Сергеев ИннокентийВегетативный невроз

Иннокентий А. Сергеев

Вегетативный невроз

Поход за новой Цирцеей

Непроницаемые заслоны в дымоходах на чердаках строений из обожжённой глины. Странные звери под знаменами из розовой туалетной бумаги шествуют, соединяя колонны, по набережной в сторону балкона Прекрасной Дамы. Коварные женщины выливают содержимое ночных горшков из окон на головы неповинных прохожих. Крик предостережения настигает несчастных одновременно с бедой - шляпа слетает с головы, деревья падают, сражённые загадочным недугом, и злобные ликуют чудовища, сумевшие похитить с палубы красавицу дочь капитана. Пронзительно рыдают сирены над распростёртыми на тротуарах телами павших бойцов авангарда. Мужчины заламывают руки, дамы роняют скупую слезу, собаки чешутся и поскуливают. Санитары проверяют наличие документов у новобранцев и сверяют часы. Начало операции назначено на час восхода солнца в Нижнем Египте. Умеющие плавать в песке отмечаются отдельно. Все проходят специальный досмотр у психиатра. При себе иметь: нижнее бельё, тапочки, пару свежих носков и клизму (желательно одноразовую). Коварство женщин не имеет границ - они подвергают подходящие части обстрелу цветочными горшками и журналами мод. Вчера я не выспался, не выспался и сегодня. Что ж, не высплюсь и завтра, если, конечно, останусь в живых. Сегодня, едва рассвело, они разбудили меня своими воинственными воплями. Я бегу по улице вниз, и чёрные полы моего плаща летят за мной, пугая детей за крестовинами тёмных окон домов. Я бегу уже долго, молча и сосредоточенно. Операция уже началась; поток горшков, нечистот и макулатуры временно прекратился, но всем ясно, что это не более чем краткая передышка. Пока они не придумают новую хитрость. Их тактика совершенствуется раз от раза, но стратегия неизменна. Прочь отсюда. Да, да, прочь отсюда! И вдруг меня осеняет догадка. Я застываю на месте. Я подхожу к водосточной трубе и прислоняюсь спиной к стене дома, похожий на кого угодно в плаще. Они хитрые. Они затаились в своих комнатах и выжидают. Выжидают, когда я упаду, выбившись из сил от бега вокруг площади городской ратуши. Зачем им открывать себя лишний раз? Они хитрые. Больше я не буду бежать. Уж лучше пусть приглашают. Всё равно я не сумею подобрать нужный галстук, подготовить речь, найти адрес... или меня просто не впустят. Кто-то окликает меня по имени. Я отворачиваюсь и делаю вид, что не слышу. Меня окликают громче. Я начинаю бешено карабкаться по водосточной трубе, но соскальзываю вниз. Они подходят и обступают меня за спиной как католики гугенота наутро Варфоломеевой ночи. Я поворачиваюсь к ним. Они пересмеиваются. Одна из них хочет выйти из их полукруга, чтобы отереть мне лицо,- она теребит в руке носовой платок,- но её не пускают. Может быть, я заразный. Наконец, она вырывается из их рук и, подойдя ко мне, достаёт расчёску. Она заботливо расчёсывает мои взлохмаченные лохмы,- так девочка причёсывает свою любимую куклу,- и я вижу в зеркальной витрине через улицу, как смешно дёргается моя голова. Они отступают. Они поворачиваются и уходят. Она прячет расчёску в кармашек сумочки и бежит догонять их, не оглядываясь на меня. Я остаюсь один, понимая, что они победили. Я пойду на их вечер. Они принесут мне галстук, я подготовлю и выучу наизусть речь. Звери изловлены и посажены в клетки. Радио надрывается, сообщая подробности. Посажены в коралловые клетки. Посажены в сахарные клетки. Посажены в клетки из платиновой и медной проволоки. Уши свиней украшены флёрдоранжем. В холодильнике завелись пакеты. Прохожие по привычке ещё жмутся к фасадам домов и с опаской обходят открытые канализационные люки, но река уже входит в своё русло. Барабанный бой смолк где-то на самом краю набережной под балконом Прекрасной Дамы, прекрасной изменницы. Если я начну вспоминать всё, что о ней писали, занятия этого хватит как раз до вечера,- так в одной газете писали, что она лесбиянка, а в другой, может быть, в пику первой, сообщили, что она переодетый мужчина,- и не нужно будет придумывать, куда пойти, чтобы скоротать время, и где взять деньги, чтобы туда пойти. Мой бой окончен,- заламывайте руки, роняйте скупую слезу, чешитесь и поскуливайте,- мой героический подвиг свершён, украсьте же меня флёрдоранжем. Я никуда не бегу больше, времени довольно для того чтобы предаться воспоминаниям о битвах, которые велись здесь, на подступах к набережной, ради одного Её благосклонного взгляда. И не думаю, что эта война была последней. Но мой бег окончен. И теперь, если только меня не убьют по ошибке запоздалые партизаны, я смогу поужинать и даже что-нибудь спеть,- меня будут упрашивать, и мне будут хлопать. Нужно будет что-нибудь сказать на этом вечере, куда меня пригласили ещё вчера как героя сегодняшнего сражения. Зная всё наперёд. Как положено.

