"Львиная охота" - читать интересную книгу автора (Щеголев Александр)

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Лейтенант Шиллинг поджидал меня на улице. Он отогнул край зелено-красной форменной куртки - так, чтоб видна стала кобура на поясе. Куртка была надета прямо на майку, а майка вылезала из брюк, обтягивая круглый спелый животик. Очевидно, человека грубо выдернули из постели, не позволив досмотреть целебный сон. Не оттого ли был он столь суров? Он нацелил на меня свой страшный нос, демонстративно расстегнул кобуру и скучно произнес:

- Лицом к стене.

За прошедшие сутки мой лейтенант явно потерял интерес как к здоровому образу мыслей, так и к проблеме супружеской неверности. Я поискал взглядом стену. Возле ступенек, ведущих к дому РФ, не было стены, был только здоровенный почтовый ящик на тонком стебельке.

- А вы рано встаете, Руди, - сказал я полицейскому. - Или вы не ложились?

- Лицом к стене, - повторил лейтенант ровным голосом. - Давай, давай, без разговоров.

- Ваш начальник знает, чем вы сейчас заняты?

- Товарищ Дрда знает все и даже больше.

Я повернулся к морю задом, к Горе передом, положил руки на почтовый ящик со знаменитым вензелем, и милейший толстяк принялся меня досматривать. А также обнюхивать. Нос его работал наравне с руками. Наверно, очень глупо это выглядело на мирной, солнечной, еще не проснувшейся набережной. С моей же точки зрения это выглядело крайне непрофессионально: офицер был один, без компании, а я знал четыреста сравнительно безболезненных способов заставить наглеца осознать свою ошибку. Было искушение наломать дров, однако я покорно ждал, когда он закончит свою работу. Искушение было, а желания не было. Я спросил:

- Что вы ищете, лейтенант? У вашей супруги ночной колпак стащили?

Шиллинг стерпел. Тем более, ничего интересного на моем теле не нашлось. И даже в карманах - он, подлец, в карманы мои не забыл ручонки запустить!

- Мне кажется, вы сейчас что-то нарушаете, - высказал я предположение. - То ли закон, то ли гармонию вашего мира.

- Знали бы вы, без скольких законов могут обойтись люди, получившие приказ, - возразил он, отступая на шаг. - Гармонию нарушили не мы. И вам это известно как никому другому.

Я повернулся.

- Не будет ли последним ударом по гармонии, если вы объяснитесь?

Впервые лейтенант Шиллинг стал похож на полицейского - а может, он лишь вошел на минуту в роль?

- Одно шальное кибер-такси пыталось три часа назад протаранить ворота Забытого Убежища, - сказал он с нажимом.

- Протаранить Забытое Убежище? - изумился я. - Зачем?

- Вероятно, кто-то хотел проверить охранные системы, - еще поднажал Шиллинг. - Не думаю, чтобы они всерьез рассчитывали проникнуть в шахту.

- Охранные системы? - изумился я куда больше. - Да что там охранять-то?

Он пропустил мой вопрос мимо ушей и вбил последний гвоздь:

- В салоне кибер-такси полно отпечатков ваших пальцев. Отпечатки получены из архива Объединенного Реестра, так что ошибки нет. Может быть, это не я вам, а вы мне сумеете что-нибудь объяснить? На заднем сиденье машины - застывшая кровь, на которой ваши пальцы видны даже простым глазом.

Он целился в писателя Жилова отнюдь не простым глазом. Его взгляд бил на поражение, потому что кровь с отпечатками пальцев - это да, было серьезно. Какой же я неаккуратный, с запоздалым раскаянием подумал писатель Жилов, разве можно быть таким неаккуратным? Достойный ответ нашелся не сразу:

- Три часа назад? Э-э, товарищи, так у меня алиби. Готов принести справку, выданную Исполкомом ООН. Подпись мистера Шугарбуша для вас что-нибудь значит?

- Я примерно представляю, где вы были три часа назад, - сказал Шиллинг брезгливо. - Только это ничего не меняет.

- Вы допросили Арно? - обрадовался я. - Мальчик у вас?

- Что за Арно? - не понял он.

- Коридорный из "Виты".

- Зачем нам коридорный?

Так, подумал я, Арно они не знают. Но если мальчик не в полиции, то где он? Скверные новости...

Это были настолько скверные новости, что опять у меня разболелось в груди, и вдруг кончился воздух, и цветочница Кони Вардас укоризненно покачала головой, и я понял, что еще одной подобной тяжести моя треснувшая совесть не выдержит, каким бы атлетом не изображали меня местные скульпторши...

- Любопытно, кто подкинул идею начать именно с моих отпечатков? бросил я в пространство.

- Это тем более ничего не меняет.

- Послушайте, Руди, - резко сказал я. - Вы тут все честные и гармоничные, но мне тоже нечего от людей скрывать. Около часу ночи я видел на Театральной площади такси со вскрытой панелью управления и даже осмотрел машину, потому что не выношу, когда над техникой издеваются. Если бы я понял, что на заднем сиденье кровь, я бы, конечно, вызвал полицию, но там темно было, а сам я... э-э... был не вполне трезв.

- Вы пили спиртное без нейтрализаторов? - быстро спросил он. - Где?

- Это также ничего не меняет.

- Не в гостях ли у ректора Академии?

- Какая чушь! Ректор - смертельно скучный трезвенник. Хотелось бы узнать о судьбе того идиота, который решил проверить Убежище на крепость. Он жив?

- Автомобиль управлялся дистанционно, - сказал Шиллинг. Радиоуправляемый снаряд. Так что сегодня все остались живы... правда, день еще только начался...

Я вдруг сообразил:

- Значит, у меня под мышкой вы устройство дистанционного управления искали?

Он застегнул куртку, надежно спрятав живот в зелено-красном панцире, после чего объявил:

- Вы свободны.

- Вот как? - удивился я.

- Оснований подозревать, что вы лжете, у нас пока нет.

- Я уже семь лет как свободен, - возразил я и пошел по набережной, демонстрируя им всем свою расхлябанную спину.

Никто меня не задерживал, это было странно. Однако настоящая странность была в другом; я осознал это, лишь когда сделал несколько шагов. Что-то инородное появилось в одном из моих карманов. Что-то, не имеющее веса, неслышным шорохом отзывающееся на каждое движение, и если бы не режим нулевой готовности, сделавший из меня принцессу на горошине, ничего бы я, наверно, не почувствовал. В кармане лежал скомканный бумажный шарик. Ну и не смешно, подумал я, общупывая пальцами неожиданную находку. Потом я оглянулся - как бы с ленцой, просто так. Лейтенант Шиллинг неуклюже залезал в служебный "кузнечик" и весело покрикивал на пилота, который за шиворот втягивал его в кабину.

Вытаскивать и рассматривать, что там мне подбросили во время обыска, было нельзя: над землею, закрыв небо и солнце, нависали выцветшие глаза Эдгара Шугарбуша. Невозможно было забыться ни на секунду. Прогулявшись по набережной до турецких бань, я свернул на боковую улицу. Неброский "фиат-пластик" ждал меня там, где я его оставил, а в машине меня ждала Рэй, предусмотрительно затемнив окна. Я нырнул в раскрывшуюся дверцу и воскликнул:

- Н-но, милая!

Мы стартовали, как чемпионы авторалли, с визгом обогнули вертолетную площадку, и Подножье Горы осталось в прошлом. Если машина и вправду была оборудована системой квантового рассеивания, то орлы в зеленых галстуках должны были тревожно сорваться с насиженных мест, разыскивая упущенную добычу. Инородный предмет в кармане штанов тянул к себе, как магнит, но я решил пока повременить его вытаскивать. Все-таки мужчина тоже имеет право на личные тайны, даже в компании такой красотки.

Как выяснилось, пока я был в гостях, Рэй не теряла времени - успела вернуть себе прежний облик, превратившись из средних лет толстушки в стройное и опасно юное создание. Была она теперь в шортиках, в кислотной маечке и теннисных туфельках. Лакомый кусочек, а никакой вам не агент-вундеркинд, и уж тем более не агент-перебежчик. Царевна-лягушка.

Именно такой я и запомнил ее, увидев первый раз возле киоска "Твой шаркодер".

- Ты уверена, что они нас потеряли? - спросил я.

- А то, - произнесла моя царевна человечьим голосом.

