"Симулятор. Задача: выжить" - читать интересную книгу автора (Сертаков Виталий)

3

Сегодня утром вода превратилась в камень.

Сегодня утром воздушный шарик откусил голову Ребенку.

Когда я это увидела, я поняла, что есть вещи пострашнее уродства.

Пострашнее, чем то, что меня убивает всю жизнь.

До тринадцати лет я психовала, но вполсилы. То есть все не так. Я переживала, и очень сильно, но о всяких глупостях. Например, я плакала оттого, что на Восьмое марта можно не ждать подарков от одноклассников.

Оттого, что стыдно раздеться на пляже.

Оттого, что ни один мальчик не пригласит меня танцевать. Наверное, до тринадцати лет я выплакала все слезы. Бабушка несла всякую чушь вроде призывов не рождаться красивой. Сама она в юности была феерической принцессой, я видела фотографии, и видела на этих фотографиях шлейф феерических мужчин, скрасивших бабушкину тоскливую юность. Ведь, судя по русской пословице, ее юность должна была быть полной отчаяния и невзгод.

Русские пословицы врут. Можно вырасти милашкой, но так и не встретить счастья. Однако уродине бог шансов не оставил вообще. Теперь слезы у меня пересохли, но от этого не легче.

Потому что у меня никогда не будет детей.

У них есть деньги, я имею в виду маму и Жору, у Жоры куча денег. Я слышала, как мама рассуждала с ним на тему искусственного оплодотворения. То есть рассуждала она сама с собой, а Жора мычал в такт, укрывшись газетой. Мама сказала, что банк спермы, скорее всего, для Элички в будущем — это единственный шанс, а Жора прогудел в ответ, что может, еще все обойдется. Мама заплакала и спросила: что обойдется?

— Ты вообще когда-нибудь слушаешь, что я тебе говорю? — подняла она крик и ударила по газете, которой Жора отгораживался от суровых семейных будней.

Мой третий отчим мелкими порциями выдохнул дым, наверное, он считал до десяти. С моей мамой мужчины приучаются считать до десяти и даже до ста. А те, у кого плохо с арифметикой, у нас в семье не задерживаются.

— Мариночка, когда придет время, мы оплатим Эле все женские дела...

Вот мама. Еще один внушительный пример того, как лгут русские пословицы. Мама у меня милашка, но при этом вполне счастлива, аж в третьем браке. Она еще в детстве поругалась со всеми одноклассницами, но изрядный запас рублей ей вполне заменяет дружбу. Она обожает кататься, меняет пятое или шестое авто и при этом понятия не имеет, как заменить колесо. Нет, вру, колесо она как-то меняла...

Моя мама принадлежит к славному племени законченных стерв, она это признает и нисколько не комплексует. Когда она познакомилась с Жорой, он ее здорово насмешил. Жора заявил, что законченных стерв не существует, впрочем, как и начинающих. Оказывается, он классифицировал женщин всю сознательную жизнь и вывел массу закономерностей. Он вывел, что стервозность — это просто толстая-претолстая кожура ментального яйца, в которое ранимая девушка погружает свою неокрепшую душу. А потом девушка приучается всюду таскать на себе это яйцо, вроде горба, и в результате остается одинокой и всеми покинутой. Мужчины женятся на хрупких и нежных, так и не отрастивших себе горба-яйца. А те, которые гордо называют себя стервами, тоскливо стареют, заглядывая в счастливые окна чужих домов.

Так говорил великий Жора, а мама смеялась. Она ему живо продемонстрировала, с кем он связался, но Жора, как ни странно, не отступил, хотя я готова была ставить двадцать против одного, что он сдастся. Мама гнула его во все стороны, как вареную макаронину, пока не выбилась из сил. Как только она выбилась из сил, Жора купил кольца и заказал венчание.

Это было круто и дорого. Кстати, ни одну финансовую вершину мама не одолела на плечах мужчин, Мужчин она встречала, уже взобравшись на вершину, Они наивно покуривали в гордом альпийском одиночестве, не подозревая, кто карабкается следом. Когда мама последний раз втыкала альпеншток, выбранная жертва еще могла бы кинуться вниз.

