"Бремя одежд" - читать интересную книгу автора (Куксон Кэтрин)

10

– Он ненормальный, в этом нет никакого сомнения. Ты хочешь сказать, что он вообще ни разу не затронул эту тему?

Грейс покачала головой.

– Не сказал ни слова.

– Ни слова?

– Нет, тетя Аджи, ни слова.

Грейс взглянула на окно за широкой фигурой Аджи, где в цветочном ящике горели веселыми красками цветы, на сад – и заметила про себя, что во время прошлого визита к тете абсолютно ничего в ящике не было. Как у Дональда, у нее появилась способность говорить об одном, думая при этом совершенно о другом. Грейс следовало сосредоточиться на том, что она рассказала Аджи, но вместо этого она размышляла о цветочном ящике.

Последний раз она видела тетю за три дня до того, как возле Уиллоу-ли разорвалась бомба. С тех пор прошло намного больше месяца. В тот роковой день Аджи уехала в Девон, чтобы погостить неделю у сестры покойного мужа, но эта неделя растянулась в четыре, поскольку Аджи по уши погрязла в делах, связанных с недвижимостью, – только на этот раз она не продавала, а покупала. Во время пребывания в Девоне тетя приобрела три дома. Одним из них она была чрезвычайно довольна. Это был ветхий домишко в лесу неподалеку от Бакфастлея. Очевидно, Аджи приобрела его за чисто символическую цену и отнюдь не для того, чтобы сдавать после войны жильцам – что она планировала в отношении двух других домов, – а с намерением сделать этот домик местом летнего отдыха для Грейс и детей. Теперь Грейс часто задумывалась об этом домике – похоже, это было как раз то, что требовалось ей в нынешнем положении. После ремонта она могла бы забрать детей и поселиться там, подальше от Кейт Шокросс и Пегги Матер, от всех остальных обитателей деревни, от тети Сюзи и дяди Ральфа и их «совещаний»… Она мысленно перечислила всех, кроме Дональда.

Но как быть с миссис Макинтайр? Последнее, что сказал ей по телефону Эндрю, было: «Пожалуйста присмотри за моей матерью, Грейс, хорошо?» – и она ответила, вкладывая в слова всю свою любовь: «Да, о, да, я присмотрю за ней, дорогой. Не беспокойся, я присмотрю за ней». Может быть, миссис Макинтайр согласится уехать с ней после того, как выйдет из больницы… может быть. Но что если врачам не удастся восстановить ее зрение? Нет, нет, она не может оставаться слепой, не может. Вместе они могли бы делать такие замечательные вещи, нет, она не может остаться слепой. В сердце Грейс поднималась волна протеста. Только не это! Она не хотела быть виноватой еще и в слепоте матери Эндрю.

– Но так или иначе он как-то мог упомянуть об этом в разговоре?

– Да, тетя Аджи, как-то мог, – Грейс отметила, что просто повторяет слова старой женщины.

– Он что, выжидает, пока ты свихнешься?

– Выжидает или нет, не знаю, но только я скоро действительно сойду с ума.

– Черт побери, девочка, все зависит от тебя. Если старый Макинтайр действительно сказал ему, почему он не выложит все начистоту? А если он так ничего и не знает, почему тогда он вообще молчит об этой бомбежке?! Между прочим, он довольно легко отделался.

– По-видимому, он страдает от контузии.

– Черт бы побрал эту контузию!

– Да, я тоже часто говорю это самой себе. А в этом доме, тетя Аджи, сколько, вы сказали, комнат?

– Шесть, но учти, все они маленькие, как клетки.

– С мебелью?

– Если это можно назвать мебелью. Ее так и оставили там с начала войны, да и тогда она была не очень.

– Ну, а жить-то там можно будет?

– О, да. Боже, разумеется, можно. Я просто хочу сказать, что это не Уиллоу-ли, но это будет отличный дом, если сделать в нем кое-какой ремонт, да убрать как следует. В общем, нужно, чтобы там в течение нескольких недель поработал мастер. Летом я поеду туда, найду кого-нибудь – и домик будет что надо.

– Он и до лета станет что надо.

– Что ты хочешь этим сказать, девочка?

