"Макаров" - читать интересную книгу автора (Семанов Сергей Николаевич)

Пророк в своем отечестве

Дежурный офицер раздраженно шагал из конца в конец по огромному вестибюлю Морского министерства. Совсем недавно перевалило за полдень, но вестибюль был пуст. И понятно – сегодня день праздничный, именинный. И какие именины! День Марии. А в какой русской семье нет Марии, Маши, Машеньки? Вот почему празднует сегодня вся Россия от Балтийского до Охотского моря. Вот почему так раздражен дежурный офицер. Почти все сослуживцы давно уже разошлись, идут в гости или ждут гостей, а ты вот стой тут целые сутки... Чертова служба!

...Отворяется тяжелая дверь, входит морской офицер в шинели и башлыке – на улице холодно, как-никак 26 января. Да и год-то високосный, тысяча девятьсот четвертый. А високосный год всегда выпадает тяжелым. Вот и сейчас: пурга, лютая стужа. Подняв руку к козырьку фуражки, вошедший докладывает дежурному:

– Срочный пакет от вице-адмирала Макарова для его высокопревосходительства господина управляющего Морским министерством вице-адмирала Авелана.

Дежурный берет пакет с сургучными печатями, расписывается на корешке препроводительной и молча козыряет. Посланец, в свою очередь, козыряет тоже, делает четкий поворот кругом и исчезает за дверью.

...Контр-адмирал Рожественский недавно назначен исполняющим должность начальника главного морского штаба. Он сидит за столом в пустом кабинете – крупный, грузный человек с массивным подбородком, на лице резкие морщинки, взгляд сумрачный, жесткий. Смотрит бумаги. Тихо открывается дверь, офицер в штабных аксельбантах докладывает:

– Зиновий Петрович, извольте получить спешный пакет от его высокопревосходительства вице-адмирала Макарова.

Рожественский, не говоря ни слова, принимает пакет и тяжелым жестом разрывает его (офицер тем временем так же тихо исчезает за дверью, видно, что он больше всего на свете боится чем-нибудь раздражить вспыльчивого начальника).

...Кабинет Авелана. Сухой старичок с невыразительным лицом и бесцветными глазами слушает Рожественского. Тот, стоя навытяжку перед Авеланом, докладывает резким, отрывистым голосом:

– Все то же, и все те же, Федор Карлович. Опять наш кронштадтский барон Мюнхгаузен.

Рожественский улыбается, хотя улыбка получается у него натянутой, ясно видно, что контр-адмирал не из породы весельчаков, смеяться не умеет и не любит.

– Раньше он пытался сам себя за волосы к Северному полюсу протащить. А теперь вот с колокольни кронштадтского собора Порт-Артур видит. Ну и, само собой, указания дает.

Авелан прочел принесенную бумагу. Положил на стол. Голосом, в котором не было никакого выражения, произнес:

– Тем не менее следует доложить об этом его императорскому высочеству генерал-адмиралу.

...Генерал-адмирал («шесть пудов августейшего мяса « – так зовут его на флоте; за глаза, конечно!), без кителя, в расстегнутой рубахе, раскинулся на софе. Толстое, одутловатое лицо его красно, рот растянулся в улыбке. Перед огромным зеркалом исполняет затейливые па очаровательное существо. Серебряным колокольчиком звучит радостный, счастливый смех – мадемуазель Балетта примеряет песцовую шубку, сиюминутный подарок Алексея Александровича.

Идиллию нарушает резкий звонок телефона. Мадемуазель, капризно наморщив носик:

– Ah, toujours, ces affaires d#233;goutantes!26

«Шесть пудов августейшего мяса» проявляют некоторое колебание. Черт его знает, а вдруг из Царского Села что-либо передали? Ведь не посмеют же беспокоить по пустякам здесь, в интимной квартире? Брать трубку или не брать?

А телефон звонит. Третий раз, четвертый...

– Да, слушаю! Что-о? – голос великого князя клокочет от ярости. – Срочное письмо? Ма-ка-ров?! Старый Дурак!..

(Великий князь, правда, всего на год моложе Макарова, но такая мелочь простительна в справедливом раздражении.)

– Надоел! Понимаете, на-до-ел! И прошу более не беспокоить!

Трубка брошена на рычаг.

6 декабря 1899 года вице-адмирал Макаров был назначен главным командиром Кронштадтского порта и военным губернатором этого города-крепости. Новая должность его считалась не только высокой, но и весьма почетной. Он получил особняк, яхту, собственный выезд (то есть лошадей и карету, содержащихся «от казны»). Однако все эти блага, столь желанные для многих, были безразличны Макарову и уж, во всяком случае, ни в коей мере не могли компенсировать ему некоторой оторванности от жизни флота. Зато хлопот по повой должности у него было более чем достаточно. Кронштадт в ту пору служил главной базой Балтийского флота. Здесь с полной нагрузкой работали большой порт, доки, ремонтные заводы, здесь находились склады и арсеналы, здесь проходили подготовку и обучение большие контингенты моряков. На острове Котлин располагались батареи мощной морской артиллерии и форты, защищавшие подходы к русской столице. Все это требовало каждодневного внимания. К тому же Макарову как военному губернатору Кронштадта приходилось заниматься и чисто гражданскими делами: ведь на маленьком острове проживало несколько десятков тысяч людей. И у каждого свои беды, свои заботы...

Конечно, все эти административные обязанности были не слишком-то интересны для такого горячего и энергичного человека, как Макаров. Тем не менее за три с лишним года его пребывания в Кронштадте он очень много сделал для усовершенствования порта, крепости и самого города. Кроме того, он продолжал полярные плавания, воевал за свой бронебойный снаряд, как всегда, много занимался научной работой, выступал с докладами и даже преподавал в офицерских классах (то есть по нынешней терминологии – нечто вроде курсов по усовершенствованию). Представить себе Степана Осиповича в состоянии праздности прямо-таки невозможно.

