"Белые птицы детства" - читать интересную книгу автора (Сукачев Вячеслав Викторович)

ЗА ПОДРАНКАМИ

Их трое. Васька на вёслах, Серёжа сидит на корме, а Колька Корнилов устроился на носу лодки и первым высматривает подраненных уток. Поворот за поворотом разворачивает перед ними Ванькина протока, проплывая вместе с лодкой мимо низких, затопляемых в половодье берегов. Время от времени ребята меняются местами, и тогда Серёжа гребёт, Васька высматривает подранков, а Колька Корнилов отдыхает на корме. Светит ровное сентябрьское солнце, низко над водой летят паутинки, и плывут по протоке первые жёлтые листья.

Не так-то это просто найти подранка. Если кто думает иначе, пусть попробует сам. Во всяком случае, вот уже второй час пробираются ребята между кочковатыми берегами Ванькиной протоки, а подранков ещё и в глаза не видели. Да и как тут увидишь, если вплотную к воде подступает трава в пояс высотой, в которой не только утка, а и годовалый телёнок так может спрятаться, что ввек не отыщешь. Но и это ещё не всё: над самой водой нависли подмытые течением кочки, и под любой из них может скрыться даже такая большая утка, как кряковая. Вот и смотрят ребята во все глаза на проплывающие мимо жёлтые берега, а ничего пока не видят.

Тишина вокруг. Такая стоит тишина, что обронил с весла каплю и за версту слышно, как тягуче шлёпается она в воду. Благодать на протоке: не досаждают ни комар, ни овод, лишь настырный мокрец жмётся поближе к траве. Отпорхали беззаботные стрекозы. Изредка на солнечном припёке оробело проскрипит кузнечик да тут же и смолкнет, словно напугавшись своего нечаянного голоса.

Прощаясь с летом, совершают торопливые облёты угодий пчёлы, недовольно поводя в разные стороны тонкими усиками. Да и как тут быть довольным, если лишь кое-где на высоких стеблях колышутся бордовые головки кровохлёбки, синеют редкие колокольчики да в укромных зарослях золотится пижма.

Теперь гребёт Колька Корнилов, неумело зарывая вёсла в мутную воду. Лодка у него рыскает в разные стороны, идёт скачками, и Васька, не выдержав такой муторной езды, сердито шипит в самое Колькино ухо:

— Ты чего скачешь но воде, как блоха по крапиве? Не можешь ровно грести, так я быстро научу.

Колька старается изо всех сил, и у него получается ещё хуже.

Серёжа лежит на носу вниз животом. Ему очень хочется первым увидеть подранка, и он так пристально, не мигая, смотрит на каждую кочку, заглядывает под неё, что у него начинают болеть глаза. Серёжа трёт их кулаками и некоторое время совсем ничего не видит, а лишь белое зарево с какими-то непонятными прожилками стоит перед застывшими зрачками. И опять кочка за кочкой, вокруг которых, словно тёмно-бурые бусы, покачиваются пустые водяные орехи, или, как ещё называют их, чилимы. Странные это орехи, если видишь их в первый раз: на толстой тёмно-бурой кожуре ореха выступают два, а то и четыре рога с острыми зазубренными концами. Попробуй кто проглотить такую рогульку — не поздоровится. Но Серёжа знает, что если чилим поджарить на костре, то и не враз отличишь его от печёного картофеля...

— Стоп! — громко говорит Васька, и Серёжа вздрагивает от неожиданности, цепко хватаясь за борта лодки.

— Ты чего? — сердито шепчет он Ваське.

— А что толку, — машет рукой Васька, — едешь, едешь... Так мы и до самого озера доедем.

Колька Корнилов облегчённо бросает вёсла и разглядывает худые покрасневшие ладони.

— Надо лучше смотреть, — не очень уверенно говорит Серёжа. — Их же здесь прорва, только мы не умеем смотреть.

— Вот бы бинокль,— робко мечтает Колька.

— А телескоп не хочешь? — зло отвечает Васька и сплёвывает в воду.

