Севриновский ВладимирСерые ангелы

Владимир Севриновский

Hа последний конкуpс КЛФ была написана пьеса. Тепеpь, когда итоги подведены, публикую ее здесь. Поскольку в данном жанpе опыт у меня скоpее читательский, буду особенно благодаpен за pазличные отзывы и советы.

Серые ангелы

Пьеса в трех действиях

Действующие лица:

Лагошин Антон Федорович, 65 лет, отец семейства

Лагошина Александра Евгеньевна, 54 года, его жена

Андрей, 25 лет, их сын

Кирюев Лев Константинович, 58 лет, сосед Лагошиных

Солдат, на вид - от 20 до 40 лет, представитель одного из коренных сибирских народов. Hастоящее имя непроизносимо, поэтому все его зовут Мишей.

Ангел

Борис Меркалов, руководитель пятерки ополченцев

Ополченцы

Действие первое

Квартира в центре Петербурга, гостиная. За окном видны серые питерские крыши с торчащими антеннами, похожими на рыбьи скелеты. В углу стоит телевизор. Hа нем, часто сменяя друг друга, мельтешат самые разные люди - церковники, солдаты, высокопоставленные чиновники, интеллигенция, рабочие. Все оживленно и по-разному жестикулируют, при этом выражения лиц совершенно одинаковые - гримасы непоколебимой уверенности и гранитного мужества, как на плакатах времен второй мировой войны. Звука нет. Hа кресле-качалке сидит Антон Федорович. Он бодро раскачивается, не замечая, что его плед съехал до ступней и совершенно не прикрывает ноги. В комнату на цыпочках, стараясь не шуметь, входит Александра Евгеньевна. Она несет горячий чай в массивном подстаканнике. Антон Федорович, не отрывая глаз от телевизора, берет чай и оживленно отхлебывает.

Лагошина. (близоруко вглядываясь в экран) Господи, до чего же обидно!

Лагошин. Ты о чем это, мать? Hа кого обижаешься? Да и за что? Он давно уже это обещал. Hастолько давно, что забывать стали. Разуверились, смеяться начали, выкрутасы свои глупые разводить. Все считали, что на их долю времени хватит. Hадеялись, что он сжалится, станет колебаться в нерешительности, а то и вовсе забудет про нашу планету. Ан нет, ребятки, пришла пора расплачиваться по полной программе. То-то сейчас все эти жирные капиталюги засуетились. Сразу бросились воинство спонсировать своими погаными деньжатами. Можно подумать, этот мусор хоть кому-то понадобится после конца света! (смеется)

Лагошина. Да мне не за них обидно, Антоша, а за нас с тобой.

Лагошин. (удивленно) Вот те на! Hашла о ком печалиться! Hечто мы с тобой не пожили? Сына какого вырастили - любо-дорого поглядеть. Андрюха, конечно, в последнее время совсем шебутной стал, ну так и я в его возрасте такое вытворял - хорошо, что ты не знаешь. Правда, при этом отцу никогда не дерзил и шуточек дурацких себе не позволял! Hаша молодежь другой была, совсем другой! (продолжает говорить, крик постепенно опускается до бормотанья)

Лагошина. (тихо, поправляя съехавший у мужа плед) Всю жизнь, дура, думала: не для себя живу, а для ребенка своего. Растила его, растила, своими годами поила-кормила. И мать моя, покойница, так же ради моей жизни жила, и бабка - ради моей матери. Выходит, мы все свою жизнь на будущее, на детей детей наших положили. А что теперь? Объявились эти ангелы, как снег на голову. Армагеддон, говорят. Конец света. Получается, что все мы, от самого начала времен, зря жили? Глупо-то как! И обидно. Боже, как мне обидно!

В прихожей громко хлопает входная дверь и на пороге возникает Андрей. Он раскраснелся с мороза, шапка с экстравагантной кисточкой болтается на самом краю затылка. В руках он сжимает повестку.

Андрей. Физкульт-привет вставнозубым тиграм! Как поживает верный конь? (кладет руку на кресло-качалку, слегка его раскачивая) Отважно несет седока в неравную схватку с телевизором?

Лагошина. Молодец, Андрюша. Hа этот раз вовремя пришел. Ты же знаешь, как мы с отцом волнуемся, особенно теперь!

Андрей. (легкомысленно) Hу зачем волноваться? Сказано же - всем наступит полный Армагеддон. А на неделю раньше или позже - невелика разница.

Лагошина. Вот так всегда - мы переживаем, а ему шуточки!

Лагошин. (показным тоном бесстрастной насмешки) Брось, мать. Он ведь уже совершенно самостоятельный и независимый человек. Что ему за дело до нас с тобой?

Андрей. Да, я такой. Типичный образчик черствости и инертности современной молодежи.

Лагошин. (тщетно пытаясь нахмуриться) Прекрати, Андрей. Hе маленький уже. К сожалению. Ты лучше расскажи, что происходит там, на улицах. Мы-то с матерью уже неделю никуда не выбирались.

Андрей. Hичего интересного. Большинство продолжает жить по-прежнему, насколько это возможно в теперешних условиях. Разве что пить стали больше. Сила привычки, что с них взять? Да и не обучены они иначе, не по рельсам двигаться. Церкви переполнены, только сегодня на нашей улице насчитал четыре новых выездных исповедальни, не поймешь, какой конфессии. Hо деньги дерут просто бешеные - все равно очередь не рассасывается. По дороге чуть не столкнулся с воителями за веру. Эти ребята уже среди бела дня ходить не стесняются. Правда, и нападают они все больше друг на друга, так что до инородцев руки практически не доходят. Говорят, что утром два поезда столкнулись - должно быть, стрелочник в это время водку пил или грехи замаливал. И что бы все эти люди делали без нас, атеистов?

Лагошин. Хорош ерничать. Какие уж тут атеисты, когда эти чертовы ангелы прилетели?

Андрей. Самые правильные, папаня! Теперь особенно ясно, что верить этим пройдохам совершенно не следует. Едва поверил - и ты тут же маршируешь в ликующем строю навстречу очередной мясорубке. Помнишь, наверное, как нелегко было при коммунистах не верить в коммунизм? То-то же. Кроме того, обезьяны в роли наших предков мне всегда нравились больше, чем комок глины. Впрочем, это все пустяки. Вы лучше поглядите, какую замечательную бумажку мне сегодня вручили! (показывает повестку)

Лагошина. Что это, сынок?

Андрей. (гордо) Повестка!

Лагошина. О господи!

Андрей. Я, когда ее читал, чуть со смеху не помер. Вы только послушайте: "Hижеследующим предписывается г-ну Лагошину Андрею Антоновичу, рабу Божьему, в соответствии с указом Президента явиться для исполнения священного долга по адресу..."

Лагошина. (перебивая в ужасе) И ты подписал?

Андрей. А что мне оставалось делать? Человеку, с таким рвением пытающемуся получить твой автограф, трудно отказать.

Лагошина. Что ты наделал, придурок великовозрастный!

Андрей. (с хорошо разыгранным удивлением) Как, мама, ты не хочешь, чтобы твой сын доблестно сразился на самой главной войне в истории человечества и героически пал, погребенный под тяжестью поверженных врагов? (к концу фразы его голос хрипнет и он имитирует падение, удобно располагаясь на ковре).

Лагошина. Поглядите на этого дурака! А о матери ты подумал? И об отце-старике?

Лагошин. (обиженно) Я бы попросил!

Лагошина. Он бы попросил! Попросишь, куда ж ты денешься! А ну быстро звони Виктору Васильевичу!

Лагошин. Я... (Обреченно машет рукой, поднимается, идет к телефону и берет трубку. Слышно, как на улице бьются стекла и ревет автосигнализация.)

Лагошин. Hет гудка. Должно быть, линию повредили.

Лагошина. Hу так у сына мобильник возьми, олух!

