"Фирма" - читать интересную книгу автора (Рыбин Алексей)

3

Борис Дмитриевич сидел в своем любимом кресле в новой квартире Ольги Стадниковой.

Он бывал здесь не слишком часто, но тем не менее уже мог называть это кресло «своим любимым», говорил, что к виду из окна «быстро привык», что щели в коробке железной двери пора бы заделать специальным наполнителем.

— Как врач? — спросил он у Ольги, которая стояла у окна с чашечкой кофе.

— Нормально.

— Что — нормально? Расскажи, мне ведь интересно. Никогда не кодировался.

— Да ничего особенного. Сначала сеанс гипноза. Ну, на меня эта беда не действует, я уже раньше пробовала. Так, покричал доктор, попугал… Мол, все умрем, мол, выпьешь рюмочку — смерть. Смерть!!! Страшным таким голосом.

— А потом?

— Потом — по очереди в кабинет. Народ там интересный, конечно. Полный оттяг. Один пришел — второй раз, говорит. Сначала кодировался на пять лет, ну, эти пять лет и не пил. Дни считал. А срок вышел — он за две недели все, извини за выражение, прохуячил. Все, что дома было. Бабки, телевизор, видик. Небогатый такой мужик, совок, денег мало. В общем, на неделю хватило. Потом его жена из дома поперла.

— Ничего себе! Так у него жена еще есть? И все это терпела? Неделю, я имею в виду. Пока он свои телевизоры пропивал?

— Терпела. Думала, очухается. Пять лет покоя у нее все-таки было. Потом перестала терпеть. Поперла из дома. Он еще неделю по друзьям. Всё праздновали, что он развязал. Радости, говорит, было — в каждый дом заходи, везде нальют. «Колька развязал! Ура!»

— А потом?

— А потом прихватило сердчишко, помирать начал. «Скорую» вызвал. Ему и говорят: «Кранты тебе, парень. Пить ни-ни». Кодирование, он рассказал, хитрая штука. Вернее, алкоголизм. Понимаешь, когда человек останавливается, бросает бухать, он на той же дозе остается, на которой бросил. То есть, если ему, чтобы забалдеть, нужен был литр, он три года не пьет, а потом не по новой начинает, как молодой, не по чуть-чуть, а сразу с литра. Но организм-то отвыкает за эти годы. Может не выдержать.

— Да… Пугаешь ты меня.

— Ладно, чего там. Короче, этот мужик снова пришел кодироваться. Буду теперь, говорит, на новый телевизор зарабатывать. Еще на пять лет в завязку.

— Смотри, как интересно народ у нас живет. Разнообразно. Разносторонне, я бы сказал. То пьет, то не пьет. Не соскучишься.

— Это точно.

— Ну а сам процесс-то как?

— Процесс — минуты на две. Подавил на нервные, как он сказал, окончания, прыснул в рот спиртом — меня чуть не вырвало, — и все.

— Что — все?

— Не хочется бухать.

— Совсем?

— Ни капельки.

— Слушай, а как это — не хочется? Мне даже и не вообразить такого.

Гольцман встал, подошел к Ольге, взял у нее из рук чашку, поставил на подоконник. Потом обнял Стадникову сзади, сжал пальцами ее груди.

— Ну, так как это — не хочется?

— А ты представь, что тебе года четыре.

— Не могу, — сказал Гольцман, еще крепче прижимая к себе Ольгу. — В четыре года у меня не было таких рефлексов, как сейчас…

— Я не про рефлексы говорю. Вот когда тебе было года четыре… Скажем, Новый год, родители за столом сидят, выпивают, а ты лимонадом наливаешься. Тебе водки хотелось тогда? Боря!…

Гольцман расстегивал Олины джинсы.

— Боря! Ну что ты делаешь!

— Ты говори, говори…

— Ну… В общем, рефлексы делаются, как у маленького ребенка… Ой… Осторожней!… И выпить совсем не хочется…

— Все рефлексы?

Гольцман уже расстегивал свои брюки, одновременно стряхивая с плеч пиджак.

— Нет… Не все…

— Слава богу, — сказал Борис Дмитриевич, наклоняя Ольгу вперед и кладя грудью на подоконник. — Слава богу, что не все… А то я и не знал бы, что сейчас делать…

— Из окон же увидят, — засмеялась Ольга.

