"Любовник" - читать интересную книгу автора (Шоун Робин)

Глава 17

Энн приходилось слышать, что имение графа охранялось лучше, чем Вестминстерское аббатство. Тем не менее привратник пропустил ее, не сказав ни слова. И так же поступил тощий, словно жердь, дворецкий.

Энн последовала за ним по широкой лестнице из красного дерева. На ступенях не было дорожки, и ничто не заглушало их звучащие вразнобой шаги. Шелковые панталоны, нижние юбки и чулки терлись о кожу и напоминали о ночных удовольствиях. А поверх всего — черная шерсть: дань матушке и напоминание о трауре, который она носила.

Дом графа скорее напоминал дворец: богатые панели на стенах, бесценные картины, старинная мебель. Такое хозяйство требует огромного числа слуг — конюхов, садовников, лакеев, горничных… Но где же они все?

На верхней площадке дожидалась кабина лифта, вход внутрь преграждала металлическая дверка. Стены коридора испещрили круги света от бронзовых бра с хрустальными плафонами. В них горели электрические лампочки, но и они не могли развеять мрак.

Шаги отзывались эхом в непроглядной дали. Надо было ехать прямо на кладбище и убедиться, что произошло на могиле, а уж потом наносить визит графу. Поздно, возвращается дворецкий, чтобы объявить, что граф ее примет.

В конце коридора на самом виду стоял обитый пунцовой материей стул в стиле рококо. Дворецкий отворил расположенную поблизости дверь и, объявив: «Мисс Эймс, милорд!», отступил в сторону, пропуская ее вперед. Энн вцепилась в ручку ридикюля.

В инвалидном кресле спиной к порогу сидел седовласый человек. Перед ним, создавая оранжевый ореол, горел огонь е камине из красного дерева. Над головой, на каминной полке, по обеим сторонам мраморных часов красовались голубые севрские вазы. Сквозь окна снаружи проникали солнечные лучи. Рядом с больным стоял чайный столик на колесиках и массивное кресло.

Инстинкт предостерегал ее против того, чтобы входить в спальню, но здравый смысл заставил посмеяться над нелепыми предчувствиями. Энн привыкла находиться в комнате больного.

Граф Грэнвилл оказался стариком, и к тому же калекой. Он физически был не в состоянии причинить зло. И, пренебрегая предостережениями инстинкта, Энн шагнула через порог. И тут же услышала, как позади мягко закрылась дверь.

— Добро пожаловать в мой дом. — Граф так и не повернул головы, но его хорошо поставленный голос отчетливо разносился в комнате. — Надеюсь, вы не будете возражать, что старик принимает вас в личных покоях? Пожалуйста, садитесь.

Энн не хотела задерживаться. Ей хотелось бежать на свежий воздух, а не вдыхать запах карболки. Но она тут же устыдилась собственных мыслей. Граф не по своей воле сделался инвалидом. Ом стал таким по не зависящим от него обстоятельствам.

— Спасибо, лорд Грэнвилл, — проговорила она, — Вы очень любезны.

Каблучки простучали от двери до кресла. А разнесшееся по дому эхо подтвердило, что жилище калеки уединенно и пустынно. Энн поняла, насколько она сама оторвалась от той жизни, которую вела, пока не решилась поехать в Лондон.

В последние дни ей трижды приходилось встречаться с необычными людьми: Майклом, Габриэлем и новым конюхом, которого управляющий имением нанял, пока она отсутствовала.

Губы Энн тронула удивленная улыбка. И вот еще один — старик в инвалидной каталке. Энн обогнула кресло, и жар от огня смел улыбку с ее лица. Она устроилась на самом краешке обтянутой красным бархатом подушки.

Лицо графа было морщинистым и изможденным от возраста и боли. Энн дала бы ему чуть больше семидесяти лет. Он показался ей человеком, познавшим к жизни много удовольствий или постоянно к ним стремившимся. Глаза померкли, и в полумраке спальни никто не угадал бы их Цист. Но они смотрели пристально, словно силились разгадать, как отреагирует гостья на его стариковскую немощь.

— Извините, что не могу подняться. Энн отвела взгляд.

— В этом нет никакой необходимости, милорд.

