11

В последующие дни улучшения почти не наблюдалось. Вместе со слугой Сесилия исследовала ступни Александра. И оба пришли к единому мнению, что видели небольшие подергивания. Нужно было обладать большим воображением, чтобы увидеть это. Но оба они были убеждены в том, что действительно видели это.

Затем наступило резкое ухудшение.

Через десять дней после первых, ничтожно малых движений Вильгельмсен пришел к Сесилии и сказал:

– Ваша милость, сегодня вечером мне не понравился вид шрама на спине маркграфа.

Сесилия тут же встала и пошла с ним в спальню. Александр лежал на животе, на позвоночнике у него было небольшое красное пятнышко.

– Оно не болит, – предупредил он.

– Должно быть, мы заставили тебя перенапрягаться, – обеспокоено произнесла Сесилия. – Мы слишком много упражнялись.

– Разве? – пробормотал, уткнувшись лицом в ладони, Александр.

– Тебе начинает это нравиться? – удивленно произнесла Сесилия, но Вильгельмсен был серьезен.

– Думаю, все к лучшему, Ваша милость.

– Может быть, мы больше теряем, чем приобретаем?

«И это называется приобретением, – удрученно подумала Сесилия. – Такая ничтожная малость!» На следующее утро пятно стало еще краснее.

Еще через день появилась опухоль. «Теперь это болит», – пояснил Александр. Опухоль росла.

В тот день она закрылась в своей комнате и легла в постель.

Разве она не из Людей Льда? Разве она не унаследовала многие качества Суль? Так же, как Тарье унаследовал медицинские способности Тенгеля и его человеколюбие. А не может быть так, что Тарье и она унаследовали крупицу других их способностей, столь нужных теперь?

Во всяком случае, было бы глупо не попробовать!

Она закрыла глаза. «Тарье, Тарье, Тарье…» – без конца повторяла она его имя, повторяла и повторяла, пока ее сознание не покинуло землю и не погрузилось в неведомые глубины, в которых существовала только мысль о том, что Тарье должен приехать.

Этот мысленный эксперимент оказался настолько изнурительным, что Сесилия позорно заснула.

Во сне она увидела пару сверкающих, дьявольских глаз и шевелящиеся губы. Она и раньше видела это лицо. В прихожей на Липовой аллее. Это был портрет Суль, написанный Силье, портрет ведьмы, на которую так была похожа Сесилия.

Сесилия улыбалась во сне.

Тарье был не так уж далеко.

Сделав все, что полагалось, для раненых в битве при деревушке Луттер на Баренберге, он почувствовал себя невероятно усталым. Ему захотелось домой, вот уже два года, как он не был на Линде-аллее.

С Тюбингеном пришлось подождать. У него не было сил браться теперь за учебу. Кстати, за то время, что он мог бы просидеть на студенческой скамье, он получил большой практический опыт.

Но ехать теперь домой было бы для него трудно: ему нужна была передышка. Поразмыслив, он направился пешком в замок Левенштейн, прельстившись возможностью пожить в роскоши среди друзей.

Ему понадобилось два дня, чтобы добраться туда.

Он постучал в высокие ворота и был впущен стражем, сразу узнавшим его: ведь Тарье когда-то лечил его мозоли!

Корнелия просто визжала от восторга. И Тарье вряд ли удалось бы отбиться от нее, если бы он не сказал, что смертельно устал. Ее тетя и дядя сжалились над ним и увели девчонку, так что он смог лечь. И пока он еще не заснул, ему показали очаровательную, подвижную годовалую Марку Кристину.

Он проснулся только на следующий день – из-за того, что кто-то шептал его имя. Снова и снова.

– Тарье! Ты спишь, Тарье?

– Да, – сонно бормотал он.

– Соня, – сказала Корнелия и засмеялась. Он открыл глаза.

– Доброе утро, мой друг!

– Утро! – передразнила она его. – Солнце уже садится!

– Неужели? – удивился он и встал. – Значит, я спал целые сутки?

– Да. Я хотела налить тебе за шиворот воды, но не успела. Это было бы здорово, а?

Он засмеялся и потрепал ее по волосам.

– Боже мой, как я рад тебя видеть, Корнелия! Маленькая, живая девочка вместо здоровенных мужиков среди крови и грязи. Корнелия, мой добрый друг!