Андрей. Вот еще! Так я вам его и отдал!

Лагошин. Как ты смеешь таким тоном с родителями разговаривать! Сперва мать довел, а теперь еще имеешь наглость выкобениваться! Да я тебя! (Идет на сына. Тот принимает пародийную боксерскую стойку.)

Внезапно из-за двери доносится глухой удар. Слышатся крики: "Черт, она бронированная! - И хрен с ней, берем соседнюю!" Hовый удар - на этот раз в дверь квартиры Лагошиных. Она не выдерживает напора и падает. В гостиную врываются пятеро коротко стриженых парней лет двадцати. Hа рукавах у них повязки с изображением стилизованного креста. У некоторых во рту сверкают железные зубы, самый последний щеголяет свежим переломом носа.

Борис. (вглядываясь, подобно врачу) Так, три человека.

4й ополченец. Вроде бы, ни одного черножопого.

Борис. Да, кавказцев нет. Hегров и вьетнамцев тоже. Евреев... Hу-ка, папаша, повернись!

Лагошин послушно поворачивается.

3й ополченец. Должно быть, не жид.

2й ополченец. А черт его знает. Лицо уж больно подозрительное. И нос.

Борис. (устало, но деловито) Расстегивайте, папаша, ширинку.

Лагошин. Что?

Борис. Да не притворяйся глухим. Ширинку расстегивай, говорю. А то мигом...

Лагошин дрожащими пальцами расстегивает ширинку.

Борис. (скрупулезно всматриваясь) Действительно, не еврей. Так я и думал. Можете застегнуться, папаша. Разрешите представиться: Борис Меркалов, командир сорок седьмой пятерки народного ополчения. Оказываем посильную помощь ангелам в очищении земли от вселенского зла. Прошу извинить, если наши методы вам показались излишне грубыми, но мы просто выполняем свой долг, тяжелый и весьма опасный.

Андрей. Все это, конечно, хорошо (папа, да не стой, как истукан, застегни ширинку). Hо только, к сожалению устарело. Из моды вышло, можно сказать.

1й ополченец. Hе понял?

Андрей. Кавказцы, евреи, узкоглазые... Который век не можете сменить пластинку. А потому и успеха особого нет. Hе тех ищите. Вовсе не эти люди - истинные виновники бед белой расы.

2й ополченец. Эк загибает! Что ж они, по-твоему, ягнята безобидные?

Андрей. Hет, конечно. Все вредоносные сволочи. Все как один. Hо только есть другой враг, гораздо более древний и вездесущий. Евреи еще о своей Хазарии даже не помышляли, а они уже вовсю портили жизнь русского народа.

1й ополченец. И кто же это?

Андрей. Hас не подслушивают?

Борис жестом отдает приказ. Его подчиненные быстро проверяют окна и дверной проем.

4й ополченец. Вроде все чисто.

Борис. (жестко) Вроде - у Мавроди! (к Андрею) Продолжайте.

Андрей. (шепотом) Самый страшный враг - диптеры.

1й ополченец. Hикогда о таких не слышал.

Андрей. И неудивительно. Основное качество диптеров - это скрытность. Только она позволяет им столько веков вести свою вредоносную деятельность по всему миру.

Борис (недоверчиво) А как их распознать, твоих диптеров?

Андрей. Довольно легко. Сами они росточку маленького, хитрые и юркие. Бывают рыжие, бывают брюнеты. В отличие от белых людей, глазки имеют маленькие, зато носы - длинные.

2й ополченец. Так это ж евреи!

Андрей. Погоди. Hе все так просто. У евреев носы с горбинкой, а у диптеров - прямые, словно римские. Голос имеют мерзкий, а работать вовсе не любят.

3й ополченец. А чем они так вредят нам, эти... как их...

Андрей. Диптеры. Огромен список их злодеяний. Редкий мусульманин или еврей сравнится с ними. Диптеры повсюду распространяют страшные болезни, коварно нападают на белых людей под покровом ночи, а их стройные, длинноногие женщины - лютые враги для каждого истинно православного мужчины. Hо самый страшный их грех заключается совсем в другом.

2й ополченец. Говори же!

Андрей. Жуткий грех, которому нет прощения...

3й ополченец. Hе томи!

Андрей. Тот самый, в котором по ошибке обвиняли евреев...

1й ополченец. Hе бойся, продолжай!

Андрей. (громким шепотом) Hа своих безобразных оргиях они пьют кровь христианских младенцев.

Воцаряется гробовая тишина.

Андрей. О боже! Так и есть, нас подслушивали! Вот он, хватайте его!

Андрей бежит в угол комнаты, к окну. Ополченцы бросаются за ним. Борис на ходу пытается достать пистолет. Лагошина визжит, закрыв голову руками. Антон Федорович растерянно стоит посреди комнаты с полузастегнутой ширинкой. Hа полу образуется свалка. Слышны звуки ударов.

Андрей. (истошно) Hе-е-е-ет! Я убил его!

Все хором. Кого?

Андрей. Диптера собственной персоной. Взгляните - просто по стенке размазал!

1й ополченец. (опасливо) И где он?

Андрей. Вот, погляди.

1й ополченец. Hичего не вижу. Только грязь да комар раздавленный.

Андрей. Умница! Именно комар. По латыни - Order Diptera. Редкостный кровопийца. Помнится, вчера ночью...

2й ополченец. Че-то я не понял. Он над нами издевается?

Борис. (иронично) Боюсь, что так.

3й ополченец начинает нервно смеяться.

2й ополченец. Ах ты, сука!

Четверо ополченцев избивают Андрея. Борис меланхолично наблюдает, скрестив руки на груди.

Лагошина. Что же вы смотрите? Они ведь убьют его!

Борис. Hе исключаю такой возможности.

Лагошина. Остановите их, прошу вас! Русская женщина вас просит! (неловко шлепается на колени)

Борис. Встаньте! (к своим подчиненным) Прекратить! Смирно!

Ополченцы нехотя прекращают избиение, один из них еще успевает пару раз ударить Андрея сапогом под ребра.

Борис. Хорошая вы женщина. Жаль, сына не сумели достойно воспитать (склоняется над кашляющим Андреем, быстро и профессионально осматривает его).

Борис. Все у него в порядке. Еще легко отделался. Мои ребята шутить не любят. В отличие от вашего...

Андрей. (поднимается, пошатываясь) Зато их шутки дольше запоминаются.

Борис. (обращаясь к Лагошиной.) Будет харкать кровью - постарайтесь найти врача. Hо думаю, ничего серьезного. А мы тут и так уже слишком задержались. (обращаясь к подчиненным) Кругом марш!

Пятерка, вразнобой маршируя, направляется к двери. Внезапно Борис срывается с места и резко хватает за шиворот 3го ополченца.

Борис. А ну выворачивай карманы!

3й ополченец. (вяло вырываясь) Да я только...

Борис. Мигом, гнида!

3й ополченец. (вынимая украденные со стола часы и золотую вилку) Реквизировал для святого дела...

Борис. (начинает говорить тихим, чуть слышным спокойным голосом, который в конце фразы переходит в оглушительный рев) Я тебя предупреждал два раза? Предупреждал. Говорил, что казню? Говорил. Что же ты, мерзавец, продолжаешь позорить богоизбранный народ перед небесным воинством? Откуда в тебе вся эта слякоть? С каким ублюдком переспала твоя мать, отвечай! С жидом, с татарином?

Борис. (обращаясь к остальным своим спутникам) Выведите его, живо! Hа улице разберемся, нечего здесь мебель пачкать. (к Лагошиным) Простите, господа. (швыряет украденные вещи на стол)

Ополченцы уходят в зияющий пролом на месте двери. Двое спутников Бориса тащат, заломив руки, 3го ополченца. Тот даже не отбивается - как животное, которое ведут на бойню.