Сброшенная ею кожа была аккуратно разложена на заднем сиденье; я старался не оглядываться, потому что зрелище было не из приятных. Словно труп мы везли - сморщенную, остывшую, высосанную человеческую оболочку, бывшую совсем недавно симпатичной фрау Балинской. Этот жутковатый маскировочный комплект так и назывался - "оболочка". А труп старушки с седыми кудрями (незабвенная "мама"), очевидно, прятался в багажнике. Фильм ужасов. Уникальные были комплекты, если даже Эдгар с его спецами не распознали обман. И за волосы, помнится, ее дергали, и за голый бюст хватали. Принцессе оставалось только подправлять цвет глаз, навешивать на себя бусы и браслеты, чтобы полимерные стыки в глаза не бросались - и хоть в постель к Иванушке-дурачку, то бишь ко мне. "Оболочки", вероятно, были незнакомы Службе Контроля. Откуда такое техническое могущество у беглого агента? Добавим в список аппаратуру контр-слежения, "зонтики", фотохромное программирование (я вспомнил записку, привязанную к рукоятке моего чемодана)... Да и сама девочка была не промах! Начиная с нашей второй встречи на пляже, она не переставала меня удивлять, ибо это прелестное дитя все умело. Незаурядное актерское мастерство, умение изменять голос и прикус. Плюс ко всему - владение боевой суггестией... Я потрогал руку, которую вчера проткнули спицей: ранки, само собой, оставались на месте, однако боли так и не было. Не было мне больно, и все тут. Чему только их не учат в нынешних разведшколах!

До Академии домчались за несколько минут, здесь было недалеко. Рэй одним движением поставила машину на стоянку, втиснувшись между фургоном и мотоциклом, и сказала:

- Приехали, вылезай.

- Давеча твой папа у меня на плече плакался, - сообщил я. - Это правда, что ты в четырнадцать лет была беременна?

- Была, - ответила она, нахмурившись.

- Инна просил передать, что твой сын сбежал из интерната.

- Я знаю.

- Может, ты сама это дело и организовала?

- Может.

Она сняла с крючка дамскую плетеную сумочку, и мы вылезли. Вернее, она вылезла, а я слегка задержался. Я вынул наконец из кармана бумажный комок и расправил его на колене. На чистом бланке бухгалтерской ведомости было наискось, печатными буквами написано: "ОНИ РЕШИЛИ ТЕБЯ УБИТЬ".

- Что там? - наклонилась Рэй к окошку.

- Любовная записка, - сказал я, снова комкая бумажку в кулаке. - Не обращай внимания, с поклонницами я сам разберусь.

- Отстреливаться надо, - проворчала она.

Любовная записка... Без использования гелиочувствительных чернил единственное утешение. Просто и без затей. Сначала Жилова хотели похитить, а теперь планы изменились. Жилов потерял свое значение. Обидно за него, все-таки известный человек. Или это провокация? Чья воля направила исполнительного лейтенанта Шиллинга к дому РФ, чья рука испачкала бухгалтерский бланк?

На площади перед главными воротами было довольно много транспорта: автомобили, автобусы, мотоциклы, вертолеты, но особенно много велосипедов. Несмотря на ранний час, жизнь в Академии, как видно, кипела. Народ не спал. И в голове моей кипело. Оставим в покое неизвестного автора записки, зайдем с другого фланга: кто, собственно, решил покончить с писателем Жиловым? (Если, конечно, написанное - правда.) Кто они - эти страшные "они", так ли очевиден ответ на этот вопрос?

Я посмотрел сквозь стекло на Рэй, тщетно борясь с приступом паранойи. Моя царевна повесила плетеную сумочку себе на плечо; она терпеливо ждала меня, старика. Я выбрался на свежий воздух, наблюдая за ней, и она что-то почувствовала, ответила мне взглядом.

- Ты ведь у нас тоже в некотором роде Инна, - продолжил я светский разговор. - Псевдоним в честь папы? Или, наоборот, в пику папе?

- Пошли, - хмуро сказала она, включив сторожевую систему своего "фиата". И мы пошли.

- Кто кому пики ставит, - сказала Рэй, помолчав. - Он целую интригу провернул, когда отдавал Лорика в интернат. Знаешь, как теперь зовут мать моего сына? Согласно документам - Инна Ведовато. Дедушка записал себя вместо меня, чокнутый извращенец!

- Ну уж, извращенец, - неодобрительно сказал я ей. - А ты, стало быть, сделаешь так, что мамой Лорика станет пышнотелая Инна Балинская. Сочувствую вам всем. Лично мне кажется, что мама Рэйчел подходит больше.

Она вытащила из сумочки магнитную карту:

- Держи пропуск.

- Ого, - восхитился я, - тут пропускной режим?

- Так точно, - сказала она, - со вчерашнего дня. Тебя оформили, как командировочного.

- Командировочным я тоже сочувствую, - вздохнул я. - Скучно им здесь.

- Тебе смешно, - вдруг рассердилась Рэй, - а у меня отец - бешеный, тупой солдафон.

Я погладил ее по загривку, по вставшей дыбом шерсти.

- Он жестоко раскаивается, дитя мое. Зато ты, по-моему, просто кукушка. Подбросить птенца кому-нибудь в гнездо, чтобы спокойно порхать по лесу - это, конечно, не тупо...

Очнулся я на газоне. Рэй протягивала мне руку, помогая подняться; она улыбалась, у нее опять было хорошее настроение. Попался, как школяр, с досадой подумал я. Обыкновеннейший бросок через бедро, классика, самое первое действие, с какого юные спортсмены начинают осваивать любой вид борьбы. Бросок был выполнен чисто, с отменно высокой амплитудой: если бы не защитный рефлекс, то своротил бы я своими ножищами, красиво взлетевшими к небу, информационный куб со схемой парка.

- Вам следует быть учтивее с дамой, сеньор, - назидательно произнесла девчонка.

- Так то с дамой, - прокряхтел я, отряхиваясь. - Бешенство, по-моему, ваша фамильная черта. Это не комплимент.

Вход был уже рядом. На фронтоне облицованного мрамором портала горела серебром надпись: "Южно-европейская академия точного знания". Портал был прямоугольным, с колоннами, а внутри были установлены турникеты, возле которых дежурил молодой парень. Белая с золотом форменная рубашка и зеленые форменные брюки выдавали в нем принадлежность к Службе Границ, и был этот пограничник мне знаком: не кто иной как он обыскивал вчерашним утром мой багаж в поисках контрабандной водки. За плечами его зачем-то висел, трудно согласуясь с остальным нарядом, небольшой плоский рюкзачок. Парень бесстрастно наблюдал за нами, никак не выдавая своего отношения к увиденной сценке.

- Досматривать нас будете? - кротко спросил я. - Если да, начинайте с нее. - Я показал на Рэй. В маечке она смачно смотрелась.

- Вы шутите, - констатировал пограничник, не улыбаясь. - Я вижу, у вас даже пропуск есть, товарищ Жилов, хотя вас бы и так пустили. Для людей с чувством юмора у нас зеленый коридор.

- В нарушение порядка? - ужаснулся я. - Что вы такое говорите!

Мы прошли сквозь турникеты, отметив магнитные карты в регистрирующем устройстве. Из большой, трехметровой высоты палатки, развернутой возле портала, нам навстречу выскочил Анджей Пшеховски. Вдали от своей необъятной Татьяны он казался настоящим мужчиной. Был он в рабочем комбинезоне, а на спине его сидела на плотных лямках точно такая же, как у пограничника, заплечная сумка.

- Ну, и где ваш знаменитый холм? - капризно воскликнул я. - Не вижу никакого холма.

- Пше проше, не могу подать тебе руку, - поднял Анджей испачканные в смазке конечности. - Холм - сразу за административным корпусом, шагай себе по дорожке... - Он посмотрел на Рэй и слегка поклонился. - Хотя, по-моему, ты и без моих советов справишься.

- Долго не болтайте, мальчики, - пропела она и медленно пошла вперед.

Я заговорщически спросил:

- Ты ее знаешь?

- Ее знает ректор, - неохотно ответил Анджей. - Думаю, в электродинамической лаборатории тоже хорошо знают. Моя лаборатория, если ты помнишь, оборонными темами не занимается.

Недоверие - профессиональная болезнь оперативников, тяжко жить с этой опухолью в голове: удаляешь - вырастает снова. Не сходи с ума, классик, зло сказал я себе. "Они" - это "они", а мы - это мы. И все! Точка... Рэй, не оглядываясь, игриво махнула нам пальчиками.