– Мне нужно где-то жить, мне и детям, причем в таком месте, где он и не подумает нас искать. Просто возьму их и уеду. Бесполезно просить его позволить мне уехать, хотя бы на несколько месяцев, – он и слышать об этом не захочет. Он просто заткнет мне рот. Тем или иным образом он заткнет мне рот… и я ничего не смогу сказать. Нет, лучше уж просто взять их и уехать.

Аджи пристально посмотрела на племянницу.

– Значит, ты все решила окончательно? – тихо спросила она – Что ж, я рада слышать это. Я иногда думала, что ты уж совсем спятила, потому, что любая на твоем месте ушла бы от него уже после рождения Стивена, если не раньше. И знаешь, время от времени мне казалось, что он воздействует на тебя какими-то зловещими чарами и не отпускает от себя. Как будто держал тебя на резиновой привязи, которую стоит только потянуть – и ты летишь к нему назад.

– Ну, тетя Аджи, на этот раз я не полечу. Я все решила… я… я опять беременна.

Глаза старой женщины, казалось, чуть вылезли из орбит, губы ее, даже все лицо, вытянулось вперед.

– Боже милостивый! – воскликнула она – Ты что, совершенно рехнулась? О! Силы небесные! – Аджи взмахнула обеими руками умоляюще, потом сердито сказала – Почему ты не была осторожной? Ведь я предупреждала тебя, девочка.

– Как могла я быть осторожной, тетя Аджи, когда считала, что я в полной безопасности? Учти, у него был всего лишь час, и полчаса он провел со своей матерью. Я не думала, что придется принимать какие-то меры предосторожности. Когда такое случается, нельзя же говорить: «Нет… нет, я не готова…» Нечего теперь рассуждать, тетя Аджи, – что сделано, то сделано. И не расстраивайся так сильно. Я нисколько не жалею. Так и должно было случиться, чтобы все прояснилось раз и навсегда. В тот день Эндрю сказал мне: «Пусть отец расскажет ему, это давно назрело,» – но ничего не произошло. Или если погибший старый мистер Макинтайр успел-таки все рассказать Дональду, тогда тот специально не подаст виду, чтобы использовать этот козырь против меня в удобный момент. Но теперь такой номер не пройдет. Он не сможет делать вид, будто не замечает, как у меня растет живот, и объявить себя отцом ребенка тоже не сможет, – грубовато, что совсем не походило на нее, Грейс похлопала себя по животу и встала. Тетя Аджи, наоборот, села. Из них двоих старая женщина была взволнована больше.

Посмотрев на Аджи, Грейс поинтересовалась:

– Вы уже говорили тете Сюзи и дяде Ральфу об этом доме?

– Нет, я приехала только вчера вечером и еще не заходила к ним, хотя сегодня утром она звонила, спросила, все ли у меня в порядке. Я зайду к ним на чай.

– Тогда не рассказывайте, потому что, если Дональд начнет обрабатывать дядю Ральфа, тот скоро все выложит. Дядя Ральф свято верит в права мужей.

– Но я должна хоть что-то сделать в том доме до того, как вы переедете туда. Там в одном месте течет крыша.

– А мы не могли бы поехать и посмотреть его?

– Да, могли бы прокатиться. Скажем, на следующий уик-энд. На этой неделе я не смогу.

– Пойдет. Я попрошу тетю Сюзи присмотреть за Беатрис. А Стивен останется дома. Мне хотелось бы переехать туда в течение трех следующих месяцев, – Грейс не добавила «Перед тем, как станет заметен мой живот».

Она подошла к окну и посмотрела на цветочный ящик.

– Знаете, тетя Аджи, я чувствую, что этого ребенка я буду носить с большим удовольствием. Если Дональд захочет признать и этого своим, ему придется дать волю своей фантазии. Теперь-то он ничего не сможет сделать. Вы не представляете, какое будет для меня облегчение сознавать, что я больше не увижу его игру в папочку – это тоже было своего рода пыткой. О, тетя Аджи, какая это была странная жизнь, – она повернулась и посмотрела на старую женщину с улыбкой.

Но та не улыбалась в ответ – Аджи тихо плакала.