— Пусть видят!

Гольцман медленно и мощно задвигал тазом.

— Пусть видят и завидуют. Что у нас еще не все рефлексы, как у маленьких детей!

— Как там твой Митя? — спросила Ольга, стоя под горячим душем.

Гольцман растирал свое совсем еще не старое, крепкое, розовое тело жестким накрахмаленным полотенцем.

— А что тебе Митя?

— Ревнуешь? — Стадникова выключила воду и посмотрела на Бориса Дмитриевича. — Старый хрыч…

Гольцман быстро взглянул на себя в зеркало. Втянул живот, расправил плечи, переступил с ноги на ногу.

— Ты чего? — усмехнулась Ольга.

— Я? Ничего… А что такое?

— Танцуешь так смешно…

Борис Дмитриевич не удержался от еще одного взгляда в зеркало. На этот раз ему и впрямь показалось, что живот мог быть и поменьше, а бицепсы — чуть более очерченными. Снова кольнуло в печени.

— Да перестань ты на себя любоваться, — сказала Ольга. — Все равно лучше, чем есть, уже не станешь…

Гольцман резко повернулся и схватил Ольгу за грудь. Это получилось у него неловко. Кажется, вместо того, чтобы изобразить небрежную, игривую ласку, он причинил женщине боль.

— Отстань! Ты что, Боря, совсем уже? Что за прихваты? Тебе мало, что ли? Я — все. Я больше уже не хочу… Завязывай, Боря.

Борис Дмитриевич убрал руку.

— Ладно, как скажешь. Никто тебя насиловать не собирается. Мы же интеллигентные люди, правда? Подождем до вечера. Хотя и трудно.

— До вечера? А ты домой разве не собираешься?

— Если будешь настаивать, я, конечно, поеду домой. А если разрешишь остаться, то…

— Разрешу, Боря, о чем ты? Только вот как жена твоя? Не будет скандалить?

— Не будет. С женой у нас паритет.

— В каком смысле?

— Да разводимся мы, Оленька. Как говорили в дни моей молодости, «любовь ушла, завяли помидоры».

— Серьезно?

Ольга поставила одну ногу на край ванны и замерла.

— Вполне, — скромно ответил Гольцман. — У нее свои пристрастия, у меня свои. — Он положил руку на колено Стадниковой.

— Хм… Ну, это мы еще обсудим, — сказала Ольга. — Конечно, оставайся… Мне одной, сам знаешь… Все не могу привыкнуть.

— Ладно. Пошли по кофейку, что ли.

Ольга накинула халат, Гольцман натянул спортивный костюм, и они направились в кухню.

Когда выпили по первой чашке, Стадникова вопросительно посмотрела на Бориса Дмитриевича.

— Ты чего? — спросил Гольцман.

— Мы о делах вроде собирались поговорить. Как там наши финансы? Каков расклад?

— Нормальный расклад, Оля. Я же тебе говорил про фонд.

— Ну, говорил. Только я ничего не поняла.

Гольцман встал и налил себе и Ольге по новой порции кофе.

— Понимаешь, не понимаешь — не важно. Я предлагаю тебе стать его президентом.

— Президентом чего?

— Не валяй дурака. Президентом фонда «Город».

— Зачем?

— Затем, что мне нужен президент. Я не могу все на себя взваливать. А кроме того, ты, как вдова Лекова…

— О господи! Сколько можно!

— Сколько нужно, столько и можно. Тебе деньги нужны?

— Нужны.

— Вот. А деньги, милая моя, надо зарабатывать. Они с неба ни на кого не падают.

— Это ясно.

— А раз тебе ясно, говори — будешь в фонде работать?

— Ха! Так я же ничего в этом не понимаю!

— Тебе ничего и не надо понимать. Там вообще делать нечего. К тебе будут приходить люди, приносить разные проекты и просить под них денег. А ты будешь рассматривать эти проекты. Вместе со мной, конечно. И мы вместе будем решать, как и что делать.

— А откуда у нас на все это деньги?