– Я каждый вечер молилась о том, чтобы ты вернулся, – сказала она и крепко обняла его.

– А я-то думал, что мы никогда больше не увидимся, – пробормотал он, уткнувшись лицом в рюш ее платья.

– Ты мой лучший друг, – сентиментально произнесла она.

Он высвободился из рюш и кружев.

– Но я не могу долго оставаться здесь.

– Почему? – жалобно спросила она.

– Потому что мои мать и отец не знают, где я. Не знают, жив ли я. Я не видел их целых два года.

Корнелия попыталась выдавить из себя пару слезинок.

– Я не хочу, чтобы ты уезжал. Но мне жалко твоих родителей.

– Только посмотрите, какой прогресс! Корнелия, урожденная графиня Эрбах-Фрейберг, может, оказывается, думать о других!

– Ты просто грубиян! – надув губы, произнесла она.

– Дорогая Корнелия, мы оба стали старше. Мне девятнадцать, а тебе… Да, кстати, сколько тебе лет?

– Скоро одиннадцать.

– Точно. Так что мы должны быть разумнее. Ты ведь понимаешь, что я должен уехать. Ты умеешь читать и писать?

– Конечно! Ты ведь не думаешь, что я такая же как простые крестьяне и слуги в нашей деревне?

– Послушай, ты, маленький, негодный сноб! – сказал Тарье и встряхнул ее за плечи. – Я сам принадлежу к числу тех, о ком ты говоришь с таким презрением. Я не хочу видеть у тебя такие замашки, в противном случае наша дружба прекратится. Поняла?

Теперь ей действительно удалось выдавить из себя пару слезинок.

– Не ругай Корнелию, – всхлипывала она. – Не надо, Тарье! Я буду послушной!

– Хорошо. Ты умеешь писать письма?

– Да, – просияла она. – Тетя Юлиана научила меня.

– Прекрасно! Тогда я напишу тебе, как только буду на месте. А ты мне ответишь. Согласна?

– О, да! Теперь у меня будет друг по переписке! Поскорее уезжай, чтобы я поскорее получила от тебя письмо!

– О, эти лживые женщины, – пробормотал Тарье по-норвежски.

Он получил в подарок от графа коня – за все, что сделал для них, в особенности для их драгоценного сокровища Марки Кристины. Конь намного облегчил его путешествие. Ему посчастливилось беспрепятственно добраться до Дании, и он прибыл в Копенгаген, где намеревался сесть на корабль, отплывающий в Норвегию.

Тарье казалось, что он слишком задерживается в пути. Он постоянно думал о том, как дома ждут пропавшего без вести старшего сына, не зная даже, жив ли он, считая дни и часы.

– Глупости, – сказал он сам себе, стараясь освободиться от фантазий.

И тут его охватило сильнейшее желание навестить свою кузину Сесилию. Реальное, острое желание увидеть Сесилию.

Но где жила Сесилия? Он знал, что в Габриэльсхусе, он сам писал туда. Но где это находится?

Простые расспросы дали быстрый результат. Это было совсем недалеко от Копенгагена.

Но стоило ли ехать? Стоило ли упускать корабль?

Желание навестить Сесилию становилось все сильнее и сильнее.

«Конечно, я должен встретиться с кузиной, раз уж я здесь», – думал он. Ему всегда приятно было общество Сесилии. А как там Александр? Этот парализованный и несчастный все еще жив?

Тарье хотел было переночевать на постоялом дворе в порту, но беспокойство гнало его вперед, и он решился: выехал из города и поскакал в Габриэльсхус.

Сесилия сидела возле постели Александра, сложив в молитве руки. Она была не из тех, кто докучает Господу изо дня в день, но теперь ей казалось, что у нее были причины просить Бога быть милостивым по отношению к хозяину Габриэльсхуса.

Александр лежал на животе, лицо его пылало от лихорадки. Глаза были закрыты, он дышал часто и прерывисто.

– Сесилия, – прошептал он.

– Да, любимый.

– Мне неудобно так лежать. Переверни меня на спину!

– Но…

– Я чувствую судороги в груди. Я лежу так уже два дня! Сделай так, как я сказал!

Она неохотно подчинилась. На его лице появилась гримаса, когда опухоль коснулась простыни, потом он успокоился.

