5. Ночные гости

Удары в дверь были отчетливы и ритмичны, словно бы они отмеряли время. Под натиском страшной, непререкаемой силы тяжелая дверь содрогалась. С вершины баррикады с грохотом обрушилось тележное колесо.

– Господин барон! Господин барон! – послышались из-за двери восклицания дворецкого. – Почему вы заперлись в арсенале, господин барон? Выходите! Здесь вам ничего не угрожает! Выходите же! Неужели вы позволили безумному лекаришке увлечь вас своими бреднями?

Кристоф, стиснув зубы, молчал.

– Господин барон! – Дворецкий увещевал. Наверное, таким же тоном умудренный жизнью отец обращается к разгильдяю-сыну. – Зачем вы слушаетесь сумасшедшего? Почему вы заперлись от нас, ваших преданных слуг?

– Убирайся к чертям, мерзкая жаба! – не выдержал Кристоф.

– Господин барон! Зачем же вы так со мной, верным вашим слугой? Почему вы нас боитесь? Может, вы думаете, что мы будем вам мстить за объявлялыцика? Пустое! Не берите в голову, господин барон! Он нам и самим уже надоел! Правильно вы его проучили! И поделом ему!

– О тысяча чертей! – простонал Кристоф. – Заткните же наконец эту мерзкую пасть! Иначе я за себя не ручаюсь!

Дворецкий замолк, чувствовалось, что он обдумывает свою дальнейшую речь.

Где-то вдалеке, за дверью, слышался издевательский визгливый хохоток.

– Выходите же, господин барон! – Масленый голос дворецкого зазвучал вновь. – Вы, мне кажется, тяжело больны. Может быть, у вас жар. Мы пригласим специально для вас из Нюрнберга хорошего врача. У вас наверняка лихорадка. Зачем, зачем вы тревожите мать и сестру?

– Они мертвы! – прорычал Кристоф.

– Господин барон! Уж не бредите ли вы? Ваше состояние внушает нам серьезные опасения! Да вот же они! Обе госпожи баронессы идут сюда!

– Кристоф! Сыночек!

– Мама?! Ты?!

– Сыночек! Зачем ты заперся в этом подвале? Сынок! Ведь ты же болен! Сильно болен! Тебе надо лечь в постельку! Я тебе ее уже приготовила! Выходи скорей! Не заставляй меня так волноваться!

– Не может быть! Мама! Но ведь ты мертва!

– Господь с тобой, сынуля! Ты бредишь! – Сквозь слезы она продолжала: – Господи, что делать? Мой сын совсем сошел с ума! Я всегда знала: не доведет до добра все это наследство! Вот теперь и Кристоф сошел с ума. Теперь мы с тобой, доченька, совсем сироты! Что же делать?! Что же делать?! О Господи! За что же это нам такое наказание?!

– Клара! – хрипло сказал Кристоф. – Ты здесь, Клара? Ты меня слышишь?

– Может, любезный братец соизволит выйти наконец из арсенала? – Да, это Клара! Это ее язвительный голос. – Выходи скорей, Кристоф, да смотри – не подожги там чего-нибудь ненароком, иначе все мы из-за тебя взлетим на воздух.

В мгновение ока Кристоф оказался у самой двери. Опомнился он только тогда, когда ему на плечо легла рука маэстро.

– Враг хитер, юноша! – сказал старик. – Неужели вы собрались поддаться на его уговоры?

– Маэстро! – прошептал Кристоф. – Я перестал уже что-либо понимать! Мне уже кажется, что я действительно сильно, страшно, тяжело болен, что я потерялся в закоулках какого-то замысловатого, бесконечного кошмара. Маэстро, любезнейший маэстро! Может, и правда то, что эти люди за дверью желают мне добра?

– Это не люди! – сказал маэстро. – Вы же видели.

– Да, – сказал Кристоф. – Да, я видел. Я все видел, слышите, вы?! Эй, вы, за дверью! Вы мертвы! Я видел ваши трупы! Вы не можете со мною разговаривать! Сгиньте! Провалитесь в преисподнюю! Я вам не открою!

– Господин барон! – Сквозь толщу дубовой двери в арсенал просачивался медоточивый голос дворецкого. – Господин барон! Да извинит меня ваша милость, но нам всем здесь сдается, что вы… кгхм… немножко не в себе. Хотя… хотя я, кажется, начинаю что-то понимать. Скажите, ваша милость, вы ведь имели продолжительную беседу с безумным лекаришкой? Я имею в виду господина Корпускулуса… Вы ведь довольно долго о чем-то с ним разговаривали, не так ли?

– Положим, – сказал Кристоф.

– Прекрасно! – загудел снаружи настойчивый голос. – А теперь, барон, скажите, он вас чем-нибудь угощал, когда вы с ним разговаривали?

– Гм… Да. Трубкой с настоем восточных трав, просветляющих сознание.