Некоторое время они молчат и тогда становится слышно, как кормится в осоке рыба. То там, то тут всплескивают верхогляды, и по ровной глади Ванькиной протоки расходятся широкие круги.

— Лучше бы червей накопали да с удочками, — вздыхает Васька. — Рыба вон что делает — беленится.

И опять они слушают, как причмокивают и шуршат камышинками рыбы.

— А лучше вот что, — говорит Васька, и глаза его радостно блестят. — Давайте пойдём пешком?

— Как — пешком? — не понимает Колька, удивлённо приоткрывая большой рот.

— Так вот — пешком! Ты, Колька, будешь грести на лодке, а мы с Серёгой пойдём берегом. Они как услышат, что кто-то по берегу идёт, так и начнут из-под кочек вылетать. Понятно?

Васька выпрыгивает из лодки на правый берег протоки, Серёжа — на левый. Он сразу же почти по пояс проваливается в какую-то яму и больно укалывает босые ноги о водяные орехи. Но это ничего, всё это можно перетерпеть, лишь бы попался им хоть самый захудалый подранок. И Серёжа, прыгая с кочки на кочку, раздвигая перед собою жёстко шуршащий камыш, двигается вперёд. Но вскоре не выдерживает и кричит на ту сторону протоки:

— Ва-ась, у тебя есть?

— Нету,— недовольным голосом не сразу отвечает Васька.

— И у меня нет.

— Может, они попередохли все или их вороны давно заклевали? — предполагает Васька.

— Тогда чего? — вмешивается в разговор Колька.

— А ты, Ротан (так дразнили Кольку Корнилова за большой рот), греби давай. А то вмиг на моё место по кочкам прыгать пойдёшь, — многозначительно обещает Васька и добавляет уже для Серёжи: — Давай ещё немного пройдём, а?

— Давай...

Высоко над ними проносятся косяки уток. Заметив лодку, утки берут ещё выше и осторожно облетают её. «Все утки уже учёные, — думает Серёжа, — их не проведёшь. А дед говорит, что когда-то утку можно было и палкой добыть. Конечно, если ты далеко и метко кидаешь. Только теперь хоть как ты кидай, хоть на сто метров, в утку тебе не попасть. Куда там, если она даже от дроби уныривает. Увидит огонь из ствола и успевает нырнуть. Где уж тут с палкой, пока она, палка-то, летит, утка и снестись успеет... А ещё рассказывает дед, что уток в волосяные петли и сети ловили. Как поднимутся они над озером, говорит дед, так и неба не видно. Чего же их тут палкой не бить? Только не ленись за палкой бегать...»

Здесь, в кочке, полно мокреца, и вскоре ноги и руки у Серёжи так и горят, чешутся — спасу нет. И ничего нельзя поделать, потому как мокрец настолько мелкий и многочисленный, что напоминает Серёже серую деревенскую пыль, и от него только одно спасение — ветер. Ветра мокрец боится и сразу же прячется среди осоки, так что внутренние стебли её из зелёных становятся серыми.

«Хорошо Кольке, — невольно завидует Серёжа, — он в лодке, сухой, и мокреца там почти нет...»

И вновь они сидят в лодке, и солнце уже высоко, гораздо выше леса и сопок. Говорить им не хочется. Серёжа с Васькой устали и рады посидеть в тишине, отдохнуть, а Колька первым заговаривать не решается. Слабое течение влечёт лодку мимо илистых берегов, густо поросших резедой и осокой, в которой, вполне возможно, прячутся сейчас насмерть перепуганные выстрелом и болью подранки.

— А ну их, — опять сплёвывает в воду Васька. — Никого здесь нет.

— Витька вчера двух видел, — напоминает Серёжа.

— Пусть Витька и ищет.

— Надо было Верного взять, — говорит рассудительный Коля Корнилов.

Васька с Серёжей молчат, им до слёз обидно, что они сами не додумались до такой простой мысли.

— Да-а, — протягивает Васька, — он бы им тут дал! У него нюх, он бы любую утку за километр почуял.

— Я сразу хотел сказать, — приободрился Колька, вытягивая голову из острых плеч.

— Чего же не сказал?

— Не знаю.

