"Макаров" - читать интересную книгу автора (Семанов Сергей Николаевич)

«Не скажет ни камень, ни крест, где легли...»

Было 9 часов 30 минут утра. Дул свежий ветер, поднимая частую волну. Сквозь серые облака изредка пробивалось яркое весеннее солнце. Эскадра Тихого океана возвращалась в Порт-артурскую гавань. Впереди шел броненосец «Петропавловск». На его грот-мачте распластался по ветру адмиральский флаг, словно предупреждая своих и врагов: командующий флотом здесь. В кильватер «Петропавловску» шли броненосцы «Победа», «Полтава», «Пересвет», затем крейсера «Баян», «Диана», «Аскольд» и «Новик», а далее мелкие корабли.

На мостике «Петропавловска» стоял Макаров. На плечи его была молодцевато наброшена адмиральская шинель, румяное лицо сияло веселым возбуждением. Он говорил громко и энергично:

– Да-с, дорогой Василий Васильевич, это и есть главные силы японского флота, вот они, любуйтесь, пока все корабли адмирала Того еще целы!

И Макаров широким жестом указал на горизонт, где серой цепочкой вытянулась вражеская эскадра. Рядом с адмиралом стоял пожилой, седобородый, но очень крепкий с виду человек в гражданском пальто и меховой шапке – художник Верещагин. В руках он держал альбом и большой карандаш.

– Значит, первым идет, надо полагать, броненосец «Миказа»? – спросил художник, указывая карандашом на горизонт.

– Так точно, это флагманский корабль адмирала Того. А за ним следуют... Да что это я! Мичман Шмитт, потрудитесь-ка перечислить корабли противника господину Верещагину! Посмотрим, как вы разбираетесь в силуэтах.

– Слушаюсь! – младший флаг-офицер (адъютант) адмирала приложил к глазам бинокль и четко, как на экзамене, доложил: – Эскадра противника следует в составе броненосцев «Миказа», «Фуджи», «Асахи», «Хацусе», «Шикишима», «Яшима» и броненосных крейсеров «Кассуга» и «Ниссин».

– Верно! – одобрил адмирал и, обернувшись к художнику, продолжал с прежней напористой энергией: – Видите, какое у них пока превосходство в силах: шесть броненосцев и два тяжелых крейсера – и это только под стенами Артура, и невдалеке еще гуляет эскадра адмирала Камимура из шести броненосных крейсеров. А мы имеем сейчас только пять исправных броненосцев, да и то «Севастополь», шут его побери, не смог вовремя выйти из гавани.

– Степан Осипович, а когда, вы полагаете, вступят в строй «Ретвизан» и «Цесаревич»? – спросил Верещагин, непрерывно делая какие-то наброски в альбоме.

– Скоро, очень скоро, Василий Васильевич! Тогда наши силы хоть и будут уступать японцам, но уже не так, как нынче. Все пойдет на лад, я в этом уверен. И вы еще своими глазами увидите наши победы. Знаете, русский человек медленно запрягает, да быстро скачет.

– А кроме того, – Верещагин, улыбаясь, обернул лицо к Макарову, – русский человек под хорошим руководством может делать чудеса...

Макаров как-то неопределенно повел плечами:

– Меня цитируете! Ну что ж, никогда от этих своих слов не откажусь. Да, делает чудеса, когда есть Александр Невский, Петр Великий или Суворов. И еще не одно чудо покажет, точно вам говорю! Ну-с, а что до меня, грешного, то хорош я или плох, пусть потомство рассудит, но одно уж точно, коли суждено нам будет войну проиграть, то живым я этого конца не увижу.

– Что за мрачные мысли, адмирал! – серьезно сказал Верещагин. – Все идет на лад, вы же сами знаете, какой сейчас подъем на эскадре!

– Не сглазьте, Василий Васильевич, – шутливо погрозил ему пальцем Макаров, а затем, резко обернувшись в другую сторону, совсем иным тоном произнес: – «Севастополь» так и застрял на рейде! Безобразие! Михаил Петрович, прикажите ему дать сигнал стать на якорь.

Флагманский штурман штаба командующего флотом капитан 2-го ранга Васильев передал адмиральский приказ флаг-офицерам. Мичман Шмитт поспешил в боевую рубку броненосца и, подойдя к столу, открыл флагманский журнал, куда заносились все сигналы по эскадре. Прежде всего он аккуратно вывел на листе число и час. Затем поставил двоеточие и обмакнул перо в чернильницу, намереваясь записать и самый сигнал... В этот момент и мичман и все находившиеся в боевой рубке были сброшены на пол. Раздался чудовищной силы взрыв.

Было 9 часов 39 минут утра 31 марта 1904 года.

* * *

А совсем недавно он был еще в Кронштадте.

3 февраля к 9 часам утра в особняк Макарова стали собираться гости. Пришли друзья и соратники, сослуживцы и знакомые семьи. Все были торжественны и взволнованны. Ровно в 9 адмирал вместе с Капитолиной Николаевной вышел в переполненную гостиную. Он казался в самом лучшем настроении, был весел и сердечен. Поздоровались.

– А теперь, господа, – обратился Макаров к собравшимся, – прошу всех присесть перед дорогой по русскому обычаю.

Все тесно уселись, кто на чем, стало тихо. Макаров поднялся первый, улыбнулся:

– Ну, с богом, господа! Давайте простимся.

Он обнялся и поцеловался со всеми. Многие украдкой смахивали слезу. Некоторые плакали, не скрываясь. Ведя под руку Капитолину Николаевну, Макаров вышел на крыльцо. Улица была заполнена народом, огромная толпа офицеров, матросов и горожан теснилась у самого крыльца. Раздались приветственные возгласы, крики «ура!». Макаров снял фуражку и поклонился. Тогда он сказал несколько слов, которые назавтра газеты разнесли по всей России:

– Спасибо, братцы, что собрались проводить меня. Там началось жаркое дело. Нужны люди – поеду и я. В переживаемые минуты нужно поддерживать друг друга, и я еду туда.

К крыльцу подали кибитку. Макаров посадил Капитолину Николаевну, уселся сам. В морозный воздух снова взлетело «ура!». Кучер тронул вожжи, лошади рванули вперед, зазвенел колокольчик. По накатанной санной дороге через замерзший Финский залив кибитка понеслась в Ораниенбаум.

За первые два дня февраля Макаров успел сделать многое. Он провел совещание с руководящими чинами Морского министерства – следовало решить некоторые неотложные вопросы здесь же на месте, из далекого Артура куда как труднее преодолевать канцелярскую инертность. 2 февраля Макаров спешно завершил подготовку к печати своей (как оказалось – последней) научной работы «Гидрологические исследования в Лаперузовом проливе» и направил рукопись академику Рыкачеву. Труд этот был опубликован в «Записках Академии наук» уже после гибели автора...

В столице Макаров задержался лишь настолько, чтобы отдать самые необходимые распоряжения и сделать неизбежные в подобных случаях официальные визиты. В Царском Селе он был принят Николаем II. Тот произнес своим тихим, невыразительным голосом несколько банальных фраз, пожелал успехов, обещал молиться за него.

Макаров отныне становился командующим флотом на Тихом океане. Однако в официальном приказе к этому следовало существенное добавление: «Ввиду же возможности перерыва сообщений между Порт-Артуром и главной квартирой его императорское величество повелеть соизволил предоставить вице-адмиралу Макарову все права командующего флотом, предусмотренные Морским уставом, и права главного командира портов Тихого океана».

Наконец-то, наконец-то он получал свободу рук для широкого поля деятельности! Но в какой трудный час, в какой тяжелой обстановке! И какая ответственность ложилась на его плечи!

Макаров спешил: скорее, скорее в Артур! В 8 часов вечера 4 февраля поезд уже увозил его в Москву. На Николаевском вокзале ему были устроены горячие и сердечные проводы. Просторный перрон не смог вместить всех собравшихся. Кронштадтские моряки преподнесли своему адмиралу золотой складень для постоянного ношения с собой. Его имя вновь было у всех на устах. Повсюду в России оно сделалось залогом того, что удастся добиться перелома в войне, которая началась так несчастливо. В него верили, на него надеялись.

В Москву Макаров прибыл на следующее утро. Здесь его посетил один старый знакомый, оставивший любопытное описание своей последней встречи с адмиралом: «Вообще он меня немало поразил своим спокойствием: казалось, он ехал на самое обыкновенное дело. День в Москве, исключая краткой поездки в город, где он побывал в Иверской часовне, был им весь проведен за письменной работой в своем вагоне на запасном пути близ Курского вокзала. Я удивился, что он не едет на экстренном поезде, как о том сообщили газеты, он ответил, что действительно о том зашла речь в Петербурге, что он прямо отказался от экстренного поезда: „Помилуйте, теперь главное – надо перевозить войска без замедления, а я своим экстренным поездом испортил бы им весь график!“

Из Москвы началась дальняя дорога к Тихому океану. С театра военных действий в адмиральский поезд поступали невеселые вести. В неравном бою погиб крейсер «Варяг». Японский флот блокировал Порт-Артур с моря. Армия микадо высаживается в Корее. Да, Макаров оказался прав, предполагая, что его направят в Порт-Артур только в случае самого неблагоприятного поворота событий. Но недаром он любил говорить, что русский человек под хорошим руководством может творить чудеса... Он верил в свой народ, в своих матросов и офицеров, и он был готов до конца исполнить долг, возложенный на него родиной.