- Я вижу, у вас тут строгости, - похвалил я. - Осадное положение.

- Ерунда, практически всех пускаем. Горожане проходят на территорию свободно, а туристам пропуск получить - раз плюнуть.

- Вы умеете отличать одних от других? - удивился я. - Может, вы и документам верите, которые вам предъявляют?

Какая наивность, подумал я. Узнаю своих уродцев. Подумал я также о маскировочных оболочках, оставшихся в автомобиле: чем, хотелось бы знать, местные вояки смогут ответить на подобные фокусы? Анджей растерянно поморгал.

- Ты зря беспокоишься, Макс, - напряженным голосом сказал он, новички у нас хорошо проверяются. И вообще, проверяются все, кто нам не знаком.

- Что значит "не знаком"? - не понял я.

Он улыбнулся.

- Видишь того студента? - Анджей глазами показал на моего пограничника, несущего вахту возле турникетов. - Это заочник. Феноменальная личность! Помнит в лицо и по именам всех жителей города, все двести тысяч, а также три сотни тысяч туристов, имеющих гостевые карты. Просто так мимо него не пройдешь, серьезный молодой человек.

- Давайте ему побольше рыбы и творога, - посоветовал я. - Ты-то сам чем занят?

- Монтируем резерв, - виновато объяснил он, - заодно тестируем контрольный комплекс. Я бы с радостью побродил тут с тобой, но...

Но они и впрямь готовились к осаде, как бы ни убеждали своих гостей в обратном. По траве змеились кабели, сходясь к палаткам с аппаратурой; два других точно таких же шатра виднелись метрах в трехстах отсюда - по разные стороны от главного входа. Ограда опоясывала весь парк и была составлена из прозрачных экранов два на три метра, закрепленных на стойках причудливого профиля. Не знаю, как вчера, а сегодня на каждом из этих звеньев был заботливо выведен номер: начиная с цифры "1" (слева от арки), и заканчивая "2018" (справа). На стеклянных экранах была нанесена по краю тонкая, серебрящаяся на солнце металлическая полоса; в землю были врыты столбы неясного назначения, в парке расставлены мобильные мачты антенн, приготовлены баллоны на тележках; таким образом, мирное ограждение, служившее по большей части украшением Точного Знания, превратилось в надежный периметр, контролируемый в любой точке, и все это мало походило на учебную тревогу. Вдоль периметра курсировали озабоченные сотрудники, каждый с компактным рюкзачком на плечах - забавно это выглядело, так малыши на прогулке носят специальные мешочки за спиной, в которых помещается совок для песочницы и носовой платок.

- С радостью бы, но... - беспомощно повторил Анджей, состроил зверскую гримасу и пошел, горбясь, к палатке.

Я догнал Рэй.

- Кое-кто не дал мне договорить, - напомнил я, морально готовый в любую секунду снова оказаться на земле. Впрочем, теперь мы еще посмотрим, кто кого. Моя рука как бы сама собой легла девочке на плечо: она изучила внимательным взглядом эту мою руку, а я ждал, я всем сердцем хотел очередной хулиганской выходки... однако ничего не случилось.

- Нельзя грубить старикам, - продолжал я, потирая ушибленный бок. Тоже мне, сосуд невинности, достойное дитя своего папаши. У Инны, по слухам, с твоими дедушкой и бабушкой был один сплошной конфликт, который, как я вижу, выродился в конфликт с собственной дочерью. А мне вот любопытно: какое будущее ты хотела бы для его внука?

- Чтоб был подальше от людей, - ответила она, не задумываясь.

- Сделаем. - Я засмеялся.

Рэй остановилась и странно посмотрела на меня.

- Не забудь, ты обещал.

Мы двинулись дальше. Разговор неожиданно оказался серьезным; что ж, тем лучше. Я осведомился:

- Ты веришь, что есть на свете машинка, которая изменяет реальность уже не в твоей голове, а вокруг тебя?

- Метажмурь, - она усмехнулась. - Суперблокада. Единственная и настоящая игрушка Эдгара Шугарбуша. Он так печется о чистоте человеческой истории, что хочешь не хочешь, а задумаешься, зачем ему эта штука нужна на самом деле.

- Я спросил не про Эдгара Шугарбуша, - терпеливо сказал я. - Давай не будем терять смысл.

- Давай, - энергично откликнулась Рэй. - Мне тоже не нравится словечко "суперблокада" Совершенная бессмыслица, вроде "супермена". Возьмем, к примеру, Жилова, который вот уже сутки ведет себя аккурат как супермен, и все-то у него при этом получается. Хотя отродясь он таким не был! И вообще, сам он всей душой ненавидит таких жлобов и хамов, мы-то с вами это хорошо знаем. Где здесь смысл?

Смысла не было. Меня на миг повело - как давеча на пляже. Потому что я давно уже думал о том, о чем сейчас услышал, потому что дурацкое чувство сделанности, фальшивой яркости вчерашних дня и ночи, становилось с каждым часом все болезненнее.

- Мне кажется, Максюша, кто-то сильно захотел увидеть тебя таким, ответила ведьмочка на свой же вопрос. - А тебе как кажется?

- Так вот для чего понадобилась комедия на пляже! - сообразил я. - Для того, чтобы сейчас сказать мне все это. Вы пытаетесь свести меня с ума, синьорина?

- Почему комедия? Рука болит, нет? Так что думай.

- Думать - тяжелая работа, - пожаловался я. - Мы ведь не про мою руку говорим. Про жмурь. Думать и говорить про жмурь - каторжный труд. В "Кругах рая" я уже высказался по этому поводу до конца, и вдруг появляешься ты, чтобы посеять в моей голове новый сорняк. На взморье, во время нашего бредового разговора, разве не снимали вы с меня рефлексограмму? Разве не для того возник жуткий образ заброшенного дома, из которого я так и не смог вылезти, чтобы проконтролировать в этот момент мои нейрохимические процессы? Я понимаю, вам нужно было знать, полностью ли отпустил меня психоблокатор. Но все-таки интересно: какой датчик ты ввела мне при помощи спицы?

- Блеск! - восхитилась она. - Абсурд пожирает своих детей.

- Тест, надеюсь, пройден?

- Тест? Удобная версия. У тебя хорошая психологическая защита, Максюша.

- Если на взморье был не тест, то что? - разозлился я.

Рэй, прищурившись, посмотрела на небо.

- Абсурд - это форма доказательства, - неторопливо произнесла она. Это способ заставить человека взглянуть на все иначе, в том числе на что-нибудь действительно важное. А что для Жилова в этом мире важнее жмури? Жилов столько слов, пардон, затупил, чтобы счистить с мира коросту благодушия. Если вдруг выяснится, что причину наших бед он перепутал со следствием, как ему, горемыке, перестроиться?

- Абсурд крепчал, - объявил я. - Глупо врете. Крутитесь, как змея на сковородке, позор.

Она невозмутимо продолжила:

- Согласно придуманной тобой легенде, жмурь распространилась благодаря неудержимой тяге людей увидеть свои фантазии воплощенными в жизнь. Человек, каким бы ничтожным он ни был, желает быть творцом - и в этом, по-твоему, главная наша беда, это самое уязвимое наше место. А теперь перевернем твою мысль, как песочные часы. Даже если жмурь была изобретена конкретным человеком, а не возникла из ничего, даже если ее широкому распространению поспособствовали банды менял, все равно изначально был кто-то, кто захотел, чтобы эта штука появилась и широко распространилась. Сначала было чье-то желание, а только потом началось движение, представляющее собой цепочку случайных событий. По такому закону все в мире и движется, к твоему сведению. Кем нужно быть, чтобы любое твое желание исполнялось?

- Супругой председателя земельного Совета? - подсказал я.

- Творцом, - возразила она. - Вот мы и вернулись к началу.

Смеяться? Плакать? Я вовсе не был уверен, что мне врут; абсурд крепчал - единственно в этом я был уверен. Поэтому спросил напрямик:

- Кто откопал сокровище на астероиде?

- И первую, и вторую Букву нашел тот, кого ты знаешь гораздо лучше меня. Доставил находку на Землю другой человек.

- Что значит - и первую, и вторую?! - возмутился я. - Разве один из артефактов уже не был на Земле?

- Оба были на астероиде, - сказала Рэй.