Четыре месяца спустя Грейс все еще находилась в Уиллоу-ли. Она была готова к отъезду. Однако различные обстоятельства препятствовали ее бегству. Наиболее существенным являлось отсутствие рабочих и материалов, необходимых для ремонта дома. Лишь за три недели до описываемых событий все работы были окончены. Потом заболел корью Стивен. За ним слегли Беатрис и Вероника.

Грейс не рассматривала Дональда как возможное препятствие – до самого последнего дня он ничего не должен был знать. В последние несколько недель Грейс бездельничала. Все было упаковано, и, что еще сильнее облегчало ее положение, она больше не находилась под бдительным взором Дэвида: доктор переехал в квартиру, расположенную на втором этаже магазина Стенли. Он нанял экономку, некую миссис Мейтленд, муж которой погиб на войне, оставив ее с трехлетним ребенком, и Грейс искренне надеялась, что эта женщина скоро поменяет свою фамилию на Купер.

Грейс уже размышляла о том, как накануне отъезда напишет Дональду письмо, в котором сообщит, что покинула его, потому что у нее будет ребенок, и отец этого ребенка является также отцом Беатрис и Стивена. Она собиралась предупредить мужа, чтобы он не пытался разыскивать ее, потому что если он захочет предъявить права на детей, ей придется рассказать в суде такое, от чего станет неприятно и больно им обоим. Так что лучше… и т. д. и т. п.

В течение нескольких последних недель она перевезла к тете Аджи кое-что из своей одежды и вещей.

Грейс только что сняла свой длинный рабочий халат, который обычно носила для того, чтобы не испачкать платье, занимаясь с детьми, и отправилась в детскую. Она хотела достать там со шкафа ящик, куда планировала положить кое-какие игрушки. Ритуал чаепития в гостиной в четыре часа дня уже не соблюдался – отчасти из-за небогатого выбора съестного, отчасти потому, что со времени переезда в дом Дэвида Купера прием пищи в их семье стал не совсем регулярным, – так что ее симпатичный халат не вызвал замечаний со стороны Дональда.

Грейс дотянулась до ящика и уже ухватилась за его край когда ее внимание привлек звук шагов возле двери. На пороге стоял… Дональд.

Он пристально смотрел на нее. В словаре Грейс не нашлось бы таких слов, чтобы описать выражение лица своего супруга Он смотрел не на ее лицо, а на заметно округлившийся живот, подчеркиваемый юбкой и исключительно худой фигурой.

Он медленно шагнул в комнату и прикрыл за собой дверь. Комната была в их распоряжении: дети с громкими криками носились по аллее.

Грейс не пыталась прикрыть живот, да ей и нечем было это сделать, разве что руками. Но ее руки безвольно повисли; она смотрела на Дональда и думала о том, что отдала бы все на свете, лишь бы избежать этого момента Она и так сдерживалась изо всех сил – уже много месяцев он обращался с ней исключительно холодно, иногда буквально не замечая по нескольку дней подряд. Только в присутствии Дэвида или других посетителей он держал себя так умело, что никто не замечал ничего особенного.

– Ты… значит, ты…

– Да, именно… – ее голос был спокоен и не дрожал. Сейчас Грейс не чувствовала страха перед ним и не испытывала стыда за свое признание. Наконец, наконец, все прояснится. Ужасный период, прожитый ею во лжи, окончен. Теперь ей не придется скрываться, с этого дня свежий ветер развеет душную атмосферу дома. Если ее вынудили жить в грехе – что ж, пусть так и будет.

Такие чувства овладели Грейс при виде Дональда, но в следующий момент она уже кричала, прикрывая лицо руками:

– Нет! Нет!

Молниеносным движением Дональд схватил со стола массивный тяжелый кувшин граненого стекла. Казалось, уже ничто не может спасти Грейс, и кувшин обрушится на ее голову. Она согнулась почти вдвое в предчувствии удара, но под изгибом своей руки увидела, как он, так и не выпустив массивный стеклянный предмет, стукнул им по шкафу. Затем с громким звуком кувшин упал на пол, но не разбился.

Шатаясь, Грейс отступила к стене.

Лицо Дональда посинело, как будто его вот-вот должен хватить сердечный приступ. Он показался ей огромным; глаза его горели ненавистью к ней. Потом его тело начало судорожно подергиваться, как у старика. Казалось, у него трясется все: ноги, руки, лицо. Качаясь, он повернулся к дверце шкафа, положил на нее руку и уткнул в локоть лицо.

