"Арвендейл. Император людей" - читать интересную книгу автора (Злотников Роман Валерьевич)

Глава 6

Сегодня Беневьеру опять не спалось. Впрочем, скорее было бы удивительно, если бы хоть какому-то человеку хорошо спалось в Ахлыг-Шыге. Уж слишком нечеловечьим было это место. Даже не просто нечеловечьим, а прямо-таки враждебным всему человеческому.

В столицу земли Глыхныг Беневьер попал неделю назад после довольно долгого, но не очень обременительного путешествия по местным городам и весям. Двигались они хоть и пешком, но не торопясь, кормежка везде была вполне сносной (хотя он не сразу привык к местной кухне), так что особой усталости Беневьер не чувствовал. До тех пор, пока на горизонте не взметнулась вверх скала храма, опоясанная стеной Ахлыг-Шыга…

Первую ночь по прибытии Беневьер провел в стойбище напротив восточных ворот. Его поместили в шатер, занимаемый человеком-писцом. Вернее, он был не только писцом, но еще и хранителем Большой дорожной печати, которая ставилась на все сопроводительные документы гонцов или иных лиц, следующих куда-то по личному повелению властителей Ахлыг-Шыга. Чуть позже Беневьер понял, что, скорее всего, ему доверили эту печать потому, что орки воспринимали этого преданного им не только душой, но и самым последним ноготочком человека просто как удобный и надежный инструмент – вроде как стило или перо с печаткой на другом конце. И удобно – все под рукой, и надежно – не потеряешь. Но сам писец рассматривал это как знак особого доверия и собственной великой значимости.

Когда их представили друг другу, на лице этого глыхныгца нарисовалась уже привычная Беневьеру смесь благоговения и презрительности. Благоговения перед своими хозяевами, которым отчего-то был особенно важен этот странный чужеземец, и презрения (хоть и замаскированного слащавой улыбкой)… потому что ну чего еще заслуживает тупой чужеземец?

К удивлению Беневьера, большинство людей в этом стойбище оказались вполне себе нормального телосложения. Как выяснилось, вообще с телосложением дело обстояло так: орки установили стандарт веса одной подушной подати. И если избранные в качестве таковой его не набирали, они были вправе потребовать добавки. Иногда, если недобор был небольшим, орки ограничивались ногой или парой рук, но чаще всего просто забирали еще одну особь. По своему выбору и вне установленной окружным советом очередности. Да и те, кто отдавал руку либо ногу, вполне могли показать недобор, уже когда подходила их очередь, и тогда оркам вновь потребовалась бы компенсация. Что было бы крайне несправедливо по отношению к членам общества, забранным орками вне своей очереди, поскольку нарушались все демократические нормы и правила, свято соблюдаемые окружными советами при установлении очередности. Поэтому считалось святым гражданским долгом каждого подданного земли Глыхныг весить не меньше, чем требуется оркам. И чем больше был вес гражданина, тем большим уважением он пользовался, поскольку это явно подтверждало его высокую гражданскую сознательность и приверженность базовым жизненным ценностям родной земли. Так что детей тут начинали откармливать с детства, и часто ребенок уже лет в десять-четырнадцать весил больше, чем в империи весил взрослый сорокалетний мужчина.

Однако те, кто относился к самым сливкам местной элиты, были практически избавлены от подушной подати. Кто из-за своего богатства, а кто вследствие особой ценности для хозяев. И потому среди них особым шиком считалось не набирать лишний вес. И вообще следить за собой, мучая свое тело специальным упражнениями и всякими искусственно придуманными ограничениями в еде. Все это, однако, не служило воспитанию воли и привычки переносить трудности, освоению навыков владения оружием и подготовке тела к боям, дальним походам или иным жизненным испытаниям, во множестве встречающимся на пути настоящих людей, а предназначалось всего лишь для того, чтобы «сформировать хорошую фигуру». Впрочем, а что еще оставалось им, лишенным малейшей возможности стать воинами Света и Добра, которых к тому же убедили, что Свет и Добро – это миф, чушь и блажь, достойные лишь тупых и отсталых чужестранцев, а отнюдь не продвинутых и современных жителей самого благословенного места на земле…

Но это было здесь вполне в порядке вещей. Так что Беневьер уже перестал считать, сколько в земле Глыхныг смехотворных и бестолковых привычек и занятий, к которым сами глыхныгцы относились с истовой серьезностью, считая их отличительными признаками своей цивилизованности и продвинутое по сравнению с тупыми и отсталыми чужеземцами.