Так-то оно так... И все же вряд ли Макаров был когда бы то ни было столь мало удовлетворен своей службой, как на этом почетном посту. Да, имеются такие должности: чины, звания, уважение и даже власть, и тем более хорошее жалование – все это есть, только... Только не возникает серьезных проблем, спорных вопросов, нет личного участия в решении крупных, принципиально важных дел и планов. И как следствие – очень малая ответственность. Вряд ли нужно говорить, что для Макарова подобное полупенсионное положение было пыткой. Он оставался переполненным сил и энергии. Он готов был, бросив все, отправиться на Северный полюс, на Дальний Восток, на войну, к черту на рога! Завтра же. Через полчаса. Сию минуту. ...А ему приходилось лишь принимать парады и рапорты, да участвовать в высочайших смотрах.

В макаровских бумагах сохранился черновик одной его докладной записки. Неизвестно, была ли она представлена «по начальству», скорее всего нет, правда, оттого «в меняется печальный смысл означенного документа. Он невелик: всего лишь один густо исписанный листок. Речь там идет о неопределенности служебного положения главного командира Кронштадтского порта, то есть в данном случае о положении самого Макарова (записка датируется 1903 годом). Оказывается, на сравнительно небольшом острове главному командиру не подчинялись: инженерное училище, сухопутные войска гарнизона, учебные отряды, морское собрание и т. п. В то же время (цитируем) „нет боевого снабжения“, „нет офицеров“, зато есть „чрезмерное число специалистов“. Добавим – последнее по счету, но. видимо, первое по важности, – что в непосредственном подчинении Макарова совсем не было боевых кораблей. Он, так сказать, командовал морем и сушей, а не флотом и войсками.

Впрочем, деятельность Макарова не умещалась в его нынешние узкие должностные рамки. Будучи командиром Кронштадтской крепости, он по-прежнему воевал с косным морским ведомством за необходимые для флота преобразования и нововведения. При этом, повторяем, не следует толковать эту макаровскую борьбу расширительно в смысле политическом и социальном. Он, как и многие русские офицеры того времени, полагал, что армия должна находиться вне политики, что дело состоит в защите своего отечества, которое он обязан защищать независимо от характера строя, существующего в стране. Оставаясь всегда человеком консервативных взглядов и убежденным монархистом, Макаров в ходе своей разносторонней деятельности неоднократно вынужден был вступать в конфликт с инертной и косной бюрократической машиной тогдашнего государственного механизма. При этом он никогда не доходил до отрицания существующего порядка и безо всякого одобрения относился к революционерам и революционному движению.

Борьбу с различными ведомствами он вел, по его собственному меткому выражению, «за право исполнять свои обязанности».

Неустанное трудолюбие Макарова наглядно проявляется при знакомстве с его записными книжками того времени. С присущим ему педантизмом в делах он вел регулярные записи о том, кого и когда он принимал и по каким вопросам, в каких комиссиях и заседаниях участвовал, что именно обсуждалось, каковы были мнения присутствующих и его самого. Аккуратно записывал, где и перед кем выступал с докладами и по каким вопросам. Перечень этих поистине бесконечных дел и забот производит особенно сильное впечатление потому, что перед нами не подобие какого-то официального реестра, а черновые записи для себя. Меньше всего Макаров предполагал, что эти его записи будут кем-то и когда-то читаться.

Тогдашний адъютант Макарова оставил очень подробное описание его распорядка дня27, Записи эти столь скрупулезно точны, что легко можно представить себе обычный, будничный, так сказать, «средний» день в жизни адмирала. Свидетельство адъютанта удачно дополняют позднейшие воспоминания макаровской племянницы, которая как раз в те годы жила в семье своего дяди в Кронштадте28.

...Ровно в восемь часов в доме звучал низкий, бархатный бас: «Подъем! Подъем!» «Дядя Стива» (так звали дома Степана Осиповича, уменьшая имя «Степан» по манере того времени – вспомним Стиву Облонского из «Анны Карениной») обязательно появлялся в детской и громко хлопал в ладоши, повторяя: «Подъем!» И не уходил, пока дети не поднимались, причем строго требовал от них вставать быстро и без хныканья (последнего адмирал особенно не терпел, даже в детях). Поднимались и все домочадцы, все кроме Капитолины Николаевны, она не любила жесткого распорядка дня и для нее непреклонный Макаров делал исключение: мимо ее комнаты он проходил на цыпочках и слова «подъем» не произносил.

Ровно в 8 часов 45 минут (всегда, при всех обстоятельствах, если он только не был в отъезде) Макаров в своем кабинете принимал срочные служебные доклады. С 9 до 11 он объезжал корабли, казармы, учреждения, склады и т. д. К половине 12-го возвращался к себе в особняк, рассматривал и подписывал приготовленные для него документы. Точно в полдень он заслушивал ежедневный доклад начальника штаба порта, а затем принимал посетителей (уже как губернатор, то есть глава гражданской администрации в Кронштадте). Длилось это приблизительно до половины второго. В два часа к Макарову прибывали старшие начальники порта с докладами, а затем они вместе с адмиралом совершали объезд портовых работ.

К 5 часам (исключения случались тут тоже крайне редко) адмирал возвращался домой и ложился спать. Поступал так Макаров в точном соответствии с русской пословицей (ее теперь мало знают и еще реже исполняют: передобеденный сон золотой, а послеобеденный серебряный). Засыпал он сразу же, как только ложился – всегда и в любых условиях. Адмирал считал это свойство совершенно необходимым для военного человека, который, находясь в походе или на войне, не может рассчитывать на регулярное расписание, поэтому для восстановления сил должен приучить себя засыпать мгновенно – ведь неизвестно, когда может прерваться сон солдата!

В 5 часов 45 минут вечера (типично морская точность!) Макаров вставал, принимал душ, после чего садился обедать. Обычно к обеду приглашались знакомые и сослуживцы и велись деловые разговоры – застольной болтовни адмирал терпеть не мог. Пообедав и покурив с гостями, Макаров занимался домашними делами, играл с детьми. С 8 часов вечера – опять дела: он принимал краткие доклады своих подчиненных, тех, с кем не успел встретиться днем, и садился работать. Писал Макаров очень быстро. Причем обычно в копировальную книгу, чтобы иметь второй экземпляр письма или доклада (похвальная предусмотрительность: только благодаря этому сохранились многие важные документы по истории русского флота). Пользовался он карандашами, причем обязательно остро отточенными. Такие карандаши лежали на столе справа от него: затупив карандаш, он передвигал его влево. Когда Макаров работал, его смел беспокоить только один человек – старый его денщик Иван Хренов. Он служил с адмиралом долгие годы (еще с «Витязя») и никогда с ним не разлучался. Хренов тихо входил в кабинет, молча брал затупленные карандаши, лежавшие слева, точил их и так же молча клал с правой стороны стола. И удалялся. В половине 12-го Макаров пил чай (прямо у себя в кабинете) и при этом иногда тут же диктовал на машинку тексты своих записок или статей. После чая снова продолжал работать. Ложился спать ровно в час, не раньше и не позже.

