"Тайна Ребекки" - читать интересную книгу автора (Боумен Салли)

18

Клуб Фейвела, естественно, оказался не за углом, как он уверял, и не в конце улицы, и даже не на соседней. Но мы все же отыскали его: над входом светилась вывеска «Красный Дьявол».

– Вот он, – сказал Фейвел. – Так и знал, что он где-то поблизости…

Он нетерпеливо шагнул вперед, но тут перед ним выросла мощная грузная фигура мужчины в униформе, который проговорил: «Только для членов клуба». Но как только в его руках оказалась пятифунтовая банкнота, молча отступил в сторону, пропуская нас.

Мы вошли в маленькое темное помещение, где рядом с пианистом стояла брюнетка в парчовом платье, с микрофоном в руках. Она исполняла одну из песен Синатры. Дым стоял густой, словно туман. Здесь пахло не только никотином и крепкими спиртными напитками, но и отчаянием. Все посетители были мужчины. Обслуживали нас хищные официанты, здесь подавали только шампанское и заламывали за него в три раза выше его стоимости, как и следовало ожидать.

Я постепенно начинал терять терпение. Игра в кошки-мышки мне надоела, и я догадывался, что если кто-то из посетителей присоединится к нам (а Фейвел явно только того и ждал), то я уже ничего не смогу вытянуть из него. Он сел напротив меня и смотрел мрачно и устало. Шампанское он выпил, как только мы подошли к столику, и теперь находился в тяжком раздумье.

А я решил сменить тактику, сразу взять быка за рога, и спросил, памятуя о той открытке в тетради, известно ли ему хоть что-нибудь о том, что Ребекка в детстве бывала в Мэндерли. Я понимал, насколько этот вопрос далек от того, что мне хотелось бы выяснить, но и этого было достаточно.

Фейвел вскипел:

– Нет, не знал. С чего ты это взял? И что за странную игру ведешь, малый! Вот что я тебе скажу: мне доводилось встречаться с журналистами, и не один раз, с некоторыми я даже довольно близко сходился, если они мне нравились. Ты не похож ни на одного из них. Еще когда я получил твое письмо, я сразу почуял, что дело неладно, и с первого же взгляда понял, что ты не тот, за кого себя выдаешь. Но решил: пусть, зато поужинаю за его счет. Но теперь предлагаю: выкладывай карты на стол. Ты все время лжешь. Сказал, что дважды писал мне. И это все? Не думаю. Хочешь узнать, почему я согласился встретиться с тобой? Потому что ты мне послал вот это. Оно пришло ко мне в прошлую среду, в коричневом конверте. И там не было никакой записки.

В тот самый момент, когда я уже собирался уйти и даже отодвинул стул, Фейвел вынул небольшой конвертик из внутреннего кармана.

– Он лежал в большом конверте, и я не догадывался, что там, пока не распечатал его, – тут со мной чуть инфаркт не случился. Так, значит, ты решил поддеть меня? Но, скажу тебе, не вижу в этом ничего забавного. Я и врагу не пожелаю, чтобы над ним так подшучивали. И что бы ты там ни думал, я не так плох, как другие. Я по-своему любил Ребекку.

Он встряхнул конвертик над раскрытой ладонью и протянул руку вперед. И я увидел очень маленькое колечко, по поверхности которого сверкали бриллиантики.

– Это кольцо Ребекки, я бы узнал его среди тысячи других. Она всегда носила его, не снимая. И это кольцо было у нее на пальце, когда тело вытащили на берег, чтобы провести опознание. Кольцо помогло установить, кто это. Макс устроил похороны и даже не пригласил меня, даже не сказал про них, хотя я был единственным ее родственником. А я просидел в чертовом участке весь день. Я всегда считал, что этот выродок все же похоронил ее вместе с кольцом. Она так хотела, и он должен был знать об этом. Значит, его стянули с пальца и через двадцать лет после случившегося решили послать мне. Зачем? Какое ты имеешь отношение к Ребекке? И как оно у тебя оказалось?

Я смотрел на кольцо, испытывая неодолимое желание прикоснуться к нему. А потом перевел взгляд на Фейвела и понял, что он взволнован не меньше меня. Кем бы он ни был, я не имел права судить его. Как бы ни менялись его отношения с Ребеккой, но в глубине души он был привязан к ней, и я увидел это по выражению его глаз.