Писец поначалу казался Беневьеру забавным, его отношение к чужеземцу, благоговейно-угодливое, вдруг сменялось вспышками высокомерия, вызванными недоуменной обидой, почему это ему, такому верному и рьяному исполнителю воли хозяев, допущенному в святая святых земли Глыхныг, самой соли здешней элиты из числа людей, не выказывается столько почета и внимания, как этому грязному, тупому чужеземцу. В конце концов, измученный этими метаниями, писец завернулся в кошму и уснул. И Беневьер оказался предоставленным самому себе.

Той ночью он долго лежал без сна, размышляя над тем, куда завели его принципы, в соответствии с которыми он строил свою жизнь и которые всегда казались ему самыми разумными, прагматичными и необременительными из всех возможных. Он всегда пытался жить только для себя, избегая любых привязанностей и обязанностей – семьи, дружбы, верности, долга и иных, как ему казалось, пути зависимостей, ограничивающих самую большую его ценность – личную свободу (ну или то, что он считал таковой). Те же, кто добровольно вешает их на себя, казались ему глупцами, замороченными всякой фальшью и заумными благоглупостями. И к чему это привело? В конце концов он оказался в полной зависимости от властолюбивого и, как выяснилось, пусть и хитрого и коварного, но не шибко умного подонка, затянувшего в этот мир темного бога и самого ставшего его рабом, получив в награду… червеобразное тело.

Попав в эту зависимость, он, опять же, решил не забивать себе голову всякими высокими материями и жить, не заморачиваясь, а наслаждаясь в чем-то уменьшившимися, а в чем-то намного увеличившимися возможностями. И эта жизнь привела его сюда, в столицу земли Глыхныг, в полную неизвестность, и существует огромная вероятность заполучить клеймо самого чудовищного предателя рода людского.

И вот теперь Беневьер лежал, глядя во тьму и думая о том, что есть там, ЗА смертью. За тем моментом, когда его человеческое тело, поглощающее и переваривающее пищу, испытывающее холод и жару, удовольствие от секса и боль от ударов, словом, ничем не отличающееся от такого же у любого иного животного… сломается и перестанет удерживать в себе его, Беневьера, уж непонятно как это назвать – душу ли, сознание ли, разум… Что ждет это там, за не такой уж и далекой и, главное, непременно когда-нибудь ожидающей каждого из нас гранью? И не станут ли непреодолимым препятствием для того, что должно или как минимум могло бы наступить, тысячи, сотни тысяч, да что там – миллионы проклятий, с которыми люди будут произносить его имя…

Беневьер лежал и думал. Вся его свобода оказалась мороком, иллюзией, за которой скрывались лишь потребности его животной части – тела, а на месте всего остального оказалась лишь пустота… И он способен только плыть по течению, увлекаемый чужими волями. А у него самого нет сил даже на то, чтобы распорядиться пусть не своей жизнью, а хотя бы своей смертью. Ибо для того чтобы распорядиться своей смертью, надо либо совершенно устать от жизни, а он слишком привязан к ней, либо… иметь для сего столь непростого поступка опору, опору в том, что он ранее считал лишь путами – в дружбе, в чести, в любви… А у него нет и теперь уже никогда не появится такой опоры.

На следующее утро в шатер вошел орк в одеянии младшего заговоруна, при появлении которого писец растерянно вскочил и склонился в глубоком поклоне, и, не ожидая, пока Беневьер кончит завтракать, велел следовать за собой. Пятнадцать минут по мощенной камнем дороге – и Беневьер вошел под своды надвратной башни Ахлыг-Шыга, столицы орков, главного города земли Глыхныг.