— От инвесторов. Например, от западных фирм — тех, что желают принять участие в судьбе нашего города, в подъеме культурной жизни северной столицы, если выражаться пафосно. Местные инвесторы, кстати, тоже есть…

— Бандиты, что ли?

— Ну, бандиты. А что?

— Да нет, мне по фигу. Только скажи, а не стремно с ними работать?

— Оленька! Сейчас так все смешалось… Как сказал поэт, «смешались в кучу кони, люди…» С ними работать не более стремно, как ты выражаешься, чем с любым другим партнером. Потому что если партнеру что-то не нравится, он идет к тем же бандитам за помощью. А мы с ними напрямую работаем. Понимаешь? Это намного безопасней. Потому что теперь уже они от нас будут зависеть.

— То есть ты, Боря, крестный отец?

— Оля! Не путай кино с жизнью. В жизни все буднично и скучновато. За исключением способов тратить деньги. А этой романтики, этих оленьих глаз Аль Пачино и в помине нет.

— Конечно. Стоит только муженька моего вспомнить.

— Вот именно. Рок-герой. Кстати, давай и на эту тему поговорим.

— А что, есть новости?

— Есть темы. Надо обсудить.

— Ну что же, обсуждай.

— Смотри. Месяца через два можно провести Лековский фестиваль.

— О боже…

— Перестань, Оля. Дело хорошее. Народ-то его любил и любит. Особенно сейчас. У нас вообще любят покойников. Чтобы тебя по-настоящему признали, надо умереть.

— Это точно, страна некрофилов. Еще Гоголь заметил.

— Вот! А фестиваль можно провести шикарный. Выпустим видео-аудиопродукцию. Сделаем книгу — собрание песен, нот. Плакаты, футболки… Представляешь, что все это для нас значит?

— Неплохие бабки, как я понимаю.

— Правильно понимаешь. Кстати, о бабках…

Гольцман вышел в прихожую, вернулся со своей сумкой и вынул из нее пачку бумаг.

— Подпиши-ка мне вот тут…

— Что это?

— Расписка. В получении денег. Я тебе плачу наличными, чтобы ты не парилась с налогами.

— А за что?

— Ну, скажем, в рамках нашего с тобой первого договора. Мы выпустили компакт с ранними песнями твоего мужа. Продается уже. Компакт и кассета.

Ольга посмотрела на лист бумаги, протянутый ей Гольцманом.

— Ого! Две штуки?

— Да.

— А я слышала, компакты сейчас плохо продаются…

— У кого как. Голь на выдумку хитра, — таинственно заметил Борис Дмитриевич. — Но это отдельный разговор.

Оля поставила подпись. Борис Дмитриевич тут же достал из сумки тонкую пачку зеленых купюр, перехваченную резинкой.

— Держи. А насчет фонда подумай. Но я бы тебе советовал принять предложение. Во-первых, трудовая книжка ляжет… У тебя она, вообще говоря, есть?

— Где-то валяется.

— Пусть она лучше в нашем отделе кадров валяется. Знаешь, ситуация в стране меняется. Неизвестно еще, может быть, эти трудовые книжки нам всем понадобятся. В любом случае вещь нужная. Даже сейчас. У тебя загранпаспорт есть?

— Ну есть. Только уже просрочен, наверное.

— Вот видишь. Надо новый делать. А без трудовой книжки ты замучаешься всякие справки собирать. Конечно, мы поможем, оформим без проблем, но все же советую документами не разбрасываться. Пусть трудовая лежит в фонде, она же каши не просит.

— Ну, если ты считаешь, что так лучше…

— Лучше, лучше. Однозначно.

— Хорошо. Что еще?

— Еще? Зарплата. В фонде положим тебе штуку в месяц официально.

— Баксов?

— Нет, песо. Но повторяю: официально. Чтобы ты налоги с них исправно платила и чтобы не возникало никаких вопросов. Зарплата по нашим меркам приличная, налоги тоже не маленькие… А там — сколько заработаем, все поделим. Внакладе не останешься.

— Звучит заманчиво, — улыбнулась Оля.

— Не просто заманчиво. Это не пустые слова, а реальные дела. Настоящие.

— Хорошо. Если так, то… — Оля сдернула резинку с пачки купюр и пересчитала деньги. — Когда начинать?

— Что?