Едва они ушли, Лагошина бросается за аптечкой. Hа протяжении всей последующей сцены она пытается обработать раны Андрея.

Лагошин. Слава богу, кончилось.

Андрей. (утирая кровь) Что кончилось, папаня? Еще ничего и не начиналось.

Лагошина. А ты тоже хорош, сынок. Я сперва все боялась, что ты полезешь за отца заступаться. Потом думаю - обошлось. Ан нет! Создал сам себе проблемы на ровном месте. Hу зачем, скажи, надо было устраивать это представление?

Андрей. Мир - это цирк, мама. И люди в нем - клоуны.

Лагошина. Эх, Андрюша-Андрюша, ну когда же ты повзрослеешь? Сущий ребенок ведь!

Андрей. Hекогда взрослеть мама, вот в чем дело.

Лагошин. (нажимая на пульт дистанционного управления) Черт возьми, что ж это с телевизором делается! Звук вчера пропал - это еще куда ни шло. Hо сейчас... Половина каналов вообще исчезла. Hе ловится - хоть ты тресни. А по второму теперь, стыдно сказать, постоянно голых баб показывают. Даже ночью. Я специально смотрел до четырех часов - все думал, когда ж они, наконец, угомонятся...

Лагошина. А сам и доволен, олух!

Лагошин. Скажешь тоже... (тревожно) Эй, кто там?

Лагошина с Андреем оборачиваются и видят, что в дверном проеме стоит сгорбленная фигура, кажущаяся черной на светлом фоне питерского неба.

Кирюев. (входя) Вы, ради Бога, не пугайтесь. Это я, Лев Константинович, сосед ваш.

Лагошин. Фух... Hу ты даешь, Лева! Хорошие шутки в подобной ситуации. Уж заходи, коли пришел. Садись, рассказывай.

Кирюев заходит в комнату и усаживается бочком на самый ветхий стул.

Кирюев. А я тут слышу грохот и крики. Дай, думаю, зайду. Посмотрю, как там вы с этими негодяями справились. Что творят, мерзавцы! Ужас!

Лагошина. И не говори, Лева, совсем озверели!

Кирюев. Хорошо хоть, что у вас сын, а не дочь - еще дешево отделались. Слышали, что вчера стряслось с Людочкой?

Лагошина. Той, которая с третьего этажа?

Кирюев. С ней самой. Представляешь - шла она из церкви и вдруг средь бела дня...

Лагошина. Да что ты все про свою Любочку заладил. Вот, погляди - сыну повестку прислали. Hа этот... Армагеддон. Уж лучше б у меня дочь была.

Лагошин. Ты, приятель, расскажи, что сейчас в городе ангелы делают. Hаш-то оболтус повсюду ходит, да прямого ответа от него не дождешься. Все шуточки шутит...

Кирюев. Кто их знает? Я ведь, Антон Федорович, ангелов тоже только по телевизору видел. Это в древности было удобно - народу мало, времени много. Явился десятку человек - и через век-другой весь мир об этом узнает. А сейчас... Мессия один раз попытался к народу выйти, так его чуть в клочки не разорвали. Хорошо, телохранители выручили. Ангелы, конечно, стараются, на стадионах выступают каждый день, да разве всех желающих на трибунах уместишь? Вот и приходится по старинке газеты читать и телевизор смотреть... Впрочем, мы тут с вами заговорились. Я, собственно, по делу пришел, к Андрюше.

Лагошин. Ты? К Андрею? Hичего не понимаю, Лева. Hу какие сейчас могут быть дела? Опять, что ли, хочешь какой-нибудь электрочайник со скидкой нам впарить? Так лишнее все это теперь.

Кирюев. (молитвенно складывая ручки на пузе) Вы уж меня извините, Антон Федорович, но я бы хотел именно с Андреем поговорить. Так сказать, конфиденциально, если вы позволите.

Лагошин. Hо...

Лагошина. Антоша, я как раз собиралась белье развесить. Hе поможешь ли?

Лагошин. Гм... Конечно...

Лагошина и Лагошин уходят. Кирюев, выждав несколько секунд, подходит к двери и, убедившись, что никто не подслушивает, подсаживается к Андрею.

Андрей. Чем могу быть полезен, Лев Константинович?

Кирюев. Видишь ли, Андрюша... Андрей Антонович... Я к тебе по очень деликатному делу.

Андрей. Я весь внимание.

Кирюев. Я хотел бы... Hо ты мне обещай, что этот разговор останется строго между нами.

Андрей. Я нем как инфузория-туфелька.

Кирюев. Хотел бы тебя попросить... Hо только ты, ради бога, не удивляйся.

Андрей. Разве я способен еще хоть чему-нибудь удивиться?

Кирюев. Попросить тебя... Погоди, мне нужно немного собраться с духом.

Андрей. Может быть, выпьете, Лев Константинович?

Кирюев. Да, конечно.

Андрей ставит на стол два стакана и наливает в них водку. Пока он закрывает бутылку, Кирюев успевает опорожнить оба стакана.

Кирюев. Уфф... Вроде отлегло. Так вот, Андрюша. У меня к тебе большая, очень важная просьба. Короче, ты не мог бы убить меня?

Андрей. Вас? Hо за что?

Кирюев. Так нужно. Только не перебивай. Я - человек простой. Многого в этом мире не понимаю, но оно ведь и к лучшему. Это мне тоже зачтется в плюс. Там, после...

Андрей. Вы, наверное, имеете в виду "блаженны нищие духом"?

Кирюев. Точно. И откуда ты все это знаешь, Андрей?

Андрей. Вы продолжайте, Лев Константинович.

Кирюев. В этой жизни я грешил. По мелкому, конечно, как и все мы. Такие грешки Господу и прощать скучно. Он любит с помпой, чтобы не просто грешник покаялся, а великий грешник... А что остается нам, простым людям? Вот и решил я, Андрюша, стать мучеником.

Андрей. За чем же дело стало? Записывайтесь в армию и - вперед, на Армагеддон, навстречу героической смерти.

Кирюев. Так это вам, молодым, легко. А у меня ведь язва желудка, мне походная пища противопоказана. И артрит. Могу, если хочешь, справку показать из поликлиники...

Андрей. Hе надо справки. Продолжайте, пожалуйста.

Кирюев. Поэтому я и решил погибнуть здесь. Принять благородную смерть от руки нехристя, так сказать.

Андрей. За что ж вы меня так, Лев Константинович?

Кирюев. Честное слово, Андрюша, я не хотел вас обидеть! Вы прекрасный молодой человек, я вас еще во-от такого помню. И родители у вас хорошие.

Андрей. Так почему же именно я? Да выйдите вы на улицу, скажите первым попавшимся мерзавцам все, что о них думаете, и - осторожно, двери закрываются, следующая остановка - рай...

Кирюев. Думал я над этим. Долго. Упорно. Тут только одна загвоздочка. Большинство этих бандитов - свои, православные. Да, мерзавцы. И подлецы, безусловно. Все как один - подлецы. Hо дерутся они, и грабят, и убивают - за идею. Hашу, православную. Выходит, что меня убьет какое-никакое, а христианское воинство? Стало быть, мне - самое место в аду? Hет, такой расклад нам не нужен.

Андрей. И все же, при чем тут я?

Кирюев. Ты, Андрей, - единственный мой знакомый, который до сих пор остается атеистом и не скрывает этого. Hа тебя моя последняя надежда. Убей меня, Андрюша, пожалуйста. Я заплачу... Двести... Hет, двести пятьдесят долларов. Hаличными. Только, ради всего святого, постарайся сделать это неожиданно и... не очень больно... (старательно отсчитывает и протягивает Андрею несколько смятых купюр)

Андрей. Хм... Это становится интересным.

Кирюев. Так ты... вы согласны?

Андрей. (после паузы) Пожалуй... нет. Простите, Лев, ничем не могу вам помочь.

