"Флорентийский волшебник" - читать интересную книгу автора (Мурани-Ковач Эндре)

Глава четвертая Миланский конкурс

В столицу герцогства друзья прибыли в превосходном настроении, надеясь, что при дворе Мавра сразу же взойдет для них обоих счастливая звезда.

Аталанте отлично знал о приключении Леонардо ровно четыре года назад, о встрече с пребывавшим тогда в изгнании Лодовико Моро, который теперь являлся правителем одного из богатейших герцогств Италии. Леонардо, в свой черед, воскрешал в памяти те настроения, атмосферу внезапно вспыхнувшей той зарей дружбы, которая окружала их с синьором Лодовико в проведенные вместе часы. Как зачарованно слушал изгнанник звуки убогой, взятой из чужих рук лютни. Теперь Леонардо с нетерпением ожидал минуты, когда в его руках зазвучит перед герцогом серебряный конский череп.

Увы, минута эта наступила нескоро.

Лодовико Сфорца в союзе с герцогом Феррарским воевал в это время против Венецианской республики. И хотя выдвинутые друг против друга наемные армии топтались на месте в надежде, что их хозяева рано или поздно опомнятся и, глядя на зимнюю стужу, прекратят кровопролитие, герцог, не зная устали, метался по своим владениям, мобилизуя силы государства.

Леонардо и Аталанте не раз уже побывали в замке, но ответ получали все тот же: синьор Лодовико еще не вернулся из поездки. И вот начались беспросветные недели осенних свинцовых дождей. Ставшие непроходимыми дороги дольше предполагаемого срока задерживали герцога в том или ином его поместье.

К тому времени, когда он, наконец, возвратился в Милан, Аталанте, простудившись, слег. Ухаживал за ним в неуютном гостиничном номере Леонардо. На счастье, в один из вечеров сюда неожиданно явился Томмазо Мазини – помощник Леонардо по мастерской мессера Верроккио. Когда его молодой учитель покидал Флоренцию, Томмазо не решился высказать ему свою просьбу. Зато, едва обоз выехал за пределы города, он взвалил на спину убогий скарб и пешком отправился следом за учителем.

– Ну что мне с тобой делать! – смеялся Леонардо, который всякий раз счастлив был убедиться в привязанности к нему людей.

Нежданно-негаданно явившийся Томмазо швырнул в угол комнаты свой узелок и решительно заявил:

– Пока что у меня есть руки!

– У меня тоже есть, – прошептал Аталанте, сокрушенно указав на больное горло.

Таким образом, Леонардо пришлось идти к герцогу одному, оставив друга на попечение Томмазо. Но все, чего он на этот раз добился, – это свидания с гофмейстером. Ему и вручил Леонардо письмо синьора Лоренцо Медичи.

– Ну, а певец? – недружелюбно спросил гофмейстер. Именно в этот вечер он собирался представить герцогу своего племянника Пьетро как только что открытого талантливейшего певца Милана.

– Аталанте Милиоротти болен. У него температура. Но я надеюсь, что в течение нескольких дней…

– В таком случае… – И гофмейстер развел руками.

– Но я бы все же хотел, чтобы вы доложили о нас герцогу. Меня он, например, лично знает. Мы уже встречались.

Гофмейстер сдвинул брови.

– Придется подождать! – бросил он и, по-утиному переваливаясь, удалился в соседнюю залу.

Не прошло и нескольких минут, как он уже вернулся.

«Видно, придется все же ему пропустить меня», – подумал Леонардо.

Но он ошибся. Голос гофмейстера теперь был еще жестче прежнего.

– Герцог весьма рад, что мессер Леонардо прибыл в Милан и что он снова услышит его игру, на этот раз даже на присланной ему синьором Медичи лире. Однако дела государства таковы, что не позволяют нашему сиятельнейшему герцогу в настоящее время заниматься музыкой. Он ожидает вас через три дня, в субботу вечером, и надеется, что к тому времени ваш коллега поправится и вы вместе покажете свое искусство.

