"Дом там, где сердце" - читать интересную книгу автора (Фаррел Шеннон)

Глава 14

С холодным светом дня пришло понимание того, что она сделала. Мюйрин проснулась и увидела, что она в постели одна. Она уже готова была признать, что ночь любви с Локлейном приснилась ей, если бы не увидела собственными глазами испорченные про­стыни и не чувствовала характерного лесного аромата Локлейна на подушке, которую она, проснувшись, обняла. Приятная боль в бедрах и в низу живота напоминали о восхитительных ощуще­ниях, которыми Локлейн наполнил ее этой ночью.

Но что он теперь о ней подумает? Разве может он ее любить? Его сердце переживает безвозвратную потерю оттого, что ушла Тара. Он сам ей это сказал. Мюйрин позволила их дружбе пе­рейти в нечто большее. Она пыталась сопротивляться их на­растающей близости, но устала бороться со своим желанием. И вот теперь она должна решать, что же дальше.

Наконец она остановилась на том, что посмотрит для начала, как поведет себя Локлейн. Если он будет холодным и чужим, она поступит так же. Если она заметит хоть малейший признак сожаления с его стороны, они просто сделают вид, что ничего не случилось. Ну а если он хочет большего?

Мюйрин не была глупа. От мысли о нежеланном ребенке ее бросило в дрожь. Она потянулась к своему туалетному столи­ку, чтобы набросить халат, который оставила на спинке стула, затем взяла щетку и откинулась с ней в кровати. Приводя свои спутавшиеся волосы в какое-то подобие порядка, она решила, что хоть и будет когда-то рада обзавестись ребенком, но сейчас явно не тот момент.

Что скажут ее родители? Или Элис? Прошло уже достаточно времени, чтобы люди заподозрили, что это не ребенок Августина, разве что она объяснит как-то затянувшийся срок. Да, но, может, она вообще не беременна?

– Но тогда, конечно, если я уже все равно… – вслух бормотала она, но тут же прервала себя.

Она поднялась с постели, чтобы снять испачканные простыни, и заткнула их в нижний ящик тумбочки. Она больше всего не хотела, чтобы Локлейн узнал, что она была девственницей, и потом либо корил себя, либо жалел ее. Вообще плохо, что он постоянно наблюдал за ней, когда приехал, подумала она, выходя в коридор и проверяя каждую комнату, пока не нашла подстилку, служившую ему постелью.

Так она и сейчас под его контролем! Открытие это было неприятным. Чего она уж точно не хотела, так это чтобы Локлейн об­ращался с ней, как с маленькой или слабой. И уж тем более она не хотела его обременять. Кроме того, она понимала, что из отно­шений, построенных на жалости, не выйдет ничего хорошего.

Нет, Мюйрин хотела доказать Локлейну, что она сама может твердо стоять на ногах, быть независимой. Но обязательно ли это должно исключать их роман? И что вообще может быть у них общего? Могут ли они рассчитывать на будущее? Все это так запутанно, вздохнула Мюйрин, застилая постель. Часы на колокольне близлежащей церкви пробили восемь, и она стряхнула с себя оцепенение. Совершенно не обязательно при­нимать решение немедленно. Нужно просто подождать, как будут развиваться события. Она абсолютно не представляла, чего хочет Локлейн, какие у него планы, а такой вопрос задать непросто.

Когда она увидит его, то будет держаться вежливо и друже­любно, но без излишней близости, решила Мюйрин, заправляя простыни под матрас. У них с Локлейном еще куча дел, чтобы тратить время на нежности и воркование. Очень быстро тепле­ет, так что уже не за горами время посева. А еще вырубка де­ревьев, выпечка хлеба, дойка, сбор яиц, поездки на рынок, ши­тье и множество других забот в Барнакилле.

Локлейн тоже держался сдержанно, не в состоянии поверить, что это он проявил безрассудную смелость и воспользовался слабостью Мюйрин, когда она искала у него утешения. Он мо­лился, чтобы только она не выгнала за такое хамство. Еще хуже было осознавать, что он по-прежнему хочет ее. Заниматься с ней любовью оказалось все равно что попробовать новый, вызывающий привыкание, сильнодействующий нарко­тик. Каждый раз, когда он ловил взгляд ее аметистовых глаз, у него возникало желание целовать ее до потери сознания. С Та­рой у него никогда не было ничего подобного, встревоженно думал он, гадая, может ли то, что он чувствовал к Мюйрин, быть настоящей любовью. Он был без ума от Тары, но при этом едва ли мог вспомнить, как она выглядела.

Это было ужасно – испытать те радости, которые он пере­жил с Мюйрин, и при этом не иметь возможности остаться с ней навсегда. Он был уверен, что в один прекрасный день он проснется и увидит, что она ушла, как когда-то ушла Тара. Или хуже того: она однажды проснется рядом с ним, полная разо­чарований, и скажет, что больше не хочет его видеть. Из-за своей несдержанности он подверг риску все: свой дом, дружбу с Мюйрин, средства к существованию.

И, переполняемый чувством вины, стыда и страха, Локлейн избегал Мюйрин, даже на людях.

Он считает, что это была ошибка, печально размышляла она и, в свою очередь, тоже начала избегать его. Как я могла быть такой дурочкой, терзалась она в закрытой комнате в тот день, и слезы застилали ей глаза. Мюйрин не представляла себе, что желание может быть таким сильным, таким неодолимым. Чем больше она убеждала себя, что это невозможно, тем больше она его хотела. Она открыла что-то новое внутри себя, ж пытала чувство освобождения, какого никогда не знала раньше, лишь для того, чтобы снова, как всегда, сдерживаться и подавлять свои потребности и желания.

Однако неделя напряженной работы на ферме отвлекла Мюйрин от тяжелых мыслей. К тому же она понимала, что ей просто нельзя показывать свое настроение. Она пыталась сохранять бодрость и работала с еще большим старанием, ведь Барнакиллу необходимо поставить на ноги.

