11

Пастор Прунк тоже не хотел никому говорить о своем самочувствии. Немного побаливает спина, но можно ли ожидать иного, когда спишь на таком жестком матрасе? Он чувствовал жар во всем теле – да, в такой жаре, как в этом изоляторе, просто нечем дышать!

Но Господь не покинет его. Господь не может допустить, чтобы он заболел! Весь мир мог погибнуть, но только не он, который мог в любой момент обратиться к Богу и получить ответ. (Тот ответ, который устраивал самого Прунка.) «Нет, не говори мне об оспе, – мысленно приказал он. – Ведь у меня никогда не было прививок. А Бог наказывает только тех, кто не верит в него, тех простофиль, которые оскорбляют его тем, что обращаются к врачу. Это не моя вина, что я попал в больницу, Господи, Ты же знаешь это. Я чист перед Тобой, я Твой избранник, я всегда знал об этом. Ты сам выбрал меня, считая меня лучшим Твоим созданием. Так почему же они вбили себе в головы, что у меня оспа? Это просто смешно!

Боль в спине не дает покоя. Просто адская боль. Проклятые больничные койки! Нет, у меня вовсе нет никакой лихорадки! Я же сказал, медсестра, нет у меня температуры, так что уберите этот дурацкий термометр! Нет, нет, не надо звать доктора! Разве вы не видите, что я совершенно здоров? Должен сказать вам, медсестра, что такие, как я, никогда не болеют! Почему? Нет, этого я вам не скажу, потому что вы все равно этого не поймете, это выше понимания обычных людей. Не забывайте, кто я такой, сестра! Нет же, говорю я вам, не нужен мне этот термометр, это инструмент дьявола! Нет, сестра, я не позволю, чтобы со мной так вольно обращались! Нет, подите прочь, все! Все! На помощь!..»

К удивлению и облегчению всех, Винни быстро поправилась. Кроме температуры и болей в голове и в спине никаких других симптомов болезни у нее не было. И уже через пару дней она была здорова.

Но не было никаких сомнений в том, что она перенесла болезнь – в очень легкой форме.

– Да, фрекен Дален, – сказал врач, худой, как призрак. – Можете считать, что у вас теперь иммунитет против оспы. Переносчиком инфекции вы больше не являетесь, так что через пару дней вы можете ехать домой. Нам нужно освободить место для другого больного, – извиняющимся тоном добавил он.

В подсознании у Винни была только одна мысль: о больном Рикарде.

– Я… слышала, что у вас… не хватает медсестер и санитарок в изоляторе, – заикаясь от смущения, произнесла она. – Поэтому я подумала, что… я могла бы вам помочь. Я могла бы поработать санитаркой…

Она ждала его ответа, словно приговора.

Врач посмотрел на нее так, словно ее предложение показалось ему дико безрассудным. Но, поняв искренность ее намерений, он сказал:

– Ваша просьба для нас как манна небесная, фрекен Дален. Работать здесь трудно. Люди бегут отсюда, как от чумы – в буквальном смысле слова. Я переговорю с управляющим.

И уже через несколько дней Винни приступила впервые в своей жизни к работе. Она почитала это для себя за честь. Сама работа была достаточно простой, но правила распорядка были строгими. Она должна была жить в отделении и относить в стирку белый рабочий халат после каждого посещения больного. Беря что-нибудь, она должна была использовать тонкие резиновые перчатки, которые после этого надлежало опускать в бак с дезинфицирующим раствором, ей следовало без конца мыть и мыть руки и никогда не прикасаться ни к чему без особой на то необходимости, в особенности к дверным ручкам.

Она обслуживала только по-настоящему больных пациентов. Она не имела права ходить в отделение к тем, кто только был в контакте с больными.

Поэтому она не могла встретиться с Рикардом.

Она знала, что ему положен четырнадцатидневный карантин, так же как и ей полагалось это в свое время. И он находился в больнице уже несколько дней.

Она была разочарована тем, что не видит Рикарда, тем не менее, с большой охотой выполняла свою работу, и это служило ей утешением.

Одной из ее обязанностей было приносить питьевую воду тете Камме.

Направляясь к тете, Винни с трудом подавляла в себе злорадство.

Но, испуганно вскрикнув, она остановилась в дверях.