Утром он аккуратно поднимался – и без всякого будильника – в 7 часов. Затем следовала гимнастика (с тяжестями и без оных), холодный душ (только холодный!) и завтрак (простой и обильный), а в 8 утра в адмиральском доме опять раздавались басовитые восклицания: «Подъем! Подъем!»

В распорядке дня Макарова упомянута гимнастика. Это казалось удивительным в прошлом столетии, когда спорт почитался привилегией (или прихотью) одних лишь английских аристократов. Макаров же всю жизнь был страстным поборником физической культуры. Он отличался недюжинной силой, недурно плавал, был хорошим гребцом, до последних дней сохранял стройную осанку и подвижность. Мало того, всюду, где только возможно, Макаров всячески поощрял занятия спортом на флоте. В ту пору это было редкостью. Например, во время своего командования Средиземноморской эскадрой он издал следующий приказ: «Отсутствие рангоута на судах не дает возможности иметь физические упражнения, необходимые каждому низшему чину для развития ловкости... Посему предлагаю на судах вверенной мне эскадры производить... гимнастические упражнения и фехтование... На всех судах организовать лазание по канату и вертикальному шесту и упражнение на горизонтальной трапеции».

В бытность свою в Кронштадте Макаров всегда содействовал организации спортивных упражнений среди матросов (особенно среди новобранцев). Он был постоянным гостем и, выражаясь современным языком, болельщиком шлюпочных гонок, стрельб и других традиционных спортивных соревнований на флоте. Макаров с большим удовольствием лично вручал призы, приветствовал победителей, поощрял командиров, увлекавшихся физической подготовкой своих матросов (а также – и своей лично).

Деловой ритм жизни Макарова порой нарушался не но собственной воле. Отвлекали ею чаще всего столь нелюбимые им светские развлечения. Капитолина Николаевна была до них большая охотница, поэтому в губернаторском особняке окна светились нередко до поздней ночи, а у подъезда ожидали гостей многочисленные кареты. Хозяин, как правило, не появлялся на раутах, которые устраивала его супруга. Зато некоторое время спустя адмирал, хмурясь, подписывал солидные счета поставщиков. Получая немалый оклад и будучи крайне неприхотливым в быту человеком, бережливым и даже скуповатым, Макаров до самой своей смерти так и не выбрался из долгов. И нельзя без горечи читать его письмо, посланное жене с «Витязя», когда он, заканчивая кругосветное плавание, коснулся своих запутанных денежных дел: «...Бог даст, по возвращении жизнь наша сложится так, что мне не придется высуня язык бегать по городу искать 25 рублей». Увы, семейной жизни его так и не довелось устроиться иначе...

Для Макарова, как и для всякого истинного моряка, домом был его корабль. Да ведь иначе и нельзя. Иначе морская служба превратится в пытку. Дом, в котором живешь, должен быть не только прочным и добротным, но и давать – в необходимое время – приют и покой. И адмирал любил говорить в свойственной ему афористической манере: в море – значит дома.

Однако современная ему практика была существенно иной. На военном корабле в наибольшей, пожалуй, резкости проявлялись социальные контрасты классового общества. И дело совсем не в том, что офицеры располагались комфортабельнее, нежели матросы, – в принципе тому и следует быть, на военной службе нет места эгалитаризму. Суть в том, что матрос на корабле являлся существом униженным, причем униженным подчеркнуто, демонстративно. Ведь на корабле вся жизнь на виду. И весь экипаж (и матросы, и офицеры) долгие месяцы живет бок о бок. Тут уж ничего не спрячешь и не замаскируешь. Впрочем, баре-офицеры почитали излишним прятать свои крепостнические привычки. И от кого – от низших чинов? Да разве это люди?..

Осенью 1900 года Макарову довелось подробно осмотреть самоновейший крейсер «Громобой» (тот самый, который в прошлую зиму «Ермак» стянул с мели). Свои невеселые впечатления от этого он изложил Авелану: «При осмотре мной крейсера „Громобой“ я был поражен отсутствием всяких удобств для жизни матросов на наших новых судах. Офицеры помещены роскошно, низшие же чины живут в различных коридорах, казематах и других помещениях, случайно оставшихся не занятыми под машины и пушки. В этих местах для удобства низшего чина не сделано ничего...» И так далее – рапорт Макарова пространен, но речь идет, в сущности, все о том же.

Да разве один такой рапорт вышел из-под его пера! Их сохранилось множество – и опубликованных, и тех, что дожидаются своей очереди в архивах. Есть в этих документах одна общая для всех деталь; справа в углу стоит многозначительная помета: «секретно» или: «конфиденциально». Казалось бы, чего секретного в рассуждениях о расположении рундуков или об устройстве подвесных столов? (Повторяем, что в ту пору секретность обеспечивалась очень слабо, даже о таких предметах, как боевые качества военных кораблей, даже кораблей строящихся, открыто писали в повременной печати.) А вот на документах, где речь шла о положении матросов, тут уж все оставалось подлинно «конфиденциальным». Ясно почему. Уже совсем мало времени оставалось до 14 июня 1905 года, когда впервые над русским военным кораблем взвился красный флаг, – кораблем этим стал броненосец «Потемкин». Горючий материал в матросских душах накапливался давно. Начальство чувствовало это, но... Всякое обсуждение острой той проблемы замалчивалось по причине секретности, а корабли – они по-прежнему продолжали строиться так, что «жильем» матроса оставалась одна лишь палуба.