В субботу вечером Аталанте еще не мог встать с постели. Но и Леонардо явился к замку напрасно: стражник сообщил ему через решетку ограды, что герцог находится в отъезде.

– А когда он вернется? – спросил художник, цепляясь руками за железные прутья.

Ветер бросал в лицо холодные капли дождя. В ответ прозвучало что-то вроде: «Кто его знает».

И действительно, правитель Милана неделями не показывался в городе. Его флаг не вывешивался на башне замка, мрачная и оголенная, упиралась она в затянутое низкими темными тучами небо.

Аталанте выздоровел, но деньги друзей сильно поубавились. На их скудных средствах особенно чувствительно отразилось то, что в конце первой же недели пребывания в Милане Леонардо через филиал банка Медичи перевел в Павиго двадцать дукатов вдове доктора, приютившей Лауру.

Сам он не решился съездить туда, боясь пропустить прибытие герцога.

Меж тем выпал первый снег.

Аталанте решил устроиться в собор певчим. Его охотно приняли. Но это лишь очень незначительно изменило бедственное положение друзей.

Томмазо, который в детстве обучался кузнечному делу, теперь нанялся в одну из мастерских кузнецом. Леонардо тоже хотел было приняться за работу. Закутавшись от стужи в плащ, он в поисках типажей беспрерывно ходил по улицам, но все было напрасно: лишенный возможности отогреть руки, художник не мог запечатлевать ничего из увиденного.

Однажды в одной из церквей внимание Леонардо привлекла мраморная плита в стене. Высеченные буквы еще хранили свежую позолоту:

Он не знал этой женщины, этой графини. Как она мыслила? Как жила? Была ли счастлива? Нет, он ничего не знал о ней. И так мало – об исчезнувшей девушке с ласковой улыбкой…

Леонардо неподвижно стоял перед плитой. Как долго? На этот вопрос он не мог бы ответить, так как не вел счет минутам. Ему казалось, что над его склоненной головой пролетели годы.

На последнее сольдо Леонардо купил свечу и зажег перед плитой…

На скромной квартире, где он поселился с Аталанте и Томмазо, его дожидался молодой человек с приятным, располагающим лицом.

– Простите за беспокойство, вы мессер Леонардо из Флоренции?

Леонардо кивнул, и тогда гость тоже назвал себя: Амброджо де Предис,[27] миланский живописец. Он прослышал, что маэстро находится в Милане. Не будет ли флорентийский художник столь любезен показать ему свои произведения? Живописцам Милана полезно будет поучиться у потомков Джотто.

Он бурно выражал свой восторг и горящими глазами рассматривал привезенные Леонардо рисунки и несколько небольших этюдов. На прощание сказал, что был бы безмерно рад, если бы маэстро удостоил посещением его мастерскую и при отсутствии лучшей пользовался бы ею, как своей.

Леонардо пообещал явиться с визитом к нему на другой же день.

Как только миланец ушел, ворвался Аталанте. Он был чрезвычайно взволнован. На его гладко выбритом лице появились глубокие морщины.

«Стареет», – заключил Леонардо.

Аталанте был вне себя после ссоры с дирижером, в которой, что греха таить, ни тот, ни другой не подбирали выражений при объяснении, бранясь последними словами в священных стенах собора. Предпринятая в Милан поездка казалась ему теперь совершенно бесперспективной.

На другой день Лодовико Сфорца внезапно вернулся в столицу, велев в тот же вечер доставить к нему в замок присланных синьором Медичи музыкантов.

Леонардо и Аталанте завели в необставленную, унылую комнату, где даже камин был холоден, хотя на дворе завывал зимний ветер.

– Что же вы не раздеваетесь? – спросил, ехидно усмехаясь, уже знакомый Леонардо гофмейстер. – Правда, здесь не очень-то тепло. – И он зябко повел плечами. – Ничего. Подождите, пока дойдет очередь до вас. Синьор Лодовико именно сегодня желает послушать новых певцов.

На последнем слове он уже повернулся и, постукивая по полу своей золоченой тростью, ушел, закрыв за собой дверь.