Грейс все еще стояла у стены и смотрела на него. Ее била нервная дрожь. Она чувствовала, что однажды случится нечто подобное, вот почему она хотела уехать, не объясняясь с ним с глазу на глаз. Он чуть не ударил ее кувшином – этот вежливый, элегантный, всегда сдержанный священник. Он мог убить ее – и ее ребенка.

Но сначала удар нанесла она, удар по его самолюбию.

Он повернулся, но так и остался стоять возле шкафа, как будто боялся, что упадет, если отпустит дверцу. Он посмотрел на Грейс и, дважды сглотнув, с трудом проговорил:

– Ты, ты довела меня до этого, ты заставила меня… – Дональд посмотрел на кувшин, потом голова его опустилась, и он покачал ею из стороны в сторону. – Ты опозорила меня, унизила…

В этот момент как раз под окнами раздался голос Беатрис. Девочка чуть не плакала.

– Нет! Стиви! Нет, не надо, Стиви.

Стивен что-то ответил, но его слова были неразборчивы. Потом Беатрис громко закричала.

Грейс, зная, что Стивен наверняка начнет сейчас обижать девочку, хотела подойти к окну, но не смогла отвести глаз от Дональда. В этот момент она чувствовала к нему жалость.

Шатаясь, как пьяный, он подошел к низкому детскому стулу и, чтобы не упасть, уперся в него коленями. Его тело все еще подергивалось, когда он, подавшись вперед, еле слышно простонал:

– Ты безнравственна… ты не лучше, чем уличная женщина… шлюха.

Ее жалость исчезла.

– А кто в этом виноват? – прежде чем он успел что-то ответить, Грейс торопливо, с горечью, продолжила: – Ну, что ж, завтра я избавлю тебя от необходимости жить с безнравственной особой: я уезжаю… навсегда.

Дональд выпрямился, и как раз в тот момент, когда пронзительный крик Беатрис достиг высочайшей точки, вытянув дрожащую руку в сторону окна, с благоговейным ужасом спросил:

– Но дети… ты бросишь детей?

– Нет, – Грейс покачала головой: – Я не собираюсь… Дональд широко раскинул руки, как будто собрался закрыть своим телом какую-то пробоину, предотвращая ужасную катастрофу, и начал ходить в узком проходе между столом и стеной, напоминая своими быстрыми движениями заводную игрушку.

– Ты не можешь бросить моих детей… моих детей. Ты хочешь оставить их без матери, они будут жить в позоре. Слышишь? В позоре!

Подергивания его на секунду прекратились, потом он продолжал говорить – быстро, неясно и теперь почти бессвязно, о детях, о его детях. Грейс молча смотрела на него. Дональд напоминал ей ребенка, прибегнувшего к последнему средству самозащиты. Он не желал слушать ее, он знал, что она скажет: «Я забираю детей с собой». Он не допускал такого варианта и, по-видимому, считал, что если будет говорить без передышки, то она не сможет сообщить ему, что забирает детей. Как недалекий человек, Дональд видел теперь лишь один способ доказать собственную правоту – силой своего голоса.

– Прекрати! Немедленно! Прекрати, говорю тебе! – закричала неожиданно Грейс, как иногда прикрикивала на детей. Дональд замолчал и остановился, изумленно глядя на нее. Пот стекал по его лицу. Медленно и отчетливо Грейс продолжала: – Я уезжаю завтра и забираю с собой детей. Ты слышишь? И… и я скажу тебе сейчас кое-что… они не твои дети.

Ну, вот и все.

Дональд ссутулился и положил руки на стол. В этой позе он напоминал орангутанга. И даже в гортанных звуках его голоса послышалось что-то животное.

– Это мои дети, и тебе не удастся лишить меня их никогда… никогда. Понимаешь? Никогда эти дети не покинут меня, клянусь тебе.

– Стиви! Стиви! – все еще доносились с аллеи крики Беатрис. Грейс ощутила дрожь: ее спокойствие постепенно сменялось чувством страха.