И тогда я ответил, что он ошибается. Разумеется, я и словом не обмолвился про другой конверт и про тетрадь, отправленные полковнику точно таким же способом в те же самые дни. Я сказал, что читал описание этого кольца в отчетах следователя, но я не посылал его и не имею понятия, кто бы мог это сделать. И поклялся ему, что говорю правду.

Думаю, Фейвел поверил мне, но его беспокойство только усилилось. Дрожащими руками он засунул кольцо в конвертик и положил его во внутренний карман. После чего допил остатки шампанского и поднялся. Ноги плохо слушались его.

– Мне кажется, этому можно найти какое-то объяснение, – поддерживая его под руку, вслух размышлял я. – Но вам лучше сесть. Если подумать хорошенько, то найдется человек, который мог присвоить кольцо Ребекки, а потом отправить его: тот, кто вынимал тело из воды, патологоанатом, какой-то полицейский чин. Может быть, они чего-то хотят добиться этим. А может быть…

Я убеждал не Джека, а скорее самого себя. Фейвел продолжать стоять, покачиваясь из стороны в сторону, и казался совершенно больным.

– Я знаю, зачем его послали, – сказал он тусклым голосом. – И знаю, кто послал его. Какая же она беспощадная…

Моя попытка снова усадить его в кресло не увенчалась успехом, он оттолкнул меня и начал с диким видом озираться, вглядываясь в темный угол помещения, а потом провел ладонью по лицу.

– Господи боже мой, – простонал он, – что за чертовщина! Что это за дыра? И откуда эта обезьяна у двери? А эта девчонка… ты только посмотри на эту девчонку. Что я тут делаю? В чем провинился? Выведи меня отсюда!

И Фейвел рванулся к двери, чуть не свалившись со ступенек, когда мы выбрались на улицу. Наверное, сказалось все выпитое за вечер, а может, он пил еще до того, как встретился со мной, чтобы заглушить одолевавшие его страхи. Не исключено, что этот вечер – всего лишь продолжение прежних дней и вечеров беспробудного пьянства.

– Вот… – с трудом ворочая языком, проговорил он и снова достал конверт из кармана. – Забери себе. Не нужно оно мне. Я был бы рад вообще никогда не видеть его. Забери с собой в Керрит в следующий раз, когда поедешь туда. Выбрось его в море. Продай – мне до него нет дела. Не хочу держать у себя…

Он сунул пакетик в мою руку и сжал ладонь. Я попытался отговорить его, но Джек не желал ничего слушать.

– Не хочу, чтобы оно было при мне. И без того дела идут хуже некуда. Или ты берешь, или я сейчас же выброшу его в канаву. – Он прижал меня спиной к забору и, тяжело дыша, смотрел в глаза. Лицо его побелело, как полотно. И я понял, что он выполнит свою угрозу, и поэтому взял конверт.

Фейвел с некоторым облегчением вздохнул и выпрямился.

– Посади меня в такси, – попросил он. – Мне нехорошо. Я знал, что не стоит встречаться с тобой…

Когда показалось такси, я поднял руку и предложил Фейвелу довезти его до дома, но он отказался. Я понял, что он не хочет, чтобы я знал, где он ночует.

После того как машина, мигнув красным огоньком, скрылась за поворотом, я посмотрел на кольцо. Крохотные камушки сверкали при свете фонарей. Я понимал, что оно ненадолго задержится у меня. Фейвел проспится, одумается и потребует его обратно. Будет проще, если я сам зайду к нему в офис завтра утром.

Чтобы немного прийти в себя, я решил пройти через Риджент-парк, но прогулка не освежила ум и не вернула мне ясность мысли.

Домой я добрался около одиннадцати. Миссис Хендерсон уже собиралась идти спать и сообщила, что мне никто не звонил. Что еще больше огорчило меня. Я оставил Элли номер телефона на случай, если полковнику Джулиану вдруг станет хуже. Других поводов для звонка у нее не было, но мне почему-то хотелось, чтобы она позвонила. Мне так хотелось поговорить с ней. Мне нужно было поговорить хотя бы с кем-нибудь.

Приготовив себе кофе, я сел у кухонного стола. Я устал и запутался. Столько всего произошло за такой короткий срок. В ушах еще продолжали звучать обвинения Фейвела. Хотела ли Ребекка, чтобы он умер? Я видел молодую девушку в черном платье в ресторане, которая молча сидела за столиком и не произнесла ни слова за весь вечер. Я видел маленький алтарь из фотографий ее матери. И видел дом в Беркшире, рядом с деревенькой, названия которой Фейвел не смог вспомнить. «Рядом с Ламборном, а может, Хэмптоном, что-то вроде того», – сказал он. Деревенька называлась Хамптон-Феррар. Откуда такая уверенность? Да потому что я знал ее – моя приемная мать Мэй выросла там.