Камма Дален вся была покрыта гнойниками. Лицо, руки, шея, кожа сплошь были покрыты отвратительными нарывами – даже на пальцах рук, на губах, на ушах, на веках и даже на самом глазном яблоке. Все тело тети Каммы покрывала гноящаяся корка.

– Господи… – с жалостью произнесла Винни, ощущая при этом дурноту.

Лежащая в постели женщина медленно повернула к ней налитые кровью глаза. Камма больше не могла говорить. Не могла видеть. Винни поняла это по ее взгляду, который никак не мог сфокусироваться на ней. Но эти страшные, незрячие глаза красноречиво передавали ей настроение тети. В них горели гнев и враждебность. Эти глаза говорили: «В этом виновата ты, Лавиния! Это ты принесла в дом заразу!»

– Прости меня, – невольно произнесла Винни. – Ты должна простить меня! Дорогая тетя, чем я могу помочь тебе? Скажи, я сделаю для тебя все!

Глаза тети злобно сверкнули. «Поди прочь, ты мне противна!»

– Может быть, послать за Хансом-Магнусом? – необдумано спросила Винни.

Глаза Каммы выразили панику.

– Нет, конечно, какая же я глупая, – пробормотала Винни своим прежним, униженным тоном. – Но, может быть, все-таки дать ему об этом знать?

Камма отвернулась, давая тем самым понять, что не желает иметь с ней никакого дела. Винни увидела, что гнойнички покрывают даже кожу на ее голове.

– Если я буду нужна тебе, тетя, позови меня, – смиренно произнесла Винни и ушла, поставив на тумбочку графин с водой.

Это было испытанием для Винни. Тетя Камма ухитрялась всегда вызвать у нее комплекс вины, и теперь она действительно чувствовала себя виноватой.

Последующие дни Винни ухаживала и за другими больными. Чаще всего она просто делала в помещении уборку. Херберт Соммер тоже весь был покрыт гнойничками, также как и большинство членов секты – в основном, старые дамы, но и дети. Винни тяжело было смотреть на них, она во всем винила себя и, покидая комнату одной маленькой девочки, она чуть не расплакалась.

Но Агнес Йохансен поправлялась – и все благодаря своей прививке. Воспаление легких тоже шло на убыль. Увидев Винни, она была удивлена и обрадована.

– Кажется, мы встречались раньше? Помните, в тот вечер на пристани? Я не знала, что вы медсестра! Винни объяснила ей в чем дело.

– Я так беспокоюсь за Доффена, – вздохнула Агнес, лежа на подушке, словно маленький увядший цветок. – Да, о собаке…

– Я знаю, где он, – улыбнулась Винни. – Они с Бранцефлором сидят каждый в своей клетке и лают. Впрочем, теперь они, кажется, смирились с присутствием друг друга: лежат и просто наблюдают друг за другом.

Агнес вздохнула.

– Моя маленькая собачка… Если бы его не было со мной на острове, я не пережила бы эти страшные дни. Жаль только, что его зовут Доффен. Бранцефлор звучит куда лучше!

Винни была польщена.

– Собственно говоря, Бранцефлор – это женское имя, – пояснила она. – Из сказки про Флореса и Бранцефлор. Но моя тетя считала, что Флорес – это девушка, а Бранцефлор – юноша. Впрочем, это не играет никакой роли. Не думаю, что это оскорбляет собаку.

Агнес рассмеялась. Она была так рада поговорить с кем-то о собаке, что попросила Винни приходить к ней почаще. Девушка согласилась, радуясь тому, что видит «своего» человека.

Рикард был прав: они очень походили друг на друга, Винни и Агнес. Не внешне, разумеется, а складом характера.

Винни больше уже не закалывала на затылке косы. Она и раньше не любила эту прическу, и поскольку она поняла, что Рикарду нравятся свободно лежащие волосы…

Жизнь казалась ей теперь очень увлекательной штукой. На фоне ужасной трагедии она переживала великую сказку своей жизни.

Она побывала также у пастора Прунка, хорошо ей знакомого. Тот был до смерти напуган и смущен. Он выкрикивал во весь голос слова, сказанные на кресте Иисусом, тем самым уподобляя себя Спасителю:«Господи, почему ты покинул меня?» Но эти слова явно не подходили к нему.

Оторвав взгляд от темно-серого потолка (неба), он с упреком посмотрел на стоящую в дверях Винни. Потом приподнялся на локте и злобно прошипел:

– Будь проклята ты, женщина, осквернившая мой Храм бациллами! «Судить буду я, сказал Господь!» Поди прочь! Вон из моего убежища!