На чайном столике она заметила две чашки с золотым ободком на золоченых блюдцах. Серебряный сервировочный поднос дополнял ансамбль из сахарницы и кувшинчика для сливок. Здесь же были белые сложенные салфетки. А дольки лимона слуги уложили в маленькую серебряную вазочку. Пар поднимался от серебряного чайника, который был только что заварен.

Словно граф ее ждал.

Энн подавила новый прилив неуверенности. Она скосила глаза на правую руку графа, которая покоилась на деревянном подлокотнике инвалидного кресла. Старик что-то перекатывал между пальцами. Энн присмотрелась и различила блеск двух серебряных шариков, в которые обычно играют дети.

В камине разломилось полено, и в трубу взметнулись сноп искр и языки желтого пламени. Энн оторвала взгляд от руки старика и снова встретилась с ним глазами. Ей пришлось облизать губы, потому что она почувствовала, как они внезапно пересохли.

— Я хочу поблагодарить за заботу, милорд. Очень любезно с вашей стороны сообщить об осквернении могилы моей матери.

— Пустое, мисс Эймс. Ваши родители были моими хорошими друзьями. Мы часто проводили вместе вечера, играя в пикет.

Старик улыбнулся, что-то отдаленно знакомое мелькнуло в его улыбке.

— Не откажетесь от чая?

— Не рискую злоупотреблять нашим гостеприимством. Вы определенно ждали гостя. Так что я не отниму у вас больше нескольких минут.

— Глупости. Вы нисколько не злоупотребляете моим гостеприимством, — сердечно ответил больной. — А гость явится еще не скоро. Окажите честь — разлейте чай. Не представляете, как я надеялся, что вы зайдете ко мне, когда писал вам то несчастное письмо. Я больше не выезжаю и веду скучную жизнь. Я стар и болен. Но все это, дорогая, вам прекрасно известно.

Да, Энн помнила: большинство стариков, которые явились на похороны ее родителей, много лет не приходили в гости.

— Спасибо. — Она стянула с рук черные шелковые перчатки. — Я с удовольствием выпью с вами чаю. — Энн вспомнила другой чайник, но не серебряный, а тяжелый, фаянсовый. И другого мужчину — но не седого, а с серебристой шевелюрой.

Старик продолжал сверлить ее взглядом, и у Энн зашевелились волосы на голове. Она подняла голову и встретилась с ним глазами.

— Сколько вам кусочков сахари, лорд Грэнвилл? Хотите сливок? Лимона?

Между ними поплыло облако пара, больной улыбнулся.

— Положите мне все, что возьмете себе.

Энн невольно поджала губы. Что-то очень похожее ей сказал в кондитерской Габриэль. Он следил за ней — этот светлоглазый друг Майкла. А теперь возникало такое чувство, что и граф шпионил. Она положила два кусочка сначала старику, а потом себе. Граф не прикоснулся к чаю, и Энн пожалела, что не последовала его примеру: напиток показался горьким на вкус, словно в нем не было никакого сахара. Женщина поспешно поставила изящную чашку на блюдце.

— Вы утверждаете, что могила моей матери жестоко осквернена. Что же с ней сталось, лорд Грэнвилл?

Подвижные пальцы графа разом замерли, и тиканье мраморных часов на каминной полке внезапно сделалось непомерно громким.

— Вам не нравится чай, мисс Зиме? Извините старика. Слуги пользуются тем, что их господин калека. Я сейчас позвоню, прикажу, чтобы заварили заново…

— Нет, нет, все в порядке… — Энн подняла чашку и принудила себя сделать еще один глоток. — Что говорит суперинтендант полиции?

— Вы, должно быть, невероятно скучаете по матери, дорогая? — Граф возобновил ритмическое перекатывание серебряных шариков. — Если я правильно помню, она умерла через два дня после смерти вашего отца? Трагично и очень прискорбно.

Энн поставила чашку на место и солгала:

— Да, действительно.

И отец, и мать мучились от невыносимых болей. Смерть явилась для них избавлением.

— Вам понравился Лондон, мисс Эймс?

На лбу у женщины выступили капельки пота, а больной будто не замечал раскалившегося камина.

— Понравился, благодарю вас.

— Видимо, расставание с друзьями далось нелегко? Лондон — веселый город. Не то что здешняя унылая жизнь.