........................................................................... На улицах собирают знамёна и, зарегистрировав, сдают в архив. Кто теперь вспомнит, где кто лежал.

Машины разъезжаются по гаражам.

...........................................................................

Rat

Не знаю, в чём тут дело. Может быть, в том, как она шла мимо кабинок общественного туалета, цокая каблучками туфель по холодному кафелю, мимо дверок, за которыми стояли в обнимку с её подругами голые мужчины,некоторые дверки приоткрывались, и она перебрасывалась фразой-другой с какой-нибудь из своих подруг, занятых с клиентом,- или что-то было в её глазах, в том, как она поднимала уголки губ в улыбке. Я назвал её про себя "сексхранилищем", а она уже шла к той кабинке, где я стоял между дверкой и унитазом и следил за ней в щёлку. Она шла прямо ко мне. И она прошла мимо. Я пошёл за ней как крыса за дудочкой. Она вышла в холл и опустилась в кресло, и я подумал, что наверное, она ждёт, когда моя кабинка освободится, ведь все остальные были заняты, и ясно было, что освободятся они не скоро, ей не стоило бы и ждать, тем более что скоро обеденный перерыв, она всё равно уже ничего не успеет. Я вернулся и стал искать свою одежду, чтобы выйти к ней при параде. Если она будет ждать, когда я оденусь и смогу предстать перед ней в лучшем своём костюме с галстуком, привезённым мне в подарок из Китая другом. Тем самым, что тосковал сейчас в покинутой мною кабинке, переминаясь с ноги на ногу, босой, без одежды. Я торопливо одевался и поглядывал на часы, прикидывая, успею ли я отбежать к киоску, тут неподалёку, и купить пирожных. А он стоял и ждал её или какую-нибудь из её подруг, думаю, ему было уже всё равно, какую. Только бы поскорее пришёл кто-нибудь, пришла кто-нибудь. Это я затащил его сюда. Она заплатил за двоих, и по сумме, которую с него затребовали, догадавшись о его доходах, можно было сделать вывод, что нам уготовано нечто такое... о доходах, за которые с него, может быть, ещё спросят, но не здесь и не сейчас, а пока ему предстоит нести бремя богатства, и он стоит теперь между дверкой и унитазом, поджимая то одну ногу, то другую, и быть может, поскуливает тихонько от холода и нетерпения или уже смирился и ждёт только, когда всё это дело закроется, наконец, на обед. Я оделся и вышел к ней, но она поднялась из своего кресла и направилась к выходу, и я, не успев даже задержаться у зеркала, бросился за ней вдогонку - она шла быстро, нисколько не заботясь о том, что я могу отстать, если у меня развяжется шнурок, или она проскочит по переходу на зелёный свет, а я не успею и буду метаться на берегу ревущей, дымной реки летнего транспорта, видя, как она исчезает в толпе за спинами, которые сливаются в сплошной фон, и лицами, которые представляются мне бледными пятнами, потому что я забыл в раздевалке очки, и уже нет времени, чтобы вернуться за ними. Я шёл за ней как крыса за дудочкой. А она шла по тротуару в толпе, и я боялся приблизиться, не зная, как начать разговор, и не спросить ли её сразу, получила ли она деньги, а если получила, то почему же она уходит, и даже, повинуясь долгу старинной дружбы, напомнить ей, что в кабинке общественного туалета, совершенно голый, её дожидается ещё один клиент, и наверное, уже замёрз стоять босиком