"Самозванец" - читать интересную книгу автора (Шхиян Сергей)

Глава 13

Возвращаясь неожиданно домой, лучше всего предупреждать о своем появлении. Мало ли какие в жизни бывают ситуации, входишь, а там эскиз к картине Репина «Не ждали». Однако я не проявил такой предусмотрительности и, войдя в сени нашей избы, был тронут тем, что меня здесь еще не забыли. Оба мои домочадца рыдали в голос, не скажу, что как по покойнику, но не многим меньше. Из их причитаний можно было многое узнать и об отношении ко мне, и о собственных душевных качествах, но я решил не испытывать судьбу и просто появился перед скорбящей аудиторией во все своем потрепанном величии.

Пока я ехал домой, мои героические ушибы приобрели положенные им цвета, кровь на лице запеклась, одежда оставалась все в том же плачевном состоянии, так что меня не сразу узнали. Наташа с Ваней, когда я вошел, разом замолчали и уставились в две пары испуганных глаз. Ну, что было дальше, в комментариях не нуждается. После того, как страсти утихли, мы с Наташей отправили Ваню на рынок за припасами к торжественному ужину, а сами...

Вечером за ужином со свечами и кружками с медовухой, я рассказал подробности своего краткосрочного пленения и о неожиданной встрече с новым царем, оказавшейся для меня спасительной. Теперь, когда мы с ним познакомились лично, Самозванец, Лжедмитрий I, Гришка Отрепьев или царь Димитрий Иоаннович, это как кому будет угодно его именовать, заинтересовал меня еще больше, чем раньше.

Происхождение этого человека, как и история его появления на российской политической арене остаются до сих пор весьма темными и вряд будут когда-нибудь разъяснены. Правительство Бориса Годунова, получив известие о появлении в Польше лица, назвавшегося Димитрием, излагало в своих грамотах его историю следующим образом: Юрий или Григорий Отрепьев, сын галицкого сына боярского, Богдана Отрепьева, с детства жил в Москве в холопах у бояр Романовых и у князя Бориса Черкасского.

Затем он постригся в монахи и, переходя из одного монастыря в другой, попал в Чудов монастырь, где его грамотность обратила на себя внимание патриарха Иова. Патриарх взял его к себе для книжного письма, однако открытая похвальба Григория о возможности ему быть царем на Москве дошла до Бориса, и тот приказал сослать его под присмотром в Кириллов монастырь. Предупрежденный вовремя, Григорий успел бежать в Галич, потом в Муром и, вернувшись вновь в Москву, в 1602 году бежал из нее вместе с монахом Варлаамом в Киев, в Печерский монастырь. Оттуда Отрепьев перешел в Острог к князю Константину Острожскому, затем поступил в школу в Гоще, и наконец вступил на службу к князю Адаму Вишневецкому, которому впервые и объявило своем якобы царском происхождении.

Этот рассказ, повторенный позднее и правительством царя Василия Шуйского, вошедший в большую часть русских летописей и сказаний и основанный главным образом на показании или «Извете» упомянутого Варлаама, сначала был принят и историками. Миллер, Щербатов, Карамзин, Арцыбашев отождествляли Лжедмитрия с Григорием Отрепьевым. Из других известных историков такой же точки зрения придерживались СМ. Соловьев и П.С. Казанский — последний, однако, не безусловно.

Уже очень рано возникли сомнения в правильности такого отождествления. Впервые подобное сомнение было высказано в печати митрополитом Платоном в «Краткой церковной истории»; затем уже более определенно отрицал тождество Лжедмитрия и Отрепьева А.Ф. Малиновский в «Биографических сведениях о князе Д. М. Пожарском», изданных в Москве в 1817 году, а так же М.П. Погодин и Я.И. Бередников. Особенно важны в этом отношении работы Н.И. Костомарова, убедительно доказавшего недостоверность «Извета» Варлаама. Костомаров предполагал, что Лжедмитрий мог происходить из западной Руси и был сыном или внуком какого-нибудь московского беглеца. Однако это лишь предположение, не подтвержденное никакими фактами, и вопрос о личности первого Лжедмитрия остается открытым. Почти доказанным можно считать лишь то, что он не был сознательным обманщиком и являлся лишь орудием в чужих рукаx направленным к низвержению царя Бориса. Еще Щербатов считал истинными виновниками появления самозванца недовольных Борисом бояр. Мнение это разделяется большинством историков, причем некоторые из них немалую роль в подготовке самозванца отводят полякам и, в частности, иезуитам.