При этом моя мама — дважды герой. Увидев, какая я получилась, она сделала выбор между заторможенным уродцем и красавцем-мужем-товароведом, который не желал уродца воспитывать. Позже, выскочив замуж за Иосифа, мама выдержала второй бой. Она справедливо предположила, что Эличка будет ревновать к потенциальному сопернику, и вскоре оставила чадолюбивого кавказца, так и не одарив его наследником. Третий, Жора, оказался терпеливее прочих, за что ему стоит воздвигнуть небольшой монумент. Этот монумент должен выглядеть так: внушительный диван, телевизор и круглый животик Георгия, поверх которого укреплена тарелка с его любимыми сухофруктами.

Когда я убедилась, что Жора у нас прижился, я робко спросила маму, зачем. То есть зачем ей нужен человек, от которого так мало толку? Он обеспечен, но Иосиф был гораздо богаче. Он не тупой, но скучен до зевоты. Он пресный, не умеет ухаживать, пузатый, ленивый, вечно жующий, вечно укрывшийся газетой, хомяк, бесцеремонный и храпящий мерзавец...

Я просто повторила маме эпитеты, которыми она награждала Жору.

— Ты глупая! — сказала мама и чмокнула меня в лоб.

— Без сомнения, — согласилась я. — И все равно, зачем?

— Затем, что он полюбил меня с моим яйцом и гор бом, — мама поглядела на меня вызывающе и гордо, как будто отхватила на диком пляже титул мисс «Не слишком отвисшие сиськи».

Она упомянула горб, но я на нее не обиделась. Я поняла, почему ей комфортно с Жорой. Мама позволяла ему видеть вместо стервы хрупкую, беззащитную фею, окруженную яйцом. То есть горбом. Какой бы фортель Марина ни выкинула, Жора всякий раз лишь радостно находил подтверждение своей гуманистической теории. Очевидно, в какой-то момент мама все обдумала и решила Жору полюбить.

У нее это получилось, я бы не смогла. Потому что я пока еще дура. Я пока еще верю, что любимый мужчина — это не тот, кого за глаза называешь «толстым мерзавцем».

Я не уверена, увижу ли когда-нибудь маму и Жору. Оказывается, очень тяжело признаться самой себе, что твоих близких больше нет. Это дикое ощущение, когда трусливый разум цепляется за самые нелепые надежды. Иногда я просыпаюсь и убеждаю себя, что мама где-то снаружи, ждет меня за стеклом...

Не хочу об этом...

Я расту одна, я получаю отличные оценки и уныло считаю дни до светлого выпускного вечера, который мне предстоит провести, не вставая из-за стола. Зеркала не входят в число моих приятелей. Оттуда подслеповато моргает корявое лобастое чудище, осыпанное разноцветными прыщами и веснушками. У чудища вдобавок торчат на редкость несимпатичные уши и косит левый глаз. Но это ерунда, ниже подбородка все еще безобразней.

А хуже всего то, что у меня не будет детей от любимого мужчины.

Мама полагает, что мое будущее счастье сосредоточено в банке спермы. Это такая контора, где можно выбрать папашу ребенку по фотографии. Мама настолько себя в этом убедила, что упорно не замечает, когда мне звонят ребята. Мне ее немножко жаль, но я понимаю. Во всяком случае, я надеюсь, что понимаю все правильно. Мама так сильно убедила себя, что у Элички никогда не будет жениха, что теперь она не замечает даже очевидного. Она здоровается с Зиновием, как взрослого, угощает его пивом, о чем-то спрашивает, но никак не отождествляет его с дочерью.

Потому что не может найтись парень, способный позариться на девочку с грудным кифозом. Не может найтись парень, способный позариться на девочку с прогрессирующей близорукостью, минус восемь на левом глазу, плюс астигматизм, подвывих плеча и еще куча мелких неурядиц...

В одном мамка права. Зиновий может заходить сколько угодно, может солидно пить пиво и солидно рассуждать о политике. Он жутко обидчивый, но не замечает, что мама и Жора над ним посмеиваются. Я даже не знаю, как к Зиновию относиться. Он... пожалуй, он слишком хороший, но я не уверена, что смогла бы полюбить его. Зинка жутко умный; впервые я встречаю парня умнее меня. То есть одногодка, и чтобы не нес всякую дребедень. Мои одноклассники до сих пор плюются промокашками через трубочки, подглядывают в раздевалках и гогочут над голыми! девками в окошках своих телефонов.