– Да, да, да! Именно! Теперь-то мне все понятно.Ха-ха-ха! – Дворецкий рассмеялся. – И как же это я сразу не догадался! Эти травы, что предлагал вам господин Корпускулус, вовсе не проясняют сознание, господин барон! Наоборот! Они его помрачают! Старый сумасшедший лекарь потчевал вас индийским гашишем, вызывающим кошмарные видения. Старикашка одурманил вас, а вы навоображали тут себе бог весть каких ужасов! К тому же господин Корпускулус вовсе не тот, за кого себя выдает! В бумагах покойного барона я обнаружил письмо, адресованное его покойной милости, которое его покойная милость не успел даже распечатать. Это письмо послано полицейским комиссариатом Магдебурга. Сейчас, господин барон, я вам немедля это письмо зачитаю. Эй! Огня сюда! Комиссар магдебургской полиции господин Шварцендреккер пишет буквально следующее: «Господин барон! Из достоверных источников нам стало известно, что в принадлежащем вам замке укрывается разыскиваемый полицией Магдебурга, Гамбурга, Оснабрюкка, Ганновера и прочая, и прочая, и прочая, – тут я пропускаю… ага, – а также святейшей инквизицией города Толедо опасный преступник Фридрих Пуццли, скрывающийся от правосудия вышеозначенных городов. Сей мошенник Пуццли обвиняется в изготовлении фальшивых приворотных зелий, кои зелья привели к расстройству здоровья пятидесяти восьми особ женского и трех особ мужеского пола, из коих пострадавших шестеро являются дамами из знатных фамилий. Также означенный Пуццли обвиняется в колдовстве, чернокнижии, насылании порчи на домашний скот, ритуальном поедании грудных младенцев, вызывании наводнений и землетрясений, солнечных затмений и прочей непогоды. Убедительно просим вас, господин барон, незамедлительно выдать указанного Пуццли властям». Ну, тут идут приметы, тут все совпадает… Ага! Вот, слушайте! «Вышеописанный преступник и душегуб укрывается в замке Дахау, пользуясь вымышленным именем Хосе Леонсио Иван Франсуа Альбрехт фон Корпускулус де Суррогатис, выдает себя за доктора медицины и прочих наук, хотя образования никакого не имеет, даже более того – был изгнан из второго класса церковноприходской школы за леность и тупоумие».

Кристоф, потрясенный, застыл.

– Какая гнусность! – воскликнул он. – Какая чудовищная гнусность! Маэстро! Неужели это правда?!

– Ложь! – вскричал маэстро, совершая невероятный по своей запутанности прыжок. – Отвратительная, омерзительная ложь! Барон! Неужели вы верите этому бесстыдному поклепу?!

– А почему бы, собственно, и нет, – пожал плечами Кристоф.

– Господин барон! Господин барон! – продолжал дворецкий. – И это еще не все! Этот отпетый мошенник, этот негодяй, этот пройдоха…

– Не смейте! – взвизгнул маэстро.

– …этот висельник одурманил вас, чтобы втянуть в какую-то свою темную авантюру. Господин барон, не будьте же простаком, не позволяйте этому мошеннику дурачить себя! Выходите! Чай с малиной и крепкий сон – вот все, что сейчас вам необходимо.

– А мать, Клара – они действительно живы? – спросил Кристоф.

– Разумеется. – Дворецкий рассмеялся. – Вы же сами с ними только что разговаривали!

– Сынок, выходи! – Голос матери.

Ей вторила Клара:

– Кристоф, прекрати чудачить, шутка зашла уже слишком далеко!

– А где же тогда золотарь? – воскликнул Кристоф. – Где жрец Макабр? Где лемуры?

– Да что вы, господин барон! Как вы могли поверить россказням старого мошенника! – сказал дворецкий. – Никаких золотарей, жрецов и лемуров в замке нет и никогда не было!

– Неправда! – воскликнул маэстро. – Кристоф! Не слушайте его! Он сам лемур! Весь замок кишит лемурами! Неужели вы не понимаете, что лемуры прибегают к хитрости, чтобы выманить вас отсюда?!

За дверью расхохотался дворецкий.

– Господин барон, я не могу поверить, чтобы этот старикашка, этот слабоумный мошенник мог оказывать на вас такое влияние! Воспользовавшись вашим одурманенным состоянием, он пересказал вам весь свой безумный бред. Ваше воображение распалилось, у вас возникли видения. Ну и натворили же вы дел, господин барон! Страшно сказать… Убили ни за что ни про что бедного «Кушать подано», заперлись в арсенале. Ваша сестра права, шутка чересчур затянулась. Опомнитесь, барон, стряхните с себя весь этот бред!

Кристоф зажмурился так сильно, что перед глазами замелькали яркие круги. Как хорошо было бы вернуться в ту, прежнюю, обстановку, где так тепло и уютно, где никто никого не убивает, где кушать подано, где на днях приедет Вероника, где нет всех этих ужасов! Как хорошо было бы, если бы все это оказалось всего лишь бредом безумного старикашки!

«Но ведь я же видел! Я все видел с такой отчетливостью и ясностью, которой не возникнет ни в одном, пусть даже отчетливом, кошмаре, – истерзанные тела матери и сестры, сырой ужас подвала!» Кристоф не знал, что и думать, мысли сплелись в единый змеящийся клубок.

– Еще немного, и я действительно сойду с ума, – прошептал он. – Если еще не сошел…

Его ладонь цепко схватила костистая лапка маэстро.

– Это не бред, – произнес он.

– Знаете ли, маэстро, с большей охотой я поверил бы обратному!

– Это совсем не бред! – убежденно сказал маэстро. – Враг дьявольски хитер, так не поддавайтесь же его козням! Если бы вы только могли увидеть то, что происходит сейчас за дверью! Сколько чудовищ и страшилищ предстало бы перед вашим изумленным взором! Сколько пастей, из которых вытекает тягучая длинная слюна от одного только предвкушения того, что мы выйдем из арсенала! Они только этого и ждут! Верьте мне!

– Все мои злоключения, – сказал Кристоф, – начались с того, что вы, господин Корпускулус или господин Пуццли, побеседовали со мной, с того, что вы угостили меня своим зельем. Это и вправду был гашиш?

