5

Уставясь в темноту, Агнес мысленно представила себе звучание приветливых голосов, обращенных к ней: «Тебе не следует сидеть здесь одной, Агнес, на этом безлюдном острове, в обществе одной лишь собаки! Переправляйся на наш остров, ты сможешь жить там!»

Но никаких голосов не было слышно.

А если бы она и услышала их… Ей стало бы еще страшнее! Известно, какого рода люди шляются по ночам! Воры, убийцы и насильники!

Прижав к себе терьера, она сказала:

– Все будет хорошо, Доффен, ведь мы же вместе!

Но Доффен ничем не мог ее утешить. Он так же тревожно, как и она прислушивался к ночным звукам, время от времени склонял голову набок и упорно смотрел на дверь; рычал, тявкал, словно и в самом деле что-то слышал.

– Прекрати, Доффен никого там нет!

Жаль, что из окон избушки не видно было противоположного берега. А как хорошо было бы смотреть теперь на мерцающие вдали огоньки! Но единственное, что она видела – или, вернее, о присутствии чего догадывалась – так это множество маленьких, необитаемых островов.

Ее смехотворная красная шляпа висела возле двери. Ей ненавистна эта шляпа, доставшаяся от Олавы, которая не пожелала ее носить.

Наконец она встала и принялась убирать со стола. Одинокий ужин был окончен.

Она легла в постель, уложила в ногах Доффена и попыталась уснуть. Но это не удавалось. В голове кружилось слишком много неприятных мыслей и впечатлений. К тому же она слышала теперь, что возле дома кто-то бродит!

Нет, это ей показалось.

В берег с грохотом ударила волна. Агнес закричала и вскочила с постели, Доффен бешено залаял.

Постепенно они успокоились. Агнес заплакала. Копчик у нее болел, она никак не могла удобно лечь.

«Рассвет, рассвет, приходи скорее, мое сердце больше не выдержит!» Но в январе рассвет наступает поздно.

Вернувшись домой, в Баккегорден, в полночь, Ханс-Магнус обнаружил, что дом пуст.

На столе лежало незапечатанное письмо.

«Дорогой Ханс-Магнус! Пришло время, и мы отправились в Храм пастора Прунка, взяв с собой Бранцефлора.

Я очень сожалею о том, что ты оказался таким упрямым, но наш дорогой пастор обещал, что ты будешь спасен, когда придет Судный день.

Не мог бы ты съездить на автомобиле в Сарпсборг по новому адресу Лавинии, который я привожу ниже, и как можно скорее найти ее шифоньер? Задняя стенка у него сломана. Просунь в щель руку и вытащи лежащий там конверт! Уничтожь его! Прочитав содержание лежащего там послания, ты поймешь, почему я прошу тебя сделать это. Винни ничего не знает об этом, а свидетелей можно не принимать в расчет.

Пастор Прунк обещал нам всем место на небесах, но для того, чтобы попасть туда, мы должны кое-чем пожертвовать, Ханс-Магнус. И вознаграждение за это он получит не от Лавинии, а от нас!»

Ханс-Магнус нахмурил свои красиво очерченные брови. Он был вовсе не глуп и понял, что речь идет о нежелательном завещании.

– И не от тебя, мамочка, – пробормотал он. – Твой мерзкий пастор не посмеет запустить когти в мои деньги, уж я позабочусь об этом!

У него не было времени ехать в Сарпсборг на следующий день. Но через день…

Винни проснулась на рассвете.

Тяжесть в груди не исчезла и после сна. Она села, прислонившись спиной к деревянной перегородке, отделяющей ее от остальных, обняла руками колени. В своем закутке она чувствовала себя защищенной от внешнего окружения.

Как здесь было неуютно!

Несмотря на центральное отопление, стены оставались холодными и сырыми, даже деревянная обшивка не помогала. Всюду чувствовалось присутствие людей, перегородки были слишком тонкими, слышно было, как кто-то сморкается и храпит. Некоторые стонали и хрюкали во сне, что очень ее пугало.