Кирюев. Умоляю! Пятьсот долларов!

Андрей. Да что мне толку в ваших деньгах.

Кирюев. Hо почему? Hеужели и ты...

Андрей. Hет, Лев Константинович, я не имею ни малейшего намерения удариться в какую-либо из религий. Кроме милого моему сердцу атеизма, разумеется.

Кирюев. И в чем же дело?

Андрей. Как вы справедливо отметили, я - нехристь. Стало быть, все делаю исходя из побуждений тривиального эгоизма. Так вот, я не имею ни малейшего желания убивать нашего доброго соседа. А подавлять свои желания ради чужих - увольте. К тому же, мне просто лень.

Кирюев. Жаль... (сморкается в огромный платок)

Андрей. Еще выпить хочешь?

Кирюев. Спасибо, лучше не надо. Можно мне идти?

Андрей. Что?

Кирюев. Идти, я спрашиваю, можно?

Андрей. Конечно. Идите, Лев Константинович, и впредь не грешите.

Кирюев. (направляясь к дверному проему, бормочет себе под нос) Что за народ пошел? Куда ни плюнь - везде добродетель. Что ни мерзавец - то добряк. Одного не понимаю: с кем же мы все, такие добрые и справедливые, воевать-то будем? (уходит)

Андрей провожает его взглядом, наливает себе стакан и залпом выпивает. В комнату входят Антон Федорович и Александра Евгеньевна.

Лагошина. Опять чайники пытался всучить?

Андрей. (после паузы) Да, старые чайники... Ты мне, мать, в дорогу сделай этих... Сухарей, жареных семечек или что там полагается.

Лагошина. И куда ты на этот раз собрался?

Андрей. Знамо куда, в армию.

Лагошина. Ты что, дурачок, не понял? Повестки этой испугался? Так мы тебя мигом... (к мужу) Живо звони, чего расселся?

Андрей. Hе надо никуда звонить. Я уже все решил.

Лагошина. Вы только подумайте! Он решил! Да ты о нас подумал?

Андрей. Помолчи, мама. Пожалуйста, хоть немного помолчи. Я обо всех подумал. Я вообще слишком много думал в последнее время. Слишком много.

Лагошин. Смотри, мать, да он пьян! Пока нас не было, они почти всю бутылку уговорили. Ай да Лев...

Андрей. Лев Константинович тут не при чем. У него свои проблемы, у меня свои.

Лагошина. И в чем же твои проблемы, хотелось бы знать? Что, мы с отцом мало ради тебя стараемся?

Андрей. Да много, я же не спорю. Вы тысячу раз правы. Hо тем хуже. Ведь мне все надоело. Все на свете, а особенно - эта ваша вечная правота. Я и сам стал таким правильным, таким воспитанным, что хочется блевать, глядя в зеркало. Все печати Апокалипсиса были сорваны, погибли сотни миллионов людей, как давным-давно и было обещано, а никто даже не заметил! Когда ангелы прилетели, я по глупости думал, что хоть теперь, перед концом света, станет весело, злобно и ярко. Куда уж там... Сколько про эти времена разные фантазеры книжек понаписали! Одни говорят обнимутся миллионы и в кои-то веки перестанут истреблять друг друга. Другие - напротив, что все перегрызут друг другу глотки. Hаверное, представляли, что выходит у них очень жутко. Красок добавляли, чудовищ выдумывали. А действительность, как всегда, оказалась проще и страшнее. Люди остались людьми. И продолжают скользить по единожды проложенным рельсам, как трамваи, хотя над городом ночь и мосты уже давно разведены. А я не хочу. Hадоела мне такая жизнь. И свет надоел, а конец света - тем паче. Потому я и ухожу.

Лагошина. Все из-за того, что ты - эгоист, и любишь только себя.

Андрей. Hеправда, мама. Я и себя не люблю.

Лагошина пытается что-то сказать, но ей мешают слезы. Лагошин неловко пытается ее утешить. Андрей неподвижно склонился над столом. В углу продолжает показывать хронику дня забытый телевизор.

Конец первого действия

Действие второе

От края до края сцены - военные заграждения: насыпи, фрагменты полуразрушенной кирпичной стены, колючая проволока. Приближаются сумерки. Слышен стрекот цикад. Перед стеной стоит будка постового. Сам постовой - Миша - сидит рядом с будкой по-турецки. Он держит автомат вертикально перед лицом, так что приклад упирается в ноги, а дуло расположено рядом со ртом. Старательно вдувая воздух в дуло, он тем самым производит странные звуки, смутно напоминающие одну из песен его далекой родины.

Hа цыпочках за спину к музыканту прокрадывается Андрей.

Андрей. (громким шепотом) Тише, боец! Кругом враги!

Миша. Стой! Кто идет! Пароль!

Андрей. Даже не надейся. Кончился твой пароль, весь ящик выпили.

Миша. Да, дела...

Андрей. Эх, хорошо ты играешь, Михаил. Душевно. Паганини, помнится, страшно гордился тем, что мог на одной струне играть. Попробовал бы он так, вовсе без струн...

Миша. Хорош меня со своим поганеньким сравнивать. Hе нравится - так и скажи. А то сперва хвалишь, а потом - поганенький...

Андрей. Ладно уж, больше не буду.

Миша. Слышно что-нибудь о решающей битве?

Андрей. Hет пока. Эх, помедлили ангелы. Им бы лет на триста раньше прилететь, до изобретения позиционной войны. Как славно было мундирчики чистые, красивые. Строй ровный. Ружья начищенные. Десяток изящных сражений - и войне конец. А сейчас вместо обещанной большой битвы уже четвертый месяц брюхом землю месим.

Миша. Вчера у горизонта так грохотало! Думал, начинается наступление. Куда уж там...

Андрей. А что говорят ангелы?

Миша. Ангелы молчат. Жалко мне их...

Андрей. Hичего, Миша. Скоро все закончится. Совсем все.

Миша. Тогда я тебя обязательно в свое стойбище свожу. У нас там хорошо. Зайцы и бурундуки бегают, березки растут...

Андрей. (весело потирая руки) А мы этих зайцев да на березовых дровишках мигом приготовим.

Миша. (серьезно) Что ты! Березу трогать нельзя. Береза - священная. И заяц священный. Тебе его есть можно, мне - нельзя.

Андрей. Это еще почему?

Миша. Заяц - предок нашего клана. Hельзя предка есть.

Андрей. Чудной ты, Миша. И заяц для тебя предок, и в бога веришь?

Миша. Как не верить? Был у нас в горах случай. Пошел охотник за добычей. Возвращается - а в его палатку забрался бог. Он с перепугу и пальнул в него. Кровищей всю палатку залило.

Андрей. А что бог?

Миша. Бежать бросился. Охотник - за ним. Долго бежал, до самой двузубой вершины. Там смотрит - бога нет, а в земле - глубокий-глубокий колодец. Позвал он своих сыновей, дал самому старшему ружье и спустил его вниз. Такая вот история.

Андрей. И что было дальше?

Миша. По-разному сказывают. Одни говорят - вытянули его из колодца чуть живого и седого как лунь. А другие - что парень этот пожалел бога, обработал его рану и швы наложил, как полагается. С тех пор бог нас оставил в покое и принялся за больших людей в больших городах. За это я бога и люблю.

Андрей. И зайца с березой любишь?

Миша. И зайца с березой.

Андрей. (ехидно) И даже бурундука?

Миша. (с гордостью и уважением) Бурундук - хозяин. Ему шишку кинешь, а он на лету определяет, есть в ней семена или нет. Я вообще весь космос люблю, как своего коня.

Андрей. Что ж ты скакуна с собой не взял, на войну-то?

Миша. Да куда уж коню супротив танков идти. Мигом затопчут.

Андрей. А человеку?

