"Развод по-русски" - читать интересную книгу автора (Авророва Александра)

Глава 5. Главная истина

Вера металась по постели, не в силах заснуть. Ее терзала тоска. Основных направлений для терзания было два. Первое заключалось в мыслях о Лизе, второе — о себе. Лиза, несчастная Лиза! Она лежит сейчас — о господи! — лежит на нарах в камере предварительного заключения. Е е Л и з а, ее единственная в мире Лиза лежит на нарах, даже неизвестно, прикрытых ли простынями, а если и прикрытых, так страшно представить, какими. Вера вспомнила маленькую девочку, всегда весело улыбающуюся при звуках воды, льющейся в ванну. Она обожала мыться, а день смены постельного белья с раннего детства был для нее праздником. И Вера баловала ее, с особой тщательностью крахмаля простыни и наволочки сестренки, так, что они благоухали свежестью. Зато теперь бедный ребенок прикрывается грязным одеялом, в которое совсем недавно заворачивался бомж-алкоголик, и остается молить бога, чтобы вокруг не ползали насекомые. Боже мой! Тараканы, клопы, вши. Из них Лиза встречала прежде лишь тараканов, на работе, и они настолько ее ужаснули, что Величко срочно вызвал соответствующую службу.

Вера содрогнулась. «Почему в тюрьме она, а не я? — в отчаянье подумала она. — Я грубее, я бы стерпела, но почему она? Она такая нежная». А ведь в камере, кроме грязи и насекомых, имеется кое-что пострашнее — люди. Не обычные люди, а преступники. Лиза никогда ни от кого не ждет зла, она простодушна, как малое дитя. Ее очень легко обидеть, стоит только захотеть, а они, конечно, захотят. Они возненавидят ее за то, что она другая, и начнут мучить. Но ведь, наверное, за заключенными хоть немного следят? Или милиции все равно, пусть хоть перебьют друг друга, лишь бы не убежали?

Не в силах больше лежать, Вера встала и принялась ходить по комнате. Тоска прямо-таки физически распирала грудь, было трудно дышать. Вера перебирала в памяти события последних дней, и ей казалось, что все в эти дни она делала не так. Она вела себя, как последняя дура, словно нарочно стараясь загнать сестру в тюрьму. Да, да! Если бы повернуть время вспять, разве она отнеслась бы равнодушно к учиненному Андрюшей скандалу? Нет, она б серьезно побеседовала с ним, он объяснил бы, что имел в виду, и, возможно, был бы сейчас жив, а Лизка была бы свободна. Но она, Вера, эгоистично ушла в сторону, а потом пропустила мимо ушей разговор о пистолете. Павлик сделал правильные выводы, а она нет. А, будь она поумнее, тоже догадалась бы и в тот же день потребовала, чтобы Лиза вернула пистолет Величко, и орудие убийства не валялось бы неизвестно где, а лежало под присмотром.

Это ошибки одного-единственного дня — воскресенья, рокового дня рождения. В понедельник… в страшный понедельник Вера просто-напросто не вспоминала о сестре. Сердце должно было подсказать, что с той неладно, однако не подсказало. Следовало почувствовать, что Лиза в беде, и помочь ей. Как? Да как угодно! Поджечь квартиру, чтобы никто не обнаружил трупа, или спрятать его. В возбужденном мозгу Веры мелькали отрывки из прочитанных детективов, смывая грань между возможным и невозможным. Ей чудилось, что уж она-то с легкостью могла бы что-нибудь придумать. Могла, да не стала. Более того! Во вторник она сама предложила сестре роковое решение — передать Рите ключ от квартиры Андрея. Если б не это, глядишь, тело обнаружили бы куда позже, и пистолет из мусорной кучи успели б увезти, а зоркая старушка забыла бы Лизину внешность.