Однако то обстоятельство, что Лжедмитрий вполне владел русским языком и плохо знал латинский, бывший тогда обязательным для образованного человека в польском обществе, позволяет с большою вероятностью предположить, что по происхождению он был русским. Достоверная история Лжедмитрия начинается с появления его в 1601 году при дворе князя Константина Острожского, откуда он перешел в Гощу, в Арианскую школу, а затем в князю Адаму Вишневецкому, которому и объявил о своем якобы царском происхождении. Такое заявление было им сделано по одним рассказам, болезнью, по другим — оскорблением, нанесенным ему Вишневецким. Как бы то ни было, последний поверил Лжедмитрию, тем более, что тогда же в Польше появились русские, признавшие в нем мнимо-убитого царевича. Особенно близко сошелся Лжедмитрий с воеводой сандомирским, Юрием Мнишеком, в дочь которого, Марину, влюбился. Стремясь обеспечить себе успех, он пытался завести сношения с королем Сигизмундом, на которого, следуя, вероятно, советам своих польских доброжелателей, рассчитывал действовать чрез иезуитов, обещая последним присоединиться к католичеству. Папская курия, увидав в появлении Лжедмитрия давно желанный случай к обращению в католичество московского государства, поручила своему нунцию в Польше войти с ним в сношения, разведать его намерении и, обратив в католичество, оказать ему помощь.

В начале 1604 года Лжедмитрий в Кракове был представлен нунцием королю; 17 апреля совершился его переход в католичество. Сигизмунд признал в Лжедмитрий сына Ивана Грозного, обещал ему 40000 злотых ежегодного содержания, но официально не выступил на его защиту, разрешив лишь желающим помогать царевичу. За это тот обещал отдать Польше Смоленск и Северскую землю и ввести в московском государстве католицизм. Вернувшись в Самбор, царевич Дмитрий, будем пока его так называть, предложил руку Марине Мнишек. Предложение было принято, и царевич выдал невесте запись, по которой обязался не стеснять ее в делах веры и уступить ей в полное владение Великий Новгород и Псков, причем эти города должны были остаться за Мариной даже в случае ее неплодия. Юрий Мнишек набрал для будущего зятя небольшое войско из польских авантюристов, к которым присоединились 2000 малороссийских казаков и небольшой отряд донцов. С этими силами царевич 15 августа 1604 году начал поход, и в октябре перешел московскую границу. Обаяние имени царевича Димитрия и недовольство Годуновым сразу дали себя знать. Моравск, Чернигов, Путивль и др. города без боя сдались. Держался только Новгород-Северский, где воеводой был П.Ф. Басманов. 50000 московское войско, под начальством Мстиславского явившееся на выручку этого города, было наголову разбито царевичем с его 15000 армией. Русские люди неохотно сражались против человека, которого многие в душе считали истинным царевичем. Поведение боярства, которое Борис обвинил в поддержке самозванца, усиливало начинавшуюся смуту: некоторые воеводы, выступая в походы на Самозванца, прямо говорили, что трудно бороться против прирожденного государя.

В это время у царевича начинаются проблемы с наемным войском, большинство поляков, недовольных задержкой платы, оставило в это время его армию, но зато к нему на помощь явилось 12000 казаков. Однако его войско начало терпеть поражения. В.И. Шуйский 21 января 1605 года разбил его при Добрыничах, но затем московское войско занялось бесполезной осадой Рыльска и Кром, а тем временем Дмитрий, засевший в Путивле, получил новые подкрепления. Недовольный действиями своих воевод, царь Борис послал к войску осаждавшему Путивль Басманова, перед тем вызванного в Москву и щедро награжденного; но и Басманов не мог уже остановить разыгравшейся смуты. 13 апреля внезапно умер царь Борис, и 7 мая все войско во главе с Басмановым перешло на сторону царевича, и 20 июня, чему я был свидетелем, царевич Дмитрий торжественно въехал в Москву.

По всем историческим свидетельствам, мой новый знакомый был весьма незаурядной личностью, чему я сам оказался свидетелем. Познакомиться с ним ближе, если удастся сойтись и попытаться разобраться в этом человеке, было бы чрезвычайно интересно.