Когда наступил март, дни стали длиннее и погода улучшилась. Мюйрин как одержимая принялась за новые проекты. С одной стороны, ее переполняла радость, которую несла весна, с другой – она пыталась избегать встреч с Локлейном, если дело не слишком того требовало.

Одним ярким солнечным днем Мюйрин решила навестить своих лошадей и, возможно, взять одну из них, чтобы потренироваться в верховой езде.

Она как раз заканчивала накладывать овес в корыта для кор­ма, когда в конюшню вошел Локлейн.

– Ой, простите, я не знал, что вы здесь, – извинился он, готовый тут же уйти.

– Ничего. Не спешите, давайте поговорим, – робко улыб­нулась Мюйрин и уселась на куче сена.

Локлейн робко взглянул на нее и покачал головой.

– Нет, нет, мне некогда. Нужно закончить буфет для пол­ковника, а потом я собирался запрячь лошадей и отвезти его к нему, если вы не возражаете.

– Конечно, нет. Не стоит просить разрешения на тележку, вы же знаете.

– Я думал, может, она вам понадобится.

– Чтобы нанести светские визиты? – рассмеялась она. Локлейн покраснел.

– Я знаю, что, наверное, вам тяжело, вы ведь к этому совсем не привыкли, миссис Колдвелл, – коротко ответил Локлейн и скрылся в сарае.

Оставшись одна, Мюйрин задумалась: может, Локлейн избегает ее по другой причине? Возможно, его смущает ее благородное воспитание, и он сомневается, справится ли она в Барнакилле. Он, вероятно, думает, что я вернусь обратно в тот прежний пустой мир. В конце концов, Тара ведь ушла.

Мюйрин решительно подняла грабли и начала чистить одну из конюшен. Она всерьез принялась критиковать себя среди куч парующего навоза. Хочет ли она и вправду вернуться к сво­ему прежнему образу жизни, к бесконечным званым вечерам и балам со скучными людьми, с их пустыми разговорами и на­пыщенным самомнением?

Я счастлива здесь, неожиданно поняла она и засмеялась. Во­преки всем трудностям, испытаниям и горестям, которые ей удалось преодолеть, несмотря на тяжелую работу и многочис­ленные жертвы, она была действительно счастлива.

И за это я должна благодарить Локлейна. Он верил в меня, он направлял меня, наблюдал и помогал… Так что теперь от меня зависит, сделаю ли я Барнакиллу преуспевающей, подумала она, закончив чистить конюшни, и пошла в кухню ужинать.

Когда она появилась, Брона и Шерон были уже на кухне. Она принялась резать овощи и чистить картошку так ловко, словно занималась этим всю жизнь.

Женщины обменялись взглядами за спиной Мюйрин, но про­молчали. Они с удовольствием выразили бы вслух свое восхи­щение той, кого сначала приняли за недалекую изнеженную барыню, но посчитали это бестактным. Зато они с восторгом делились своим впечатлением о ней, когда в конце дня все со­брались посудачить за чашкой чая.

Обычно вечерами Мюйрин заканчивала свою работу над шитьем и деликатно удалялась, ссылаясь на то, что ей нужно еще посидеть над книгами. Ей нравились все, с кем она познакомилась в Барнакилле. Она близко подружилась с Броной, Шерон, Сиобан и с ее мужем Патриком. И все же оставалась некоторая сдержанность с их стороны.

Вытирая руки о фартук, она вспомнила, что обещала помочь вечером сбить масло для завтрашней продажи в Кловере, и, выбежав из кухни, почти уткнулась в широкую грудь Локлейна.

Он подхватил ее за локти, когда, поскользнувшись, она рез­ко остановилась, и крепко прижал к себе. Но тут же хриплым голосом извинился и отпустил ее.

Мюйрин посмотрела ему вслед и направилась в сарай, пытаясь подавить закипавшее внутри желание.

Локлейн вошел в кухню никем не замеченный и услышат голос Броны, восхищенно рассказывающей Шерон о том, как умело Мюйрин стала управляться на кухне.

– Никогда бы не подумала, что она хоть один день продер­жится, не говоря уже о месяце. И похоже, у нее получается все, за что она берется.

– К тому же она умеет читать и писать, – с завистью от метила Шерон. – Хотела бы я уметь писать письма, да еще так легко, как она.

– Я уверена, что, если попросишь, она и тебя научит. Что-то говорилось о том, чтобы открыть школу для детей, когда все немного наладится. Знаешь, я слышала, что шотландцы очень холодные и надменные люди, но она ведь не такая, правда?

– Совсем не такая. На занятиях по шитью она просит на­зывать ее просто Мюйрин, и хотя никто из нас не умеет держать в руках иголку, она очень терпелива к нам.

– А как ты относишься к тому, что она собирается сшить нам новые платья к лету? – взволнованно спросила Брона. – С тебя уже сняли мерки?

– Еще нет, но ты должна взглянуть на эскиз моего платья. Оно как будто из тех светских журналов, в которых пишут, какой очередной фортель выкинула королева и все такое, – восхищалась Шерон.

Локлейн молча слушал, как они восторгались Мюйрин, и при­двинулся поближе к камину.

– Так вы думаете, она счастлива здесь? И она захочет остать­ся? – спросил он.

– Да поможет нам Господь, если это не так, – ответила Бро­на. – Я слышала, что с новыми правительственными налогами большинство хозяев не смогут удержаться на плаву. И что им придется выгнать всех крестьян. Если Мюйрин уйдет, мы ока­жемся на улице, как и все остальные несчастные.

– Где вы услышали эту сплетню? – резко спросил он.