Пройдя по улице, скорее условной, потому что округлые дома-хижины с крышами из кожаных листов было разбросаны тут и там хаотично, они оказались у дверей дома, несколько более похожего на человеческие. Впрочем, так казалось, пока Беневьер не вошел внутрь…

Внутри находились двое шаманов с посохами старших заговорунов. Но когда Беневьер вошел и, повинуясь мощной длани сопровождавшего, рухнул на колени на покрывавшие весь пол овечьи кошмы, ни один из этих двоих даже не повернул головы в его сторону. Оба продолжали все так же невозмутимо прихлебывать что-то из коротких и широких то ли чашек, то ли блюдец, то ли пиал, тихо перебрасываясь словами.

Беневьер простоял на коленях, которые уже начало ломить, около двадцати минут, прежде чем двери вновь распахнулись и на пороге появилась еще одна могучая орочья фигура. При ее появлении все пришло в движение. Оба шамана отставили чашки, блюдца, пиалы и в свою очередь склонились в глубоком поклоне, впрочем, которого Беневьер не видел, потому что мощная длань его сопровождающего заставила его склониться так низко, что он уперся лбом в плохо промытую и потому вонючую овечью шерсть. А может, она была просто старой и грязной…

– Иди за мной, человек, – пророкотал вошедший, который, похоже, уже настолько привык к выражениям почтения, что не обращал на это никакого внимания. Беневьер поднялся на ноги (с некоторой довольно чувствительной помощью сопровождающего) и послушно последовал за приказавшим. Они поднялись на второй этаж и оказались в помещении, обставленном гораздо богаче нижнего. Во всяком случае пол зала здесь покрывали не вонючие кошмы, а тонкий джерийский ковер, который к тому же похоже, регулярно чистили. Или меняли. В таком случае этот заменили не так давно. А для сидения вместо деревянных чурбаков использовались джерийские же мягкие пуфы.

– Садись, – кивнул ему хозяин дома (ну, или тот, кого здесь почитали как хозяина). Беневьер послушно сел.

– Пить хочешь?

От подобного вопроса Беневьер едва не свалился с пуфа. О Светлые боги – моря горят, скалы текут, кролики размножаться перестали… что же такое произошло, что на земле Глыхныг орки стали интересоваться желаниями людей? Впрочем, подобным шансом следовало воспользоваться. И если не напиться, то хотя бы испытать то, что произойдет, если он ответит «да».

– Да.

Ничего необычного не произошло. Просто сидевший перед ним шаман (а теперь, присмотревшись, Беневьер был уверен, что перед ним сидит не вождь, как он поначалу решил, а именно шаман, только одетый богаче других и почему-то без посоха) молча кивнул замершему в дверной арке сопровождающему. Тот склонился в поклоне и мгновенно исчез, чтобы появиться спустя минуту с такой же, как у тех двух шаманов, емкостью, наполненной какой-то шибающей в нос, но приятно прохладной жидкостью.

– Ты расскажешь мне об империи людей, – спокойно даже не приказал, а просто констатировал хозяин дома.

Беневьер сделал глоток из принесенного сосуда и, поставив его рядом с пуфом, с легким поклоном спросил:

– Что угодно услышать моему господину?

– Все.

– Все?

– Да, – нетерпеливо дернул лапой орк, – начинай рассказывать обо всем, что посчитаешь нужным. Вопросы я буду задавать в процессе твоего рассказа.

Беневьер вновь поклонился и начал…

Они проговорили до вечера. Правда, с трехчасовым перерывом, во время которого Беневьера спустили вниз, в комнату с двумя шаманами, где он немного подремал под их негромкое бормотание. Вечером шаман заявил:

– Я доволен тобой. Ты будешь рассказывать мне и дальше.

После чего он хлопнул лапами, и когда в дверной арке появилась грузная фигура одного из тех двух шаманов, коротко приказал:

– Подготовьте ему клеть под крышей. Я хочу, что бы он постоянно был под рукой.

Шаман дернулся, как от удара.

– Но… Великий Хылаг, еще повелитель Ахлыг завещал, чтобы ни один из людей…

– А те, кто в загонах? – насмешливо спросил его хозяин дома.

– Это – не люди, – как нечто само собой разумеющееся изрек шаман. – Это просто еще не освежеванное доброе мясо.

– И он – тоже, – равнодушно ткнув лапой в сторону Беневьера, заявил тот, кого назвали великим Хылагом. Отчего у Беневьер все внутри похолодело.