Макаров всегда был непременно верен своим принципам. «В море – значит дома!» Его не слушают – что ж... Уж в сфере-то своей непосредственной деятельности он будет поступать по-своему. И поступал.

1 мая 1901 года Макаров издал приказ «Об улучшенном способе варки щей». Этот приказ, право же, «вкусно» читать. Со знанием дела адмирал утверждает, что на Черноморском флоте щи варят лучше, чем где бы то ни было, а потом дает ряд практических рекомендаций кокам подчиненных ему частей и кораблей. Некоторые из его советов недурно бы воспроизвести и сегодня в одной из книг «о вкусной и здоровой пище». Читаем: «Секрет приготовления хороших щей заключается в том, чтобы отбить у жира сальный вкус, что достигается поджариванием его с луком и, кроме того, жир этот ввести в овощи и муку, для чего приготовляется известным способом заправка. Кости следует вываривать в течение суток, и бульон от них вливать в щи на следующий день».

Макаров неоднократно проводил то, что сейчас называется конкурсами среди коков и хлебопеков. Победителям вручались награды, а их имена (наряду с именами непосредственных командиров) объявлялись в адмиральском приказе по всему Кронштадту. А ведь Кронштадт в ту пору был как-никак столицей русского флота...

«В море – значит дома!» Раз корабль – это дом, стало быть, как и в любом доме, «старшие» должны не только воспитывать и заботиться о «младших», но и составлять вместе единую «семью». Слов нет, что в условиях эксплуататорского, собственнического строя достижение подобного на практике было немыслимо и невозможно. Макаров делал в этом отношении все, что мог. И коль скоро речь идет именно о его биографии, то здесь оценка его субъективных намерений имеет значение не меньше, чем самый результат действий.

Макаров всегда чувствовал себя легко и просто среди матросов, а те всегда почитали его «своим»: «Борода», «Наш старик» – так они с почтительной шутливостью называли своего адмирала. Будучи чрезвычайно строгим и даже суровым в отношении к воинской службе и дисциплине, Макаров оставался при этом чрезвычайно прост в обращении. Один из журналистов писал о нем: «Он никогда не садился за стол, не испробовав пищу подчиненных. Курил иногда простую русскую махорку, к удовольствию матросов. Любил плотно покушать, хотя ненавидел таблдоты29 и вообще нерусскую кухню; он любил говорить: «Под Полтавой мы победили своими щами, а Наполеона одолели гречневой кашей».

Вот так, щи да каша. Макаров не гнушался заботами о столь «невысоких» предметах, прекрасно понимая, какое значение имеют они для простого труженика, отнюдь не избалованного – в военной их жизни, равно как и в мирной – ни изысканным словом, ни комфортом, но зато в достатке нагруженного тяжким, каждодневным трудом.

Известно уже, какое значение придавал Макаров духовной жизни моряков, то есть тому, что в нашем лексиконе называется воспитательной работой. В этом смысле он оставался в числе немногих исключений среди генералитета старой армии. Здесь требуется одно уточнение: даже во время Аракчеева или генерал-адмирала Алексея Александровича в русской армии и флоте всегда доставало последователей Суворова и Нахимова, которые тоже по-своему заботились о матросах и солдатах. Заботились о том, чтобы те были хорошо и вовремя накормлены и т. п. Уважаемые те генералы забывали при этом, что Суворов и Нахимов беспокоились не только о полковых котлах, но и о моральном воспитании подчиненных. Ведь не кто иной, как Суворов, был автором бессмертной «Науки побеждать».

Макаров не забывал об этом. Не забывал и в своей практической деятельности в Кронштадте. 18 ноября 1903 года исполнилось полвека со дня знаменитого боя под Синопом, когда русская эскадра адмирала Нахимова наголову разгромила турецкий флот на его собственной базе. Накануне Макаров издал приказ: «18 ноября, в день 50-летия Синопской победы, в учебных заведениях морского ведомства в Кронштадте, а также во всех экипажах, отрядах, командах и школах занятий не производить и на работы низших чинов не высылать. Утром во всех командах объяснить значение и подробности Синопского боя». Итак, юбилейный в истории русского флота день стал в Кронштадте праздничным. Накануне вечером отслужили торжественную панихиду «по православным воинам, павшим в сражении», а на другое утро офицеры и унтер-офицеры рассказали – кто как умел – о славе и подвигах российского флота.

В Кронштадте Макаров продолжал свои исследования по теории непотопляемости корабля. С этой целью использовался специальный опытный бассейн, заведовал которым А. И. Крылов. Сооружение было внушительным: 120 метров в длину, около 7 метров в ширину и 3 метра в глубину. С помощью Крылова начались широкие испытания над моделями русских и иностранных кораблей. Первым была создана модель трагически погибшей «Виктории». Испытания неопровержимо доказали: виною катастрофы были конструктивные недостатки судна. Макаров демонстрировал следующий простейший опыт: на борт модели клался груз, имитирующий пробоину (точнее, вес воды, поступившей в пробоину). И вот оказалось, что для судов с конструктивными недостатками довольно самого незначительного груза, чтобы они быстро переворачивались вверх килем.

И здесь следует сказать хотя бы несколько слов о самом молодом сподвижнике Макарова, который очень много помогал ему в бытность адмирала в Кронштадте. Речь идет об Алексее Николаевиче Крылове, будущем академике, а в то время скромном капитане, преподавателе Морской академии. Крылов по просьбе адмирала проводил испытания с моделью «Ермака» в опытном бассейне. Модель эта была сконструирована самим Макаровым, причем с такой тщательностью, что ее маневрирование в бассейне почти полностью совпадало с реальным поведением корабля в аналогичных условиях. Крылову удалось сделать ряд интересных наблюдений, работая с моделью ледокола. Сам адмирал признал их столь важными, что впоследствии статья молодого инженера об итогах этих исследований была помещена в книге Макарова «Ермак» во льдах».

Макаров и Крылов работали дружно: оба они были бесконечно увлечены своим делом, оба любили четкость, порядок и организованность. Как-то Крылов послал Макарову текст своей речи и в конце приписал: «Прочтение всего здесь изложенного требует 4 минуты 38 секунд». Подобная точность поразительна даже для военных моряков, а уж они-то испокон славились своей пунктуальностью!