Вера даже застонала от горя, но мысли неуклонно бежали вперед. В среду, когда несчастного Андрюшу обнаружили, она была должна, непременно должна расспросить сестру наедине. Ну и что, что та избегала этого, следовало настоять на своем. Убедила себя, видите ли, что нельзя вмешиваться в чужую личную жизнь, боялась спровоцировать конфликт между Лизой и Борисом Ивановичем. Вот и директриса в школе вечно пилит — вы, Вера Дмитриевна, слишком много свободы даете учащимся, а надо действовать в приказном порядке. Взять бы тогда Лизку и силой притащить домой, и заставить выложить всю правду! Однако она, Вера, этого не сделала. Наоборот. Приходил Павлик, предупреждал ее, но она не вняла. О чем он предупреждал? Что пистолет у Лизы не газовый, а настоящий. Что Лизиному алиби не поверят из-за того, что она умеет имитировать голоса. Что Лиза станет первой подозреваемой и ее арестуют. Как в воду глядел! Все его предположения сбылись один к одному. А еще он предполагал, что она действительно убийца. О господи! Так и произнес: «Пусть она убила, я никому не скажу». А потом Вера оскорбила его, и он ушел, отказавшись помочь. А если б она стерпела? Нет, ерунда! Это сюжет для оперы, а не для реальной жизни. «Отдайся мне, красавица, и я не выдам правосудию тайну твоей сестры!» Павлик — порядочный человек, а не злодей из мелодрамы, да и сама Вера — его брошенная жена, а не недоступная аристократка. Тем не менее, вспомнив ощущение влажных губ на лице, она отмахнулась, словно от паутины, и неуверенно подумала: «Ведь это не он доложил все милиции? Наверное, проболталась Рита. Он не мог, он не такой. Но если он действительно считает Лизу виноватой, то почему бы нет?»

Вот он, основной вопрос. Раз Лиза не виновата, убийца сейчас на свободе. Его нужно найти и посадить в тюрьму, а Лизу выпустить. А вдруг она виновата? Хочет ли Вера, чтобы вместо сестры заподозрили кого-то другого? Вера не сумела ответить даже себе самой. Сказать «да» мешала совесть, а против «нет» восставало все существо. Единственная надежда — что вопрос этот вовсе не придется решать. Лишь бы убедиться, что Лизка не врет… Нет, не так! Она, конечно, врет. Задним числом это стало очевидным. Именно поэтому она стремилась не оставаться с сестрой наедине — ей было, что скрывать. Но настоящего преступления она не совершить не могла! Или могла? Случайно, в панике, от страха? Если бы знать… А, чтобы узнать, надо с нею встретиться. Любой ценой. Только тогда выяснится, как разумнее вести себя дальше — слушаться отвратительного адвоката или настаивать на своем. Надо встретиться!

Сделав такой вывод, Вера неожиданно почувствовала лютый голод. Еще бы! Она позавтракала с утра без особого аппетита, а с тех пор ничего не ела. В холодильнике валялась пачка пельменей. Вера сварила половину, съела, легла в постель и сразу заснула.

После уроков она отправилась в прокуратуру и попросила сообщить о себе Левандовскому. Тот появился довольно быстро.

— Что-нибудь изменилось? — спросила его Вера.

— Пока нет, Вера Дмитриевна. Ваша сестра при внешней мягкости довольно упряма.

Это была чистая правда. Упиралась Лиза редко, однако если уж начинала, сбить ее было нелегко.

— Я должна с нею увидеться. Никакая моя записка не поможет. Почему нельзя? Чем я наврежу? Наоборот. Ваши сотрудники запишут весь разговор, и вы узнаете правду.

— Нельзя, потому что не положено, — спокойно объяснил следователь. — Есть определенные правила.

— Но вам наверняка позволят их нарушить, — попыталась схитрить Вера. — Вы же пользуетесь таким авторитетом!

— Потому и пользуюсь, что не нарушаю. К тому же, должен предупредить, не поддаюсь на мелкую лесть. Если б того требовали интересы правосудия, тогда да, мог бы пойти на риск и кое-что нарушить, но в данном случае необходимости не вижу. Впрочем, можете подать соответствующее заявление по инстанциям. Только учтите, волокита будет длиться довольно долго. Извините, Вера Дмитриевна, мне пора.

Он ушел, а Вера, не зная, как быть, присела на скамью. Через час-два рабочий день закончится, и следователь снова спустится к проходной. Вдруг ей все же удастся его убедить?

Около семи, уже после основного потока, Левандовский и впрямь показался на лестнице. Вера вскочила, преградив ему путь.