на ледяном кафеле и устал, и ему хочется есть, и что это я затащил его в это дурацкое заведение, и что я решительно не могу понять, зачем нужно раздеваться, если женщины всё равно приходят в одежде. Впрочем, может быть, у них профсоюз, и они вытребовали для себя это путём забастовки, откуда мне знать. Расстояние между нами не увеличивалось и не сокращалось, и я всё думал, какими же будут первые слова, сказанные мной, и что она мне ответит. И что же это было в её взгляде или, быть может, в том, как она смеялась, перебрасываясь фразой-другой со своими подругами, занятыми обслуживанием клиентов. Она предназначалась для нас, это было ясно хотя бы по той сумме, которую с нас содрали, но прошла мимо, и теперь я уже подозревал, что она просто увидела две пары мужских ног под дверкой внизу, и решила, что клиент в последний момент изменил заказ, и её участие уже не требуется. Но в таком случае нужно догнать её и объяснить, что произошло недоразумение, просто мой друг заплатил за нас двоих и по своему обыкновению стал выпрашивать скидку, от чего женщина, принимавшая деньги и записывавшая анкетные данные в толстую тетрадь, мягко говоря, не пришла в восторг и не слишком вежливым тоном предложила нам занять одну кабинку на двоих, на что мой друг, сконфузившись и стараясь не смотреть на меня, согласился. Вот так всё и произошло, это недоразумение, и пусть она, пожалуйста, вернётся, я умоляю её, ведь там остался мой друг, он богат, хотя и чуточку скуп, но ведь это не такой уж большой недостаток, правда? Мы прошли мимо киоска, он ещё работал, и если бы я купил сейчас пирожных, у меня был бы повод подойти к ней - мол, пожадничал, купил этакую прорву пирожных, а съесть один не могу, не поможете? Но вдруг я потеряю её из вида, и она уйдёт, а я останусь стоять под палящим солнцем с кучей пирожных, нелепый и растерянный, каким, наверное, выглядит сейчас мой друг, один в кабинке, посматривая в нетерпении в щель, и не может уйти, ведь он никогда не падёт так низко, чтобы потребовать деньги обратно, а уйти просто так, когда деньги уже уплачены, нет, этого он решительно не может себе позволить, но у него есть хотя бы одно преимущество, которого буду лишён я - его никто не видит, разве только его босые ноги внизу под дверкой, а я буду стоять с этими пирожными посреди улицы и высматривать её в толпе, которая сливается вокруг меня в сплошной фон. Вот она, я её вижу, и нужно же, наконец, приблизиться и всё объяснить, если я смогу что-либо объяснить, если она вообще работает там, если это не приснилось мне, и я не выдумал эти кабинки и холодный кафель, и голых мужчин за выкрашенными белой краской дверками, и богатого друга, который стоит сейчас голый, переминаясь с ноги на ногу, между дверкой и унитазом, и её подруг, занятых с клиентами, и её лицо... Я должен догнать её, только так я узнаю правду. Почему-то я был уверен, что мне достаточно будет увидеть её, и даже, может быть, не говорить ничего, только увидеть её лицо. Может быть, я всё придумал. Я боюсь потерять её из вида и боюсь догнать её, и без конца прокручиваю фразу, фразы, слова, которые скажу ей, никогда не скажу, она всё ближе, она обернётся, она сейчас обернётся. Она обернулась. Я замер. Она сказала: "Вот увидишь, каким смешным всё это покажется тебе, когда пройдёт время".