Повсюду ощущался запах пота и немытых тел.

Ей хотелось домой. Но бабушки уже нет в живых, и саму ее прогнали из дома. Впрочем, жизнь у нее там была малоприятной. Да иначе и быть не могло, тетя Камма никогда не допустила бы, чтобы ей было хорошо.

Теперь тетя спала поблизости от нее. И им обеим была неприятна такая близость. Бранцефлор тоже спал.

Винни чувствовала себя одинокой, всеми отверженной, растерянной. Никто не любил ее, и в этом, насколько она понимала, была вина тети Каммы. Робкий человек, избегающий всякого общения из-за боязни насмешек, оказывается в конце концов всеми презираемым и никому не нужным. Никто здесь не обращал на Винни внимания, ее присутствие никого не трогало. Если кто-то и хотел сообщить что-то ей и тете, то обращался неизменно к Камме.

Да, может быть, только пастор Прунк… Последние дни он был так приветлив с ней. Но Винни было трудно поверить в его расположение. Отчасти потому, что она была неуверена в себе и в своих достоинствах, а отчасти потому, что в его теплой улыбке она видела холод…

Это могло показаться странным, но это было именно так. Винни никто никогда не учил выражаться правильно. И стоило ей мало-мальски проявить себя в чем-то, как тетя неизменно охлаждала ее усердие словами: «Ты ничего в этом не понимаешь!» Или «Ты просто спишь на уроках норвежского языка! Ты не можешь правильно произнести ни одного слова!»

Такого рода реплики не способствовали успеху в учебе.

Вот и вчера вечером, когда она вернулась домой с Бранцефлором… «Почему ты пришла так поздно? Где тебя носило? Подойди ко мне, я почищу твое пальто! Где ты была, я спрашиваю?»

И Винни, запинаясь на каждом слове, попыталась ей объяснить, что помогала одному человеку забраться на паром. «Мне пришлось помочь одной даме, которая помогала одному мужчине залезть на…» «Помогала помочь? Господи, неужели ты не можешь выражаться яснее? Какое тебе, кстати, дело до других людей?» «Он был болен, и мне пришлось поддержать его. Дама была такой маленькой и хрупкой, она сама не справилась бы». «Болен? Чем болен?» «Я не знаю. Думаю, у него был жар. И рука у него была такой влажной и липкой, когда я прикоснулась к ней». «Прикоснулась к руке? Что ты хочешь этим сказать?»

И тут как раз зазвонил в колокольчик пастор Прунк, и все начали спешно хватать свои вещи, чтобы успеть вовремя в убежище.

Винни зажмурила глаза, чтобы не расплакаться.

Но она была уже не в состоянии плакать, настолько подавлены были все ее чувства. Она никак не могла понять, зачем ей нужно было жить дальше, почему именно ей? Если мир за пределами их убежища обречен на гибель, почему бы ей тоже не погибнуть? Для чего ей жить? Тетя Камма туманно намекала на то, что она, Винни, держит место для Ханса-Магнуса. Значит, сама по себе Винни не представляет никакой ценности?

Нет, не представляет, она знала об этом уже давно.

Тогда зачем же ей жить?

Просто дышать – только на это она и годна.

Если она только… если только…

Нет, она не понимала, чего хочет. Она не могла выразить это словами. Но в глубине души чувствовала, что желание у нее очень простое: иметь друга, на которого можно положиться, который любил бы ее и которого она имела бы право любить! Тогда ей было бы, для чего жить.

Но Винни и думать не смела о таком благе, она была о себе слишком низкого мнения. И таила все это в подсознании.

Далеко-далеко, в мире живых людей, прозвучал еле слышный фабричный гудок.

Начался новый день. Но это теперь не имело для нее никакого значения, в этой мрачной пещере, освещенной пятидесятиваттной лампочкой. Пастор не желал тратиться на более мощные лампочки.

В каком-то закутке проснулся ребенок и испугался, увидев вокруг себя непривычную обстановку. Расплакавшись, ребенок разбудил всех. Люди злобно шикали на него, кое-кто стучал башмаком по фанерной перегородке.