Во все свое недолгое правление он принимал немало умных, дальновидных решений, что отмечал тот же Карамзин. Вот что он писал о проведенных царем реформах: «Угодив всей России милостями к невинным жертвам Борисова тиранства, Лжедимитрии старался угодить ей и благодеяниями общими: удвоил жалованье сановникам и войску; велел заплатить все долги казенные Иоаннова царствования, отменил многие торговые и судные пошлины; строго запретил всякое мздоимство и наказал многих судей бессовестных; обнародовал, что в каждую Среду и Субботу будет сам принимать челобитные от жалобщиков на Красном крыльце. Он издал также достопамятный закон о крестьянах и холопах: указал всех беглых возвратить их вотчинникам и помещикам, кроме тех, которые ушли во время голода, бывшего в Борисово царствование, не имев нужного пропитания; объявил свободными слуг, лишенных воли насилием, без крепостей внесенных в Государственные книги. Чтобы оказать доверенность к подданным, Лжедимитрии отпустил своих иноземных телохранителей и всех ляхов, дав каждому из них в награду за верную службу по сороку злотых, деньгами и мехами, но тем, не удовлетворив их корыстолюбию: они хотели более, не выезжали из Москвы, жаловались и пировали!»

Так что можно считать, что новый царь был весьма способным молодым человеком, с четким виденьем того, что нужно государству. Ну, а то, что из его правления получится, нам вскоре предстояло увидеть.

— Так он сделал тебя окольничим или не сделал? — пристала ко мне Наташа.

Вообще-то, как протекает такая процедура раздачи слонов, я не знал. Ну, там издается указ, проводят запись в каких-нибудь книгах. Пока только уже второй царь жаловал мне дворцовую должность, которую я не знал, принимать ли, и что с ней делать.

— Не знаю, сделал ли, но назвать назвал. И велел, когда я решу свои домашние дела, явиться к нему в Кремль.

— А какие у тебя такие дела? — заинтересовалась девушка.

— Честно говоря, никаких, — ответил я, даже не представляя, как я ошибаюсь. Пока у нас все было в полном порядке, и мы даже разбогатели на двадцать серебряных монет, что было очень неплохо ввиду моих недавних трат. Вот эти-то неправедно полученные деньги и оказались первопричиной большой головной боли, которая началась примерно в полдень следующего дня.

Утром следующего дня мы втроем отправились на торжище прикупить себе одежду. Стану ли я придворным, пока было писано вилами на воде, но в той одежде, которая у меня была, не то, что являться во дворец, даже из дома выходить было неприлично. Наташе тоже нужно было расширить гардероб, ей, как и любой женщине, одеться было не во что, как говорится, по определению, да Ваня, как малолеток, любил новые тряпки до самозабвения.

Рынков, где торговли одеждой в Москве, было предостаточно, но нас дернула нелегкая поехать не куда-нибудь, а в Охотный ряд. Место это и в семнадцатом веке было бойкое, так что выбор казался вполне оправдан. Мы отправились за покупками верхом и пребывали в беззаботном настроении. День выдался ясный и солнечный, так что кроме приятного времяпрепровождения ожидать сегодня вроде бы было нечего. Однако что-то меня подсасывало внутри и заставляло быть начеку.

Охотный двор того времени состоял из массы лавок, безо всякой системы разбросанных на замусоренной территории. Торговцев и покупателей здесь было много, так что никто особо не обращал на окружающих внимания. Мы выбрали подходящую парковку и за небольшую плату оставили лошадей под присмотром специального служителя. Дальше нам ходить предстояло пешком.

Я так подробно описываю вполне рутинное посещение торговых рядов, потому что кончилось оно скоро, причем большой для нас неприятностью. Не успели мы выйти из первой же лавки, как навстречу попался здоровый бородатый мужик в дорогой, но растерзанной одежде. Он был порядочно пьяный, несмотря на раннее утреннее время. Он шествовал в компании десятка таких же, как и он, веселых людей, по обличью и одежде его холопов. Мы уже почти разминулись, как вдруг он закричал громким голосом и бросился на Наташу. Он грубо схватил ее за рукав и дернул к себе с такой силой, что она споткнулась и полетела на землю.

Понятно, что я, как только сориентировался, что происходит нечто неладное, кинулся ей на выручку. Мужчина продолжал кричать и ругаться, так и не отпуская ее руку. Я подскочил к нему и рванул за плечо. Однако опомнился не только я, но и вся его пьяная компания. На меня посыпались удары. Били сбоку и сзади, а я удерживал здоровяка за плечо, чтобы он не причинил девушке вреда, и не мог толком оборониться от нападавших.