– Я слышала об этом на рынке на днях, когда продавала де­ревянные тарелки и другие вещи, сделанные нашими мужчи­нами. Там сказали, что английское правительство повысило налоги и что землевладельцам теперь придется платить гораз­до больше. С мужчин и женщин теперь будут брать одинаковую плату, а за двоих детей нужно будет платить, как за одного взрос­лого, – сообщила ему Брона.

Локлейн нахмурился, проведя в уме некоторые расчеты.

– Нас здесь сто человек. Если это правда, Мюйрин вскоре понадобится очень большая сумма денег.

Брона и Шерон обменялись тревожными взглядами. Локлейн встал со своего стула у камина.

– Что ж, пока не имеет смысла это обсуждать. Поживем – увидим, не так ли?

Женщины согласно кивнули, но в кухне вдруг будто по­темнело. Женщины звали мужчин на ужин гораздо менее бодрыми голосами. Слух быстро облетел все поместье, не­смотря на то, что Локлейн не видел пока оснований для бес­покойства.

Когда ужин закончился, вместо того чтобы остаться шить или заниматься резьбой по дереву, все один за другим разошлись по своим холодным домам, чтобы лечь и забыться, пока крик пе­туха не возвестит о начале нового тяжелого трудового дня.

Локлейн не увидел Мюйрин за ужином. Надеясь разубедить ее в достоверности последних слухов, он отправился на поиски. Он-то знал, чем она пожертвовала ради осуществления своих планов, а теперь вот какие-то новые налоги! Неужели все их усилия окажутся напрасными?

И еще. Счастлива ли Мюйрин? Локлейн всегда восхищался тем, как ей удавалось все, что она затевала в поместье, при этом никто не слышал ни единой жалобы, какой бы трудной и неприятной ни была работа.

Однако она молода и богата. Стоит ей захотеть вернуться в Шотландию к отцу и пожаловаться на свои финансовые труд­ности, ее, скорее всего, примут обратно в круг семьи. Она мог­ла бы удачно выйти замуж, забыв обо всех бедах, или даже найти кого-то, кто согласится вместо нее принять владение Барнакиллой.

Мысль о том, что Мюйрин снова выйдет замуж, наполнила его непостижимым ужасом. Он торопливо направился в ко­ровник, чтобы увидеть ее снова.

Мюйрин удивленно взглянула на него, когда Локлейн сказал:

– Мне нужно поговорить с вами о поместье.

– Хорошо. Я как раз заканчиваю. Через пару минут… – от­кликнулась она, пытаясь скрыть напряженность. Она закончи­ла сбивать масло и передала лопатку Сиобан, которая пришла проверить, все ли готово для утренней поездки в Кловер.

Затем она пошла в дом и поднялась наверх, на ходу развязы­вая фартук, снимая платок и распуская свои черные локоны. Она волновалась, мечтая вернуться к долгим, легким беседам, которые они вели до той роковой ночи, которая, казалось, была давным-давно.

Всего несколько дней назад они могли работать бок о бок много часов подряд, понимая друг друга без слов. Теперь он казался чужим.

Неужели нельзя доверять ни одному мужчине? С грустью думала Мюйрин.

Они вошли его в кабинет и сели за стол.

– Ну, в чем дело? Проблемы с бухгалтерскими книгами?

– Да нет, не совсем. Меня сейчас больше волнуют слухи о но­вых налогах, которые я узнал в кухне.

– Это не слухи, это правда, – ответила Мюйрин, отводя взгляд от его серо-стальных глаз.

Локлейн возмутился:

– Но почему вы не сказали мне?

– В последнее время мы не очень-то часто с вами разгова­риваем, не так ли? – тихо сказала она с нескрываемой обидой в голосе.

Локлейн ослабил ворот рубашки.

– Я был очень занят.

– Я тоже. Но, по-моему, сейчас не стоит поднимать такой шум. Поскольку суд назначен на тринадцатое число, остается всего чуть больше недели до того, как мы поймем, чего нам ждать. Предлагаю дожить до этого, а потом уже нервничать.

– Но ведь суд может продолжаться несколько недель. Вы знаете это так же хорошо, как и я!

Она устало откинулась на спинку стула.

– Простите, Локлейн, но налоги так высоки, что мне нечем вас утешить. Можно продать часть скота и попытаться через Нила продать еще часть моих акций. Кроме того, мы всегда можем продать пару полей мистеру Стивенсу.

– Вы, наверное, шутите? Мюйрин недовольно поморщилась.

– Я знаю про давнюю вражду между двумя семьями, но на самом деле мне это безразлично. Не травой же нам питаться, а? Что хорошего, если меня арестуют за долги? Так что, если не удастся придумать ничего другого, я продам поле.

– Можно продать плантацию в северо-восточной части име­ния, – почти обреченно предложил Локлейн.

– Да, но на что мы будем жить, если свернем лесной бизнес? То же и с животными. Если их продать, у нас не останется ничего, что дает поместью прибыль. Мне хорошо заплатили бы за жереб­ца и кобылу, но не лучше ли их оставить, а продать жеребенка?

– Вы, безусловно, правы, но на все это понадобится время, которого у нас сейчас очень немного.

Она одарила его легкой улыбкой.

– Я знаю. Но не хочу терять это драгоценное время и при­нимать скороспелое решение, основываясь на каких-то слухах. Послушайте, Локлейн, я знаю, что вы устали. Мы с вами пере­жили ужасные времена с тех пор, как приехали сюда. И чтобы теперь все оказалось напрасным – это просто немыслимо.

Они оба погрузились на какое-то время в молчание, пока Мюйрин не произнесла тихим голосом:

– Возможно, есть еще один выход, хотя было бы нехорошо сейчас оставить все наши надежды.

Локлейн нахмурился:

– Я не совсем понимаю, что вы хотите сказать.

– Я сама не совсем понимаю.

– О чем вы? Мюйрин вздохнула.

– Я нашла документы на дом в Дублине, который Августин купил пару лет назад.

