"Полуденные врата" - читать интересную книгу автора (Роэн Майкл Скотт)ГЛАВА 8Ночь влажным занавесом липла к лицу. Казалось, тебя душат, и каждый вздох давался с трудом. Москиты уже прекратили свои атаки. А вот цикады надрывались на каждом заросшем сорняками пятачке вокруг верфей, и какие-то неведомые мотыльки упорно старались вышибить себе мозги, если только таковые у них имелись, о наши тусклые фонари. Берега видно не было, трап прятался в глубокой тени, из которой доносились, как ненужные воспоминания, едва слышные странные звуки. Ещё более странные звуки раздавались в трюме, где Шимп старался восстановить и усилить защитные колдовские знаки на контейнере. Доносились и какие-то незнакомые запахи, время от времени обнаженные мачты освещались розовыми вспышками, при этом прятавшиеся в тени караульные вскакивали и хватались за кремневые ружья и арбалеты. На рассвете мы должны были отплыть, но до рассвета оставалось ещё несколько часов. Я ждал его с нетерпением. Тогда я смогу улизнуть от Джеки; но сейчас даже мысль о душной каюте или о прокуренной кают-компании была невыносима. Нас просили не сходить с корабля, главным образом из-за того, что мы могли не найти обратную дорогу и не вернуться вовремя; я-то в таких предупреждениях не нуждался. Куда бы я ни подался, Джеки наверняка увязалась, бы за мной, и тогда я оказался бы связанным по рукам и ногам. Так что мы с ней слонялись по палубе, набрасываясь друг на друга, как акулы. Джеки была так же раздражена, как и я, и ела меня поедом. – Ты! – шипела она. – А я-то думала, ты хоть немного изменился! Ничего подобного! Все такой же лживый, самовлюблённый подонок, как и пятнадцать лет назад! Тогда мне казалось, ты такой красивый! О, ч… – Она сердито махнула рукой, словно сгоняя ругательство с губ, и с шумом втянула в себя воздух. Она и прежде не любила бранные слова. – Ты ужасно оскорбил меня, хоть это ты понимаешь? Я старался молчать, но тут не выдержался и повернулся к ней. – Каким образом? Чем я тебя оскорбил? Слушай, Джеки, прошло пятнадцать лет, как ты сказала. Предположим, я спросил бы тебя, с кем ты спала за это время? Ты бы ответила, что это, чёрт побери, не моё дело. И была бы совершенно права! Мы друг другу не принадлежим и ничем теперь друг другу не обязаны. Вот что ты сказала бы! Разве не так? – Да! – выпалила она. – Но я и не стала бы бегать за кем-то, кто похож на тебя, правда? – Почём я знаю? Я не искал эту Рангду, она сама меня нашла. И теперь понимаю зачем! Это не моя вина! – Ну да, и держу пари, ты не вырывался от неё, не визжал и не отбивался! – А знаешь, в первый раз именно вырывался. – В первый раз? – Послушай, я спал с ней один раз, всего один, понятно? У меня уже язык стерся до крови объяснять тебе, что я был тогда пьян. – По ухмылке Джеки я понял, как неубедительно это прозвучало. – Да, пьян и сбит с толку! Принял её за тебя… и до некоторой степени она помогла мне очухаться. – Да уж, наверное помогла, держу пари! И ты сражался с ней без отдыха, так ведь! – (Я услышал очень китайский металлический смешок.) – Так и вижу тебя! Да-да! Я резко повернулся к ней и схватил её за плечи. – Нет, конечно нет, черт возьми! Я даже не знаю, чем она меня привлекла, но, нечего говорить, без секса не обошлось! Снова тот же выводящий из терпения смешок. – И она тебя, беззащитного, одолела? – Ну и что? Что, чёрт возьми, если всё так и было? Может, когда-то я и поступил с тобой плохо, мне жаль, что так вышло, но это не даёт тебе никаких прав на меня! Мне не за что отвечать перед тобой! Сейчас во всяком случае! В тусклом свете Джеки пристально смотрела на меня. – Ты меня целовал! – Это уже потом, чёрт подери! Потом, когда я почувствовал, что ты… когда… – Да, потом. Когда ты получил от неё всё, что хотел. Но получил ты больше, чем ожидал, правда? – О господи… всё было совсем не так! Может быть, меня все ещё тянуло к тебе, но разве хотя бы раз ты поощрила меня, хотя бы раз намекнула, что и сама ещё питаешь ко мне хоть какие-то чувства? Ты оказалась здесь только потому, что решила, будто я работаю своего рода менеджером в этом твоем драгоценном проекте, будь он проклят! Ведь так? «Ни на минуту не выпущу тебя из поля зрения» – так ты, кажется, заявила? Что бы я ни сделал потом, тогда я только это от тебя и слышал. Верно? Джеки пожала плечами и пнула ногой лежавший на палубе канат. – Пожалуй, да. И ты считаешь, это даёт тебе полное право вести себя, как тебе заблагорассудится, и ждать, что Девушка, которую ты вычеркнул из своей жизни шестнадцать лет назад, тут же ляжет с тобой в постель, стоит ей снова тебя встретить? – Джеки… – Считаешь себя вправе возмутительно напиваться, потому что ты якобы такой одинокий, такой отвергнутый и так утомлён! Ах, бедняжка, бедняжка! – Джеки, ты делаешь совершенно дикие выводы… – Но это лучше, чем то, что делаешь ты, мой мальчик! А хуже всего то, что ты взял… и решил все свои неприятности – А я тебя об этом и не просил! – Вот и хорошо! – воскликнула она. – Хорошо для тебя! – Она вздохнула и выдохнула воздух сквозь сжатые зубы: раздалось типично восточное шипение – презрительный знак осуждения. – Да как ты мог? Использовать… так другую девушку! Использовать как замену, как сосуд! Использовать вместо Меня затрясло от ярости. Я чувствовал, как кровь отхлынула от лица, ощущал только холод. Казалось, кожа натянута не на скулы, а на ледяной металл. – Тебе следует признать, – со спокойной жестокостью заявил я, – что у тебя мужчин тоже было достаточно. – Всего один. Все остальные были второстепенными фигурами. Знаешь, я думала, ты будешь этим гордиться! И тут, не успел я и глазом моргнуть, как Джеки скользнула мимо меня. Я услышал недоумевающий возглас кого-то из караульных. Не говоря ни слова, она спрыгнула на трап, светлые волосы взметнулись, как хвост кометы, сбежала вниз и скрылась в темноте. Я окликнул её, но лёгкие шаги постепенно затихли. Я крикнул, чтобы она не глупила. В ответ – молчание. На какой-то миг я застыл от возмущения. Её ведь предупреждали. Пусть сама отвечает за последствия. Но тут же моё упрямство дало трещину, раскололось и рухнуло. Её предупредили, что она может опоздать к отплытию, но сейчас её это вряд ли сильно волновало. Правда, никто не побеспокоился растолковать ей, с какими опасностями она может здесь встретиться. Все считали, что объяснять это никому не надо. Мне, во всяком случае, после той долгой ночи в Новом Орлеане. Никому, кроме Джеки. И об этом должен был вспомнить именно я. В отчаянии я огляделся и бросился к трапу. Караульные уже были на ногах и обследовали территорию верфей. – В какую сторону? – крикнул им я. Они пожали плечами. Я сбежал с трапа, немного постоял и в жуткой нерешительности оглянулся на корабль. Розовая вспышка в трюме чуть не ослепила меня. За светящимися иллюминаторами кают-компании взад и вперед раскачивалась какая-то фигура. Кричать, объясняться – это было слишком долго. Если я сразу пойду за ней, то шансы ещё есть… Это ведь не Новый Орлеан. Сейчас я знаю, что делаю. У меня есть меч. Я пусть плохо, но говорю