"Флорентийский волшебник" - читать интересную книгу автора (Мурани-Ковач Эндре)

Глава вторая Венгерская лошадка

Случилось это месяца два назад, в один из воскресных дней.

Верный старой привычке, Леонардо в одиночестве гулял по окрестностям города. Рано утром он поднялся к фьезольским виллам и, отдавая дань старине, в отличном расположении духа заглянул в сад одной из вилл, где, согласно преданию, более ста лет назад развлекалась пикантными историйками компания юношей и девушек, сбежавших в 1348 году из Флоренции от эпидемии чумы. Эти забавные рассказы тут же брал на заметку маэстро Боккаччо. Леонардо с улыбкой вспоминал теперь некоторые из них.

Лето стояло в своей буйно-зеленой красе. Леонардо достал альбом для эскизов. Но рисовать принялся не знаменитую виллу и не беседку, в которой озорная молодежь некогда смеялась над смертью и где сейчас потягивался сонный черный кот. Повернувшись лицом к соседнему полю, он запечатлел унылую корову и отдыхающего неподалеку ослика.

Пастушок играл на свирели, и Леонардо казалось, что нынче вовсе не воскресенье, праздник христиан, а веселое утро в античном мире, где сам он – безмятежный язычник, подглядывающий за Паном, который выманивает очаровательные мелодии из пастушьей свирели.

Вскоре смолкла музыка идолопоклонника Пана. В тишине нежилась согретая солнцем земля, вокруг царил безмятежный покой. Даже ветерок, и тот отдыхал. Вдруг в небе показалось черное пятно – над головой парила птица. Вот она с распростертыми крыльями бросилась неподалеку от Леонардо на землю. Может быть, это был ястреб, а может, другой крылатый хищник. Леонардо тут асе представил себе, как тот терзает, рвет горбатым клювом свою жертву. У Леонардо даже мороз пробежал по коже. Но отвести взгляда от хищника он не мог. Птица с несчастной жертвой – беспомощным зайчонком в когтях – уже взмывала ввысь. Пока можно было различать птицу, Леонардо провожал ее глазами, наблюдая за равнодушными взмахами ее крыльев.

Потом он что-то отметил на полях альбома с помощью своих особых условных знаков. Собственно, это было всего-навсего зеркальное изображение слов – для Леонардо не составляло труда так писать: будучи левшой, он писал справа налево.

Затем он встал, стряхнул с себя истому и зашагал дальше. Миновав ряд вилл, обошел город и, следуя по пути солнца, пошел на запад.

Обед его был скромен: несколько фиников и краюшка хлеба. Когда ему захотелось пить, он постучался в хибарку виноградаря.

Дверь вскоре отворилась. На порог вышла старая женщина. Взглянув на путника, она в ужасе всплеснула руками и замерла; безмолвно вздрагивая, она слушала молодого человека. Леонардо ласково пытался успокоить ее: зачем же пугаться, он просто хотел попросить воды.

Губы старухи дрожали. Едва владея отказавшими от страха руками, она покрывала грудь крестным знамением.

– Ну чего вы меня боитесь? – мягко спросил Леонардо. Наконец, с уст старухи слетели слова:

– Нет, не боюсь я. Ко всем ведь приходит смертный час. Пожила – и хватит.

– Вы, верно, принимаете меня за разбойника с большой дороги? – засмеялся Леонардо, но, увидев обезумевший от страха взгляд старухи, теплым словом уговорил ее успокоиться.

Наконец она призналась в том, что вызвало в ней такой страх.

Старуха испугалась невиданной красоты гостя, сверкавшего золота волос его непокрытой головы, стройного стана и, может быть, даже чересчур красивого одеяния из небесно-голубого шелка.

– Я приняла вас за ангела. – Старуха опустила глаза. Она была одна дома, сын ее – виноградарь – уехал в Фье-Золе. Вот старуха и решила: очевидно, именно этого момента выжидал всевышний, чтобы призвать ее к себе. – А в нашем стариковском понятии, – поясняла она, – образ ангела смерти уже не темный и страшный, а именно такой прекрасный, как ты, сыночек.

Леонардо растроганно улыбнулся.

Его не впервые называли ангелом, более того, один из друзей увековечил Леонардо в образе архангела Михаила.