– Да, – сказал маэстро. – Это был гашиш. Но прошу вас, не называйте меня господином Пуццли! Более отвратительной фамилии я не слышал никогда и, уж поверьте, не имею к этой гадости никакого отношения! Это ж надо было придумать такое! Господин Пуццли! Тьфу!…

– Значит, вы признаете, что одурманили меня? – перебил его Кристоф.

– Юноша! Если в трубке и был гашиш, то это вовсе не значит, что я вас одурманил. Гашиш, тем паче индийский, проясняет сознание, расцвечивает ваши мысли, даже самые пустяшные, на которые бы вы никогда не обратили внимания, роскошными узорами. Употребив гашиш, вы видите весь мир в ином свете, не так, как раньше. Восприятие ваше делается особо обостренным. Тем более не может, не должно возникнуть никаких галлюцинаций, уж вы мне поверьте, я на этом деле, что называется, собаку съел. Угостил же я вас этим снадобьем исключительно для того, чтобы вы полней и красочней восприняли мою историю.

Маэстро отчаянно прыгал. Кристофу казалось, что старик оправдывается. Неужели он действительно обустроил и разыграл весь этот бредовый кровавый спектакль? Неужели все эти кошмары, произошедшие дождливым вечером, всего лишь порождения воспаленного сознания? Но зачем это нужно маэстро? Зачем надо было убивать «Кушать подано»?

Затем, что тот напал первым.

Кристоф провел ладонью по лицу. Утром это будет уже не лицо, а один большой кровоподтек. Саднило оцарапанное горло.

– Кристоф! – заговорил Михаэль. – Это вовсе не бред. Мы отчетливо видели ту тварь на полу. И это был не человек.

– Да-да! – воскликнул маэстро. – Уж им-то вы можете верить!

– Клаус! – сказал Кристоф. – Ты тоже видел… то… в коридоре?…

– Видит Бог! – сказал Клаус. – Более мерзопакостной твари не встречал за всю свою жизнь!

– А вы ничего, случайно, не курили? – все еще с недоверием спросил Кристоф.

Егеря лишь усмехнулись в ответ.

– Маэстро, – Кристоф повернулся к старику,– скажите, вас действительно разыскивает полиция?

– Бред и чушь! – воскликнул маэстро. – Архибред и архичушь! Неслыханный по своей наглости поклеп!

В дверь снова постучали.

– Господин барон! Так вы откроете или нет?

«В конце концов, ничего страшного не случится, если я просижу здесь до утра, – подумал Кристоф. – А там уж поглядим, сумасшедший я или нет!»

– Откройте же, откройте!

– Убирайтесь! – сказал Кристоф. – Как бы там ни было, мы останемся здесь до восхода солнца! Все!

– Не вынуждайте нас прибегать к силе! – Голос дворецкого сделался угрожающим. – Ваше безумие, воспаленное к тому же наркотиком, крайне опасно. Разве можем мы спать спокойно, зная, что вы забрались в пороховой склад? Выходите подобру-поздорову, не заставляйте нас врываться силой!

– Убирайтесь! – взревел Кристоф. – Убирайтесь к дьяволу! Я уже сказал: мы будем здесь до рассвета!

– Хорошо же. – Дворецкий уже шептал. Казалось, что за дверью шипит разъяренная змея. – Вот и прекрасно. Но не обессудьте, нам придется выломать эту дверь!

Егеря нацелили ружья на вход, который через долю секунды стали сотрясать страшной силы удары. Массивная дубовая дверь пока держалась, хотя ясно было, что ей не устоять под этим чудовищным напором.

И над всей этой сумятицей грохотом и ревом загремел, поплыл, казалось, заполонил все вокруг уже знакомый Кристофу мерзкий голос, громкий настолько, что заглушил все происходящее, голос золотаря:

– Щенок завалил дверь. Он не хочет выходить. Этот молокосос хочет, чтобы ему сделали больно.

– Мразь! – воскликнул Кристоф. – Подонок! Ты убил мою сестру и мать! Я лично оттяпаю твою поганую башку, слышишь, ты, вонючка! Будь проклят тот час, когда я освободил тебя, Макабр!

Золотарь расхохотался.

– А теперь, щенок, послушай меня! Выходи отсюда по-хорошему. Мои слуги проголодались. Ты отдашь мне своих дружков и лекаришку. За это ты останешься жить. Ты будешь моим почетным пленником.

– Убирайся в преисподнюю! Слышишь, ты, вонючка?

Слова Кристофа покрыл громовой хохот.

– Послушай, щенок, я не люблю, когда мне перечат. Если ты сам не впустишь меня, мои слуги ворвутся сюда силой. Но знай, сопляк, я умею помнить добро, поэтому ты не умрешь. Как-никак ты мой благодетель. Я всего лишь прикажу отрубить тебе руки и ноги, прикажу ослепить тебя, отрезать тебе язык. Я прикажу бросить тебя в то самое подземелье, где я томился тысячу лет, и ты будешь гнить там заживо, пока черви не сожрут тебя. А уж их-то там хватает, можешь мне поверить! Так что не зли меня, а открывай!

– Нет! – воскликнул Кристоф. – Нет! Тебе меня не победить! Я сам уничтожу тебя!

– Ты очень самоуверен, щенок! – скрипел мерзкий, леденящий голос. – Уничтожить меня не сумел даже сам Мерлин. А уж тебе, дристунишка, это явно не под силу. Впрочем, мы с тобой еще побеседуем лицом к лицу.

Удары в дверь возобновились. В арсенал из-под двери, из окон сочился липкий, стылый, сырой ужас.

Судя по звукам, дверь крушили топорами. Затем стали видны острия в облаке разлетающихся щепок. Слышалось разгоряченное, смрадное дыхание рвущихся вовнутрь неведомых существ.