на здешнем языке. Караульные снова закричали, когда я спрыгнул с трапа и нырнул в темноту, но я не стал обращать на них внимания. Если кто-то или что-то преследует Джеки, пусть сначала он нападёт на меня. Ночью реальность и тени сливались в одно. Границы между Сердцевиной и Спиралью становились размытыми. Прибой потусторонних событий набегал на берега Сердцевины, смывая и унося с собой обломки, снова возвращал их, перебрасывая туда-сюда, из одного мира в другой. Я бежал, как мне казалось, в ту сторону, куда скорее всего должна была пойти Джеки; она не стала бы спускаться к верфям, что было к лучшему. По крайней мере, это могло бы привести её назад в Сердцевину, где она была бы в большей безопасности. Брошенная на произвол судьбы, без денег, без документов, без каких-либо объяснений, в состоянии, которое может показаться подозрительным, – всё так, однако там она была бы в большей безопасности, чем здесь. Я легко бежал в направлении, которое казалось мне самым верным, туда, где вроде бы маячили огни современного города; это, естественно, должно было привлечь её. То тут, то там я видел, как в застоявшихся лужах и в грубых окнах старых, покрытых штукатуркой стен отражаются высокие здания, ярко освещенные окна, а однажды увидел даже неоновую рекламу. У меня под ногами древний дощатый настил постепенно сменялся мощеными тротуарами, и когда я заметил в каком-то переулке мерцание одинокого фонаря, я сразу свернул туда, как должна была бы свернуть туда Джеки, подобно мотыльку привлеченная светом. Наш повседневный мир притягивает нас. Когда мне попались на пути неоновые вывески и яркие витрины магазинов, когда я услышал шум транспорта, я почувствовал, как меня одновременно охватывают радость и страх – такое ощущение, будто меня, разрывая, тянут в разные стороны. В нерешительности я остановился на углу какого-то переулка. Набрал воздуха в легкие и громко закричал: «Джеки! Джеки!» Стайка проходивших мимо школьниц сбилась в кучку, ища поддержки друг у друга, и громко расхохоталась, оглядев меня с головы до ног. Я догадывался, кем я им показался – одним из туристов-европейцев, вызывающих у индонезийцев и восхищение, и подозрение. Во всём остальном мире хиппи уже можно заносить в «Красную книгу», а в Индонезии они процветают до сих пор. И вот этим школьницам явился я – весь в черной коже, небритый, с вышитой золотой повязкой на голове, которую когда-то мне подарила Молл и от которой волосы у меня стояли торчком. К тому же при мне был меч, но, возможно, они и не заметили его, пока я не привлек к нему их внимания. – Джеки, вернись! – прокричал я. – Здесь чертовски опасно! Вернись, говорят тебе, чёрт побери! Прости меня! Но улица была запружена толпой. Когда я закричал, люди обернулись и уставились на меня, машины загудели, заглушая мои крики. Проходивший мимо пешеход столкнулся с другим, тот уронил пакет, содержимое которого рассыпалось. Сердито жестикулируя, оба забормотали что-то, глядя на меня. Это отвлекло водителей, завизжали тормоза, раздались крики и проклятия. Вокруг меня стали собираться люди, стремясь узнать, что происходит, на тротуаре яблоку негде было упасть. Я возвышался над ними, словно башня. – Джеки! – снова прокричал я, но ответа не последовало. Отозвался только одетый в хаки полицейский патрульный, стоявший в дальнем конце улицы. Он выступил вперед, желая прекратить возникшую неразбериху, но в автомобилях все показывали пальцами на меня. Когда он меня увидел, его миндалевидные глаза расширились, и он быстро зашагал между машинами прямо ко мне, его пальцы привычно коснулись кобуры. Среди местных властей западные идиоты не пользовались особой любовью. Делать нечего, я повернулся и нырнул обратно в переулок, укрывшись в тени. Если этот коп последует за мной, то он рискует пережить сегодня ночью удивительные приключения. Где бы я ни выглянул из укрытия, где бы ни оказался – везде было одно и то же. Я расспрашивал встречных насчет светловолосой евро-азиатской девушки, кто-то предложил показать мне места, где девушек с любым цветом волос сколько хочешь, выбирай, какая понравится. Я это предложение отклонил. Кроме всего прочего, оно грозило мне тем, что я снова наткнусь на Рангду. Всё это крайне обескураживало. Если Джеки и проходила здесь, никто её не запомнил. Сурабая – шумный портовый город, её население превышает миллион, и евро-азиаты, даже красивые блондинки, здесь не такая уж редкость. А может, Джеки и боялась выходить из тени. Значит, никакой зацепки, а без неё в таком огромном городе человека можно искать месяцами. Мне не хотелось слишком удаляться от гавани, иначе, даже если я и встречу Джеки, ни один из нас не найдет дороги назад. Я напрягал мозги, стараясь что-нибудь придумать, но шум, огни машин и веселый гомон оживленных толп мне мешали. Я нашёл темный и прохладный переулок, не слишком шумный, и осторожно зашагал по нему. К моему изумлению, он привёл меня к конюшням в совершенно европейском стиле (должно быть, в голландском). Здесь никого не было, и вечерний шум доносился сюда в виде вполне терпимого глухого гула. Я прислонился затылком к какой-то разукрашенной ограде, металл приятно холодил мою измученную голову. Но никакие идеи в неё не приходили. Спустя какое-то время я различил на фоне далекого транспортного шума ритмичный металлический гул с легким позвякиванием и звоном колокольчиков. Я прислушался внимательнее и уловил определенный мотив. Понял, что это может быть, и впервые ощутил слабый трепет надежды. Я вышел из конюшен на улицу, вдоль которой тянулся ряд больших домов, явно голландских, судя по высоким, щедро украшенным остроконечным крышам. Шум, казалось, стал ближе, но всё же звучал где-то в отдалении, как будто стены его заслоняли. Пройдя чуть дальше и повернув налево, я подумал, что свернул напрасно, так как попал в чей-то сад; я стоял под деревьями – развесистыми деревьями, как в Европе. А за ними возвышался ещё ряд домов, они были даже больше оставшихся позади, некоторые показались мне слегка обшарпанными, но и они сохраняли достойный вид. У одного или двух, украшенных колоннами, над воротами на флагштоках имелись флаги, безжизненно повисшие в полном безветрии, так что установить их государственную принадлежность я не смог. Дома тянулись во всю длину нескончаемой улицы, а за деревьями, под которыми я стоял, параллельно ей шел ещё ряд домов. Должно быть, я попал в какой-то чуть ли не элитный квартал с официальными резиденциями, консульствами небольших государств, отсюда и флагштоки. Даже в Индонезии рядом с ними не могло быть панельных магазинов. Я остановился, прислушался, услышал взрывы безудержного смеха и понял, что был прав. В конце ряда деревьев сквозь листву просвечивало что-то жёлтое. Оттуда и доносился смех, и я быстро направился туда. Тротуар был вымощен потрескавшимися плитами. По мягкой, пружинящей земле под деревьями идти было куда легче. К тому же здесь я оставался в тени, что меня очень устраивало. У консульств обычно стоит охрана, и ей вполне мог не понравиться мой вид. Я тихо шёл под