Но сейчас он совсем не походил на держащего палаш архангела. Это был попросту красивый молодой дворянин. Беседуя со старой женщиной, он небрежно играл рукоятью кинжала. Эта рукоять – остаток подарка синьора Чести. Сломанный в пещере во время сражения с камнем клинок был заменен другим. Ножны, те же луккские ножны, казавшиеся когда-то столь прекрасными, слегка поблекли от времени. Леонардо подумывал о том, чтобы сменить и их. Он любил новые, красивые вещи. А денег не хватало. Правда, он порядочно экономил на питании, редко позволяя себе что-либо кроме овощей, фруктов, хлеба. Он привык к растительной пище, вернее, вынужден был привыкнуть. Отец, с тех пор как вновь женился, вовсе перестал ему помогать, хотя контора его как никогда процветала…

«Ангела», который, как выяснилось, явился вовсе не за тем, чтобы приглашать в рай, а просто, чтобы напиться, старуха усердно угощала теперь вином, притащив целый кувшин из погреба. Леонардо пил молча, утоляя жажду и слушая рассказ хозяйки о жизни сына: он вдовец, ищет теперь новую жену. Сама она, мать, побаивается: кто знает, какова будет невестка? Поладит ли она с ней?

Тени стали длинными, и Леонардо любезно простился.

У ручья он разулся и перешел его вброд. Прохладная вода приятно освежала усталые ноги.

На другом берегу он растянулся на траве и стал рисовать гостеприимную старушку. Раза четыре он начинал и бросал с досадой работу. Хотелось запечатлеть выражение страха на ее лице, леденящий ужас, проглядывавший из-за смирения перед неизбежным, беспомощно шевелящиеся немые губы. Но на бумаге получалось лишь жалкое искажение.

Он в раздумьи перебирал листки альбома, разглядывал наброски головы и искал: в чем же ошибка? Детально разобрав рисунок, Леонардо находил ошибку, тем не менее рисунок снова получался карикатурным.

«Я должен рисовать с натуры», – подумал Леонардо. Но тут же, как бы опровергая эту мысль, принялся рисовать по памяти. Перед ним на бумаге появился кудрявый юноша с точеным носом. Леонардо словно вдохнул жизнь в давно ушедшего с земли грека. Ему вдруг стало неловко. Юноша был похож на него самого.

Недовольный, он пустился в путь, поспешно шагая по тропинкам виноградников. Быстрая ходьба развеяла досаду.

«Урожай будет отличный», – решил Леонардо.

Резво, как в детстве, сбежав по южному склону горы, он заметил группу вооруженных мужчин с взволнованными лицами. На всякий случай Леонардо нащупал кинжал.

На дороге возбужденно спорили семь всадников, затем, спешившись, беспомощно стали топтаться около крытой брезентом повозки. Форма этой кибитки показалась Леонардо необычной.

Он не мог разобрать ни одного слова из темпераментной, странной речи этих людей.

Чужеземцы не обратили никакого внимания на появившегося метрах в двадцати – двадцати пяти от них юношу.

Леонардо, заинтересовавшись, медленно направился к группе спорящих. Подойдя ближе, заметил, что у повозки лежит лошадь. Коренастая гнедая лошадка. Она двигала дрожащей шеей, пытаясь поднять породистую голову. Но, как ни напрягалась сама, как ни силились помочь лошади люди, встать ей не удавалось.

«Нога, что ли, сломана?» Леонардо с сочувствием глядел на мучившееся животное.

Упавшую лошадь ласково уговаривал, подбадривал юноша в красном доломане и украшенной перьями цапли шапке. Наконец, он опустился рядом с гнедой на колени и, что-то бормоча, стал поглаживать гриву лошади.

– Не поможет тут, господин, даже сам всевышний, – покачал головой пожилой мужчина с лихими усами. – Сразу две ноги сломала, несчастная. Что тут горевать? Нужно ее прикончить. Зачем ей зря маяться?

Леонардо не понимал сказанного. Но теперь, когда после возбужденных выкриков и жестов чужеземцы притихли, ему Захотелось снова услышать их необычный говор. Кто они такие? Откуда взялись?

Леонардо внятно поздоровался и остановился возле группы.