В любом случае в обычной драке справиться с такой многочисленной компанией было проблематично, если не сказать, невозможно, а у меня еще были заняты руки.

Короче говоря, ситуация складывалась такая: я держал здоровяка, он Наташу, меня лупили его спутники, все больше и больше распаляясь, и все мы кричали невесть что. Причем, мне было непонятно, кто он такой, и что ему понадобилось от девушки. Хвататься за саблю и начинать последний, решительный бой с безоружными пьяницами в центре города, посередине многолюдного рынка, было бы не совсем уместно. Но и получать новые затрещины поверх вчерашних мне совсем не нравилось. Ваня, исполняя свой долг моего оруженосца и нашего спутника, закричал что-то протестное тонким голосом, но какой-то верзила так двинул его кулаком в солнечное сплетение, что мальчишка свернулся пополам и в таком виде побрел в сторону.

Мигом вокруг нас собралась густая толпа и с восторгом наблюдала за красочным зрелищем. Мне, как одному из главных участников, было отнюдь не так весело, как зрителям, тем более что удары становились все увесистее. Кончилось все тем, что я отпустил плечо здоровяка и дал ему в ухо. Он взвыл, но это было последнее, что я запомнил. Кто-то сзади ударил меня по голове, как пишется в милицейских протоколах: «тупым, тяжелым предметом», после чего я очнулся на земле возле той же лавки, из которой мы вышли, с трещащей головой и срезанным кошельком. Рядом лежал мой бездыханный оруженосец, Наталья же бесследно исчезла.

С трудом преодолевая тошноту, я встал на ноги и огляделся. Ни странной компании, ни зрителей вокруг не было. Единственным свидетелем оказался мальчишка-водонос с кувшином и кружкой в руке. Он стоял как завороженный и с глупой улыбкой наблюдал, как я встаю и оглядываюсь по сторонам.

— Дай воды, — попросил я у него.

— Грош, — ответил он.

Я потрогал оставшийся от кошелька ремешок и полез в карман, где должна была быть мелочь. Но и там ничего не оказалось.

— Потом отдам, — пообещал я.

Однако мальчишка только фыркнул и убежал, оглядываясь и строя рожи. Пришлось Ваню приводить в чувство, похлопывая по щекам. Он сначала никак на это не реагировал, но, в конце концов, открыл глаза и застонал.

— Вставай, — попросил я.

— Что это было? — задал он вполне уместный, но бессмысленный вопрос. Я знал ни больше него.

Кругом кипела обычная рыночная жизнь, и на нас никто не обращал внимания. Мы оба были не в том состоянии, чтобы начинать следствие, и я выбрал единственное возможное тогда решение — отправиться домой привести себя в порядок и потом вернуться назад во всеоружии.

— Ты можешь идти? — спросил я Ваню, помогая ему подняться.

— Не знаю, меня сзади чем-то ударил, — виновато ответил он. — Их было вон сколько! А где Наташа?

— Не знаю, сейчас поехали домой, потом вернемся разбираться.

Так мы побитыми и вернулись домой. То, что Наташа не сопротивлялась и никак не протестовала, когда на нее напал неизвестный мужчина, говорило о том, что она как-то связана с пьяным здоровяком. На пропавшего жениха он никак не тянул, скорее можно было предположить, что это ее разгульный папаша. Тогда становилось понятна и его, и ее реакции на нежданную встречу. Непонятно было, что в этом случае нужно делать любовнику, то есть мне.

— Если б меня не ударили под дыхало, а потом сзади, я бы им задал! Ничего, мы с ними еще встретимся, тогда посмотрят! — запоздало начал хвастаться рында.

— Мойся и чисть одежду, — сказал я, не поддерживая его реваншистские мечты. — Скоро едем назад.

Ситуация была самая, что ни есть дурацкая. Не царю же или Разбойному приказу было жаловаться на нападение на нас в самом центре города. Оставалось разбираться самому. Однако у меня после двух дней активной жизни был такой разукрашенный синяками побитый фасад, что скорее я сам должен был вызывать подозрение. Однако времени на лечение у меня не было. Пока я буду приводить себя в порядок, деньги и сабля уплывут так далеко, что потом найти их будет практически невозможно. Самым правильным и эффективным было расследовать преступление по горячим следам.