деревьями, меня, как мотылька, привлекал тёплый свет и несмолкаемое тихое позвякивание, напоминающее журчание реки, текущей по бронзовому руслу. Высокий тонкий голос что-то выкрикнул, и снова раздался смех – хохотали дети и взрослые, смех был такой простодушный, что к дальнейшему я никак не был готов. В центре жёлтого сияния взметнулось что-то черное и с быстротой кобры, как мне показалось, ринулось прямо ко мне – бесформенное чудище, всё в переплетающихся узорах и со скелетоподобным туловищем. У меня перехватило дыхание, сердце екнуло и лихорадочно забилось. Я подскочил, потянулся к мечу, споткнулся об корень и, хватая ртом воздух, упал на колено. Но тут в жёлтом круге запрыгало другое чудище, похожее на паука. Снова заверещал высокий голос, звон колокольчиков стал громче, деревянные загородки задребезжали; раздались восторженные возгласы. Посмеиваясь над своим испугом, я старался выровнять дыхание. Я уже узнал звучание гамелана – индонезийского оркестра из ударных инструментов: гулкие ритмичные удары двойного гонга, которые я услышал сначала, бренчание Раньше я никогда такого театра не видел, и меня поразила необыкновенная живость теней, отбрасываемых всего лишь куклами из кожи, которыми управляли с помощью тонких палочек из рогов буйвола. Тени болтали, тузили друг друга, причём каждый персонаж отличался убедительной индивидуальностью, а кукольник выпевал за них реплики неестественно высоким голосом на таком архаичном языке, что я едва мог разобрать одно или два слова, – так, наверное, звучит Шекспир для яванцев, приблизительно знающих английский. Однако этот театр был куда популярнее Шекспира: дети и взрослые, полукругом расположившиеся на корточках перед пятном золотистого света, дружно смеялись над проделками теней на экране. Я так и стоял в тени, прислонившись к толстому старому дереву, и наблюдал за происходящим. Медлил я сознательно. Чем больше я думал о Джеки, тем всё больше сомневался, что в своём теперешнем настроении она решится выйти на яркий свет. Может, и она выглядывала сейчас из какого-нибудь укрытия, ибо не могла не понимать, насколько неуместной оказалась бы она на освещенных улицах. Я ясно представил себе, как она прячется в темноте, чтобы быть одной. Громкий театральный оркестр было слышно далеко, в этом я убедился сам; если она заблудилась и теперь бродит где-то поблизости, скорее всего её привлечёт его игра, думал я. Но медлил я здесь ещё и потому, что зрелище было действительно замечательное. Сначала я не понимал ничего, но постепенно заметил, что, пожалуй, начинаю разбираться в происходящем. При всей карикатурной стилизации кукол я стал отличать в них положительных героев с их стремительной поступью от неуклюжих грозных демонов. На экране разворачивалось представление одного из восточных эпосов. Не то чтобы у меня было много времени для знакомства с такого рода литературой, но когда-то давно Джеки очень серьезно и подробно рассказывала мне о них. Думая об этом, я вдруг поймал себя на том, что одну из кукол я узнаю: это был особенно любимый детьми персонаж – горбатая длиннорукая фигура, раскачивавшая головой и хвостом и ходившая вперевалку. Каждое её появление зрители встречали радостными криками. Кукловод кудахтал и невнятно тараторил, озвучивая дурачества и ужимки своего героя. Значит, разыгрывали «Рамаяну», с безумным героем Рамой и его женой – добродетельной Ситой, которую похитил их демонический враг. Здесь же был Хануман – король обезьян и малопривлекательный союзник Рамы, который пожертвовал собственным хвостом, чтобы доставить огонь в обиталище демонов. Я разделял симпатии зрителей, вместе с ними восхищался его своевольными выходками и замирал от ужаса, когда на экране возникал безобразный угрожающий ракшаса. [113] С этими персонажами индонезийцы знакомы с малых лет, они с ними росли, для них эти герои так же всесильны и мгновенно узнаваемы, как Джеймс Бонд и Супермен на Западе. И в тот скупо освещенный вечер у меня появилось ощущение, будто я коплю силы для вечной, как мир, борьбы добра со злом, которая не становится менее страшной оттого, что исход её предопределен. Несмотря на то, что я был захвачен представлением, у меня возникло вдруг какое-то странное чувство: казалось, только что в тёмном ночном воздухе не было ничего подозрительного – вились мотыльки, звучал смех, играла музыка, пахло специями и потом, а уже в следующее мгновение я ощутил присутствие чего-то совсем иного; это смутное ощущение делалось все определеннее, усиливалось, как бывает, когда вам глядят в затылок. Правда, у меня не возникало желания обернуться, каковы бы ни оказались последствия. Я боялся шевельнуться, хотя сам себя убеждал, что лучше всё-таки узнать, что происходит. Я в это верил, а вот тело мое верить отказывалось. Я слышал рядом с собой чье-то холодное дыхание, волосы на моих голых руках и на шее встали дыбом. Я чувствовал, как напрягаются мышцы спины, словно стремясь улизнуть от чего-то, что находится всего в дюйме от них. Я положил руку на пояс рядом с мечом; до него я, конечно, не дотронулся, на это у меня ума хватило. Но если бы я мог… если бы только у меня достало мужества повернуться и в тот же миг вытащить из ножен меч… Однако я осмелился только чуть-чуть повернуть голову. Там, справа от меня, кто-то стоял, кто-то, кого я сразу узнал. И это потрясло меня; сердце быстро заколотилось, стало трудно дышать. Очарование нарушилось или изменилось окружавшее меня энергетическое поле? Я всё-таки повернулся к стоявшему рядом человеку, он опирался на посох с хрустальным набалдашником и внимательно присматривался к происходящему на экране, глаза у него живо блестели. – Что, Дыхание у меня восстановилось. Но я ответил не сразу, тщательно взвешивая каждое слово: – Да нет, Мпу Бхарадах. Я никогда ничего подобного не видел. Но мне нравится. Очень живо. Его тонкие губы изогнулись в сухой улыбке. – Обычное дело – всё хорошо в своё время, на своём месте. Представление неплохое. Но у нас на Бали бывают и получше. Вообще на Бали многое лучше. Вместо улыбки у меня на лице появилась гримаса. – Включая целую кучу проблем. – Мне хотелось к списку проблем добавить и его имя, но что-то в его холодном взгляде подсказало мне, что он понял мою мысль. – Вспомните хотя бы, что случилось в Борободуре… – Да, – Я видел, как вы прогнали Рангду. Не думайте только, что я не благодарен вам за это… однако… чего ради? Почему вы так старались? Разве она не собиралась сделать как раз то, что хотелось вам? Вы же угрожали мне… Я ожидал, что – Нет, она хотела завладеть устройствами из вашего железного ящика и… заразить их. Хотела управлять ими для своих целей, как управляла вами в ту ночь, ведь вы слушались её, как слушаются кукловода эти куклы на палочках. Тот, кто контролирует распределение воды на Бали, тот получает контроль над всем этим прекрасным островом. А Рангда добивается такой власти уже много-много долгих веков. – А вы? Вы чего добиваетесь? Или мне нельзя спрашивать? Бхарадах невозмутимо провел костлявым пальцем по седым усам, щегольски