С козел ему поклонился монах в коричневой рясе и ответил на приветствие по-латыни. Усатый тоже процедил что-то.

– Как это убить гнедую? – вскочил с колен юноша в красном доломане. – Вы это нарочно, Янош, говорите, чтобы расстроить меня? Что это вы придумали!

– Я дело говорю, – жестко ответил старик. – Нужно заколоть, чтоб не мучилась, и точка.

– Заколоть гнедую? Подарок короля?

– Ну и что? Такая же лошадь, как и все прочие, – заметил усатый. – Вернее сказать, была такая. Бегать-то, господин Габор, она больше не будет. Это как пить дать.

Юноша с детским лицом смахнул слезу. И вдруг разозлился на самого себя: этак распустить нюни, да прямо при солдатах, стыд и срам! Он сжал кулаки. Но гнев его скоро потонул в горе. Он стал умолять:

– Помогите мне, Янош, спасти ее!

Усатый пожал плечами. Молодой человек обвел взглядом всех остальных, но те глядели хмуро. Всем, конечно, жалко было гнедую, да и молодого господина, так близко принявшего к сердцу случившееся, тоже. Но что поделаешь, если нет другого выхода?! Дело это конченое. Зачем убиваться. К тому же есть в запасе другая лошадь, не хуже, и не одна: еще бы, люди самого короля! И не какого-нибудь, а сына Хуняди.

И все-таки тот же Янош, возглавлявший маленький отряд и наиболее опытный из всех, умевший читать в людских сердцах, кое-что придумал для спасения лошадки.

– Этот вот белокурый великан, судя по одежде, не из простых. Похоже, господин. Может, даже доктор. Надо спросить, не знает ли он какого-нибудь бальзама, целебной травы либо заговора. А если нет, то пусть он решит, как быть.

С повозки теперь сошел монах Матэ и, коробя странным акцентом слух Леонардо, принялся переводить сказанное усатым на латынь, пояснив предварительно юному флорентинцу обстановку.

Как оказалось, это были венгры, и ехали они из далекой страны, со своей родины, из-за высоких гор, с берегов Дуная. Путь держали во Флоренцию, там им велено было закупить кое-что для короля. Их светлейший король Матяш Корвин собирался взять в жены неаполитанскую принцессу Беатриче. Достойные такой сиятельной синьорины и роскоши венгерского двора сукна, шелка и ювелирные изделия продаются лишь в лавках и цехах данного славного города. Монах тут же заметил, что несколько лет назад он побывал даже в Риме, у самого папы. Теперь ему поручено королевским двором сопровождать в качестве толмача господина Габора. Да, вот этого самого, оплакивающего свою лошадь юного вельможу. В щекотливом деле закупок король Матяш вполне доверился его вкусу, а также советам флорентийских купцов. И вот, почти приблизившись к цели – ведь отсюда недалеко до города правителей Медичи? – эта глупая лошадь испугалась какой-то взлетевшей перед ней птицы, подвернула ногу и попала под колесо повозки.

После таких обстоятельно изложенных подробностей монах попросил молодого флорентинца осмотреть, коль смыслит он в этом деле, лошадку, можно ли ее спасти.

– Ты скажи ему, что лошадь эту мне подарил мой король Матяш, – перебил Габор подобострастную речь монаха, – и еще скажи, что я куплю ему десяток лучших коней, если он спасет мне мою лошадь.

Леонардо присел на корточки. Перед ним тяжело и шумно дышала гнедая. Губы ее были покрыты пеной.

После недолгого осмотра Леонардо поднялся и печально покачал головой.

– Ну вот, видите! – сказал Янош, правильно поняв жест флорентинца. – Я же говорил вам, что это доктор. Оп понимает. Так же, как и я. Давайте кончать с лошадью, да поскорее. А ну, Ишток, достань-ка топор, он там на повозке.

– Подождите еще немного, – вздохнув, промолвил Габор и огляделся с таким страхом, что Леонардо стало жаль его. Вельможей величается, а еще совсем дитя!

– Ты скажи ему, – обратился Леонардо к монаху, – скажи своему юному господину, что я вижу, как тяжело для него прощание. Спроси, не желает ли он сохранить что-нибудь на память о любимой лошади?