Винни поняла, что с ее стороны было просто глупо появляться в его комнате. И не только в его: повсюду она встречала осуждающие слова и взгляды. Вечные угрызения совести превратились теперь для нее в настоящую муку, и она забилась в самый дальний угол, чтобы выплакаться.

Чем она не угодила всем этим несчастным?

Настроение у нее заметно улучшилось, когда она на следующий день увидела Рикарда по другую сторону стеклянной двери изолятора. Он сразу остановился, удивленно взглянул на нее и помахал рукой. Она радостно ответила ему. На следующий день она снова пришла на то же место. Рикард уже стоял там и сделал ей знак, чтобы она вышла и обошла вокруг здания. Винни так и сделала – и увидела его возле открытого окна.

– Привет, Винни! Что ты здесь делаешь? Рассказывай!

– Я выздоровела! У меня теперь иммунитет к оспе. И нашла себе здесь работу.

– Прекрасно, Винни, – с признательностью произнес он. – Это тяжелая работа?

– Сама работа не тяжелая, но…

– Но что же?

– Нет, ничего.

Ее заботы не могли быть ему интересны. Ее сочувствие всем заболевшим оспой, угрызения совести, ощущение собственной вины…

– Мне пора идти, – торопливо заметила она, боясь наскучить ему.

– Да, я понимаю, что тебе нужно идти, – сказал Рикард, и в его голосе прозвучало разочарование. Хотя, возможно, ей это просто показалось.

Она готова была танцевать от радости на морозе. Она разговаривала с ним! Радость и ликование переполняли все ее существо.

Но когда она вернулась в свое отделение, она увидела, как двое санитаров катят накрытую покрывалом кровать. Лицо старшей медсестры было каменным, когда она давала короткое распоряжение Винни:

– Наведи порядок в комнате фру Дален! Собери все ненужные вещи и сожги их! После этого комнату дезинфицируют.

Лицо у Винни тоже окаменело. Ноги отказывались подчинятся и двигаться к тетиной комнате. И пока она шла туда, ей показалось, что прошла целая вечность. Медленно открыв дверь, она увидела, что…

Кровати не было.

Тетя Камма умерла.

В тот же вечер, после окончания работы, она долго разговаривала с Рикардом. Она стояла во дворе перед окном и так замерзла, что у нее зуб на зуб не попадал. Она изливала Рикарду свои сожаления по поводу смерти тети и по поводу того, что заразила столько ни в чем не повинных людей.

Выслушав ее, Рикард мягко произнес:

– Милая Винни, ты в этом не виновата. Агнес и ты сделали доброе дело, помогая человеку в беде. Ты раскаиваешься в этом? Ты предпочла бы пройти мимо и оставить его лежать на ступенях? Или предоставить все пожилой, хрупкой даме?

– Нет, но…

– Ты хочешь сказать, что если бы ты знала, что он болен смертельно опасной болезнью, то ты бы прошла мимо?

– Нет… – призналась она. – Но я не стала бы вступать в контакт с ним.

– Все дело в том, Винни, что Вилли Маттеус и сам не знал, что болен оспой. Никто из вас не виноват. И глупо было со стороны твоей тети сваливать всю вину на тебя.

– Тетя Камма умерла.

– Да, но все-таки это было глупо с ее стороны. Нельзя снимать с человека вину только потому, что он мертв. И со стороны Прунка тоже было глупо проклинать тебя. Но от него ничего иного и ждать не приходится, потому что он всегда сваливал всю вину на других, считая самого себя безгрешным, эдакий мерзавец! Кстати, как там у него дела?

– У него сыпь, гнойничков становится все больше и больше, они распространяются по всему телу. Вид у него ужасный.

– Насколько я понимаю, Бог не на его стороне, – сурово произнес Рикард. – Нельзя злоупотреблять Судным днем в корыстных целях!

– Он обречен, не так ли? Ведь у него сыпь…

– Это вовсе не обязательно, ведь у многих, имевших по всему телу сыпь, наступает выздоровление. Но после этого на коже остаются глубокие, уродливые рубцы, словно кожа была исколота гвоздями.

– Какая отвратительная болезнь! – с содроганием произнесла Винни.

– Да. А как обстоят дела у остальных?