подстриженным, как у военного. – Спрашивайте, почему же нельзя? Всё это время и другие, кто думает так же, как я, боролись с ней, как и вам пришлось с ней бороться. Она принадлежит Я с издёвкой посмотрел на него. Он повернулся ко мне, и от его взгляда я попятился. – Чего хочу я? Ах ты, невежественный дикарь, да как ты смеешь предполагать, чего хочу я? Ты даже догадываться об этом не можешь! Так слушай, ты, дитя прогнившего Запада: я хочу вернуть минувшее, вернуть прежний образ жизни, я мечтаю о древней стране, не разбуженной беспорядками, не израненной временем. Если я стремлюсь к власти, то только ради блага людей, ради образа жизни, который сложился в согласии с природой, в гармонии с ней. – Он смотрел на меня с каким-то насмешливым скептицизмом, и его голос помягчел. – Слушай, Я смотрел на него, выпучив глаза: каково, черт побери! Задать такой провокационный вопрос честолюбивому политику! Но именно поэтому надо суметь ему ответить. И что-то подсказывало мне, что лучше так и сделать. Но на наших дискуссиях в конторе никогда не было так жарко, как сейчас, я не был таким усталым и голодным, а тут ещё в ушах звенит этот гамелан и что-то нечленораздельно с самозабвением тараторит кукловод! В такой обстановке подобного весьма серьезного вопроса я никак не ожидал. – Ну… – промямлил я, – вы имеете в виду капитализм против марксизма, не так ли? Или социализма? Но никто не придумывал систему, которая называется «капитализм», она развилась сама, так уж устроен мир, все страны развиваются примерно одинаково. Ну хорошо, иногда это развитие оборачивается неудачей, так и с человеком бывает. Или процесс заходит слишком далеко, или на него влияют какие-то другие события. Тогда приходится проводить корректировку, восстанавливать равновесие. Изнутри, если возможно, это всегда лучше. А уж если невозможно, то перемены… – Но если те, кто существует в этой системе, не хотят никаких перемен? – перебил меня священник. – И если такие перемены угрожают разрушить саму систему? – Ну… – Я совсем запутался, по спине струились ручейки пота, это было неприятно. Он не дал мне сформулировать возражения, а страстно заговорил, подчеркивая отдельные слова и неотрывно глядя мне в глаза: – Перемены, корректировки, равновесие – это одно, а анархия – совсем другое. Установившийся веками порядок, старый образ жизни, каковы бы ни были его недостатки, он всё равно лучше анархии, ведь так? Поэтому перемены надо ограничивать, тщательно взвешивать, обдумывать, учитывая вред, который они могут принести, правда? Неожиданно для себя я кивнул, словно в такт гремящему оркестру, но тут же сердито одернул себя. Его слова были не лишены смысла, но мне не хотелось с ним соглашаться. Не то чтобы я полностью не разделял его точку зрения, но я опасался скрытых в его словах подвохов, которые грозили сбить меня с толку. – Но ведь вы признаете, ведь признаете же, – он вежливо склонил голову, – что временами какие-то перемены оказываются в конце концов неизбежными. Конечно, тогда, чтобы не возникло катастрофических изменений культуры, лучше всего аккуратно осуществлять их под сдерживающей рукой старого порядка. Я отрицательно покачал головой, но сказать мне было нечего. Со многим я хотел бы поспорить, сказать о стагнации и ритуалах, об упадке и репрессиях. Но я устал, мысли у меня путались, к тому же мой хладнокровный, хорошо владеющий собой собеседник внушал мне известный страх. Почему-то я не мог найти слова. А он продолжал настаивать: – Конечно, разве не лучше, если те, чей привычный образ жизни подвергается опасности, будут решать сами? Разумеется, если у них хватит мудрости понять необходимость перемен, то не лучше ли, чтобы осуществление этих перемен… было доверено им самим? Я проглотил подступивший к горлу комок. С этим трудно спорить, хотя… то, на что он намекал. Чувствуя, что меня загнали в угол, я неуверенно кивнул. У него немного подобрело лицо. – He думайте, что я вам не сочувствую, Его глаза не отрывались от меня. А у меня в голове, словно мечущиеся светлячки, вибрировали звуки оркестра, а над головой, в ветвях деревьев, ныряла, выписывая круги, большая летучая мышь. Свет потускнел, казалось, представление теперь стало едва слышно, голоса, смех, куклы на палочках куда-то отдалились; в тени под деревьями остались только свирепый старик да я, глаза у него блестели, голос звучал решительно и настойчиво: – Глядя на вас, я вижу, как сильно не хватает такой гармонии вам самому. Всю свою жизнь вы посвятили работе. И куда это вас привело? Одиночество, усталость! Успех в глазах всего мира, а в вашем сердце, в вашем доме – горечь неудач. У вас нет жены, нет детей, нет семьи; в нашей среде вас сочли бы жалким инвалидом, как если бы у вас не было конечностей или вас лишили бы разума. Вы ощущаете этот недостаток, но не совсем сознаете, какое огромное значение он имеет. Вы не сможете, да и не будете помогать тем, кто станет разрушать наш образ жизни. Может быть, вы откроете нам свое сердце, откроете мне – и вас просветят. – Стив! Это был голос Джеки. Он прорвался ко мне, прорезав ночь, прорвался сквозь прикованный ко мне взгляд священника, сквозь мои мысли. Мир перевернулся. Наступило внезапное пробуждение. Никакой вежливой беседы со старым священником не происходило; я оказался прижат спиной к дереву, я задыхался, пот заливал мне глаза, двумя руками я высоко занес меч под неумолимым напором посоха с хрустальным набалдашником. В некотором отдалении, освещённая золотым светом внезапно отступившего экрана, стояла Джеки с округлившимися от ужаса глазами. Но ужас, поднявшийся у меня в душе, был куда страшней – я чувствовал сотрясавшую всё моё тело тошноту, теперь уже хорошо мне знакомую. Покойный неоплаканный Дон Педро пытался использовать меня, играя на моих коммерческих амбициях, пытался и потерпел неудачу. Рангда использовала секс и до некоторой степени преуспела, а может быть, она нащупала какую-то другую, более глубоко спрятанную болевую точку? А теперь этот старый дьявол хочет использовать меня, зная мои убеждения и мои слабости. Действительно, это был дьявол, ибо я сомневался, что кто-то, оставаясь человеком, попытался бы таким образом обрести власть надо мной. Но против Дона Педро я нашёл средство, которое позволило мне защититься сразу на двух уровнях. И тут меня осенило! Так вот почему старик изменил линию поведения и стал действовать, взывая к доброте и здравому смыслу! Только на этом уровне я и был уязвим. – Ах ты негодяй! – закричал я достаточно громко, так что оркестр сбился с ритма, а завывающий кукловод запнулся. Со всем отвращением, которое накопилось у меня, я выпрямился, пнул священника прямо в тощий живот и кинулся на него. Пинок отбросил старика назад, к дереву, растущему напротив, и он стукнулся так, что посыпались листья; посох выпал из рук и укатился в рощу. Пошатываясь, священник отделился от дерева и наклонился, чтобы поднять посох. В слепой ярости, издав бессмысленный вопль, я, держа меч обеими руками, размахнулся, чтобы нанести священнику сокрушительный удар. И попал в ствол