– Мне нужно поговорить с тобой кое о чем.

– Я слушаю, мой друг. Вильгельмсен ездил к брадобрею, но тот сам болен.

– Сесилия, я совершенно забыл передать тебе фамильные драгоценности Паладинов. Они теперь твои. Ты давно уже должна была ими владеть.

– Нет, они принадлежат Урсуле!

Он устало покачал головой.

– Она свои уже получила. Эти твои. Вильгельмсен покажет тебе, где они лежат.

– О, Александр, не говори о таких пустяках! Могу ли я что-то сделать для тебя?

– Нет, спасибо. То, что случилось, к лучшему. Для тебя и для меня.

– Ты не должен говорить так, – печально произнесла она.

Ему стоило большого напряжения подбирать слова.

– Но это так, любимая! Моя жизнь была неудачной с начала и до конца.

– Вовсе нет!

– Я не был никем любим. Моя мать любила меня эгоистично, думая только о себе. Мой товарищ, юный Гермунд, ты помнишь, никогда не догадывался о моей любви к нему. Ханс Барт… да, Ханс был со мной до тех пор, пока это было выгодно ему.

– Ты давал ему что-нибудь? – спросила она, шокированная его словами.

– Дорогие подарки, деньги. Он постоянно ходил без денег. И когда он встретил более состоятельного мужчину, он покинул меня… Что же у меня осталось?

Сесилия легла щекой на его грудь.

– Ах, Александр, ты же любим! Любим, любим! Я даже не осмеливаюсь сказать, как.

Он лежал неподвижно, чувствуя, как промокает от ее слез рубашка.

– Сесилия, – еле слышно прошептал он. – Ах, ты, бедная девочка!

Его руки бессильно повисли. Сесилия встала, глядя в его полузакрытые глаза.

– О, Господи, будь милосерден, – в отчаянии прошептала она.

В дверях стоял Вильгельмсен.

– Ваша милость, – сказал он. – Вас спрашивает какой-то молодой господин.

– Нет, не сейчас, Вильгельмсен, – всхлипнула она. – Кто это?

– Я не расслышал его имени. Что-то вроде Та… и, кажется, Линд…

– Тарье?.. – в бессилии выдохнула она. – Господи, благодарю!..

«Хотя Бог здесь и не причем, ведь дело касается способностей Людей Льда», – подумала она.

Тарье не стал терять время попусту. Выслушав сбивчивые объяснения Сесилии, он попросил Вильгельмсена зажечь все свечи и поставить их вокруг постели хозяина.

После этого он перевернул Александра на живот.

– Что же ты делала с ним, Сесилия? – строго спросил он.

– Я знаю, это моя ошибка, – всхлипывала она. – Мы разминали его ноги, я уже говорила тебе об этих фантастических результатах. И вот однажды, совсем недавно, я перестаралась и согнула ногу слишком сильно, так, что Александр вскрикнул, почувствовав боль в спине. После этого все вроде бы стало лучше, хотя заметить это было трудно, практически невозможно.

– Могу себе представить!

Сесилия продолжала, задыхаясь:

– А через несколько дней Вильгельмсен увидел красное пятно. С тех пор ему все хуже и хуже. Я попыталась установить с тобой связь. Мысленно… И…

– Тебе это удалось, – коротко ответил Тарье.

Слушая ее, Тарье осторожно ощупывал спину Александра. Было похоже, что центр опухоли находился прямо на позвоночнике.

– Я думаю…

– Что?

– Я думаю, что пуля сдвинулась!

– Ох! Тарье, я убила его!

– Ты могла бы это сделать. Но мы попытаемся вынуть ее.

– О, ты сам будешь это делать, Тарье, сам?

– Сам? С твоей помощью! И с вашей, Вильгельмсен!

– Разумеется, – сказал слуга, заметно побледнев.

– Но, Тарье, если он умрет?

– Может случиться и такое. Но если мы не предпримем этого, он умрет наверняка.

Все поплыло перед глазами Сесилии. Она боялась участвовать в операции. Как это выдержать? Она не могла видеть его в роли пациента, не желала смотреть на его беспомощность.

А с другой стороны, ей безумно хотелось спасти ему жизнь.