Никогда, пожалуй, за всю свою напряженную жизнь не трудился Макаров с таким вдохновением, с такой необычайной энергией. Из Петербурга он взял с собой несколько ближайших сотрудников, в том числе бывшего командира «Ермака» капитана второго ранга М. П. Васильева. С помощью этого импровизированного штаба Макаров начал свою деятельность на посту командующего Тихоокеанским флотом еще в поезде. Он буквально засыпал Морское министерство настойчивыми предложениями и требованиями. Изучение этих документов говорит о широком размахе его планов. Он добивается снабжения Порт-Артура углем, предлагает развернутый план строительства миноносцев и перевозки их в разобранном виде по железной дороге на Тихий океан, настаивает, что необходимо как можно скорее отправить на Дальний Восток новые боевые корабли. Он заботится даже о таких мелочах, как доставка на Тихоокеанскую эскадру японских газет – надо знать мнение противника о себе! Макаров не обольщается насчет оперативности работы морского ведомства. И поэтому многие свои ходатайства он подкрепляет категорически жесткими условиями, порой угрожая даже отставкой. Так прошло все его дорожное время. На телеграммах указаны пункты отправления: Уфа, Златоуст, Омск, Судженка, Ачинск. Адмиральский поезд приближался к Тихому океану...

От самого Кронштадта Макарова донимали корреспонденты. Он решительно отказывался принимать их: у него были основания не любить репортерское племя. Но один столичный журналист все же сумел прорваться к адмиралу. Принял его Макаров не слишком любезно31.

– Я вообще нахожу, что присутствие корреспондентов на войне вредно. Если вы приедете в Порт-Артур, я вас арестую, – сказал он в полушутливом тоне, подавая мне руку.

Настойчивый репортер тем не менее ухитрился как-то задержаться в адмиральском вагоне. Макаров диктовал различные письма и деловые бумаги, Васильев сидел за пишущей машинкой и печатал с его слов. Практичный адмирал, обожавший всякие разумные усовершенствования, заметил по этому поводу:

– Много помогает вот эта пишущая машинка. Поезд идет, вагон шатается, дрожит, а мы все-таки пишем. Мы работаем всю дорогу, и у нас этот долгий путь пройдет с пользой. Спасибо машинке. Славная выдумка!

Затем Макаров отпустил корреспондента с миром, но строго предупредил его:

– Вы никому не говорите, что слышали, Кроме нас троих, этого пока не знает никто.

Как всегда, Макаров шлет подробные письма, домой. В любых обстоятельствах он оставался самим собой – человеком строгим и требовательным. Вот он сообщает Капитолине Николаевне, что перевел ей всю сумму денег, выданную ему на переезд (сумма солидная – 5400 рублей) : «Очень тебя прошу быть благоразумной – у нас уже было много примеров, что мы сидели без денег. Теперь неприлично тебе и Дине наряжаться. Вы гораздо больше выиграете, если будете держать себя скромнее...» (Да, Дина уже взрослая девушка, невеста; но что делать – ведь идет война...)

Письма его дышат бодростью и оптимизмом: «Все идет прекрасно. По-прежнему занимался усердно, и много разработал и приготовил. Я сплю, как никогда... Здоровье во всех отношениях прекрасно, и все благополучно. Крепко целую. Ваш С. Макаров».

Как-то он сообщил: «Вчера вечером встретил поезд, на котором ехали порт-артурские дамы, выехавшие вечером в день бомбардировки, – Гавришенко, Гиляровская и др. Они вызвали меня на перрон и были превеселы». Да, вот так: они «были превеселы». Как видно, шапкозакидательские настроения порт-артурских мужей передались и их очаровательным женам...

Адмиральский поезд приближался к Тихому океану. Когда-то, почти полвека назад, по тому же пути на Дальний Восток ехал девятилетний Степа Макаров. Как много изменилось с тех пор! И он, и самая дорога! Уже не на тройке и не в утлой лодке путешествует он: вместо пятимесячного странствования путиловский паровоз домчал его за двадцать дней.

В Мукден, где находились резиденция наместника и его пышный «двор», Макаров прибыл 22 февраля. И вот они встретились – сын простого матроса вице-адмирал Макаров и незаконный сын императора Александра II полный адмирал (по три орла на погонах) Алексеев. Оба они не любили друг друга: Макаров его – за низость и бездарность, он Макарова – за независимый нрав и решительность поступков. Для Алексеева вновь прибывший флотоводец казался куда опаснее всей эскадры микадо. Но сейчас он сдержан, даже искателен. Он оконфузился, будучи не в силах овладеть событиями, и хитрой своей практичностью понимает это. Пусть ненавистный выскочка как-то поправит дела, а там... посмотрим! Но сейчас Алексеев произносит ничего не значащие любезности и охотно поддакивает. Макаров не верит ни одному его слову, он знает, с кем имеет дело, а пока, пользуясь случаем, добивается от наместника нескольких нужных для флота практических распоряжений.

24 февраля рано утром Макаров прибыл в Порт-Артур. Он подчеркнуто холодно выслушал положенные ему приветствия и тотчас же расположился на легком крейсере «Аскольд», где и приказал поднять свой флаг. Это было символично: флаг командующего флотом развевался на небольшом, слабо защищенном корабле, специально предназначенном для активных наступательных действий. Взвившись над рейдом крепости, макаровский флаг призывал в бой корабли эскадры, до его приезда боязливо и неуверенно сбившиеся в Порт-артурской гавани. И, казалось, голос самого адмирала звучал с высоты ажурной мачты: кто сказал, что все потеряно? Не бойтесь врага! Вперед! И вы победите!

Появление Макарова в Порт-Артуре вызвало необычайный энтузиазм на флоте и среди защитников крепости. Об этом единодушно свидетельствуют все без исключения участники героической обороны, воспоминания и письма которых дошли до нас. Он еще только выехал из Петербурга, еще официальный приказ о его назначении командующим держался в секрете, но уже в Порт-Артуре только и говорили: «Вот приедет Макаров...» Один из скромных участников обороны крепости, мичман с крейсера «Аскольд», писал о настроениях моряков в связи с приездом адмирала: «Все были рады, что наконец-то исполнилось желание всего флота: командовать будет Макаров, который успел приобрести как бы ореол военного гения, на него надеялись, ждали если не чудес, то, по крайней мере, осмысленных шагов, удачных комбинаций, а главное, энергии, в которой замечался большой недостаток». Сейчас, разбирая объективно историю тех дней, следует признать безусловным: подобные чувства и мысли были характерны для громадного большинства защитников Артура.

Итак, адмирал прибыл. И буквально через несколько часов произошел следующий эпизод: броненосец «Ретвизан», поврежденный японцами в первой атаке, застрял на мели у берега, и вот уже почти месяц не удавалось закрыть пробоину и поставить корабль на ремонт. И вдруг долгие труды наконец-то увенчались успехом: огромный броненосец всплыл и был отбуксирован в бассейн. Случайное совпадение казалось всем залогом того, что дела наши на Тихом океане должны измениться к лучшему.

Моральный дух защитников крепости с приездом Макарова резко улучшился. Новый командующий не произносил зажигательных речей, не панибратствовал с подчиненными. Он был требователен и строг. Он сразу же осмотрел поврежденные корабли и нашел темпы ремонтных работ чрезвычайно медленными. Он распорядился о мерах для скорейшего ввода в строй этих сильнейших боевых судов эскадры. Кстати говоря, в поезде с Макаровым приехали из Петербурга рабочие Балтийского судостроительного завода. Это были опытные мастеровые – кузнецы, слесари, чеканщики, медники. В общей сложности в Порт-Артур приехало свыше 1600 квалифицированных рабочих с разных заводов. Это позволило резко ускорить ремонт поврежденных боевых кораблей. Питерские судостроители до последнего дня защиты крепости помогали военным морякам. И тоже несли боевые потери. Их подвиг заслуживает специального исследования.

Обнаружив множество неполадок в Порт-араурском порту, Макаров отстранил от должности командира порта и назначил нового (это назначение оказалось весьма удачным – И. К. Григорович был знающий моряк и талантливый организатор, впоследствии он много сделал для укрепления русского флота). Имея в виду уже более отдаленные перспективы, адмирал приказал развернуть работу по строительству нового дока. Он посещал корабли, знакомясь с офицерами и матросами. А команды кораблей знакомились со своим адмиралом и проникались к нему доверием.

Макаров ознакомился и с сухопутной обороной крепости. Дело здесь тоже обстояло неважно: войск было мало, долговременных укреплений тоже, спешно возводились хотя бы полевые укрепления, правда все понимали, что от огня тяжелых орудий они не спасут. Запасы продовольствия и боеприпасов имелись скудные. В крепости очень недоставало артиллерии, особенно крупных калибров. Короче говоря, тыл порт-артурской эскадры был обеспечен плохо.

Не внушало уверенности и руководство сухопутной обороной, в особенности комендант крепости генерал-лейтенант А. М. Стессель (кстати, тоже одногодок Макарова). Человек ограниченный, слабохарактерный и безынициативный, он, быть может, и смог бы стать аккуратным исполнителем, но никак не подходил для роли самостоятельного начальника, да еще в сложной обстановке. Под стать ему оказались престарелый генерал Фок, генералы Рейс и Смирнов. Положение осложнялось тем, что в Порт-Артуре комендант крепости и командующий эскадрой находились в одном звании и друг другу не подчинялись. Предполагалось, что руководство ими обоими будет осуществлять наместник. Теперь грозной реальностью стала полная изоляция крепости – и с моря и с суши. Кто же тогда будет осуществлять верховное командование в тяжелых условиях осады? Немаловажный вопрос этот оставался открытым...

Правда, среди армейских генералов и офицеров в Порт-Артуре имелось, к счастью, множество талантливых и преданных делу людей. Их-то усилиями – вопреки плохой помощи из Петербурга, из Мукдена и слабости самого коменданта – героическая оборона Порт-Артура сделалась славой русского оружия. Душой этой обороны стал генерал Роман Исидорович Кондратенко. Для всех боевых армейских офицеров приезд такого смелого и энергичного деятеля, как Макаров, тоже был радостью, также внушал уверенность в грядущем. В Артуре появился наконец настоящий, всеми признанный вождь – разве имеет значение то, к какому ведомству он причислен?! Настроение своих товарищей очень точно выразил в дневнике генерал Кондратенко. Передавая впечатление от первой встречи с адмиралом, он записал: «Макаров высокого роста, с белой длинной бородой32, довольно плотный мужчина, с выразительным лицом. Говорит тихо, спокойно, держит себя довольно просто, но с достоинством. Мне понравилась у Макарова способность быстро от слов переходить к точным распоряжениям».