В одном из окон появилась совершенно немыслимая кошмарная рожа, безобразно раздутая, морщинистая, волосатая, с бородавчатым наростом на лбу. Острые клыки вгрызались в сталь решетки. Даже когда в переносицу урода вошла пуля Гейнца, огромные зубы еще несколько мгновений грызли прутья, и лишь затем мерзкое лицо лопнуло.

Во множестве мест дверь уже была пробита. Лезвия топоров расширяли бреши. Дверь скрипела отчаянно, надрывно. Кристофу казалось, что она стонет, как живое существо.

За время своего пребывания в замке он основательно научился стрельбе и сейчас вместе с егерями вел огонь по двери. То и дело лемуры за дверью кричали от боли, сквозь дыры брызгала их белая кровь.

– Вперед, вперед, трусливые негодяи! – гортанно кричал золотарь. – Вперед! Сопляка взять живым!

Арсенал все больше и больше заволакивало едкой, как свежие луковые очистки, пороховой гарью.

Одно из окон штурмовала четырехрукая мохнатая гадина; глядя на ее пятисаженную фигуру, в ней, хоть и с великим трудом, можно было признать бывшего сторожа 0,5 шт. Огромными кулачищами он колотил в решетку. Несмотря на то что егерь Шульц не уставал стрелять в морду бывшему сторожу, тот каким-то образом исхитрился впиться в решетку зубами. Старинная оконная кладка трещала, змеилась трещинами, сталь решетки гнулась. Пули отскакивали от головы сторожа, как безвредные горошины, и, видимо, не особенно ему досаждали.

– Гы! – коротко, на выдохе, хрипел он. – Гы! Гы! Гы!

– Стреляй в глаз! – крикнул Шульцу Гейнц. – Попробуй выстрелить ему в глаз!

Но было уже поздно. Тысячелетняя кладка не выдержала схватки с мощными челюстями сторожа. Теперь вырванная вместе с изрядным куском стены решетка свисала из его пасти. А в следующее мгновение одна из когтистых лап ухватила Шульца за шею, голова егеря впечаталась в оконный проем, а страшные желтые клыки впились ему в лицо. Отъедая бедняге лицо, чудовище довольно хрипело. Когда Клаус ударом меча прорубил сторожу голову, несчастный Шульц еще дышал. Оттуда, где когда-то было лицо, хлестал фонтан крови и, совершенно ненужный, болтался на ниточке глаз.

– Клаус! Прикрывай окна! – сказал Михаэль, поправляя усы, делающие его похожим на тирольца.

В пролом окна стремилась галдящая нечисть, переплетаясь когтями, щупальцами, змеевидными отростками, визжа, гогоча, улюлюкая. Меч Клауса крушил хитиновые оболочки, сносил многочисленные головы, обрубал отростки и лапы.

Лемуры несли потери. Несколько десятков омерзительных существ колотились по полу подвала, сотрясаемые выворачивающей наизнанку агонией. Сочились кровью бесформенные обрубки. Чье-то щупальце, покрытое шипами, колотилось о стену. Отсеченная голова существа, некой дикой помеси свиньи и аллигатора, вцепилась, издыхая, в ногу Гейнца и конвульсировала, сжимая челюсти до тех пор, пока Гейнц не размозжил ее прикладом ружья.

Дверь покрывалась все новыми и новыми пробоинами. Это были уже какие-то древесные лохмотья, но не дверь. Лишь исключительная прочность дубовых волокон позволяла ее остаткам не падать. Однако мощный удар топора, который сжимал в руках здоровила-лемур с фасеточными глазами и перепончатыми крыльями, сокрушил дверь окончательно. По арсеналу пронесся звук, напоминающий стон. Его издала рухнувшая дверь, превращаясь в древесную пыль.

Внутрь арсенала ворвалось визжаще-мяучащее месиво, ощерившееся зубами, клыками, когтями, присосками. Баррикада была лишь временной преградой.

Фельдмаршал Клаузевиц казался на редкость неопрятным. Вытянутое лицо его обросло клочковатой щетиной, на щеках и подбородке виднелся ряд порезов от неумелого бритья, парик свалялся и напоминал войлок, кафтан был запачкан чернилами и свечным воском, состояние же ботфортов позволяло судить о придорожной грязи на сотню верст вокруг. Фельдмаршал ковырял в зубах гусиным пером, слизывал с его кончика извлеченные из дыр в зубах остатки пищи и, морщась, проглатывал их. Перед глазами он держал свиток пергамента и делал вид, что внимательно изучает написанное, хотя, если посмотреть на бегающие глаза фельдмаршала, становилось ясно, что пергамент его нисколько не интересует. Время от времени Клаузевиц снимал парик и лениво почесывал розовеющую макушку.

– Да-с! – совершенно неожиданно он обратил внимание на полковника.

– Гм-гм, – сказал полковник, – видите ли, господин фельдмаршал, диспозиция…

Полковник произносил первое, что приходило в голову. Вообще-то он пришел к фельдмаршалу с докладом, но впопыхах определил доклад в один из карманов мундира и совершенно запамятовал в какой. Пока Клаузевиц ковырял в зубах, полковник, стоя по стойке «смирно», сосредоточенно думал, куда мог подеваться доклад. То, что фельдмаршал потребует его, не вызывало сомнений. Если нет самого доклада, надо вспомнить хотя бы, о чем в нем говорится. Но, как назло, ни единой строчки оттуда полковник вспомнить не мог. Багровея от чрезвычайного умственного усилия, он тем не менее изучал кончик пера фельдмаршала, пытаясь определить, что же его милость ел на ужин. Когда же наконец его высокопревосходительство соизволил обратить на полковника внимание, тот почувствовал, как его кожа брызнула потом. Надо было как-нибудь выпутываться.