- Тогда как здесь оказался "Новый Теотиуакан" с его плазменными сгущателями?

- "Новый Теотиуакан", насколько мне известно, это парочка сумасшедших, вовлекших в свое безумие несколько наемников. Несчастные люди. Все они перепутали свою и чужую реальность.

Я подумал и спросил:

- На каком из астероидов?

- Тебе название? - усмехнулась она. - Элементы орбиты и регистрационный номер? Лететь туда собрался?

- Это мысль, - сказал я.

- Третьей Буквы, из-за которой весь сыр-бор, там нет. Если б было так просто.

- Ах, вот в чем дело. Буква под номером три.

- Да, все дело в ней.

- Твой Покойник, надеюсь, знает, где искать третью?

- Никогда не спрашивала.

- А при чем здесь жмурь?

- Совершенно ни при чем. - Рэй ускорила шаг. - Вот, кстати, и холм, добро пожаловать.

- Это - холм? - сказал я, потрясенный.

Мы пришли. Обогнув административный корпус, мы оказались на просторной, яркой лужайке, к которой стекались аллеи и дорожки парка. Прямо за деревьями прятался кампус (ряды двухэтажных домиков), по левую руку располагались учебные и лабораторные корпуса, доходившие до самых Райских Кущ (это тоже всего лишь парк - центральный городской), а справа, метрах в двухстах, громоздились руины древнего Замка Колдуна, поставленного еще Конрадом де Молина.

Холм был в центре. Во всяком случае, ничего другого, похожего на холм, поблизости не наблюдалось. Словно кучу мусора сволокли на лужайке огромную кучу мусора высотой в половину мачты, на которой каждое утро поднимали флаг Академии, - а потом залили ее стеклом, чтобы была она праздничной и гигиеничной, чтобы сверкала на солнце и радовала глаз паломника. Люди лазили по склонам этой пирамиды, сидели у подножия, лежали на траве, бесцельно слонялись вокруг; паломников было много.

- Погуляй тут, - распорядилась Рэй. - Никуда не уходи.

- А ты? - спросил я.

- Надо предупредить Милу, иначе тебя не пустят.

- Куда не пустят?

- В музей.

В какой музей? Время вопросов закончилось: ведьма исчезла, как туман поутру. Тогда я приблизился к странному сооружению, чтобы рассмотреть его в подробностях. Стеклянная масса уходила вверх ступеньками-ярусами, а внутри, в прозрачных толщах, были похоронены вещи. Ковры, свернутые в трубку. Подушечки с рюшами и воланами. Репродукции в массивных багетах, модные когда-то семирожковые люстры, и еще хрусталь, смесители, тоноры, видеоприемники, и еще теннисные ракетки, галстуки, трости... Специфический подбор вещей. Надо полагать, это и вправду был мусор. Хлам особого рода, который загромождает не столько дом, сколько сердце.

Вершину холма венчал большой фикус в кадке.

Я смотрел на этот фикус и умилялся. Гражданская война закончилась, думал я, и люди пришли сюда, пришли ожесточенные и потерянные, чтобы выбросить прошлую жизнь на свалку, люди становились в очередь, тянулись нескончаемой вереницей, чтобы швырнуть в общую могилу трупы несбывшихся надежд, и возвращались домой - просветленные, с пустыми руками... и взлетал к небу огонь погребального костра, и восторженно ревела толпа... нет, не так было, никаких костров или толп! Люди шли семьями, с флажками и шариками в петлицах, торжествуя и гордясь собой, и каких только чудовищ не несли победители в своих руках! Чудовища были узнаны, изобличены, больше не опасны, они молили о сострадании и напоминали о совместном счастье, ведь жизнь их питалась тем искренним обожанием, которое люди всегда к ним испытывали, но Памятник Великой Победы тоже нуждался в обожании... и массовая жертва была принесена, потому что торжествующая гордость всегда оказывается сильнее благодарности, сострадания и здравого смысла... Прекрати насмехаться! - сделал я себе замечание. Братская могила для вещей - всего лишь символ. Человек перестал быть зависимым. Это - символ освобождения.

Или человек просто сменил один вид зависимости на другой?

- ...Я знаю, что ипохондрия не лечится, - с яростным напором произнесли у меня за спиной. - Я хочу знать, как ее лечить?..

Наверное, стеклянный холм возник вскоре после моего отъезда; хорошо помню, что здесь была здоровущая воронка, которую уже при мне превращали в котлован - собирались строить экспериментальную станцию космической связи. Более того, эта чудесная поляна вся целиком была изуродована во время боев. (Как, впрочем, и значительная часть территории Академии, и примыкающие к ней Райские Кущи с их знаменитой телебашней). Помнится, тогда Академию только-только начинали восстанавливать, и начали, как видно, с того, что вместо станции космической связи организовали пирамиду с фикусом... Сейчас поляна, ясное дело, была обжитой и благоустроенной: фонтанчики для питья, беседки для занятий, искусственный грот с туалетом, декоративный водоем в форме сердечка. Я даже приметил будочку воздухозаборника, торчащую из травы по ту сторону кольцевой аллеи и выполненную в виде избушки гнома. У них тут что, удивился я, бомбоубежище есть? Восстановлено со времен Большого Страха?

Над тумбой пищевого автомата склонялся знакомый мне командировочный, с которым мы имели ночью поучительную беседу. Идейный противник женщин, переставших вдруг продаваться - был он голый по пояс, кряжистый, лоснящийся... Его-то каким ветром сюда занесло?! Этот тип запихивал обеими руками себе в рот фруктовое желе и поглядывал на меня любопытными поросячьими глазками. Я приветственно приподнял кепочку, и он тут же сменил позу, выставив мне навстречу квадратные ягодицы. Ну что ж, здесь никто никому не навязывается. Я медленно побрел вдоль подножия холма, с наслаждением улыбаясь всем вокруг, и все вокруг улыбались мне; настроение оставалось прекрасным; и странные разговоры, в которых мне не было места, обтекали меня, как вода старую корягу...

- Я объясню, что такое покаяние, если ты до сих пор не включаешься! Покаяние - это так. Во-первых, попроси прощения. Во-вторых, сам прости. И в третьих, в главных, попроси прощения у Бога.

- Ты думаешь, это поможет мне от бессонницы?

- Покаяние - не лекарство, а дверь. Прежде чем ждать помощи, сначала надо войти.

- Не знаю, не знаю. Дверей много. Сыроядение дает прекрасные результаты, но не отказываемся же мы на этом основании от голодания?

- Кстати, ошибки в выборе питания могут привести даже к слепоте.

- А правда, что узкое белье очень вредно для глаз?

...Люди отдыхали. Кто-то, сидя на траве, делал себе массаж - ступней ног, головы, кистей рук, - кто-то сосредоточенно, по-обезьяньи выискивал на теле соседа активные точки и воздействовал на них большим пальцем - словно клопов давил. Многие ходили или сидели с пиратскими повязками на одном глазу. ("Кто это, корсары? - озадаченно спросил я у дамы в сарафане. "Нет, вампиры, - ответила она, кокетливо поглаживая лямочки. "А зачем повязки?" "Зрение обостряют".) Я все-таки ожидал чего-то другого. Я полагал обнаружить здесь групповые медитации, отправление неведомых мне ритуалов, хоровое пение мантр и шаманские пляски. Или, скажем, здесь мог быть психологический практикум для алчных и агрессивных, или, того лучше, начальная школа здоровья, где прополаскивали мозги всем новичкам. А тут, оказывается, просто проводили время. Это было место, где общались, набирались энергии и оттачивали зрение...

- "Сладок свет, и приятно для глаз видеть солнце", - говорила девушка в блузе-распашонке. - Это, между прочим, из Библии. Так что смотреть на солнце - полезно! Причина солнцебоязни чисто психологическая. Надо только уметь это правильно делать, и не будет никакой депрессии, уйдет напряжение, появится живость и блеск в глазах...

Ее слушали.

- Выздоровление - это как включение, - говорила девушка в белоснежной хАечке. - Что-то должно щелкнуть в голове. Щелк - и ты здоров, хотя секунду назад был еще болен...

Слушатели старательно включались.

- Все дерьмо, кроме мочи! - кричал мужчина в бриджах. - Я понял это, товарищи, перейдя на интенсивные формы уринотерапии.

Кругом смеялись...