Переодевшись в свой старый камзол и прихватив денег из отощавшей мошны, мы с Ваней поскакали назад, все те же Охотные ряды. Времени после драки прошло часа три, так что когда я вошел в лавку, возле которой произошел инцидент, ни хозяин, ни два его приказчика меня не узнали. То, что такое может случиться, я подозревал, обычно никто не хочет влезать в чужие криминальные разборки. Однако на всякий случай попытался попросить помощь у свидетелей.

— Ничего не знаю, ничего не видел! — твердо сказал тамошний купец. — Может, это ты сам все придумал, а теперь на людей наговариваешь.

Я никого не обвинял, только спросил, не видел ли он или его люди, кто забрал мои кошелек и саблю, поэтому такая своеобразная позиция купца навела на подозрение, что с ворами не все так просто. Скорее всего действовали местные авторитеты, с которыми купцу нет резона портить отношения.

— И вы ничего не видели? — обратился я к двум его приказчикам.

Те дружно, но отрицательно замотали головами.

— Жаль, — сказал я, — я бы тому, кто что-нибудь видел, хорошо заплатил...

Живец затрепыхался во внимательных ушах молодых парней со смышлеными лицами.

— Пойду, спрошу еще кого-нибудь, может быть, найдутся желающие заработать, — добавил я для их сведения, и вышел из лавки, ожидая, чем моя ловля кончится. Не успели мы отойти и двадцать шагов, как показался один из приказчиков.

— Эй, идите сюда, — тихо проговорил он, вскоре догоняя нас с Ваней.

Мы свернули за какой-то лабаз. Парень подошел, осмотрелся и, соблюдая повышенную конспирацию, встал к нам спиной. Получилось это у него как встреча разведчиков в старинном шпионском фильме.

— Сколько дашь? — не глядя на меня, спросил он.

— Смотря, что ты видел, если будет того стоить, даю пол-ефимки.

— Все видел, и даже знаю того, кто тебя обокрал.

— А тех людей, что на нас напали, знаешь?

— Нет, они не здешние, видел их в первый раз. Но могу сказать, в каком они кабаке гуляли, может, там их знают.

— Хорошо, бери, сколько посулил, если не соврешь, дам еще столько же, — сказал я, вытаскивая деньги.

Плата была более чем щедрая, и парень сразу повеселел.

— Давай сразу ефимку, скажу, к кому за краденым подойти, у нас тут своя воровская артель, атаман все распоряжается. Без его слова тебе все равно ничего не вернут.

Информация того стоила, и я, не торгуясь, расплатился. Приказчик указал и трактир, где, по его словам, всю ночь развлекалась компания здоровяка, назвал вора, срезавшего кошель с двадцатью монетами и другого, того, что увел мою саблю. Последним он назвал местного атамана.

— Иди прямо к нему, может быть, саблю и выкупишь. Только смотри, он мужчина строгий, как бы еще хуже не получилось.

Мы с Ваней первым делом пошли узнавать о наших обидчиках. Кабак, в котором они гуляли, был самым обычным. По обеденному времени народа там было много, и на нас никто не обратил внимания. Мы устроились в дальнем углу, и я заказал здешнее «порционное блюдо», которое ели все посетители, тушеную требуху. Половой, замызганный до неприличия молодой человек со смазанными древесным маслом и оттого прилизанными волосами, принес две миски с этим сомнительным деликатесом и половину каравая ржаного хлеба. Виду нас с Ваней был самый затрапезный, потому и внимание он нам оказал соответствующее. Однако лежащие на краю стола мелкие серебряные монеты неожиданно приковали рассеянный взгляд долового, и мы, их владельцы, удостоились его благосклонного внимания.

— Деньги, — как бы, между прочим, намекнул половой, опираясь рукой о стол в непосредственной близости к монетам.

— У вас тут всю ночь гуляла компания, ты знаешь, кто они такие? — не поддержав разговор о деньгах, спросил я.

— У нас тут многие гуляют, всех не упомнишь, — индифферентно глядя в пространство, поделился парень. — Деньги на столе — плохая примета...

— Если назовешь, кто они такие, можешь их забрать, — сказал я.

— Которые дрались? — уточнил он.

Я не знал, кто тут у них дрался, потому просто описал напавшего на нас человека:

— Такой здоровый, мохнатый в синем кафтане, и с ним человек десять людей, по виду холопы.

— Боярин бывший? — тотчас сориентировался он. — Требухин?