Главной и совершенно неотложной задачей, вставшей перед Макаровым по приезде в Артур, была необходимость сейчас же, немедленно начать активные боевые действия русского флота. Более того: эти первые боевые действия во что бы то ни стало должны оказаться удачными. Задача нелегкая, ибо на стороне японцев имелся уже большой перевес на море. В распоряжении Макарова было только 5 исправных броненосцев: «Петропавловск», «Севастополь», «Полтава», «Победа» и «Пересвет»; на двух других – «Ретвизане» и самой сильном корабле эскадры «Цесаревиче» все еще латали повреждения, полученные в тот самый печальный «день Марии». У Макарова, поклонника крейсерской и минной войны, имелось только четыре крейсера и 27 миноносцев (у противника было 15 крейсеров, не считая броненосных, и около 60 миноносцев). И тем не менее успех нужен был во что бы то ни стало – Макаров отчетливо понимал это. Моральный дух защитников русской крепости оказался надломленным, появилась опасная инерция неудач, при которой люди действуют вяло и пассивно, когда даже у закаленного бойца появляется желание махнуть на все рукой, забиться в окоп и ждать конца, каков бы он ни оказался. Значит, Макаров обязан был сломать эту инерцию пассивной покорности судьбе, вселить в людей бодрость и уверенность в конечной победе.

До его приезда эскадра замерла, как парализованная, на внутреннем рейде Порт-Артура, даже дозорная служба не велась. Пользуясь этим, японские корабли безнаказанно и беспечно разгуливали около самой крепости. Макаров сразу же организовал боевое патрулирование на ближайших подступах к Порт-Артуру. Уже в ночь на 26 февраля шесть миноносцев под командованием капитана 1-го ранга Н. А. Матусевича вышли в боевой дозор. Четыре из них во главе с командиром отряда столкнулись перед рассветом с японскими кораблями. В горячем ночном бою один из миноносцев противника был подорван торпедой. Русские корабли получили незначительные повреждения, сам Матусевич оказался легко ранен. Этот незначительный успех имел в те дни большое значение для подъема боевого настроения нашего флота: одержана первая с начала войны победа в открытом море!

Макаров понимал: успех должен быть отмечен в пример другим морякам. Он издал приказ, который предписал прочесть во всех судах и командах. Отличившиеся офицеры и матросы представлялись к наградам. В приказе особо оговаривалось: «Достойный начальник капитан 1-го ранга Матусевич, надеюсь, через несколько дней будет на ногах и вновь бесстрашно поведет свой отряд в дело».

Однако ночной тот бой имел продолжение. Оно стало трагедией и подвигом, вошедшими в летопись русского флота.

Утром 26 февраля выяснилось, что один из русских миноносцев, посланных в разведку, – им оказался «Стерегущий» – ночью отстал от своих и подвергся нападению превосходящих сил японцев. В неравном бою миноносец был подбит. Макаров, узнав об этом, тотчас же перенес свой флаг на легкий крейсер «Новик» и в сопровождении крейсера «Баян» устремился к месту боя. Он не мог оставить гибнущий корабль без помощи. Он знал, что сильно рискует, выходя со слабыми силами в открытое море, но понимал: иногда не только можно – должно рисковать.

Увы, спасти «Стерегущий» не удалось. Почти весь экипаж героического корабля вместе с командиром и офицерами погиб, оставшиеся в живых были тяжело ранены. Японцы спустили десант на шлюпках, намереваясь захватить миноносец. И когда они уже поднялись на борт, двое матросов (имена их точно не установлены) спустились в полузатопленный трюм и заперлись. Японцы стали стучать в переборку, предлагая им сдаться, как вдруг миноносец начал быстро погружаться в воду. Герои-матросы открыли кингстоны и погибли вместе со своим кораблем33.

Сам Макаров также оказался в опасном положении: японские крейсера начали окружать два его корабля, а на горизонте показалась вся броненосная эскадра адмирала Того. Пришлось повернуть обратно. Неся на мачте флаг командующего флотом, «Новик» возвратился в гавань. Его встречали восторженно. На судах, на фортах и батареях, в порту – всюду царило радостное настроение. Еще бы! Вице-адмирал, командующий флотом лично выходил на слабом корабле, пытаясь помочь гибнувшему миноносцу! Это было дерзко, это было, строго говоря, даже недопустимо, но Макаров понимал, что только личным примером бесстрашия он сможет вдохновить офицеров и матросов.

Меж тем броненосцы Того подошли к рейду Порт-Артура – японский адмирал вел за своим флагманским кораблем еще 13 вымпелов, его силы значительно превосходили наличную боевую мощь русской эскадры. У него были все возможности именно сейчас нанести сильный удар по ослабленному флоту противника. Впоследствии японские милитаристы превозносили адмирала Хейхатиро Того до небес. Он скончался в 1934 году (хотя был на год старше Макарова) и всю свою долгую жизнь оставался кумиром самурайской военщины. Когда он умер, ему устроили невиданно помпезные похороны. Справедливость требует признать, что он и в самом деле был способным флотоводцем, твердым, умелым военачальником. Он не обладал, однако, оригинальным и сильным талантом. Да, с его именем связан ряд громких успехов японского флота, но он ничем существенно новым не обогатил военно-морскую теорию и практику. Он действовал выжидательно, осторожничал, предпочитая апробированные тактические методы. Конечно, при столкновении с такими пассивными и бледными адмиралами русского флота, как О. В. Старк, а позднее В. К. Витгефт и З. П. Рожественский, он имел несомненные преимущества как флотоводец, хотя и здесь следует помнить, что японцы во всех случаях имели превосходство в силах, и притом значительное.

Противоборство Того и Макарова было противоборством разных, принципиально отличных методов ведения войны. На одной стороне – творческое дерзание, удалой порыв, смелость и размах, а с другой – строгая и уравновешенная академическая пунктуальность. И если здесь уместны сравнения, то вот: Макаров и Того – это спор одаренного ученика с круглым отличником, это шахматный матч Алехина и Капабланки.

В 9 часов утра японская эскадра подошла к Артуру. Того не атаковал – он опасался береговых батарей, опасался мин. Русские корабли, разумеется, не выходили в море при таком неравенстве сил. Того не спешил. К тому же у него в запасе оставался еще один метод нанесения удара, по противнику, укрывшемуся в гавани. Не слишком эффективный, но зато вполне, казалось, безопасный.

В Порт-Артуре береговая оборона была еще закончена не полностью, а имевшаяся в наличии – несовершенна. Внутреннюю гавань крепости прикрывал полуостров Ляотешан, покрытый высокими холмами. Батареи стояли только в той части полуострова, которая непосредственно находилась у единственного входа в гавань. Ведя огонь с дальней дистанции, возможно по крутой траектории перебросить снаряд через невысокие возвышенности. Такой огонь называется перекидным. Конечно, меткость подобной стрельбы невелика, но главное состояло в том, что сами-то японские корабли не подвергались никакой опасности: для береговых батарей они были вне зоны обстрела, а русские суда, стоявшие на рейде, не видя противника, стрелять не могли.

И вот 26 февраля три японских броненосца, прикрываясь холмами Ляотешана, открыли огонь по гавани, где стояли русские корабли. Два японских крейсера, оставаясь вне дальности огня русских батарей, заняли позицию непосредственно против гавани и по радио корректировали стрельбу своих броненосцев, хотя, конечно, очень приблизительно. Обстрел этот продолжался более трех часов. В районе порта и гавани упало 154 двенадцатидюймовых снаряда – японцы боеприпасов не жалели. К счастью, противник стрелял неудачно, и потери русских были невелики: от осколков погибло 8 матросов, 20 получили ранения, несколько строений вблизи гавани оказались разрушенными. Ни один из русских кораблей или портовых сооружений важного характера повреждений не получили.

Макаров в продолжении этой долгой бомбардировки испытывал гнев бессилия. Близорукие строители крепости, не обеспечившие ее всестороннюю оборону, ставили русскую эскадру поистине в трагическое положение. Да, сегодня японская бомбардировка закончилась практически безрезультатно, но что произойдет завтра? Послезавтра?

Макаров начал действовать тотчас же. По его приказанию на незащищенном берегу полуострова у Ляотешанских высот немедленно началось создание береговой батареи. Это, однако, требовало значительного времени. А нужно было организовать немедленный отпор. Макаров не зря долгое время занимался артиллерией. С помощью офицеров-артиллеристов он подготовил тяжелые орудия двух подбитых русских броненосцев к стрельбе по невидимой для них цели – японской эскадре. Задача была очень сложная. Дело в том, что снаряд, выпущенный на значительном расстоянии, падает под гораздо большим углом, чем тот, под каким наводится при выстреле ствол орудия. Японцам, стрелявшим с дальней дистанции, было нетрудно перебросить снаряды через холмы, отделявшие внутренний рейд от моря. Русские броненосцы могли это сделать лишь при очень искусном ведении огня. Организованная Макаровым стрельба была новым словом в практике артиллерийского огня.