Тарье давал распоряжения:

– Вильгельмсен, принесите бутылку водки! Александр сейчас без сознания, и это нам на руку. Но если он очнется, ему надо дать выпить. Раньше я уже проделывал с ним это, он привык. Но сначала вымойте руки. А ты, Сесилия, возьми этот порошок – кровоостанавливающее средство – насыпь в бокал с теплой водой и поставь возле кровати. Вильгельмсен, дайте мне чистую одежду, моя пропылилась в дороге.

Слуга вытаращил глаза: что за странные идеи?

Тарье придерживался в медицине передовых взглядов, но и он мог ошибаться. Например, он разрешил Сесилии участвовать в операции в пышном, темном платье, на которое оседала пыль. Он также не дал распоряжение слуге поменять одежду Александра и постельное белье, влажное и перепачканное.

Однако в своих вещах Тарье поддерживал полный порядок. Во время странствий по Северной Европе он не расставался со своими привычками, так что ему удалось быстро приготовить все необходимое для операции.

Но когда он вынул острый, как бритва, нож и стал прокаливать его в пламени свечи, Сесилия почувствовала, что ей дурно. Ей так хотелось уйти прочь, заткнуть уши и ждать, пока Тарье не крикнет, что все позади и что Александр снова здоров.

Но это было бы малодушием, а внучке Силье такое не пристало.

Она произнесла еле слышно:

– Что я должна делать?

Тарье протянул ей пустой бокал и одну из салфеток, которые она достала из бельевого шкафа.

– Протри досуха! А вы, Вильгельмсен, следите за Александром. Держите его, если понадобится.

Слуга кивнул.

В комнате больного находилась одна удивительная вещь: огромный бельевой шкаф в стиле нового барокко с примесью ренессансных линий. Этот темно-коричневый шкаф был богато украшен летящими и трубящими в рог херувимами и гирляндами цветов. Замочные скважины прятались под резными цветами. Кровать, вокруг которой они стояли, тоже была в роскошном стиле барокко, с точеными ножками и металлическими завитушками. «Я здесь лежала однажды…» – подумала вдруг Сесилия. А теперь на этой кровати решалась судьба Александра.

Спина его была ярко освещена многочисленными свечами в канделябрах. Было заметно, что он постоянно тренировал руки: несмотря на опухоль, спина была мускулистой.

В комнате было совершенно тихо.

Тарье долго примерялся, потом сделал надрез. Сесилия зажмурилась.

Александр не шевелился.

Из раны текли кровь и гной, и у Сесилии оказалось столько дел, что было некогда поддаваться страху.

Тарье прикладывал к ране салфетки, одну за другой, пропитанные кровоостанавливающим средством, при этом он кивнул Сесилии, чтобы она помогала слуге следить за Александром: стоит ему пошевелиться, и все пропало.

Тарье воткнул острие ножа в раскрытую рану.

– Она ушла, – шепнул он. – Я нащупываю ее под мускулами.

– Ее можно вынуть?

– Без малейшего риска для жизни. Ему повезло: пуля могла сдвинуться и в другую сторону. Но она почти вышла наружу.

Сесилия с силой сжала стучащие зубы.

– Попробуй, Тарье.

– Попробую.

– Почему же началось воспаление?

– Из-за пули, конечно. Я думал, что она выйдет вместе с гноем, но этого не получилось. Воспаление началось в том месте, куда сдвинулась пуля. Сейчас мы все увидим!

В комнате опять воцарилась полная тишина, все замерли, только свечи бросали отсвет на темную поверхность мебели.

Тарье выглядел таким юнцом, что Вильгельмсен боялся за исход операции. Слуга совершенно не знал ни его, ни его деда, не догадываясь даже, что кроется за этим высоким, мощным лбом, в данный момент покрытым морщинами.

Пальцы Тарье осторожно, миллиметр за миллиметром, ощупывали рану. Время от времени он делал небольшую паузу и требовал салфетку. Сесилия с тревогой смотрела, как уменьшается стопка салфеток. Со лба ее стекал пот – от жара свечей и от нервного напряжения. Александр по-прежнему лежал неподвижно. Она положила руку на его плечо, желая проверить, дышит ли он.

Да, он дышал.

Стиснув зубы, Тарье решительно ухватил что-то пальцами.

Александр с силой дернулся.

– Держите его! – крикнул Тарье.