Вегетативный невроз

Растения загораживают свет, дарят обманчивую прохладу тени, ищут влагу, крадут влагу. Деревянные куклы театра шарманщика, наряды их красок бледнеют каждый день, день ото дня. Но что-то не изменяется, например, соловьи Китса. Например, родинка на её правом плече. Браконьеры ловят райских птиц там, где их давно уже нет, и где теперь ставят капканы на браконьеров. Белые витязи на голубых стенах комнаты, их глаза незрячи. Их глаза заменили глазками для подглядывания. Вода в ванне кажется синей. Женщина снимает с себя одежды. Наступает утро. Становится зябко. Стрелки часов следуют чередой цифр. Что-то это должно означать. Я не люблю растительную жизнь... растения в саду Карла Линнея, шведского...... ..................учёного... Кто-нибудь позвонит и скажет, что мне сегодня делать, и куда для этого нужно будет поехать или пойти. Кто-нибудь заедет за мной на машине. А значит, можно и даже нужно поспать немного. Вдруг это затянется на всю ночь. Под одеждой скрываются запахи, не всегда приятные. Мне наплевать. Сегодня мы будем вешать моралистов на пирсе и сжигать чучела. Может быть, это глупо. Портить простыни. Может быть, это глупо, подкрашивать деревянных кукол в ветхом театре шарманщика. День за днём, каждый день. И повторять что-то про соловьёв Китса. Она раздевается. Я жду её за дверью, прислушиваясь к шуму воды. Я пытаюсь представить её сейчас, родинку на её правом плече. Что-то нужно будет пожарить на ужин, а может быть, на завтрак,- я ещё не знаю, что. Я зажигаю газ и ставлю на огонь сковородку. Она войдёт на кухню в наряде.....................жёлтый с малиновым. Что-то нужно будет пожарить на ужин, если это будет ужин. Сковорода уже нагрелась. Я наливаю масло. Шум воды смолкает. Я открываю холодильник и тут же закрываю его.

Масло дымится.

Она выходит из ванной и идёт в спальню. Звонит телефон.

Я снимаю с себя одежду и иду в ванную.

........................................................................... Она будет ждать меня. Наверное, лучше сейчас. Что-то нужно будет пожарить на ужин.

Кто-нибудь заедет за мной на машине.

........................................................................... Не забыть.

Может быть, только смерть

(1)

Она идёт из глубины застеклённого коридора оранжереи; алые россыпи соцветий, фиолетовые и жёлтые цветы сопровождают её и отступают, уступая место другим, она приближается, и я знаю, что бежать некуда. Она идёт ко мне, она приближается. Я замираю, я почти не дышу. Она проходит мимо, проходит мимо меня, и вот она уже за моей спиной. Я боюсь обернуться. Она уходит дальше по коридору. Я оборачиваюсь. Она открывает дверь,- одну из дверей, которые, как я полагал, были закрыты,- и дверь закрывается за ней. Я бросаюсь к тому месту, где она была только что, но дверь заперта. Мне не уйти. И вдруг я понимаю, что должен был остановить её, хотя бы окликнув её по имени, одному из тех, которыми её называют, и на которые она никогда не являлась, или хотя бы вскрикнув. Она прошла мимо, она ушла, и я иду дальше по застеклённому коридору оранжереи, и все двери закрыты. А там, за стёклами стен, царствует лето, и душный запах разогретой травы, и ленивые шмели над цветами клевера, её подданные, утопленницы плетут из зелёных водорослей венки.

Я вхожу в светлые комнаты летней прохлады, где кафельные стены влажны и осязаемы. Я ищу воду и, найдя, припадаю к холодной струе. Цветы в вазах, прохладная поверхность кафеля бледных тонов.

Она приходит всегда неожиданно и застаёт врасплох как кокаиновое опьянение или... И вдруг мне становится страшно за тех женщин, что я оставил стареть и дожидаться будущих совратителей и проходимцев в пустых коридорах. Мне легко дышится, и я останусь здесь, даже если разразится гроза, даже если они будут звать меня в жаркие объятия речной поймы. Прохладный ветерок как поцелуй тени, минорные аккорды гитары.