В голове Энн возникли картины дома Габриэля. Легкомысленные женщины и богатые мужчины. В потускневших глазах графа промелькнула искорка, словно он прочитал ее мысли, словно точно знал, каким образом его гостья развлекалась в Лондоне. Неужели слухи распространяются настолько быстро?

— Так что там насчет вандализма? — настойчиво спросила она.

— Извините старика. Совершенно не могу сосредоточиться. Выпейте чаю, а то замерзнете. Вы уверены, что не стоит звонить и требовать новый чайник?

Энн помнила, как одиноко жили ее родители и как радовались любому случаю пообщаться с людьми. Ей стало жаль старика, и она потянулась за чашкой, но и после третьего глотка не решилась бы утверждать, что вкус напитка улучшился.

— Вы когда-нибудь влюблялись, мисс Эймс?

— А вы? — Энн предпочла ответить вопросом на вопрос.

— Я — да. — Лорд Грэнвилл был вторым человеком, который признавался ей и подобных вещах — если только он не любил мужчину.

Энн сделала еще один глоток и решительно поставила чашку на блюдце.

— Значит, вам повезло. Любовь в нашем обществе не очень в чести.

— Это потому, что люди боятся и считают деньги более материальным предметом. Но вы-то, дорогая, не боитесь?

— Не боюсь.

На самом деле Энн боялась очень многих вещей: одиночества, старости, смерти… в одиночестве. Но она явилась к графу совсем не для того, чтобы обсуждать свои страхи. Бесконечное скрежетание часов начинало действовать ей на нервы.

— Так вы разговаривали с суперинтендантом полиции, милорд? У него есть какие-нибудь соображения, кто бы мог совершить это преступление?

— Вам неловко разговаривать о любви. — Глаза графа сделались задумчивыми, но в них промелькнуло и нечто иное, темное, что Энн не взялась бы определить. — Интересно почему?

Пот выступил у Энн на висках. Горячие струйки катились под платьем на груди.

— Сегодня я не очень настроена обсуждать данный предмет. Может быть, как-нибудь в другой раз.

— Я часто вспоминаю одно стихотворение, — перебил ее старик. — Оно принадлежит Эндрю Марвсллу. Герой убеждает возлюбленную испытать радость брачного ложа. «Телу в могиле вольготно лежать, но некого там обнимать», — говорит он. Пророческие слова. Вы его читали?

Энн бросило в жар, да такой, что он вполне мог показаться горячее огня в камине. Одно дело — обсуждать плотскую любовь с человеком, который утверждал, что он друг Майкла. И совсем другое — со знатным больным стариком. Она скомкала салфетку и бросила на чанный столик рядом с чашкой и блюдцем.

— Нет, не читала. Я сказала конюху, что задержусь в вашем доме всего на несколько минут. Лошади у него норовистые, поэтому прошу меня извинить…

— Весна — непредсказуемое время года, — очень мягко перебил ее граф. — Признаюсь, я никак не могу согреться. Слуга воспользовался вашим визитом и занялся своими делами. Вы не будете так любезны, не достанете из комода плед?

Вежливость требовала, прежде чем уйти, устроить старика поудобнее.

— Конечно, конечно, — с готовностью подтвердила Энн, положила перчатки и ридикюль на сиденье кресла, поднялась и оглядела длинную прямоугольную спальню. Комната была отделана такими же панелями, как и коридор. И те мизерные остатки света, которые не поглотило красное дерево, растворялись в кровати на четырех высоких столбиках.

— Комод по ту сторону кровати, — вежливо подсказал граф, словно не замечая, что совершает оплошность и не понимает желания гостьи поскорее откланяться. — Прямо у стены, плед в самом верхнем ящике.

Энн шагнула в благословенную прохладу тени. На стене рядом с комодом красовался портрет молодого человека в полный рост. Он стоял рядом со скакуном и немного иронично улыбался.

Энн уже где-то видела такую улыбку. Черные волосы молодого человека были завиты по моде тридцатых годов, но в полумраке спальни казались синими. Доставая плед, она не сводила взгляда с портрета и почти различила цвет глаз, почти вспомнила это лицо.

В тот день все танцевали, смеялись. Он кружил в толпе расцвеченных драгоценностями женщин и одетых в черное строгое мужчин. А музыка все играла и играла…

— В молодые годы я был симпатичным парнем. Вы согласны, мисс Эймс?