Терпение и выдержка не отличали святую паству Прунка.

Фавориткой пастора была самая молодая и самая красивая женщина среди его подопечных: Бьёрг. Впрочем, он выражался иначе, называя ее избранницей Господа. Какой красивой она была бы в ангельских одеждах! Она восседала бы по левую сторону Бога Отца… Да, да, Христос сидел по правую сторону, а левая сторона была свободной. Впрочем, Бьёрг не знала точно, так ли это на самом деле, она слышала, что и по правую сторону кто-то сидит – не Дева ли Мария? А может быть, Святой Дух? Если это место уже занято, она может устроиться и возле ног Господа.

Бьёрг была ненамного моложе Винни, но интерес пастора к Винни был исключительно экономическим. Внешне же она не представляла для него никакой ценности.

Тогда как Бьёрг…

Во время рукоположения он дольше всего задерживался возле нее, вдыхая запах ее тела, и он приглашал ее в свою потайную комнату чаще, чем остальных. Пастор призывал ее покаяться в своих грехах, и пока она делала это, он стоял в своей кабинке, вожделенно глядя на нее… и его потные руки гладили, сжимали, вздрагивали… Не слишком одаренная девушка была не лишена крестьянского здравого смысла и смекалки. Она скоро обнаружила, что чем драматичнее и интимнее ее признания, тем сильнее возбуждение пастора. Он был видным мужчиной, поэтому она старалась каждый раз выдумывать что-нибудь новое. Особенно охотно он выслушивал ее покаяния о грешных мыслях, посетивших ее в Храме, и она делилась с ним своими мечтами об одной вполне определенной персоне, в которой он незамедлительно узнавал самого себя. Однажды, выясняя, что к чему, они оказались в объятиях друг друга, лихорадочно шепча: «Не надо пастор…» и «Нет, конечно, не буду…», но тут их занятие было прервано скорбным голосом, звучавшим по радио.

Пастор Прунк оторвал лицо от полуобнаженной груди девственницы Бьёрг. Губы его были красными, дыхание прерывистым.

– Тише! Что они там сообщают?

Он отпустил ее, чтобы усилить звук, и она плюхнулась на пол, поскольку все ее тело размякло от блаженного экстаза. Она торопливо принялась оправлять на себе одежду.

– Что такое они говорят? Эпидемия оспы? Аллилуйя! Начался Судный День!

Торопливо разгладив выпуклость на брюках, он поспешил в зал, где прихожане завтракали за общим столом.

– Вы слышали? Слышали? Это глас Божий!

Глас Божий, представлявший собой обычный мужской голос, читавший по радио новости, сообщал об опасности заражения оспой в Хальдене и в Сарпсборге, а потом повторил то, чего еще не слышали прихожане Прунка:

– Власти Хальдена разыскивают двух женщин, которые в воскресенье вечером помогали больному мужчине забраться на паром у переправы на остров Сау. Обеим этим женщинам надлежит немедленно обратиться в полицию или к врачу, поскольку они могли заразиться от больного. Их внешние приметы следующие. Низкорослая, худощавая дама лет шестидесяти, в сером пальто и серой шляпе. Молодая женщина, тоже одетая в серое. При ней был серый пудель средних размеров. Если кто-то знает о местонахождении этих людей, просим сообщить в полицию.

Диктор стал говорить о чем-то другом, Прунк выключил радио.

Некоторое время в пещере было совершенно тихо.

Наконец пастор проникновенно произнес:

– Это час триумфа для нас, верующих! Теперь гнев Господа покарает неверных! Давайте же помолимся! Все опустились на колени. Воздев руки, пастор молился:

– Господи, Твой слуга благодарит Тебя за то, что Ты сделал его своим избранником, подобным Ною, от которого пошел новый род, тогда как грешники обречены теперь на вымирание за пределами Твоего убежища. Ты уготовил им замечательную смерть, Господи, медленно и мучительно они будут погибать от неизлечимой заразы, о чем уже было упомянуто в Твоей Книге. Они…

– Лавиния! – крикнула фальцетом Камма. Молитва прекратилась.