Сейчас, когда Дональд склонился над столом и поднял голову, их глаза находились на одном уровне; они пристально смотрели друг на друга, пока Беатрис кричала в саду. Потом Дональд медленно выпрямился, вытащил платок и вытер пот с лица. Несколько минут он стоял, опустив голову и делая глубокие вдохи, потом уже более естественным тоном, не глядя на Грейс, проговорил:

– Я ничего больше не хочу слышать, и я прощу тебя, если ты перед Богом пообещаешь мне, что это никогда не повторится.

– Мне не нужно твое так называемое прощение, и я ничего не собираюсь обещать тебе.

Он медленно поднял голову и уставился на нее.

– Грейс… я сказал, что прощу тебя. Разве ты не понимаешь, чего мне стоило выговорить эти слова? Я – слуга Бога, но я и мужчина, которому ты нанесла ужасную обиду, ужасную обиду…

– Ужасную обиду? Ха! – хотя подобное «ха!» подразумевает смех, ни один мускул лица Грейс не шевельнулся. Она пыталась сдержать поток бранных слов, готовых сорваться с ее языка, – но безуспешно. Быстро кивнув Дональду, она продолжала: – Говорю тебе еще раз – не будь таким чертовым лицемером… «ужасную обиду»… Бог ты мой!

– Перестань ругаться. Я этого не потерплю, слышишь? Называй меня лицемером или еще кем-нибудь, как тебе подсказывает твой мелкий умишко, но я не позволю тебе ругаться в моем присутствии…

– Мама! Мама! Мамочка! – послышалось снаружи. Беатрис просто заходилась в крике. Грейс бросилась к окну, с горечью бросив через плечо в последний раз: – «Ужасную обиду…»

Даже когда она выглянула из окна, внимание ее лишь частично было занято дочерью, которая, стоя на коленях, била своими маленькими кулачками по земле, – голова Грейс все еще была переполнена словами, ужасными словами, которые она хотела бросить в лицо Дональда. Но в следующую секунду она позабыла обо всем: проследив, куда смотрит перепутанная девочка, она, к своему ужасу, поняла, чем вызваны громкие крики Беатрис. Стивен карабкался вверх по решетке, поднимавшейся под самое окно детской комнаты. Эта решетка использовалась в качестве опоры для тонких усиков ломоноса; мальчик преодолел уже половину высоты. Рука Грейс инстинктивно потянулась к горлу. Она знала, что не должна сейчас кричать на сына, но страх и напряжение последних минут превозмогли.

– Стивен! – возбужденно воскликнула она. Мальчик испуганно поднял голову. Потом, увидев, что мать является свидетелем его отважного поступка, он закричал:

– Послушай, мамочка, я могу долезть… – глядя на мать в эту минуту триумфа, он слишком отклонился назад. Отпустив руку, чтобы схватиться за следующую опору, он потерял равновесие и с криком, который заглушил вопли Беатрис, рухнул на землю.

Грейс выскочила из комнаты, бросилась по лестнице вниз и через несколько секунд оказалась на аллее. Девочка уже была близка к истерике, но Стивен не издал больше ни звука. Грейс обняла сына и хотела поднять его, когда Дональд грубо оттолкнул ее в сторону.

– Не трогай его!

Это было сказано таким тоном, будто прикосновение к Стивену могло осквернить мальчика. Его реплика привела Грейс в состояние, близкое к ярости. Но она вынуждена была посторониться: Дональд, взяв на руки безвольно обвисшее тело ребенка, прошел и скрылся в гостиной. Грейс заставила себя подойти к телефону и позвонить Дэвиду. Когда она называла телефонистке номер доктора, то с удивлением обнаружила, что все еще бормочет: «ужасную обиду… ужасную обиду…»

В девять часов вечера того же дня она позвонила Аджи. Услышав отрывистое «привет», Грейс безо всякого вступления сообщила:

– Стивен упал с высоты, тетя Аджи. Врачи считают, что он, возможно, сломал тазовую кость. Он в больнице.

– Этого не может быть!

– Это так, тетя Аджи.

– И вы собирались приехать завтра.

– Да, тетя Аджи.

– Невероятно.

– Это еще не все. Теперь он знает о моем возлюбленном… и вам, конечно, будет приятно услышать, что Дональд готов простить меня.

– О! Девочка…

– Он не разрешит мне взять детей… Та резиновая привязь, о которой вы говорили, снова натянулась, тетя Аджи.

– Боже мой!