Леонардо сразу же нажал на ручку той же двери.

– Пошли и мы, Аталанте!

Они миновали такое же неприветливое помещение, как Зала, в которой только что находились. Зд^есьбыло тоже просторно. Стоявший у дверей стражник безмолвно смотрел на белокурого великана со сверкающими глазами. Борода Леонардо ниспадала широкой волной, доходя уже до груди.

– Идем, идем! – сказал он и отворил следующую дверь.

Это оказалась ярко освещенная продолговатая зала. Степы ее были сплошь в венецианских зеркалах, отражавших пламя нескольких сот свечей и горящих возле дверей факелов. В конце залы человек сорок оркестрантов настраивали инструменты. II вот раздались нежные голоса виол.

Оба друга замерли. Через некоторое время Леонардо высмотрел подходящее местечко за одной из колонн. Отсюда была видна вся зала.

Здесь в нарядных одеждах полукругом сидело с полсотни слушателей, мужчин и женщин. А в центре залы на возвышавшемся троне сидел он сам, пизанский знакомый Леонардо.

Но на этот раз синьор Лодовико слушал музыку не в простой суконной паре. Его стройную фигуру – Леонардо только теперь заметил, как высок и статен герцог, – скрывала одежда из сверкающего золотом броката. На груди его красовалась массивная золотая цепочка, а когда грудь вздымалась, на круглом золотом медальоне, висевшем на цепочке, искрился крупный бриллиант.

Его бритое, более чем смуглое лицо обрамляли, точно шлем, длинные пышные волосы. Сильно развитый подбородок выдавался вперед. Линия рта говорила о неумолимости и тщеславии. Выражение этого лица не смягчалось призвуках музыки.

Леонардо останавливал свой внимательный взгляд на каждой черте этого лица, и перед ним был уже не слушатель музыки из сумрачной залы пизанской гостиницы, не любезный приятель, гуляющий с ним по-над Арно, а вельможа-самодур, способный ради собственной прихоти запугивать маленькую тринадцатилетнюю девочку… Оп в эти минуты понял Лауру, готовую бежать навстречу неизвестности от грозной тени этого человека, от его власти и славы. Сердце Леонардо сжимали протест и жажда мести.

Синьор Лодовико теперь отвернулся от музыкантов. Его губы приоткрылись в бледную, но победоносную улыбку. Леонардо проследил за взглядом темных глаз герцога. Они остановились на прекрасном продолговатом лице юной девушки, одетой в белое шелковое платье. Каштановые волосы ее были гладко причесаны. Умные глаза поймали взгляд герцога. Она улыбнулась ему.

Оркестр кончил играть.

Синьор Лодовико кивнул, и гофмейстер застучал золоченой тростью.

– Пьетро Сольми, новый певец из Милана! – объявил он.

Перед оркестром встал коренастый молодой человек. Оч отвесил низкий поклон. То же самое сделал сопровождавший его одноглазый чернявый мужчина.

После первых же звуков Аталанте схватил Леонардо за руку. В его глазах был вопрос.

Леонардо, снисходительно улыбаясь, пожал плечами. Молодой человек пел красиво, голос у него был гладкий, отшлифованный, но в нем недоставало божьей искры, того, что заставляет сильнее биться сердца. Казалось, он исполнял хорошо заученный урок.

– Довольно мило! – воскликнул синьор Лодовико. И, не дожидаясь, пока певец закончит песню, подал знак: следующий!

Посрамленный гофмейстер, значительно большего ожидавший от выступления племянника, волоча ноги и тяжело опираясь на свою трость, вышел на середину залы.

– В знак своего почтения к нашему сиятельнейшему герцогу синьор Лоренцо Медичи прислал его светлости серебряную лиру. Продемонстрирует сей инструмент один флорентинец, петь будет его партнер.

В Леонардо закипело негодование. Отрекомендовал, шельмец, нечего сказать. Он скинул плащ и предстал перед оркестром в розовом шелковом облачении. Длинные золотые волосы делали его на самом деле похожим на сказочного принца. Сказочного и юного, ибо от него веяло могучей силой молодости.