– Во всяком случае не более, но и не менее, чем они – люди. Любой человек – это доброе мясо, также как любое доброе мясо – человек. Пока полезен. Все зависит от точки зрения…

И вот уже шесть дней Беневьер жил в этом месте, где любой человек – доброе мясо, какую бы должность он здесь ни занимал и как ни предан был своим хозяевам. Только вот никто из находившихся здесь людей, кроме него самого, об этом не догадывался. И Беневьер сильно сомневался, что орки позволят ему, обладающему таким опасным знанием, и дальше оставаться в числе живых…

Это ли было причиной или просто гнетущая для человека атмосфера всего этого города-стойбища, однако с того момента он каждую ночь мучился бессонницей, только под утро забываясь тяжелым, глухим сном. Вот и сегодня, повалявшись на кошме, брошенной в угол его каморки, Беневьер встал и подошел к окну. Окно в его комнате не было забрано решеткой. Да и дверь никак не запиралась. Его тюрьмой был сам Алхыг-Шыг, наполненный тысячами орков, вырваться отсюда у него не было никакой возможности. Да если даже он и выберется – что потом-то? Беневьер встал у окна и втянул ноздрями терпкий, наполненный запахами грязи, вони и орочьего немытого тела воздух, который был хоть и немного, но все-таки свежее того, что заполнял его каморку… А в следующее мгновение замер, обнаружив три почти неразличимых сгустка темноты, притаившиеся на стене Ахлыг-Шыга! Кто-то пытался тайно проникнуть в Ахлыг-Шыг. И это им удалось. Ну почти…

Некоторое Беневьер молча стоял, чувствуя, как амулет совершенной верности все сильнее стягивает свою магическую удавку у него на шее, побуждая немедленно закричать, подать сигнал, а затем его мозг, лихорадочно ищущий выход, предоставил ему маленькую лазейку: «Да, их необходимо схватить, поймать, задержать, и именно этого требует от него воля его господина, но… не так. Надо сначала заманить их сюда. Чтобы орки оценили помощь Беневьера в поимке столь умелых и ловких лазутчиков. Кто бы они ни были… И сохранили ему жизнь. Дабы он мог и впредь успешно исполнять все повеления своего господина!» Амулет замер, пытаясь своим псевдоживым псевдоразумом, использующим для принятия решения не столько самого себя, сколько ресурсы, разум и логику своего носителя, понять, где здесь правда и где подвох, а затем слегка ослабил хватку. И Беневьер тут же бросился к плошке масляной лампы, стоящей в углу каморки, и дрожащими руками ударил кремнем по кресалу. Трут долго не загорался, но наконец на нем вспыхнула и занялась маленькая искорка, в которую Беневьер поспешно ткнул фитилем лампы. А затем, подхватив разгоревшийся огонек, отошел к стене и начал размахивать лампой, стараясь, чтобы движущийся огонек находился строго в секторе обзора трех фигур на стене и не попал в поле зрения ни одного из часовых.

Спустя несколько минут он поставил лампу на пол и вновь подобрался к окну. Темных пятен на стене больше не было. А орки-часовые маячили на тех же самых местах. Похоже, они ничего не заметили. Теперь оставалось только ждать…

Трое появились в его каморке спустя где-то два часа. Беневьер, рискни он сделать такое, вряд ли сумел бы пройти через этот наполненный орками город-стойбище быстрее. Даже в свои лучшие времена…

Они бесшумно ввалились в его каморку через окно, и тот, кто, судя по всему, был среди них старшим, быстро окинув комнату настороженным взглядом, почти неслышно спросил:

– Кто ты?

Беневьер, который вновь начал ощущать на своей шее требовательную хватку амулета, хрипло ответил:

– Меня зовут Беневьер.

Старший вздрогнул и едва не отшатнулся от него, как от прокаженного. Но удержался. А Беневьер торопливо продолжил:

– Вот, – он развязал тесемки воротника и вытащил из-под рубахи амулет совершенной верности, – это он. Он заставлял меня делать то, чего хотел от меня мой господин… Я обманул его… обещав заманить вас в эту каморку… и закричать, позвав орков… чтобы они увидели… как верно… как я предан… моему господину… – Каждое новое слово давалось ему все с большим трудом, потому что амулет пришел в полное неистовство, осознав, какое подлое предательство совершил тот, кто был вверен его контролю.