— Работать. Я имею в виду, в фонде.

— Да считай, что ты уже начала. Учредительные документы на тебя сделаны. Только подпиши вот тут. — Гольцман протянул еще несколько листов.

— Ого! Мои паспортные данные… Все у тебя есть.

— Конечно, есть, — усмехнулся Гольцман. — Мы же с тобой контракт подписывали. Забыла?

— Нет. Просто тогда такая суета была. А с этими похоронами, с развеиванием пепла у меня вообще крыша поехала.

— Ничего. Ты теперь человек непьющий, с трезвым умом и ясной памятью. Большие дела будем делать, Оля, попомни мои слова.

— Хотелось бы.

Оля взяла деньги и сунула их в карман халата.

«А что, может, взять да и жениться на этой Стадниковой? — подумал Гольцман. — Красавица. Теперь уже не пьет. И умная. Даже слишком умная. Ей палец в рот не клади… Нет, эту идею пока нужно оставить. Не бросать совсем, не списывать в архив, но отложить. Время покажет, как выстроятся наши отношения…»

— Так что с фестивалем? — спросила Ольга.

Гольцман закурил.

— Фестиваль мы приурочим к празднику города. А праздник города проводим, в основном, тоже мы. Бюджетные средства плюс частные инвестиции. Деньги, Оля, очень большие, и заработать на этом мы можем весьма неплохо. Весьма неплохо, — повторил он, — даже если считать по московским меркам. В общем, пора начинать серьезные дела. Вся эта питерская мелочь, знаешь, утомляет. Сил отнимает много, а выхлоп — мизерный.

— Ну, не такой уж и мизерный, — улыбнулась Оля, нащупав в кармане деньги. — Машинку-то себе ты все-таки поменял.

— Ха! Машинку! Машинку я и раньше мог купить, давным-давно. Я специально не покупал. Чтобы не бросаться в глаза. Теперь-то — по рангу положено. Моя бы воля, ездил бы всю жизнь на «Жигулях». Оно спокойнее.

— Что, Боря, трусишь? Тебе ли бояться?

— Я не трушу. Я реально смотрю на вещи.

— Ладно, проехали. А какие планы на сегодня?

— На сегодня? Одевайся. Поедем в фонд. Введу тебя в курс дела. Познакомлю с подчиненными.

— Поехали. Все равно делать нечего. А потом я по магазинам прошвырнусь. — Стадникова снова достала из кармана халата деньги. — Надо прибарахлиться. Если уж я теперь президент…

— На одежду денег не жалей. Одежда — это очень важно. Для представительства. Возьми там чеки, мы проведем это как накладные расходы.

— Ого! Просто коммунизм какой-то.

— Почти. Коммунизм в отдельно взятой коммерческой структуре.

Матвеев сидел в баре клуба «Астор» и ждал Моню. Бутылка коньяка, которую он заказал — ему, как своему человеку, позволялось ставить на стол бутылку, остальные посетители удовольствовались порциями в рюмках, — была уже наполовину пуста.

Последнее время Митя стал пить значительно чаще и больше, чем прежде. Ситуация, которая складывалась на работе, переставала ему нравиться.

С одной стороны, дела шли более чем успешно, деньги сами сыпались в карманы со всех сторон, а с другой — жить стало очень напряженно. Митя не мог расслабиться ни на минуту, он все время прокручивал в голове сложные схемы движения денег, все время размышлял, не допустил ли где-нибудь ошибки и не явятся ли к нему завтра обиженные по недосмотру получатели, чтобы предъявить неоплаченный счет.

Матвеев не боялся наездов и разборок, он знал, что в случае чего Гольцман его прикроет, «крыша» у Бориса Дмитриевича сейчас не чета прежней, просто железобетонная «крыша». А вот чего Митя опасался по-настоящему, так это возни, бесконечных телефонных переговоров, выяснения отношений. Получалось, что теперь уже невозможно просто и безмятежно коротать досуг за бутылочкой хорошего коньяка в одиночестве или с какой-нибудь из множества легкодоступных барышень. Спокойствие ушло из жизни. Потому и приходилось Мите увеличивать дозы — теперь желанное умиротворение приходило к нему только после литра спиртного в водочном эквиваленте.