Энн виновато отвернулась от портрета. Граф умело повернул кресло на колесах к кровати и потянулся к лампе на тумбочке.

— Многие утверждают, что мой племянник — вылитый я в молодости.

Видимо, у старика стало путаться в голове. Племянник, графа умер спустя два года после несчастного случая, в результате которого лорд Грэнвилл сел в инвалидное кресло. И который унес жизни единственного брата графа, его жены и трех племянниц.

Электрический свет выхватил старика из темноты: благородный пожилой джентльмен в накрахмаленной рубашке с черным галстуком, в твидовых брюках и темно-красном бархатном смокинге с черными шелковыми лацканами. Он смотрел на Энн и ждал, когда та укутает пледом его парализованные ноги.

Энн нехотя подчинилась. Старик ей больше не казался беспомощным и безобидным.

Она подняла голову и заметила, что его глаза в свете лампы стали прозрачными, как фиолетовые стеклышки, а посреди них чернели бусинки зрачков. Рука старика продолжала шевелиться, и шарики все щелкали и щелкали. До Энн наконец дошло, кого ей напоминал висящий рядом с комодом портрет. Сердце ее гулко забилось.

— С моей стороны было в высшей степени непростительно вторгаться без предупреждения в ваш дом. Умоляю больше не обращать на меня внимания. Я прекрасно найду дорогу сама.

На лице графа расцвела довольная улыбка.

— Я доволен, что вы обнаружили сходство.

Энн попятилась на негнущихся ногах.

— Не понимаю, о чем вы говорите.

— Еще как понимаете, милочка. — Лорд Грэнвилл продолжал улыбаться и перекатывать меж длинных пальцев серебряные шарики. Пальцы были точно такой же длины и формы, что те, которые недавно ласкали ее груди, массировали клитор, проникали во влагалище. — Вы обнаружили сходство между мной и моим племянником. Человеком, которому вы заплатили десять тысяч фунтов за то, чтобы он вас поимел.

Энн наткнулась на что-то деревянное и твердое, брякнул фарфор, звякнуло серебро.

Граф ласково смотрел на нее, словно только что не признал своим родственником человека, который был печально известен тем, что его провозгласили первым «жеребцом» Англии. И будто бы не знал, что она заплатила этому человеку десять тысяч фунтов, чтобы он лишил ее невинности.

Но у него не могло быть законного племянника. Тот юноша умер двадцать семь лет назад. Слух о ее связи мог еще долететь в Дувр, но никто не знал размера денежного вознаграждения.

Мистер Литтл никогда бы не выдал тайны клиента. Так что оставался один-единственный источник — Мишель д'Анж, который знал про нее все. Значит, то, что он говорил, было ложью. Про дружбу, про близость, про наслаждение, которое он получает, удовлетворяя старую деву.

Значит, такова причина ее возвращения в Дувр.

— Теперь мне понятно, что могила моей матери цела. — Она выдержала взгляд старика и усилием воли подавила боль в груди. — Разве не так?

— Отчего же не так? — вежливо согласился граф.

— Но если вы хотите подзаработать на племяннике, то жестоко ошибаетесь. — Энн начала шаг за шагом обходить чайный столик, но при этом старалась сохранять достоинство и смотрела на графа в упор. Очередного, разорившегося в трудные времена. — В вашей воле распространять какую угодно клевету. Сверх десяти тысяч фунтов я не заплачу ни вам, ни Мишелю д'Анжу.

Странная улыбка исказила губы старика, и от этого у Энн по спине побежали мурашки.

— Я на это совершенно не рассчитывал, мисс Эймс. Еще одна ложь.

— Тогда забудем о нашей сегодняшней встрече. — Энн прекрасно понимала, что тоже лжет. Она никогда не забудет ни этого дня, ни этой минуты.

Неудивительно, что она не смогла понять человека, который угощал ее в дешевой кондитерской и предлагал сделаться его любовницей. Что он хотел ей сказать? Что его кровь не менее голубая, хотя и не такая уважаемая, как ее? Или что ее нынешний любовник — незаконный племянник графа?