– И зачем ты позвал нас? – холодно спросил предводитель.

– Чтобы… чтобы… – захрипел Беневьер, выталкивая сквозь стиснутое горло последние остатки воздуха из горящих легких, – вы увидели… что я… не закричал…

И тут произошло неожиданное. Предводитель внезапно скинул с головы капюшон куртки, который прикрывал его лицо и, протянув руку, стиснул в кулаке беснующийся амулет. И… не умер на месте от укола охранной Иглы Тьмы. И амулет при этом не убил уколом такой же иглы и самого Беневьера, как ему когда-то рассказывал его господин… Наоборот, амулет внезапно вздрогнул и слегка ослабил хватку. А предводитель все сильнее и сильнее стискивал кулак. Амулет отчаянно завибрировал, напрягая все свои силы, дабы исполнить-таки свое предназначение и наказать того, кто предал своего господина. Но все было напрасно. Предводитель лишь поудобнее перехватил амулет пальцами и… резко дернув, оборвал шнурок, который обвивался вокруг шеи обреченного, после чего швырнул его на пол каморки и наступил на него ногой.

– Ты оказался прав насчет этих штучек, Арил, – с легкой усмешкой произнес он, поворачиваясь к своему соратнику. – Только они, как выяснилось, вовсе не такие уж грозные, как считалось.

– И это говорит тот, кто своими руками загасил Темное пламя… – пробурчал в ответ другой из лазутчиков. А Беневьер сипло втянул в горящие огнем легкие живительный глоток столь сладкого воздуха и в следующее мгновение рухнул на пол, теряя сознание. Узнав напоследок в своем спасителе Троя Побратима, герцога Арвендейла, Алого герцога, человека, за которым он столь долго и безуспешно охотился и который был виновником множества неприятностей, кои он претерпел из-за него от своего господина. И вот теперь этот самый Трой, герцог Арвендейла, оказался его спасителем…

Когда он очнулся, за окнами уже начало светать. Горло жутко саднило. Сильно болела голова. Беневьер судорожно дернул рукой, провел ею по груди и… НЕ НАЩУПАЛ никакого амулета! Значит, это был не сон!

– Очнулся, гаденыш, – тихо прошелестел над ухом чей-то голос. Беневьер распахнул глаза. Над ним склонился один из лазутчиков. Не герцог Арвендейл. И не другой, такой же здоровый.

– Успокойся, Арил.

– Да если б не он…

– Того, что произошло, уже не изменишь. Надо думать не о том, как бы оно было, если бы… а как выпутаться из того, что есть сейчас.

– И как же? – огрызнулся Арил.

Но герцог ему не ответил, а повернулся к Беневьеру:

– Мы пришли за короной. Ты не знаешь, где она находится?

– Ну… точно не знаю. Но, скорее всего, она в храме. Они отволокли ее туда сразу же, как только я ее… – И он запнулся, смутившись.

Герцог кивнул:

– Понятно. А ты знаешь, как туда можно попасть… не вырезая весь гарнизон?

– Н-нет, – мотнул головой Беневьер, а затем, спохватившись, продолжил: – Н-но… я могу узнать. Наверное…

– То есть?

– Меня каждый день допрашивает их главный шаман. И я думаю, что есть возможность кое-что выведать и у него самого.

Трой и Арил переглянулись. А потом все трое бросили взгляд за окно. Было уже совсем светло, и ни малейших шансов проникнуть в храм уже не осталось.

– Ты рискнешь ему довериться? – глухо спросил Арил.

– А у нас что, есть другие варианты? – ответил вопросом на вопрос Трой.

– Нет, – мрачно констатировал Арил, – но мы как-то неожиданно попали в слишком сильную зависимость от совершенно чужих нам людей. Непонятно еще, как поступят бурлаки, обнаружив утром, что мы исчезли прямо под стенами Ахлыг-Шыга.

Трой пожал плечами.

– Этого я не знаю. Но… учитель говорил мне, что иногда самым разумным поступком является положиться на честь, совесть и достоинство других. Люди, сколь бы они ни казались алчными и глупыми, на самом деле редко предают оказанное им доверие. – Он помолчал и добавил: – Если, конечно, в них еще осталась хоть крупица человеческого и они не превратились в просто еще не освежеванное доброе мясо.