Я еще не мог представить себе, как выглядел дом изнутри, или узнать, что произошло внутри, но какие-то смутные образы успели промелькнуть, когда Фейвел начал рассказывать о своей жизни там. Словно сам находился внутри и видел воочию обитателей Гринвейза: юную девушку, подростка и молодого, любящего свою дочь отца.

Я вынул маленькое колечко, которое Ребекка когда-то надела на пальчик и продолжала носить, когда стала взрослой. Колечко с камушками вокруг не носят дети или незамужние девушки. Кто подарил его и что оно значило для нее? Почему Фейвел считал, что оно приносит несчастье? Что я упустил? А я явно что-то упустил во время разговора, но, как ни старался восстановить услышанное, оно ускользало от меня. И потому душевное спокойствие не возвращалось.

Оставалось только подняться к себе в комнату, чтобы написать отчет за день. Я вышел в холл и уже собирался подняться, когда телефон, стоявший на столе, как раз рядом со мной, вдруг зазвонил. Я даже вздрогнул от неожиданности. Почему-то я вообразил, что это звонит Элли. И если она вдруг решилась позвонить мне в двенадцать часов ночи, значит, что-то стряслось. Я схватил трубку.

Женский голос спросил:

– Это Том Галбрайт?

– Да, говорите, – ответил я. Охваченный тревогой, я с нетерпением ждал сообщения.

Наступила пауза, она тянулась целую вечность, а потом линия отключилась. Я застыл на месте, меня вдруг обуял необъяснимый страх. Но через какое-то время я пришел в себя. Умершие могут напоминать о себе самыми разными способами, но вряд ли они стали бы пользоваться телефоном.

Но и сейчас я не могу выбросить из головы странный звонок. Это была не Элли. Я бы узнал ее голос. Лишь очень узкий круг людей знал этот номер, и еще меньшее число могли догадываться, что я сейчас здесь. Но кто бы это ни звонил, он выбрал самое подходящее время. В тот момент, когда я размышлял над тем, кто я, и никогда еще сомнения не одолевали меня с такой силой, неизвестный голос дал мне возможность определиться с ответом.

Было уже очень поздно, когда я закончил записывать встречу с Фейвелом. Волнение мешало мне сразу же погрузиться в сон, мне чудилось, что я иду по лесу возле Мэндерли и прямо передо мной легко и бесшумно движется женская фигура. Я знаю, что это Ребекка, окликаю ее, пытаюсь догнать, но она всякий раз ускользает. И когда я начал впадать в отчаяние, она вдруг остановилась, подняла руку, на которой сверкнуло колечко с бриллиантами, и поманила меня за собой. В этот момент я проснулся. Было уже светло. Часы показывали шесть утра. Я по-прежнему чувствовал себя настолько разбитым, что уже готов был забросить подальше клубок, который столько времени пытался распутать.

Миссис Хендерсон еще не встала, что меня даже обрадовало: не хотелось разговаривать с ней или с кем бы то ни было. Снова, как и вчера, я сам сварил себе кофе и вышел с чашкой в садик за домом, сел под вишневым деревом, которое посадили Джулия и Ник в день свадьбы. Все его ветви были усыпаны цветами. Легкий ветерок разносил их вокруг, словно это было свадебное конфетти.

И я сказал самому себе: решай – либо продолжать, либо бросить все. И постарайся быть честным с самим собой, хватит делать вид, что это объективное расследование. Я никогда не был беспристрастным. В глубине души я все время чувствовал, что существует некая связь между мной и Ребеккой, несмотря на всю шаткость имеющихся доказательств. Но тогда почему я вдруг после вчерашнего разговора с Фейвелом пришел к заключению, что такая связь определенно существует? Потому что увидел связующую нить, и она породила гнетущее настроение.

Теперь мне уже никуда не скрыться и не спрятаться. Так что я сидел под деревом Джулии и Ника – под свадебным деревом – и медленно проходил по коридору своего прошлого, открывая все запертые двери, включая и ту, что захлопнул много лет назад и запер ее на крепкую задвижку, где я прятал мучивший меня вопрос о родителях. Я открыл дверь сиротского приюта, а затем дверь, которая вела к моим приемным родителям, в дом в Пелинте.