— Я прошу вас, Анатолий Борисович! — сказала она.

Тот обреченно вздохнул.

— Не разочаровывайте меня, Вера Дмитриевна! Вы производили впечатление такой разумной женщины, а теперь… Ну, чего вы добились пустым ожиданием? Я сейчас сяду в машину и уеду, а что вы? Побежите за мною пешком или возьмете такси? И даже если б вы были на машине, какой толк кататься за мной по городу? Вы ведь учитель, должны разбираться в людях. Когда я говорю «нет», это значит «нет», а не «быть может» или «когда-нибудь». Только зря потратите время.

Он развел руками и действительно, сев в машину, уехал. Вера тоже отправилась домой. А что оставалось делать?

У ее подъезда на лавочке маячили две смутно знакомые фигуры. Боже мой, Артем и Юра, мальчишки из одиннадцатого «а», ее воспитательского класса! Откуда им тут взяться? Вера работала не в том микрорайоне, в котором жила, поэтому видеть учеников во дворе дома было для нее в диковинку. Впрочем, как раз эта парочка вызывала лишь приятные ассоциации, и, когда б не ужасное настроение, Вера поболтала бы с ними с радостью. Артем шел на медаль, и, если ее не получит, то лишь по феноменальной рассеянности, а не по недостатку способностей. Способности у него редкостные, особенно к физике. Типичный будущий ученый, уже теперь несколько не от мира сего. Зато Юра — тот прагматик. Этому его научила жизнь. Неполная семья, мать библиотекарь и, хотя бьется, как рыба о лед, не способна обеспечить сыну даже минимально приемлемые условия существования. Он от нее подобного и не ожидает, твердо зная, что позаботиться о себе должен сам. Второй год активно подрабатывает.

Юра казался Вере самым взрослым в классе. Только ему могла прийти в голову мысль обратиться к ней со словами: «Вера Дмитриевна, вы разрешите мне пропускать некоторые уроки? В те дни, когда я очень загружен. А материал этот я разберу сам или, в крайнем случае, спрошу у Темки». Она, понимавшая его ситуацию, ответила: «А ты уверен, Юра, что потом не пожалеешь? Когда станешь готовиться в институт, выяснится, что у тебя большие пробелы, и их будет трудно восполнить». «А я не собираюсь в институт, — уверенно возразил он. — Я пойду в армию. А после… ну, после как-нибудь разберусь». И Вера разрешила. В конце концов, большинство сейчас прогуливает безо всякого повода, и ничего с ними не сделаешь, а тут человек умеет спланировать собственную жизнь разумным образом, и грех ему мешать. Правда, от директрисы влетело, но к этому Вера привыкла.

Дружба Артема и Юры сперва окружающих удивляла, потом перестала. Пример того, что противоположности сходятся. Причем дружба между мальчишками носила именно тот характер, какой придавала данному понятию Вера — не легкие приятельские отношения, а нечто большее. В общем, нравились ей оба. Однако сейчас были совсем некстати.

Как ни странно, разговор начал Артем.

— Добрый вечер, Вера Дмитриевна! Вы… вы можете уделить нам пять минут?

— Конечно, — улыбнулась она.

Улыбка появилась непроизвольно, автоматически. Вера полагала, что ее личные дела не должны отражаться на отношении к ученикам. Ну, какое школьникам дело до ее проблем и ее настроения? Следует оставлять их за порогом класса.

А Артем продолжил:

— Извините за навязчивость, но мы можем вам чем-нибудь помочь?

У Веры перехватило дыхание. Что, вся школа уже знает о том, что произошло? Завтра начнут расспрашивать, выражать соболезнования. Она этого не вынесет! Она не в силах обсуждать страшную тему ни с кем, даже с лучшей подругой Леной. Не в силах, просто не в силах! У нее сердце разорвется, если придется снова и снова повторять вслух ужасающие слова: «Да, Лиза в тюрьме, ее обвиняют в убийстве». Но, оказывается, плохие вести действительно крылаты?

И, вздохнув, Вера произнесла:

— Что ты имеешь в виду?

— У вас ведь какое-то несчастье, да? И мы думали, вдруг можем помочь?

— Кто вам сказал?