древнего кедра, меч глубоко врезался в него, так что я еле устоял на ногах. И чей-то голос хрипло зашептал мне в самое ухо: – Но когда я в гневе огляделся, никого рядом уже не было. Старик растаял словно дым. Я услышал, как застучали по усыпанной листьями земле шаги Джеки. Она подбежала, обняла меня, прильнула ко мне. Задыхаясь, она с трудом выговорила мое имя, я – её, больше мы не смогли произнести ничего членораздельного. От пережитого потрясения нас била дрожь. Меня – от того, что только что произошло, её – от её блужданий. – …просто хотела уйти… – …он пробирался прямо в мой мозг… – …хотела немного проветриться… – …я не думал… – …запомнила дорогу, но та изменилась. – …чувствовал, что вынудил тебя… – …я тебя искала… – …я тебя искал… – …время шло, и я подумала… – …проклятый я идиот… – …простишь меня? – …а ты простишь? – Нет, меня, – …и меня тоже! Мы стояли, прижимаясь друг к другу, пока где-то далеко, может быть на расстоянии в шестнадцать лет от нас, в темноте не обрушилось огромное количестве ржавчины и доспехов. Хорошо, что было темно, в темноте маски не нужны, все кошки серы, а лица одинаково безлики. Наши лица ощущали только прикосновения – пылающую щеку Джеки, прижавшуюся к моей щеке, легкое прикосновение её губ к моему уху. Я склонился и поцеловал изящный изгиб её шеи возле плеча и сразу ощутил, как напряглись наши тела. К Джеки к первой вернулась её обычная практичность. – Лучше нам убраться отсюда, – пробормотала она. Я огляделся в тревоге. Представление продолжалось, но такие представления часто длятся всю ночь. – Верно, – выдохнул я, – по-моему… нам сюда… Все ещё дрожа и прижимаясь друг к другу, мы заковыляли через маленький парк. Я мучительно соображал, где деревья погуще, где улица, по которой я пришел, и с беспокойством понимал, что не уверен, та ли это улица. Тени снова сгустились вокруг нас, и оркестр остался далеко позади. Ночь была тихая, такая тихая, что в густом воздухе шелест наших шагов казался оглушительным. Вдруг у нас из-под ног что-то вспорхнуло и, резко прокаркав, захлопало крыльями. Какая-то птица, но нервы у нас были так напряжены, что мы приняли её чуть ли не за кобру. Мы ещё теснее обнялись, чувствуя, что оба дрожим, начали шептать нежные слова и обмениваться поцелуями. Испуг, однако, быстро прошел, но мы продолжали ласкать друг друга, пока ощущения, в которых невозможно ошибиться, не заставили нас осознать, что именно мы делаем. – О господи! – воскликнула Джеки, у неё перехватило дыхание, но она не остановилась. Мои руки уже забрались под её измятую кофту, я провел пальцами по её ребрам, животу и стал красться выше, пока у меня в ладонях не оказались её груди. Джеки запустила руки за пояс моих брюк. – Нельзя! – сказал я, придя в ужас. – Я хочу сказать… не здесь… может быть… – Так и перестань сам, – пробормотала она. – Ну не надо… Я перестал. А она с такой силой прижалась ко мне, что выбора у меня не осталось. – Прекрати! – прохрипел я. Джеки слегка отодвинулась, но не отпустила меня. – Мне надо на что-то опереться! – пробормотала она. – Я не могу стоять. Мои руки скользнули вниз, чтобы поддержать её, и застыли на её ягодицах. И что в этом было плохого? В конце концов, мы же не подростки, мы можем просто немного задержаться и всё-таки успеть на корабль. Но мешали её джинсы, пояс был слишком тугой. Я расстегнул его; почувствовал, как она, переминаясь с ноги на ногу, прижалась головой к моей груди, губы полуоткрылись, я ощутил её горячее дыхание. Под нажимом молния подалась, её джинсы опустились на щиколотки, теперь на ней оставались только трусики из прочного хлопка, и я заскользил по ним пальцами. Почувствовав теплоту и запах её тела, я опустил руки ниже и нащупал напрягшиеся мышцы. А руки все скользили и скользили, пока не наткнулись на первые нежные волоски. Джеки вскрикнула, как-то осела, словно ноги отказывались её держать; но если она лишилась сил, то как же её руки оставались у меня в брюках? И куда, черт побери, подевался мой меч, ведь если всё это будет продолжаться, мы упадем прямо на него… Это продолжалось, но мы не упали, скорее Джеки просто потянула меня за собой. И мягкая, покрытая листвой трава оказалась удивительно теплой, когда мы, запутавшись в почти совсем сброшенной одежде, опустились на нее, продолжая сжимать друг друга в тесных объятиях. Опьяняющий коктейль воспоминаний и обманчивая темнота разом смели все запреты, мы забыли об опасности, об осторожности. Мы утопили себя и наши чувства друг в друге, не замечая ничего вокруг. Для меня в мире осталась только Джеки, я вдыхал теплый аромат обвившегося вокруг меня тела, и все перестало существовать, все страхи отступили. Только раз мы вынырнули на поверхность, и то это была своего рода уловка, предлог, позволяющий продлить возбуждение, оттянуть кульминацию до того, как наступит окончательное погружение. – Неужели… тогда… годы назад… было так же хорошо? – задыхаясь, проговорила Джеки. Я изогнулся, чтобы поцеловать её щиколотки, теперь уже покоившиеся у меня на плечах. – Нет. – Только это я и смог выжать из себя. – Тогда я и не подозревал, что такое возможно… сколько же мы потеряли… – Я страстно прижался к ней, её пальцы впились мне в бедра, и темнота вдруг взорвалась ослепительным светом. А потом мы отстранились друг от друга, отпрянули в стороны; и, конечно, больше это уже не продолжалось. Внезапно мы почувствовали опустошение, нас облепили листья, оказавшиеся в самых неподходящих местах, мы промокли, локти у меня покрылись ссадинами, во рту был неприятный вкус, и в какой-то момент острый камешек аккуратно рассек мне кожу на левом колене. – Наверное, думаешь, что у тебя возникнут проблемы? – поежилась Джеки. – Я ведь не пользуюсь пилюлями и вообще ничего не предпринимаю… – Да? Хм-м… Слушай… – Не твоя вина. Не беспокойся, все обойдется. Как ты думаешь, почему я не спешила снова выйти замуж? Эта перспектива мне ничего не сулила. – Да? – повторил я и крепко обнял её. – Спасибо, – проговорила она. – Но я не очень сокрушалась по этому поводу. Не очень. Усталость навалилась на нас, и несколько минут мы просидели молча. Слабо мерцая сквозь листву, луна придавала нашей коже нездоровый блеск. Прижимавшийся ко мне бок Джеки стал совсем холодным. – Не так уж и тепло, – опять поежилась она. – Да… Похоже, ветер переменился. – Я вдруг поперхнулся. Ветер! И луна! Значит, тучи рассеивались. Если приближается рассвет… – Боже! Нам же надо возвращаться на корабль! Джеки ахнула, попыталась подняться, но запуталась в джинсах, все ещё болтавшихся на одной ноге, и упала на меня. Со мной случилось то же самое, так что получилась настоящая куча-мала. – Прямо как дураки подростки, – проворчал я, нащупывая свой пояс; мне не хотелось натягивать одежду, кожа казалась грязной, словно пол в нью-йоркском такси. – Совсем спятили… – Господи! Набросились… друг на друга, как бездомные кошки! И… и… черт побери, как противно во рту… в зубах волосы застряли… – И у меня! Мы замерли. Оба. Внезапно растерялись, и я почувствовал, как Джеки, словно пробуя, можно ли, дотронулась