Камма вскочила, указав дрожащим от возмущения и страха пальцем на племянницу своего мужа.

– Лавиния! Пудель… Это был Бранцефлор! Это ты помогала тому человеку забраться на паром! Ты и есть та самая молодая женщина…

Все взгляды устремились на Винни, которая в страхе не знала, куда деться.

– Но мне же делали прививку…

– А вот и нет! – сказал пастор Прунк. – Твоя тетя позаботилась о том, чтобы тебе прививку не делали.

– Это неправда, – сквозь слезы произнесла Винни. – Мне никогда никто не говорил о том, что я не привита. Посмотрите, на моем плече…

Она принялась расстегивать ворот платья.

– Только этого здесь не хватало! – обрушился на нее Прунк. – Ты понимаешь, что ты делаешь, грешная женщина? Ты приносишь сюда свои греховные помыслы! Будь же ты навеки проклята! Ты и твоя собака!

Эффективность проклятия несколько уменьшилась при упоминании о собаке, но пастор не обратил на это внимания. Им овладел праведный гнев.

– Ты будешь навечно изгнана из Рая, – провозгласил Прунк, принимая театральную позу и делая вид, что у него в руках карающий меч. – «С помощью обоюдоострого меча Господь изгнал Адама и Еву из…»

– Я думал, что это сделал Божий ангел, – произнес тоненький голосок школьника.

Прунк послал ребенку убийственный взгляд.

– Я пойду, – опустив голову, сказала Винни.

Камма проводила ее сердитым взглядом. Мысли лихорадочно кружилось в ее голове: «Если Винни заболеет… То ее наследство…»

– И забери с собой собаку! – крикнул ей вдогонку пастор, у которого наконец появилась возможность отделаться от бездушной твари.

– Бранцефлор! – крикнула Камма. – Не уходи!

– Собака нам здесь не нужна, – заявил Прунк не терпящим возражений голосом. – И помни свою клятву! Ни слова о Храме Господнем!

Винни собрала свои скромные пожитки при молчаливом осуждении собравшихся. Все стояли неподвижно и неотступно наблюдали за каждым ее движением.

– Идем, Бранцефлор, – покорно произнесла она, взяв на руки лохматую собаку и пряча лицо в ее мех.

– Не зарази его! – взвизгнула Камма.

– Собаки не болеют оспой, – тихо ответила она. Перед ней все расступались, когда она шла к воротам.

– А теперь за уборку! – скомандовал пастор. – Мы должны стереть все следы греха в нашем маленьком Раю!

Винни выпустили наружу. Женщины, открывшие ворота, шарахнулись от нее. Последнее, что она слышала, были панические голоса, доносившиеся изнутри.

– Мы заражены! О, Господи, мы заражены!

– Спокойно, – властно говорил Прунк. – Господь не оставит в беде своих слуг. Только вероотступникам грозит гибель. Мы же все, находящиеся здесь, не подвержены заражению.

Но успокоить прихожан оказалось не так-то легко. Как только ворота захлопнулись, Винни услышала грохот, словно множество людей разом навалились на них.

Но ворота не открылись.

Она осталась одна за пределами убежища.

Утром стало немного теплее. Холодное зимнее солнце медленно возвращало на землю жизнь.

Она должна была бы чувствовать унижение, отверженность, но к своему стыду она чувствовала лишь облегчение.

Ей казалось, что она… что она свободна!

И тут же она ощутила угрызения совести. Она привыкла отвечать перед кем-то, выслушивать чьи-то замечания!

Но Камма теперь была заперта в пещере!

Внезапно ужас овладел Винни. Она вспомнила свою встречу с больным возле переправы. Вспомнила его влажные руки… Отвратительное ощущение каких-то пузырьков на коже…

Винни съежилась от страха.

До города было далеко. Домой ей идти не хотелось. Она должна была обратиться в полицию, чувство долга было очень развито в ней.