Артем несколько смутился и перевел взгляд на Юру. Тот хмуро заметил:

— Просто видно.

И, поскольку Вера молчала, а лицо Артема выражало недоумение и легкую укоризну, добавил, обращаясь к другу:

— И не пялься так. М н е видно.

Вера повернула голову к Юре — и вдруг он стал заливаться краской, первый раз на ее памяти. Он покраснел так сильно, что она испугалась и поспешно отвернулась.

— У меня действительно несчастье, только вряд ли кто сможет помочь. Спасибо! И не говорите никому, хорошо? Надеюсь, остальным хотя бы не видно?

— Нет, не волнуйтесь, — подтвердил Артем. — Только Юрке, но ведь он…

Юра вскинул на него гневные глаза, и тот осекся. Вера поняла, что следует срочно сменить тему.

— А как вы узнали мой адрес? — поинтересовалась она. — Неужели дала Валерия Ивановна?

— Ну, что вы, — слегка улыбнулся Артем. — Директриса вас не любит, прицепилась бы — «зачем да почему?» У нас свои каналы.

Вера подняла брови, и он безмятежно разъяснил:

— Сейчас это не проблема. Продаются CD-диски с полной базой данных по городу, а у вас очень редкая фамилия, вас найти легко.

И, осененная смутной пока еще идеей, Вера неожиданно сообщила:

— Впрочем, вы можете мне помочь. Найти адрес одного человека. У него тоже очень редкая фамилия — Левандовский.

*****

На следующий день сразу после уроков Вера отправилась по раздобытому учениками адресу.

— Кто там? — осведомился низкий женский голос.

— Можно Анатолия Борисовича?

— А его еще нету.

Вера и без того об этом знала, однако расстроено произнесла:

— Ой, простите! Ничего, я подожду.

— Да я ума не приложу, когда он явится.

— Ничего, я подожду тут, на лестнице.

Дверь приоткрылась на ширину цепочки, блеснули большие черные глаза. Вера полагала свою внешность в данном случае весьма благоприятным фактором. Выглядеть интеллигентной женщиной в вопросах флирта являлось вечным минусом, зато теперь — несомненным плюсом. Действительно, внимательно изучив обстановку, жена Левандовского сказала:

— Да чего тут грязную стенку подпирать? Заходите.

На кухне что-то аппетитно скворчало. Вера машинально потянула носом. Вкусно! Она вспомнила, что сегодня снова забыла поесть. Никогда раньше с ней такого не случалось, она и представить не могла, как это можно — забыть поесть. Оказывается, можно, но все равно голод время от времени дает о себе знать.

— Поужинаете? — предложила хозяйка. — У меня вареники. Домашние.

— Ну, что вы! — растерялась Вера. — Я и без того вас стесню. Я бы посидела тихонько…

Идя сюда, она ожидала отпора, борьбы, а подобное гостеприимство обезоруживало.

— Поужинаете! — твердо решила женщина. — Вон, глаза голодные.

Вера покраснела, а та спокойно продолжила:

— Вот сюда садитесь. Меня зовут Галина Петровна, я Анатолию Борисовичу жена.

— А меня Вера. Вера Дмитриевна. К сожалению, я… я по довольно тягостному поводу…

— Небось из родных кто попался? Так, что ли?

Галина Петровна, судя по всему, была родом с Украины, что давало о себе знать в певучем говоре и легкости движений, которой абсолютно не мешал весьма солидный лишний вес. Впрочем, в ее статном теле этот вес не казался лишним. Некоторая бесцеремонность манер искупалась искренней доброжелательностью. И Вера решилась. В конце концов, для чего она вообще, точно последняя хамка, ворвалась сюда, в чужую квартиру? Чтобы попытаться размягчить следователя в домашней обстановке. Вот и пытайся! И, с трудом преодолевая обычную сдержанность, она начала рассказывать о Лизе и о себе, и чем дольше рассказывала, тем больше увлекалась. Трудно было найти более благодарного слушателя! Галина Петровна охала, и вздыхала, и всплескивала руками как раз в тех местах, в каких было надо, а лицо ее выражало неприкрытое сочувствие. «Если б мне еще заплакать, — подумала Вера, дойдя до самого страшного, — она бы совсем растрогалась. Только я, к сожалению, не плачу по заказу».