– Диспозиция, – повторяет полковник.

– Так, – задумчиво говорит фельдмаршал.

Некоторое время полковник просто вращает глазами, морщит лоб, затем выдавливает:

– Интендантство, а также обмундирование…

– Так! Именно так! Превосходно! – восклицает Клаузевиц, встает и начинает расхаживать вокруг застывшего полковника. – Что еще имеете сообщить?

– Э-э-э… Гм… Э-э-э-э-э…

– Свои соображения оставьте при себе! – Клаузевиц грозно топает ногой. – Вы…

Испуганный полковник внезапно прерывает начинающуюся гневную филиппику маршала.

– Инфантерия! – восклицает он.

– Ну и?…

– Это… как его…

– Вспоминайте, вспоминайте…

– Ретирада? – делает предположение полковник.

– Какая, к черту, ретирада? – гневно кричит фельдмаршал. – Вот этого не надо! Не надо! Слышите, вы?!

Ни в коем случае! Что у вас еще? – сухо и гневно спрашивает он.

– Гм-гм… кхе-кхе-кхе…

С ужасом, наблюдает полковник за гневно прищуренными глазами Клаузевица.

– Полковник, а где ваш доклад? – раздается наконец неминуемый вопрос.

– Я сейчас, – говорит полковник. – Он при мне, он где-то здесь, докладец-то…

– Вы с кем имеете дело? – Фельдмаршал орет. – Вы что, на базаре или, может, в борделе?

– Никак нет! – чеканит полковник.

– Тогда какого черта?! Что за разгильдяйство?! Что значит «докладец»? Извольте отвечать по форме! Где ваш доклад?

– Сейчас, сейчас, один момент, – трепещет полковник, видя гневно вытянутую руку фельдмаршала. – Сунул его, понимаете, куда-то…

– Ну, это бывает, – вдруг смягчается Клаузевиц. – А вы поищите, поищите.

Полковник судорожно ощупывает карманы мундира и, неожиданно найдя в нагрудном кармане лист бумаги, протягивает находку фельдмаршалу.

– Вот, извольте-с…

– Ага! – говорит Клаузевиц. – Так-то оно лучше.

Он углубляется в чтение. Внезапно выражение его лица меняется и из добродушного становится гневным, щеки пунцовеют, а затем и багровеют.

– Это что еще такое? Что это за чертовщину вы мне подсовываете?!

Он швыряет бумагу полковнику, и тот с ужасом читает написанные его же собственной рукой слова:

– мыло– 17 пф.

– керосин – 29 пф.

– лампасы – 3 м. 84 пф.

Итого: 4 м. 30 пф.

Наш Клаузевиц – тупица.

В безопасности граница.

На него напал понос.

Он трет в испуге длинный нос.

Проба пера

Хе-хе.

– Что это такое, я вас спрашиваю? – кричит фельдмаршал, багровея все больше и больше. – Что все это значит? Извольте отвечать!

– Да так-с, – отвечает изрядно смущенный полковник, – проба пера-с.

– Я вам дам-с!!! – орет фельдмаршал. – Это и есть ваш доклад?

Полковник, агонизируя от испуга, шарит по карманам, ничего в них не находит, скидывает мундир, обыскивает штаны. По-прежнему безрезультатно.

– Отставить! – кипит негодованием фельдмаршал. – Немедленно прекратить! Вы что это?! Что все это значит?!

– Пустяки-с! – бормочет полковник. – Ей-богу, пустяки-с! Докладец, докладец, да вот же он-с!

Полковник находит доклад, лишь скинув сапоги. Доклад обмотан вокруг его ступни наподобие портянки.

– Вот он. – Полковник протягивает маршалу доклад, машинально его разглаживая.

Фельдмаршал брезгливо, двумя пальцами доклад принимает. Читает. На устах его появляется подобие улыбки. Внезапно выражение его лица становится жестким.

– Папа, проснись! – кричит он неожиданно тонким голосом. – Папа! Проснись! Ну проснись же!

Полковник фон Блямменберг проснулся. Проснувшись, он увидел дочь.

– Папочка! Проснись! Ну же, миленький!

Некоторое время полковник молча, с недоумением смотрел на дочь.

– Папочка! Папочка! Нам надобно немедля выезжать!

Полковник не знал, действительно ли в глазах его дочери блестели слезы или это ему только казалось.

– Куда? – спросил он. – Куда ехать?

– В замок Дахау, к Кристофу! – Вероника почти кричала.

– Кхе-кхе, гм-гм-гм, – сказал граф, определяя монокль в окружность глазных дуг.

– Папа, мы должны немедленно там быть!

– И за каким же, интересно знать, лешим поедем мы туда на ночь глядя? – ворчал граф, нащупывая на полу пантуфли и вытаскивая из глаза монокль, дабы сковырнуть налипшую на стекло соринку. – Уж за полночь. Иди спать, Верхен!

Несмотря на то что сказано это было тоном суровым и даже грозным, строптивая Верхен послушной быть не собиралась.

– Папа! Папочка, миленький! Понимаешь, – в глазах ее действительно искрились слезинки, радужные в слабом свете свечи. Только сейчас граф обратил внимание на то, что дочь его одета в одну лишь ночную сорочку, – понимаешь, папочка, мне только что приснился страшный сон.

– Ну и что? – проворчал полковник, снимая пантуфли, укладывая монокль на бархатку и укрываясь одеялом.