9 марта японская эскадра вновь подошла к Порт-Артуру. Адмирал Того, заняв с основными силами позицию против выхода из гавани, направил два своих броненосца для перекидной стрельбы через Ляотешан. Запертый в гавани, русский флот, казалось, был обречен на расстрел. Японские корабли подходили к району бомбардировки спокойно и уверенно, как на маневрах. Развернувшись, броненосцы дали первый залп, второй. Вот уже по радио получены от главных сил коррективы для более точной наводки, и вдруг... Вдруг около броненосца «Фуджи» взметнулся столб воды: русские открыли ответный огонь! И как точно! Уже через несколько залпов «Фуджи» получил попадание. Японские броненосцы начали маневрировать, менять позиции, но ничего не помогало. Русские артиллеристы с высот Ляотешана точно корректировали по телефону огонь своих кораблей. Им это было легко делать, ибо противник отлично просматривался. Наши снаряды падали все время в опасной близости от вражеских броненосцев.

Перестрелка продолжалась около часа. С «Победы» произведено было в общей сложности 16 выстрелов, с «Ретвизана» – 13. При столь большой (для того времени) дистанции – около 15 километров – и при столь сложной системе наведения огня меткость русских артиллеристов нельзя не признать превосходной. Японцы выпустили 100 снарядов по внутреннему рейду Артура, но ни одного хоть сколько-нибудь удачного попадания не добились. И не удивительно – вражеским броненосцам все время приходилось маневрировать, уклоняясь от огня русских кораблей. Среди защитников крепости на сей раз не оказалось ни одного убитого или раненого. Ни одного.

То была убедительная победа Макарова-артиллериста. В продолжение последующих десяти месяцев осады японский флот уже более не решался обстреливать порт-артурский рейд подобным способом.

Пока основные силы Того маневрировали вдали от крепости, русская эскадра стала выходить на внешний рейд. Как можно ближе к противнику! Как можно больше активных действий! Нападайте, нападайте! Русский адмирал неуклонно придерживался этих своих принципов. И теперь очевидно, что подобная тактика в тех условиях не была авантюрой. Дома, как известно, и стены помогают. В данном случае такими основательными «стенами» стали мощные береговые батареи Порт-Артура. К тому же подбитый русский корабль легко можно отвести и родную гавань, а японцам идти до ближайшей базы чуть ли не сутки. Все это адмирал Того понимал, разумеется, не хуже Макарова. И вот русский флотоводец подводит в официальном рапорте итог боевого дня: «...По-окончании бомбардировки около 11 часов все неприятельские суда соединились и прошли вдоль внешнего рейда, но не решились атаковать эскадру, хотя к этому времени на внешнем рейде у меня было лишь семь судов, а у него 18. Неприятель удалился».

Итак, «неприятель удалился». Противник, так сказать, своими действиями подтвердил правильность макаровской тактики. По ведь у Макарова имелись «противники» не только под стенами Порт-Артура, были они и в петербургских кабинетах. И вот, получив донесение Макарова о результатах боевой стрельбы с закрытого рейда по японским кораблям, начальник русского Главного морского штаба Рожественский наложил следующую поразительную резолюцию: «Полагал бы дать одно очень ценное указание – не стрелять с расстояний, с которых нельзя попадать. Донесение о попадании в броненосец с 14 верст не подтвердилось. Снаряды брошены впустую». Почему же «не подтвердилось», если в Артуре собственными глазами видели разрыв снаряда на «Фуджи»? Оказывается, потому, что сами японцы об этом не сообщили. Что ж, Того поступил правильно: зачем же давать противнику важную и нужную для него информацию?

Поразительно другое: японский флотоводец нашел поддержку не где-нибудь, а в русском Морском министерстве! 13 марта управляющий министерством адмирал Авелан направил Макарову распоряжение, по которому запрещались «стрельбы на дистанции свыше 10 верст». Почему же? А все потому: нельзя попасть. То есть поступили по логике одного чеховского персонажа: это невозможно, потому что этого не может быть...

И вот Макаров оказался вынужденным тратить время и энергию, чтобы отражать «перекидную стрельбу» из Петербурга. Пришлось составлять целую петицию и подписывать ее, так сказать, скопом. Правда, в Артуре Макарова поддержали все (еще бы: ведь японские снаряды падали на крепость – не в Александровский сад, что рядом с Адмиралтейством). Телеграмму с возражениями Авелану подписали, помимо Макарова, армейские генералы Стессель, Смирнов и Белый, а также находившийся тогда в Порт-Артуре великий князь Кирилл Владимирович (двоюродный брат Николая II).

Разумеется, одной обороной, даже самой эффективной, войны не выиграть – уж кто-кто, а Макаров это понимал очень хорошо. Поэтому главной своей задачей он полагал немедленно начать энергичные боевые действия русского флота. И вот уже 27 февраля эскадра Тихого океана впервые после целого месяца пассивного пребывания в гавани наконец вышла в море. Флаг командующего на сей раз был поднят на броненосце «Петропавловск»: главные силы японского флота находились неподалеку, и в случае боя адмирал обязан находиться в броневой рубке флагманского корабля. Будучи сторонником безбронных судов, Макаров, однако, в своей боевой практике воздерживался от крайностей, порой свойственных его взглядам. Тем не менее и в дальнейшем адмирал выходил на внешний рейд на легких кораблях и даже на миноносцах. Первый выход русской эскадры произошел без каких-либо происшествий. Но стало ясно: затянувшийся период пассивного ожидания окончился.

4 марта Макаров приказом по флоту издал подробную «Инструкцию для похода и боя». Здесь в уставной форме излагались некоторые основные положения его «Морской тактики». Основная часть инструкции касалась характера боевых порядков кораблей, правил маневрирования, сигнализации и ведения огня, ставились задачи крейсерам и миноносцам и т. д. Русский флот ориентировался на активные наступательные действия. Как всегда, Макаров уделил большую роль моральному фактору. Командиры, писал он, «не должны забывать ободрять команду» во время боя. Инструкция заканчивалась горячими, полными боевого задора словами: «Побеждает тот, кто хорошо дерется, не обращая внимания на свои потери и памятуя, что у неприятеля этих потерь еще больше».

Некоторые моряки, узнав о назначении Макарова, опасались, как бы темпераментный адмирал не стал упрямо проводить на практике некоторые свои ошибочные идеи, высказанные им в печати. В «Инструкции» Макаров никак не проявил этих крайностей, сохранив в неприкосновенности главную суть своего флотоводческого естества: смелость идей и решительность действий. Появление «Инструкции» (и практическое руководство эскадрой) окончательно и бесповоротно укрепило авторитет адмирала.

Вот типичное в этом роде свидетельство одного лейтенанта с броненосца «Севастополь», сделанное им в письме от 5 марта, то есть на другой день после появления «Инструкции для похода и боя»: «Я лично Макарова раньше недолюбливал за его „безбронные суда“, но это, вероятно, была лишь пустая выдумка, теперь же, когда ему приходится на броненосной эскадре иметь дело с броненосной же эскадрой, его выдумки отпали в сторону, и он занялся действительно делом. Представьте себе мое удовольствие, когда вчера в приказе о ведении боя я прочел все то, что я давно уже передумал, из-за чего я имел отчаянные споры, особенно на „Пересвете“. Я считаю это чрезвычайно важным и долго ждал этого приказа, боясь, что вдруг Макаров начнет дурить и ставить на карту все для оправдания своих действий. С каждым его приказом поднимается доверие к нему, а вместе с тем поднимается и уверенность в своих силах и победе»:

У Макарова, который получил полуофициальный титул «дедушки русского минного флота», в распоряжении имелось явно недостаточное количество миноносцев. Но еще горшей, пожалуй, бедой было то, что и эти-то наличные корабли страдали большими конструктивными и техническими недостатками. У русских миноносцев оказалась очень незначительная дальность плавания – запаса пресной воды для паровых котлов хватало всего лишь на 12 часов хода. Уже в первом же пробном плавании Макаров смог лично удостовериться в этом. А ведь адмирал еще по пути в Артур предполагал сразу же начать минные атаки японских баз, расположенных на корейском побережье, и транспортов, перевозящих военные грузы. Пришлось ограничиться действиями на сравнительно близких рубежах.

Почти каждую ночь высылал Макаров миноносцы в разведку или на боевое патрулирование. Он знал, как тяжело экипажам воевать с изношенными, вечно неисправными механизмами. И действительно, на русских минных судах то и дело происходили аварии. Не встретившись иной раз с противником, экипажи кораблей все же часто несли потери. С миноносцев, вернувшихся из похода, нередко спускали на носилках обожженных или обваренных паром кочегаров...

Макаров знал об этом, но снова и снова посылал миноносные отряды в море. Противник не должен иметь покоя.

Разумеется, адмирал всеми силами пытался укрепить состав своего минного флота. «Без миноносцев мы будем как без рук и без глаз», – внушал он морскому ведомству. Макаров предлагал перевести минные корабли в разобранном виде по железной дороге. В принципе это было вполне возможно, и реальный пример такого рода уже имелся. В Порт-Артуре судовые мастерские вполне могли справиться со сборкой небольших кораблей. Но в Морском министерстве, как всегда, не спешили, а потом... а потом спешить оказалось уже незачем: не стало свободной дороги в Артур, не стало и самого Макарова.

Итак, нужных ему позарез миноносцев адмирал не получил. Зато даже при столь кратковременном пребывании на посту командующего флотом на Тихом океане он успел столкнуться со множеством интриг и беспринципного подсиживания, что, к сожалению, так часто сопутствовало всей его деятельности.

Опомнившись от первого приступа панического страха, начал чинить помехи Макарову и адмирал Алексеев. Как видно, не только в Петербурге, но и в Мукдене Того имел активных союзников. Поистине русский флотоводец оказался блокированным в Порт-Артуре со всех 'сторон!