Но Сесилия заметила, что вид у него был радостный, и она догадывалась, почему: он почувствовал боль там, где до этого все было мертвым.

Сесилия и Вильгельмсен старались изо всех сил, прижимая к постели Александра.

– Я нашел ее! – сказал Тарье. – Сейчас я ее выну!

Он взял левой рукой кривой нож.

– Я уже вынимал пули раньше, – пояснил он, видя ее изумленное лицо.

Пациент очнулся.

– Лежи спокойно, – сказала Сесилия, наклонившись к нему. – Здесь Тарье. Он вынимает пулю. Не шевелись!

Александр внял ее словам. Сесилия чувствовала, как напрягается его тело, как оно каменеет, превозмогая боль. Он весь покрылся потом, держать его становилось трудно.

– Расслабься, – сказал Тарье. Но это было не легко сделать. Вильгельмсен взял бокал с водкой – Александр быстро сделал большой глоток.

Он и раньше терпел все это.

Тарье ждал, пока спирт подействует, продолжая крепко держать пальцами пулю. Кровь текла непрерывно, и Сесилия без конца вытирала ее, смазывая рану кровоостанавливающим средством.

Тарье достал новый инструмент, что-то вроде щипцов, попросив ее держать их наготове. Потом осторожно поддел кривым ножом пулю, взял щипцы, ухватил ими мышечную ткань, быстро и решительно дернул. Александр закричал, но теперь было уже неважно, дернется он или нет.

Пуля была у Тарье в руке! Его глаза на миг блеснули торжеством.

– Держи палец здесь, Сесилия, прижми сильнее! А другой рукой прижми здесь, нужно остановить кровь! Прижми покрепче! Как можно крепче!

Александр потерял сознание, что только помогло операции. То же самое произошло и с Сесилией: все поплыло у нее перед глазами, и она почувствовала, как ее крепко схватил за плечи Вильгельмсен. Очнулась она, сидя на стуле в своей собственной спальне.

И она решила, что самое лучшее для нее – сидеть так.

Александр опять закричал, снова очнувшись из-за сурового обращения Тарье.

– Ну, ну, – сердито говорил юноша. – Тебе следует знать, Александр, что в прошлом году я зашивал рану одной маленькой девочке. И она перед этим не выпила ни капли, в отличие от тебя. Она даже не пискнула! Ей было всего лет десять!

Александр грубо и изощренно выругался, но больше уже не кричал.

Когда все кончилось, Сесилия вошла.

Тарье сказал, что первые дни он должен лежать на животе. Сам же он пробудет у них еще неделю, хотя опасность и миновала.

Она села на корточки перед Александром, стараясь побороть свое смущение после услышанных ею бранных слов.

– Привет, – мягко произнесла она.

– Привет, – ответил он, все еще чувствуя в теле жар. – У вас все это здорово получилось.

– Чего не сделаешь ради тебя! – шутливо произнесла она. – Теперь ты можешь отдохнуть. Кто-нибудь всегда будет рядом.

– Спасибо.

И она начала свое первое дежурство. Тарье лег спать на ее кровать.

Возле постели Александра горели две свечи. Сесилия сидела, глядя на его затылок, на темные волосы, слегка вьющиеся на шее.

«Теперь он знает это, – думала она, мысленно подбадривая себя. – Я раскрыла свои карты. Я должна была сказать ему это, ведь он умирал, думая, что совершенно одинок в этом мире. Возможно, это было глупо с моей стороны! Ведь это ничуть не обрадовало его! Он был целиком поглощен своей болезнью. Ему будет просто жаль меня. Но я чувствовала, что должна была сказать ему это, мое желание шло изнутри. Но он рад, что я здесь, хотя, потеряв ребенка, больше уже не нуждаюсь в его поддержке, а сам он никогда больше не ступит на опасный путь. Он был рад, он сам говорил мне об этом. И он беспокоится обо мне, пусть даже самую малость. Как друг. Хорошо, что я не открыла ему мои более тайные мечты – мечты о нем в тихие ночные часы! Всему виной запретная тоска – а этого он мне не простит. Подумать только, неужели такая странная дружба между мужчиной и женщиной в самом деле может существовать? Думаю, что нет. Рано или поздно обнаружится грань между его дружбой и моей любовью. И тогда все будет кончено. Тогда между нами останутся лишь беспросветные муки и холод со стороны другого».