Стоило так решить, и слезы градом посыпались из глаз. Они текли по лицу, размазывая косметику, смешивая тушь с тенями в отвратительное месиво, и у Веры мелькнула дурацкая мысль, что, подозревай она заранее о подобном исходе, ни за что бы не накрасилась — очень уж противно быть такой грязной. Эта мысль вдруг повлекла за собой картину бьющейся в истерике Лизки — та рыдает над телом Андрюши, чистенькая и симпатичная, хотя обычно не появляется на людях без макияжа. Неужели она заранее знала? И, значит… Ничего не значит! Только бы увидеться с нею, только бы выяснить правду!

— Ну, ну, — успокаивающе похлопала свою гостью по плечу Галина Петровна. — Пойдем-ка в ванную, я тебя умою. А то мой придет, увидит, а мужики ведь, они простые. Им хорошеньких подавай. Хорошенькой и отказать не захочет, а как поглядит на тебя теперь, сразу выгонит. Мало радости теперь на тебя глядеть. И глаза не три — красные будут. У тебя пудра с собой есть?

Вера удивленно пожала плечами.

— Вы вот, молодые, теперь не пудритесь, — заметила Левандовская, — а хорошая пудра — великое дело. Стой здесь, я принесу. А то вон пятна красные по щекам, зачем нам с тобой это надо?

Однако приукрасить Веру не успела — послышался звук открываемой двери.

— Галка! — голос следователя был весьма довольным. — Где вареники? Ты обещала!

Галина Петровна обняла гостью мощной рукою и вывела в коридор.

— А, вы! — нахмурился Левандовский. — И сюда, значит, просочились? Вот уж, слезами меня не проймешь. Не слишком-то умный метод.

Вера подняла голову и решительно посмотрела ему в глаза. Она почувствовала, что слезы заставили ее упасть в его мнении, и надеялась убедить — больше их не будет. Похоже, это ей удалось. Следователь немного смягчился и почти доброжелательно произнес:

— Идите домой и не мучьте себя зря. Все равно ничем не можете помочь!

И тут вмешалась Галина Петровна.

— Зато ты можешь, — спокойно парировала она. — Вот что, Толик! Ты устроишь девочке встречу с сестренкой.

— Что? — потрясенно переспросил тот, а она уверенно продолжила:

— И не отговаривайся, пожалуйста, вашими дурными законами. Ну, нарушишь самую малость, эка невидаль! Никто тебя за это не осудит. Наоборот! Шибко принципиальных, их никто не любит. Лучше, наверное, прямо сегодня, чтобы девочке лишнюю ночь не маяться, но если уже поздно, значит, завтра. Утром. Идет?

Левандовский бросил на Веру косой взгляд, в котором проскользнуло нечто вроде восхищения, но вслух обратился к жене тоном, полным иронии.

— Значит, пытаешься склонить супруга к нарушению служебного долга? Ну-ну. Не ожидал! Однако долг превыше всего, Галчонок. «Часто слышим мы упреки от родных…» Как там дальше? «Только снова поднимает нас с зарей и уводит за собой в незримый бой наше чувство долга».

Он гордо поднял руку, декламируя последние строки, и выпятил грудь.

— Ты мне зубы-то не заговаривай! — погрозила пальцем Галина Петровна. — Ты говори ясно. Да или нет?

— Конечно, нет. А ты чего ожидала?

— Это ты чего ожидал? — подбоченясь, осведомилась она. — Вареничков? Ладно, кушай свои варенички. Нескоро в другой раз домашним-то себя побалуешь.

— Это почему? — опешил Левандовский. Он был явно не готов к подобному повороту.

— А потому! Чтобы я да для этакого индюка надутого у плиты игзоляться стала? Да ни за какие коврижки! Ишь, разбежался! Ха!

— Буду ходить в столовую, — жалостливо вздохнул несчастный муж. — Хотя для моего желудка это вредно. Ой, как вредно!

Вера поняла, что последней фразой он нанес жене хитрый удар, однако та парировала его гениально.

— Ладно! — согласилась она. — Буду готовить. Кашу тебе варить буду — самое милое дело. Свеклу — тоже для желудка вещь полезная. И все! Никаких вареничков!