Шелест тростника во тьме ночи. И я снова не понял главного.

......................................

(2)

На чёрных камнях мы согреваем свои тела, подставляя их солнцу,- и мы уже не успеем, и всё можно было сделать лучше и проще, но всё уже начато, и продолжать выпало нам,- и жёны древних царей приходят в наши постели и кричат криками чаек, и мы называем их морем, чтобы не сойти с ума. Змея ли мы страшимся, когда называем его именем смерть? Она осталась лежать на чёрных камнях, обутая в одну сандалию.

Тёмная трава незрячей земли и белые снега наших следов.

.................................

(3)

В стенах зданий, в приёмных и пустых коридорах всё известно заранее, как чаша яда, которую предстоит испить. Снова ночь казни, и до рассвета не дожить, а значит, во всём мире нет и не будет рассвета, и лишь каменные холодные ступени, ведущие вниз, и тяжёлые своды темницы, электричество душных комнат и покрывала на зеркалах. Но она приходит всегда туда, где её не ждут.

Она придёт и подаст чашу.

Она кротко улыбается или скалит зубы, она зверь или ангел, и руки тянутся к ней, а плоть взывает к утолению жажды. Оставаться недвижным, когда воздух сгущается до густоты напалма и вот-вот вспыхнет, когда жажда как лихорадка сжигает плоть, и по членам пробегает судорога нетерпения, и жажда становится невыносимой, и уксус наливается пурпуром. Но подвижная плоть огня неуловима, а каменная нить неподатлива.

И она вновь не подаст чашу.

...........................................................................

Она идёт из глубины застеклённого коридора растений.

Смена сезона (Здесь и снаружи)

То, что летом выглядит как приключение, зимой превращается в каторгу. Когда весь город загажен снегом, и отовсюду нужно возвращаться. Когда хочется, чтобы тепла было больше только потому, что его не хватает. И внутри всё следит за тем, что происходит снаружи. Кто-то невовремя открыл окно, и нужно бежать, но дороги заметены снегом. В застеклённых пространствах этажей продавщицы, радостные от того, что у них яркий свет и зеркала, и они здесь, а не там, где снег и ночь улиц, и ветер сдувает с карнизов тонкие вихри. ...В метро грохот и тёплый ветер. Никогда эскалаторы так не мучительны...

...........................................................................

Она держит в руках экзотический плод манго и слизывает с него белый крем. Она протягивает его мне. - Хочешь попробовать? Я отказываюсь жестом, медленно приближаясь к стеллажам, заставленным папками с графикой. Я беру наугад одну из них и, не раскрывая, швыряю её в огонь камина. За окном завывает ветер, и что-то раскатисто ухает. - Когда-нибудь мы будем обдувать одуванчики, сидя на коврах под небом моего лета,- говорю я. Она смеётся. - А ты постучись в его дверь,- говорит она. Я пожимаю плечами. - Зачем? - Если бы ты знал, что тебе нужно, ты бы знал, что тебе нужно не то, что тебе нужно,- наставительно говорит она и откусывает от экзотического плода манго. - Хочешь нарисовать меня?- спрашивает она. Я смеюсь. - Ну хотя бы сфотографируй! Продолжая смеяться, я выхожу из комнаты.

...........................................................................

Манекены, закутанные в меха, торжествуют начало сезона, но бесстрастно, равнодушные к тому, что они здесь, а не снаружи.