То лето я провел вместе с Эдвином и Мэй Галбрайт. Мне исполнилось одиннадцать лет, когда они усыновили меня. Первая неделя совместного отдыха. Я вел себя как маленький дикий звереныш, которого мучили страхи. Крушил все, что попадалось под руку, потому что знал: пройдет совсем немного времени, и меня, как ненужную вещь, вышвырнут вон из этого уютного домика назад в приют, где мне и положено находиться.

Поэтому я вел себя грубо, упрямился и пытался вывести родителей из себя. Что они будут делать, если я ночью описаюсь в постели? Или начну скверно ругаться? Или украду кошелек Мэй… И если Эдвин поймет, какой я глупый, или Мэй узнает, что я лгун и обманщик, что они решат: отправят назад или попытаются изменить меня? На этой неделе или на следующей? Как загнанная собачонка, я огрызался, рычал, а потом начинал кусаться: я вытворял самые невероятные вещи, чтобы спровоцировать их на то, чего больше всего боялся, – в приюте нас сразу наказывали. Но наказание все же предпочтительнее равнодушия.

Прежде мои приемы всегда срабатывали, но не в этот раз. Мне не удавалось заставить Мэй повысить голос, а Эдвин не пытался замахнуться. А когда я подставил лицо для так и не последовавшей пощечины, я впервые увидел, насколько они потрясены.

Мэй и Эдвин научили меня слову «завтра». Никогда прежде – пока они не взяли меня в Пелинт – я не подозревал, что оно таит в себе столько прекрасных возможностей и что его можно ждать с радостным нетерпением, и уже само по себе ожидание дарит удовольствие. Даже больше, чем испытываешь в тот момент, когда уже идешь по берегу, садишься в лодку и берешь с собой корзинку с едой для пикника. Даже приятнее, чем читать, исследовать замок или старинную церковь, собирать растения для гербария, слушать птиц и пытаться запомнить, как они называются.

Эдвин и Мэй сумели отыскать щелочку, сквозь которую они могли добраться до моей души: они выяснили, на что я откликаюсь. Хотя читал я отвратительно, мне очень нравились разные исторические предания, места, где я ощущал веяние прошлого, и они стали поддерживать мой интерес. Так им удалось приручить меня, но на этом дело не закончилось. Я по-прежнему выжидал. И как-то утром – теперь я могу открыть и эту заветную дверь – Мэй сказала, что она возьмет меня с собой в церковь Мэндерли и покажет, как можно переводить надписи с медных досок прямо на лист.

Предложение прозвучало неожиданно, и это отчего-то насторожило меня. Эдвин не собирался присоединиться к нам, что тоже показалось мне подозрительным. А нарочито бодрый голос Мэй дрожал от волнения. Глядя на ее улыбающееся лицо, я всем существом ощутил какую-то непонятную угрозу и отказался идти, а когда они оба начали настойчиво уговаривать, догадался, что они замыслили. Отвезут меня назад в приют и обменяют на другого мальчика. Вот почему им хочется заманить меня в какое-то странное место.

– Вы хотите оставить меня там? – прямо спросил я у Мэй, когда мы поднялись на ее маленьком «Форде» на холм. – Собираетесь завести меня туда, бросить, а потом уехать на машине.

– Том, как ты можешь так думать?! – воскликнула Мэй со вздохом. – Конечно, нет. Как же мы сможем обойтись без тебя?

– Вы хотите сделать мне больно, хотите, чтобы я снова стал несчастным. Хватит. Лучше сразу покончить с этим. Вы избавитесь от меня…

– Должна огорчить тебя, – ответила Мэй. – Тебе не удастся так легко избавиться от нас.

– Скучная церковь. И глупые медные доски! – Я пнул тщательно уложенный Мэй сверток, где лежали бумага и угольные карандаши. – Не хочу идти туда! Не хочу идти с тобой. Старая грымза! Меня тошнит от вас.

– Давай попробуем, Том, – тихо ответила она. – Просто попробуем.

Я посмотрел на Мэй, пораженный ее тоном, и увидел, что она плачет. И я замолчал. Смотрел на дорогу перед собой и грыз ногти. Я вдруг ощутил свою огромную власть и то, как неправильно ею пользовался. И я мог бы и дальше злоупотреблять своей властью: заставить Мэй рыдать, заставить ее страдать, – а мог и остановиться. Выбор оставался за мной. И я думал об этом выборе всю оставшуюся дорогу. В моих силах было причинить кому-то боль?! Никогда прежде я не мог этого сделать. И я испугался – вот почему еще до того, как мы встретились с Подругой Мэй, я запомнил эту дорогу.