Началось с мелочи. Свои донесения о ходе боевых действий Макаров должен был по субординации посылать Алексееву, как своему, так сказать, непосредственному начальнику. Зная, какое ничтожество представляет собой этот незадачливый бастард, и то, что он все равно ничего не решает, Макаров одновременно посылал свои донесения также и на «высочайшее имя». Авось хоть там разберутся... Алексеев делает ему замечание: «Считаю, что эти донесения не подходят под приказ для донесений на высочайшее имя. Ввиду такого отступления – напомнить приказ». Такого рода мелочные «выговора», демонстративно посылаемые адмиралу, напрягавшему все силы в осажденной крепости, естественно, создавали обстановку нервозности и склок вокруг Макарова.

Дальше – больше. Как известно, начальственный состав Тихоокеанской эскадры подбирал не Макаров. Естественно, что, прибыв в Порт-Артур, он нашел некоторых офицеров слабыми или, во всяком случае, не подходящими для совместной работы с ним. И у него вскоре нашлись безусловные основания для таких перемен. При адмирале Старке корабли эскадры слишком редко совершали совместные плавания и поэтому неважно умели ходить в общем строю. Макарову пришлось заниматься этой, в сущности говоря, учебной работой уже во время войны. Он неоднократно выводил эскадру в море для маневрирования в строю. И вот в один из таких выходов 13 марта произошло столкновение броненосцев «Пересвет» и «Севастополь». К счастью, серьезных повреждений не произошло, но возмутительный случай требовал разбирательства.

Макаров назначил следствие. Комиссия из опытных офицеров установила, что ответственность за аварию несет главным образом командир «Севастополя» Чернышев. Адмирал утвердил заключение следственной комиссии. Командиру «Пересвета» был объявлен выговор, а Чернышева отстранили от должности, ибо он, как говорилось в приказе, «не может в настоящих условиях командовать броненосцем». Все свидетельствуют, что в Порт-Артуре Макаров проявлял необычайную сдержанность в отношениях с людьми. На этот раз он возмутился необычайно. «С такими командирами мне приходится вступать в сражение!» – сказал он своим офицерам, собравшимся у него на совещание.

Макаров назначил командиром «Севастополя» капитана 2-го ранга Н. О. Эссена, который до этого командовал легким крейсером «Новик», а на его место – капитана 2-го ранга М. Ф. Шульца.

Алексеев назначений Макарова не утвердил (формально он имел на это право). Вместо Эссена наместник предлагал другую кандидатуру. Подобные действия мукденского вельможи являлись не только оскорблением, это был подрыв авторитета адмирала как командующего флотом, это была» прямая попытка создать ему дополнительные трудности в работе. Никаких серьезных оснований отводить предлагаемые перемещения на флоте у Алексеева, разумеется, не имелось. Николай Оттович Эссен был талантливейшим русским моряком. Он блестяще проявил себя в дальнейшем при обороне Артура. Накануне падения крепости он вывел «Севастополь» на внешний рейд и отбивал там яростные атаки японских миноносцев. А потом, в момент предательской капитуляции, затопил броненосец с неспущенным андреевским флагом. Эссен стал позднее адмиралом, и, по общему мнению, он был самый одаренный флотоводец в русском дореволюционном флоте поело Макарова. Любимец офицеров и матросов, Эссен, к сожалению, скончался сравнительно молодым в 1915 году (совпадение: ему тогда исполнилось столько же лет, сколько Макарову в день гибели). Способным моряком показал себя и Михаил Федорович Шульц (он тоже окончил службу в адмиральском звании). И, напротив, Чернышев был откровенно слаб, и вскоре после описываемых событий его уволили в отставку.

Да, Макаров умел разбираться в людях. Еще с молодых лет научился он подбирать себе дельных и одаренных помощников. И к нему всегда тянулись способные и энергичные работники.

Особенно важен правильный подбор людей, когда идет война. Ведь на войне особый спрос с каждого человека, а с командира – вдвойне. И вот – ему снова палки в колеса.

Но тут уж Макаров дал отпор со всей силой своего характера. Ах, вы опять собираетесь мне мешать, вам снова плевать на существо дела?! Ладно, командуйте сами... И он шлет телеграмму Алексееву (и аналогичную Авелану), где в категорической форме заявляет, что после отмены его приказа «мое дальнейшее пребывание в настоящей должности сделается невозможным» и поэтому «прошу о моем отчислении, ибо в такой обстановке я не в силах исполнить возложенное на меня его величеством поручение». Разумеется, его величество был тут ни при чем, но Макаров был очень хорошо искушен в правилах бюрократической «борьбы». Вот так-то, мол: я желаю исполнять государево поручение, а мне мешают...

Алексеев понял, что сейчас сила не на его стороне, и поспешно отступил – не стал настаивать на исполнении своего приказа. Ведь он по-прежнему оставался «начальником» Макарова... Ладно, мы еще прижмем этого строптивого мужлана!

* * *

Тем временем эскадра адмирала Того продолжала ближнюю блокаду Артура. Японский командующий делал это методично и целеустремленно. Ему хотелось запереть русский флот в гавани, чтобы безраздельно господствовать в море: армия микадо, начавшая вторжение в Маньчжурию, целиком зависела от надежности морских перевозок.

Между тем с приездом Макарова активность русского флота возрастала с каждым днем – Того это видел, пожалуй, лучше всех. Но закупорить внутреннюю гавань Порт-Артура можно было и без эскадренного боя.

Дело в том, что из гавани на внешний рейд имелся один-единственный выход, причем довольно узкий, а главное – неглубокий. Тяжелые броненосцы и крейсера могли выходить в море лишь в так называемую «высокую воду», то есть во время прилива. Стало быть, во время отлива основные силы русского флота не имели возможности покинуть внутреннюю гавань. Разумеется, японцам это было тоже хорошо известно. Макаров не пожелал мириться с этим жестким природным ограничителем. Увы, углублять проход – дело долгое, да и трудноосуществимое во время войны (раньше сделать это, конечно, не догадались!). Адмирал приказал произвести тщательные промеры. Сделали, и оказалось, что при точном и осторожном движении даже в самую низкую воду выход из гавани возможен!

Первый такой выход Макаров осуществил 9 марта. В тот день прилив должен был начаться в 13 часов 30 минут. Но уже с утра корабли русской эскадры стали выходить на внешний рейд. Впоследствии специальная историческая комиссия установила (на основании японских источников), что этот первый выход эскадры в «неположенное» время произвел «ошеломляющее впечатление на неприятеля».

Того предпринял попытку закрыть выход из Порт-артурской гавани способом, давно уже бытовавшим в военно-морском деле. В узком проходе намеренно затопляется корабль – вот и все. Разумеется, это легко сказать и очень трудно сделать, ибо противник всегда бдительно охраняет подобные стратегически важные узости своей акватории. Для выполнения «закупорочных» операций требуются отважные и самоотверженные моряки: шансов вернуться немного. В японском флоте смелых добровольцев нашлось достаточно. Первая попытка закрыть рейд таким способом была предпринята 11 февраля, еще до приказа Макарова. Она окончилась неудачей: все пять японских пароходов, пытавшихся прорваться к проходу, погибли под огнем нашей артиллерии. Их экипажи, как принято говорить в подобных случаях, «на базу не вернулись»... Месяц спустя Того приказал повторить операцию.

Ночь на 14 марта выдалась поначалу ясная, лунная, однако русские миноносцы заняли позиции на ближних подступах к Порт-Артуру – все может случиться. В 2 часа луна зашла. Японцы предвидели это. Под покровом темноты к гавани скрытно, без огней и без сигналов, приближался диверсионный отряд: четыре больших грузовых парохода, вооруженных артиллерией, и шесть миноносцев. Пароходы должны были, невзирая на огонь и любые потери, пробиться к единственному выходу из гавани и затонуть на фарватере. Для быстрого затопления обреченных кораблей в их трюмы закладывались мощные заряды, снабженные взрывателями замедленного действия («адскими машинами», как называли их тогда). Достаточно было затопить один такой пароход на фарватере – и все; русский флот надолго оказался бы запертым в гавани, как в бутылке.

Первым столкнулся с диверсионным отрядом русский миноносец «Сильный». Им командовал отважный лейтенант Е. Ч. Криницкий. Удачной торпедной атакой был подорван японский заградитель, шедший головным. Тонущий корабль круто взял вправо, чтобы успеть выбраться на мелководье. И здесь произошел трагикомичный случай, которые порой играют на войне немаловажную роль. После атаки кто-то из матросов «Сильного» случайно ухватился за рычаг парового свистка. Над морем, заглушая даже звуки пальбы, раздался мощный протяжный гудок. Три других японских заградителя (как выяснилось потом) приняли этот гудок за сигнал своего головного «уклониться вправо» и повернули за ним. Через несколько минут еще два из них в темноте наткнулись на камни. Четвертый, правда, успел отвернуть, но, освещенный прожекторами, был расстрелян огнем русских береговых батарей и кораблей и затонул. Фарватер остался свободен.

Однако бой легких сил у подступов к Артуру продолжался. «Сильный» оказался под жестоким обстрелом. Криницкий и двенадцать матросов были ранены, один офицер и шесть матросов убиты – половина экипажа вышла из строя. Миноносец получил серьезные повреждения и сел на мель. Другие корабли охранения удержали японцев на дальней дистанции.

В разгар ночного сражения среди вспышек выстрелов и нервного, бегающего света прожекторов на внешний рейд подошло первое подкрепление – канонерская лодка «Бобр». И лишь когда стало светать, все увидели, что на ней поднят флаг командующего флотом. При первых же выстрелах Макаров поднялся (он спал все это время, не раздеваясь) и вышел на рейд на том корабле, который первым смог это сделать. Адмирал твердо придерживался того принципа, что военачальник должен лично руководить сражением.