В начале 900-х годов в России развернулось интенсивное военно-морское строительство. Тратились огромные средства. Однако но вине руководителей морского ведомства строительство это шло беспланово, вразнобой. Уже тогда мировая практика требовала однотипности боевых кораблей, унификации калибров орудий и т. п. Макаров неоднократно выступал на эти темы, как в открытой печати, так и в специальных записках, посвященных судостроительным программам и поэтому сугубо конфиденциальных. Он справедливо требовал однотипности различных классов боевых судов, ссылаясь при этом и на военную сторону дела, и на экономическую: ясно, что серийное производство дешевле индивидуального. Тем не менее русский флот пополнялся разномастными кораблями. Так, три крейсера «Рюрик», «Россия» и «Громобой» замышлялись как однотипные суда. На практике же оказалось, что у них разное число винтов (два или три), разный калибр орудий и много иных отличий.

Наконец была заложена серия броненосцев типа «Бородино», их строилось пять сразу, они замышлялись как главная ударная сила русского флота. Макарова не приглашали участвовать в обсуждении проекта этих кораблей. Тогда он с помощью Крылова провел испытания над моделью броненосца «Бородино». Результаты оказались удручающими: выяснилось, что даже при небольшом крене эти огромные корабли переворачиваются вверх килем! В точности как броненосец «Виктория». Про результаты этих опытов знали все, кому следовало, да что толку! Стальные громадины уже давно были спущены со стапелей и достраивались у заводской стенки.

Вот говорят: нет пророка в своем отечестве. В России слишком часто происходило именно так. «Своим» не любили верить, гораздо охотнее прислушивались к переводным пророчествам. Да и еще: ведь слишком часто пророки говорят о грядущих бедах и неприятностях – кому же из сильных мира сего, окруженных льстецами и угодниками, охота выслушивать неприятности? Не лучше ли отмахнуться от надоедливого... как там его зовут?.. Увы, мрачное пророчество Макарова опять-таки сбылось: в несчастном для нас Цусимском сражении погибли три броненосца типа «Бородино». И все погибли одинаково: перевернулись вверх килем...

Макарову довелось испытать и увидеть многое. Беспокойная судьба заносила его в самые экзотические, самые далекие края – западные и восточные, теплые и холодные. И милее всего была ему Россия. Он любил ее такой, какова она есть: могучей и неустроенной, богатой и расточительной, суровой и доброй. Родину не выбирают, отчизну не меняют, как не выбирают и не меняют родителей, – эта мысль была для Макарова ясной и несомненной. Имелся, однако, на необъятном пространстве России такой край, к которому Макаров испытывал особую, истинно сыновнюю привязанность. Это Дальний Восток, где он стал моряком, где прошли его детство и юность.

Через тысячи верст Макаров из Кронштадта внимательно следил за обстановкой на Тихом океане. Он понимал громадное стратегическое значение этого морского театра, он видел, что богатейшие дальневосточные земли привлекают к себе жадные взгляды ближних и не слишком ближних охотников до чужого. Бурно развивающийся этот край и его фантастические перспективы были тем самым широким полем деятельности, которое так соответствовало кипучей натуре Макарова. Как-то в доверительной беседе с другом он заметил, что чувствует свое призвание «стать во главе наших морских сил на Востоке, дабы подготовить их к тому боевому испытанию, неизбежность которого он ясно сознавал».

Да, Макаров видел, что на Дальнем Востоке собирается гроза. Еще во время своего пребывания в дальневосточных водах в составе Тихоокеанской эскадры в 1895 году он смог лично удостовериться в агрессивных намерениях японских милитаристов. Макаров уже в ту пору обращал внимание военно-политического руководства России на необходимость укрепления дальневосточных рубежей и в особенности – усиления боевой мощи русского Тихоокеанского флота.

15 марта 1898 года андреевский флаг впервые появился над рейдом Порт-Артура: отныне этой первоклассной гавани суждено было стать главной морской крепостью России на Дальнем Востоке. После поражения Китайской империи в войне с Японией пекинское правительство готово было пойти на уступки России, лишь бы ее вмешательство остановило надвигающуюся над Азией волну японской агрессии. В этих условиях был подписан договор о передаче в аренду России китайской крепости Порт-Артур (Луйшунь) сроком на 25 лет. Впрочем, слово «крепость» в 1898 году звучало более чем условно. То был крошечный городишко с кое-как оборудованным портом. Крепость, как и морскую базу, еще надлежало создать. Зато природа здесь не поскупилась: в Порт-Артуре была превосходная гавань – просторная, глубокая, надежно укрытая со всех сторон. Да и стратегическое положение крепости являлось чрезвычайно благоприятным: она позволяла держать под ударом все коммуникации «вероятного противника» в Желтом море.

Строительство укреплений и морской базы в Порт-Артуре затянулось, хотя неподалеку стремительными темпами сооружался торговый порт Дальний. Авантюристы, окружавшие слабовольного царя Николая II, обделывали собственные темные гешефты на Дальнем Востоке. Они надеялись впоследствии превратить Маньчжурию в свою вотчину и сделать Дальний этаким восточно-азиатским Антверпеном – центром мировой торговли. Эта авантюра поддерживалась и царским «наместником» на Дальнем Востоке адмиралом Е. И. Алексеевым. То был внебрачный сын Александра II – единственное «достоинство», которое помогло его головокружительной карьере. Трусливый, слабый человек, он отличался упрямством и самодурством. Алексеев нес прямую ответственность за слабую военную готовность русских вооруженных сил на дальневосточном театре.

Итак, под боком у слабо вооруженного Порт-Артура, на расстоянии всего лишь 35 верст, споро строился Дальний (тогдашние острословы язвительно прозвали его «Лишний»). К началу 1904 года на это ушло более 20 миллионов рублей – гигантская по тем временам сумма. Но дело даже не в этих огромных расходах. Стратегически было крайне опасно создавать незащищенный порт в непосредственной близости от главной базы военно-морского флота. Само существование Дальнего служило как бы приглашением «вероятному противнику» высадить десант в этом заботливо приготовленном для него порту. (Впоследствии так и случилось, только Макарову уже не довелось увидеть этого очередного несчастья.)