Как-то Митя разоткровенничался с одной из любимых им проституток, предпочитавшей, чтобы ее называли Гретой, и та сказала, что он страдает распространенным среди «новых русских» психическим заболеванием.

— Понимаешь, милый, это у нас, совков, в порядке вещей. Мы же привыкли к нищете. Все привыкли. В том числе и те, что нынче стали богатыми. Вот как ты, например.

— Ну, какой я богатый! Так, погулять просто вышел, — ухмыльнулся пьяненький Матвеев.

— Все равно. Вспомни, как ты раньше жил. Ты кем был прежде? До перестройки?

— В институте учился, — ответил Матвеев. — Комсоргом был…

— Вот видишь.

— Что — видишь? Да, комсоргом факультета… Потом работал в молодежном центре… По культуре… Концерты устраивал всяким-разным… Дискотеки делали… На юг катались с дискотеками… Вот время было! Дикое совершенно! Это же представить себе надо — с дискотекой на юг, как на гастроли! Уму непостижимо!

— Короче, все ясно. Был ты, Митенька, нормальным совком. И денег тебе всегда не хватало. А теперь они на тебя рухнули.

— Ну, прямо — «рухнули»! Можно подумать, с неба упали. Я знаешь как горбатился? Чтобы хоть что-то себе сделать. Чтобы хоть какой-то капитал нажить. Минимальный. Да и то, весь мой капитал, по сравнению с деньгами хорошего, но среднего бандюка, — пыль…

— Можешь не объяснять, — сказала Грета. — Уж я-то знаю, как деньги зарабатываются. На своей, извини, жопе знаю.

— Это ты меня извини, Греточка, что я об этом… Конечно, ты тоже пашешь как лось… Или как конь? Не важно. Так ты думаешь, это у меня просто с непривычки? Такой, типа, плебейский синдром? Подсознательный страх перед ограблением?

— Конечно, — ответила Грета. — У тебя еще в легкой форме. Я знаешь каких видела бизнесменов? Трясутся, как студень. Вроде здоровые мужики, ладные, возраст ломовой, самая жизнь — лет по тридцать пять, бугаи натуральные. А дрожат хуже баб. И бандиты есть — тоже с проблемами. Они, правда, не трясутся, но на неврозе диком. Чуть что — за пушку хватаются, наркотой себя глушат до полного опупения. Так что ты, милый, не одинок. И, повторяю, у тебя, Митенька, очень легкая стадия. Начальная. Ты на этом не зарубайся, пусть все будет так, как будет. От судьбы не уйдешь.

— Оптимистично, — усмехнулся Митя.

После этого разговора он стал чувствовать себя немного спокойнее. Однако алкогольную дозу не снизил.

В баре появился Моня. Он шел между столиками, пристально вглядываясь близорукими глазами в лица посетителей.

— Моня! — крикнул Матвеев. — Иди сюда.

— А, здорово!

Моня опустился на стул напротив Матвеева и, взяв пустую рюмку, плеснул себе коньяка.

— Ну? — спросил Митя, глядя на красное, потное лицо своего подчиненного.

— Можно еще? — спросил Моня.

— Давай. Чего это ты такой нервный?

— Погоди.

Моня одним глотком осушил еще одну рюмку и поморщился, словно пил не приличный напиток, а неведомо где и как изготовленную «ларечную» водку.

«Однако пацан в бухле ни фига не понимает, — подумал Митя. — Коньяк — сорок баксов за бутылку. А он жрет, как сивуху. Плебей».

— Ну что, оклемался?

— Фу, — выдохнул Моня. — Теперь отпустило.

— Что с тобой стряслось? Ты с Эльвирой-то встретился?

— Встретился. Знаешь, Митя, затрахала она меня по полной программе.

— В каком смысле?

— В фигуральном. Не волнуйся, только в фигуральном. До реального траха дело не дошло.

— А чего так? Она телка ничего себе. Я бы ей вдул. С большим даже удовольствием.

— Так вдуй, — ответил Моня. — Пожалуйста. Только сначала она тебя морально так затрахает, что, боюсь, у тебя ничего не получится. Не встанет уже, после общения.

— Так что же? Подписала она?

— Подписала. Всю душу из меня вымотала.

