочку, учителя, дерзнувшего учить их, таких честных и справедливых, таких уверенных в собственной правоте, таких беспощадных и в то же время благодатных, как ненависть и милость грозного владыки.

Очень сильно болела голова.

Он сплевывал кровь изо рта наземь, себе под ноги, и опускал глаза, жалея, что не может вдобавок зажать уши заломленными за спину руками.

И видел только серые камни на обочине, так похожие один на другой...

}

Балансируя на грани безумия, он просил за учеников, которым не рассказал и половины всего нужного в пути по миру. Боялся - не поймут. Или - что еще хуже - поймут, да не так!

Он просил, чтобы после того, как всё закончится, Отец присмотрел за оставшимися в мире, несмотря на то даже, что, читая старые книги, никто из истинно верных не поймет, что эта молитва была и о нем тоже. Истинно верные примерят на себя то, что будет потом, и поймут, что не достойны они этой молитвы. Только зря, зря!.. Весь смысл жизни и смерти был в служении им одним, а они - не приемлют...

- Они возомнят себя Иудами, пересчитывающими серебро в карманах, чтобы не заглянул ненароком Учитель в душу; ведь на ком нет греха - тот, мол, ушел кидаться камнями. Будут бояться самих себя, но сделать с собой ничего не смогут; они уже и сейчас бьются в двери, в своей слепоте не понимая, что им давно уготовано и отворено.

И нерешительность эта мешает им исполнить свое предназначение, каждому - своё...

Измени же такой уклад!

Пронеси сию чашу мимо них, Господи!..

Страстный шепот ручья в саду сливался с голосом человека.

* * *

Любовь толпы страшнее ее же гнева.

Так же, как штиль страшнее бури.

Так же, как победа страшнее поражения.

Он сидел неподвижно, прислушиваясь к изменениям в своей душе, чувствуя, как прохладный ветерок, - вестник грядущего, - пришедший на смену полному безветрию, легко касается его лица такими ласковыми и знающими пальцами.

Hадвигалась буря, холодным дыханием предупреждая о предстоящем безумии.

Hо во всем мире не было ничего бесполезнее, чем отучать людей от зависти и гордыни.

Даже сейчас, в преддверии самой сильной бури из всех, что ему приходилось наблюдать воочию.

Hо во всем мире не было ничего смешнее и бесполезнее, чем опускать золото во влажную плодородную землю, искренне надеясь на будущий урожай.

Тряхнув головой, чтобы отогнать наваждение, он поднялся с земли и двинулся обратно, шагая быстро и легко.

Сын шел навстречу Отцу.

Отныне точно зная эпиграф и заглавие своей пьесы.