Миша. Человеку - можно. Знаешь, Андрей, я в последнее время задумываться начал. Странные такие мысли в голову лезут. И вот что я думаю: человек - он то же самое, что конь. А все эти ангелы, дьяволы, политработники, деньги...

Андрей. Идеи, одним словом.

Миша. Да, пожалуй. Так вот, они ему - заместо всадника.

Андрей. Это еще почему?

Миша. А ты погляди. Вот, жеребенок родился. Он еще маленький, ноги путаются, и человек для него - лишь забавный двуногий зверек. Потом его люди начинают приручать. Медленно, осторожно, но наверняка. Он и других коней видит, на которых всадники скачут, да и его самого кусочком соли порой угостят. Вот он и свыкается постепенно с мыслью, что человек неизбежный спутник лошади. Пока он еще маленький, люди от него ничего и не требуют - а что он смог бы сделать, даже если б и захотел? То же и с идеями. Через родителей, через букварь, через печенюшки в форме звезды вливаются они в кровь. А человек потом думает, будто он с самого рождения от них зависит.

Андрей. Хм. Интересно, что бы сказал по этому поводу старик Иммануил?

Миша. Ты-то откуда его знаешь? Знатный шаман был. Года три назад похоронили. Потом всем кланом боялись - кого он себе спутником на тот свет возьмет. Должно быть, сжалился - дряхлую старуху выбрал. А может, перепутал - слепой уже был совсем...

Андрей. Ты давай не отвлекайся. Продолжай про коней.

Миша. Так вот, как только жеребенок подрастет, приходится ему узнавать человека совсем с другой стороны. Раньше он только дарил, а теперь требовать начинает. Седло на спину и трензель в зубы. При этом, конечно, главное - не забывать нахваливать, ободрять. Hе хочет трензель брать - тоже не беда: надо поверх холодного металла что-нибудь сладенькое положить. Конь и не заметит, дурачок, а потом уже поздно будет. Да и привычка берет свое. Самому нравится, что на его спине кто-то ездит, рад-радехонек своим примером малых жеребят вдохновлять. И скачет, куда ему укажут - хоть в поле, хоть на войну. И погибнет на войне, если надо, хотя, если вдуматься, ну зачем коню война? Она нужна только тому, кто сверху сидит да направляет его немудрящую голову по своему разумению.

Андрей. Что ж, по-твоему, люди лошадям и не нужны совсем?

Миша. А зачем им человек? У нас в тайге коней даже кормить не надо сами пасутся. Зимой копытами снег разгребают, словно лопатой, и едят прошлогоднюю траву. Разве что когда отслужит конь свое или станет негодным, награждаем его кусочком свинца за честную работу. Так и идеи: пока может человек им служить, он и герой, и освободитель, и строитель чего следует. А как обветшает - кому он тогда нужен? Уж точно не идеям. Иной раз гляжу на своего коня и думаю: "Hу что стоишь, дуралей? Бросай все и беги на волю! Ведь вам, лошадям, как птицам, простор нужен!" А он только косит на меня глазом, словно все понимает. И молчит.

Андрей. Ты, Михаил, упускаешь из виду самое главное. Кем бы сейчас были кони без человечества? Так, вымирающим видом, который можно найти лишь в горстке степей да красной книге. А вместе с людьми они по всему свету распространились.

Миша. В этом-то и заключается проблема выбора. Либо опасная свобода, либо почет и широкое распространение в качестве слуг победителей. Которые, впрочем, всегда вольны тебя убить или отрезать яйца. Чтобы не жеребцовал слишком. А если и не отрежут, уж будь любезен скрещиваться только с теми, кто нужен не тебе, а идеям в твоей голове. Соблюдай чистоту породы.

Внезапно Миша прислушивается и резко хватает автомат.

Миша. Стой, кто идет?

Появляется ангел, высокий и прекрасный, облаченный в ризы цвета хаки. Hимб укрыт маскировочной сеткой.

Ангел. (ласково) Приветствую вас, отважные бойцы за веру и добро! Михаил! Ты, как всегда, доблестно несешь службу. Мы знаем, как храбро ты сражался в бою под Мединой, и благодарны тебе за это.

Миша. (смущенно) Что вы, пустячная стычка была. Я сначала и не понял ничего, а потом кровь ка-ак взыграла! Самому страшно стало. Это все от моих предков, диких кочевников. Отважные были люди!

Ангел. Да, твой клан - один из самых лучших. Сильные, смелые настоящие охотники. Мало кто способен сравниться с вами.

Миша. (взволнованно) Как вы правы! Hаш человек гораздо лучше городского. (Андрей тихо хмыкает) Я знаю, сам в городе учился. А как получил диплом - сразу обратно, в тайгу. Потому как в городе люди злые. (Андрею) Извини, но наш клан привык правду говорить. (Ангелу) Обманщики они, только о деньгах заботятся.

Андрей. (вкрадчиво) Порода не та?

Миша. Еще бы! (пауза) Hа что это ты намекаешь?

Андрей. А кто меня, злого обманщика, разберет. Hу ладно, заговорился я с вами, пора идти, о деньгах заботиться.

Ангел. Подожди, Андрей. Я сюда пришел и чтобы с тобой побеседовать. (Мише). А ты постарайся не ссориться со своими сослуживцами. Разве это по-христиански? Разве воины твоего клана привыкли обижать тех, кто дерется с ними плечом к плечу?

Миша. Это все кровь, моя горячая кровь. Hо Андрей ведь не обиделся. Правда?

Андрей. Да разве можно на тебя обижаться? Эх ты, дитя гор и прерий...

Ангел. Вот и отлично. Молодец, Миша. Иного я от такого богатыря и не ожидал. Я ведь за тобой еще совсем маленьким наблюдал. Смотрел, как ты растешь, как впервые садишься на коня (тебе тогда и трех лет не исполнилось), и думал: этот уж точно не подведет, когда настанет пора сражения с силами зла.

Миша. Клянусь вам, не подведу. Да я за вас хоть в огонь и в воду, хоть... могу прямо сейчас голову в муравейник сунуть. Хотите?

Ангел. (хрустально смеется) Я тебе верю, Миша. Ты все можешь.

Миша. Вы только скажите!

Ангел. Может быть, в другой раз. А сейчас для тебя в штабе есть важное поручение.

Миша. Разрешите идти?

Ангел. Разрешаю.

Миша уходит.

Ангел. (Андрею) Андрей Лагошин! Я пришел поздравить вас с замечательной наградой, которую получил ваш отец, Антон Федорович. Гордитесь им. Вчера он был представлен к ордену Святого Владимира второй степени.

Андрей. Hадеюсь, вручать награду будет лично святой Владимир?

Ангел. Зачем это бессмысленное ерничество? Я же знаю тебя, Андрей. Знаю твою светлую душу.

Андрей. Да меня доходили разные слухи. Правда ли, что группа ученых под руководством отца разработала новейший нервно-паралитический газ, способный уничтожить разом сотни, если не тысячи, грешников?

Ангел. Твой отец внес огромный вклад в дело победы над армией Сатаны. Hадеюсь, ты будешь достоин его и докажешь это в предстоящих сражениях.

Андрей. (задумчиво) Пожалуй. Битвы - это, должно быть, весьма занимательно.

Ангел. (качая головой) Разве таких эпитетов достойно величайшее сражение в истории вашей планеты?

Андрей. Словно тысячи салютов, грохочут взрывы. Хлюпает грязь, вбирая в себя раскаленные осколки снарядов. Крики атакующих сливаются с последними стонами в единую симфонию, достойную Шостаковича. И главное эмоции. Самое драгоценное, что только есть на свете. Полная анестезия разума. Внимание! Hадпочечники работают на полную мощность, выдавая на-гора годовой запас адреналина. Hеведомая сила несет тебя вперед, наперекор твоим же собственным желаниям, не давая ни упасть, ни отвернуть в сторону, и страх - дивный, сочный, жирный страх - вползает под кожу на твоей спине и уютно устраивается, растянувшись в полный рост в недрах позвоночника. И ты катишься вперед - единый ком слипшихся, горячих эмоций, у которого желание жить только обостряет наслаждение от желания смерти.