Зинка слегка тормознутый, как и я, даже еще хуже. Со слов его отца, Зиновия можно забыть в книжном магазине и найти там же через сутки у того же стеллажа, с книжкой в руках. Я даже не могу толком сказать, нравится мне Зинка или нет. Возможно, это оттого, что меня давно приучили к простой мысли — я понравиться ни одному парню не смогу. Это исключено по определению, посему незачем растопыривать пальцы и ухи развешивать на заборах.

Даже такому тихоне, и прыщавому очкарику, и сутулому слабаку, и ходячей нелепости, как Зиновий.

Это не я такие милые слова про него сочиняю, это маманька его. Когда ругается, издалека слыхать, у озера слышимость хорошая. Хотя я, честно говоря, с ней согласна. Зиновий изрядно недотепистый.

Вчера вечером этот отважный мачо меня впервые поцеловал. Вероятнее всего, это был и наш последний поцелуй, потому что Зиновий слегка промазал. Он отважно целился в губы, но удар пришелся по касательной, и основную тяжесть поцелуя приняло ухо. Впрочем, я не расстроилась, это он смутился и убежал. Если быть честной до конца, то я ждала его возвращения и, как тургеневская дура, просидела с книгой до темноты в саду. Потом пришла мама и сказала, что если я хочу покончить с собой, то надо делать это быстро, а с помощью комаров агония затянется на несколько недель.

Мы похихикали немножко и отправились пить чай. Я еще в доме у окошка подождала, старательно изображая томную испанскую синьору, но Зиновий не вернулся. Вероятно, он, находясь в состоянии аффекта от вкуса моего уха, поделился с бабушкой, и та вылечила внука поварешкой, которой мешала варенье. Бабушка Зиновия вечно варит сладости; такое впечатление, словно она продолжает готовиться к третьей мировой. Это при том, что отец Зиновия способен легко скупить все запасы варенья в близлежащих поселках. А еще бабушка оказывает на внука прямо-таки гипнотическое воздействие, поэтому я не удивилась бы, узнав, что Зинка с ней совещается насчет Девчонок.

Нет, нет, я не такая уж законченная дура, чтобы из-за соседа по даче всю ночь служить кормушкой для комаров. Просто мне хотелось...

Ну, не знаю, хотелось, чтобы было хоть немножко похоже на то, как у других, хоть капельку! Я понимаю, что все это звучит, как бредни наивной идиотки, но очень скоро нам с мамой предстояло лететь в санаторий, а там не забалуешь... А потом — возвращаться в город, к любимым одноклассницам, глаза бы им повыкалывала. И все будут, как бы невзначай, показывать загар, и каждый день приходить в новых тряпках, и, томно облизывая сигареты, небрежно рассказывать о многочисленных летних романах...

И только я буду переминаться с ноги на ногу, как дура.

Иногда я представляла даже, как было бы здорово вернуться в школу беременной. Вот было бы клево — поглядеть на их изумленные рожи! Но, поскольку жаркий курортный роман с копией Бандераса мне не светит, то хотя бы несколько раз добротно поцеловаться с Зинкой, с дурачком...

Но с Зиновием мне поцеловаться так и не довелось.

Часам к трем я дочитала главу, а у Жоры внизу закончился его кошмарный бокс. Поэтому я про время нисколечки не сомневаюсь, в три часа ночи еще ничего не случилось. Озеро отражало луну, и плескались там, хохотали. А на соседней аллее играли в бильярд; до нас доносился стук шаров и музыка, но негромко. Кто-то рассказывал, что когда домов в поселке станет раза в два больше, можно будет придумать названия улиц.

А пока у нас только две аллеи, да и те мы обозвали сами — Сосновая и Березовая. Коттеджи выстроились в три ряда вдоль этих двух аллей и спускаются по горочке к озеру. Например, дом Зиновия — через два дома от нашего, но окна уже гораздо ниже. Березовая аллея полностью заселена, двенадцать домов, а по Сосновой, выше Зиновия, — торчат недостроенные коробки. И все это дело вокруг обнесено забором, а на пригорке, в самом начале Березовой, стоит веселая такая будочка со шлагбаумом и воротами. На ночь ворота запирают, а вдоль забора гуляют дядя Паша или дядя Валя со своей свирепой овчаркой.