Когда мы подъехали к крохотной церквушке, она была пуста. Мы с Мэй прошли мимо могильных плит. Солнце ярко светило над нашими головами. Я прочитал несколько имен, вырезанных на плитах, уже покрывшихся лишайниками. Надписи от любящих жен, посвящения любимой маме, мужу или отцу. И я шел, вчитываясь в строки, открывавшие родственные отношения, которых меня по какой-то причине лишили.

Мы прошли к реке. Ее течение было стремительным, и я, бросив ветку, представил, как она будет плыть к морю и достигнет Атлантики. Если я могу обидеть Мэй, это значит, что она неравнодушна ко мне? Значит, я ей дорог?

А потом Мэй показала мне внутреннее убранство церкви: там царил прохладный полумрак. По своему невежеству я сначала отметил, какая она маленькая и тесная. Меня бы, конечно, больше должны были поразить высокие готические своды или огромные толстые колонны. Алтарь закрывала ткань, голубая с золотом.

У нас под ногами находились плиты, под которыми покоились тела давно умерших людей. Склонившись над медной плитой с изображенным на ней рыцарем, я принялся разглядывать его. На нем были латы и забрало, так что я не мог полностью рассмотреть его лицо. Руки в перчатках он скрестил на груди. У ног, тоже закованных в броню, лежала маленькая собачка с хвостом, закрученным колечком. Девиз на знамени у него над головой был написан латинскими буквами. Я не знал латинский, поэтому Мэй прочитала сама. Она сказала, что рыцаря звали Жиль де Уинтер, он умер, вернувшись из Крестового похода в 1148 году. Его жена Маргарита, которая родила ему десять детей (четверо из них выжили), покоилась рядом с ним.

Мэй показала мне, что надо делать. Как закрепить бумагу, чтобы она не скользила по поверхности плиты, и как растирать угольный порошок. Я буквально вырвал у нее из рук коробку с углями, и Мэй, вздохнув, сказала, что она прогуляется по двору, и оставила меня. Я видел, как она посмотрела на часы, и опять догадался, что она что-то замыслила. Вот сейчас она сядет в машину и уедет.

«Пусть не думает, что меня это волнует», – подумал я и начал водить углем по бумаге, но на самом деле я прислушивался, как скрипнула дубовая дверь. Сердце забилось, как барабан, и дурнота подкатила к горлу. Я ждал, когда же услышу звук мотора. Прошла минута, другая. И тогда у меня в голове промелькнула мысль: быть может, она не обманывала меня? Больше всего на свете мне хотелось выскочить на церковный двор и убедиться, что она еще там, но гордость удерживала меня на месте. И я готов был скорее умереть, чем показать, как мне страшно остаться одному.

А руки продолжать водить углем по бумаге. И вдруг проявились ноги, затем туловище… Я смотрел и не верил своим глазам. Он все время был здесь, под бумагой. Я знал это. Но у меня было такое ощущение, словно это я сотворил его. Вот шлем и руки в перчатках, а вот и маленькая собачка с закрученным хвостом. И если прислушаться, то можно услышать сквозь столетия, как она лает.

Меня полностью захватило это занятие, и я даже забыл про Мэй.

Когда я услышал скрип церковной двери, то решил, что это вернулась она. Но потом раздались шаги – слишком легкие и быстрые для Мэй.

Я обернулся. В церковь вошла незнакомая мне женщина – тоненькая и высокая. Обхватив рукой дубовый подлокотник, она смотрела на меня сверху вниз.

– Тебя зовут Том? Так ведь? Как ты быстро успел закончить! – сказала она. – Осталось совсем немного. И как хорошо получилось. Я только что встретила Мэй во дворе церкви, и она мне сказала, что ты здесь. Это моя подруга. – Незнакомка придвинулась поближе и протянула руку: – Меня зовут Ребекка.

Я настороженно смотрел на нее, а потом неожиданно для себя взял ее руку. Я был очень подозрительным – особенно к незнакомым людям. Женщина внимательно рассматривала меня, а я рассматривал ее. Ее волосы, свободно падавшие на плечи, были такие же темные, как и мои. И у нее были самые удивительные глаза, какие я когда-либо видел. В полумраке церкви я не мог понять, какого они цвета: то ли синие, то ли зеленые. А потом решил, что они цвета моря.

На ней был свободный свитер и белые брюки. Я ощущал прохладу ее рук, ее пожатие было сильным и крепким, но я также ощутил дрожь в пальцах и подумал: как странно, что она волнуется не меньше, чем я.