Итак, человек сменил один вид зависимости на другой, весело думал я. И нет, наверное, в этом ничего страшного, скорее наоборот... Но ведь любая медсестра знает, что для человека существует только один вид зависимости нейрохимическая. Все остальное - наша безответственность или безволие. Более всего на свете человек зависит от равновесия в его нервной системе, которое поддерживается фантастическим коктейлем веществ, гуляющих между нервными клетками. Равновесие это на беду хрупкое, нарушаемое чем угодно: таблеткой, излучением, словом. Особенно успешно гомеостазис нарушается, когда мы хотим сделать, как лучше. В начале века был проведен эксперимент: крыс помещали в специальную среду, в которой продолжительность жизни клетки значительно увеличивалась. В результате крысы жили четыре-пять лет вместо обычных двух с половиной! Но при этом они большую часть своего фантастически долгого бытия спали. Они мало ели, неохотно двигались, редко давали потомство. За все надо платить, и за долголетие крысы заплатили несостоявшейся жизнью. Эксперимент был повторен в Японии - уже на добровольцах из числа людей (когда это выплыло, скандал случился на всю планету; исполнителей потом судили). Последствия оказались иными: кто-то из подопытных, как и зверье, впал в спячку, но большинство сошло с ума. Психоз в различных формах - такова была человеческая реакция на долголетие. Опыты, конечно, свернули, и психическое состояние пострадавших в конце концов пришло в норму, однако некоторая общность в судьбе крыс и людей показала, что насильственное продление жизни прежде всего ломало личность... А какую цену готовились заплатить за вечную молодость в этом городе?

Звонкая, оглупляющая радость по утрам, абсолютно ничем не мотивированная - это, знаете ли, симптом. Эйфория - вовсе не дар богов, а всего лишь нарушение психических функций...

Речь шла именно о решительном и бесповоротном замедлении старения - я склонен был верить Оленину. И всем намекам, стыдливым ухмылкам в кулак я также склонен был верить. Люди здесь стали другими - и те, У КОГО ПОЛУЧИЛОСЬ, и даже те, у кого пока нет. Вечная молодость поцеловала в морщинистый лоб их всех. И возникновение на этой земле культа сна вполне подтверждало, что мыслю я в правильном направлении. Сон, якобы творящий чудеса... Почему, впрочем, якобы? Вещества, тормозящие старение, вырабатываются в организме человека ночью, во сне - как реакция на отсутствие света. Занимается этим расположенная в мозге шишковидная железа, которую еще именуют "эпифизом". Эпифиз - целая фабрика по производству волшебных биорегуляторов. Взять, например, мелатонин: гормон, обладающий удивительными свойствами (нейтрализует яды, способствует рассасыванию опухолей, заставляет расти тимус - железу, отвечающую за иммунитет). Или эпиталамин - еще более фантастическое вещество... однако не это важно. Их много, подобных веществ. Все ли они нам известны и все ли их действия изучены? Почему бы не допустить существование в организме внутренних соков, которые корректируют обменные процессы таким образом, что фаза сна остается вне старения? Почему бы не допустить, что железы внутренней секреции могут и сами полностью нейтрализовать свободные радикалы, накапливающиеся в клетках, стоит только направить процессы в нужном направлении? После пробуждения, сказал Оленин, эффект долго сохраняется. Эффект чего? Оленины нам не авторитет, но, предположим, нашлось-таки средство, побуждающее мозг синтезировать композицию веществ, в просторечье называемую эликсиром жизни...

Деньги под подушкой. Смешно. Деньги, которые больше, чем деньги. Животворящая сила, исчезающая, едва пересекаешь границу... Понятно, почему у Покойника земля под ногами горит. Что там внеземное сокровище, которое при близком рассмотрении может оказаться не полезнее платка фокусника! Большие и мелкие боссы желают приносить человечеству пользу, причем, вечно. Омолодиться - и снова за работу. Посему к товарищу Покойнику есть настоящий вопрос: как сделать, чтобы целительными снами мог наслаждаться любой уважаемый, солидный человек? Независимо от того, пытается ли он мыслить по-новому и мыслит ли он вообще. Что за честь такая юродивым, которые носятся со своим покаянием и тем счастливы!

- Его что, разве можно убить? - услышал я и остановился.

Вполголоса переговаривались два юных существа, одно с косынкой на шее, другое с шарфиком. В парке вообще было потрясающе много аппетитных юных существ.

- Не знаю, так говорят. Его здесь давно не видели.

- А это тогда кто?

- Это главврач амбулатории. Говорят, его друг.

Я посмотрел туда, куда смотрели они. Они, впрочем, уже смотрели на меня, многообещающе улыбаясь; жаль, но я был сегодня занят. А героем шепотка, похоже, был старик, который расположился почти на самой вершине холма, в тени от фикуса. Друг кого-то, кого нельзя убить. Хм. Рядом со стариком красиво сидела девушка в прозрачном шазюбле.

Человечек в моей голове потянулся и язвительно напомнил, что мы, вольные наблюдатели, мы люди без комплексов. Капля информации, растворенная в чужом бокале, стоит того, чтобы получить содержимое бокала в лицо - так нас учили, - и тогда я шагнул на ступеньки холма и пошел к вершине, спрятав правила хорошего тона в карман. О чем мог говорить врач с хорошенькой пациенткой - в самом здоровом месте самого здорового из городов? В центре, можно сказать, мировых линий?

Врач читал стихи:

...Мое признанье не сочти хвастливым.

Я понял жизни смысл, испив и желчь ее и сладость.

Жить, быть счастливым самому - лишь радость,

А счастье - это делать мир счастливым...

Он закончил. Я спросил:

- Ваши?

И он сразу встал. Коренастый старик невысокого роста, с прической не длиннее моей. На нем была рубашка с закатанными рукавами, заправленная в брюки, а брюки были затянуты ремнем так туго, что, казалось, он хочет рассечь себя на две половинки, верхнюю и нижнюю. По-моему, он был единственный в парке, кто носил брюки с ремнем. Обут он был в поношенные босоножки со стоптанными задниками. Главврач, одним словом. Он встал, а девушка в прозрачном шазюбле осталась сидеть, покачивая на пальцах ноги снятую туфельку.

- Здравствуйте, - сказал он очень радушно. - Подсаживайтесь.

Занятный у него был акцент. Очевидно, местный язык не являлся для него родным, как и для меня. А какой был родным?

- Простите, я случайно услышал, как вы читаете, - виновато сказал я. Не мог не остановиться.

Мы присели на прозрачную ступеньку, упругую и прохладную. Прямо под нашими ногами застыл в стеклянной пустоте, прощально взмахнув оборванным шнуром, торшер в виде арапа, держащего баскетбольный мяч.

- Вот это ваше последнее четверостишие... - продолжал я. - Страшно, что умные люди до сих пор так думают. Господи, храни нас от людей, которые не только хотят делать мир счастливым, но и знают, как! Страшнее всего, когда эти люди засучивают рукава.

Старик осмотрел свои оголенные руки и усмехнулся.

- Это, наверное, странно, но я думаю так же, - сказал он, опустив взгляд. - Плохие стихи, забудем про них. Если стихи понимаются только в социально-утопическом ключе, значит они плохие. Вы спрашивали, кто автор? Я, - закончил он смущенно.

- Почему, стихи мне понравились, - подбодрил я его. - А как их понимает автор?

- Спасибо вам. Мне кажется, мы с вами вкладываем в слова "мир", "счастье", "радость", что-то разное, - уклончиво ответил он.

- Давайте определимся, - весело предложил я. - Один мудрый человек написал, что радостей в жизни только три - Процесс, Результат и Признание...

- Фудзияма, - вдруг произнесла девушка, сладко щурясь на солнце. Диалектическая триада. Классика.

- Вы читали? Чудесно. Этот же автор, кстати, то ли дополнил, то ли опроверг сам себя, заявив однажды, что на самом деле в жизни есть две радости: получать и отдавать, причем, одно без другого не имеет смысла. Мы получаем, чтобы отдать, и отдаем, чтобы получить.

- А вы сам что по этому поводу думаете? - улыбнулся старик.

Я сказал:

- Вообще, если взглянуть шире, ты испытываешь радость, только когда следуешь свойственным именно тебе инстинктам. У кого-то доминируют инстинкты самосохранения и продолжения рода, у кого-то - инстинкт исследования, инстинкт свободы, инстинкт альтруизма... и так далее. Так вот, разве нет во всем этом и счастья тоже? Почему вы противопоставляете одно другому? В конце концов, и счастье, и радость - всего лишь ощущения, положительные эмоции.