Кажется, с требухой нам сегодня крупно везло. Впрочем, такая фамилия объясняла сдержанность Наташи относительно информации о своем родовом величии. О русских аристократах с такой невзрачной фамилией я никогда не слышал.

— Наверное. Ты про этого Требухина что-нибудь знаешь?

— А что о нем знать, — лениво сказал половой, пододвигая ладонь непосредственно к монетам.

— Ну, хотя бы где он живет.

— Хочешь узнать, где он живет? — переспросил он, воздев взор к низкому закопченному потолку.

Я положил на стол еще одну монету.

— Недалеко он живет, аккурат в Подливках, по дороге в Ярославль, — пока половой говорил, все монеты каким-то таинственным образом исчезли со стола. — А в Престольную явился дочь искать, она из дома сбежала.

— Спасибо, ты мне очень помог, — поблагодарил я. Как во все времена, с москвичом было приятно иметь дело. Мы за деньги не то, что малознакомого гостя, мать родную продадим.

Теперь когда сведения были получены, и ситуация окончательно прояснилась, есть подозрительно пахнущей рубец мне было необязательно. Тем более, что на Охотных рядах у нас осталось еще одно важное дело, вернуть похищенное.

— Пойдем, — позвал я оруженосца.

— Хозяин, можно я доем? — жалостливо попросил он, с вожделением глядя на недоеденный деликатес. — Я быстро!

— Тебе это нравится? — удивленно спросил я. Питались мы, надо сказать, вполне по-барски, обходясь без субпродуктов.

—Ужас как нравится, давно такой вкуснятины не ел!

— Доедай, конечно, можешь, если хочешь, и мою порцию съесть.

— Правда! — обрадовался он. — А я смотрю, ты не ешь, думаю, зачем же такому добру пропадать!

Окрыленный рында смел две внушительные порции требухи и вдобавок корочкой хлеба досуха вытер миски. Таким образом, отобедав, мы по наводке приказчика, пошли разыскивать атамана местной воровской ватаги. Трактир, в котором тот организовал свою штаб-квартиру, был не в пример чище и богаче предыдущего, Народа здесь почти не оказалось, видимо, цены в роскошном заведении были высокие, и малоимущие горожане предпочитали менее крутые места.

После падения Годуновых, радеющих за трезвый образ жизни, нравы в кабаках сразу же упростились. Однако здесь все было в рамках старых приличий: вино в открытую не подносили и очень пьяных среди посетителей заметно не было. Мы, как и в предыдущем трактире, сели в дальнем углу, так, чтобы можно было видеть весь зал. Прозвище атамана я знал от приказчика, звали его не очень оригинально, Казаком. Каков он собой, тот описать не сумел, конечно, можно было спросить о нем полового, чего мне делать не хотелось, чтобы не привлекать к себе внимание. Я решил попробовать узнать его сам.

Пока вальяжно-медлительный половой не принес обеденный заказ, бараний бок с гречневой кашей, блюдо, вполне соответствующее национальному духу, я исподволь рассматривал посетителей. Внешне на воровского атамана вполне могло потянуть три гостя,, но больше всех, как мне показалось, был похож только один. Он действительно одеждой напоминал казака и держал себя более чем расковано. Как ни осторожничал я, разглядывая публику, на меня сразу же обратили внимание. Как всегда, начались косые взгляды, перешептывания, и в воздухе повисло если не напряжение, то скрытый вопрос. Впрочем, может быть, во мне опознали ограбленного утром человека и проявляли к «герою дня» естественное любопытство.

Немного разрядил обстановку половой, когда принес мой заказ. Мы с ним подробно обсудили переменчивую московскую погоду, и я как бы начал вписываться в интерьер. Однако косые взгляды не кончились. Довольно часто такое повышенное внимание, особенно в питейных заведениях кончается неспровоцированным выяснением отношений, естественно, с последующими мордобоем. Мне за прошедшие два дня адреналина хватило с избытком, потому, чтобы зря не нарываться на скандал, я перестал разглядывать публику и уткнулся в свою миску. Однако это не помогло. Тот самый казацкого типа гость, в котором я предположил атамана, встал со своей скамьи, прошел к нам через зал под пристальными взглядами остальных посетителей. Подойдя к нашему столу, он без спроса грузно опустился на скамью рядом со мной.

— Ты кто такой? — задал он сакраментальный русский вопрос.