Все основные вопросы о строительстве Порт-Артура решались в особой комиссии по обороне крепостей, в состав которой входил и Макаров. Члены комиссии, как и большинство тогдашних военных и политических деятелей, исходили из очевидной недооценки боевых возможностей японского милитаризма. Было принято решение не создавать сильной обороны Порт-Артура с суши, так как флот наш, мол, не допустит высадки десанта вблизи крепости. Макаров возражал, но остался в меньшинстве.

Как обычно, он и не подумал примиряться с решением, казавшимся ему неправильным. Через несколько дней после заседания комиссии Макаров 22 февраля 1900 года подал в Главный морской штаб конфиденциальную записку со своими предложениями об организации обороны Порт-Артура. Он отмечал, что в крепости намечено построить явно недостаточное количество сухопутных укреплений и эти укрепления оснащены малым числом орудий, что орудия эти слабы и не в силах сопротивляться тяжелой артиллерии противника, что наши морские батареи не приспособлены для стрельбы по наземным целям. Наконец, Макаров предлагал исходить из вероятности того, что Порт-Артур может оказаться осажденным с суши и поэтому крепость должна быть готова к длительной блокаде, то есть иметь достаточное количество продовольствия, боеприпасов и проч.

Макаров решительно оспаривал тех, кто пренебрежительно относился к боевым возможностям японцев и китайцев как наций «нецивилизованных». «Каждый японец и каждый китаец, – писал он, – получает солидное образование по-своему; в Японии уже пять столетий нет ни одного неграмотного. О таком народе нельзя сказать, что он не просвещен. Из поколения в поколение японцы и китайцы привыкли учиться, вот почему японцы так быстро научились всему европейскому в такой короткий срок». Макаров с уважением отзывался о военных качествах азиатских народов – это было редкостью в то время. Видно, правильно говорят, что оценить достоинства чужих народов может только тот, кто ценит и любит свой собственный народ.

Далее в своей записке Макаров предсказывал возможные действия противникам «Заняв Корею, японцы могут двинуться к Квантунскому полуострову и сосредоточить там более сил, чем у нас. Вся война может быть ими сосредоточена на этом пункте. Это будет война из-за обладания Порт-Артуром, к которому они подступят с потребной для сего силой, и мы должны быть готовы к должному отпору с сухого пути». Макаров настаивал, чтобы крепость загодя была снабжена «провизией, порохом и углем в таком количестве, чтобы выдержать продолжительную осаду, пока не прибудет подкрепление». И в заключение с ответственностью истинного патриота Макаров сурово предрекал: «Падение Порт-Артура будет страшным ударом для нашего положения на Дальнем Востоке».

Да, быть пророком – тяжелая судьба. Знать, слишком часто оказывается верной печальная та поговорка, что нет пророка в своем отечестве... Все, что с тревогой предсказывал из Кронштадта Макаров, через четыре года осуществилось на Дальнем Востоке прямо-таки с буквалистской точностью. Японцы, которых иные собирались шапками закидать, подготовили превосходный флот и современную армию. Порт-Артур пришлось оборонять именно с суши и строить укрепления наспех. Сухопутной артиллерии большой мощности у русских там не оказалось, и наши полевые укрепления безнаказанно разрушались японскими 11-дюймовыми гаубицами. Достаточных запасов не создали, поэтому в конце осады героические защитники крепости испытывали нехватку всего необходимого. Только стойкость и самоотверженность русских солдат и офицеров дала возможность надолго затянуть оборону и нанести громадные потери японцам. Но можно ли было в полевых укреплениях защититься от тяжелых снарядов? Спастись от холода? От цинги? И Порт-Артур, как трагически предрекал Макаров, пал, и падение его действительно стало «страшным ударом для нашего положения на Дальнем Востоке» и тяжким потрясением для судеб всей России.

Ну а какова же была судьба записки Макарова? Управляющий Морским министерством адмирал П. П. Тыртов наложил на ней длинную резолюцию, сделанную явно в состоянии сильного раздражения. Это была не просто обычная канцелярская отписка, но и язвительный выговор, скверный намек на паникерство. Тыртов, мол, не может «не обратить внимания адмирала Макарова на его несколько пессимистический взгляд на оборону Порт-Артура» и грубо обвинил его в недооценке сил нашей Тихоокеанской эскадры. Не обращая внимания на раздражение Тыртова, Макаров подал еще один документ на эту тему, затем еще один... Впрочем, дальнейшая переписка не имела никакого значения и ничего не изменила.

Для японской армии уже отливали тяжелые осадные орудия, а главная база русского флота на Дальнем Востоке – Порт-Артур – по-прежнему оставалась без сильной защиты с суши...

Тем временем события шли своим чередом, приближаясь к драматической развязке. Японские самураи откровенно готовились к войне. Они разместили во многих странах гигантские заказы на вооружение, используя щедрую денежную помощь Великобритании – в ту пору эта сильнейшая держава мира активно поддерживала милитаристов Японии против России (через сорок лет за эту близорукую политику англичане поплатились позорной капитуляцией Сингапура). Немецкие инструктора обучали солдат армии микадо. В Японии была развернута невероятная шовинистическая кампания, направленная прежде всего против России и русских, открыто выдвигались аннексионистские притязания на наши дальневосточные земли.

Разумеется, царизм не выступал на Дальнем Востоке в виде кроткой овечки. Нет, петербургские политиканы тоже стремились отхватить в том районе новые рынки сбыта и источники сырья для воротил «Продамета», для нефтяной фирмы «Нобель», лодзинских текстильных фабрикантов и донецких угольных королей. В этом смысле грядущая русско-японская война являлась войной несправедливой для обеих сторон, хотя молодой японский хищник был более агрессивен и более, так сказать, «голоден», нежели его северный сосед. И еще отметим: в исторически близкий срок Октябрьская революция начисто отбросила колониальное «наследство» русского царизма на Дальнем Востоке, а японская военщина еще долго оставалась верной своим хищническим устремлениям рубежа XIX – начала XX века.