– Дом? В Дублине?

– Значит, и вы о нем ничего не знали? – удивленно спро­сила Мюйрин.

– Абсолютно ничего, – подтвердил Локлейн, не задумы­ваясь о том, насколько неосведомленным в делах Августина он выглядит.

– Вот я и думаю, что его нужно продать. Съемщиком в на­стоящее время там является миссис Барнет. Если она захочет выкупить дом, мы сможем не только уплатить налоги, но и вер­нуть сумму, которую банк требует за закладную.

– Это, конечно, лучше, чем продавать поля, но…

– Да, я знаю, даже если миссис Барнет окажется в состоянии выкупить дом сразу же, у нас все равно какое-то время не будет денег. Кроме того, неизвестно, не заложен ли дом, может быть, я нашла ненужные, потерявшие ценность бумажки?

– Все это мы скоро выясним, – Локлейн старался подбод­рить ее, несмотря на тяжесть, лежавшую у него на сердце.

Она снова пролистала бумаги.

– Что ж, пожалуй, мне стоит съездить в Дублин, чтобы на месте во всем разобраться и посмотреть, что можно сделать.

– Но вам незачем ехать туда прямо сейчас, Мюйрин, – воз­разил Локлейн, не желающий с ней расставаться. – Почему бы вам не отправить предварительные запросы по почте?

– Да-да, я сделаю это. Мне не хотелось бы надолго покидать поместье. Тем более когда здесь столько работы. Но пока вам не стоит беспокоиться, Локлейн. Сейчас мы еще на плаву.

– Лишь до тех пор, пока что-нибудь опять не случится, – проворчал Локлейн.

– Сплюньте, – суеверно сказала она, постучав пальцами по столу. – Мы как на войне, но должен расплодиться скот, да если учесть стоимость моих свадебных подарков, я думаю, все образуется.

– Мюйрин, что касается продажи дома в Дублине…

– Ну? – спросила она, отрывая глаза от бумаг и глядя на него.

Локлейн проглотил стоявший в горле комок.

– Вам не кажется, что для вас лучше было бы продать Бар-накиллу и жить в Дублине? Посмотрите, как вам здесь живет­ся – сплошные трудности и тяжелая работа. А там вы могли бы стать жемчужиной дублинского света. В конце концов, это поместье вас только обременяет.

Мюйрин поняла, что он ее испытывает. Она поднялась со стула, подошла и обняла его. Затем села к нему на колени и мягко промолвила:

– Это я вас обременяю. Я постараюсь больше этого не де­лать, обещаю. Вы очень помогли мне. Я вам так благодарна, что трудно передать словами. Поэтому больше никогда не пред­лагайте мне уезжать отсюда и становиться украшением выс­шего света Дублина. Теперь моя семья и друзья здесь.

Локлейну хотелось ей поверить, но он не мог избавиться и от своих сомнений, как не мог побороть желание, вспыхнувшее в нем, когда их губы слились в волнующем поцелуе. Он теребил мочку ее уха и бормотал:

– Ты уже управилась с делами на сегодня?

– Да.

– Тогда как насчет отдыха?

Мюйрин встретила его взгляд и всем телом потянулась к нему. Продолжая его целовать, она встала с колен Локлейна и взяла его за руку, приглашая тоже встать. Задув свечи, они обнявшись поднялись наверх. Оказавшись в своей комнате, она повернулась к нему, и они, охваченные всепоглощающей страстью, бросились в объятия друг друга, не в состоянии добраться до кровати.

–Мюйрин, прости за… – начал было Локлейн, поглаживая мягкую кожу ее живота.

Поцелуем она закрыла ему рот.

– Ни слова больше, Локлейн. Когда мы разговариваем, то только и делаем, что ссоримся.

– Но я уверен, ты об этом когда-нибудь пожалеешь, – вы­дохнул он, прижимаясь к ней щекой, держа ее в крепких объ­ятиях и сгорая от желания.

– Я не хочу думать о будущем. Когда я здесь с тобой, как сейчас, Локлейн, я просто хочу быть здесь и сейчас, – вздохнула она, укладывая его на спину и сама ложась сверху. Жела­ние охватило их обоих, и Локлейн все думал, почему он про­должал желать Мюйрин даже в порыве страсти. Их пылкие поцелуи, страстные прикосновения приносили удовлетворе­ние, и все же он чувствовал, что страсть его неутолима.

Он был безумно увлечен Тарой или, по крайней мере, так думал, но это было больше, чем страсть, – почти наваждение. Он опро­кинул ее на влажные от пота простыни и наслаждался каждой частичкой ее плоти, пока она не забилась в экстазе. Она запустила руку в его волосы, без конца повторяя его имя, выгибаясь на кро­вати так неистово, что едва, не столкнула его на пол. Он с трудом удержался и наконец вошел в нее. Наивысшая точка наслаждения была всепоглощающим взрывом, призывом к вечной любви и пониманию, к будущему, которое они себе пока не могли представить. Но были уверены, что никогда не смогут жить друг без друга.

Когда она наконец успокоилась, он прижал ее к себе и ощу­тил слезы у нее на щеках.

Мюйрин рассмеялась и поцеловала его, широко раскрыв свои объятия, словно желая согреть его сырой, промозглой ночью, и они начали засыпать. Локлейн успел подумать, что это слиш­ком хорошо, что все это восхитительный сон, который рано или поздно закончится. Как и Тара, Мюйрин тоже уйдет.

На следующий день он изо всех сил старался держаться от нее по­дальше, но вечером, не в силах заснуть, беспокойно метался по кот­теджу, пока все-таки не отправился в особняк. Взяв свечу из под­свечника, он пошел искать Мюйрин в кабинет, в библиотеку, а затем осмелел и поднялся в ее комнату. Она, в одной ночной рубашке, как раз подбрасывала в камин торф. Ее тяжелые волосы небреж­но спадали с плеч, и она радостно улыбнулась, когда он вошел.