По всем законам национального общения, я должен был ответить таким же вопросом:

— А ты кто такой ?!

Однако я пошел другим путем и представился. Это сбило задиру с толка, и он, вместо того, чтобы, как полагается по всем кабацким правилам, сначала меня оскорбить, а потом предложить выйти выяснить отношения, он пожаловался:

— Скучно здесь, даже выпить не с кем. Вот ты со мной будешь пить?

— Буду, но позже, — предложил я необязательный компромисс. На разбойника, да еще и на атамана, скучающий пьянчуга никак не тянул.

— Ты не знаешь, кто здесь Казак, — спросил я его на правах уже доброго знакомого.

— Какой еще казак? — не понял он.

— Кого тут зовут Казаком, — уточнил я вопрос.

— А, вон кто тебе нужен. Да вон тот старичок и есть Казак, — сказал он, повернулся и показал пальцем на щуплого старичка, одиноко сидящего за столом на другом конце зала. Этот жест моего нового знакомого не остался незамеченным, и старичок тотчас повернулся в нашу строну, ласково, сколько можно было разглядеть издалека, улыбнулся. Мне такого типа люди никогда не нравились, у них обычно все какое-то слишком фальшивое и вкрадчивое. Однако выбора не было, нужно было как-то договариваться, потому я встал и направился к нему.

Вблизи Казак оказался еще противнее, чем издалека, как говорится, следы порока оставили на его лице слишком отчетливые следы. Я подошел и вежливо поклонился. Он ответил улыбкой, обнажив неровные корни сгнивших зубов.

— Позволь присесть? — ответив на улыбку, спросил я.

— Садись, место не купленное, — ответил он старческим, дребезжащим голосом. — Я что-то тебя не припомню, мы уже встречались?

Характеристика продажного приказчика, что атаман очень жесткий человек, с которым трудно договориться, оказалась вполне справедливой. Хотя глава охотнорядских воров рисовался мне крутым «пацаном», живущим по понятиям, а не безобидным с виду старичком, но в том, что передо мной сидит настоящая щука, можно было не сомневаться.

— Нет, не встречались, но слышать о тебе доводилось, — ответил я полуправдой, услышал я о нем только сегодня. — Нужно поговорить об одном деле.

— И какое же у тебя ко мне дело? — делано удивился он.

— Меня сегодня твои люди обидели, — прямо ответил я. — Нужно бы то, что они взяли, вернуть.

Казак вполне искренне удивился. Он отхлебнул из своей кружки какую-то мутную жидкость, явного не спиртового происхождения, и только после этого ответил:

— Ну, обидели и обидели, великое дело! А ты возьми и прости.

В его голосе и взгляде было столько естественного высокомерного равнодушия, что я понял, разговаривать с ним в таком тоне бесполезно.

— Ладно, коли так, прости что побеспокоил, — спокойно, без обычной в таком случае угрозы в голосе сказал я. — Желаю хорошо тебе отдохнуть.

Я встал и, не оглядываясь пошел к своему столу. Не знаю, как такое поведение воспринял атаман, я больше на него не смотрел, но минут через пять он подошел сам и, кряхтя, опустился рядом с нами.

— А я тебя, кажется, уже где-то видел, — добродушно подхихикивая, сказал он, — только не могу вспомнить, где.

— Это вряд ли, если бы мы раньше встречались, то я бы тебя на лицо запомнил, — сказал я, откладывая обглоданное баранье ребрышко. — А вот слышать обо мне, наверное, слышал.

Я замолчал, давая ему возможность покопаться в памяти.

— Не припомню, а почему я должен был о тебе слышать?

— А я Фильку с Верстой на тот свет отправил, — скромно сказал я. — Их-то ты не мог не знать.

О том, что вся воровская Москва как огня боялась этих маньяков, я был наслышан, потому и решил сыграть с этой карты. И, кажется, не прогадал. Старичок заиндевел на добрый десяток секунд, потом острым желтого цвета языком облизал тонкие губы. Его старческие, выгоревшие глаза блеснули молодо и зорко.

— Про Фильку знаю, — тихо ответил он, — его, кажись, в Кремле зарезали. А вот о Версте первый раз слышу. Знал только, что он куда-то пропал. Вот он, куда сердечный подевался... Хороший был человек, упокой Господи его душу грешную.

— Господь всех упокоит, кого раньше, кого позже, — пообещал я, занимаясь своим бараньим боком.