— Не зна-аю, — передразнил Васька, — знать надо! Один раз ему умная мысль в голову пришла, и то он промолчал...

Где-то далеко по протоке послышался мягкий и чистый выхлоп стационарного лодочного мотора. Ребята прислушались. Казалось, что мотор работает на месте, так ровно и однотонно расстилался звук над водой.

— Кажись, тройка работает? — предположил Колька Корнилов.

— Много ты понимаешь, — небрежно отмахнулся от Колькиного предположения Васька, — самая настоящая шестёрка — мотор марки «Л-6». Понятно?

Что касается моторов, с Васькой лучше не спорить. Он их все знает наперечёт и даже по звуку может определить, чей это мотор и правильно ли на нём установлено зажигание.

— Как ты думаешь, кто это едет? — спрашивает Серёжа. — Не инспектор?

— Какой тебе инспектор! — Васька высокомерно смотрит на Серёжу и Кольку Корнилова. В засученных до колен штанах, подпоясанных жёлтым электрическим проводом, в выгоревшей под солнцем брезентовой куртке, он сидит высоко на носу, подставляя жарким лучам продолговатое лицо с жирными крапинками веснушек на носу. — Ты что, не слышишь, как у него клапана стучат? Это же только у Николашки Музина они могут так стучать. Когда-нибудь достучатся... Так баб-бахнут, что Музин винтики от мотора не соберёт.

Серёжа старательно вслушивается, но никакого стука не различает, кроме всё нарастающего крепкого выхлопа.

— Вот бы он нас на буксир взял, — мечтает Колька Корнилов.

— С грузом идёт,— вслушивается Васька, и ребята с нетерпением смотрят на поворот, из-за которого должна появиться лодка. — Наверное, сено с лугов тартанит.

В это время два неожиданных выстрела гремят над Ванькиной протокой, а спустя мгновение и ещё два, и тут же над ребятами проносится плотный косячок белобоких уток.

— Николашка стрелил, а потом добивал, — поясняет Васька. — Сейчас здесь будет.

Действительно, вскоре из-за поворота показывается узкий и высокий нос моторной лодки с чёрным трёхпалым якорем на боку. Лодка длинная и широкая, тёмно-красного цвета, по которому белилами печатными буквами выведено: «Сильвия». В лодке, боком к ребятам, сидит Николашка Музин в клетчатой фуражечке и крутит маленькое рулевое колесо, приделанное к левому борту. За Николашкиной лодкой высоко вздымается пенный бурун. Расходясь на два морщинистых уса, он ударяется в берега, раскачивая лохматьте кочки и сухие камыши. Лодка идёт медленно и тяжело, и потому лишь через некоторое время ребята видят, как из-за того же поворота показывается просмолённый кунгас, высоко загруженный сеном. Впрочем, от кунгаса виднеется лишь самый краешек носа, и потому кажется, что по Ванькиной протоке самостоятельно плывёт небольшой стожок сена. И так сказочна, удивительна эта картина — ровная гладь Ванькиной протоки, лодка, бурун и стожок сена, — что ребята в молчаливом согласии долго и неотрывно смотрят на неё.

— Эй, вы чего тут? — замечает ребят Николашка Музин и сбавляет обороты.

— Подранков ищем, — за всех отвечает Васька.

— Нашли? — Николашка достаёт из кармана мятую пачку папирос и закуривает, щелчком отбрасывая сгоревшую спичку.

— Нет, — мрачнеет Васька. — Надо собаку, а так бесполезно.

— Знамо дело, — соглашается Николашка. — А только я сейчас такого подранка сотворил, что безо всякой собаки можно брать. Он, можно сказать, подыхать пошёл.

— Где!? — Глаза у ребят загораются.

Николашка ещё сбавляет обороты, и лодка почти стоит на месте, туго натянув верёвочный буксир.

— Тут, за поворотом, — кивает Николашка. — Одну-то я взял с первого выстрела. — Он нагибается за уткой и показывает её ребятам. — А вторая боком-скоком да к самым камышам. Ну, я ещё два раза по ней вдарил, она закружилась, голову вниз и в заливчик. Мне, с сеном-то, недосуг по заливчикам промышлять, а вы сразу найдёте. Там и искать нечего, она, поди, готова уже...