Несколько дней состояние Александра было критическим, у всех в Габриэльсхусе нервы были напряжены до предела – и в первую очередь у Сесилии. Но постепенно ему становилось лучше. И через десять дней Тарье сказал, что уезжает, потому что рана стала заживать.

Тарье сидел и писал письмо, когда вошла Сесилия. Она хотела спросить о чем-то Александра, но вместо этого сказала:

– Кому это ты пишешь? Мете?

– Нет, – улыбнулся Тарье, закрывая рукой лист бумаги. – Одной молодой даме!

– Неужели, Тарье? – изумилась Сесилия. – Как это замечательно! И кто же она, как она выглядит?

Он положил голову на подставку для письма и задумался.

– Она очень хорошенькая. У нее длинные темные кудри, большие, красивые глаза и полный, очень решительный рот. Она похожа на лепесток цветка.

– То, что ты говоришь, просто фантастично! Она из хорошей семьи?

– Урожденная графиня, живет в очень богатом замке.

– Вот это да! А какой у нее характер? Решительный?

– О, да! Почти надоедливый, можно сказать…

– Твои слова меня просто шокируют.

– И еще у нее часто течет из носа.

– Но, Тарье…

– Ей скоро будет одиннадцать лет.

Сесилия уставилась на него. Его глаза игриво сверкали. И тут она расхохоталась.

– Ах ты негодник! Ты просто дурачишь меня! А я-то радовалась, думая, что ты, наконец-то, нашел себе девушку!

– Наконец-то? Но мне всего девятнадцать лет!

Сесилия сразу стала серьезной.

– Ты всегда был взрослым, Тарье.

Улыбка исчезла с его лица.

– Да, это так. Дед сделал меня взрослым много лет назад.

– Да. Ты получил наследство Людей Льда. Слишком рано. Но он знал, что скоро умрет.

– Да. И он научил меня множеству тайных навыков, рассчитанных на взрослого. Но окончательно я стал взрослым, когда умерла Суннива. Когда родился Колгрим. Тогда и закончилось мое детство, Сесилия.

Она кивнула:

– Меня не было тогда дома. Но, думаю, я не смогла бы пережить все это.

– Нет. Это было так, словно… словно сам страх ворвался в этот проклятый мир. Такое ощущение было тогда. Что-то кошмарное, будто на меня навалилось безысходное горе… нет, я не могу объяснить это чувство. Я тогда перепугался до смерти, Сесилия. Хотя потом Колгрим изменился.

– Так ли это? – тихо сказала Сесилия.

Тарье опустил глаза.

– Я так давно не был дома. Я слышал только, что все рады его перемене. И мы не должны забывать о том, что он всего лишь маленький, неразумный ребенок. Учитывая это, можно смотреть в будущее не очень мрачно. А теперь мне нужно домой. Немедленно. Посмотрим, может быть, я смогу направить его интересы в нужное русло. Мне не терпится увидеть его. Ах, Сесилия, как хорошо возвращаться домой!

Она успокоилась.

– Да, я хотела спросить у тебя: продолжать ли нам эти упражнения?

Тарье задумался.

– Ты многого добилась. Самое худшее уже позади. Пусть пока рана остается в покое. А когда образуется шрам, ты можешь продолжать, но осторожно. Однако, не слишком усердствуй, потому что пуля могла повредить внутренние органы.

Сесилия кивнула.

Улыбнувшись уголками губ, он задумчиво посмотрел на желтеющие деревья парка.

– Возможно, Сесилия, ты сделала эпохальное открытие.

Она покраснела от удивления.

– Какое же открытие?

– Возможно, пуля перекрывала что-то, не знаю точно, что. Может быть, ток крови. Мы ведь так мало знаем о человеческом теле, но кровь – самое важное: она питает наши члены и наши чувства, она несет в себе жизненную силу. Его ноги истощились и стали отмирать. Думаю, ты вдохнула в них жизнь! Так что самого худшего не произошло.

– Ты полагаешь, что появился небольшой приток крови?

– Что-то вроде этого. Какой-то канал.

Тарье почти правильно выразил свою мысль, ошибка его была лишь в том, что он путал кровообращение с нервной системой. Но немногие медики в то время могли понять это, если вообще такие были.