– Папа! – Резким и внезапным движением Вероника сорвала с отца одеяло. – Папочка! Мне снилось… мне снился его замок, все в точности так, как на самом деле. Снилось, что я заблудилась, что я одна иду по темному коридору. Мне почему-то страшно, очень страшно. И тут совершенно неожиданно за окном блеснула молния и на мгновение осветила то место, где я шла. И, папа!… Я увидела кровь. Весь коридор в крови!… На полу, на стенах – везде кровь… Даже с потолка стекала кровь. И, что самое ужасное…

– Ну и какого дьявола! – проворчал полковник, снова накрываясь одеялом. – Книжек дурацких начиталась, вот и все… Иди спи.

– Папа! – Вероника стиснула его ладони. – Это не простой сон!

– А что же? – Полковник зевнул.

– Слушай дальше. Мне стало жутко, я побежала. Побежала быстро, прочь от этого места. И, пробежав буквально несколько шагов, я споткнулась, упала прямо на пол, в лужу крови, перепачкала платье (кстати, я была в том, белом). Мне стало жалко платья, я стала смотреть, не сильно ли я его выпачкала, и… тогда я увидела, обо что споткнулась.

– И обо что же? – Полковник зажмурился.

– О тело нашего Ганса. Ведь он вчера заблудился в замке…

– Полная чушь! – сказал полковник. – Наверняка этот прохвост уже нашелся и отъедается сейчас на кухне. А не позже чем завтра его отправят домой.

– Да послушай же! Тогда я поняла, откуда льется кровь, – из его ран. И тогда-то я по-настоящему испугалась. К тому же за спиной я услышала хохот, мерзкий такой хохот, пронзительный, неприятный. Я побежала снова, побежала очень быстро, но этот смех, этот дьявольский смех становился все ближе и ближе. Я поняла: тот, кто смеется, гонится за мною. Мне захотелось закричать. Вновь и вновь я падала, вставала, бежала дальше, все это тянулось неописуемо долго…

– Хватит, Верхен, – сказал полковник. – Прошу тебя, избавь меня от своих глупостей. Я хочу спать.

– Но послушай же! И тут стало совсем темно…

– Надеюсь, это все? – Полковник зевнул, сладко и глубоко.

– Нет, слушай дальше!

– Увы мне! – вздохнул полковник. Делать нечего, придется дослушать до конца. Уж ему ли было не знать упрямства дочери.

– Так вот. На этом месте этот эпизод моего сна прервался. Ну, знаешь, как это бывает: сначала снится одно, а потом вдруг прерывается то, что снилось раньше, и начинает сниться другое.

– Не знаю, – сказал полковник. – Сны должны быть ясные и четкие. Вот как мне сейчас приснилось…

Однако полковник подумал, что, пожалуй, ни к чему разглашать свой сон, и посему замолчал.

– И тогда я оказалась в каком-то подвале. Вокруг – паутина, крысы, мокрицы. И, хотя это и было подземелье, оно освещалось, освещалось каким-то странным, безжизненным светом. Я почему-то знала, что все еще нахожусь в замке Кристофа. И тут я его увидела…

– Кого? – спросил полковник, зевая.

– Ну Кристофа же! Я поразилась – он оказался такой бледный. А потом я поняла почему.

– Ну и почему же?

– Потому что это был вовсе не он. То есть сначала я думала, что это он, бросилась к нему, но что-то, какое-то предчувствие меня остановило. Этот Кристоф был совсем не похож на Кристофа настоящего. Внешность, черты лица – все совпадало, но я знала, что это не он. Я подумала, что, может быть, это и есть то существо, что гналось за мной. Однако нельзя было даже делать вид, будто я его боюсь. Поэтому я сказала ему: «Здравствуй, Кристоф».

– Послушай, Верхен, – сказал полковник, – дай же мне хоть немного поспать. Не желаю я слушать всю эту чушь!

– Папа! Ну не перебивай, пожалуйста! Это существо, похожее на Кристофа, оно было такое бледное, такое… неприятное, что ли… Оно молча смотрело на меня. И тут я вновь испытала ужас. Мне хотелось убежать, но я не знала куда, мне казалось, что от этого существа, которое надело на себя личину Кристофа, не спрячешься, не убежишь. «Где же настоящий Кристоф?» – думала я. И тут это существо, оно словно бы прочитало мои мысли, сказало: «Если ты хочешь знать, что произошло с твоим женишком, немедленно приезжай». Мне сделалось так жутко, что я даже до крови прикусила губу…

– И проснулась, – усмехнулся полковник.

– В том-то и дело, что нет. Я не проснулась. Я продолжала разговаривать с этим бледным двойником. «Что с Кристофом? – спросила я. – Что вы с ним сделали?» «Я же сказал, – отвечало существо, – приедешь – узнаешь». После этих слов этот лже-Кристоф стал преображаться: он покрылся язвами, щеки ввалились. Откуда ни возьмись появились волосы и борода до пят. И там, в этой ужасной бороде, ползали черви.

Перекрученные ногти страшилища скребли по полу. Оно, это отвратительное существо, протянуло свои когти ко мне и, пап! – Вероника распахнула ночную сорочку, – оцарапало меня вот здесь, на груди. Посмотри, папа! Неужели все это случилось наяву?!

Нехотя полковник посмотрел на то, что показывала дочь, на длинную свежую царапину повыше груди.

– Дура! – сказал он. – Иди спать. Сама себя во сне оцарапала, теперь спать мешаешь.

– Па-поч-ка! Да пойми же ты – Кристоф в беде! С ним что-то случилось. Я чувствую это! И не могла я оцарапаться во сне!

– Короче, Верхен, не мешай мне спать!

– Нет. Поехали в Дахау.