Вскоре стрельба стихла: японские миноносцы отошли под прикрытие своих главных сил, русские корабли их не преследовали. Теперь требовалось срочно осмотреть севшие на мель вражеские заградители. Дело опасное, все понимали, что они скорее всего «с начинкой». Макаров вызвал добровольцев («охотников» – говорили тогда). Несколько групп смельчаков во главе с офицерами поднялись на борт японских пароходов и успели перерезать провода «адских машин». Макаров распорядился снять орудия с захваченных судов и передать их для усиления береговых батарей. Он был доволен: хоть и малые, но все-таки трофеи... «Сильный» удалось еще до восхода солнца снять с камней и отвести в порт.

С рассветом Макаров вновь вывел все свои исправные броненосцы и крейсера в море. Эскадра адмирала Того кружила невдалеке, однако на дистанцию огня не сближалась.

Инициатива в войне медленно, но неуклонно начала переходить на нашу сторону.

Макаров понимал, что японцы могут еще раз попытаться закупорить Порт-артурскую гавань тем же способом. Следовало во что бы то ни стало предотвратить подобную возможность. На совещании командиров, которое он собрал, решено было вдоль прохода затопить несколько старых пароходов – они создали бы искусственный и абсолютно непреодолимый барьер для новых вражеских заградителей, буде они появятся снова. Отобрали четыре судна, тщательно выбрали места их затопления. Макаров лично руководил этим делом.

Накануне в Артур приехал знаменитый художник Верещагин. Пожилой уже человек, он по-прежнему оставался неутомимо энергичным и подвижным. Горячий патриот, друг Скобелева и георгиевский кавалер, он не раз делил походные тяготы с русскими солдатами, был участником и очевидцем многих кровопролитных сражений. Верещагин отличался темпераментом страстным и неукротимым, в натуре у него имелось что-то общее с Макаровым. Недаром, видимо, они издавна симпатизировали друг другу. Адмирал встретил художника прямо на улице Артура. Но пригласил он его не на обед и не на чашку чаю.

– Приходите сегодня ко мне, – сказал Макаров, – потом поедем топить судно на рейде – загораживать японцам ход.

В одном из своих писем – последних писем в его долгой жизни – Верещагин рассказывал: «Гигант пароход, смотревший пятиэтажным домом, только что купленный для затопления, стоял, уже накренившись на тот бок, на который он должен был лечь. Было жалко смотреть на молодца, обреченного на смерть, еще не знающего своей участи... „Скорей, скорее!! Все долой! – кричал, горячась, Макаров. – Сейчас переменится ветер и судно поставит прямо“ (а прямо судно было бы ниже, чем боком, потому что оно очень широко). „Можно взрывать!“ Одна за другой две мины в носу и в корме взвили громадные столбы воды и грязи – и судно, вздрогнувши, сначала действительно выпрямилось, а потом стало валиться. Корма скоро заполнилась и села на дно, но нос сильно поднялся кверху, показывая страшную язву, нанесенную ему миной. Адмирал очень горячился: „Значит, переборки не перерубили! Значит, переборки не перерубили?!“ – и ходит по-скобелевски, что твой тигр или белый медведь... Наконец все залилось водой, и судно легло под воду как раз в намеченном месте, так что остался под водой только небольшой знак от одного бока – точно длинная рыба...»

Японцы больше не повторяли попыток закрыть проход в гавань вплоть до последнего дня обороны крепости. Очевидно, разведка донесла Того о принятых Макаровым мерах.

Надо сказать, что японская разведка в течение всей войны работала весьма успешно. Этому способствовало не столько даже разветвленная сеть шпионажа, сколько полнейшее бездействие русского командования в отношении мер безопасности. В вооруженных силах России того времени вообще царила недопустимая беспечность, органы контрразведки действовали из рук вон плохо. Известно, что и сам Макаров в свое время в какой-то мере грешил тем же. Считалось, будто призвание военного человека – сражаться и ничего более, а ловить шпионов – это, мол, занятие низкое, неприятное и недостойное чести офицера. Японцы и другие противники России умело пользовались подобной беспечностью34.

К чести адмирала надо, однако, подчеркнуть, что, прибыв в Артур, он сразу же принял некоторые меры по борьбе с вражеским шпионажем. Уже 29 февраля им отдан был секретный приказ, где строго запрещалось разглашение сведений военного характера в частной переписке. В приказе говорилось: «Воспрещается описывать порядок движения судов... Воспрещается писать о каких-нибудь недостатках наших судов. Воспрещается писать о полученных повреждениях. Воспрещается писать о каких бы то ни было военных предложениях».

Сегодняшнему читателю покажется, пожалуй, странным, но этот макаровский приказ был весьма необычен для обихода русской военной жизни той поры. И действительно, знакомясь со многими письмами участников обороны Порт-Артура, нельзя не поразиться, сколько там можно обнаружить сведений, имеющих, безусловно, секретный характер (чтобы не приводить лишних примеров, сошлемся хоть на цитированное выше письмо Верещагина: подробности затопления судов у фарватера крепости, в нем описанные, несомненно, заинтересовали бы штаб адмирала Того). А ведь все письма эти отправлялись самой обычной почтой и практически никак не контролировались... Вот почему, зная об этом, Макаров заключил свой приказ просьбой отнюдь не приказного характера: «Ввиду полной невозможности проследить за исполнением сего приказа (!) я оставляю на совести каждого следовать моим указаниям с полной строгостью к себе и прошу людей обстоятельных, чтобы они воздержали тех своих товарищей, которые по слабохарактерности могут повредить общему делу одолеть врага».

Макаров распорядился принять и необходимые меры внешнего, так сказать, охранения. И это было как нельзя более своевременно. 13 марта русские корабли (кстати говоря, шедшие под флагом самого адмирала) задержали невдалеке от Порт-Артура японский буксир, который тащил за собой китайскую джонку (небольшое парусное судно), там находилось десять японцев и одиннадцать китайцев. Показания задержанных были весьма сбивчивы и противоречивы, а японцы оказались к тому же в китайских костюмах и даже... привязали к своим прическам косицы (во время правления в Китае маньчжурской династии все подданные Срединной империи обязаны были носить косы). Но вот еще одна характерная деталь: захваченные на шпионском буксире документы некому было прочесть: в Порт-Артуре не нашлось ни одного человека, который смог бы перевести письменный японский текст!

Вокруг крепости кружились и различные нейтральные суда с подозрительными корреспондентами на борту. Суда эти время от времени посылали в эфир какие-то радиограммы. Куда? Ясно, что не в Лондон и не в Берлин – тогдашняя радиосвязь действовала на крошечные расстояния. Макаров приказал задерживать такие суда. Задержали. Оказалось, что, помимо корреспондентов, на борту некоторых находились и японцы (в гражданском, разумеется, платье).

В канун русско-японской войны появился новый вид военно-морской техники, которому суждено было впоследствии сыграть столь важную боевую роль: подводные лодки.

Внимательно следивший за всем новым, Макаров пристально интересовался этим делом. Он знал, что и японцы усиленно работали над подводным оружием. Уже 29 февраля он издал первый в морской истории приказ о средствах борьбы с вражескими подводными лодками. За ним последовали еще несколько подобных инструкций и разъяснений на ту же тему. Во взаимодействии с армейским командованием Макаров разработал специальную систему наблюдения за появлением лодок противника вблизи крепости. Все это в совокупности представляло собой принципиально новый вид морской тактики – противолодочную оборону.

Первая в мире подводная лодка была сконструирована и построена в России. Однако бездарные руководители морского ведомства и здесь проявили столь свойственную им равнодушную медлительность, отчего введение в строй готовых кораблей недопустимо задержалось. К началу, войны в Артур не поступила ни одна лодка. Макаров настойчиво требовал прислать в его распоряжение подводный корабль, полностью снаряженный в Петербурге. Лодку наконец отправили по железной дороге, но в осажденный Артур она не смогла попасть.

Макаров обдумывал уже дальние перспективы войны. Прежде всего он намеревался, конечно, усилить наступательные действия. С этой целью он начал разрабатывать план постановки минных заграждений около корейских портов, которые использовались Японией для высадки своих войск. Кроме того, адмирал отдал приказ о минировании ближайших подступов к Порт-Артуру. Это было тем более необходимо, что к Макарову поступали сведения о предполагаемой высадке японского десанта в непосредственной близости от крепости. Учитывая превосходство противника на суше и на море, нельзя было исключать возможность полной изоляции Артура. Предвидя это, Макаров еще 29 февраля отдал приказ об экономии продовольствия. Любопытная деталь: адмирал предложил прочесть приказ на всех судах и объявить командам, что в случае бережливого отношения к продуктам матросы будут получать денежное вознаграждение; причем предписал обсуждать эти вопросы регулярно и гласно на собрании всего экипажа. Такого еще не делалось в старом российском флоте.

Все тяготы войны Макаров разделял со своими боевыми товарищами. Себе он не собирался делать никаких исключений и поблажек. Даже в отношении питания (хотя в крепости не наблюдалось пока – недостатка продовольствия да и сообщение еще не было прервано). Здесь уместно полностью привести один его приказ, который лучше всяких эпитетов охарактеризует эту достойную щепетильность русского адмирала:

«29 февраля 1904 года. Рейд Порт-Артура.

Ввиду необходимости часто переносить флаг с одного судна на другое или на миноносец предлагаю впредь во всех случаях, когда я внезапно приеду в море для того, чтобы остаться на продолжительное время, записывать меня и прибывших со мной чинов штаба на довольствие, а в случае недостатка провизии – на матросскую порцию, и тотчас же делать распоряжение, чтобы ко времени раздачи пищи была готова таковая для меня и для чинов штаба без всяких улучшений против обыкновенной нормы.

Для восстановления произведенных расходов деньги требовать по моем отбытии от моего штаба.

Вице-адмирал Макаров».

В Артуре, как и везде, где довелось ему служить, Макаров примером собственной неукротимой энергии и предприимчивости будил инициативу в окружающих его людях.

