"Мир в табакерке, или чтиво с убийством" - читать интересную книгу автора (Рэнкин Роберт)

14

Мне так не хватает семидесятых.

То есть их действительно не хватает– в моей жизни .

Каждого года. Каждого месяца в каждом году, и каждого дня. Каждого часа и каждой минуты.

Судья засадил меня за решетку, и все тут. Вычеркнул из жизни. Дал мне пятнадцать лет.

Пятнадцать лет!

Это мне не понравилось, доложу я вам. Я разозлился. Я был обижен, обманут, обездолен и оскорблен. В общем, не очень приятный тип.

Сначала они послали меня в Паркхерст, а затем – в Пентонвиль. Потом меня переместили в Поуис, затем – в Пенрот, и, наконец, в Пуканюх. То, что все эти названия начинались с буквы «П», веселья у меня не вызывало.

Т.С. Давстон, конечно, писал мне. Его первые письма были полны извинений, а также обещаний сделать все, что в его силах, чтобы обеспечить мне досрочное освобождение. Прекрасно зная его любовь к динамиту, я каждую ночь спал, накрыв голову матрасом, ожидая взрыва, который разнесет в пыль стену моей камеры и возвестит прибытие автомобиля, что унесет меня, взвихривая пыль, к свободе.

Ни взрыва, ни прибытия – то есть, прибытия автомобиля.

Писем становилось все меньше, приходили они все реже, зато теперь к ним прилагались вырезки из газет. Первая такая вырезка сопровождалась запиской, из которой следовало, что мне, поскольку я являюсь его биографом и теперь располагаю некоторым запасом свободного времени, следует посвятить себя составлению архива его достижений – так, как они описывались в ежедневных изданиях.

Это, считал он, позволит мне заняться полезным делом; дополнительным плюсом, по его мнению, была возможность оставаться в курсе того, что происходит в большом мире и насколько хорошо он со всем управляется, даже без моей неоценимой помощи.

Мы вместепройдем через это, писал он.

И ни разу не приехал повидаться со мной.

Норман приезжал каждый месяц, пока меня не перевели на север. Он привозил новости из Брентфорда. Большей частью самые плохие, насколько я помню.

Выращивать табак на участках Св. Марии запретили. Участки снова разделили, и плантации словно никогда и не было. Мексиканцы-поденщики разъехались. Поля Крэда в Чизуике стали собственностью города. В Хаммерсмите женщина родила уродца, похожего на фен, а в небесах не переводились угрожающие знаки и необыкновенные предзнаменования.

– Точно, – говорил Норман, – это конец света.

Помимо новостей о чудовищных младенцах, встречах со сказочными созданиями и бурной жизни бакалейщика из Брентфорда, Норман сообщал и трагические известия.

Чико умер.

Его застрелили из проезжающей машины, когда он толкал наркоту на перекрестке.

– Именно так он хотел бы уйти из жизни, – заметил Норман.

И кто бы спорил?

Но ко мне приезжал не только Норман. Раз или два появился брат Майкл. Он предлагал мне свое утешение, в надежде, что мне удастся очиститься от прежних грехов и освободить в себе монаха. Он рассказал мне, что искать встречи со мной его подвигло сновидение, вещий сон, в котором он увидел меня, одетого в монашескую рясу черной кожи с низким вырезом, и как на моем теле появляются стигматы в самых неожиданных местах.

Брат Майкл разложил передо мной весь церковный реквизит, который он захватил, чтобы провести мое посвящение. Распятие и четки; золотую икону св. Аргентия с крошечным носиком; латинские книжки и флакон со святой водой; пояс для покаяния; тюбик вазелина.

Искушение было велико – как можно было бы предположить – но я не стал монахом. Более того, физическое проявление моей реакции на предложение святого брата оказало на него настолько сильное и длительное (в смысле последствий) воздействие, что он не только усомнился в верности своих видений, но и утратил интерес к езде на велосипеде.

За это меня на полгода упрятали в одиночку, и добавили еще два года к сроку.

Я уже никогда не стал прежним.