Полковник утратил доселе сохраняемое им бесстрастное выражение лица: брови его грозно сошлись над переносицей, нижняя челюсть машинально выдвинулась вперед. Он заговорил, и с губ полетели мелкие капельки слюны.

– Да ты рехнулась, что ли, дура? Ночью, в такую бурю – ехать?! Иди спи– хорошо все будет с твоим женихом. Твою мамку перед свадьбой-то тоже кошмары донимали. Спокойной ночи, дочка.

–Но!…

– Да ни черта с твоим Кристофом случиться не может! Дрыхнет сейчас без задних ног и десятый сон видит!…

– Отец! – Вероника напряженно прикусила губу. – Ты злой и бессердечный человек. Если ты не поедешь со мной, я поеду одна!

– Давай! – Граф махнул рукой, перевернулся на другой бок и прикрыл глаза. – Езжай! Скатертью дорожка!

Он услышал звук захлопнувшейся двери и торопливую поступь удаляющихся шагов дочери. Полковник сел.

– Дура! – крикнул он дочери вдогонку. – В такую погоду ты и десяти шагов не проедешь!

Высказавшись таким образом, полковник уже приготовился отойти ко сну. Однако сон пропал. Более того, граф ощущал энергичное шевеление пальцев ног, что всегда означало у него полное и окончательное пробуждение.

Ворча, он встал с кровати, надел пантуфли, вставил в глаз монокль и, шаркая, направился на кухню выпить наливки. Сей вишневый напиток, изготовленный кухаркой Гретой, бесспорно, способен был усыпить даже самого пса Цербера, чьи очи, как известно, никогда не смежал сон.

Уже в кухне, достав из шкапчика изрядно початый графин, полковник устало выдохнул, протер краем халата мерку и аккуратнейше отцедил вишневки до второго деления снизу мерки. Он запрокинул голову, обжигающий напиток приятно опалил горло, в ноздри ворвался аромат ранней весны. Полковник зажмурился. Удовольствие от наливки было хотя и привычным, однако же не надоедало. Однако на сей раз ему не суждено было насладиться в полной мере, ибо слух бывшего военного уловил некие странные звуки. Прислушавшись, полковник опознал в них голоса, голоса возбужденные. Казалось, что на улице, откуда они, собственно, и доносились, происходит горячий спор или даже выяснение отношений перед основательной потасовкой.

– Какого дьявола? – Полковник блаженно зевнул.

Глаза его слипались. И не слипались даже, а склеивались, словно намазанные вязкой патокой. – Какого это черта, интересно, шумят?

Едва лишь он отворил дверь, ведущую в коридор и лишь затем во двор, как оказался буквально с ног до головы вымочен мощными струями дождя. Раздосадованный, он обнаружил, что за какую-то секунду ухитрился промокнуть до нитки.

Тем не менее во дворе определенно кто-то был. Голоса доносились издалека, от самых конюшен.

– Черти полосатые! – проворчал полковник. – И чего это им ночами не спится? Носит же кого-то в такой час по конюшням!

Вернувшись к себе, он первым делом скинул мокрый халат, накинул старый мундир и, кряхтя, влез в длинные, помнящие еще семилетнюю войну ботфорты.

Выйдя во двор, он не пожалел о выбранной обуви. Грязи намыло почти до самых колен.

По мере его приближения к конюшням голоса звучали все громче и отчетливей. С немалым для себя удивлением полковник обнаружил, что один из этих голосов принадлежит Веронике.

– Дура девка! – проворчал граф. – И ведь действительно собралась к жениху. Что с ней будешь делать?!

– Верхен! – сказал он нарочито громко. – Прекращай немедленно и иди сейчас же спать!

Произнося эти слова, он подошел совсем близко к дочери, но как же он удивился, когда сквозь залитое струями дождя стекло монокля рассмотрел, что же все-таки происходит. Никогда за всю свою некороткую жизнь граф не бывал удивлен столь сильно. Сонливость покинула его. Он побагровел от гнева.

Происходило же вот что.

Возле конюшен стоял экипаж, полностью готовый к отбытию. Дрожащий кучер по имени Йохан поправлял упряжь. Но не это столь рассердило полковника, а то, что кучер находился под прицелом пистолета, который Вероника сжимала в обеих руках.

Полковник сразу же узнал свой старый пистолет с двумя длинными стволами, который он бережно хранил в ящике секретера и, почитая во всем прежде всего аккуратность, собственноручно каждую неделю протирал его и чистил.

Удивление сменилось возмущением, возмущение – негодованием, негодование – раскаленной жалящей яростью.

– Мерзавка! Отдай пистолет! Как ты посмела его взять!

– Господин граф! – жалобно бормотал кучер Йохан. – Ваше высокопревосходительство! Мамзель Вероника заболели. Они уже четверть часа грозятся меня пристрелить, если я тотчас же не отвезу их в Дахау. Господин граф! Что же это за безобразие! Я как ваш старый и верный слуга…

– Заткнись! – заревел граф. – Верхен! Говорю тебе по-хорошему, отдай немедленно пистолет! Ну же! Давай его сюда! А утром я разберусь, как тебя наказать…

Полковник требовательно протянул руку вперед, но тут же, впрочем, оказался вынужден ее опустить. Ибо сейчас Вероника целилась прямо в его закапанный ливнем монокль.

– Дура! – прохрипел граф. – Он же заряжен! Дай…

Раздался выстрел.

От дощатой стены конюшни отлетело несколько щепок. Граф бросился на дочь, но та оказалась проворней. Отпрыгнув назад, она молниеносно навела ствол на полковника, и тот замер перед вновь нацеленным на него пистолетом.