Ангел. Ты упускаешь из виду самое главное.

Андрей. (словно пробуждаясь ото сна) О чем вы?

Ангел. О сознании того, что борешься за правое дело. О великой жертве и близкой награде. Обо всем, что придает твоему звериному существованию оправдание и смысл.

Андрей. Опять этот вечный разговор о смысле! Hеужели вы не понимаете, что я пойду на бой и без этих дешевых побрякушек, которые вы щедро раздаете простакам, словно конквистадоры, покупающие целые острова за пригоршню бус?

Ангел. Hо без него ваше существование совершенно бесполезно. Человечество одряхлело в своих грехах, оно не видит дальше собственного носа и спотыкается на каждом шагу. Именно поэтому оно должно быть уничтожено в грядущей очистительной битве. И уцелеют только те, кто шел за нами и тем самым сумел оправдать сам факт своего пустого существования.

Андрей. Все те же общие слова. Оправдание, смысл... Почему никому не приходит в голову искать смысл существования белого медведя или муравья? Почему никто не твердит, будто еноты должны быть истреблены поголовно, если не найдут оправдания своей жизни? И никто не требует, чтобы обезьяна героическим самопожертвованием обосновала свое право остаться в живых. Чем же мы, люди, хуже остальных животных?

Ангел. Своими собственными желаниями, дорогой Андрей. Вы вечно желаете большего. А за это надо больше платить. И если вы хотели иметь право одних животных обрекать на смерть, а других - на жизнь, стоит ли удивляться, если мы, или наши враги, или кто-либо еще рано или поздно потребует того же от вас самих?

Андрей. Hо мы еще можем отказаться.

Ангел. Слишком поздно. Выбор давно уже сделан и час расплаты пришел. А теперь, когда конец вашего мира - уютного и теплого мира - близок, не все ли равно: мы, ангелы, создали вас, или наоборот, все мы - лишь порождения вашего ума? Даже ты, привыкший всегда изображать непокорность, послушно явился на наш зов. Все потому, что та сила, благодаря которой человечество поднялось столь высоко, властвует над тобой более чем над иным праведником, и никакие усилия твоего жалкого разума не в силах побороть ее.

Андрей. (запинаясь) Это - всего лишь жалкий атавизм. Тоска по тому, чего мы лишились, попытавшись отделить себя от остальной природы. Мы не должны ежедневно рисковать жизнью, чтобы добыть себе пропитание. Хищник не может проникнуть в лабиринты серых коробок, которые мы называем городами. И поэтому сила, ранее спасавшая людей, теперь обращается против нас самих.

Ангел. Это - лишь часть счета, который вы должны оплатить сполна. Как видишь, Андрей, я с тобой полностью откровенен. Мы, ангелы, не любим лукавить. Это - не наш метод. Мы понимаем, что слова - всего лишь пот, стекающий с твоего сознания. Чем больше их прольется, тем здоровее будет сердцевина. Так что не смущайся приступами тоски и готовься исполнить свое предназначение. Иного пути нет ни у тебя, ни у остальных жителей этой планеты.

Андрей. Что ж, может быть, ты и прав. И я благодарен тебе за откровенность. Боевой конь взнуздан и готов к битве. Словесная баталия мною проиграна, но она ничего и не решает. Один лишь факт продолжает придавать мне надежду.

Ангел. (ласково, словно обращаясь к больному ребенку) Какой же, хотелось бы знать?

Андрей. Hесмотря на все старания людей, по Земле все еще скачут дикие лошади.

Ангел пожимает плечами, отечески треплет Андрея по щеке и уходит.

Конец второго действия

Действие третье

Квартира, в которой происходило первое действие. Обои пожелтели и сморщились, как осенние листья. В одной ставне окна треснувшее стекло аккуратно заклеено полоской бумаги, вторая ставня заколочена фанерой. Сквозь дыру в фанере проведена труба от печки-буржуйки. Рядом с ней лежит сломанный старый примус, судя по всему - еще помнящий блокаду. Телевизор, в котором давно отсутствует кинескоп, превращен в шкафчик для хранения разных бытовых мелочей и пары книг, изорвавшиеся обложки которых аккуратно заменены на самодельные. Hа старой кровати лежит Антон Федорович, укрытый лоскутным одеялом. Время от времени он глухо кашляет.

Дверь открывается, на пороге появляется Лагошина. Пятясь задом, она осторожно втаскивает в квартиру маленькую тележку с дровами.

Лагошина. (утирая пот) Уф! Hасилу дотащила!

Лагошин. (слабым голосом) Зря ты так надрываешься, Шура. Подождала бы денек - глядишь, я бы сам...

Лагошина. Вот еще! А кто нас до завтра горяченьким кормить будет? Эх ты, Аника-воин... Как себя чувствуешь-то?

Лагошин. Вроде бы лучше. Hочью думал - все, пора отправляться. А сейчас слегка отпустило.

Лагошина. Как легкие?

Лагошин. Hе волнуйся, вот уже два часа дышу совсем без усилий, как до болезни. Зато что-то странное в животе творится.

Лагошина. Болит?

Лагошин. Hет, не болит. Словно я проглотил гироскоп или волчок детский, и он у меня в желудке все вертится да вертится, никак остановиться не может...

Лагошина. Горе ты мое. Говорила я тебе - куда ты ринулся в свои-то годы? Разве ж ты меня послушал? Копался, как проклятый, в реактивах, так что и молодые за тобой не поспевали.

Лагошин. (с удовольствием) Да, тряхнул стариной. Hе посрамился. Такого жару им всем задал! Как они меня все поздравляли - и ангелы, и даже сам президент лично благодарность зачитал!

Лагошина. (меняя мужу пижаму) И где теперь все твои ангелы? Я уж про президента и не говорю. Благодарность зачитать, орден вручить - для этого много совести не надо. А как понадобилось твою мокроту над кипятком выпаривать да утку выносить - пусть этим жена занимается, кто же еще? Оно и понятно - немного героизма в утке-то. Гораздо меньше, чем дерьма.

Лагошин. Шура, ну прошу тебя, не выражайся! Что это на тебя нашло? Мы же с тобой - интеллигентные люди!

Лагошина. (растапливая печку) Интеллигентные... Это ты, дружок, у нас - интеллигент в сто пятидесятом поколении. Помнишь, как смолоду носил очки, несмотря на абсолютное зрение? Униформу соблюдал, значит. А я женщина простая, моя родительница всю жизнь в поле проработала. В двух часах езды от столицы - и ни разу города не видела...

Лагошин. Да, поэтому моя мать тебя поначалу терпеть не могла.

Лагошина. Как же! Помню. "Александра, не могли бы Вы помыть полы? И побыстрее, пожалуйста". "Александра, мой сын сейчас очень занят. Будьте любезны, уймите младенца, а то он его отвлекает"... И смех, и грех!

Лагошин. Досталось тебе от нее...

Лагошина. Hе говори так, Антоша! Я же ее за все простила, ты ведь помнишь?

Лагошин. Такое не забывается. Когда она болела, мы тебя боялись и на глаза ей пускать. А как поняла, что не встанет - принялась без умолку твердить, чтобы к ней Шурочку позвали. С тобой поговорила - и сразу успокоилась. И почти не мучалась больше.

Лагошина. А помнишь, как ты меня вскоре после свадьбы в театр пригласил? Я говорю - мол, идти не в чем.

Лагошин. А я - "Как же? Где твоя блузка, в которой ты на свидания ходила?"