— И за что же ты их, сирот, порешил? Поведай, если, конечно, если не секрет?

— Какой тут секрет. Обидели они меня, а я им не простил, — обыграл я его недавнее предложение простить обиду.

— Да, — негромко произнес он, — все дела наши грешные. Так это тебя сегодня по голове ударили? Вижу, крепко тебе досталось.

— Ты об этом? — спросил я и потрогал свой.разри-сованный, подпухший фейс. — Нет, это я вчера в Разбойном приказе с приказными повздорил. У меня как раз их деньги твои людишки и украли.

Казаку ситуация окончательно разонравилась. Он откашлялся и спросил:

— И много там было?

— Кого? — не сразу понял я. — Приказных или денег?

— Денег, — уточнил он.

— Двадцать ефимок да сабля. Да ты не волнуйся, я деньги не здесь, так в другом месте добуду, да еще с хорошим барышом. Деньги-то не велики, обида большая!

— Да, все дела наши грешные, — повторил он присказку. — Ты не торопишься?

— Покуда нет.

— Я сейчас людишек попытаю, может быть, кто из моих об этом деле и слышал. Если что, не держи обиду, отдадут все как есть.

— Вот и хорошо, я за этим и пришел, зачем нам между собой ссориться!

— Ты подожди, я мигом, — заторопился он и быстро вышел из трактира.

— Хозяин, это они нас обокрали? — спросил Ваня, когда мы остались за столом одни.

— Они. Ничего, сейчас все вернут, — пообещал я. Действительно, не успел я доесть свою баранину, как вернулся мой старичок с дюжим парнем. У того в руке была сабля.

— Твоя? —уточнил Казак.

— Моя.

— Вот и хорошо, а ефимки твои чуть погодя принесут. Может быть, не побрезгуешь нашим угощением?

— Спасибо, уже сыт, как-нибудь в другой раз.

— Как твоей душе угодно, главное, чтобы без обид.

— Ну, о чем разговор, какие теперь обиды, когда все решилось. Если бы Верста сговорчивей был, сейчас бы не червей кормил, а солнышком любовался.

— Да, жизнь наша — ломанный грош. Вот так живешь, живешь и не знаешь, какой тебя конец ждет. Слышал, вчера приказной дьяк Иван Иванович с лошади упал и насмерть расшибся?

— Было такое, я как раз тогда в Разбойном приказе был. Тоже хороший был человек, хоть мы с ним и не ладили. Царствие ему небесное.

Такое совпадение окончательно смутило воровского атамана. Он уже не знал, как себя вести с таким странным типом, как я.

— Если в чем нужна будет наша помощь, то только слово молви, — предложил он. — Мы свою вину понимаем. Да если бы знал, где упадешь, соломку подстелил.

— Может, помощь и потребуется, — ответил я. — Те холопы, что меня сегодня сзади ударили, девку мою увели, если сам не верну, попрошу помочь.

— Слышал о таком деле, будет нужда, только слово молви, порвем на куски. Ты не смотри, что мы тихие, силы у нас много.

Пока мы разговаривали, тот же парень, что принес саблю, доставил и пропавшие деньги, причем в моем собственном кошельке. Осталось только сердечно проститься с любезными хозяевами и отправиться по своим делам. Путь нам предстоял неблизкий. О селе Подлипки, куда предположительно любящий папаша увез Наталью, я знал только, что оно расположено на севере от Москвы где-то после Мытищ. На электричке с Ярославского вокзала туда ехать минут сорок, но электрички в этом направлении пока туда не ходили, а сколько времени займет туда поездка верхом, можно было предполагать с очень большим приближением.

— Заедем домой, возьмем с собой Наташину лошадь, мало ли как может сложиться, — сказал я Ване.

— А не лучше поехать туда завтра с утра, — предложил он. — Сегодня можем до темноты не успеть, да и неизвестно, где там ночевать. Вдруг опять попадем к разбойникам! Если Наташа у отца, то что с ней за ночь может случиться?

При таком папаше случиться могло, что угодно, но опасность ночью застрять в пути была слишком реальна, и я, скрепя сердце, отложил поездку на раннее утро. Мы вернулись домой и сразу же легли спать. Однако выспаться мне не удалось. Каждый час я просыпался и проверял Наташину половину постели. Оказалось, что я за несколько дней успел так прикипеть к девушке сердцем, что ночь без нее оказалась сплошным мучением.