...Лейтенант Николай Шрейбер еще в бытность свою в Петербурге увлекался идеей использования в морском деле... воздушных змеев. Да-да, тех самых змеев, которые так любят запускать наши мальчишки в летнюю пору. Вспомним детство: для того чтобы змей стал парить в воздухе, надо бежать с ним быстро-быстро. А военный корабль, слава богу, «бежит» неплохо. Шрейбер после долгих усилий смог запускать с корабля огромный змей, а на нем устанавливать фотоаппарат. С большой высоты уже при тогдашней технике можно было получать вполне удовлетворительные снимки горизонта. И на снимке мог быть обнаружен невидимый с мачт противник...

В Артуре у Шрейбера дело пошло сперва туго, все отмахивались от его «затеи». Однако настойчивый лейтенант смог добиться приема у Макарова. Уж как ни был занят адмирал, но оригинального изобретателя он выслушал. А выслушав, приказал ему помочь. Стали готовить змеев-гигантов для запуска с крейсера «Всадник». Тут как раз другой лейтенант, Михаил Лавров, предложил наладить разведку на воздушных шарах и по собственной инициативе начал шить такой шар. Макаров и его ободрил. Предприимчивые лейтенанты уже носились с планами создания специального воздухоплавательного отделения (!) при штабе, но... вскоре адмирала не стало. И тогда Шрейбер написал такие вот горькие слова: «...Макаров погиб! Это был нравственный удар также, от которого не могли оправиться даже самые энергичные люди. Произошла путаница... на змеи стали смотреть как на какую-то затею» 35. Из «затеи» ничего не вышло, а жаль: через десяток лет, в первую мировую войну, змеи применялись артиллеристами во многих армиях, в том числе и в русской. Не были использованы в Артуре и воздушные шары. А лейтенант Лавров погиб при защите горы «Высокой».

Русская Тихоокеанская эскадра готовилась к бою. Корабли неоднократно покидали рейд, выходя в море и маневрируя вокруг крепости. Об активности русского флота под руководством Макарова можно заключить из такого сравнения: за месяц с небольшим его пребывания в Порт-Артуре эскадра в полном составе выходила в море шесть раз, а за последующие десять месяцев обороны Порт-Артура – только три раза. Шестой выход оказался, однако, роковым для Макарова...

Вечером 30 марта Макаров отправил два отряда миноносцев на разведку. Ночь он провел на крейсере «Диана», который дежурил у входа в порт-артурский рейд. Адмирал опасался, что японцы еще раз повторят попытку заблокировать гавань, и старался все время быть в авангарде своих сил. За последние дни он очень устал, но лег спать, как обычно, не раздеваясь, и заснул в кресле в своей каюте. Около полуночи его разбудили. Встревоженный командир крейсера доложил, что вдали замечены силуэты каких-то судов. Макаров поднялся на мостик. Сколько он ни всматривался в даль, ничего не удалось заметить. Погода была пасмурная, шел дождь. Адмирал спустился вниз и опять заснул, но ненадолго. Его вновь разбудили по тому же поводу: возникло подозрение, что японские корабли, скрытые дождем и мраком, ставят мины. Макаров вместе с вахтенными опять пытался рассмотреть что-нибудь сквозь влажную мглу и снова ничего не увидел.

До сих пор не ясно, почему адмирал в этом случае не приказал открыть огонь или, по крайней мере, осветить подозрительный район прожекторами? Позже некоторые очевидцы высказывали предположение, что он – опасался обстрелять собственные миноносцы, которые в силу неисправностей или иных причин могли раньше времени возвратиться обратно с боевого задания. Однако многие иные (и в частности – офицеры с «Дианы») полностью отвергают эту версию. Как бы то ни было, истинная причина такого странного поведения Макарова навсегда, видимо, останется неизвестной. Более того! Утром адмирал даже не приказал протралить подозрительное место. Почему? Спросить не у кого... Последствия всего этого оказались, однако, трагическими и для хода войны, и для самого адмирала, и для всей России...

Да, остается только всплеснуть руками: трагическая случайность... Так и хочется пофантазировать: вот если бы рейд осветили прожекторами да обнаружили японские минные заградители, отогнали бы их, а наутро протралили тот район, то бы тогда... Но здесь следует вспомнить неумолимую закономерность о случайном как проявлении необходимости. И, ничуть не впадая в мистику, можно с полной уверенностью сказать: Макаров должен был погибнуть.

Россия не могла выиграть этой войны. Не могла, ибо социальная система страны тормозила рост творческих сил народа. Не могла, ибо государственный механизм огромной и богатейшей державы работал вразнос. Не могла, ибо правящие классы царской России уже не в состоянии оказались выдвинуть из своей среды крупного и сильного политического руководителя.

Россия должна была проиграть войну – так судил неумолимый ход истории. «Война разоблачает все слабые стороны правительства, война срывает фальшивые вывески, война раскрывает внутреннюю гнилость... царского самодержавия...»36 – в таких словах выразил этот исторический приговор Владимир Ильич Ленин.

Макаров был из тех капитанов, которые не покидают мостик тонущего корабля, а вместе с ним уходят в морскую пучину. В этом состоит их жизненная трагедия – и их подвиг. Так он и ему подобные возвышаются над самодовольной ограниченностью и безвольной обреченностью. Так они остаются славой своей отчизны, какая бы суровая судьба им ни выпадала.

Макаров должен был погибнуть. Днем раньше, днем позже – какая разница?..

На рассвете 31 марта 1904 года ему оставалось жить всего несколько часов.

С наступлением утра Макаров перешел с крейсера «Диана» на флагманский корабль эскадры – броненосец «Петропавловск». Вскоре возвратились русские миноносцы, посланные накануне в разведку. Однако пришли не все. Миноносец «Страшный» заблудился в тумане и отстал от своих. Уже на подходе к Артуру он был окружен большим отрядом японских кораблей. Вскоре на рейде крепости услыхали отдаленный гул артиллерийского боя. Узнав об этом, Макаров тотчас направил к месту сражения крейсер «Баян».

...Сигнальщики на мачте крейсера увидели первыми: все кончено – разбитый снарядами «Страшный» уходил под воду. С «Баяна» открыли огонь по японским кораблям, те отвечали. На том месте, где только что затонул русский миноносец, «Баян» остановил ход. Спустили шлюпку, выловили оставшихся в живых. Их оказалось немного, всего пять человек. Теперь уже участь «Страшного» угрожала и самому «Баяну»: с юга показалась эскадра японских крейсеров. Командир «Баяна» отвернул обратно на соединение с главными силами русского флота.

Еще в 6 часов утра Макаров приказал кораблям эскадры выходить на внешний рейд. Через час из гавани вышел флагманский броненосец «Петропавловск», за ним двинулись «Полтава», «Победа», «Пересвет», крейсера. Где же броненосец «Севастополь»? Макаров приказал поднять сигнал. Ему ответили, что портовые буксиры никак не могут справиться с тяжелым кораблем. Макаров остался очень недоволен, но тем не менее повел эскадру в море. Вперед вышел «Баян». Когда крейсер проходил мимо «Петропавловска», адмирал сигналом поздоровался с командой и поблагодарил ее за хорошую службу. Русские корабли энергично атаковали японскую крейсерскую эскадру и заставили ее отступить, нанеся повреждения некоторым вражеским кораблям. Вскоре однако Макарову пришлось прекратить преследование, ибо на горизонте появились главные силы японского флота во главе с адмиралом Того. В 9 часов утра вся русская эскадра легла на обратный курс, в Артур. Впереди шёл «Петропавловск» под флагом командующего флотом.

Погода к этому времени резко начала меняться: все предвещало ясный, солнечный день. Дул порывистый, холодный ветер, поднимая легкую зыбь. Макаров и его штаб находились на мостике «Петропавловска». Здесь же был художник Василий Васильевич Верещагин со своим неизменным альбомом. Известнейший русский баталист, несмотря на свои шестьдесят с лишним лет, отличался юношеской подвижностью и отвагой. Он во что бы то ни стало хотел лично участвовать в морском бою. Макаров, стоя на мостике в распахнутой шинели, оживленно давал пояснения Верещагину, собиравшемуся сделать зарисовки эскадры. Японские корабли маневрировали в отдалении. Орудия, недавно грохотавшие, умолкли. До входа в гавань оставалось совсем близко. Было 9 часов 39 минут утра...

И вдруг над морем раздался чудовищной силы взрыв. Сноп желтого пламени взметнулся выше мачт броненосца. Носовая часть «Петропавловска», окутанная густым облаком дыма, стремительно уходила под воду. Корма поднялась, винты корабля продолжали бешено вращаться, калеча людей, прыгавших с корабля в воду.

Через две минуты все было кончено. Огромный броненосец исчез, только горстка людей барахталась на поверхности моря, цепляясь за плавающие обломки.

Неожиданная и ужасающе скоротечная катастрофа потрясла всех. Но каковы бы ни были масштабы случившейся трагедии, всеобщее беспокойство и волнение вызывал один вопрос: «Жив ли адмирал? Спасен ли Макаров?» К месту гибели «Петропавловска» со всех сторон устремились катера и шлюпки. Оглушенных взрывом, раненых и обожженных людей вытаскивали из холодной воды. Всего было спасено 7 офицеров и 52 матроса. Макарова среди них не оказалось... Удалось выловить только его шинель. Ту самую, которая была у него на плечах на мостике броненосца.

Непоправимость происшедшего понимали все защитники крепости. Общее настроение хорошо выражено в дневнике одного из русских морских офицеров: «Мы до последней минуты надеялись, что Макаров жив, и нам так хотелось этого, что, когда вошли и стали во внутреннем рейде и кто-то сказал, что будто Макаров спасен и находится на „Гиляке“37, мы радостно закричали «ура!». Но, к несчастью, это известие оказалось ложным... Всё бы мы перенесли легко, но гибель командующего – это уж слишком громадное несчастье».