К домашнему врачу ей идти тоже не хотелось, с ним у нее было связано много неприятных воспоминаний: приводя ее к врачу, Камма всегда растрезвонивала в очереди о недомоганиях и болячках девушки, порой весьма специфических.

Конечно, ей следовало обратиться в полицию, но решится ли она пойти туда?

Винни не привыкла действовать самостоятельно.

И вот теперь ей предстояло жить своей собственной жизнью – вплоть до наступления Судного дня. Пастор сказал, что этот день близок, что он уже начинается…

Город должна была поразить страшная чума. И она сама, не представлявшая никакой ценности для мира, была уже заражена. Господь не счел нужным сохранить ей жизнь.

Винни всхлипнула. Обнаружив какой-то привлекательный запах на обочине дороги, Бранцефлор остановился. Увидев, что он нюхает, она отпрянула назад.

– Идем! – сердито прошептала она. – Нам нужно поторапливаться.

Она была рада, что с ней собака, они с Бранцефлором были хорошими друзьями.

Куда же ей теперь идти? Домой она вернуться не могла, там ей нечего было делать. Ехать в Сарпсборг она тоже не могла – ведь она была заражена.

Теперь она бездомна.

Никому не нужна. Разве что полиции – да, полиция охотилась за ней!

Мысль о том, что кому-то она все же нужна и что где-то ждут ее, была для нее утешением.

Идти быстро она не могла. У нее при себе были веши, да и Бранцефлор задерживался у каждого столба. Его интересовало все: камни на дороге, закоулки между домами, фонарные столбы, всякий мусор…

Наконец-то она оказалась на площади! Нос и уши у Винни посинели от холода, но она долго не решалась войти в полицейский участок. Что ей делать с собакой? Хотя собака была, в определенном смысле, свидетелем происходящего. Поэтому, обдумав все хорошенько, Винни поднялась по ступеням и постучала в дверь. Бранцефлор напряженно ожидал ее у порога.

Никто не ответил, и она осторожно приоткрыла дверь. За дверью начинался коридор, в котором, конечно же, никого не было. Постучав в следующую дверь и услышав вежливое «Войдите!», она вошла в комнату. Собственно говоря, тот, кто вежливо ответил ей, не прочь был сказать: «Входи, черт тебя побери, простофиля, это же официальная контора, здесь никто не стучит в дверь!»

Осрамившись еще до того, как вошла, Винни окончательно лишилась мужества и смелости.

И она покорно остановилась в дверях с такой же покорной собакой на поводке. Бранцефлор вопросительно посмотрел на нее и сел.

Поерзав на стуле, дежурный уставился на нее поверх очков. Вид у него был не слишком приветливый, что еще больше напугало Винни. Она даже не подозревала о том, что к нему бесконечным потоком идут перепуганные насмерть люди, чтобы узнать, какова на сегодня ситуация с распространением инфекции.

– В чем дело? – с вызовом спросил он.

– Я Винни Дален, – ответила она.

Он молча ждал, что она еще скажет.

«Нет, конечно, им не известны имена дам, бывших на пристани», – подумала она. Но ей не понравилось его равнодушие, заставлявшее ее чувствовать себя еще более незначительной персоной.

– Можно мне поговорить с по… полицмейстером?

– Он сейчас занят.

(Полицмейстер разговаривал в это время с Рикардом Бринком, но она, естественно, не знала об этом.)

– В чем же дело?

– Я… могу прийти позже…

– По какому вопросу? – в угрожающей манере дрессировщика спросил он.

– Я была… на набережной в тот вечер. Меня разыскивали…

Он моментально вскочил.

– Подождите здесь! – сказал он и опрометью бросился к внутренней двери, открыл ее без стука. Оттуда немедленно вышли двое мужчин. Один из них, видимо, начальник, был пожилым, другой – неуклюжий, словно медведь, но с приветливыми глазами.

– Входите, – сказал полицмейстер, жестом приглашая ее в свой кабинет. Она медлила, не зная, удобно ли входить туда с собакой, но тот снова пригласил ее. Свой громоздкий багаж она оставила в комнате дежурного.