- Не совсем так, - сказал он мягко. - Множество - путь к единому. Цепи Кармы созданы из одного металла, сети Майи сплетены из одной нити, а океан Сансары исполнен одной влаги. Если есть жизнь, в ней есть всё, в том числе счастье. И в счастье есть всё: и радость, и здоровье, и отчаяние, и болезнь. Когда я слышу, что Мир создан Богом, я внутренне улыбаюсь невежде... Бог ничего не создавал - Он и есть Мир. И каждый из нас, и все мы - Бог. Познать это так же сложно, как рыбе в океане понять, что она родилась из океана, живет в океане и умрет в океане, став им. Мир наш - мир восприятия Бога. Ну а если мы действуем: телесно, чувственно или мысленно, - мы обособляемся от Бога, причем, не действием, а результатом, итогом, выводом. Пытаясь подражать Богу, мы плодим уродцев в виде религий и научных доктрин. Для описания Божественности мира - мира болезней и здоровья, - существует состояние равновесия усилий и результата, и это состояние должно быть сознательным. Своеобразная точка перелома.

- Сети Майи - это что-то из индейских культур? - спросил я, чтобы хоть что-то спросить.

- Скорее из индийских. Майя в переводе с санскрита - реальность.

- Бывают же совпадения, - сказал я. - Честно говоря, доктор, в такие дебри я углубляться не рассчитывал.

- Доктор выступает против частных подходов к буддизму, - сообщила девушка непонятно кому. - И правильно делает.

Старик с нежностью дернул ее за сочное розовое ушко. Она потерлась щекой о его руку.

- Я поясню свою мысль, - сказал он мне. - Радость - это стабильность, продукт неизменности, прочности чего-то хорошего. Это линия, дуга. Ни результат, ни признание не появляются внезапно. А счастье - это миг, кризис, излом жизненно важных изменений. Это точка. Например, вы тридцать три года заболевали, пусть даже работали над своим выздоровлением, верили в выздоровление, но все-таки считали себя больным. И однажды в какую-то счастливую секунду осознали, что выздоравливаете. Это - точка равновесия. А здоровье - просто когда нет ни пути к болезни, ни пути к здоровью.

- Почему тридцать три года? - Я искренне удивился.

- Ну, тридцать четыре. На линии - бесконечное число точек. Хотя, зачем спорить, давайте снова спросим у Ружены. Ружена, что такое, по-вашему, счастье?

Девушка откинулась на локтях, скучая.

- Это только слово, - послала она в пространство. - Счастье - это желание счастья. Это Бог.

- Разве мы спорим? - сказал я. - Слово - это Бог, все правильно.

- Бог - это равновесие, - спокойно поправил меня главный врач. - И в горе есть свои точки счастья, и в досаде, и даже в безразличии.

Начало разговора было забыто: впрочем, разговор меня вообще не интересовал. Я провоцировал собеседника. Я ждал, когда шторки его дружелюбия приоткроются, чтобы подсмотреть, кто это, собственно, такой.

- То есть счастье - НЕ ощущение? - спросил я.

- Это точка познания различий, как их отсутствия. Человек, таким способом познавший разницу, становится другим, в некотором роде новым. Ведь значение пищи мы познаем лишь в ее отсутствие - голодая. Вот хотя бы те, к кому вернулось осознание здоровья... - Он жестом обвел лужайку, как полководец поле боя. - Вы думаете, эти люди всегда были такими... странноватыми на ваш взгляд?

Ладонь у него оказалась непропорционально крупной, крепко сбитой, натруженной. Такие ладони бывают у механиков или у мастеров карате.

- Ну, не знаю, - недоверчиво сказал я. - Вы сгущаете краски. Среди выздоровевших, по-моему, сколько угодно нормальных, то есть готовых снова обменять здоровье на черт знает что. На карьеру. На деньги, власть, славу.

- Значит, они не были счастливы, - возразил старик. - Они не познали разницу между здоровьем и нездоровьем.

- Хорошо, есть более сильная вещь, чем деньги, власть или слава. Это идеи. "Сделать мир счастливым", как вы изволили выразиться. Ради них уж точно жертвуют и здоровьем, и счастьем.

Он покачал головой.

- Нет, ради идеи жертвуют только деньгами, властью или славой, и делают это те люди, которые еще не знают разницу между здоровьем и нездоровьем. Остальные их подвиги трудно назвать жертвой.

- Ай-ай-ай! - воскликнул я. - Люди ради идей жертвуют не только здоровьем, но и жизнью. Как и ради детей, ради любимого человека, ради работы...

- Мы с вами говорим об обыденных обстоятельствах или об исключительных? - сказал он, улыбаясь. - Я думал, об обыденных. Отказ и обретение равны по сути, нам дано лишь право выбрать оценку происходящего. Внешние атрибуты жизни - вроде наших детей, наших возлюбленных или наших успехов по службе, - сами по себе они не значат ничего, если душа нездорова. А душа, не испытавшая счастья, безусловно нездорова. Здоровье души первично, вы согласны? Я ведь о чем пытаюсь сказать? Ты прав, только когда счастлив, другого пути показать свою правоту нет... Здоровье - не отсутствие болезни, а болезнь - не отсутствие здоровья. У здоровяков-спортсменов в моменты наивысших достижений давление, пульс, дыхание, биохимические изменения в крови - отличны от нормы более, чем у любого смертника в последний миг жизни. Это параметры болезни, но спортсмены-то здоровы! Или наоборот: болезненные состояния позволяли творить чудеса выносливости, взрывной силы и скорости. И болезнь, и здоровье - самостоятельные и независимые понятия. Их смешивает невежественный ум...

Врач-поэт замолчал, с недоумением глядя мне за спину.

Я поймал его взгляд, я почувствовал вспотевшей спиной близкое дыхание зверя и мгновенно развернулся. Снизу вверх по ступенькам прыгал, решительно направляясь к вершине, мой приятель командировочный. Не прошло и секунды, как он был рядом с нами - этой секунды мне и не хватило, чтобы вспомнить о записке в моем кармане... Он бросился головой вперед, как заправский регбист. Растительный секс, как видно, его больше не интересовал. Я был не готов, я позволил ему захватить свой торс, и мы, опрокинув старика, своротив священный фикус, поехали пересчитывать ступени. Мы падали к подножию медленно и основательно; фикус легко нас обогнал. Наверху дико визжала эзотерическая Ружена. Регбист не сумел уронить меня на спину, наоборот, внизу оказался он сам, так что ступени считал не мой, а его позвоночник, мало того, я дважды ударил его локтем в затылок, такими ударами я кирпичи на тренировках ломал, однако он только мычал и крепче прижимал меня к себе. Какое самое опасное животное в Африке? Лев? Вовсе нет! Бегемот. Пытаться пробить его подкожные отложения - нелепость. Мой бегемот разжал захват - на короткое, неуловимое мгновение - и достал меня кулаком в челюсть. Всего один удар... Из нокдауна я вышел уже внизу, уже в положении "лежа на спине". Не кулак это был, а копыто. Так подставиться! Животное, роняя слюну, прижимало меня к земле, а я обеими руками отталкивал его вздувшуюся суковатую конечность, отталкивал изо всех сил, потому что в конечности этой был нож.

Обычный хозяйственный нож - из тех, какие продаются в любом супермаркете... из тех, каким была зарезана Кони Вардас.

Лезвие шаловливо подмигивало, отражая высокое солнце.

Боковым зрением я видел Вивьена Дрду, который мчался по лужайке, спотыкаясь об людей. Начальник полиции что-то кричал по-чешски и яростно рвал из кобуры табельный "мигунов", тогда я тоже закричал:

- Не стреляй!

- Стрелять? - зловонно выдохнул мне в лицо взбесившийся зверь. - В тебя? Нет, русский, не надейся! Ты будешь долго вспоминать и плакать...