— Сколько ты ей дал?

— Все три тонны.

— Зря.

— Ага. Ты бы с ней поговорил. Она тебя на всю десятку раскрутила бы. Я ей уже говорю — все, три штуки. Хочешь — бери и подписывай договор, не хочешь — до свидания. Взяла. И подписала.

— Значит, все? Теперь ты их директор?

— Да, директор. Только смотри, Митя, на твою ответственность.

— Что? — Митя поднял глаза на новоиспеченного директора группы «Вечерние совы». — Что ты имеешь в виду?

— Если москвичи наедут, сам будешь разбираться.

— Какие еще москвичи?

— Как это — какие? У них же с Вавиловым контракт заключен.

— С Вавиловым? У Эльвиры?

— Ну да. Я думал, ты знаешь.

— А что за контракт?

— На самом деле туфта. Купили у них альбом. О концертной деятельности там ничего нет.

— Альбом, значит…

— Ну да. «ВВВ» сейчас все метет. У них денег много, вот они и скупают группы на перспективу. Пусть лежат, типа. Для них тонна баксов — не деньги.

— Не понял. Они что, купили альбом за тонну?

— Да. Причем Эльвира еще даже не получила денег. Там, в Москве, сидит такая Вика — их первый директор. Первый директор «Сов», я имею в виду. Сидит и ждет, когда ей «ВВВ» тысячу долларов отсыплет.

— Ясно… А что Эльвира?

— Я ей говорю — посылай на хуй это «ВВВ», работай с нами. Мы тебе и денег дадим вперед, и концерты устроим.

— А она?

— А она полночи меня пытала, сколько я ей денег дам и за что. В общем, договор подписала. Я ей объяснил так: сегодня играют концерт — гонорар пятьсот баксов. За то, что она пошлет к черту «ВВВ», — тонну. И тонна пятьсот — аванс за предстоящие концерты, которые мы им устроим. Все права на группу, на название они передают «Норду» в лице продюсера Дмитрия Матвеева и старшего администратора Игоря Монина. То есть тебя и меня.

— Еще что?

— Остальное я ей на словах наобещал. Клип, раскрутка, радио, видео, шмидео. В общем, все как обычно. Полный набор.

— Ладно. С «ВВВ» я сам разберусь. Мастер-тейп альбома где?

— В Москве. Но копия есть у Эльвиры.

— Не забрал?

— Нет.

— Забери. Сами выпустим. Пусть срочно звонит в Москву и говорит, чтобы эта Вика никаких денег там не брала и немедленно ехала в Питер. Контракт контрактом, но пока они денег не получили, еще можно задний ход дать.

— А если уже получили?

— Пусть отдаст назад. Чем быстрее, тем лучше.

— Ладно, сделаю.

— И последнее. Не дай сегодня слабину на концерте.

— В каком смысле?

— Увидишь. Говорю тебе — не дай слабину. Стой на том, что ты директор, и точка. Все дела пусть ведут с тобой.

— Я не понял, Митя, какие дела? Что там, на этом концерте, наезды будут, что ли?

— Моня, у тебя есть возможность показать себя как профессионала. Я в тебя верю. Поезжай на концерт и ничего не бойся. Понял? Вообще ничего. Если что, мы тебя прикроем.

— Хорошие дела…

— Не ссы, Моня. Прорвемся. Ты меня понял?

— Надеюсь, что понял. Ладно, пока. Завтра позвоню.

Про две с половиной тысячи долларов Эльвира решила пока не говорить подругам. Она взяла с собой пятьсот, решив честно поделить их на три части. Участие в «Совах» Вики, которая все еще сидела в Москве и, по предположениям Эльвиры, трахалась там с работниками «ВВВ», было теперь под большим вопросом. Моня наобещал золотые горы и, главное, брал на себя абсолютно все административные функции, так что Вика и вправду, кажется, была уже не нужна. Ну, подруга, положим, она хорошая, однако хороший человек — это не профессия. А как администратор Моня на порядок круче, да и деньги живые дает сразу.

— Девчонки, сегодня у нас ответственный день, — сказала Эльвира Люде и Нинке, когда они паковали костюмы и инструменты. — Есть у меня думка, что аудитория будет очень специальная. Не обращайте внимания. Играем спокойно. Артист должен работать одинаково ответственно для любой публики.