— Без вареничков? — уныло уточнил Анатолий Борисович, словно не веря собственным ушам.

— Борщ! — с энтузиазмом прервала его Галина Петровна.

— Борщ будешь варить? — воспрянул он.

— Нет! — злорадно выкрикнула она. — Никакого борща! Да, еще драники! И смаженцы! А еще такие голубцы, ну, знаешь, какие ни у кого, кроме меня, не выходят! Еще Люська пыталась научиться, да без толку! И кулебяки! Так вот, больше и не надейся!

И Галина Петровна, высоко подняв голову, с торжеством оглядела мужа, точно полководец поле выигранного сражения.

Да, сражение и впрямь было ею выиграно. Лицо Левандовского выражало искреннюю растерянность.

— Первый раз такое, — обратился он к Вере. — Крепко вы ей понравились, — и с последней надеждой повернулся к жене: — Галочка, это же шантаж!

— Ну, да, — гордо кивнула та. — А что, закон твой не велит? Ну, так сажай в камеру мать твоих детей, с тебя станется. Раз молоденькую девочку не жалеешь, так чего меня, старую грымзу, жалеть!

— О боже! — развел руками следователь. — Главное, успокойся. Ну, устрою я им встречу. Не вижу в ней никакого смысла, один вред, но, раз тебе приспичило, бог с вами со всеми! Приношу свои извинения, Вера Дмитриевна.

— За что? — не поняла Вера.

— Что назвал ваш метод глупым. Скажите, вы всегда добиваетесь, чего захотите, а?

— Нет, — улыбнулась она, — крайне редко. Так сегодня уже поздно или не очень?

— Ну, закон нарушить никогда не поздно, — хмыкнул ее собеседник. — Вот вареничков поедим и поедем. Только учтите, ненадолго, и одних я вас не оставлю. Я теперь от вас, Вера Дмитриевна, всего могу ожидать. Спустите сестрицу по веревочной лестнице из окошка, а я потом отдувайся. Никогда больше не возьмусь за женское убийство! Лучше бандитские разборки. У бандитов, у них хоть какая-то логика, а чего ждать от женщин, сам черт не скажет.

*****

Всю дорогу Веру терзала одна мысль. Если Лизка невиновна, проблем нет. Она расскажет правду, Левандовский услышит и поверит. Или не поверит, но хуже, чем сейчас, все равно не будет. А вдруг сестра виновна? Вера вызовет ее на откровенность, а следователь воспользуется полученными сведениями для того, чтобы мотивировать обвинительное заключение. И выйдет, что она, Вера, собственными руками засадила бедную девочку в тюрьму! Так не годится. Это ж надо быть настолько глупой, чтобы не продумать подобную ситуацию заранее! Следует смотреть хотя бы на шаг вперед, а не тыркаться, точно глупая бабочка у настольной лампы. Что же теперь делать? Как построить разговор, чтобы он был понятен только им двоим, но не посторонним? Они выросли вместе, они — почти единое существо, они часто понимают друг друга без слов…

И тут Вера вспомнила развлечение детских лет. Решив кого-нибудь разыграть — а сестры обожали веселые розыгрыши — они делали особый жест: указательным пальцем ты прикасаешься к левой щеке. Жест означал, что сейчас последует выдумка. Если его помнит Вера, то не забыла и Лизка. Нет, не должна забыть!

Комната для свиданий оказалась разделена на две части стеклянной перегородкой. Дурацкое это стекло совершенно лишило Веру душевных сил. По кинофильмам она представляла себе решетку и надеялась через нее взять сестру за руку и держать все отпущенные им минуты. А тут — стекло. От разочарования и боли на глазах выступили слезы, но Вера быстро их смахнула. Она не имеет права мучить Лизу еще и своим горем, она должна поддержать ее, придать ей мужества!

И все же при появлении сестры Вера вздрогнула, прикусив губу. Куда делся доверчивый взгляд балованного ребенка, ни разу ни от кого не видевшего обид? Взгляд, светившийся, словно солнечный луч, и привлекавший любые сердца, выделявший Лизку среди сотен, тысяч, миллионов, единственный на целый мир! Исчез, будто и не было никогда, и, скорее всего, навечно. Теперь на вас смотрел маленький, затравленный, растерянный зверек, отовсюду ждущий беды и не умеющий с нею бороться.