Он занес свободный кулак, чтобы врезать мне еще раз, и я понял, что сейчас все кончится, не останется ни солнца, ни девушек, ни стихов; я смотрел в его больные, непомерно широкие зрачки и гадал: каким же стимулятором этот кретин себя накачал, и вдруг он застыл, отпустив квадратную челюсть, перестав дышать, а потом закашлялся и попытался посмотреть назад, забыв про меня, и тогда я одним движением вывернулся на свободу... Все кончилось. Загадочный старик, минуту назад учивший меня счастью, нависал над нами, широко расставив ноги. Тонкие губы его были плотно сжаты. Одной рукой он держал безумца за шею, другой - за локтевой сгиб. Не руками даже, а двумя пальцами - сжимал без видимого напряжения, спокойно и аккуратно, однако страшны были эти пальцы, страшна была эта хватка. И нож послушно выпал из обвисшей вдруг руки.

- Готовься, русский... - упрямо хрипел командировочный, явно не понимая, что происходит. - Тебе нужно много вспомнить...

Есть психи с невероятной жизненной силой, навидался я таких, очень трудно бывает их остановить. Тем более, если псих еще и под дозой. Врач резко усилил давление на болевые центры, чуть ли не соединив свои пальцы, и тело обмякло, расстелилось по земле.

Тело было бугристым, бесформенным, такое бывает у природных силачей; всегда жаль, когда столь мощный агрегат выходит из-под контроля. Я подтянул к себе валявшийся рядом фикус. Ствол у растения был хлипкий, зато горшок увесистый - настоящая булава. Я размахнулся и обрушил это оружие на голову идиота.

- Зачем, - улыбнулся старик, распрямляясь. - И так справились.

Пластиковый горшок остался цел, даже земля не просыпалась, вот только ствол деревца треснул, да еще сломалось несколько мясистых листьев. Нежным существом был этот их фикус, нежнее головы зверя... Когда Вивьен подбежал, я уже поднимался с колен, а поверженный враг корчился у нас под ногами. Я едва успел отбить в сторону руку с пистолетом и снова прокричал:

- Не стреляй, все в порядке!

Глаза у моего друга были совершенно ненормальные, метались, как шарик в игровом автомате. Ей-богу, выстрелил бы, дурак. Нервишки, товарищ мичман.

- Отставить! - каркнул я в самое его ухо. - Зачехлить носовые пушки!

Зрители вокруг стояли, как статуи - совершенно белые и каменные. Забывшие закрыть рты. Вменяемыми оставались только я и главврач местной амбулатории, значит нам и работать. Для начала я, не спрашивая разрешения, сорвал с пояса Дрды наручники. Одним браслетом я прихватил командировочного за запястье, потом согнул его ногу в колене, завел руку ему за спину и застегнул второй браслет уже на лодыжке. Крест-накрест, рука к ноге. Способ называется "гамак". Лодыжка у него была крупной, мясистой - не желала помещаться в оковах, - но я выставил на замке максимальный размер и поднажал. Сегодня я был безжалостен. Бешеное животное требовалось стреножить, да и наручники, сделанные из специальных материалов, имели замечательное свойство налезть хоть на дуб, не повредив коры.

А потом я вывернул карманы пленника...

- Что это? - спросил Вивьен, овладев собой.

- Молящаяся Дева, - сказал я севшим голосом. - Кулон, который носила покойная сеньорита Вардас.

Я положил предмет ему на ладонь. Вивьен ошалело сдвинул форменную панаму себе на затылок, разглядывая находку, и сказал:

- Так.

Это точно. События дали такой вираж, что дух захватывало. Улика меня мало интересовала - я разглядывал убийцу, не в силах оторвать взгляд. Человек-Другого-Полушария. Вот тебе и случайный знакомый, ненавидевший коммунистов, зато любивший русское порно. Случайный ли?

Кроме Молящейся Девы в его кармане был еще один предмет - видеошар с очередными комиксами. Ярлычок фирмы "Масс-турбо". Я с отвращением прочитал название: "Генераторы поллюций"... Опять русское порно, опять "Масс-турбо". И охотники за Жиловым, и охотники за Холом-Ахпу предпочитают продукцию одного и того же издателя - еще случайность? Генераторы поллюций - на полную мощность... Эй, брат Феликс, ты в одном вольере воспитывался с этим бегемотом? Отчего у вас такие схожие эстетические пристрастия? Ах, да, вы же все у нас - из другого полушария...

- Он что, кулон повсюду с собой таскал? - с ненавистью произнес Вивьен, доставая радиоселектор. - Он что, кретин?

Воистину, плохо быть кретином, я был полностью согласен. Командировочный протяжно застонал, приходя в сознание - каким счастьем было слышать его стон и видеть его асимметричное, помятое рыло. Ему было больно, это восхитительно. Я вынул кулон из руки Дрды и поднес к лицу мерзавца:

- Что это у тебя за безделушка, парень?

- Святая заступница незамужних женщин, - ответил он с неописуемым отвращением.

- Да я не о том, - сказал я. - Где взял?

- У невесты, - был немедленный ответ.

Пока возбужденный начальник полиции вызывал по рации подмогу, я устроил пленника на нижней ступеньке, чтоб ему удобней было разговаривать, присел рядом на корточки и продолжил беседу:

- Э, так у тебя есть невеста?

- Невеста наказана, - сказал он и сипло заплакал.

Две маленькие слезинки застряли на его рыхлых щеках.

- За что наказана твоя невеста? - ласково спросил я.

В придачу к слезам, из носа убийцы тоже потекло, но некому было подтереть ему сопли.

- А то ты забыл! - дернулся он. - Со всеми крутила, с ур-родцами, с такими, как ты, а со мной - проти-ивно! Со мной - даже словца поганого было жалко...

Дрда, закончив переговоры, молча слушал и пока не вмешивался.

- Ну хорошо, а украшение-то зачем было отбирать?

- А зачем бабе, которая вышла замуж, нужна "заступница незамужних женщин"?! - Клиент сильно возбудился. Разума совсем не осталось в его поросячьих глазках.

- Может, безделушка твоей невесте просто нравилась?

- Сам ты безделушка! Как она посмела носить амулет, если у нее был любящий жених? Да, любящий, и нечего ухмыляться! Натуралисты, натуристы один хрен! Нечего пялиться, ты, мясо, я таких, как ты, на шампуры накалываю и перцем посыпаю... Эй, вы там, я отказываюсь говорить с этим! Отказываюсь!

Он плюнул, но ни в кого не попал - школа не та. Вивьен вошел в поле его зрения и спросил:

- Значит, она вышла замуж?

Мужик сопел некоторое время, кося на меня бешеным глазом. Потом подтвердил:

- Вчера.

- За кого? - буднично уточнил Вивьен.

- За кого? - удивился командировочный. - Если есть я, то за кого? Если есть я! - он успокоился. Он мечтательно поиграл бровями. - Я сам надел любимой обручальное кольцо, сам благословил, сам отнес ее на ложе...

- Сам заткнул ей рот салфеткой, чтобы не визжала, - прибавил я. - Как твою невесту звали, ты хоть знаешь?

Вопрос поставил животное в тупик. Оно задумчиво пожевало губами, пошмыгало носом и вдруг обиделось. Смена его настроений была поразительной - истеричный вопль пронесся над лужайкой:

- Мое - не твое, ты! Я отказываюсь говорить!

Наш "гамак" скатился со ступенек на траву, лягая воздух свободной ножищей, он пытался схватить кого-нибудь растопыренной пятерней, бил головой в землю, рычал:

- Ты - с ней, а сам улыбочки мне строишь, мораль читаешь... Главное, тайком!.. Натуралисты, натуристы - один хрен! Я - парень без закорючек! Видал я раньше мерзость, но ты, ты...

Мы держали его втроем - и не могли удержать. Узловатое, скрученное из толстых жгутов тело рвалось куда-то, наручники калечили сцепленные крест-накрест конечности, и тогда академический врач опять захватил своей клешней зону его шейных позвонков, но я попросил: "Подождите, может он еще чего скажет...", а потом вдруг словно выключатель сработал, словно вилку из розетки вытащили, и бешеная пляска превратилась в агонию. Человек неистово зашептал: "Отказываюсь говорить... отказываюсь...", - все тише и тише. "Отказываюсь... отказываюсь..." И замер, согнувшись крючком. Лоб его прорезали две большие морщины, пальцы продолжали непроизвольно шевелиться.

- Что с ним? - заволновался Вивьен.

Старик проверил пульс, заглянул пациенту под веки и сказал:

- Реакция выздоровления.

- Что? - не понял полицейский.

- Ну... Скажем, спит, - подытожил врач. - Своеобразный адаптационный синдром.

- В каком смысле - выздоровление?