В три часа ночи я как раз заметила одного из сторожей с собакой возле пирса, там фонарь горит. Вокруг поселка шумел черный лес, это всегда так загадочно и страшновато и в то же время — так здорово, когда забираешься под теплое одеяло и смотришь сквозь сетку на окне, как там летают звезды. Так уютно слышать, как гудит дымоход и трещат внизу дрова в камине, а если прислушаться, то можно разобрать, как бормочет вода и постукивают бортами лодочки у пирса...

Сейчас я готова отдать все что угодно, лишь бы снова услышать воду.

— Пришла мама, поцеловала меня и немножко посидела со мной. Этой ночью она была какая-то тихая и задумчивая, как будто чувствовала что-то... Я закуталась и даже почти простила Зиновию его побег. Мотыльки колотились о сетку, моргали звездочки, и где-то на кухне журчала в кране вода.

До катастрофы нам оставалось меньше семи часов.

А проснулась я от тишины и удушья.

Обычно под утро становится холодно, у нас все-таки не черноморский курорт, но сегодня оказалось, что я уже во сне избавилась от одеяла, скинула на пол подушку и все равно очухалась вся насквозь мокрая.

В кранах не журчало, на озере не гомонили птицы, лес вымер. Я кое-как отдышалась, вытерла пот, поглядела в окно и долго не могла понять, что же я вижу. Небо разделилось пополам. Слева наискосок размазалась привычная утренняя глазурь с подпылом воздушно-белых перьев, а правее — разливалась чернота. Это было так страшно и так неожиданно, что я отвела взгляд и протерла глаза.

Чернота не исчезла. Над верхушками притихших сосен заблудился кусок самой настоящей ночи. Первым делом мне пришла мысль о каком-то хитром типе затмения, хотя темно совсем не было, напротив, из-за крыши вовсю лупило солнце.

Участок звездного неба над лесом почти незаметно увеличивался; казалось, что разлитые чернила пожирают синеву. Там моргали звездочки, и... плыли воздушные шары.

Или мне только померещилось, и никаких шаров не было?

Шесть или семь розовых шариков, один за другим, показались над соснами, повисели немножко, и вдруг — стремительно умчались, словно их сдуло ветром. Это произошло так быстро, что я не успела даже понять, какого размера они были. То ли настоящие, вроде прогулочного дирижабля, то ли маленькие, детские, и летели совсем не над лесом, а над соседним участком...

Важно то, что они мне сразу очень не понравились. Всего лишь розовые шарики промелькнули и исчезли, но у меня отчего-то засосало под ложечкой.

Я выбралась из постели и уставилась на висящий у окна термометр. Он постоянно находился в тени и сейчас уверенно показывал плюс тридцать три. В тени, в комнате — плюс тридцать три! Мне стало нехорошо при одной мысли о том, что творится на солнцепеке. Голые пятки обжигал нагретый паркет. В доме повисла гробовая тишина. Если бы не звук собственного дыхания, я уверилась бы, что за ночь лишилась слуха.

Затихло вечное журчание воды в нашем нижнем туалете. Там вода льется не потому, что Жора такой бесхозяйственный, а просто так устроена система. Но я в тонкостях водопровода — полный профан! Мне больше не понравилось другое — в доме вообще исчезли все звуки. Я стала вспоминать и вспомнила, что мама вроде бы говорила об утренней рыбалке. Точно, я просто слушала вполуха, занятая любовными переживаниями! Мама сказала, чтобы я отсыпалась, а она, так уж и быть, сопроводит «толстого мерзавца» на рыбалку. Потому что, если его не сопроводить, то видный представитель делового мира непременно утопит в озере очки или потеряет весло, или забудет на берегу всю наживку.

Все это чушь, маме просто дико нравится рыбачить.

Я немножко успокоилась, но ненадолго. Только до той поры, пока не выглянула в окно. Из моей комнаты почти не видно, что делается в поселке, загораживают акация и забор Людоедовны. Это соседка между нами и Зиновием. То есть она никакая не Людоедовна, а Люда, но мы ее так зовем за милейший характер. По шкале стервозности моя мама по сравнению с Людоедовной — просто ангельский цветочек.