И он был прав: Сесилии удалось поддержать деятельность нервов, ведущих от ног к мозгу, которую нарушила пуля.

Слова Тарье бесконечно обрадовали ее: она сделала что-то для своего любимого Александра! Для своего мужа. Единственное, что она хотела, так это сделать его жизнь полноценной и быть его верным, понимающим другом, всегда быть рядом, когда требуется ее помощь, и уходить в тень, если она вдруг станет мешать ему.

Настал момент расставания.

– Передавай всем дома привет, Тарье! Скажи, что мы с Александром скоро приедем!

Тарье грустно улыбнулся:

– Ты неисправимая оптимистка, Сесилия. Но я передам твои пожелания.

Рану не тревожили: никаких упражнений.

Александру надоедало лежать целыми днями на животе, и он бывал ужасно нетерпеливым, когда Сесилия делала ему перевязку. Она долго не понимала причину его раздраженности.

Сначала вид раны был страшен: по краям – краснота и опухоль; рана все время гноилась, так что Сесилии приходилось без конца протирать ее. Иногда ей казалось, что дело совершенно безнадежно, что рана никогда не заживет, вопреки словам Тарье, да и раздраженность Александра очень печалила ее.

Часто она выходила из комнаты и плакала.

Но мало-помалу рана стала уменьшаться и в конце концов Александр стал на короткое время ложиться на спину, что приносило ему облегчение.

И вот однажды – спустя месяц после операции – он позвал ее, и ей показалось, что в его голосе звучат фанфары.

Она поспешила к нему.

Александр неподвижно лежал на спине, глаза его сияли.

– Смотри, Сесилия!

Он указал на ноги. Тонкое покрывало шевелилось. Она сдернула покрывало с его ног. Александр триумфально покачивал ногами.

– Ах, нет… – прошептала Сесилия. Засмеявшись, он согнул правое колено.

– Ну, что ты на это скажешь?

– О, дорогой мой, – потрясенно произнесла Сесилия. – Ты тренировался? Тайком?

– Только в последние дни, когда стал чувствовать себя хорошо. Знаешь, как только Тарье вынул пулю, я почувствовал, что снова здоров. Потому что я ощущал в ногах адскую боль! Особенно, когда ты, мой добрый гений, делала перевязку.

– Так вот почему ты так корчился! – засмеялась она, плача от радости. – Почему же ты не сказал об этом? Я была так несчастна, думая, что смертельно наскучила тебе!

Он перестал улыбаться.

– Такого никогда не было! Нет, я просто не осмеливался говорить что-либо, не будучи до конца уверенным, что все хорошо.

Взяв ее ладони, он прижал их к своей щеке.

– Спасибо, Сесилия, – прошептал он. – Моя горячая благодарность, моя глубочайшая признательность – тебе, за твое терпение, за силу характера и твой несгибаемый оптимизм. Без твоей веры в счастливый исход я давно бы уже сдался.

Сесилия была так взволнована, что слова застревали у нее в горле.

Наконец, взяв себя в руки, она спросила:

– Ты можешь сгибать только правое колено? Подумав, Александр сказал:

– Да, Сесилия. Мне не удается согнуть левое.

– Но ты можешь стать на стопу! – с горячей уверенностью произнесла она. – У тебя шевелятся пальцы, я вижу!

Его рассмешило ее бунтарское рвение.

– Да, я могу стать на стопу. Но в ноге чувствуется боль.

– От упражнений?

– Возможно, – скептически произнес он.

С этого дня Александр быстро пошел на поправку. И в то утро, когда он нетвердо стоял на полу, Сесилия плакала от счастья. Ей он не разрешил при этом присутствовать.

– Я не хочу, чтобы ты видела меня, падающего на пол, словно мешок, – сказал он.

Но Вильгельмсен пришел и сказал ей, что Его милость стоял – всего миг. Что было потом, он не сказал. На Рождество Александр смог сам выйти к празднично украшенному столу: на костылях, поддерживаемый своим слугой и своей женой. Но все-таки он шел! Вся прислуга аплодировала, когда он триумфально сел на свой стул.

Александр сильно хромал на левую ногу, и Сесилия предполагала, что сама навредила ему.

Да, бывали на войне ранения и похуже. Александру еще повезло.

Или все дело было в заботливом уходе? Скорее всего, и то, и другое.