Да, произошло громадное несчастье. И этот печальный факт нашел подтверждение сразу же. На эскадре началась паника. Строй рассыпался, два корабля столкнулись друг с другом. Разнесся тревожный слух: подводные лодки!.. Тогда комендоры как безумные принялись палить во всякий плавающий предмет. И тут еще новый взрыв – это броненосец «Победа» тоже натолкнулся на японскую мину. И вот капризы военного счастья: повреждения на корабле оказались самые легкие, убитых – ни одного. Эскадра кое-как доплелась до гавани. Уныние и отчаяние, как густой, тяжелый туман, повисли над Порт-Артуром...

Позднее установили, что «Петропавловск» погиб, подорвавшись на японских минах (по-видимому, на двух сразу). На тех самых минах, которые накануне ночью были выставлены японскими миноносцами, чьи силуэты видели в темноте с крейсера «Диана»...

Вместе со своим флагманским кораблем исчез в волнах и адмирал. О последних мгновениях его жизни сохранились свидетельства двух очевидцев, спасенных после катастрофы. Один из штабных офицеров Макарова, находившийся в момент взрыва в штурманской рубке, рассказывал: «Адмирал приказал дать ему карту якорных стоянок и приготовить сигнал: „Севастополю“ стать на якорь». Я записал в шканечном журнале 9 часов 40 мин. и поставил две точки, чтобы потом внести в журнал самый сигнал, как вдруг произошло столкновение с подводной миной... Я увидел спину адмирала Макарова, а затем перед моими глазами в воздухе, как бы в небесах, развернулась адская картина: башни, мачта, трубы – все это как бы повисло в облаках темно-зеленого дыма, который пронизывало темно-красное зарево».

Другой очевидец, сигнальщик с «Петропавловска», рассказал, что взрыв застиг его в боевой рубке: «Бросился я к дверям рубки, но в это время оттуда выходил какой-то офицер, вероятно, штурман. Тогда я выскочил в окошко. Кренило. На мостике я увидел нашего старика адмирала Макарова. Лицо и борода были в крови. Корабль падал. Вода вкатывалась на самый мостик. Со всех сторон падали обломки, балки, шлюпки. Что-то гудело, трещало, валил дым, показался огонь. Я вскочил на поручни, меня смыло».

По-видимому, Макаров, раненный во время взрыва, утонул в море. В тех же волнах исчезли славный командир «Ермака» Васильев, художник Верещагин и еще 28 офицеров и 652 матроса.

31 марта 1904 года русский военно-морской флот был обезглавлен. Сменивший Макарова контр-адмирал В. К. Витгефт оказался во всех отношениях слабым, нерешительным и безынициативным командующим, при нем порт-артурская эскадра действовала вяло и неудачно. Витгефт фактически отказался от руководства флотом, при нем важнейшие вопросы решались... голосованием на совете старших морских начальников. Это выглядело трагикомическим контрастом после смелого и энергичного Макарова. 28 июля (10 августа) русская эскадра дала бой. Наши моряки сражались превосходно, впоследствии выяснилось, что потери японцев были выше. Однако в самом конце сражения адмирал Витгефт погиб, эскадра осталась без руководства и возвратилась в Порт-Артур. С тех пор мощные корабли русского флота с опытными и закаленными экипажами по вине своих бездарных начальников до конца осады простояли в бездействии.

Японская армия огромными силами осадила крепость с суши. Более семи месяцев держались защитники Порт-Артура, почти не подготовленного к сухопутной обороне. Держались исключительно благодаря мужеству рядовых солдат и отваге некоторых командиров. Высшее командование крепости во главе с ограниченным и трусливым генералом Стесселем из рук вон плохо руководило оборонительными действиями. Однако боевой дух Макарова не покидал бастионы Порт-Артура. Душой сопротивления стал генерал Кондратенко – столь же смелый и решительный, как Макаров. Под руководством Кондратенко осажденные нанесли японским войскам огромные потери. Самураи так и не смогли ворваться в крепость, пока Кондратенко не погиб на одном из бастионов от вражеского снаряда...

Огромную роль в обороне Порт-Артура сыграли военные моряки. Как их деды в Севастополе, они сняли орудия с кораблей и влились в число защитников крепости. В штыковых контратаках опрокидывали русские моряки лучшие самурайские полки, как бы предвосхищая подвиги своих младших братьев в гражданскую войну и своих сыновей – в Великую Отечественную. И не их вина, что малодушные генералы Стессель, Фок, Рейс предательски сдали крепость, хотя личный состав ее имел еще достаточно сил, а главное – горел желанием сражаться.

Да, крепость была преступно сдана бездарными начальниками. И тем не менее в русской военной истории оборона Порт-Артура остается одной из самых ее замечательных страниц. И по праву. Ибо защитники крепости остались верны своему воинскому долгу до конца. Как завещал им это их адмирал.

Сорок лет спустя советские военные моряки вновь вошли в Порт-артурскую гавань. Японский милитаризм был разгромлен и отброшен от наших границ. И внуки Макарова, советские офицеры и матросы, склонили свои покрытые славой алые знамена у братских могил, где погребены были герои обороны Порт-Артура – известные и безвестные. Воинский дух их был и остается жив в деяниях Советского Военно-Морского Флота.

* * *

Известие о гибели Макарова вызвало самую горькую, самую искреннюю скорбь в армии, на флоте, по всей стране. Все понимали, что Россия потеряла нечто неизмеримо большее, чем командующего эскадрой, – она потеряла одного из своих национальных героев.

Скорбные чувства народа в те дни хорошо выражены в бесхитростном стихотворении, опубликованном тогда в газетах (автор его пожелал остаться неизвестным);

Спи, северный рыцарь, спи, честный боец,Безвременной взятый кончиной.Не лавры победы – терновый венецТы принял с бесстрашной дружиной.Твой гроб – броненосец, могила твоя —Холодная глубь океана.И верных матросов родная семья —Твоя вековая охрана.Делившие лавры, отныне с тобойОни разделяют и вечный покой.

А вот еще стихи, написанные в том же 1904 году. Это уже целая поэма, и довольно пространная. Первая строфа звучит так:

Утихни, ураган! Прибой, не грохочи,Кидаясь в бешенстве на берег дикий!Вы, демоны, ревущие в ночи,Хотя на миг прервите ваши клики!Друзья и недруги, отбросьте прочь мечи,Не наносите яростных ударов,Замрите со склоненной головойПри звуках имени его: Макаров!Его я славлю в час вражды слепойСквозь грозный рев потопа и пожаров.В морской пучине, там, где вал кипит,Защитник Порт-Артура ныне спит38.

Кто ж автор, какой русский поэт, чьи стихи остались нам неизвестны? Нет, автор этих строк был японец. Более того – один из любимейших поэтов японского народа – Исикава Такобуку. Сын крестьянина, человек крепкой демократической закваски в жизни и в творчестве, он прожил недолго: в 1912 году, когда он умер, ему едва исполнилось двадцать шесть лет. Совсем юношей узнал он о гибели русского адмирала Макарова. И так оценил его:

Враг доблестный! Ты встретил свой конец,Бесстрашно на посту командном стоя.С Макаровым сравнив, почтят герояСпустя века. Бессмертен твой венец!И я, поэт, в Японии рожденный,В стране твоих врагов, на дальнем берегу,Я, горестною вестью потрясенный,Сдержать порыва скорби не могу.Вы, духи распри, до земли склонитесь!Друзья и недруги, отбросьте прочь мечи!При имени Макарова молчи,О битва! Сопричислен русский витязьВеликим полководцам всех времен,Но смертью беспощадной он сражен.

«Враг доблестный» – так называет Макарова поэт. Да, враг... Что же делать, шла война, жестокая и неправая. Но вот эпитет «доблестный» – это знак великодушия поэта, великодушия его народа.

«Года минули, страсти улеглись...» Сегодня незачем ревниво делить славу минувших лет.

Мой друг Макаров! Ты сошел в могилу,Но в имени твоем, в моих стихах,В бессмертной правде отыщу я силу,Чтоб быть, как ты, в передовых бойцах.

Вряд ли перевод здесь удачен («в передовых бойцах»...), однако мысль поэта ясна. Никто не бросит тень на проявленное человеческое мужество. Честь. Бескорыстное исполнение долга. Никто и никогда (низкие и бесчестные люди водились всегда, но они не в счет). Вечен подвиг во имя своей страны и своего народа.

Это понимают и принимают все народы.

И ценят героев – своих и чужих. Впрочем, что значит «чужие герои»? Одно слово тут явно не сочетается с другим.

Все герои земли – наше общее достояние.

* * *

Золото не ржавеет. Память о подвиге не стирается, ибо время не властно над истинными ценностями. Много десятилетий назад ушел от нас адмирал Макаров, и много за это время пережила и содеяла Россия. Однако в благодарном сердце народа всегда найдется место для того, кто отдал свои силы и самую жизнь служению Родине. Цельные, сильные духом, мужественные люди во все времена нужны и необходимы. Во все времена...

24 июня 1913 года в Кронштадте ударил артиллерийский салют. День был не праздничный, но никто не удивлялся. Ни в Кронштадте, ни на всем русском флоте. Ибо в тот день на главной площади славного города-крепости был открыт памятник адмиралу Макарову. Средства на постройку памятника собирали по всей стране, и прежде всего – среди моряков.

Вот уже шесть десятков лот отлитый в бронзу адмирал молча смотрит на дела своих сынов и внуков. Вокруг него шумел мятежный 1917 год. Небо над ним чертили тревожные прожектора блокадной зимы 1941 года. Сегодня салютуют Кронштадту мощные корабли, и приветственный гром их проносится над площадью, где стоит памятник Степану Осиповичу Макарову. И у подножия его принимают присягу молодые моряки. Моряки нашего Советского флота.