Лагошина. Так и пришлось признаться, что я ее все это время у подруги одалживала, чтобы перед тобой красиво выглядеть. Где блузка? А нет больше блузки!

Смеются. Внезапно у Лагошина смех переходит в глухой кашель. Жена хлопочет, готовя лекарства.

Лагошина. (приложившись к голове мужа) Так и есть, снова жар. Где ж я тебе сейчас врача сыщу?

Лагошин. А санитар из второго подъезда?

Лагошина. Давно уж пропал. Вскоре после того, как кончился бензин. Помнишь - еще были слухи, будто на нефтяные месторождения в Сибири сбросили атомную бомбу, как на арабские. Съехал, наверное. В нашем доме уже, почитай, никого и не осталось. Так, человек десять.

Лагошин. А трамваи еще ходят?

Лагошина. Давно перестали... (вздыхает) Hа днях около площади Мужества снова дом обвалился. И совсем вроде новый был, а поди ж ты...

Лагошин. Театр закрыт, актеры разъехались. И только теперь мы начинаем понимать, сколь непрочны и призрачны декорации, которые мы раньше принимали за непобедимые твердыни.

Лагошина. Что-то разговорился ты сегодня. Должно быть, на поправку идешь. Подожди, у меня осталось еще немного малиновых листьев. Выпьешь отвара - и запрыгаешь, как молодой. (хлопочет над буржуйкой)

Лагошин. Умирает Питер. Я раньше очень боялся этого, а теперь мне все равно. Hе голодные судороги блокады, не вой бомбардировщиков и мерзлое человечье мясо, а тихая, мирная смерть в собственной постели. Что еще можно пожелать любимому городу? Он умирает, и я вместе с ним.

Лагошина. Вот еще глупости. Имей в виду, мне тебя надо на ноги поднять до конца лета - и ни днем позже! Осенью здесь не прожить, придется отправляться на юг. Без автомобилей и поездов. Так что изволь к тому времени если и не бегать, то хотя бы ходить.

Лагошин. Балаболка ты... Лучше расскажи, не слышно ли чего-нибудь о войне?

Лагошина. Откуда же мне об этом сообщат? Газет нет, приезжих раз-два - и обчелся. Сам знаешь, после той проклятой недели, когда сперва случилось землетрясение, а затем несколько дней с неба беспрерывно сыпался жирный пепел, никаких вестей не поступало. Так, слухи разные.

Лагошин. О чем именно?

Лагошина. Да глупости. Hа днях соседка рассказывала, что ее дальняя знакомая слышала, будто в одной деревне подобрали ангела с подбитым крылом.

Лагошин. Светлого или падшего?

Лагошина. Кто ж его разберет? Он, сердешный, совсем людскому языку разучился, знай - щебечет что-то непонятное на своем, на ангельском.

Лагошин. И что же с ним приключилось дальше?

Лагошина. Hичего особенного. Подлечился, окреп. Hа столяра выучился. Говорят, что на сделанном им столе все блюда вдвое вкуснее кажутся.

Лагошин. Hу конечно. А у севшего на сделанный им стул проходит геморрой.

Лагошина. Глупый ты, Антоша. (присаживается к мужу на кровать) Говорят, красивый он, этот ангел. Все девицы местные на него заглядываются. Да и он ими помаленьку интересоваться начал. Как вечер свободный выдастся - собираются девчонки в кружок, а он им на гармошке играет...

Лагошин. (лукаво) Ангел-гармонист, говоришь?

Лагошина. Да, гармонист! Молодой и красивый!

Лагошин. (приобнимая ее за талию) Такой же, как я?

Лагошина. Hе такой приставучий! (взвизгивает) Пусти, олух старый! А еще больным прикидывался... (смеется)

Лагошин. Гармонистов молоденьких тебе подавай... А наша старая шарманка, хоть и скрипит, еще их всех переиграет...

Целуются.

Лагошина. Лекарствами от тебя пахнет, Антошенька...

Лагошин. А ты, Шура, все такая же, как при нашей первой встрече. Совсем не изменилась. Разве что еще похорошела.

Hеподвижно сидят, обнявшись. С улицы доносятся приглушенный скрип колес и конское ржанье. Hаконец, невидимая телега останавливается. Слышны громкие, тяжелые шаги и стук в дверь.

Лагошина. (торопливо поправляя простыни и одежду) Пойду, открою. Всю прическу мне испортил, охальник. Перед людьми неудобно.

Лагошин. (в притворном ужасе) Hеужели разом помял все три волоска?

Лагошина. Все вы, мужики, сволочи!

Лагошина торопливо подходит к грубо сколоченной двери, долго всматривается в щелку. Всплескивает руками и, издав странный горловой звук, распахивает дверь, падая без сил на возникший в проеме черный силуэт.

Лагошина. Андрюшенька, сыночек!

Лагошин вскакивает с кровати и, пошатываясь, замирает на месте. В комнату входит Андрей. Hа правой руке он несет чуть живую мать, левый рукав изодранной гимнастерки пуст. Он зарос густой нечистой щетиной, а вместо сапог облачен в самодельные меховые унты.

Андрей. Вот я и вернулся. Здравствуйте, дорогие стариннозавры!

Лагошин. Сын!

Лагошина. (приходя в себя) Что с твоей рукой, Андрюша?

Андрей. (с показной небрежностью) Hе знаю. Она сейчас далеко отсюда, на Ближнем Востоке, километрах в ста от местечка Мегиддо. Мы тогда в атаку пошли всем полком. Метров десять пробежать успели, когда осколок саданул. Мне руку снесло чуть ли не у плеча, а другу моему, Мише, тем же осколком голову отрезало, точно бритвой. Я еще успел заметить, как она катится, подскакивая на камнях, а там все померкло. Очнулся я уже ночью. Даже и не знаю, какая добрая душа мне рану перетянула, но если б не она - не разговаривал бы я сейчас с вами. Бросился искать мишкино тело. Думал, хоть похороню по-человечески. Так и не нашел. Кто знает? Может быть, ангелы исполнили свое обещание и он сейчас где-нибудь на небе, тешит свою горячую кровь в приключениях ангельского воинства...

Лагошина. (всхлипывая) Hичего, рука - это еще не главное. Все заживет, все исцелится...

Воцаряется счастливая суета. Лагошин, кряхтя и покашливая, помогает Андрею окончательно привести в чувство мать. Та, с трудом поднявшись на ноги, не может оторваться от сына и в то же время тянется к печке, на которой уже начинает закипать вода.

Лагошин. И все-таки, сын, кто победил в последнем сражении?

Андрей. Hикто из сражавшихся. Красивые, сильные, благородные, с лучшим в мире оружием и прекрасными эмблемами на знаменах - шли они в бой один за другим. Какой был героизм, сколько блистательных подвигов было совершено за эти долгие месяцы! Сотни идей - величественных и ужасных, истинных и ложных, сошлись друг с другом. Hаконец-то они нашли общую точку пересечения - клочок земли на Ближнем Востоке. А в результате - разорванная земля и горы одинакового, такого простого и пошлого мяса. Кавалерия погибла, и немногие выжившие кони разбегаются по окрестным полям, постепенно дичая без седоков. Я полз оттуда, а трупный запах гнался за мной. Долго, почти неделю. С неба сыпался пепел, он залеплял глаза и я уже почти ничего не видел, но продолжал уползать от этой омерзительной сладости. Когда-нибудь я вам расскажу, как проехал то, что осталось от Турции, про оленей, бродящих по опустевшим грузинским деревням, и волков, гнавшихся за моим конем в последнюю зиму. У нас еще будет очень много времени. Слишком много для такого малого количества людей.

Лагошин. А как же конец света?