– Херберт Соммер в тяжелом состоянии. Доктор полагает, что он не выживет, ему сделали прививку слишком давно. Но зато маленькая девочка, побывавшая в Храме, явно идет на поправку. Слава Богу! И Агнес тоже поправляется. Резкого улучшения пока нет, она по-прежнему слаба, как тростник на ветру, но держится бодро. А в вашем отделении как дела?

– Через неделю все станет ясно. Но, насколько я понимаю в этом заболевании, у меня должен быть иммунитет к оспе.

– Я тоже так думаю, – обнадеживающе произнесла Винни. – Ты не знаешь, как обстоят дела в Сарпсборге и Фредрикстаде?

– В Сарпсборге один смертельный исход, а во Фредрикстаде – два, среди тех прихожан пастора Прунка, у кого не было прививки. Ожидаются еще смертельные исходы, потому что у многих все тело сплошь покрыто гнойниками.

– Ах, Рикард, как все это ужасно!

– Да.

– И все это по моей вине.

– Ты же знаешь, что это не так! Если бы люди позволили сделать им прививку…

– В этом вина их родителей.

– В самом начале – да. Но нет никаких оправданий тому, что человек не делает прививки, когда он уже взрослый. Кстати, я не могу понять и таких родителей. Прививки ведь делают не только от оспы, но и от многих детских болезней. И то, что родители ставят под угрозу жизнь собственного ребенка – для многих это просто непостижимо!

– Они больше думают о спасении души.

– Не понимаю, какое отношение имеет тело к спасению души, – раздражено произнес Рикард. – Сектанты смешивают одно с другим, подстрекаемые тем или иным ловким доморощенным пророком. С ума можно сойти!

Винни, которую в свое время вынудили посещать свободно-религиозную секту, не знала, что ответить. И вместо ответа она спросила:

– Среди детей есть смертные случаи?

– Пока нет. Умирают, как правило, пожилые слабые люди.

– Бедняги! Они не заслужили такой судьбы!

– Разумеется, нет. Хотя они в свое время с триумфом думали о тех, кому предстояло погибнуть в Судный день Прунка. Однако я вижу, что ты замерзла.

– Немного, это не опасно.

– У тебя лицо посинело от холода, а ведь тебе нельзя переохлаждаться. Ты же недавно болела. К тому же, у нас тут становится холодно из-за открытого окна.

– Извини.

– Ради Бога, не надо извиняться! Поговорим завтра утром. Спокойной ночи, Винни!

И она, только что так стремившаяся мысленно к нему, так желавшая, чтобы он обнял ее, вдруг почувствовала, что наскучила ему.

– Спокойной ночи… – поникшим голосом произнесла она.

Разочарованная, она вернулась в свое отделение. Но он был совершенно прав. Было так приятно снова оказаться в тепле, хотя и в таком ужасном месте.

«Что осталось от моей прежней жизни? – подумала она. – Однообразная жизнь в Баккегордене, вечный страх перед тетей Каймой и ужасное ощущение того, что жизнь уплывает из рук?

Теперь же происходит столько событий! Люди вокруг меня переживают такой страх, такие испытания, такое горе! Но кроме всего этого я сама испытываю какое-то удивительное чувство, о котором я раньше только читала в книгах и не верила, что сама когда-нибудь смогу испытать его. Неважно, выльется ли это чувство во что-то реальное – для меня достаточно уже того, что я имею право переполняться этим чувством, осознавать, что я могу испытывать такое чувство к другому человеку!

Но не обманываю ли я себя? Вернее было бы сказать, что для меня почти не важно, приведет ли это чувство к чему-то…

Человеку ведь не запрещается мечтать!»

Через два дня умер Херберт Соммер. В местной газете появился коротенький некролог с плохой фотографией, слишком старой, на которой у него были сияющие глаза, ослепительно-белые зубы и сдвинутая набекрень соломенная шляпа. Эта фотография была сделана по меньшей мере лет двадцать назад, потому что никто его не узнал.

Для всех в больнице стало ясно, что и пастор Прунк тоже не выживет.

Умер еще один из его прихожан. Из других городов поступило сообщение о трех смертельных исходах. Больше подобных сообщений не поступало, но почти все прихожане Прунка до конца своих дней остались обезображенными следами от оспы.