Где же ее перчатки? Ах, вот, завалились за подушку кресла. Энн подхватила ридикюль и чуть не упала носом в кресло. От такой неуклюжести у нее свело скулы. Женщина поспешно распрямилась, желая показать, что ее ничуть не трогают уловки дяди и племянника, которые алчут сорвать побольше денег с жаждущей любви старой дуры.

— До свидания, сэр.

— Это вряд ли, мисс Эймс.

Энн не обратила внимания на слова старика. Пол из красного дерева покачнулся под ее ногами. Ей почудилось, что она опять с Майклом. Три дня и три ночи принесли столько счастья, сколько она не испытала за всю свою жизнь.

Она всегда понимала, что мужчинам, особенно таким, как этот Майкл, ни к чему тридцатишестилетняя старая дева. Разве что из-за денег, отчего же правда так больно ранит?

«Боже, сделай милость, — молила она, — помоги мне дойти до двери. Не дай расплакаться перед этим человеком».

Бог внял ее молитвам, и Энн благополучно открыла дверь.

Но на ее пути вырос одетый в черное человек с редеющими волосами. Энн вздрогнула. Это был тот самый дворецкий, которого стряпчий нанял в ее лондонский дом, образец английской добропорядочности.

— Закрой дверь, Фрэнк, будь славным мальчиком. Мисс Эймс пока для тебя не готова.

Дворецкий повиновался с бесстрастным лицом. В полированном полу отразились на миг и исчезли безликие черты и черная шляпа без пера. Сбывались худшие предсказания ее родителей: Энн взяли заложницей ради выкупа. Сердце гулко стучало в ее груди. Энн повернулась, и вместе с пен завертелась вся комната.

— Вы не можете задержать меня против воли. Мой конюх… — Она осеклась. В ушах зазвучал голос Габриэля: «Женщина одна не должна никуда ходить с незнакомцем». Она попалась в ловушку.

Сначала уединилась ото всех, потому что поселилась у Майкла. Потом поехала на поезде без сопровождения. И наконец, поверила человеку, который объявил, что его недавно нанял конюхом ее управляющий имением. Увядшие фиалковые глаза графа угрожающе вспыхнули.

— Я вижу, вы очень догадливы, мисс Эймс. Именно так: человек, который привез вас сюда, нанят мной. Или, вернее, Фрэнком. Фрэнк очень пунктуален в таких вещах.

— Меня ждут слуги, если я вскоре не появлюсь в своем имении, они вызовут констебля.

— Ну же, мисс Эймс, — насмешливо хмыкнул старик. — Неужели вы до сих пор не догадались, что вас никто не ждет? Рауль прислал телеграмму мне, а не в ваше имение. Иначе как бы я подготовился к встрече с вами?

«Сколько людей пытаются обмануть одну несчастную женщину!» — с ужасом подумала Энн. Любовник. Граф. Дворецкий, который оказался вовсе не дворецким. Джейн — горничная или сообщница. И Рауль. Интересно, он настоящий дворецкий?

Еще Габриэль. Друг Майкла или просто симпатичный молодой человек, которого наняли, чтобы за ней следить? Чтобы она не улизнула или, не дай Бог, не погибла, прежде чем у нее выманят деньги.

Энн вспомнила человека у конторы стряпчего и теперь убедилась, что это был Майкл.

— Мой адвокат заявит в Скотленд-Ярд.

— Ваш адвокат умер, а его труп переправлен моему племяннику.

Мистер Литтл умер! Сердце Энн остановилось, а часы продолжали тикать.

— Сопроводительная надпись гласила, — продолжал граф, — «От одного стряпчего другому». Я согласен, для моего племянника найдутся гораздо более уместные эпитеты. Например, на ум приходит слово «шлюха», но я решил, что так будет оригинальнее.

Энн вспомнила большой чемодан в конторе юриста и запах горелого мяса. Теперь она точно знала, когда он был отправлен.

Боже, она даже не знала настоящего имени того, кто входил в ее тело и кого она принимала в рот. И из-за кого погиб мистер Литтл.

Сердце снова застучало в груди — в унисон с часами на камине. Энн полагала, что испугалась Габриэля, когда они вместе шли под дождем. Нет, она не представляла, что значит настоящий страх: когда леденеет кровь, немеют ноги и нет сил дышать.

— Я закричу! — Энн прикусила губу, чтобы не выполнить угрозы. — Слуги придут ко мне на помощь. Вы не можете держать у себя женщину против ее воли.