– Верхен! – сказал он. – Неужели ты убьешь меня – родного отца, который носил тебя на руках, менял пеленки?… И у тебя подымется рука?… Ну что ж, стреляй… Стреляй! Вот она, плата за любовь…

– Не тебе бы, папочка, это говорить! – Голос Вероники дрожал. – Не тебе! Ты всегда плевал на меня! Делал вид, что меня нет, что я пустое место. Ты заставил меня помирать от скуки здесь, в этом захолустье! Целые годы я не видела никого, кроме омерзительных подагрических и ревматичных стариков и старух, с которыми ты играл в карты. Стоило мне хоть что-нибудь тебе сказать, ты обзывал меня дурой! А теперь, когда человеку, которого я люблю, угрожает опасность, ты не даешь мне прийти к нему на помощь!

Речь Вероники прервал бурный поток хлынувших из ее глаз слез.

– Дура! Дура! Трижды стократно дура! – Граф подошел к дочери, обнял ее. – Вот за это ты и хотела меня убить? Да езжай ты к этому своему Кристофу хоть сейчас, оружие только отдай, да и езжай. Только спит твой любимый барон. Спит.

Он гладил дочь по растрепанным, мокрым волосам.

– Езжай, доченька, езжай. Только в такую непогодь ты и не уедешь-то никуда.

– Папочка! – Вероника бросила оружие прямо в грязь. Полковник с сожалением наблюдал за его падением. – Папочка! Поедем со мной! А?… Понимаешь, Кристоф действительно в большой-большой беде.

– Да что же с ним случится, глупая?

– Папа! Я видела этот его кошмарный замок, эти ужасные пыльные коридоры. Поверь мне, пап, там может таиться все что угодно. Это очень плохое место, папочка! Я знаю – Кристоф в беде! Я уверена в этом даже больше, чем если бы видела это собственными глазами! Скажи Йохану, чтобы он отвез меня туда!

Старый граф в раздумье склонил голову.

– Ну хорошо же, – наконец молвил он, – хорошо. Поезжай, раз тебе так хочется. Только знаешь что?

–Что?

– Я поеду с тобой.

Вероника радостно захлопала в ладоши. «Куда ей замуж! – подумал полковник. – Дитя еще».

– Эй, Йохан, поехали! – распорядился он.

– Да с ума вы, что ли, ваши высокоблагородия, посходили! Да в такую погоду даже псину шелудивую нельзя на улицу выгонять, не то что лошадок! Да ведь и не доедем-то!…

– Йохан! – повторил полковник. – Я, кажется, сказал довольно ясно!

– Но, ваше высоко…

– Приказы не обсуждают! – сказал полковник, ловко забираясь в экипаж и помогая дочери влезть на подножку. – Эй, трогай!

Когда экипаж пришел в движение, суровый полковник почувствовал, что дочь его целует, целует его глаза, волосы, щеки, руки:

– Папочка, мой милый папочка!

– Ну все, все, прекращай… Да прекрати же ты!

Тут он понял, что она плачет.

Дорога раскисла и большей частью превратилась в бурный глинистый поток, копыта лошадей увязали в грязи, экипаж двигался медленно. Мощный, ураганный ветер пригибал к земле вершины старых деревьев. Дождь лился настолько сильный, что, казалось, самый воздух превратился в воду, а когда порыв ветра подхватывал дождевые капли и на страшной скорости увлекал их за собой, могло создаться впечатление, что это и не ветер вовсе, а океанское течение. А как, должно быть, измучился сидящий на облучке бедняга Йохан! Фигура его, мужественно сжимавшая вожжи в продрогших ладонях, открытая всем ветрам и стихиям, невольно внушала почтение, и лишь теплый плащ, сию фигуру окутывавший, спасал бесстрашного возницу от полного промокновения.

Примерно через полмили от поместья дорога делала поворот, и вот там-то графский экипаж неожиданно встал, врастая колесами в текучую жижу.

«Приехали, – подумал граф, весьма пессимистично настроенный по отношению ко всему этому ночному мероприятию. – Хорошо хоть недалеко уехали». Перспектива ночевать в лесу, в грязи, да еще и под дождем графа вовсе не прельщала. Видит Бог, сейчас он больше всего желал поскорее добраться до любого человеческого жилища, и желательно без всяких приключений.

Спрыгнувший с облучка Йохан распахнул дверцу экипажа. Лицо его было странным образом перекошено и выражало что-то непонятное, крайнюю степень чего-то: то ли удивления, то ли испуга, то ли всего этого вместе взятого.

– Что там, Йохан? – спросил полковник. – Завязли?

– Какой там, ваше высоко, завязли! Вы лучше поглядите – молниями просеку в лесу выжгло! Чудо, барин, чудо! Сколько на свете живу, ни разу о таком не слышал!

Размашисто крестясь, он рухнул на колени прямо в грязь, клал земные поклоны и что-то шептал, наверняка молитву.

Темную чащу леса словно бы разрубили надвое. Над свежей просекой все еще кое-где вился дымок, вспыхивали тут и там оранжевые всполохи – остатки большого, залитого ливнем пожара.

– Свят, свят! – шептал Йохан. – Через весь лес ведь дорога! До самого, почитай, до замка!… Го-о-о-осподи Иисусе! Вот ведь чудо так чудо!

– Ладно, Йохан! – сказал полковник. – Поехали! Некогда нам тут рассиживаться!

– Нешто по просеке?

– Почему бы и нет? – Полковник пожал плечами, зашевелились промокшие эполеты.

Крестясь, Йохан полез обратно, на облучок.

– Н-н-н-н-нууууу!!! – рявкнул он. Лошади пустились в галоп.