Я выглянула и чуть не заорала.

Мало того, что над лесом разрастался кусок звездного неба! На акации пожухли и облетели почти все листья, она стала похожа на обгоревшего мертвеца. Та же участь постигла малину, крыжовник и розан, кусты скукожились, ветви на них стали пепельного цвета, трупики сморщенных ягод усеяли погибшую траву. По моим щекам ручьями лил пот, но я даже не находила сил обмахнуть себя полотенцем.

Я вспомнила, как мы смотрели старый документальный фильм про водородную бомбу. Судя по всему, пока я спала, у нас в саду рванул небольшой заряд. Но плачевное состояние малинника тут же перестало меня интересовать, стоило взглянуть в сторону озера.

Озеро выглядело так, будто замерзло.

Теперь мы знаем, что это не совсем верно, Дед называет это торжеством нанотехнологий и оглушительным провалом божественного разума. На наших глазах органическая материя легко переходит в неорганическую и обратно... Все это замечательно, но непонятно, как среди этого торжества выжить.

Зато не взлетали больше противные розовые шары. Я нацепила шорты и майку, они немедленно насквозь промокли. Можно было переодеваться без конца, облегчения это не приносило. Мне необходимо было выйти на улицу, найти хоть кого-нибудь, чтобы посовещаться и выяснить, что же произошло. На площадке между этажами я остановилась и прислушалась. Где-то о стекло билась муха, тикали часы, и больше ничего. Внезапно я обнаружила, что пропал еще один, ставший уже привычным, утренний звук. Не рычала бетономешалка на стройке, и не слышались удары молотков.

И не стучали на даче Жана бильярдные шары. И не шелестело в столовой вечно включенное радио. Я потянулась к ближайшему выключателю, уже догадываясь, что сейчас произойдет. Электричество отсутствовало. Спустившись ниже, я не поленилась и обошла весь первый этаж, пытаясь запустить электроприборы. Питания не было ни в одной розетке, но холодильник в кухне еще не потек, значит, авария произошла недавно.

Авария?..

Я кинулась к телефону. Почему-то молчание коричневой трубки насторожило меня даже больше, чем отсутствие тока. По крайней мере, во все окна лупило солнце, и нехватки освещения пока не ощущалось. Я решила поискать чей-нибудь сотовый. Мой стоял на зарядке наверху. Пока поднималась наверх, поняла, что думаю только об озере. Если верить часам, Жора давно кинул якорь на середине водоема... Сотовый не ловил сеть. Батареи зарядились, но флажок антенны так и не наполнился ветерком радиоэфира. В гостиной и спальне родителей царил обычный бардак, валялись удочки и снасти. Итак, я не ошиблась, они свалили на рыбалку... На кухонном столе для меня оставили миску салата и сырники в герметичном контейнере. Мамин сотовый тоже молчал, а Жориного нигде не обнаружилось.

Я толкнула входную дверь и едва не задохнулась от кошмарного пекла. Сделать шаг из-под козырька крыльца казалось решительно невозможным, словно предстояло шагнуть в доменную печь. Под ногами хрустели мертвые дикие пчелы и бабочки. Насекомые тоже не выдержали смены климата...

Я поняла, что если не окачусь холодной водой и не прихвачу с собой бутылку газировки, то в ближайшую минуту огребу тепловой удар. Я вернулась к холодильнику и удачно вскрыла еще вполне прохладную «Росинку». Мне казалось, что я буду пить бесконечно и никогда не напьюсь. Выдула чуть ли не литр и все это время смотрела в окно. Мне показалось, что черная полоса над лесом стала шире и капельку потемнело.

Я убедила себя, что просто нервничаю, и направилась в ванную. Я даже пыталась что-то залихватское спеть по пути, но тут выяснилось, что мой голос стал заметно ниже и грубее. Я разевала рот, но вместо песни слышала гнусавое карканье. Как ни странно, я сразу догадалась, что с моими связками все в порядке. Непорядок наблюдался в атмосфере. Возможно, изменилась плотность воздушной среды, или проводимость, не могу сказать. Но петь явно больше не стоило. Несколько раз я крикнула, и крик словно донесся из соседней комнаты.