Она села на предложенный ей стул, и Бранцефлор с достоинством уселся рядом. Если нужно, он может вести себя очень воспитанно.

– Это в самом деле пудель, – сказал молодой, высокий полицейский. – Итак, послушаем!

– Я заражена, – предупредила она.

– Вам делали прививку? – спросил полицмейстер.

– Нет. То есть я хочу сказать, что делали. Они вопросительно посмотрели на нее.

– Мне делали прививку, но моя тетя не хочет говорить, что это так.

После этого противоречивого заявления она рассказала, как пошла вечером гулять с собакой на пристань. Она ничего не сказала о непристойном поведении обоих псов, считая, что это не имеет отношения к делу.

– А потом я подошла к переправе и увидела маленькую даму, помогавшую какому-то мужчине забраться на паром. Ветер был очень сильным, даме этой приходилось трудно, и я привязала Бранц… привязала собаку к столбу и пошла помогать ей.

– Вы прикасались к этому человеку?

– Да, я как раз взяла его за руку, на которой были нарывы. Но другая женщина заразилась еще больше, потому что она почти волокла его на себе. Я думаю…

«Какая забитая, робкая женщина», – с сочувствием подумал Рикард, глядя на ее бессмысленные движения рук, играющих поводком, на ее беспрестанно шаркающие ноги. И как же убого она была одета!

– Вы знаете ее?

– Нет. Ведь я встречаюсь только с друзьями моей тетушки.

Она растерянно замолчала, «Эта ее тетушка наверняка не слишком приятная особа», – подумал Рикард.

– Но вы видели эту даму на близком расстоянии. Могли бы вы описать ее внешность? Винни задумалась.

– Маленькая, хрупкая, испуганная. Одета в серое пальто и шляпу, на ногах резиновые боты с меховой опушкой.

– Один из свидетелей сказал, что он видел двух собак на пристани в это время. Могла ли вторая собака принадлежать ей?

– Я тоже видела там чужую собаку. Это был терьер… – Винни покраснела, вспомнив неприличную сцену. – Но я не думаю, что это была ее собака. Она не звала ее. Свою собаку она обязательно окликнула бы, потому что я звала свою. Мне кажется, владельцы собак… всегда разговаривают… друг с другом…

Она замолчала в смущении.

– И что вы делали после этого? Ведь вы же прикоснулись к этому человеку, это очень важно!

– Я направилась домой. Моя тетя рассердилась на меня за то, что я пришла так поздно, что одежда моя была испачкана…

Подавшись вперед, Рикард спросил:

– Вы почистили вашу одежду?

– Нет, ее почистила тетя Кайма… Собственно говоря, ее зовут Карен Маргрет. Мы живем в Баккегордене.

– И что делали вы сами? Вы прикасались к чему-нибудь, вернувшись домой?

– Да, конечно. Хотя…

У нее была отвратительная привычка противоречить самой себе. Казалось, она не верит собственным словам. Или же она думала, что другие не верят тому, что она говорит.

– Тетя Камма взяла мою одежду, а я пошла в свою комнату. Я собиралась вымыться в ванной, думая о том неприятном прикосновении, но тут позвонили в дверь…

– В этом вы были правы, фрекен Дален, – сказал Рикард, вставая. – Я имею в виду ваше намерение вымыться. А теперь вы должны последовать за мной в больничный изолятор, там находится уже несколько человек, бывших в контакте с больным. Там мы поговорим обо всем более подробно. А теперь скажите нам, где мы можем найти вашу тетю.

– Мою… тетю?

– Да, над ней нависла опасность заражения, она же чистила вашу одежду! Где она?

– Я не знаю, где она… – виновато произнесла Винни.

Тетя Камма? Она никогда не простит Винни этого!

Опасность заражения, изоляция… все это не имело для Винни такого значения, как мысль о том, что тетя Камма будет ею недовольна.

И к тому же она свято поклялась никому не говорить о местонахождении их убежища. Она не имела права предавать избранников Господа!

Что же ей оставалось делать?