Беневьер вздрогнул: слова герцога Арвендейла перекликались с тем, что говорил великий Хылаг. По существу, они сказали одно и то же. Но каким же разным смыслом были наполнены их слова…

А Арил припомнил, с каким вниманием бурлаки слушали ватажного, когда он рассказывал о печальной для людей истории этой земли, покосился на Беневьера и… ничего не сказал.

Утром Беневьер спустился в нижний зал рано, задолго до того, как ему принесли питье и похлебку. Орк, несший ему завтрак, обнаружив его в зале, в котором его допрашивал великий Хылаг, неодобрительно покосился на него, но Беневьер так старательно демонстрировал смирение и максимальную готовность исполнить любое повеление господина орка, что тот не стал даже делать ему замечание. Он и не подозревал, что столь истово демонстрируемое смирение этого еще неосвежеванного доброго мяса (так сказал великий Хылаг) вызвано тем, что Беневьеру никак нельзя было позволить ни единому орку переступить порог его каморки. Ибо спрятаться там было абсолютно негде.

Великий Хылаг появился ближе к обеду. Он вновь долго слушал и расспрашивал Беневьера, а затем довольно пророкотал:

– Сегодня ты был более старателен. Теперь я лучше представляю, что буду делать с твоим народом, когда по воле моего повелителя Ыхлага и его матери Шыг-Хаоры покорю твоих диких соотечественников.

– Дозволено ли мне будет задать вопрос? – слегка холодея, произнес Беневьер.

Ибо именно теперь решалось, имеет ли его план хоть какие-то шансы на воплощение.

– Тебе? – нахмурился шаман.

– Да, о величайший из мудрых этого мира, – поспешно заговорил Беневьер, распластываясь в поклоне, – ибо только здесь, в этом городе, в общении с тобой я узрел свет великой мудрости и великого знания, коего никогда не было и невозможно было обрести среди людей… – Он говорил и говорил, плетя словесные кружева, завлекая этого явно хитрого, коварного, но, как он надеялся, не такого уж и мудрого орка (ведь он уже понял, что хитрость и коварство далеко не всегда соседствуют с мудростью, а возможно, и никогда…) в свои настороженные сети. Еще никогда в жизни он не был так убедителен. Впрочем, еще никогда ставки Беневьера не были так высоки. И это сработало!

– Ладно, человек, спрашивай. – Расслабленный, да что там, просто захлебнувшийся в потоке его хвалебных, льстивых речей, орк благодушно махнул лапой.

– Я… хотел бы узнать о величайшем из творений орков, – осторожно начал Беневьер, готовый в любой момент дать задний ход и зайти с другого бока, – о величественнейшем памятнике, о символе неизбывного могущества орков не только на земле Глыхныг, но и во всем этом мире – о храме Шыг-Хаоры…

Трое лазутчиков, которые весь день провели в его каморке, изучая в окно доступную взору часть Ахлыг-Шыга (при малейшем намеке на чей-то взгляд в сторону этого окна тут же падая на пол) и тревожно замирая от любого шороха, встретили его с настороженной опаской. Беневьер ухватил кувшин с водой, который умудрился передать им наверх днем, когда орк принес обед и ему, пользуясь явно выраженным благоволением, которое проявлял по отношению к нему великий Хылаг, удалось раскрутить его еще и на дополнительную воду, сделал глоток и, шумно выдохнув, мотнул головой.

– По поводу проникновения в храм – пока ничего. Но главное сделано.

– Что? – язвительно поинтересовался Арил.

– Великий Хылаг стал рассказывать мне о храме. А также о предстоящем ритуале. И я узнал, что корона действительно в храме.

– А кто он, этот самый Хылаг?

Беневьер пожал плечами:

– Как я уже говорил, похоже, это главный среди шаманов и первый советник вождя. Уже третьего по счету. Причем первый его вождь был папашкой нынешнего… Вожди-то у них избираются на определенный срок. Так считается вроде как разумнее. Мол, каждый вождь правит определенный срок, а все остальные его оценивают. И если правит плохо, то его прогоняют взашей. А вот советниками можно быть сколь угодно долго. Так что на самом деле всем тут заправляют советники. И потому Хылаг здесь вроде как за главного.