В ванной меня поджидал очередной шок. Из неплотно закрученного крана лилась струя воды. Я наклонила лицо, намеревалась подставить руки, и со всего маху отбила костяшки пальцев на левой руке. Ударила пальцы о воду, но сначала решила, что промахнулась, и попала по смесителю. Было так больно, что на глаза слезы навернулись. Я пососала ранки и только тут заметила, что струя воды не течет, а растет из крана и упирается в дно ванны. На дне растекался небольшой водоем, больше похожий на лужицу застывшего стекла.

Не веря своим глазам, я потрогала струю. Ощущение было такое, словно схватилась за теплую сосульку. Под пальцами каталась скользкая, но абсолютно сухая поверхность. Я ухватилась за «сосульку» обеими руками и попыталась сдвинуть ее с места. Затем я не поленилась, сбегала за молотком и нанесла несколько солидных ударов по застывшей воде сбоку. В результате я чуть не вывихнула себе вторую руку и чуть не разнесла, к едрене-фене, итальянский смеситель.

Я отшвырнула молоток и внимательно посмотрела на себя в зеркало, сожалея, что не знакома с тестом, позволяющим выяснить собственную психическую вменяемость. Я попробовала открыть кран над раковиной. Кран вертелся легко, но оттуда не вылилось ни капли. Настроившись на худшее, я сняла крышку с бачка унитаза. Бачок был доверху заполнен теплым льдом. Точно такой же лед виднелся и в сливном отверстии, но я туда рукой не полезла.

Зараза! В дополнение к прочим радостям мне показалось, что из кухни тянет жареным кофе. Это неопровержимо доказывало, что Эличку пора сдавать в больничку. Потому что никто у нас отродясь кофеварками не пользовался.

Я припомнила, что читала про психов. Некоторые больные живут в полной уверенности, что их разум в норме, их просто невозможно переубедить. Эта категория труднее всего поддается терапии. Похоже, мне повезло; я добровольно признала свои маленькие отклонения! Сомнений больше не осталось: я чокнулась. В противном случае пришлось бы признать, что коттедж в одночасье остался без электричества, всех видов связи, воды и канализации. Я стала думать, что лучше — безумная Эля или безумный мир? Вопрос меня настолько увлек, что я не сразу сообразила, чем заняты мои руки. Мои руки теребили пластмассовую бутылку с водой.

Внезапно это показалось мне очень важным. Вода в бутылке пребывала в самом обычном, жидком состоянии, она булькала и пузырилась. Я отправилась на кухню и попыталась открыть краны там. Нулевой эффект, зато в большом холодильнике — целых две упаковки «боржоми» и упаковка «колы». Я несколько раз переводила взгляд с бутылки на умывальник, затем озадачилась новой идеей и полезла в погреб. Света там не было, как и везде, но имелся фонарик.

В подвале тоже пахло кофе.

Когда я спускалась по узким ступенькам, донесся первый крик. Я замерла, согнувшись, но в ушах громыхали лишь удары сердца. Явно кто-то кричал, женщина или девочка, и в обычный день я не обратила бы на это внимания. Орать могут где угодно — на пляже, на теннисном корте, или даже обалдуи из детского лагеря, что на той стороне озера. По воде звуки доносятся великолепно, например, матерщина во время их футбольных матчей. Однако сегодняшнее утро язык не поворачивался назвать обычным, и женский крик продолжал звенеть во мне, как эхо оборвавшейся струны.

Я промаялась довольно долго на полусогнутых ногах, пока не затекла спина, и мое терпение было вознаграждено. Вскрикнули еще дважды, скорее всего молодая девчонка, и явно не со стороны озера. Девяносто процентов, кто-то просто баловался, но...

Но это был первый звук, донесшийся до меня из-за пределов дома.

В подвале все находилось в полной сохранности.

посветила фонариком с лесенки. Перекатывались ягодные компоты в банках, в других закрученных банках отплясывали в зарослях укропа огурчики и патиссоны. Все, что было запертым, — оставалось жидким. В подвале было немножко прохладнее, чем наверху. Я глотнула еще минералки, хотела облить голову, но вовремя представила, как вода застынет на мне. Выходя, вдруг вспомнила, зачем сюда полезла. На полке пылилась целая упаковка батареек для фонарика.