Пианино

Она вставила фарфоровые зубы и улыбается теперь гордо и широко, демонстрируя перед всеми свой рот, похожий на ожерелье царя папуасов. Её орхидеи цветут под ледяным дождём. Им отрезают головы и продают с лотков. Зелёный целлофан подарочных букетов. Красное стекло музейных графинов, зарево рассвета над сумерками улиц. В окнах дворца. Она надевает серёжки и идёт открывать дверь. Я пришёл слишком рано. Я не спал с позавчерашней ночи. В коридорах пусто, пахнет чистотой и хлорной дезинфекцией. Я поднимался с первого этажа пешком, потому что ещё слишком рано. И ещё не включили лифт. Я шёл, собирая её фотографии со ступеней лестницы. Я собрал их целую стопку и оставил её на подоконнике пятого этажа. Я боялся, что дверь не откроется, как будто что-то могло измениться в мире, пока все спали. Я не знал, где она провела ночь. Может быть, она сейчас где-то, где я никогда не буду. Я изобрёл странный инструмент, но никак не могу вспомнить, как он устроен, и кто на нём играл,- мимолётное воспоминание, как вечернее платье промелькнуло в конце коридора бесцветного утра. И исчезло. Трубы коммуникаций привычно делают своё дело. В пустой квартире звонит телефон. Птицы проверяют, не исчезло ли небо, а за шторами спят люди. Вчера я вырезал из журнала репродукцию старинной картины, на которой были изображены игроки в карты. Может быть, шулеры - не знаю. Всё было написано с избытком коричневого цвета. Просветлённая гамма импрессионизма. Озноб, пространство пустоты за подоконником, по ту сторону оконных рам. Она зачем-то изображает волокиту пробуждения, хотя надела серёжки. Она думает, что я не замечу их, но надевает их специально для меня. Стать очень маленьким, чтобы пролезть в замочную скважину. Стать очень маленьким и очень богатым. А потом снова стать большим и сказать: "Я всё видел".

Она открывает дверь.

Камни

Я хочу пить и неповоротливым языком слизываю влагу с камней стен, но и это не кажется мне достаточной жаждой, и я торопливо отползаю к другим камням и слизываю соль там, где мои слёзы успели высохнуть от ветра и солнца, я хочу сделать свою жажду великой, чтобы вода превратилась для меня в сладчайшее, драгоценнейшее вино, и, откинувшись на спину, я долго и неотрывно смотрю в бездонные глубины небес, пока глаза не перестают чувствовать боль. И вновь заточаю себя в стены, сложенные из камней, которые всегда холодны, и, увидев, что моя жажда вновь недостаточна, и пресный вкус противен гортани, вновь возвращаюсь к горячим камням. И плачу, но уже от усталости. Я возвращаю себе свою соль, где мне взять новой? Свет небес уже не заволакивает мой взор, и он остаётся таким ясным, что я могу разглядеть чёрные точки птиц в вышине, но не могу подняться к ним, оторвавшись от земли, и, наверное, уже не хочу их жизни. Я тяжело поднимаюсь и, разбивая локти, ползком возвращаюсь туда, где на камнях выступила пресная влага. Я закрываю глаза, вновь уповая на чудо пришествия веры в чудо. И когда, как мне кажется, я уже верю в него, тогда осторожно, медленно, я приближаю своё лицо к каменной кладке и прикасаюсь к ней языком. Я открываю глаза и, издав стон, уже почти неслышимый даже для меня самого, с отвращением отворачиваюсь. Быть может, нужно пройти многие расстояния и аккуратно собирать свой пот, пропитывая им бумагу и ткани? Но я не могу уйти отсюда, потому что иначе всё потеряет первоначальный смысл, потому что отсюда можно двигаться только вверх или, переползая с места на место, оставаться и ждать... Я лежу на остывающих камнях, орошённых слезами, и неподвижно смотрю, как небо растворяется в сумерках. А потом за мной приходит девушка в малиновом с чёрным платье и уводит меня пить чай.

........................................................................... Она уводит меня пить вино и развлекать гостей, оставшихся ночевать в моих стенах.