– Понятно, – кивнул Трой, – только имей в виду, новолуние наступает через два дня. Да и сидим мы здесь как на сковородке. Первый же поднявшийся в твою каморку орк – наш конец.

– Да знаю я, – вздохнул Беневьер, – завтра постараюсь что-нибудь накопать.

– Постарайся, – согласно кивнул Трой, – потому что завтра мы попытаемся проникнуть в храм в любом случае, получится у тебя что-нибудь или нет…

Следующий день, однако, принес результаты. Уже в обед Беневьер выяснил, что нынешним вечером орки снимают охрану лестницы. Вернее, они будут охранять только подножие скалы. Потому что вечером наверху, в храме, трое самых главных шаманов во главе с великим Хылагом начнут ритуал, который ровно через сутки, в ночь новолуния, закончится великим подвигом и грандиозным свершением – уничтожением великого артефакта людей, короны императора, созданной великим магом и первым императором людей – Марелборо. И все эти сутки эти трое шаманов проведут там в полном одиночестве. Ибо больше никому не будет дозволено входить в храм, дабы не нарушить течение ритуала. Поэтому Беневьеру велено собрать вещи и отправляться в то стойбище за воротами Ахлыг-Шыга, в котором он провел первую ночь. Ибо великий Хылаг решил, что еще не закончил с этим человеком, и собирался вернуться к беседам с ним после завершения ритуала, по окончании которого его авторитет среди орков должен подняться на неимоверную высоту. И именно тогда он собирается собрать в кулак все силы западных орков и всей этой неисчислимой мощью обрушиться на последний оплот людей, посмевших противиться воле истинных хозяев этого мира – орков…

Беневьер сообщил все это, торопливо кидая свои вещи в дорожную котомку.

Трой и Арил переглянулись.

– А ты обязательно должен остаться в том стойбище? – осторожно спросил Арил.

– Да, а что?

Трой задумчиво потер ладонью подбородок.

– Просто… все было бы проще, если бы ты смог подготовить нам какой-нибудь путь отхода…

– Путь отхода?… – Беневьер немного подумал, а затем криво усмехнулся: – Возможно, мне и удастся что-нибудь сделать. У меня есть один знакомый местный писец. Я думаю, что он будет совершенно изумлен, узнав, что я провел почти неделю в стенах Ахлыг-Шыга и не только остался жив, но и даже вроде как свободен. Во всяком случае ночую не в рабском загоне, а в его шатре. Так что, возможно, он мне поверит, если я скажу ему, что орки дали мне кое-какие поручения, для выполнения которых мне потребуются сопроводительные бумаги…

Арил только изумленно покачал головой:

– Да уж, я еще не встречал такого скользкого и изворотливого типа…

Но Беневьер только ухмыльнулся в ответ…

До его ухода Трой, Арил и Крестьянин забрались на крышу его каморки и распластались там за низеньким бортиком. Они слышали, как в каморку зашел орк, как он из-за чего-то рычал на Беневьера, как тот отвечал ему вроде как крайне почтительно и угодливо, но они трое ясно различали в его голосе нотки насмешки. А потом все стихло.

Когда заходящее солнце ослепило глаза часовых, стоящих на стене, Трой чуть приподнялся на локтях и выдвинул голову над бортиком. Эта часть города из окна каморки Беневьера не просматривалась, так что, пока еще было относительно светло, следовало наметить наилучший маршрут продвижения к скале. Трой некоторое время внимательно рассматривал дома, окружавшие подножие скалы, фигуры орков-часовых, промежутки между ними, а также саму скалу, потому что подойти к подножию лестницы у него явно не было никаких шансов. И надо было прикинуть, каким образом вскарабкаться по скале хотя бы до второй-третьей площадки. Он сумел все рассмотреть и даже прикинуть маршрут подъема, как вдруг его взгляд зацепился за фигуру, сидящую на земле внутри загона для доброго мяса. Она чем-то показалась ему знакомой… а в следующий момент Трой задохнулся от изумления и острой боли. Там, в загоне, сидел на земле Даргол, а рядом с ним – кутающаяся в какие-то ветхие тряпки Тамея…