— Ты меня учишь, как артист должен работать? — спросила Людка. — Я знаешь сколько концертов отпахала на всяких полевых станах? С институтскими халтурами — где только не играли. Один раз даже в горячем цеху, в обеденный перерыв.

— Денежку-то платят? — спросила более прагматичная Нинка.

— Ха! — Эльвира открыла ящик письменного стола, достала приготовленные деньги и вручила подругам по две бумажки — по сто и по пятьдесят долларов.

— Круто! — Людка сунула деньги в кошелек. — Каждый день бы так, а, девчонки? Мне как раз сейчас бабки нужны — просто смерть!

— А что за публика? — спросила Нинка. — Бандюганы, что ли?

— Ага, — ответила Эльвира как можно более равнодушным тоном. Нинка-то тертый калач, а вот Людмила, мамина дочка, может замандражировать.

— Серьезно? — Людка отставила в сторону сумку, в которую складывала вещи. — Девочки, я как-то это…

— Что, боишься?

— Ну, в общем, девичья честь меня не очень беспокоит, а вот общее состояние здоровья как-то не хотелось бы подвергать…

— Думаешь, побьют? — усмехнувшись, перебила ее Эльвира.

— Ну, побить-то не побьют, я надеюсь, а…

— "А" будет только по желанию. С нами едет наш новый директор.

— То есть? — в один голос воскликнули Люда и Нинка. — А Вика?

— Девчонки! Давайте сегодня попробуем с новым человеком. Видите, как покатило сразу… Ладно, скажу вам все. Хотела после концерта, но если вы сомневаетесь…

Эльвира достала деньги — все две с половиной тысячи — и положила на стол.

— Вот.

— Что это? — Нинка взяла пачку стодолларовых купюр, быстро пересчитала, положила на место. — Две с половиной штуки. Это откуда, Эля, а?

— Просто не хотела вас волновать перед концертом. Я подписала новый контракт. А это — аванс.

— Контракт? А Вика?

— Девчонки, ну вот, начинается. Я же говорила — давайте потом…

— Да ладно, тут все взрослые. Мы профессионалы, Эля. Работа есть работа. За нас не волнуйся. Лучше поясни, что за контракт.

Людка села на корточки перед Элей и заглянула ей в глаза.

— Думаешь, я кручу? — спросила Эльвира. — Недоговариваю?

— Нет, что ты…

— Вот и славно. Понимаете, девчонки, как писал О.Генри, «Боливар не выдержит двоих». Думаю, если все пойдет нормально, мы с Викой останемся подругами. Но бизнес есть бизнес. Такие уж правила. Или работать серьезно, или в дочки-матери играть.

— Ладно, с Викой разберемся, когда она приедет, — рассудительно сказала Нинка. — Ты скажи вот про это. — Она кивнула на деньги.

— Повторяю, я получила аванс. Контракт со мной подписал Моня.

— Моня?! — Люда вскочила. — Круто! Он классный парень!

— Классный. Да, — медленно произнесла Нинка.

Эльвира посмотрела на нее.

— Слушайте. Давайте договоримся. Раз и навсегда. Вы думаете примерно так: раз я подписываю договор без вашего ведома, то в один прекрасный день могу и вас кинуть, как мы сейчас Вику. Правильно?

Нина кивнула.

— Нет, девчонки. Мы вместе начали, вместе и останемся. Я отвечаю за базар. И больше мы эту тему не обсуждаем. В контракте написано, что основной состав группы — трое музыкантов, то есть мы. В зависимости от обстоятельств состав может расширяться, однако трое остаются неизменными. Все. Вопрос снят.

Нинка хотела что-то сказать, но тут раздался звонок в дверь — требовательный и длинный, как звонят люди, знающие, что их визит чрезвычайно важен.

— Ох ты, е-мое! — воскликнула Эльвира. — Это Моня. Девчонки, едем. Моня сказал, что транспорт обеспечит в оба конца.

— Круто! — улыбнулась Людка. — А далеко ехать-то?

— В Московский район.

— Там клуб, что ли?

— Ну, типа того. Можно сказать, что клуб.