Среди них была и молодая Бьёрг, осыпавшая теперь Прунка проклятиями за то, что он заманил ее в пещеру. Она бранила его на чем свет стоит, пока он не умер. И тогда ее охватила глубокая жалость. Бьёрг была не способна разобраться в своих чувствах. Об умерших полагается скорбеть, не так ли? Но как же тогда относиться к той скандальной сцене, устроенной им, когда она лежала на полу с задранной до пупа юбкой и на виду у всех на ней барахтался этот жирный урод? Как он мог показаться ей привлекательным? Теперь при одной мысли о нем она испытывала отвращение. Однако он умер, к нему следовало относиться с почтением. Но как ужасно она теперь выглядит! С такой внешностью она не найдет себе подходящего жениха, возможно, она вообще никогда не выйдет замуж. Теперь ей осталось только оплакивать свою судьбу.

Для самого же Прунка, возможно, было даже лучше, что он, вопреки всему, умер. Тюремное заключение за растрату крупной суммы денег было бы для него совершенно невыносимым. Его жизнь оказалась бы разбитой.

Хотя… кто знает? Прунк был из числа тех, кто всегда падает на все четыре лапы. Наверняка он начал бы новую жизнь в каком-то другом месте. Возможно, он стал бы другим, отказавшись от сомнительных афер… Однако жизнь его на этом и завершилась, и теперь только он знал, попал ли он в Рай или совсем в иное место. А может быть, он вообще никуда не попал. И в таком случае он ничего знать не мог.

Волна предполагаемых жертв эпидемии оспы пошла на убыль. Теперь осталось только узнать, как будет обстоять дело с людьми, транспортировавшими Агнес с острова в Хальден.

Эти люди были последними. Да, за исключением медперсонала во всех трех городах, все это время ухаживающего за больными. Санитары, занимавшиеся дезинфекцией помещений, тоже попадали в группу риска. Но пока никто из них не заболел…

Вся Норвегия неотступно следила за ходом эпидемии.

Ежедневно Винни и Рикард обсуждали происходящее, и Винни не обращала внимания на холод и ненастье, стоя возле распахнутого окна. Если было слишком уж холодно, Рикард заставлял ее уходить обратно в помещение, но теперь она знала, что он делает это вовсе не потому, что она ему наскучила – он думал о ее же благе. Как чудесно было осознавать это!

Эти беседы были для нее жизненно необходимы. Конечно, не так-то много можно сказать друг другу через приоткрытое окно в зимнюю стужу. Но за всю свою жизнь Винни не наговорила столько, сколько ей удалось сделать теперь.

Она никогда не была так счастлива.

Для уменьшения риска распространения инфекции умерших кремировали. Винни не смогла присутствовать на похоронах тети, работая в изоляторе. Но после похорон у Винни было такое ощущение, словно огромная тяжесть свалилась с ее плеч. Ей стыдно было за себя, но она ничего не могла с собою поделать. Постепенно изолятор пустел. Агнес выписалась из больницы, заметно прибавив в весе. Взяв с собой Доффена, она начала новую одинокую жизнь на Фестнингсгатен. Но она ощущала в своем одиночестве какую-то свободу.

Они с Винни подружились в больнице. Винни обещала навестить ее, когда закончит работу. Агнес начала уже планировать, какое угощение она приготовит. Как это было увлекательно! Ведь Винни Дален проживала в Баккегордене!

Как-то раз к Винни неожиданно подошел управляющий и сообщил ей, что она может отправляться домой. Она оказала больнице огромную помощь, но теперь эта работа завершена.

У Винни же было такое чувство, будто её обдало холодным душем. Она больше не сможет беседовать с Рикардом!

Она долго стояла под окном, но он так и не выглянул.

И она печально побрела домой, где ее ждала ее прежняя, одинокая жизнь. Откуда ей теперь взять силы, чтобы жить дальше? Сможет ли она найти себе работу? Сможет ли общаться с людьми?

Рикард давал ей силы, чтобы жить дальше. И у нее, конечно, не хватит смелости, чтобы снова установить с ним контакт.

А он сам?… Конечно, он забудет эту скучную Винни Дален, как только выпишется из больницы и вернется к своей повседневной жизни.

Солнце для Винни вновь зашло за тучу.

Ей казалось, что теперь ей нет смысла жить. Ведь теперь-то она краем глаза увидела, что такое жизнь!

И эта жизнь снова ускользнула от нее.