— Не могу с вами согласиться, мисс Эймс. Вас никто не услышит. Я имею в виду таких, кто мог бы посочувствовать вашим мольбам. Я отпустил слуг на несколько дней. К моменту их возвращения все проблемы будут улажены.

— Хорошо, я дам вам денег, — устало согласилась Энн. — Столько, сколько вы хотите.

— Мне не нужны деньги…

Не нужны деньги? Тогда в чем же дело… Энн глубоко вдохнула — только не впадать в панику!

— Тогда что вам от меня нужно?

— Я хочу, чтобы вы догадались.

— О чем догадалась?

— Я хочу, чтобы вы поняли, что вам не удастся избегнуть последствий убийства собственной матери.

Энн заскрипела зубами.

— Я не убивала мать. — У нее не хватило на это бы смелости. Мать умоляла избавить ее от боли, но она ничего не смогла сделать.

— Будет же, мисс Эймс. Вы заботились о матери. Вы за ней ухаживали. Спали в соседней комнате, чтобы быть всегда рядом. А потом ее нашли на полу — холодную и окоченевшую. Неужели вы не слышали, как она упала? Не слышали ее криков о помощи?

Боль затмила ужас, который сковал ее тело. Все это она уже слышала. Селяне шептались нарочно громко, чтобы понятны были слова. Неужели Майкл смеялся над ней, когда говорил, что знает, насколько тяжело становиться объектом любопытства? Тогда он сказал, что слух породило не ее семейное положение, а ее состояние. Надо было слушать то, что ей говорили, а не то, что она хотела услышать.

— Я не убивала матери, — резко повторила Энн.

— Убили, милочка, и будете наказаны за это. Но прежде вам следует понять другое.

У Энн потемнело в глазах. Она покачнулась и, чтобы не упасть лицом на пол, ухватилась за ручку двери. Перчатки и ридикюль выпали из онемевших пальцев. Она тяжело прислонилась к двери, от ужаса у нее перехватило в горле,

— Вы что-то подложили в чай.

— Не стоит беспокоиться, мисс Эймс. — Граф подъехал к чайному столику и смахнул салфетку с крышки серебряного блюда. Осторожно его поднял, словно боялся расплескать то, что находилось внутри. — Паралич временный. — Он поставил блюдо на колени и подъехал к ней. — Вы не сможете двигаться и говорить, но способны слышать, думать и запоминать.

Инвалидное кресло остановилось в пяти дюймах от нее. Граф поднял на Энн свои выцветшие глаза.

— Именно так: думать и запоминать.

— Вы ненормальный, — прошептала она.

Зачем граф со своим племянником заманили ее в этот дом, если они не хотели денег? Старик изучающе смотрел на нее.

— Видите ли, дорогая, так всегда говорят те, у кого нет никакой власти, о тех, у кого власть имеется. Когда человек оказывается в инвалидном кресле, то поневоле становится философом. Вот вам пример: все мы обладаем выдающейся способностью, которая приносит либо великую радость, либо неизмеримые страдания. Двадцать девять лет назад мой племянник был очаровательным юнцом. Греки не правы: оборотная сторона любви не ненависть, а вина. Представьте боль одиннадцатилетнего мальчишки, который сознает, что повинен в гибели родных.

Теперь Энн понимала, чего добивался граф. Нет, он не заставит ее испытывать чувство вины. Несчастный случай, отнявший у мальчика жизнь, не что иное, как несчастный случай. Смерть ее матери — тоже несчастный случай.

Энн засыпала. Мать попыталась встать с кровати и сделать то, что отказалась сделать она. И упала. И умерла, пока дочь спала.

— Я вижу, вы поняли, что испытал мой племянник. Да, вина — разрушительное чувство. Он вскоре понял: негоже пред ликом смерти наслаждаться прелестями жизни. — Граф дотронулся до серебряного блюда, и его лицо исказила гримаса удовольствия. — А теперь представьте леди Уэнтертон, испорченную женщину с небывалыми плотскими аппетитами. Есть определенные способы, чтобы их пробудить. Я не сомневаюсь, что мой племянник вас бы с ними познакомил, если бы я предоставил ему побольше времени. Он всегда был ничтожеством, — добавил с упреком старик.