– Я ждала тебя!

Она нежно улыбнулась и, бросившись в его объятия, увлек­ла его на кровать.

Роман Мюйрин с Локлейном продолжался весь март. Обоих беспокоило, сколько же он останется незамеченным, но ни один из них не хотел первым поставить точку в их отношени­ях. Для них стало негласным правилом никогда не говорить о будущем.

Дни шли своим чередом, и Локлейн поймал себя на том, что он побаивается Мюйрин днем – такой холодной, спокойной и рациональной. Ему хотелось, нет, ему было необходимо от­делить эту Мюйрин от той женщины, которую он сжимал в объ­ятиях ночью, когда, сжигаемый страстью, приходил в ее ком­нату на несколько неповторимых часов.

Мюйрин тоже хотела видеть в Локлейне, с которым прово­дила упоительные ночи, отнюдь не партнера по работе, с ее удачами и неприятностями. У них возникает по миллиону проб­лем на день. Они вместе управляют делами поместья, ведут учет и выполняют массу других дел. А ночь была для них удивитель­ным временем, когда между сном и бодрствованием они неис­тово предавались любви.

Не было ничего неприличного или шокирующего, когда они смеялись, изучали и откровенно любили друг друга, пока пер­вые лучики рассвета не пробивались в их тайное пристанище, где они уединялись от всего мира. Утро наступало слишком скоро, и призывное кукареканье петуха возвращало их к бесконечным дневным заботам. Они одаривали друг друга по­следним теплым поцелуем и расставались, храня незабываемые воспоминания до следующего раза, когда снова оказывались имеете хоть на несколько часов.

Локлейн пытался не думать о будущем, но постоянно ис­пытывал неуверенность в том, что Мюйрин навсегда останет­ся с ним. В любое мгновение из Шотландии мог прибыть ко­рабль с ее отцом на борту, и она исчезнет без следа. Но пока она была с ним, он решил наслаждаться каждой секундой, которую они могли провести вместе. Он занимался с ней любовью от­чаянно, словно в последний раз.

Мюйрин тоже старалась не думать о будущем, но из головы у нее не выходил вопрос, как же все это закончится. Она любила Локлейна, в этом у нее сомнений не было. Но, Господи, разве они могли быть счастливы вместе? Как только им удавалось спра­виться с одними неприятностями, тут же возникали новые.

Более того, Локлейн, почему-то внушил себе, что совершен­но ей не подходит. А она была уверена, что он постоянно срав­нивает ее с Тарой. Ощущение Мюйрин своей неопытности и связанная с этим неловкость также изрядно затрудняли их отношения. Она была убеждена, что Тара была единственной любовью Локлейна, а она – просто друг, партнер, некто, с кем Локлейн проводит ночи.

Мюйрин справилась с налоговым кризисом, продав все до­рогие вещи, которые прибыли для нее на судне из Шотландии. Она даже кофе упаковала в коричневые бумажные пакеты, что­бы продать его на рынках. Локлейн отдал Патрику деньги за два пакета и один вручил как подарок Мюйрин, а второй оста­вил до ее дня рождения тридцатого апреля.

– Право же, не стоило, – сказала она, нежно целуя его.

– Нет, теперь мы квиты. Ты же оставила буфет, – с улыбкой промолвил он, указывая на стоящий в ее комнате шкаф.

Она смущенно улыбнулась.

– Он такой красивый, что нужно сто раз подумать, прежде чем продать его. Ты сделал его своими руками, и он напоминает мне о тебе и о нашей первой ночи.

– Никогда бы не подумал, что ты нуждаешься в напомина­нии о том ужасном времени. К чему тебе напоминания, не луч­ше ли живой образец? – поддразнил он, слегка пощекотав ее, и она смеясь бросилась в его объятия.

– Гораздо лучше, – согласилась она, одаривая его медлен­ным поцелуем.

Внезапно в комнату вошла Циара, которой понадобился ка­кой-то совет, и они резко отпрянули друг от друга.

Его сестра осталась недовольна своим открытием и сделала все возможное, чтобы помешать Локлейну проводить время наедине с Мюйрин.

Мюйрин не могла ее винить. Ведь та просто беспокоилась, что ее брату снова причинят боль. Но в то же время такое не­одобрение со стороны его единственной родственницы не мог­ло не сказаться на их отношениях. А что скажет ее семья, если узнает о Локлейне, Мюйрин даже не могла себе представить.

К концу марта часть денег, прикарманенных мистером Блессингтоном, была возвращена. Большую их часть Мюйрин потратила на оплату закладной и возмещение почти всех налогов, а все, что осталось, пошло на покупку новой партии скота, особенно овец, дающих шерсть для продажи. Эти неприхотливые животные могли пастись на самых худших участках поместья. На какое-то время Мюйрин воспряла духом, убедившись, что наконец-то все начало меняться к лучшему.

Однако серьезнейшие перемены настигли их в середине апре­ля, когда мистер Коул, юго-восточный сосед, объявил, что на­мерен превратить всю свою землю в пастбище для овец и всем своим крестьянам разослал уведомление о выселении.

Хуже того, полковник Лоури, северный сосед, готов был опла­тить переезд своих работников в Канаду, лишь бы только из­бежать введенных правительством высоких налогов. Налоги эти налагались на душу населения, то есть за большое число крестьян, которые предположительно платили большую ренту зa свои маленькие домики и крошечные картофельные делян­ки, соответственно начислялись и большие налоги.