Кажущаяся банальность смерти (Женщина в шёлковом кимоно)

46...... Звонок. Я привычно поднял голову от подушки и, откинув одеяло протянул руку к будильнику. Будильник безмолвствовал. 45...... Я поднялся и сел на кровати. 44...... Я смотрел на будильник,- я мог бы спать ещё сорок с чем-то минут,- пытаясь сообразить, что это значит. Наконец, сообразив, я бросился к телефону в прихожей, но когда я добежал, звонок уже смолк. 43...... На всякий случай я снял трубку. Я сказал: "Алло". 42...... В трубке послышался женский смех. Я снова сказал: "Алло?" 41...... Смех резко оборвался короткими гудками, такими громкими, что я отпрянул от трубки. Я опустил трубку на рычаг. 40...... Стало тихо. 39...... В зеркале за моей спиной была темнота. 38...... Я прислушался - в подъезде, на лестнице послышались голоса, миновали входную дверь и, удаляясь, затихли. 37...... Я приблизился к двери и, поколебавшись немного, заглянул в глазок. На меня смотрела собачья морда. 36...... Ошалев, я отпрыгнул и, непроизвольно оглянувшись на телефон, подкрался к глазку снова. 35...... Теперь на меня смотрел один только глаз, но, боже, каких он был размеров! У меня вырвался нервный смешок. 34...... Из-за двери ответило женским смехом. Я вздрогнул. 33...... Это был тот же самый смех. Я посмотрел на телефон. 32...... Я быстро подошёл к аппарату и выдернул шнур из гнезда. И в ту же секунду в дверь раздался звонок. 31...... Моя рука поспешно воткнула штекер обратно. 30...... Звонок немедленно перекочевал на телефон. Я снял трубку. 29...... Я сказал: "Алло". 28...... Женщина, голосом развязным до невозможности, сказала: "Где ты был миленький, а? А ну-ка открой дверь, негодник этакий, сколько можно заставлять ждать даму!.." - Нет!!! - закричал я, кажется, теряя сознание. 27...... Она ответила смехом. 26...... "Нет",- прошептал я. 25...... Я уронил трубку, и она осталась висеть в воздухе, покачиваясь на шнуре и продолжая заходиться издевательским смехом. 24...... Потом вдруг упала на пол. 23...... Я понял, что сижу на стуле. Трубка лежала на полу, оглашая прихожую короткими гудками. 22...... Я поднялся на ноги и медленно попятился в сторону кухни. 21...... Я вбежал на кухню, закрыл за собой дверь и задвинул шпингалет. Моя рука нащупала выключатель и включила свет. 20...... Я повернулся. 19...... Моё горло издало какой-то невнятный звук, и я стал сползать по стене. 18...... У плиты стояла причёсанная и одетая по всем правилам в роскошное кимоно женщина и жарила что-то на сковороде. Я смотрел на неё. 17...... В воздухе ничем не пахло. 16...... Она жарила котлеты. 15...... Окно было задёрнуто занавесками; понизу тянуло холодом, и я подумал, что, наверное, оно открыто. Я посмотрел на стол, где стояла тарелка и лежали китайские палочки. 14...... Я смотрел на эти палочки, чтобы смотреть хоть на что-нибудь. 13...... Только не на неё. 12...... Но не смог. 11...... Она проверила котлеты ножом и, убедившись, что они готовы, выключила конфорку. Она повернулась ко мне лицом. 10...... - Ну что, так и будешь сидеть?- сказала она хрипловатым голосом.Давай, садись завтракать. 9...... Я поднялся на ноги. 8...... - Давай,- сказала она, поднося сковородку к тарелке.- А то тебе вставать скоро. Ещё проспишь на работу. 7...... Я сел на табуретку за стол и, взяв в руки палочки, неумело стал тыкать ими в котлету. Она снова разожгла газ и поставила на огонь джезву с кофе. - Кофе, наверное, уже не успеешь,- сказала она очень тихо. 6...... Я ковырял котлеты палочками, пытаясь подцепить хоть что-нибудь. Она положила ложечкой сахар в фарфоровую чашку и поставила её передо мной на стол. 5...... Она налила в чашку кофе. 4...... Я отодвинул тарелку, протянул руку к чашке, и тут заверещал будильник. 3...... Я посмотрел на неё. "Тебе пора",- произнесла она. Я кивнул и почувствовал, что улыбаюсь. 2...... Будильник отзвенел и смолк. 1...... Я больше не буду вставать на работу. Никогда, никогда в жизни я не видел женщину в таком кимоно!.. Никогда, но теперь...

...........................................................................

1995 г.