Ребекка села прямо на пол рядом со мной, и после короткой паузы я продолжил свое занятие. Склонившись над плитой, я старался не смотреть на нее. И догадывался: пройдет минута, после чего женщина, как все взрослые люди, начнет задавать вопросы. Растирая уголь, я ощущал под пальцами каждую трещинку и выпуклость. Она не произнесла ни единого слова.

Через некоторое время ее неподвижность и молчание начали беспокоить меня, и я удивленно взглянул на нее. Она просто смотрела на меня своими бездонными, как море, глазами. Может быть, она ворожила? Может быть, это какая-то речная нимфа. Эдвин и Мэй показывали мне книгу с картинками про богов и богинь, читали мне истории о созданиях, которые могут выпрыгивать из воды, которые прячутся в деревьях и бегают наперегонки с ветром. У них были странные имена, которые мне было трудно прочесть, но я запомнил, как они называются. Зефир. Нереиды. Дриады. И я закрыл глаза, чтобы проверить, не исчезнет ли она. А когда снова открыл их, то уже знал ответы на вопросы, которые Ребекка не успела задать мне.

– Сейчас я живу в Шотландии. И мы приехали сюда на каникулы, – проговорил я, продолжая тереть бумагу и искоса глядя на нее. – А до того я жил в приюте. Меня усыновили.

– Я знаю, – ответила она и добавила: – Мэй рассказала мне.

– Мне одиннадцать лет. Обычно в таком возрасте не усыновляют. Почти все хотят усыновить малышей.

– Знаю.

– У меня два имени. Одно, которое дали в приюте. И новое. И снова украдкой посмотрел на нее, чтобы проверить ее реакцию. Мэй говорила, что я должен этим гордиться. Это означает, что меня выбрали, потому что полюбили меня, но я не очень-то верил ее словам.

– Прекрасно, – сказала женщина, слегка запнувшись. – Всем надо время от времени менять имена, как ты считаешь? Имя должно подходить тебе. И когда ты найдешь такое, то можешь оставить его навсегда. Тебе нравится имя Том?

Я задумался. До сих пор мне не приходило в голову примерять имя, словно перчатку или шапку.

– Может быть, – медленно проговорил я.

– Мне кажется, что оно подходит тебе. Как праздничный костюм, так и имя Томас.

Я повертел эту фразу в уме так и эдак. И, наверное, улыбнулся, потому что она тоже улыбнулась. Лицо ее сразу озарилось каким-то особым светом. Протянув руку, она прикоснулась к моей щеке пальцем. Ребекка словно околдовала меня: я перестал смущаться и не отворачивался, пока она смотрела на меня.

– Ты живешь здесь? – спросил я, когда она наконец отодвинулась.

Ребекка засмеялась:

– Здесь. В церкви? Нет, пока еще нет.

Ее взгляд упал на мои руки. Я постоянно грыз ногти, и по краям остались следы от заусениц. Покраснев как рак, я сжал руки в кулаки, чтобы она не заметила моей слабости.

– Я очень часто грызла ногти, – сказала она доверительно. – И у меня были ужасные руки. Мама говорила, что я похожа на каннибала. Она пошла в аптеку и купила какое-то лекарство. Надеялась, что оно будет таким горьким, что я брошу дурную привычку. Но это не помогло. Я так разозлилась, что стала грызть их еще сильнее…

Теперь я, в свою очередь, посмотрел на ее пальцы. Они были тонкие и длинные, с красиво очерченными ногтями, но коротко остриженными. На левой руке у нее было два кольца. И одно из них сверкало, как солнечные зайчики на воде.

– Могу поделиться с тобой своим опытом, – продолжала Ребекка, словно ей было столько же лет, сколько и мне, и мы знали друг друга целую вечность. – Если тебе хочется грызть их, то грызи! И пусть все идут к черту. Но если тебе хочется остановиться, тогда приложи усилие. Если что-то очень сильно хочется, то можно сдвинуть с места горы. Ты способен сделать все, что угодно…

На меня произвело очень сильное впечатление ее «к черту», особенно потому, что она произнесла это в церкви. До сих пор никто не говорил мне о том, что я могу свершить все, что угодно. В приюте только вера могла двигать горы, и поэтому так важна была молитва. Сколько времени я провел в молитвах? Я молился, чтобы меня усыновили, последние семь лет. Но, может быть, я не молился, а просто очень сильно захотел, чтобы это случилось.