— Лиза! — позвала Вера.

Лиза ахнула и отшатнулась, но тут же, рванувшись вперед, припала лбом к проклятому стеклу. Припала и Вера. Если б не оно, сестры касались бы друг друга.

— Я тебя даже не узнала сразу, — прошептала младшая, плача. — Это ты из-за меня такая, да? Ты прости меня, Верочка.

— О господи, родная! — вскричала старшая. — Но я-то тут при чем? Со мной все нормально. Главное — это ты.

Она помнила, что времени у них мало, и заставила себя отстраниться.

— Слушай меня внимательно. Я должна знать правду. Я, — она выделила это слово, — Я должна знать правду. Понимаешь? Иначе я не выдержу. Ты ведь его не убивала, да? Если это так, расскажи все, как было. Правда не может повредить. А если ты… если это ты… посмотри на меня, Лизонька! — и она прижала палец к левой щеке, — если это ты, то тоже расскажи. Ты поняла меня, Лиза?

Та на мгновение задохнулась и вдруг перестала плакать.

— Вера! Неужели даже ты… неужели т ы могла поверить, что я его убила? Что Я убила Андрюшу? Даже т ы… т ы можешь так считать?

Ее лицо выражало ужас, но Вере было этого недостаточно. Она вглядывалась в огромном напряжении сил, пытаясь проникнуть вглубь, прямо в душу. Лиза растерянно посмотрела по сторонам, словно чего-то ища, и произнесла:

— Я клянусь… я клянусь… — ее глаза остановились, посветлев, на сестре, и она твердо закончила: — Я клянусь твоим здоровьем, Вера, и твоею жизнью. Я никого не убивала.

Именно тут Вера поняла, что испытывал человек, придумавший ставшею крылатой фразу — «гора упала с плеч». Последние дни на плечи давила гора, и вот упала. Лиза не убивала! Лиза не виновата! Ну, конечно! Не надо, нельзя было сомневаться! Что угодно, но преступления Лиза совершить не могла!

— Тогда расскажи правду.

— Ты… ты уверена?

— Раз это сделала не ты, значит, кто-то другой. Чтобы понять, кто, надо знать, как было дело. Я уверена в этом.

— Хорошо. Я приехала к Андрюше в три, как договорились. Ну, может, чуть опоздала. Открыла дверь своим ключом, зашла, а там… он. Совершенно мертвый и весь в крови. Но еще теплый. Я сама чуть не умерла! А в руке мой шарфик. Да, еще пистолет валяется! Я подняла, вижу — мой.

— А где ты его хранила?

— Вроде на работе. Я не собиралась им пользоваться, взяла, чтобы с Борей не спорить, и убрала с глаз подальше. И забыла. А шарфик… Боря меня спрашивал, почему не ношу, это ж его подарок, а мне неловко было сказать, что посеяла. Он бы обиделся. В общем, я сразу решила — из-за всего этого возьмут и подумают на меня. Тем более, на пистолете теперь мои отпечатки. Про отпечатки всегда в детективах пишут, я знаю. Я вытерла его шарфиком и взяла с собой. И убежала. Надо было, конечно, выкинуть, где подальше, а на меня нашло помрачение ума. Мне казалось, у меня сердце разорвется от этого пистолета, ни минуты не могла с ним выдержать, понимаешь? Будто змею несла живую. Я зашла в соседний подъезд и в мусоропровод кинула. Я думала, в соседнем подъезде искать не станут. А как выкинула, сразу легче стало, и я про алиби подумала. Про алиби тоже всегда пишут. Вот я и позвонила на работу его голосом, а потом туда пришла и до вечера сидела, чтобы меня видели. Только меня ужасно мучило, что Андрюша лежит дома, мертвый, и… и разлагается. Как представлю, сразу мутит. Только идти я туда снова не могла, ты же понимаешь! Когда Ритка ко мне с этим пристала, я просто с ума чуть не сошла! А потом ты придумала, чтобы я дала ей ключ, и я обрадовалась. Она его найдет, и его, бедного, можно будет похоронить, как положено, чтобы он не лежал там больше один! Вот и все. Я все тебе сказала.