Энн скатывалась и скатывалась в какую-то бездну. Леди Уэнтертон… кто это такая? Похотливые желания… и ничтожества-убийцы.

Энн очнулась на полу, вытянув перед собой ноги в шелковых чулках. Парализована! Она отчаянно боролась с действием наркотика, чтобы выиграть время, чтобы понять то, что было недоступно ее разуму.

Граф дружил с ее родителями. Почему же он решил над ней поиздеваться? Во рту пересохло, язык еле-еле выговаривал слова:

— Почему вы называете своего племянника ничтожеством?

— Потому что он не решился бы вас убить.

Смерть заглянула Энн в глаза. Память вспыхнула, как солнечный зайчик на острие шляпной булавки. Майкл прислонился к двери, глаза, лишенные выражения. Вот он навис над ней — член влажный от ее слюны, а в руке булавка. Вот он сжимает ей шею: «Обещаю, я не причиню тебе зла, что бы там ни случилось…»

Граф склонился над ней и рассматривал, словно перед ним лежало огромное насекомое. Грех во плоти таракана…

— Мой племянник знает, что вы здесь, на этот счет можете не сомневаться, мисс Эймс. Но помочь он вам ничем не сумеет, хотя вскоре присоединится к нашей компании. Однако я отвлекся. Вернемся к этой самой леди Уэнтертон, о которой я уже упоминал. Она чрезвычайно ценила моего племянника. Я говорил, что ее плотские аппетиты были непомерны. Представьте, каково вожделеть, но не иметь средств удовлетворить свою страсть, особенно для женщины с такими запросами.

Как и обещал ее тюремщик, Энн могла слушать, думать и запоминать. Леди Уэнтертон… женщина с непомерными аппетитами.

«Ты когда-нибудь испытывал близость и дружбу с другой женщиной?»

«Да, однажды. Давным-давно».

«И что потом произошло?»

«Она умерла».

С возрастающим ужасом Энн смотрела и смотрела на правую руку графа, которая без перерыва перекатывала серебряные шарики.

— А теперь, мисс Эймс, я хочу, чтобы вы поняли, в какое незавидное положение попали. Любящая дочь испытывает телесные муки и, чтобы удовлетворить похоть, убивает мать. Какое же великое чувство вины вы должны испытывать! Вы предоставляете мне уникальную возможность. Вы устали, мисс Эймс. — Глаза графа светились злобой, которая проистекала от чего угодно, но только не от болезни. — Хотите прослушать на сон грядущий еще несколько строк из Марвелла? Пророческие слова. Не сомневаюсь, вам интересно, какое я придумал вам наказание.

Энн не могла двигаться, она не могла говорить. Ее убьют, но она так и не поймет за что.

— Не мучьте себя, дорогая. Все в свое время поймете. — Граф точно знал, что она думала, и не скрывал своего удовольствия. — Все совершенно ясно.

За плечами шелест крылатой колесницы,

То время погоняет невидимый возница.

А впереди пустыня вечности безбрежной,

Где красоте твоей не суждено быть прежней.

Ее не отразят ни мрамор гроба скорбный,

Ни песнь, которую выводит глас мой скромный.

Лишь черви, что в земле извечно обитают,

Хранимый дар девичества познают.

Черви… Гроб…

Казалось, нет сильнее чувства, чем ужас. Но где пределы этого чувства? Граф рассмеялся понимающе, даже сочувственно.

— Вы, конечно, больше не девственница. Но червям, полагаю, все равно. Хотите воссоединиться с вашей матушкой? Она вас заждалась.

Этого не может быть, мать похоронена. Энн сама бросила первую горсть земли на крышку ее гроба. Он же не закопает ее живьем! Слезы бессилия наполнили ее глаза, граф придвинулся ближе.

— Да, похоже, вы готовы. Но поймите: причиной всему — ваша похоть. Если бы вы уняли свои телесные желания и остались в Дувре, ничего бы не случилось. Если бы мой племянник унял свои телесные желания и остался в Йоркшире, тоже ничего бы не произошло. И еще одно — мисс Эймс, смотрите на меня, когда я с вами разговариваю! — я хочу, чтобы вы осознали: мой племянник законный. — Злоба сверкнула в его увядших глазах. — Каково ощущать, что тебя пользует мертвец?

Энн наконец поняла.