Габор оживился, хотя, как и монах, еще не знал, что задумал флорентинец.

Леонардо знаком попросил освободить ему место. Как только вооруженные чужеземцы расступились, он достал свой альбом и опустился на колени перед раненой, беспомощно извивающейся лошадью.

И стал рисовать. Это странное, доселе невиданное юным Табором занятие утихомирило, усыпило его отчаяние. Через четверть часа Леонардо вырвал лист из альбома. Когда он вручил Габору рисунок, с которого крошечная гнедая умным и печальным взглядом прощалась со своим хозяином, тот не знал, как благодарить флорентинца за подарок.

Подвели пару запасных лошадей, и двое всадников поехали по сторонам грохочущей повозки, чтобы монаху Матэ, устроившемуся на козлах возле кучера, было сподручней переводить их разговор. Монах услужливо дергал головой справа налево и обратно, стараясь не упустить ни одного слова. Он весьма охотно справлял должность толмача.

Во Флоренции Габор пользовался гостеприимством дома Медичи. И неудивительно: предназначенное для закупок золото венгерского короля задолго до приезда Габора влилось в их банкирский дом.

Габор навестил Леонардо в мастерской мессера Андреа. Сдружившись, они много гуляли вдвоем по улицам Флоренции. Никто не смог бы лучше белокурого великана раскрыть перед венгерским юношей достопримечательности и все великолепие этого чудесного, богатого города.

Бывало даже, что друзья и вечера проводили вместе. Леонардо вслушивался в проникновенные, то грустные, то веселые песни Габора, которому подтягивал хриплым от избытка чувств голосом монах Матэ. Потом Леонардо брался за лютню, чаруя гостей мелодиями, послушно льющимися из-под длинных белых пальцев.

Однажды во время прогулки по Соборной площади они разглядывали скульптурные украшения. Габор – разумеется, при посредстве монаха Матэ, а еще больше с помощью собственных рук, губ, глаз и всех мышц лица – объяснил Леонардо, что рисунок – вещь непрочная. Бумага порвется, и рисунок пропадет. Серебристые следы карандаша со временем тоже сотрутся. Не согласится ли Леонардо отлить из металла лошадку ему на память? Точь-в-точь такую, какой была гнедая? Но только не измученную, со страдальческими глазами, а полную силы, на скаку.

Леонардо кивнул. Он подвел своего венгерского приятеля к колокольне. Они подошли с той стороны, где она была украшена любимым, самым любимым рельефом Леонардо, изображавшим крылатого человека. Слева был рельеф всадника.

– В таком духе? – спросил Леонардо.

Габор долго разглядывал лепное украшение, затем пояснил:

– Но чтобы без седока. Одну только лошадь.

И вот Леонардо приступил к выполнению заказа Габора, к рельефу, увековечивающему венгерскую лошадку.

Когда он через неделю, пригласив заказчика к себе в мастерскую, показал ему модель из глины, молодой венгр сделался красным и злым, как перец:

– Нет! Не то! Это должно быть отлито в металл. Ведь я так и заказывал!

Когда Леонардо понял, в чем дело, он, рассмеявшись, обратился к монаху:

– Скажи ему, фра Матэ, что я не забыл, из какого материала должен выполнить заказ… Но необходимо сначала вылепить его из глины, потом отлить в гипсе и только тогда обращаться к бронзе.

Монаху не очень-то удавалось пересказывать на венгерский язык то, что он сам едва разбирал по-латыни. Зато Габор во время своих прогулок с Леонардо по Флоренции усвоил немало итальянских слов.

– Ты говори только проще, на разговорном языке, а не по-латыни, – попросил он Леонардо.

Пока Леонардо возился с отливкой, Габору Мадяру пришлось продолжить свой путь в Неаполь. Здесь, в королевском дворце, уже готовились к помолвке Матяша и Беатриче. На помолвке было достаточно присутствия лишь представителей жениха. Бракосочетание должно было произойти позднее, на берегу Дуная.

По окончании церемонии Габор поспешил во Флоренцию, чтобы погрузить там закупленные дорогие товары, а главное взять у Леонардо законченный бронзовый рельеф, который сохранил бы память о венгерской лошадке.