– Все, что угодно? – недоверчиво спросил я.

– Все-все на свете, – ответила она. – Например, в детстве я была очень маленькой, и мне казалось, что я никогда не вырасту. А мне очень хотелось стать высокой, и тогда я очень сильно захотела. И выросла за полгода. Как растут растения в горшках. Это очень легко и просто.

– А ты можешь, например, заставить себя читать лучше, если захочешь?

– Проще не бывает. Щелкни пальцами – и у тебя получится.

Я нахмурился. Ее слова вызывали воодушевление, но мне казалось, что мы что-то упустили. Быть может, забыли про господа бога? Я искоса посмотрел на алтарь в синем и золотом, потом взглянул на нее и увидел, что она не так уж уверена в том, что говорит. Может быть, она просто не очень верила в это сейчас. Где-то в глубине души таилось сомнение – печаль поднималась, как прилив.

Я недоверчиво поморщился и указал рукой на надгробие Жиля де Уинтера:

– А как же он? Спорим, ты не сможешь его вернуть. Он ведь умер.

– Нет, ты не прав. – Ребекка вздохнула, не обратив внимания на мой грубый тон. – Ты можешь заставить вернуться и мертвых. Но тут надо быть очень осторожным, Том. Иногда они проявляют себя совсем не так, как ты ждешь. Иной раз лучше оставить их в покое… Что они будут делать тут?

Она говорила очень серьезно, ее выразительные глаза цвета бездонного моря пристально смотрели на меня. И я вдруг ощутил какой-то могильный холод в церкви и вздохнул, подумав про тех мертвецов, что лежали под плитами. Мне кажется, она тоже подумала о них и слегка нахмурилась. И тут вдруг ударили церковные часы. С последним ударом подруга Мэй выпрямилась и протянула мне руку.

– Была рада познакомиться с тобой, Том, – сказала она. – Попроси Мэй как-нибудь привезти тебя ко мне. Я живу в Мэндерли. Мэй знает, где это. Недалеко отсюда. Мы можем поплавать на моей яхте. Она очень надежная и быстроходная. Тебе хотелось бы выйти в море?

Мне очень хотелось оказаться на яхте, и я тотчас обратился с этой просьбой к Мэй. Она явно была рада, что наша встреча с ее подругой прошла хорошо, но к моей просьбе отнеслась как-то рассеянно. Мы стояли на залитом солнцем дворе и смотрели, как скрылась из виду машина.

Я взял руку Мэй в свою, решив, что не стану обижать ее. И еще я решил, что будет лучше, если я заставлю ее полюбить меня, – и, похоже, мое желание сработало. Она вспыхнула от радости и крепко обняла меня.

– Когда мы сможем пойти в гости к твоей подруге и покататься на яхте? – спросил я по дороге домой, а потом неоднократно повторял тот же вопрос.

– Как-нибудь на днях, – неопределенно отвечала Мэй, бросая короткий взгляд на мужа, но потом, похоже, забывала про свое обещание, хотя я продолжал напоминать о нем.

Почему-то всегда оказывалось, что нам не хватает времени, мы все время чем-то были заняты. Но я догадывался, что это уловки. И мне удалось выяснить, что эта женщина вышла замуж за человека, которого звали Максим де Уинтер, – потомка того самого Жиля, фигуру которого я копировал на плите. А еще – что Мэй познакомилась с Ребеккой, когда той было пятнадцать, а Мэй двадцать. И что они жили по соседству в Беркшире. Но больше мне ничего не удалось вытянуть из моей приемной матери.

Как-то раз Эдвин отвел меня в сторону и объяснил, что мои вопросы огорчают Мэй. У нее создается впечатление, что я отдал предпочтение ее подруге.

– Дай ей время, Том, – попросил он. – Мы узнаем друг друга получше. Мэй очень хочет, чтобы ты был счастлив.

Мне не хотелось огорчать Мэй, поэтому я стал обходить неприятную для нее тему. Вскоре наш отдых подошел к концу, мы вернулись к себе домой в Шотландию.

Больше мы никогда не приезжали в Пелинт и даже в Керрит, и я больше никогда не встречался и ничего не слышал о Ребекке. Но наша встреча надолго запомнилась мне, она была такой необычной и завораживающей. Странная подруга Мэй оказалась права: я стал читать намного лучше и уже не казался таким глупым.

Но однажды мне стало ясно, что люди становятся игрушками судьбы. Прямо на первой полосе газеты я увидел портрет Ребекки. Яхта оказалась не такой надежной, как ей казалось, и их обеих поглотило море.