до моей руки. Я промолчал, потянулся к ней и снова крепко обнял её. – Глупо, конечно, – проговорила Джеки, оглядываясь. – Что если бы он вернулся, этот старик, и нашел бы нас… – Он был бы сражен. Но он не вернулся. И знаешь, здесь, на Спирали, чувства, как и многое другое, – могущественная штука, если, конечно, они достаточно сильны. Так, во всяком случае, мне говорили. Любовь сама по себе может стать надежной защитой. – Любовь? Я не сразу ответил, шаря вокруг в надежде найти меч. Хотел было прицепить его к брючному ремню, но одумался и сжал в руке. – Нам лучше свернуть вон туда. Видишь эти крыши? Похоже, что туда. – Выходит, ты пришел сюда другой дорогой. Я взглянул на нее, но её лицо оставалось непроницаемым. – Слушай, ты идешь или не идешь? Раздался короткий смешок. – Сейчас. Так ты говоришь, это любовь. Только Бог знает какая, Стив. Ладно, пошли. Я взял её за руку, и мы двинулись вперед, размахивая руками, как когда-то, когда были студентами. Только вел ли я себя тогда так? Я ведь остерегался подобного мальчишества, очень пекся о том, чтобы ничем не запятнать образ невозмутимого человека, – вот педант несчастный! – Какая у нас любовь? Подержанная. Возрожденная. Отреставрированная. Джеки рассмеялась. – Ну да, заново переписанная, заново перекроенная, заштопанная? С незаметной штопкой. – Она тихо вздохнула. – Только ведь так не бывает, правда? Заплаты всегда видны. – Но значит, кто-то всё-таки позаботился и починил любовь, вместо того чтобы её выбросить. Джеки не ответила, но всю дорогу по длинному переулку и потом по узкой улице, которая должна была вывести нас к конюшням, она не выпускала моей руки. Однако улица нас никуда не вывела. Нам открылась другая улица, похожая на первую, но идущая под прямым углом к ней. – Может, мы прошли поворот? – предположил я, стараясь скрыть беспокойство. – Наверное, надо было свернуть где-то раньше, в одну из боковых улиц… – Нам лучше поторопиться, – бесцветным голосом заметила Джеки. – Смотри, луны уже почти не видно. Ночь скоро кончится. – Да знаю я, знаю! Мы повернули и пошли обратно, до поворота, который пропустили. Переулок выглядел точно так же, как и все прочие, а когда я раньше проходил здесь, было гораздо темнее. Куда же сворачивать? В этот переулок или в следующий? Или надо идти ещё дальше? – То же самое было и со мной, – призналась Джеки, в её голосе прозвучала тревога. – Я не хотела уходить далеко и очень старалась запомнить дорогу, но та изменилась! – Да? – переспросила она. – Я тоже считала, что иду… Как же ты тогда выбрался? Как тебе удалось? – Мне помогли. Но как бы то ни было, я бы и сам справился. А может, и нет. – Стив, как они поступят? Шимп и остальные? Отплывут и бросят нас?.. Вдруг её пальцы впились мне в ладонь, она тихо вскрикнула. Но предупреждать меня не было необходимости. Я уже увидел их – неуклюжие, изломанные тени на оштукатуренной стене высотой в три этажа, а то и больше. Огромные уродливые чудовища, напоминающие троллей, они крались вперед и в то же время оставались на месте, словно чего-то ждали. Нет, не их я высматривал здесь! – Назад! – скомандовал я. – Укроемся под деревьями! Быстро! Бог их знает, что… – И я пустился наутек. И тут же, не в силах сдержаться, громко расхохотался. Джеки в изумлении уставилась на меня. – Да ты приглядись к ним, – пробормотал я. – Они же не объемные, видишь? Посмотри, как двигаются их руки и ноги! Это же кукольный театр теней! Куклы. Их проецируют на стену. Значит, опять идет представление. Джеки радостно рассмеялась. – Да, конечно! Только… – Она огляделась. – А где же музыка? На таком расстоянии мы бы услышали оркестр. И голос кукловода… Она была права. Мы остановились, прислушались. Стояла зловещая тишина. И вдруг одно из чудовищ повернулось и вытянуло руку. Рука, как и положено в таком театре, была как у паука, однако никаких признаков управляющей ею палочки не оказалось. Тогда я осознал – чудовище повернулось само! Тень явно сдвинулась, её очертания изменились. Это существо было сделано совсем не из растянутой кожи буйвола; хоть это и казалось невероятным, но чудовище было трехмерным! Высокие, как деревья, под которыми мы стояли, они чертовски быстро приближались. Джеки тоже это поняла. Мы обменялись испуганными взглядами и, не сговариваясь, бросились бежать. Но едва различимые в тусклом свете луны другие гротескные тени вдруг метнулись по фасадам домов, словно кто-то сильно толкнул их сзади, и, меняя очертания, помчались вдоль улицы. Мы не видели, кто именно их толкнул, но они приближались к нам. Потом мы услышали голос: – У нас над головами зашевелились, зашуршали ветки, как будто нечто огромное прокладывало там себе путь. Но что бы это ни было, я не мог ничего разглядеть, кроме веток и очень густой черной тени, она, словно сеть, окутывала нас, становясь все гуще по мере того, как опускалась луна. – – А если мы не скажем? – громко спросила Джеки, стараясь перекричать поднявшийся ветер. – Если вы нас убьете, проект, всё равно не остановится! – Угроза и оскорбление – вот что это было. Я поглядел на Джеки, рискующую жизнью, чтобы помочь людям, которых она никогда не видела; я подумал о том, что мог бы остаться у себя в офисе, сосредоточив усилия на заключении безопасных легких сделок, вспомнил, каким дорогим для моей фирмы было мое время. Тяжелый меч в руках успокаивал, но против этих чудищ он был так же бесполезен, как вязальная спица. От него до сих пор пахло кедром, и этот пряный аромат подсказал мне, что делать. Слова можно толковать двояко, и против силы можно применить некоторый хорошо продуманный обман. Я прокричал в стремительно уходящую ночь: – К черту тебя, Господин Леса! По-моему, ты просто досаждаешь деревьям. А знаешь, кто является подлинным господином любого леса в любом месте? Человек, вот кто! То есть Ответа не последовало. Гигантские тени придвинулись ближе. Джеки переводила глаза с них на меня, не произнося ни слова. Я бешено соображал, припоминая все совершавшееся у меня на глазах, странные и зловещие ритуалы, к каким прибегали люди, желая призвать на помощь загадочные силы. Вспомнил Ле Стрижа, который колдовством изменил направление ветра, наполнявшего паруса. Я до сих пор не мог забыть жестокость, с которой это было проделано… Я взмахнул мечом и попал в соседнее дерево, лезвие с певучим звуком глубоко вонзилось в морщинистую кору старого тиса. Я вывернул меч, освободил его, снова ударил в то же место, сделав зарубку, словно собирался свалить это дерево прямо сейчас. – Ты слышишь, священник? – прокричал я, стараясь изо всех сил, чтобы в моем голосе не прозвучало и намека на отчаяние. Я ударил по дереву ещё раз. – И это дерево, и любое другое, это и все остальные! Все деревья на твоем паршивом вонючем острове. – Я сделал шаг назад, поднял меч и ударил по листьям. Я думал, что на меня прольется дождь из листьев и сучьев, но почувствовал, что меч наткнулся на что-то твердое. Что-то затрещало, началось стремительное движение, очертания дерева изменились, и я едва успел отпрыгнуть в сторону, когда между