– Комиссия Девона подсчитала рентные платежи, которые поступили в начале тысяча восемьсот сорок первого года, перед неурожаем картофеля в октябре, – пояснял Локлейн Мюйрин, когда она, сидя за столом, пыталась разобрался в цифрах. – Они прибавили всю ренту, зафиксированную в расчетах, даже не приняв во внимание все существующие задолженности. Кто-то уехал, кто-то умер, родились дети, отчего еще больше взвин­чиваются налоги. К сожалению, женщины и дети не приносят большого дохода, а кормить нужно все больше ртов притом, что денег становится все меньше. Потому-то полковник Лоури и мистер Коул пытаются сэкономить сейчас, пока через не­сколько лет ситуация не достигнет критической точки.

– Но куда деваться их работникам? Что им делать? Овцы – это прекрасно, но чтобы за ними ухаживать, нужны люди, ведь овец надо чесать, стричь и красить шерсть, а затем прясть ее! – воскликнула Мюйрин. – Или же откормить их и зарезать на мясо.

Локлейн прошелся по комнате. Она никогда еще не видела его таким подавленным.

– Не могу поверить! – произнес он, тяжело опускаясь в кресло.

– Я знаю, что тебе невероятно трудно, Локлейн. Прости.

Он вздохнул и устало потер глаза.

– Я знаю многих из этих людей с детства. Многие из них уже старики. Они не могут эмигрировать! Многие из них просто не переживут переезда! Это все равно что сразу подписать им смертный приговор. А если и переживут, что тогда? Они попробуют начать все сначала в совершенно чужой стране. Об этом даже подумать страшно. Уж я знаю, как нелегко было в Австралии. Никому такого не пожелаю.

– Но ведь ты заработал там, – заметила Мюйрин.

– Я чертовски тяжело работал, но чаще всего мне просто везло. А повезет ли им? Все больше эмигрантов направляется в Америку.

Мюйрин внимательно слушала Локлейна и печально смот­рела на цифры перед собой. Затем, отложив книгу, взяла чистый лист бумаги.

– Сколько человек в поместье полковника?

– Сотня или около того.

– А у мистера Коула?

– Приблизительно столько же, может, чуть больше.

– А сколько из этих людей обладают какими-нибудь способ­ностями, владеют какой-то профессией, ну, знаешь, например, плотничеством?

Локлейн задумался.

– Не знаю. Думаю, что большинство из них – фермеры, но наверняка есть и плотники, и строители.

– В обоих поместьях?

Он недоуменно нахмурился.

– Думаю, да. А почему ты спрашиваешь?

Мюйрин внимательно проверила свои расчеты, прежде чем ответить.

– Потому что я хочу, чтобы они жили здесь. Он приподнялся со стула.

– Ты с ума сошла? Мы же не сможем…

– Я знаю, что ты скажешь, Локлейн. Пожалуйста, выслушай меня, прежде чем сделать окончательный вывод. Я знаю, что нам будет нелегко, но ведь через несколько недель эти несчаст­ные либо останутся без крыши над головой, либо будут умирать по дороге в Канаду… Мужчины, женщины, дети. Если они передут к нам… мы даже не сможем прокормить их, если и дальше пойдет так, как сейчас!

– Я что-нибудь придумаю, даже если для этого мне при­дется просить милостыню, брать в долг или воровать.

Локлейн взорвался.

– А тебе-то чего волноваться? Ты же можешь хоть завтра уехать в Шотландию!

Мюйрин удивленно взглянула на него.

– Это нечестно, Локлейн, и ты это знаешь. Конечно, я могла бы сбежать, но не собираюсь. Барнакилла стала для меня пер­вым настоящим домом, и если кто-то захочет переехать сюда, то мы всегда должны быть рады ему. Поместье будет процве­тать. Просто на это нужно время. Я поеду в Дублин, продам дом, кое-чем нам придется еще пожертвовать, пока не вернем украденные деньги. После этого дела должны пойти успешнее, я уверена. Потерпи, Локлейн. Это нелегко, но ты и сам это зна­ешь. Отправить их в Канаду – все равно что подписать им смертный приговор:

– Но как мы их всех прокормим?

– Для начала подсчитаем все, что они принесут с собой (если принесут), как было с нашими работниками. Затем установим для них справедливую ренту и раздадим задания. У меня еще есть немножко денег, которые нам выдал полковник Лоури из Блессингтона. Можно купить крупы, овощей, картофеля. При­дется экономнее расходовать масло, чтобы увеличить количе­ство молока. Если у нас прибавится детей, то понадобится боль­ше молока. А еще нам потребуется больше торфа, дров, мяса и рыбы. Я знаю, что Нил пришлет из Шотландии еще продуктов с очередным судном, которое придет за лесом. Мы в ближайшее время продадим все деликатесы, например кофе, чай, вино, бренди, чтобы закупить продукты попроще. Кроме того, нам уже пора думать о сборе урожая. Забудь о разработанной нами схеме севооборота. Я хочу, чтобы мы вспахали все невозделан­ные поля и посадили больше репы и свеклы. Это поможет нам продержаться зиму. Если же выкорчевать пни уже вырублен­ных деревьев, можно будет и эту землю пустить под культива­цию, – закончила свой перечень Мюйрин.

Он сидел совершенно обескураженный. Еще одно бремя ожи­дает их. Сколько же так может продолжаться? Сколько воды утечет, пока она сдастся и вернется в Шотландию?

Мюйрин сделала на бумаге несколько пометок и с надеждой взглянула на него:

– А сейчас, если полковник Лоури и мистер Коул действи­тельно решили огородить свои земли, я навещу их обоих и по­пытаюсь договориться о покупке шерсти. Вы с плотниками сделаете прялки и ткацкие станки, и мы сможем шить одежду, много шерстяной одежды. Это будут делать все женщины, а муж­чины пусть занимаются сельским хозяйством, охотой, рыбал­кой и плотничеством. Кроме того, нам срочно нужен камень для постройки новых домов. Как только придут новые люди, они могут тут же включиться в работу.

– Что нам еще может понадобиться? – тихо спросил он, слегка задетый тем, что она продумала каждую деталь, даже не посоветовавшись с ним.