Гроза на Дальнем Востоке надвигалась. Нельзя сказать, чтобы военные руководители России не готовились к войне с Японией. Но как готовились? Небрежно, неспешно, спустя рукава, не имея четкого и продуманного плана, смутно представляя себе конечные цели и задачи вооруженных сил и политические последствия конфликта. А главное – царило прямо-таки всеобщее пренебрежение к противнику. Отдельные предостерегающие голоса воспринимались как нечто несерьезное.

В конце XIX века внешняя политика России оказалась в руках так называемой «безобразовской шайки». Прозвище свое эта группа сановной бюрократии получила по имени темного авантюриста и дельца А. М. Безобразова (фамилия оказалась поистине символичной!), в 1903 году он даже сделался статс-секретарем царя. В титулованную эту шайку входили тогдашний министр внутренних дел В. И. Плеве, князь И. И. Воронцов, граф Ф. Ф. Сумароков-Эльстон, адмирал А. М. Абаза (морских побед за ним не числилось) и др. Подчинив своему влиянию слабого Николая II, «безобразовская шайка», исходя исключительно из собственных своекорыстных интересов, толкала Россию на путь авантюр в дальневосточной политике. В частности, на средства царской семьи была организована лесная концессия на реке Ялу (в Корее), что вызвало резкое обострение отношений с Японией.

Эту сторону дела точно подметил Ленин: «Самодержавие именно по-авантюристски бросило народ в нелепую и позорную войну. Оно стоит теперь перед заслуженным концом»30. Да, дело обстояло так: бессмысленная и преступная авантюра – иначе нельзя назвать политику петербургской бюрократии на Дальнем Востоке.

Война приближалась, Макаров видел это. Не будучи политиком и социологом, он не мог оценить тех политических и социальных проблем, которые ясны нам сегодня. Он был военный человек и видел, что именно в его, так сказать, непосредственной сфере деятельности положение становится из рук вон плохим, что все предвещает близкую и неотвратимую катастрофу. И Макаров был одним из немногих, кто понимал это. Видя, что родина подвергается опасности, он не мог, как некоторые, махнуть рукой и отойти в сторону, коль его советов не слушались.

И ноября 1902 года, за четырнадцать месяцев до начала русско-японской войны, Макаров составил «весьма секретную» записку о судостроительной программе России, в которой вновь энергично и решительно высказался за необходимость укрепления русских дальневосточных рубежей. Он прямо говорил: «Недоразумения с Японией будут из-за Кореи или Китая. Японцы считают, что их историческое призвание поднять желтую расу, чем они теперь и заняты, идя верными шагами к намеченной цели». Учитывая агрессивность самураев и националистический угар японского народа, Макаров предупреждал: «Разрыв последует со стороны Японии, а не с нашей, и весь японский народ, как один человек, поднимется, чтобы достигнуть успеха».

Трезво оценивая реальную обстановку, слабость наших сил на Дальнем Востоке, отдаленность театра военных действий от экономических центров России и слабость коммуникаций, Макаров делал следующий важный вывод стратегического характера: «Наши наступательные действия против Японии не могут привести к решительному успеху, ибо я полагаю, что мы не можем высадить в Японии больше войска, чем эта держава может выставить под ружье для своей защиты». Нашей стратегической целью в случае нападения японцев, полагал Макаров, должна быть активная оборона, следовательно, «задача нашего флота – помешать Японии высадить свои войска на континент», чтобы не дать ей возможности навязать России тяжелую сухопутную войну в отдаленном театре. Ключ к решению этих стратегических задач Макаров видел в одном. «Успех Японии, – предупреждал он, – возможен лишь при условии недостаточности нашего флота, если же наш флот в состоянии будет командовать морем, то Япония будет совершенно бессильна что-либо сделать».

Стоит ли говорить, что и эти рассуждения Макарова не имели никаких последствий и никак не отразились на действиях морского ведомства? Военные мероприятия на Дальнем Востоке по-прежнему велись безалаберно и с безоглядной самоуверенностью. В результате коварное нападение японских самураев застало русский флот рассредоточенным, и объединенная эскадра адмирала Хейхатиро Того смогла в дальнейшем разбить наши военно-морские силы по частям.

Но пока в морском ведомстве царило безмятежное спокойствие, а Макаров по-прежнему занимался всякого рода мелочными делами в качестве командира Кронштадтского порта. Его близкий друг Врангель впоследствии рассказывал: «Когда я был у него в гостях после назначения его главным командиром и спросил, доволен ли он, Степан Осипович мне с грустью ответил, что считал бы своим местом Порт-Артур, добавив при этом: „Меня пошлют туда, когда дела наши станут совсем плохи, а наше положение там незавидное“.

К сожалению, и это печальное пророчество Макарова – предпоследнее по счету – также сбылось...

Вскоре ему суждено было сделать свое последнее пророчество. Предсмертное.

...Наступил новый, 1904-й год. Кронштадтская газета «Котлин» подробно описала новогодний праздник в старейшей морской крепости России. Описание это кажется сейчас старомодным и несколько наивным, так уже не пишут современные газеты. «Обычные взаимные поздравления с Новым годом в Морском собрании отличались особым оживлением. Съезд начался с часу дня; очень многие адмиралы, генералы и другие чины собрания прибыли с семьями, так что число дам достигало пятидесяти. В 2 часа 10 минут при звуках музыки вошли в зал главный командир вице-адмирал С. О. Макаров с супругой Капитолиной Николаевной, которые обошли ряды собравшихся. От собрания всем были предложены: шоколад, кофе и чай с печеньем». Затем подали шампанское, начались тосты. Был провозглашен тост и за здоровье адмирала Макарова. В свою очередь, Степан Осипович напомнил о трудностях службы на Дальнем Востоке и предложил послать начальнику эскадры Тихого океана вице-адмиралу О. В. Старку приветственную телеграмму. Вот ее текст: «Члены кронштадтского морского собрания, собравшись для обычных взаимных поздравлений, шлют радостный привет Вам и всем товарищам эскадры. Сердечно желают успехов в тяжелых трудах служебного долга. Макаров».

Так начался новый, 1904 год – год тяжелых потрясений для России и последний год жизни Макарова. И символично, что первой мыслью адмирала в новом году была мысль о Дальнем Востоке, о людях, несущих там тяжелую воинскую службу.