Я не знаю, читали ли вы труды Гуго Руна. Но среди многих Элементарных Истин, открытых этим великим философом двадцатого века, водившим компанию со многими знаменитостями, есть одна, имеющая отношения к условиям человеческого существования. Рун формулирует ее в виде, который понятен даже неспециалистам: В ПРИРОДЕ ЧЕЛОВЕКА ЗАЛОЖЕНО СТРЕМЛЕНИЕ ВЕСТИ СЕБЯ ПЛОХО.

Согласно Руну (найдется ли кто-нибудь, чтобы усомниться в его словах?), «Любой конкретный человек в любой конкретный момент времени ведет себя настолько плохо, насколько ему или ей это может сойти с рук.»

Согласно Руну, уже при рождении мы ведем себя плохо. Мы входим в этот мир и сразу начинаем лягаться, верещать и гадить в пеленки. В детстве нас все время наказывают за то, что мы ведем себя плохо. Нас учат, где проходит та черта, за которой случится то, что случится, если мы за нее заступим. И это продолжается всю жизнь, в школе, на работе, в отношениях с друзьями, коллегами и супругами. Каждый из нас ведет себя настолько плохо, насколько ему это может сойти с рук, каждый раз переступая через конкретную для данного случая черту на свой страх и риск.

Насколько именно плохо мы способны вести себя, полностью зависит от обстоятельств. Представители бедных слоев общества зачастую ведут себя очень плохо: примерами этого могут быть поведение футбольных болельщиков, поездки в отпуск за границу и привычка носить спортивные штаны. Но если вы ищете образцы действительно плохого поведения, плохого поведения, доведенного до предела и демонстрируемого (большей частью в узком кругу) как вид искусства, вам следует посетить либо места, облюбованные самыми богатыми и привилегированными людьми, либо места долговременного лишения свободы.

Утверждение, что богатство и дурные поступки идут рука об руку, уже стало избитой фразой. Все мы слышали про то, как авторы бестселлеров терроризируют сбившихся с ног продавцов книжных магазинов на встречах с читателями, требуя заменить лимоны на кумкваты, и охладить шардоннэ еще на градус; все мы слышали истории про выходки рок-звезд, министров, голливудских красавчиков и членов королевской семьи. И когда нам рассказывают об этом, мы качаем головой с неодобрением, но если бы нам удалось поменяться с ними местами, мы вели бы себя точно так же.

В ПРИРОДЕ ЧЕЛОВЕКА ЗАЛОЖЕНО СТРЕМЛЕНИЕ ВЕСТИ СЕБЯ ПЛОХО.

И чем больше тебе можетсойти с рук, тем больше, по-твоему мнению, тебе должнобудет сходить с рук. По крайней мере, ты будешь к этому стремиться.

Так что там про места лишения свободы? Ну, здесь мы имеем другой набор обстоятельств. Здесь мы имеем место, где обитают почти исключительно те, кто переступил черту. Те, кто расплачивается за это.

Вот перед нами убийца, и результатом его плохого поведения стало пожизненное заключение. Общество приговорило его к такому наказанию, хотя то же самое общество вынуждено закрывать глаза на плохое поведение своих вооруженных сил – или полиции. Общество заявило, что не намерено мириться с такой формой плохого поведения. Он плохой человек, уберите его с глаз долой.

Но всегда ли убийца – «плохой» человек? Если в природе человека заложено стремление вести себя плохо, не следовал ли он всего лишь диктату своего естества? Делал лишь то, что естественно для него? А его жертва? Была ли это невиннаяжертва?

Сейчас я лишь кратко упоминаю об этом, по причинам, которые станут ясны позже. Но в тюрьме я понял, что лишить человека надежды на освобождение значит стереть ту последнюю черту, за которую он не может переступить.

И не стоит пытаться пролезть без очереди за завтраком перед таким человеком, или вы станете свидетелем оченьплохого поведения.