Николашка добавляет обороты, лодка проседает и, вильнув кормой, продолжает путь. Ребята переглядываются, и Васька, зачем-то понижая голос, приказывает Кольке Корнилову.

— Греби!

Колька гребёт, путаясь и чиркая вёслами по воздуху, Васька грозит ему кулаком, а Серёжа всё смотрит с кормы, как уплывает по протоке стожок сена. И так ему хочется сейчас оказаться на этом стожке, вырыть яму, разметаться на спине и смотреть в неподвижное небо, пронзительно синее, бездонное, не знающее границ и пределов. И так чудно будет пахнуть зелёной травой, сухой полынью и конским щавелем, такими родными и близкими покажутся эти запахи, что захочется как бы раствориться в них, пропасть, чтобы уже ничем не отличаться от первой попавшейся былинки и самого простого цветка...

— Серёга, слышь, — окликает Васька, свешивая ноги по бортам лодки, — а чего с подранком делать будем?

— Ты вначале его поймай, — сердится Серёжа, оторванный от своих мыслей.

— Ну, а поймаю? — не сдаётся Васька.

— Можно на углях испечь, — говорит Колька Корнилов. — Я знаю как...

— Ну?

— Взять большой кусок фольги...

— Это не про нас, — перебивает Васька, — греби.

И Колька, было обрадовавшийся передышке, вздыхает и гребёт дальше.

Серёже этот разговор не нравится, он хмуро смотрит на товарищей и затем сердито отворачивается.

Но вот и заливчик, про который говорил Николашка Музин, поросший всё ещё зелёной осокой и вейником, у самых берегов затянутый ряской. Заливчик маленький, метров пять вглубь суши, за ним сразу же начинается высокий кочкарник, а за кочкарником виднеется дубовая релка.

Причалив к берегу, ребята выбираются из лодки, и все трое внимательно осматривают заросли осоки и ближайшие кочки. Утки не видно. Ребята ещё и ещё раз обходят заливчик, прощупывая взглядом чуть ли не каждую травинку.

Разочарованные, они собираются у лодки и долго молчат. И в это самое время, совсем рядом, почти у самых ног, тихо и призывно крякает утка. Ребята замирают и, не смея перевести дыхание, высоко поднимая ноги, крадутся на звук. Низко склоняясь, Серёжа осторожно приподнимает пучок вейника и под ним видит хохлатую чернушку, тесно прижавшуюся к кочке. Желтовато-зелёный глаз утки холодно и пронзительно смотрит на Серёжу, и, прежде чем схватить её, он успевает заметить своё отражение в крохотной бусинке глаза.

— Есть, да?!

— А ну, покажи!

Васька с Колькой Корниловым бросаются к нему. А Серёжа, непонятно почему, вдруг загораживает утку руками и сердито кричит на ребят:

— Ну чего вы её дёргаете?! Утку никогда не видели? Ей же больно...

— И последнее слово, сказанное Серёжей случайно, тяжело входит в них. Сразу притихшие, нахмуренные, они видят красные пятна на ослепительно белом брюшке, бессильно опущенное крыло и капельку розовой слюны на самом конце слегка загнутого клюва.

— Вишь, первый-то раз он ей снизу ударил, а уж потом, когда добивал, крыло рассадил, — глухо говорит Васька и указательным пальцем осторожно гладит голову утки, затихшей на Серёжиных руках.

— Ему чего, ему не больно, — шепчет Колька Корнилов и тоже гладит утку.

И вдруг утка рванулась из Серёжиных рук, суматошно забила единственным крылом, заперебирала перепончатыми лапками и тут же стихла, беспомощно обронив голову, и лишь белое пёрышко легко всплыло по тёплому воздуху, чтобы опуститься туда, куда ребятам никогда не дойти. И стояли они под ровным сиянием осеннего солнца, низко опустив головы и недоуменно смотря на то, что лишь мгновение назад ещё жило, теплом обдавая им руки, и что уже никогда не будет жить.