- Я не знаю, каким психическим расстройством страдает этот человек и страдает ли вообще, - ответил старик вежливо. - И строить догадки о причинах столь сильного возбуждения не возьмусь. Но эпилептоидный характер транса в сочетании с паранойяльной системностью бреда наводит на вполне определенные мысли. Я бы даже сказал - подозрения.

- Ладно, - криво усмехнулся Дрда, - ни черта не понял. Но принял ваше мнение на заметку.

Старик отвердел лицом.

- Вы хотите знать мое мнение? Ради Бога. У этого человека, по всей видимости, вывих бедра. Возможно смещение нескольких позвонков. Переломов, скорее всего, нет, но если через полчаса не освободить ногу от наручника, он может потерять стопу.

- Давайте поостережемся освобождать его до прибытия спецтранспорта, вы не против?..

Я не встревал в их диалог. Я поднялся по холму на несколько ступеней и присел, ожидая, когда ж ко мне-то придет реакция выздоровления. Очередное приключение опустошило мою душу (которой то ли не было у меня, то ли все-таки была). Частокол вопросов, возведенный полицейским и врачом вокруг этой пустоты, попросту пугал... Преступление, не позволявшее мне спокойно дышать, было раскрыто. Шизофреник-убийца. Неужели так просто? Безумный свадебный ритуал, придуманный и осуществленный маньяком, придуманная им же "измена"... И как это связывается с запиской, лежащей в моем кармане? Убив Кони Вардас, придурок хотел затем покончить и со мной, нож в его руке не давал повода сомневаться. Но при этом кто-то знал заранее, что со мной хотят покончить. Лейтенант Шиллинг. По своей ли воле он предупредил меня? Или есть кто-то третий, кто двигает нашим лейтенантом, как неразделенная любовь водила рукой командировочного? Каков бы ни был ответ, спасибо вам, неведомые доброжелатели. Странные чувства заполняют пустоту в груди, когда знаешь, что кому-то ты еще дорог.

Да, но зачем убивать Жилова у всех на виду, при таком скоплении свидетелей? Почему бы не сделать это тихо и культурно? Вот и думай теперь, о том ли покушении меня любезно предупреждали и не пора ли готовиться к новому, настоящему...

Старик подошел ко мне и встал на ступеньку ниже.

- Удивительный вы врач, - сказал я ему, с восхищением рассматривая его широченные ладони.

Он, смутившись, сложил руки на груди.

- Я в разных местах работал, - ответил он уклончиво. - Есть некоторый опыт. Чтобы лечить, надо знать, как наносятся повреждения.

- Самое удивительное, как вовремя вы приходите на помощь.

- Я почувствовал, - серьезно сказал он, - что настал момент, когда вам физическая помощь нужна не меньше, чем гносеологическая.

- Вы считаете, что этого парня запрограммировали? - спросил я напрямик. - Наркогипноз?

Он и глазом не моргнул, словно ждал подобного вопроса.

- Скорее лучевой психодислептик, судя по припадку. Для любовного бреда, для паранойи ревности характерно вовсе не то, что мы наблюдали. Убедите вашего товарища, что применять психолучевые стимуляторы во время допросов в этом случае недопустимо, иначе симптомы интоксикации будут усилены. Как психотические, так и вегетативные.

- Лучевой психодислептик - это вторая личность? - уточнил я. - Это доктор Джекил и мистер Хайд?

Старик с сомнением посмотрел на меня.

- Это много чего. Изолированные очаги в коре головного мозга с его помощью формируются так же легко, как и убираются. Вот вам и результат паранойяльный синдром в виде экзацербации, то есть вспышки. При неумелом применении возможны генерализованные поведенческие эксцессы.

- А при умелом? - спросил я.

Он с любопытством смотрел вбок. Я посмотрел туда же и невольно напрягся. К нам бежал громадный жуткий человек ростом даже выше меня. Он был в комбинезоне с отрезанными рукавами и с нашивкой "Исторический факультет", с прямоугольной, выдвинутой вперед челюстью, с волосатыми руками, свисающими чуть ли не до земли. Я вскочил. Он подбежал и пророкотал, нисколько не запыхавшись:

- Вы Жилов?

- Как будто, - ответил я, на всякий случай вытащив кулаки из карманов.

- Мила, - представилось страшилище. - Мила Аврамович, начальник археологической экспедиции. Мне поручили вас найти и проводить.

Более волосатых людей я в своей жизни не видел: не только руки, но и плечи, шею, - все покрывал слой шерсти; шерсть, казалось, прорастала сквозь ткань. Горилла, а не человек. Он повернулся к старику и почтительно поклонился:

- Простите за беспокойство, мастер.

- Долго меня искали? - поинтересовался я.

- Инна мне посоветовала: ищи возле Гончара, не ошибешься. Жилов, говорит, Гончара не пропустит. А тут у вас, оказывается, такие дела творятся... - Он посмотрел на нервничающего Дрду, на медитирующего убийцу, поочередно посмотрел на нас обоих и закончил мысль. - Рад, что вы уже познакомились.

Мы познакомились? Я мысленно прокрутил назад наш бессмысленный разговор. Старик не спросил моего имени, я не назвал себя; но, быть может, так и следует поступать людям, которые доверяют друг другу с первого взгляда?

Горилла с ласковым именем Мила отрывисто засмеялась.

- Мастер, научите его жить вечно. Инна за него очень просила.

Гончар посмотрел на меня и тут же отвернулся.

- Мила шутит, - сказал он твердо. - Я не могу вас ничему научить, простите. Вы и сам - мастер.

- Как жить вечно и умереть молодым, - с горечью откликнулся я. Пособие для всех, кто развесил уши. Трудно вас, поэтов, понять.

- Мы пойдем, - рыкнул Мила.

- Поэты, - с трудом выговорил старик, словно радиофаг во рту разжевал. - От слова "поэтому". Поэт - то есть мудрец... Вы, конечно, тоже пошутили. Когда понимают, о чем шумит дерево, не понимая, почему оно шумит - и наоборот, - следует заняться либо психикой, либо физикой.

Он сказал это по-русски, чтобы я наконец хоть что-то понял. Как выяснилось, мы с ним говорили и мыслили на одном языке, - слишком поздно это выяснилось, ужасно жаль. Тогда я решился на последний вопрос.

- Здесь в полиции, - сказал я, - служит некий лейтенант Шиллинг...

- Руди? - спросил Гончар. - Хороший человек, цельный. Мой бывший пациент. Он что, как-то причастен к этому казусу?

- Вы бы поручились за него?

- Ну и вопросы, - произнес врач и задумался. - Семь лет назад Руди потерял смысл жизни. Это называется депривацией. Во время беспорядков сожгли оливковый сад, который он выращивал с раннего детства, более двадцати лет. Однако мы справились с ситуацией, мне даже удалось убедить его пойти работать. Он пошел в полицию... Поверьте, это хороший человек, много переживший.

Почему-то я почувствовал огромное облегчение. Существуют люди, которым нельзя не верить. Наверное, они и есть - искомая точка равновесия.

"Бог - это равновесие..."

- Пакуйте без меня, - махнул я Вивьену. - Я зайду в офис попозже.

- Подожди, - вскинулся начальник полиции. - А как же...

Я спустился к нему.

- Советую обратить особое внимание на это. - Я поднял с земли "Генераторы поллюций". - Сдается мне, что это самая важная на сегодня улика. Кроме шуток, мичман... Вы идите, я вас догоню, - крикнул я Миле Аврамовичу.

Вдвоем с Гончаром они медленно двинулись в сторону главного корпуса.

- Подожди, я не разрешаю тебе уходить, - нервно сказал Вивьен, оторопевший от подобного нахальства.

Оставаться? А мне тут нечего было больше делать, всё мне было ясно.

- Я нашел преступника, - примирительно сказал я. - Что тебе еще от меня надо? Сами справитесь. Претензий я ни к кому не имею, тем более, к психически больным. Ты отдай порношар экспертам, мичман, обязательно отдай, не забудь.

Догнав своих провожатых, я попросил Гончара:

- Прочитайте что-нибудь еще, если можно.

Он растерянно помолчал, сложив губы ниточкой, потом сказал тихо:

- Спасибо вам...

И родились стихи:

Чудес ты хочешь, я хочу покоя.

Ты жаждешь славы, я хочу уснуть.

Распределенье склонностей такое

Нам предрекает долгий, трудный путь.