мной и Джеки со страшным грохотом рухнула огромная ветка. Ветер, бушевавший среди деревьев, вдруг сменился легким бризом, и казалось, что деревья шепчутся, обсуждая что-то между собой. В ужасе Джеки открыла было рот, хотела что-то сказать. Я отчаянно замахал на неё руками и показал на стены домов. Тени больше не приближались. Подобрав ветку, я стал размахивать ею, насколько хватало сил, выкрикивая угрозы: – Демоны, великаны или как там вас зовут! Вы с деревьев, не так ли? Тогда вы рискуете свалиться вместе с ними! И свалитесь, так и знайте, если сейчас же не уберетесь отсюда! Я поднял меч так, что клинок оказался у меня перед глазами, и забормотал что-то, как это делали Ле Стриж и другие, какую-то старую чепуху, включая несколько строк из стихотворения времен Первой мировой войны; стишок этот неделю или две назад случайно попался мне на глаза в «Тайме», и я посчитал, что сейчас он вполне уместен: Железо, золото и мед, Они в гармонии живут, Кто мед и злато уберет, Тот хлад мертвящий обретет. Потом я снова прицелился в дерево, готовый нанести удар. – Слышите? – прокричал я. – Начнем с этого дерева, а за ним все остальные! – Остановись! – раздалось сразу два голоса – один доносился откуда-то из-под земли, другой принадлежал Джеки. И тут же тени осели, словно из них выпустили всю их темную силу. Ветер засвистел в деревьях и стих, темнота волной накрыла верхушки деревьев и пронеслась дальше. Тени с фасадов исчезли, боковая улица опустела, Я схватил Джеки за руку. – Бежим туда! Первые несколько шагов я почти тащил её за собой. Скользя и спотыкаясь, мы побежали к конюшням, помчались дальше, наталкиваясь друг на друга в узком переулке, и выскочили на другую улицу, тонувшую в глубокой тени, но деревьев на ней не было. Мы не останавливались, пока не добежали до угла, который я помнил, обогнули его и, задыхаясь, прислонились к стене. – Надо бежать дальше, – прохрипел я. – Погоди! – простонала Джеки, согнувшись пополам, как олимпийский спринтер. – Иначе меня вырвет! – Не произноси это слово! Она выпрямилась, потирая бок, потом снова прислонилась к стене. – Что ты собираешься делать, когда вернешься? – спросила она с облегчением, но в то же время словно обвиняя меня. – Откуда мне знать, черт возьми? – Ты не думаешь… ты ведь не мог бы… – Я вывел нас, не так ли? – взорвался я. И добавил, остывая: – Ну ладно, я не так уж и горжусь собой. Но я сыт по горло, все обвиняют меня то в том, что я гублю окружающую среду, то ещё в чем-то. А я всего лишь агент по перевозкам! Не я придумал этот проклятый проект! Я только стараюсь помочь! – Я знаю, – тихо ответила Джеки. – Вот и хорошо. Ладно, я подумал, что, может быть, удастся обмануть старикана, убедить его, что я владею магией. Этот священник… он, похоже, поверил, что все его самые страшные опасения исполнятся. Разумеется, я вовсе не хотел того, чем его припугнул. Черт побери, я же люблю деревья! Я даже оплатил посадку дерева на тротуаре перед офисом. И что бы я ни говорил, я вовсе не собирался причинять кому-то вред, да разве и мог бы? Я ведь не Шимп, правда? Не какой-то проклятый колдун! Джеки сгорбилась, втянула голову в плечи. – Но эта ветка… Почему она вдруг свалилась? Я пожал плечами. – Должно быть, уже была надломлена. А может быть, я недооценил силы удара. – Может быть, – тихо ответила она. – Ты не пригляделся к ней как следует. Все листья были зеленые, так что ветка ещё мгновение назад была живая. А конец – мягкий и гнилой. Я ничего не ответил. Часто оглядываясь, мы быстро шли вперед, нас никто не преследовал. Улицы словно сами указывали нам дорогу, как будто рады были от нас избавиться. Тени все ещё оставались глубокими, черными. Вдруг мы услышали хриплое приветствие и от неожиданности так и подскочили. Но это оказались стоявшие на углу, к которому мы приближались, Шимп вместе с Те Киоре и несколькими самыми отпетыми из наших матросов. Мы поспешили к ним и увидели вдали огни нашей шхуны. – Только до этого угла я и осмелился дойти, – прогремел Шимп. – Дальше не решился с такими-то врагами за спиной. На это у меня ума хватило. А вы, – сердито фыркнул он, глядя на нас, – мне некогда объяснять, что я о вас думаю, ни слова не скажу! Но если кто-то из вас снова хоть на шаг удалится от корабля, не спросив меня, я умываю руки! Ищите себе тогда другую знаменитость, у которой в голове больше двух мозговых извилин, а между ног вообще ничего, goed begripten? Goed zo. [116] Итак, что случилось? Мы рассказали ему про то, как возвращались на корабль, и повествование наше сопровождалось крепкой бранью Те Киоре и матросов. Когда мы дошли до теней, помощник капитана буквально подпрыгнул на месте. – – Вы уверены, что они за вами не увязались? – спросил боцман Дайак. – Это же банда подлых мерзавцев, матери родной не пожалеют, вы и заметить не успеете, как они вас с землей сровняют. Так вы уверены, что они не крались за вами? – Нет! Я уверен. – Я бы это почувствовала, – еле слышно добавила Джеки. – Тогда, черт возьми, как вам удалось удрать? – прорычал Шимп. Мне не хотелось рассказывать ему, пока мы не оказались в безопасности на борту. Шимп молча выслушал меня, присев на корточки у ограждения, но лицо у него все мрачнело и темнело, он потирал свой квадратный подбородок и теребил бороду. – Чтоб ты провалился! – пробормотал он, когда я закончил рассказ. – Разве я не говорил, что эти силы… они пугают меня? Но тебя, jonge, и таких, как ты, я боюсь в тысячу раз больше. – Помилуй! Ты что, не слушал меня? Я же сказал дважды: у меня и в мыслях не было выполнять свои угрозы. Нельзя даже представить себе хотя бы на мгновение, что я стал бы… – Даже если счел бы, что это необходимо? – спокойно спросил Шимп. – И с самыми лучшими намерениями? Ты что, перестал думать? Ты воспользовался этим обманом, чтобы спасти свою жизнь? А не подумал, что вы и на самом деле творите Потрясенный, я изумленно вытаращил на него глаза. – Шимп, но я полагал, что ты преодолел свое предубеждение против проекта. Ведь в конце концов, ты же помогаешь нам с самых первых шагов! Он искоса взглянул на меня, глубоко посаженные глаза блеснули. Этот взгляд обеспокоил меня. – Потому что такую силу, которая содержится в вашем ящике со всякими там трюками, лучше держать под контролем участников проекта, чем отдать её в руки ваших противников на Бали. Потому что я знаю, кто противостоит вам сейчас, и они крайне опасны, эти двое. Когда-то они были духами всей это расположенной на островах страны, её религий и верований, которые служили мостом между островами. И хотя теперь эти духи выдворены на один остров и уступили место чуждой религии, на прочих островах их влияние все ещё велико, ведь их образ остался в сердцах людей. Когда-то давным-давно, наверное задолго до того, как индуистские боги, смеясь, ездили по странам на своих сверкающих колесницах, до того, как украли Ситу, до того, как стали играть в эту гибельную игру – в кости. Эти духи – мужчины и женщины. И даже больше, чем просто мужчины и женщины, ведь они с легкостью принимают любой облик. Говорят, Рангда – порочная принцесса Махендрадатта, другие говорят, что она ведьма Кала Наранг, а ещё говорят, что она Дурга – жена самого господина Шивы. И может быть, она соединяет в себе всех их, ибо в бурлящем на Спирали водовороте могут сливаться даже лица и души. – Ты мог бы этого и не говорить, – содрогнулся я, вспоминая, какие планы строил на мой счет Дон Педро. – Да, но кем бы они ни были, они давным-давно вышли за пределы Края, и там они изменяются, или их изменили какие-то силы, проникающие внутрь. В общем, они родом отсюда и в этой стране они выросли. На их разногласиях страна формируется, на их напряженных отношениях зиждется стабильность. Они – залог её равновесия, они яростно отрицают созерцательность и анархичны по отношению ко всему внешнему. В общем, принцесса все ещё противостоит священнику. – – Джеки буквально ломала руки. – Но никто из участников проекта не хочет такого! Ничего подобного! Мы… просто хотим помочь, только и всего! Помочь старикам и детям, которые первыми погибнут от засухи… Неужели нет никакой возможности использовать нашу систему для добрых дел? – Насколько я понимаю, нет. – Шимп встал, расправил плечи, и внезапно оказалось, что он чуть-чуть ниже меня. – И не в моих силах что-то предпринять. Даже если все у нас пройдет с успехом. Если мы прорвем блокаду, если не отдадим проект в руки этих двух сил-близнецов, всё равно изменения произойдут. Руководить всем будет интеллект машины, старые обычаи окажутся ненужными, и молодые просто отшвырнут их. Распространится одна общая культура, и остров ещё больше выйдет из тени, в которой он пребывает много лет и которая сделала его таким, как есть. Он глубоко вплетется в комок плотно сбитых человеческих судеб, который вы называете «Сердцевиной», из которой истекает все меньше и меньше и все меньше и меньше вливается. Это означает, что остров удалится от добра и зла и цвета его жизни, древние и яркие, поблекнут и станут серыми. Со временем остров будет все больше похож на все остальные страны, – вы не наблюдали, как такое происходит? Народу, наверное, будет жить легче со всеми этими иноземными машинами, которые моют посуду, автомобили, стирают белье и, может, даже задницы подтирают. Всё это прекрасно, даже, может быть, полезно для здоровья, но воде они поклоняться перестанут. Материально они будут жить лучше, а духовно – фу, из рук вон плохо. Они будут оторваны от древних традиций, верований и прочего, а ведь это определяло их самобытность и судьбу и в Сердцевине, и за её пределами – на бесконечных дорогах Спирали. Раньше они жили своей судьбой, теперь будут разделять чью-то чужую. – Подвижные губы Шимпа сложились в гримасу, выражавшую презрение, а потом он, даже как-то булькнув, глубоко вздохнул. – Но это всё-таки лучше, чем голодная смерть или гражданская война, разрывающая страну на части. Но чему быть, того не миновать. – А разве обязательно управлять должен кто-то один? Они же, эти силы, диаметрально противоположны друг другу. Ведь люди и раньше находили пути, как примириться с переменами, разве не смогут балийцы примириться и с этой? – Я уже сказал, что не могу представить себе как, – устало пожал плечами Шимп. – Я в ваших мозгах, подобных часовому механизму, плохо разбираюсь. Не знаю, на что они способны. Но если я правильно истолковал все признаки, то принять окончательное решение можешь только ты. – Что? – изумился я. – Почему, черт возьми, ты так считаешь? Я даже никогда не был на этом несчастном острове! Господи! Зачем взваливать такую ношу на меня? Я не готов ни к чему подобному! Ты так любезно объяснил мне, что я собой представляю, ты должен это понимать! Ну ладно, скажи мне тогда, что следует сделать? Что же я должен? Блокировать проект так же, как его блокируют другие? Это-то я смогу, это в моих руках! Может быть, нам просто сбросить контейнер в океан и убраться восвояси? Сразу подурневшее лицо Джеки выражало протест. Я увидел, что она с трудом сдерживает слезы, и отвернулся. – Может быть, мы и должны… – с трудом проговорила она, – может быть! Если всё это… все надежды, весь наш тяжкий труд… все преданные проекту люди… Если всё это приведет к тому, что страна развалится и в любом случае пострадает бедный балийский народ… Тогда будь он проклят, этот проект! Пошлем его к черту! Разгоним инженеров, компьютерщиков, конструкторов. Пусть возвращаются домой, пусть подметают свои лестницы и даже не пытаются помогать другим! – «…Надо возделывать свой сад» [117], – неожиданно процитировал Шимп и ещё более неожиданно положил свою толстенную руку на плечо Джеки. – Но нет, я с этим не согласен. – Не согласны? – подняла голову Джеки. – Welnie. [118] He согласен, иначе зачем бы я зашел с вами так далеко? Бали – это остров в пространстве и во времени, но общее течение не всегда будет проходить мимо него. Рано или поздно такие перемены произойдут. Так уж лучше, чтобы они произошли под нашим наблюдением, чтобы мы могли управлять и руководить ими, чтобы их не приняли вслепую, пережив много страданий. С мостика раздался крик, и палуба задрожала от бегущих по ней ног. Мы подняли головы. На фоне сереющего неба, бесцветного и безрадостного, четко вырисовывались голые мачты. Мир казался однообразным, без всяких различий, без пристрастий и несправедливости. И кто может сказать, на чьей он стороне? Трап с грохотом подняли, и мы повскакали на ноги, но тут же пришлось пригнуться, чтобы увернуться от гика грот-мачты, который, раскачиваясь, пронесся над нашими головами. Шимп мягко потрепал Джеки по плечу. – Следуй своему представлению о добре. Правда в этом. Ибо только на Спирали сыщется абсолютное добро и абсолютное зло, хотя и там сталкиваться с ними для обыкновенных людей опасно. А в Сердцевине есть только варианты выбора, они различаются по важности. Ты сделала хороший выбор. Защищай его, как защищала до сих пор, и мы будем делать то же самое. Но, наверное, этого будет мало. Мы должны бороться, чтобы найти лучшее решение, или взять на себя бремя последствий. – Он повернулся и легко, что оправдывало его прозвище, сбежал вниз по трапу. Паруса затрещали, наполняясь ветром, словно раздался громоподобный глас судьбы. Нос корабля приподнялся, и ветер погнал нас из гавани, от всего, чем угрожала нам эта суша. Но мое настроение при этом не улучшилось. Две соперничающие силы против нас. И какая-то загадочная третья? Я огляделся, желая спросить Шимпа о ней, но тот был уже внизу. Наступил сияющий тропический рассвет, в блеске красного исчез серый цвет. Перед нами в потоках света расстилался огромный архипелаг. Но мне казалось, что вместо золотистых берегов каждый остров очерчен красным, что берега испещрены пятнами крови и все венчает разгорающийся пожар. Это чудилось не только мне; стоявшая рядом Джеки выразила словами мои неясные мысли: – Что ты почувствуешь, Стив, когда вернешься в удобный офис на другом конце света и прочитаешь в утренней газете об очередной гражданской войне местного значения? Только на этот раз мы знаем, что каким-то образом… каким-то образом… можем предотвратить её. |
||
|