— Но почему ты не сказала этого сразу, Лиза? Сразу, как только его нашла! Почему?

— Но я не хотела тебя расстраивать. Ты бы расстроилась, правда? А я думала, все обойдется, и ты не узнаешь никогда. Специально старалась с тобой не видеться. Тебе бы не понравилось, что я наделала глупостей, ты бы велела мне во всем признаться. А я не хотела, потому что считала, все как-нибудь само образуется.

— Само! — не помня себя, вскричала Вера. — Разве оно образуется само? А я бы что-нибудь сделала! Я бы подожгла его квартиру, я бы спрятала тело… я не знаю, что, но…

— А вот это уже лишнее, — прервал диалог спокойный голос.

Сестры, очнувшись, повернулись к следователю.

— Не имею ни малейшего желания слушать о предлагаемых вами противоправных действиях, — продолжил тот. — Времени я вам дал достаточно, Елизавета Дмитриевна изложила нам свою новую версию, и на этом мы закончим.

Вера не успела ахнуть, как появился охранник и равнодушно увел Лизу за дверь.

— Но… но она же не убивала, Анатолий Борисович!

Тот пожал плечами:

— Если бы мы верили всему, что нам говорят…

— Вы не понимаете! Она ведь сказала м н е! Она поклялась моим здоровьем и моею жизнью. Она не убивала, я твердо это знаю! Я знаю наверняка! Что мне сделать, чтобы вы мне поверили?

Левандовский вздохнул:

— В а м я верю, Вера Дмитриевна. Вы действительно считаете сестру невиновной. Но это не заставит меня поверить е й.

— Но почему?

— Я беседовал с вашей сестрой неоднократно и имел возможность наблюдать, как она переходит от одной лжи к другой. Сплошные искренность и простодушие! Причем, уличенная, совершенно не смутившись, меняет показания на более удобные все с теми же честными глазами. Теперь она поняла, что, чем отрицать каждую улику в отдельности, умнее сменить версию целиком. Ну, сменила. И, по-вашему, десять раз надутый, на одиннадцатый я обязан слепо верить? Поклялась вашим здоровьем? Извините, Вера Дмитриевна, только для нее это слова, пустое сотрясание воздуха. Поклялась себе и поклялась. Опять-таки, вам от этого стало легче, а она вас любит. Нет! Пока мне не предъявят человека, имеющего не менее веские мотивы для убийства, имеющего возможность убить, да еще на которого указывают улики, я своего мнения не изменю.

Неожиданно Веру осенила мысль, почему-то раньше не приходившая в голову.

— А если это самоубийство, Анатолий Борисович? Взял в руки Лизин шарфик и застрелился. Андрюша так ее любил!

— К сожалению, вынужден избавить вас от иллюзий, уважаемая Вера Дмитриевна. Характер повреждений тела и… Короче, самоубийство исключено. Стреляли с очень близкого расстояния, но не сам. Это точно. Пойдемте, Вера Дмитриевна!

— Подождите! — она в возбуждении схватила его за рукав. — Всего один вопрос! Кто-то рассказал вам про Лизу плохие вещи… про пистолет, про имитацию голосов, опознал ее шарфик, плохо отозвался о характере. Кто это был? Скорее всего, он и есть убийца.

— Сведения мы получали от разных лиц, — уклончиво ответил следователь. — А, если б и нашелся некто, сообщивший нам больше правды, чем остальные, я не стал бы называть вам его имя. Боюсь, реакция ваша оказалась бы неадекватной, хотя по большому счету вы ведь ничего не имеете против правды, а?

Он настойчиво потянул ее вниз по лестнице и лично довез до дома, а, высадив, вдруг заметил:

— По крайней мере, вы сделали все, что могли, и пусть это вас утешит. Я был бы рад знать, что Юрик вел бы себя так же, если бы Лена… Юрик и Лена — мои дети. Они взрослые, у них свои семьи, и тем не менее… В общем, держитесь, Вера Дмитриевна! Убийство было непредумышленным, и мы найдем смягчающие обстоятельства. Все не так плохо!