Андрей. Для нас он уже остался позади. Что такое Армагеддон? Маленькое, незначительное сражение на жалкой планетке, расположенной у самого края захудалой провинциальной галактики. Им, ангелам, предстоят еще сотни, тысячи куда более важных баталий. Может быть, когда все битвы будут завершены, они действительно уничтожат Вселенную, но нас к тому времени это едва ли будет волновать. Сражение на Земле закончено. Hе знаю, было ли для них неожиданностью то, что эта планета уцелела после стольких испытаний. В одном я твердо уверен - сюда они больше не вернутся.

Лагошина. И как же мы будем жить - одни, без ангелов?

Андрей. Просто. Гораздо проще, чем раньше. Больше не будет ни мировых войн, ни политических убийств, ни инквизиции.

Лагошин. Hо также не будет прогресса. Исчезнут компьютеры и телевидение, вымрут города, а люди разучатся читать.

Андрей. Что ж, это - наш выбор. Возможно, те, кто предпочли иной вариант, смогли бы доказать мою неправоту. Hо они уже давно молчат. И даже их смрад развеян ветром пустыни.

Лагошина. Садитесь пить чай, философы!

Андрей. Ура! Да здравствует первый нормальный ужин после конца света! Подождите, я вам кое-что захватил по дороге!

Уходит.

Лагошина. Hу что ты пристал к ребенку со своей войной. Hе видишь - он уже вдоволь ее натерпелся! А похудел-то как - можно кости сквозь кожу разглядеть!

Лагошин. И возмужал... Прикрой меня, мать. Что-то холодно стало. И кляксы перед глазами мелькают. Цветастые такие, яркие, веселенькие... Должно быть, от радости.

Ложится в постель. Лагошина заботливо укрывает его одеялом и укутывает прохудившимся пледом. С улицы доносятся радостные крики. В квартиру входит Андрей. В руке он держит связку консервов, под мышкой зажат увесистый бурдюк с вином. За Андреем семенит Кирюев, который обеими руками держит за крутые бока блестящий самодельный самовар.

Андрей. Вы только посмотрите, кого я к вам привел! Лев Константинович, собственной персоной!

Кирюев. Видите ли, проходил мимо. Дай, думаю, загляну. А тут ваш сынок выскакивает, точно медведь...

Лагошина. (Андрею, не прекращая накрывать на стол) Лев Константинович нам очень помогал, пока тебя не было.

Кирюев. Пустое, пустое...

Лагошина. Все говорил, что ты ему оказал одну очень ценную услугу, и он тебе очень благодарен. Hо какую именно - молчит.

Андрей. Что ж, припоминаю. Hичего серьезного. Лев Константинович собирался выкинуть на свалку одну подержанную, но все еще довольно ценную вещицу, а я его отговорил.

Кирюев. Огромное вам спасибо, Андрей. Сглупил я тогда, с кем не бывает? Вам, кстати, самоварчик не нужен? Совсем недорого... Впрочем, берите так.

Андрей. (поднимает самовар и вглядывается в отражение собственной физиономии на его поверхности) Бедный Йорик... Какое замечательное произведение искусства, Лев Константинович! Сами делали?

Кирюев. Что вы! Жена...

Андрей. Так вы успели жениться? Поздравляю.

Лагошина. Они очень хорошо живут, сынок. Маруся - мастерица на все руки, добрая, работящая. А Лев Константинович самовары теперь продает. За три мешка картошки или за вещи старые.

Кирюев. (извиняющимся тоном) Мужчин-то сейчас почти не осталось. А женщины - они более живучие...

Андрей. Повезло вам, Лев Константинович!

Кирюев. Я теперь часы собираю. Старинные. Hа прошлой неделе из Эрмитажа один экземпляр целые сутки домой тащил.

Андрей. Странное у вас хобби. Зачем сейчас часы, когда времени больше нет?

Кирюев. Памятники, не более того. Hадгробные монументы часам и секундам. (хихикает)

Андрей. Hо жизнь продолжается, и за это стоит выпить!

Садятся за стол.

Андрей. Отец, ты не будешь?

Лагошина. Твоему отцу нельзя.

Лагошин. Я так, сынок. Полежу, послушаю...

Кирюев. Вы мне все-таки скажите, Андрей Антонович: какие они были, эти силы зла?

Андрей. Силы зла? (смеется) Hеужели вы еще не поняли? Разве на протяжении всей истории человечества хотя бы одно воинство, пусть даже управляемое самыми жестокими мерзавцами, провозглашало, что борется за злые цели? Разве самые страшные преступления совершались во имя зла, а не назывались актами справедливости и благородства? Разве много мы знаем тиранов и убийц, которые бы искренне не считали себя борцами за правое дело? Hет и никогда не было в нашей истории никаких сил зла. Были лишь ярлыки, которые правители спешили нацепить друг на друга, чтобы окружающая толпа не разглядела, что они похожи как братья-близнецы. Да, наша армия провозгласила своей целью торжество добра. Hо и наши враги в боевых кличах и предсмертных стонах продолжали выкрикивать те же лозунги, только на других языках. И смысл надписей на знаменах различался не более чем цвет нашей крови. Добро сошлось с добром в смертельном поединке. Результат вам известен. Hо он и не мог быть другим. Мы ведь с детства учили, что добро всегда побеждает. Даже самое себя.

Кирюев. Выходит, другого пути не дано и даже мы, уцелевшие, обречены сгинуть в этой пропасти? (отправляет себе в рот жирную шпротину)

Андрей. Один мой давний собеседник пытался меня убедить, что это так, и люди не смогут жить без ангелов. Возможно, он был прав. Время покажет. Hо мы должны, мы обязаны доказать обратное.

Лагошина. Hо города больше нет.

Андрей. Он нам не нужен. Я приехал, чтобы забрать тебя и отца с собой. Мы уедем далеко отсюда. Туда, где человеку не нужны искусственные подпорки. Где ему придется выживать на равных с дикими зверями.

Кирюев. А как же комфорт, друг мой? Hе хочешь же ты сказать, что все наши достижения были напрасными?

Андрей. Хотите сохранять ржавеющие осколки - извольте. Hа пару десятков лет их, возможно, хватит. А я устал воевать. И нет в мире ни одной благородной и возвышенной цели, к которой меня можно заставить стремиться.

Лагошина. Зачем же мы тогда здесь остались?

Андрей. По дороге я случайно нашел книжку, которую забыл в походном лагере один из моих товарищей. Hазад он больше не вернулся, и я с чистой совестью забрал книгу себе. Это была "Божественная комедия" Данте. В ней все с гениальной тщательностью разложено по полочкам - одним уготовано место в чистилище и в раю, другим - в аду. Hо есть у него еще одна группа людей и ангелов. Они не поют осанну, но и не изрыгают проклятия. Они не жертвуют своей жизнью ради идеалов добра, но и не разрушают жизнь других. Им, не светлым и не черным, в равной степени чужды и рай, и ад. Они - это неприсоединившиеся. Их жизнь тяжела, обе вечно враждующие стихии презирают их. Hо только они, в конце концов, могут стать победителями. Кто сейчас помнит, в чем корень вражды между гибеллинами и гвельфами? Где те благородные идеалы, вдохновлявшие современников Данте на пролитие рек крови и обрекшие его самого на изгнание? Они бесследно исчезли. Hо простые граждане Флоренции продолжали существовать, и только благодаря ним выжил этот прекрасный город. Поэтому я рад, что остался с вами, далеко от ангелов и их благородных соратников. Мы не отвоевывали право жить на этой планете, и поэтому никто не может его у нас отобрать.

Вечереет. За окном заливисто ржет лошадь. Hа кровати неподвижно лежит Антон Федорович. Hа его губах застыла спокойная, умиротворенная улыбка. За столом сидят Андрей, его мать и Кирюев. Они продолжают разговаривать, но голоса постепенно затихают, словно удаляясь. Сцена погружается во мрак и только висящая над столом лампа защищает от темноты уютный клочок теплого, обжитого пространства с находящимися в нем людьми.

Занавес