– Лиру эту, – начал он грудным бархатистым голосом, высоко подняв серебряный конский череп, – изготовил в честь почитателей музыки мессер Леонардо да Винчи. Позвольте же, ваша светлость, чтобы подарок Лоренцо Великолепного собственноручно поднес вам изготовитель сего инструмента. Это будет ему единственной желанной наградой!

По залу пронесся шепот. Леонардо спокойным, уверенным шагом приблизился к герцогу.

– Мессер Леонардо! – заговорил правитель Милана. – Мы тебя знаем, и знаем как мастера, сведущего во всех видах искусств. Благодарим, что ты лично доставил нам подарок властителя Флоренции. Но мы убедительно просим тебя исполнить нам что-нибудь на этом инструменте. Мы имели уже честь слышать твою игру, которая, помнится, приносила нам некогда радость. Теперь покажи себя нашим друзьям, пусть и они узнают, что ты нам друг!

– Позвольте мне, ваша светлость, представить вам моего друга, моего выдающегося друга, Аталанте Милиоротти, знаменитейшего певца Флоренции, которого синьор Лоренцо Медичи избрал, дабы он спел вам лучшие песни города алой лилии.

Аталанте тоже скинул свой плащ и в белоснежном наряде поспешил опуститься перед герцогом на колено.

– Рад вас видеть, друзья, – проговорил Лодовико Моро. – Лира эта, как я погляжу, инструмент необычный. Кто знает, может быть, и вы оба тоже необычные…

– Я всего лишь слуга, – с учтивой улыбкой поклонился Аталанте.

А Леонардо стоял перед полукругом зрителей с таким видом, будто собирался помериться с ними силой. И вдруг его взгляд смягчился: ему кивнула, улыбаясь в трогательном ожидании музыки, та самая, одетая в белое, девушка. Она шепнула что-то сидевшему рядом молодому священнику, тот передал ее слова дальше, и они волной докатились до герцога.

Лодовико Моро резко поднял голову.

– Правда. Совершенно верно. Тонкий знаток и ценитель искусств, синьорина Цецилия Галлерани и на этот раз права: сегодня вечером у нас действительно начался конкурс. После долгих и утомительных странствий по нашим владениям среди бед войны мы снова, спустя большой промежуток времени, обрели возможность послушать наш оркестр. Перед нами уже дебютировал сегодня молодой миланский певец. Обратим теперь наши взоры к флорентийскому певцу и мессеру Леонардо. Посмотрим, кто выйдет победителем в сегодняшнем устроенном экспромтом состязании…

– Тому достанется вот этот цветок. – И возлюбленная синьора Лодовико Цецилия Галлерани вынула из-за декольте красную розу.

– Я бы не пожалел за ваш цветок бриллиант. Нельзя ли мне выкупить его у вас? – спросил герцог с высокомерной улыбкой.

– Нет, – рассмеялась девушка, – пусть наш щедрый повелитель побережет свои бриллианты для другого дела.

– Итак, вам придется выступать порознь, – обратился герцог к стоявшим рядом перед публикой Леонардо и Аталанте.

– О, милостивый синьор, кто же в таком случае будет аккомпанировать мне? – в отчаянии спросил Аталанте.

– Не тревожься! Синьор Лодовико, конечно, позволит мне, – Леонардо вскинул кудрявую голову, – тихонько подыграть моему другу.

И, даже не дождавшись согласия герцога, Леонардо, как будто тон задавал здесь он, а не Лодовико Моро, обратился к гофмейстеру:

– Я прошу стул.

Слуги тут же принесли на сцену обитый бархатом табурет.

Совсем тихо зазвенели струны, сильный металлический голос Аталанте смело взмыл, и над залой прозвучало:

– Данте, божественный Данте, – прошептала одними губами Цецилия Галлерани.

Слушатели, среди которых, кроме нее, разве что придворный поэт Беллинчони был знаком с сонетом бессмертного флорентинца, затаив дыхание, слушали пение Аталанте.