Мюйрин продолжала, подперев голову рукой:

– Я еще хочу срубить часть деревьев, чтобы высушить их. Дерево можно использовать для изготовления мебели или для продажи новой партии, если Нил захочет купить больше. А еще желательно поймать несколько здоровых, крепких кроликов и фазанов, и мы сами будем выращивать их. И если вам попа­дется большой олень-самец, попытайтесь не убить его и поймать несколько самок. Попробуем их развести. – Она вздохнула: – Когда они приедут, наверняка возникнет еще сотня неотложных вопросов. Ну, а пока этого достаточно, чтобы они смогли здесь устроиться. Единственное, что нам осталось, – достать где-то еще удобрений. И я подумываю о том, чтобы организовать по­часовую работу в поместье. Знаешь, нужно организовать группы рабочих по три-четыре человека, и работать они должны по шесть или по восемь часов. Но для этого необходимо заранее выяснить, у кого какие способности, кто что умеет.

Локлейн удивленно посмотрел на Мюйрин, как будто видел ее в первый раз.

– Что? Что я такого сказала? – резко спросила Мюйрин.

– Да нет, ничего. Я просто не могу поверить, что ты соби­раешься все это делать с людьми, которых даже не знаешь.

– Богатство Ирландии – это ее люди и земля. Я не позволю этим мужчинам, женщинам и детям остаться без крыши над головой из-за ужасной жадности их землевладельцев и прави­тельства, равно как и тебе не позволю страдать из-за всего, что натворил Августин.

Впервые за долгое время она произнесла это имя в присут­ствии Локлейна. Затем резко встала и принялась вышагивать по комнате.

Локлейн с тревогой наблюдал за ней несколько минут, недо­умевая, что ее так взволновало.

Тут она заговорила:

– Чтобы подготовить комнаты, мне нужно получше узнать людей, которые сюда прибудут. Скажи плотникам, чтобы они сде­лали как можно больше каркасов для кроватей. Можно набрать ракушек и использовать их для побелки стен, чтобы было не так сыро. Погода стоит хорошая, и я хочу убедиться, что все дырки в крыше залатаны, а трубы прочищены. Найми в Эннискиллене хорошего трубочиста, чтобы завтра же приступить к делу. Кро­ме того, надо убрать в библиотеке и в кабинете, и еще я отдам свою комнату наверху. Нам понадобится больше длинных лавок и столов для кухни. Придется работать день и ночь, чтобы пер­вых прибывших мы смогли принять уже в конце недели.

– Я что-то не пойму. О чем ты? Зачем отдавать свою комнату? А ты куда?

– Если они приедут сюда, мы все должны держаться одной семьей, не правда ли? И когда они появятся, то будут жить здесь на любом свободном месте, которое нам удастся найти. Я пере­еду в маленькую кладовую рядом с конторой, за конюшней. Особняк оставим новоприбывшим.

– Но подумай, чем ты жертвуешь, дорогая!

– Мне все равно. Им нужно где-то расположиться, а в такой комнате, как моя, можно разместить целую семью.

– Позволь, но это твой дом. И тебе не пристало жить как нищей!

– Это мое решение, Локлейн, – раздраженно ответила Мюй­рин. – Ты не заставишь меня делать то, чего я не хочу.

Локлейн встал со стула и потянулся к ней. Его стремитель­ный поцелуй мгновенно умерил их раздраженность, и через несколько секунд они упали на небольшой диван, срывая с себя одежду. В течение получаса слышались лишь их удовлетворен­ные стоны и вздохи, но очень скоро Локлейн вспомнил свою клятву считаться с ее двойственностью: Мюйрин днем – Магда ночью.

Смущенный, он быстро оделся и, поцеловав ее на прощанье, пулей вылетел из комнаты. Локлейн молил Бога, чтобы Мюйрин не заметила, как тряслись у него руки, когда он потянулся к ще­колде перед тем как уйти.

Она натянула юбку через ноги и села на диван, глядя ему вслед.

Когда он пришел домой, сестра заметила, что он чем-то обе­спокоен. Выслушав от него новости об огораживании и пред­ложении Мюйрин принять крестьян из других поместий, создав им у себя в доме соответствующие условия, она спросила:

– Что тебя все-таки, тревожит, Локлейн?

Он сел за кухонный стол, подперев руками голову.

– Я боюсь, что все это нереально. Что Мюйрин слишком хороша, чтобы это было правдой. В конце концов, она ведь вы­шла за Августина, так ведь? А что, если все это – лишь времен­ное увлечение праздной богачки? Что, если все это ей надоест? Если она променяет нас на яркие огни Дублина, Лондона или чего-то еще? – с нескрываемым раздражением спрашивал Локлейн.

Циара, помолчав какое-то время, посмотрела ему в глаза:

– Все равно это не то, что тебя беспокоит на самом деле.

– Ну хорошо, хорошо, я признаюсь тебе. Я уже больше не могу держать это в себе. Я просто не могу отделаться от мысли, что потеряю ее. Я схожу по ней с ума. Не важно, что и как, но я не могу выбросить Мюйрин из головы. Каждый миг, день и ночь, я думаю о ней. Я ничего не могу с собой поделать, Ци­ара, хотя, видит Бог, я пытался.

Его сестра какое-то время задумчиво смотрела на него, а за­тем, взяв себя в руки, подошла к брату.

– Но этого никогда не будет! Это просто смешно – думать, что она будет счастлива здесь, живя в лачуге. Я боготворю зем­лю, по которой она ходит, но совершенно невероятно думать, чтобы ее мог увлечь такой человек, как я.

– Мы не можем управлять теми, кого любим, правда? – грустно заметила Циара.

– Любим? Разве кто-то говорил о любви? Вспомни, я однаж­ды уже был влюблен, и она предала меня, – крикнул Локлейн.

Циара вздохнула и опустилась на лавку рядом с братом.