Разнообразная жизнь огромной кронштадтской военной базы продолжалась обычным порядком. Макаров отдавал приказы, инспектировал форты, наблюдал за строительством. Но какая-то важная часть души его жила делами далекого Тихого океана. 17 января в Морском собрании Макаров прочитал доклад об особенностях течений в проливе Лаперуза. Более всего теперь занимали адмирала не научные, а сугубо практические вещи. Япония откровенно готовилась к нападению. Об этом открыто говорили на порт-артурских базарах китайские торговцы, корейские рыбаки, коммерсанты-европейцы. Однако русское военно-морское командование, как загипнотизированное, ничего не видело и не слышало или не хотело верить собственным глазам и ушам. Напрасно Макаров бил тревогу, еще 22 января предупреждал руководителей морского ведомства: «Война с Японией неизбежна, и разрыв, вероятно, последует на этих днях». Ничто не могло поколебать бездумной самоуверенности чиновников Морского министерства, будто японцы «не посмеют» первыми напасть на русский флот.

Наконец, 24 января японское правительство разорвало дипломатические отношения с Россией. Но даже после этой уже совершенно откровенной прелюдии к войне на Тихоокеанской эскадре жизнь шла обычной мирной чередой. Порт-Артур имел внутренний рейд, надежно защищенный гористыми берегами, и внешний, совершенно открытый с моря. Русские корабли, словно дразня японские миноносцы, стояли на внешнем рейде.

Все это Макаров знал, и тревога его нарастала. Вечером 26 января он направил управляющему Морским министерством «весьма секретное» письмо, в котором говорилось: «Из разговоров с людьми, вернувшимися недавно с Дальнего Востока, я понял, что флот предполагают держать не во внутреннем бассейне Порт-Артура, а на наружном рейде... Пребывание судов на открытом рейде дает неприятелю возможность производить ночные атаки. Никакая бдительность не может воспрепятствовать энергичному неприятелю в ночное время обрушиться на флот с большим числом миноносцев и даже паровых катеров. Результат такой атаки будет для нас очень тяжел, ибо сетевое заграждение не прикрывает всего борта и, кроме того, у многих судов нет сетей*.

Увы, Макаров как будто глядел в воду, когда писал эти строки, и именно в воду Порт-артурской гавани. В ночь с 26 на 27 января 1904 года японские миноносцы внезапно атаковали русские суда, которые все так же беспечно стояли на внешнем рейде, не имея даже противоминных сетевых заграждений. Два эскадренных броненосца и один крейсер получили тяжелые повреждения.

Русская Тихоокеанская эскадра была серьезно ослаблена, моральный дух личного состава подорван, высшее командование вмиг сменило самоуверенность на панику и пребывало в растерянности. Таков был итог первого дня русско-японской войны.

Впоследствии историческая комиссия Морского генерального штаба специально расследовала значение письма Макарова от 26 января. Объективные специалисты установили, что если бы даже предложенные им меры были бы немедленно телеграфом переданы в Порт-Артур, то и в этом случае русские корабли не успели войти во внутренний рейд до предательской атаки японских миноносцев. При этом комиссия сочла необходимым особо подчеркнуть, что названное письмо «навсегда останется свидетельством ума и проницательности светлой личности С. О. Макарова, ярким примером для грядущего поколения понимания адмиралом долга службы не за страх, а за совесть». Верное, хоть и запоздалое признание...

В судьбе Макарова подобных «запоздалых признаний» много. Пожалуй, даже слишком много. Вспомним бронебойный снаряд, «Тактику», несостоявшуюся экспедицию вокруг Сибири, и еще, и еще... Забегая вперед, добавим, что и японский флот ему не довелось разбить.

Так что же он – неудачник?

Нет, этот пышущий здоровьем оптимист, этот басовитый бородач никак не походил на неудачника. Да и всяких там успехов тоже досталось ему в избытке: первый пластырь, первый боевой торпедный залп, первая ледокольная экспедиция... Опять получается длинный список!

Или, может быть, Дон-Кихот? С копьем наперевес против мельниц самоуверенной ограниченности? Рубить благородным мечом баранье стадо тупости, трусости, зависти?..

Нет, тоже не то. Он ведь не скончался мирно в своей постели, как рыцарь Ламанчский, отринув бурное романтическое прошлое. Он, Макаров, стоял на посту до конца. Всегда. В этом – главный пример его жизни и главная его поучительная суть. А если теперь пофантазировать? Вот кабы не только ему, но и адмиралу Старку пришла вовремя мысль убрать корабли на внутренний рейд? Или Авелану? Или на худой конец великому князю Алексею Александровичу?

Но им такое в голову не пришло. Ибо Макаров жил для родины, а они тянули служебную лямку.

Сообщения о нападении японцев на нашу эскадру стали известны в Кронштадте 28 января. В тот же день в манеже перед собравшимися там офицерами, матросами и кронштадтскими гражданами Макаров произнес горячую и искреннюю речь:

– Друзья, ваши товарищи уже вступили в дело, окрещены боевым огнем: нужно будет – они лягут костьми на поле брани. Они сумеют выказать себя истинными героями. За их успех – ура! – Свою речь он закончил словами: – Моряки, с театра военных действий приходят и будут приходить известия то хорошие, то худые. Но пусть не дрогнет ничье сердце. Мы – русские. С нами бог! Ура!

На письме Макарова от 26 февраля делопроизводителем Морского министерства была сделана помета: «Хранить весьма секретно, копий не снимать». Есть, однако, вещи, которые никак невозможно удержать в тайне. Слухи о том, что Макаров заранее предупреждал о грозящей опасности и предлагал соответствующие меры, которые не были осуществлены, мгновенно стали достоянием всей России. И общественное мнение страны было единодушно: «Макарова в Порт-Артур!» Об этом, разумеется, не писали подцензурные газеты, но настроения такого рода широко распространяются и без газет. Сложилась ситуация, аналогичная той, когда Александр I в 1812 году вынужден был поставить Кутузова во главе русской армии. Теперь Макаров стал во главе русского флота – вопреки желанию морского ведомства, по воле общенационального мнения. 1 февраля Степану Осиповичу было объявлено о его назначении командующим флотом в Тихом океане.

В его деятельности открывалась новая глава.