Когда на его устах замер последний звук, и только лира продолжала, все затихая, всхлипывать, герцог встал.

– Ко мне, ко мне на грудь!

И среди восторженных выкриков публики он обнял поспешившего к нему Аталанте.

Гофмейстер выронил из рук трость. Но кто мог в эту минуту заметить его оплошность? Кто обратил на него хотя бы малейшее внимание?

– Ты будешь моим певцом. Моим первым певцом! – прижимая к себе Аталанте и похлопывая его по широкой спине, воскликнул герцог. – Синьорина Галлерани! Сюда вашу розу!

– Состязание еще не кончилось! – возразила девушка в белом. – Сейчас мы послушаем соло на лире. – И она красной розой указала на Леонардо.

– Мне хотелось бы кое-что сказать, – обратился Аталанте к герцогу.

– Слушаю вас.

– Я не могу умолчать о том, что музыку к исполненному мной сонету Данте написал мессер Леонардо.

– Музыка хороша! – кивнул довольный синьор Лодовико. – Хороша и дружба. И мы охотно послушаем сольное исполнение твоего друга.

Первые звуки скорее угадывались, чем слышались. Казалось, кто-то просыпается прекрасным утром и из сада в комнату все настойчивее врывается гам весны; что ни миг, обворожительней и ясней становится пение птиц. Аккорды постепенно усиливались. Наконец, струны зазвенели в полную мощь, создавая впечатление игры целого оркестра, воплощающего в мелодии вздохи колышимых сильным ветром лесов и гул приближающегося могучего морского вала. Но вот грозный гул переходит в нежные звуки, – под лиру танцуют на росистой лужайке русалки. Танец кончился, родилась новая мелодия, сменившаяся в свой черед одной нотой, которая долго терзалась на одной струне. И вдруг, сладко замирая, зазвучала человеческая речь. То был обыкновенный, но чистый и сильный мужской голос, голос Леонардо:

Строки Данте. От смысла их мелодия не только не отвлекала внимания, но, наоборот, зажигая сердца, прочно запечатлевала в них всю могучую силу чувства. Каждый из присутствующих как бы ощутил в своей собственной груди пыл влюбленного сердца давно истлевшего порта. И снова Зазвенел невидимый оркестр, упрятанный волшебными руками мессера Леонардо в серебряный череп и его струны. Когда он отнял руку от струн и на лире замер последний звук, слушатели, словно окаменев, продолжали сидеть на своих местах, как бы ища глазами только что виденное чудо, но тщетно, потому что, завороженные, они уже забыли, что это было за чудо.

Долгие секунды держало людские души в своих оковах волшебство, повергши залу в глубокое оцепенение.

Тишину первым нарушил вздох Цецилии Галлерани, затем ее тихие слова, эхом прокатившиеся по рядам.

– Волшебник! Флорентийский волшебник!

И та, что первая прошептала эти слова, подошла к неподвижно стоявшему Леонардо и робко протянула ему красную розу.

И тут же поспешила к герцогу. Чуть склонив набок голову, она спросила его:

– Правда, волшебник?

– Флорентийский волшебник! – повторил Лодовико Моро и протянул руку художнику. – А ты будешь моим самым первым музыкантом!

Леонардо улыбнулся:

– Я не музыкант.

– Нет, ты крупнейший из всех музыкантов Италии. Может, ты мне не хочешь служить?

– Да нет, я с радостью. Только…

– Что только?

– Не в качестве музыканта…

– Какую же должность ты хотел бы получить?

– Военного инженера.

– Военного инженера?! А не заблуждаешься ли ты, мессер Леонардо? – И он тут же обратился к одному почтенному синьору: – Ты слышишь, старик Гаджио? – Он снова повернулся к Леонардо: – Об этом у нас будет разговор впереди. Правда, не нынче вечером. Но как-нибудь потолкуем. – И герцог, любезно кивнув Леонардо, взял под руку затянутую в белый шелк Цецилию.