– Во-первых, Локлейн, единственный человек, которого ког­да-нибудь любила Тара, – это она сама. Я никогда не понима­ла, что ты в ней нашел. Однажды она обратила на тебя внима­ние, и ты даже не знал, что тебя так задело в ней, пока она не ушла. Все это было обманом. Она любила властвовать и никог­да не любила тебя, не доверяла тебе, не отдавала тебе всю себя.

Ты говоришь, что любил ее, но я считаю, что она просто при­ворожила тебя своими женскими штучками. Я думаю, что Мюй­рин ты любишь, по-настоящему любишь, но, помня о печаль­ном опыте с Тарой, боишься, что она предаст тебя. Но ты не думай, что все женщины такие. Сравни их и спроси себя, что между ними общего, что, по-твоему, могло бы отпугнуть тебя, – посоветовала Циара. – Если у тебя нет причин не доверять Мюйрин, просто прими то, что вы вместе, как данность и будь благодарен за это, не пытаясь постоянно это анализировать. Наслаждайся тем, что есть, не опасаясь каждый миг, что это когда-нибудь закончится. Да и откуда тебе знать, что ты ей безразличен, если ты ее не спрашивал?

– Не говори глупостей. Я не могу с ней об этом говорить! В любом случае, знаю, что думает Мюйрин. Я видел ее истери­ку, когда умер Августин. Она его любила, одному Богу извест­но – за что. Она благодарна мне за помощь и поддержку. Но любить? Это невозможно.

Циара покачала головой.

– Хорошо, я не собираюсь с тобой спорить. Я только хочу задать тебе один вопрос. Представь себя лет через пять, а может, и десять. Где бы ты хотел быть и чем заниматься? Если ты ви­дишь Мюйрин рядом с собой как часть этого будущего, значит вы созданы друг для друга и ты ее любишь. Если нет – лучше отпусти ее. Если она действительно не так уж много для тебя значит, не играй с ее чувствами и не обманывай ее. Просто держись от нее подальше.

Локлейн положил голову на руки.

– Она для меня много значит. Слишком много. Я не могу допустить, чтобы она потеряла свой дом из-за меня. Во-первых, это я убедил ее приехать сюда. А здесь становится все тяжелее. Если нам не удастся удержаться на плаву, мы потеряем все, и весь каторжный труд Мюйрин, и все ее жертвы окажутся на­прасными.

Локлейн пересказал сестре планы, которые были у Мюйрин относительно дома, столь невероятные, что становилась оче­видным, почему он возражал против них.

– Локлейн, пожалуйста, вернись на минутку в реальность, хорошо? Даже если бы все жители Барнакиллы согласились принять столько же людей, сколько живет в их домах, или даже вдвое больше, как все вновь прибывшие поместятся здесь?

Локлейн нахмурился, но затем пожал плечами.

– Я думаю, дело лишь за камнем и известью. Мы построим коттеджи и дадим этим людям новое жилье.

Его сестра радостно улыбнулась.

– Но ведь Барнакилла – всего лишь старая дыра, и все это не так уж важно, не правда ли?

– Спасибо, Циара. Я рад, что ты так все понимаешь. Ты всег­да предостерегала меня от необдуманных поступков.

– Влюбиться – это необдуманный поступок, но я думаю, вы будете прекрасной парой, если действительно любите друг друга, – сказала Циара, и выражение ее изнуренного лица было каким-то неопределенным.

– Она не любит меня. Она ведь только недавно овдовела. Я нужен ей лишь для утешения.

Циара покачала головой.

– Судя по твоим словам, Мюйрин слабовольна и никчемна. Но она уже много раз доказывала, чего стоит. Она не требует от тебя поддержки не потому, что ей это не нужно, а потому, что хочет быть с тобой. – Она запнулась и покраснела вся, до корней волос. – Я заметила, когда ты возвращался каждое утро в последнее время, Локлейн. Просто помни, что женщина ни­когда не отдается без любви, разве что ее вынуждают к этому грубой силой или она связана финансовой зависимостью. Она ведь не обязана проводить с тобой ночь, не правда ли?

– Тут ты права, но опять же, я думаю, все дело в том, что она молодая вдова и…

– Я больше не собираюсь обсуждать эту тему, – отрезала Циара, складывая простыни. – Я только прошу тебя, если ты хочешь, чтобы Мюйрин переехала жить к нам, просто скажи.

– Я не могу ее об этом спрашивать, – покачал головой Локлейн. – Она собирается перебраться в подсобное помещение у конюшен.

– Ну, возможно, надо дать ей возможность выбора. Она имеет довольно неприятную привычку всегда считать себя правой.

– Я знаю, что у вас с Мюйрин не крепкая дружба… – по­лувопросительно сказал Локлейн.

– Это я виновата. Я постараюсь полюбить ее.

Локлейн не понимал, почему она так нервничает. Но в то же время он с облегчением заметил, что его сестра наконец начала вести себя как в старые добрые времена. Она гораздо меньше меняла настроение или проявляла какие-то странности с тех пор, как начала работать на Мюйрин, следить за порядком на кухне и за закупкой товаров. Мюйрин постепенно передавала ей все больше и больше обязанностей в Барнакилле, и Локлейн молил Бога, чтобы все так и продолжалось.

Устало идя к ближайшей веренице коттеджей, чтобы все уточ­нить и подготовить к приезду новых жителей, Локлейн думал, уже в сотый раз за день, почему его жизнь такая запутанная и что он станет делать, когда рядом не будет Мюйрин. Нужно было возразить ей тогда, в кабинете, когда она заговорила о но­вых крестьянах, о том, как она собирается им помочь, чем го­това пожертвовать ради людей мистера Коула и полковника Лоури. В то же время он знал, что на ее месте поступил бы точно так же. Дай-то Бог, чтобы они все не пожалели об этом через некоторое время.