Прошло время, ее тело обнаружили на борту затонувшей яхты. И снова я прочел в газете отчет о проведенном следствии. И вердикт: самоубийство. Последний акт воли, который может совершить человек. Тогда я подумал, что теперь никогда не узнаю, кем она приходилась мне и почему захотела встретиться в тот день. Сомнений нет – это она настояла на встрече. И вынудила Мэй дать согласие.

Задвинутый в дальний угол памяти эпизод очень редко всплывал на свет божий. Но история все же не завершилась, и моя причастность к ней тоже осталась непроясненной. Эдвин Галбрайт – добрейшей души человек – умер, когда я еще учился в школе. Мэй, к которой я привязался всем сердцем, последовала за мужем через два года после обширного инфаркта. И когда дом в Шотландии наконец продали в прошлом году, я перебирал ее личные вещи и обнаружил письмо, которое Мэй, наверное, сожгла бы или порвала на кусочки, если бы смерть не настигла ее так внезапно.

Я до сих пор ношу листок при себе. Сидя под свадебным деревом, я снова развернул и перечитал его. Обратный адрес: Тайт-стрит, Лондон. Дата – 1926 год. Это письмо Ребекка написала вскоре после свадьбы, за несколько месяцев до нашей встречи с ней.

Дорогая Мэй!

Хорошо, что мы увидимся завтра, потому что меня так опечалило твое сообщение: для женщины непереносима мысль, что ей не суждено родить ребенка. Но ведь это не означает, что ты должна лишить себя радости материнства? Ведь ты можешь усыновить ребенка, чтобы заботиться о нем и любить его. Уверена, что Эдвин не станет возражать, если ты решишься на это.

Так получилось, что я узнала про мальчика, который мечтает о том, чтобы его усыновили. Он сейчас живет в приюте недалеко от Лондона – место ужасное. Его подкинули в младенческом возрасте, мальчика там и окрестили. Он оказался в числе тех, кого крестили на букву Т, – и его назвали Теренс. А фамилию в приютах часто дают по цвету: Блэк, Брайн, Уайт. Его фамилией стала – Грей, но мне кажется, ему больше подходит фамилия Галбрайт.

Уверена, что ты приедешь в приют и попытаешься взять его к себе. С удовольствием сделала бы это сама, но Максиму не понравилась эта идея. Вы будете более заботливыми и внимательными родителями, чем я.

Я знала его мать – бедная женщина сейчас уже умерла. И только совсем недавно выяснилось, что ее сын жив. Она благословит тебя и я тоже, если ты позаботишься о нем. Ты станешь ему хорошей матерью, а Эдвин – прекрасным отцом.

Позвони мне, как только получишь мое письмо, и я скажу тебе, где его найти.

Ребекка.

Каждый раз, перечитывая это письмо, я начинал по-новому истолковывать каждую строчку. Когда я прочел в первый раз, у меня возникло ощущение, что я наконец-то отыскал свою мать. А потом решил, что я нашел подругу моей матери, но что толку: ведь она тоже умерла. Чуть позже я осознал, какие противоречивые желания меня обуревают. Что я готов одновременно поверить и тому, что моя мать – Ребекка, и тому, что она всего лишь ее подруга. Я фантазировал, что она запуталась и не смогла вырваться из силков, а через секунду не мог понять, каким образом такое предположение вообще могло возникнуть у меня. Мне захотелось найти один-единственный ответ, узнать правду.

Но сегодня, сидя под деревом, с которого медленно падали лепестки на страницу, я снова перечитал письмо и увидел еще одно лицо, которое выглядывало из-за плеча моей матери. Черты лица его были расплывчатыми, но я понял, что это мой отец. Я родился в 1915 году, и у меня сохранилось свидетельство о рождении, подписанное приютскими чиновниками. Ошибка могла составить не больше нескольких недель. Но если я – сын Ребекки, значит, она родила меня в четырнадцать лет, когда жила в Гринвейзе с любящим отцом и со своим кузеном, который вызвал у меня отвращение при встрече.

Итак, хочу я продолжать свои розыски? Хочу ли я этого?

Сложив письмо, я сунул его в карман. И вдруг – впервые за утро – услышал движение машин на улице. Да, я хотел добраться до сути. Сердце подсказывало этот выбор, хотя разум выдвигал множество возражений. Это ящик Пандоры, твердил он, и лучше бы его оставить закрытым. Но как бросить все как раз в тот момент, когда я подобрался так близко к разгадке?