Уже забирала батарейки и тут случайно посмотрела вниз, между лесенкой и стеллажами. Ничего особенного я там разыскать не надеялась, просто показалось, что в луче фонарика мелькнуло что-то светлое. Я едва не выронила фонарик. Вообще-то я вовсе не трусиха, да и чисто у нас, никаких грызунов мама бы не потерпела. Но это была не крыса.

Пол в подвале... он изменился.

Я сюда редко спускаюсь, но четко помнила, что раньше пол покрывали потемневшие деревянные рейки, чтобы не холодно было наступать на цемент. Наш подвал — это извилистый лабиринт, протянувшийся под домом, он коридорчиками разделен на четыре большие части. На котельную, гараж, мастерскую и собственно кладовку для съедобных запасов, хотя это звучит смешно. Мы же не какие-нибудь ненормальные кулаки, вроде бабули Зиновия, чтобы превращать каждый сантиметр сада в делянку, а потом десять лет ковырять ложками задубевшее варенье. Но, приличия ради, мама живописно расставила по полкам десятка два банок с соленьями и сюда же зачем-то поместила импозантные жестянки из-под импортного печенья. Для красоты, иначе не скажешь, чтобы гости, если забредут в подвал, за нашу полную чашу порадовались.

В мастерскую из кладовой можно попасть через узкую железную дверцу, которая всегда закрыта. Впрочем, мастерская — это смех один, как и продовольственный склад. Жора там поставил станок, верстак и... никогда туда не заходит. Нечего ему ремонтировать, да и не умеет особенно. А в гараже постоянно прохлаждается мамин «фокус», потому что во дворе тесно, а в Поляны мы ездим на Жориной «карине». Гараж с мастерской тоже сообщается. Если постараться, то можно войти через ворота, которые у нас в яме, под домом, и выйти с другой стороны, через кухню, под которой я как раз сейчас и развлекалась.

Мама замужем за Георгием уже три года, и каждое лето, приезжая в поселок, я немножко грущу, что так рано выросла. Если бы мама познакомилась с Жорой лет на пять раньше, мне наверняка доставило бы колоссальное удовольствие бродить по закоулкам, чердаку и подвалу теперь уже нашего общего дома. Мы бы с Зиновием непременно устроили парочку тайных пещер и предавались там леденящим душу занятиям. Рассказывали бы друг другу истории о Черной руке или о Папочке, который женился много раз, и всякий раз у его новой жены загадочным образом пропадали детки... Нет, естественно, до замка Синей Бороды нашему особнячку далеко, но детская фантазия способна творить чудеса...

Похоже, сегодня моя фантазия зашкалила конкретно.

Я поводила фонариком из стороны в сторону и задумалась. Когда же Жора мог успеть натворить таких делов? Я не спец, но на подобную работу, как пить дать, у строителей ушел бы целый день. А я что-то не приметила отчима за работой более трудоемкой, чем открывание пивных банок. После четырех биржевых дней в городе он приезжает и оттягивается с инжиром в гамаке, а вечером чешет пузо в кресле. В первый его выходной день даже мама снижает накал стервозности и побаивается Жору трогать. А вчера как раз был первый выходной после биржевой сессии.

Но кто-то ведь залил подвальный пол свежим слоем цемента!

Реечный настил исчез. Светло-серая, слегка пупырчатая масса покрывала пол толстым слоем, доходя до середины второго снизу кирпича. Стенки в подвале кирпичные, и глубину легко просчитать. Нижняя ступенька лестницы утонула почти целиком. Я никак не могла понять, застыл цемент или нет. Перехватила фонарик в левую руку, правой взялась за перила и попыталась раскачать лестницу. Раньше лесенка слегка качалась, теперь застыла наглухо. Я могла сколько угодно рассуждать о лености своего отчима, но за сутки кто-то приготовил раствор и...

Я вернулась на кухню с ощущением легкого омерзения. Меня прямо-таки передергивало при мысли, что случилось бы, вляпайся я без фонарика в цемент! Я повторяла себе, что ничего страшного бы не случилось, помыла ноги, вот и все, но внутреннее чувство упорно твердило об обратном. Странно, что Жора не предупредил о своей внезапной подвальной активности.

Мне вдруг показалось...

Смешно, но мне показалось, что это был вовсе не цемент.