Говорят, что самых интересных людей можно встретить в пабе. Так говорят, однако, только те, кто много времени проводит в пабе. По моему личному мнению, самых интересных людей можно встретить в тюрьме. Не всеони интересны, поймите меня правильно. Хайнлайн однажды сказал (и это его высказывание приобрело широкую известность), что девяносто пять процентов всей научной фантастики – барахло. И добавил, что девяносто пять процентов чего угодно– тоже барахло. На следующем этапе логического рассуждения можно получить, что девяность пять процентов когоугодно – опять-таки барахло. Лично я не придерживаюсь такого взгляда, но я знаю людей, которые разделяют эту идею.

Только что выстрадав вместе со мной предыдущую страницу, читатель может придти к выводу, что мой взгляд на мир стал болезненно озлобленным. Что я обижен, обманут, обездолен и оскорблен. В общем, не очень приятный тип.

Ну, проведите больше десяти лет в тюряге – и я посмотрю, как вы выйдете оттуда с широкой улыбкой на физиономии!

Не все было настолько плохо, и я действительно встречал там интересных людей.

Например, встретил одного старого знакомого.

В Пенротской тюрьме для лиц с отклонениями криминального развития я снова повстречался с мистером Блотом. Я даже и не знал, что его упекли за решетку, и был прямо-таки потрясен, увидев его долговязую фигуру в мрачном коридоре Блока С. Я не знал, узнает ли он меня, но он только потянул носом, проходя мимо, и побрел дальше в процедурную.

Я тоже потянул носом в ответ, и в первый раз понял, что же это был за запах. Тот запах, который окружал его в Амбаре. Тот странныйзапах.

Это был запах тюрьмы.

Я узнал все о преступлениях Блота от одной медсестры, которая делала мне электрошок. Это, в сочетании со слоновьими дозами фармацевтических препаратов, сдерживало мой норов, так что я никому не отгрыз нос – по крайней мере, в первый месяц.

Преступления Блота оказались небезынтересны. Судя по тому, что мне рассказали, он питал пристрастие к трупам. Это называется некрофилией. По всей видимости, Блот, никогда не пользовавшийся успехом у женщин живых, обратил свой полный любви взор на тех, что были похоронены на кладбище, примыкающему к школьной спортивной площадке. Они оказались легко доступны – только через забор перелезь – и мистер Блот составил себе настоящий гарем. Его адвокат пытался доказать, что, хотя ни одно из тел не изъявило своего согласия, невозможно доказать, что они принимали участие в произошедшем помимо своей воли, поскольку ни одно из них, очевидно, не пыталось сопротивляться.

Мистер Блот посещал кладбище много лет, и, скорее всего, продолжал бы свои визиты, оставаясь необнаруженным, если бы не стал приглашать своих подружек домой.

Мы сблизились с мистером Блотом. Мы подолгу вспоминали старые добрые времена, и он с радостью показал мне свою Библию. Он переплел ее сам, и она была одной из тех немногих вещей, которые ему позволили взять с собой в тюрьму.

– Библию всегда разрешают взять, – объяснил он.

Обложка была необычной. Спереди на ней был рисунок, подобный которому я видел раньше всего лишь раз – вытатуированным на ноге моей покойной бабушки. Сходство было несомненным.

Так что в тюремной жизни не абсолютновсе было плохо.

Я встретил несколько интересных личностей, и я действительно серьезно расширил Архив Т.С. Давстона. Медленно шли годы, и архив рос. У меня была возможность проследить за взлетом Т.С. Давстона, и это сходило за увлекательное чтение. Словно бы везение всегда было на его стороне.

Когда я услышал от Нормана, что плантации больше нет, я пытался представить, что Т.С. Давстон будет делать дальше. Ответ пришел по почте: вырезка из «Брентфордовского Меркурия», из колонки, которую писал старик Санделл.

Мини– трубке не удалось повторить успех йо-йо. Но был ли тому причиной викарий Берри – кто знает? Если его осененные благодатью коллеги и возрадовались исчезновению мини-трубок с пола магазинчика Нормана, радость та была недолгой. Вот как описывает это старик Санделл в своей заметке, каких-нибудь три недели спустя:

Неудача с мини-трубкой не остановила Т.С. Давстона. В любом случае, дрянная была идея, а он стремился к гораздо большему. Я собирал вырезки по мере поступления, тщательно сортировал их по папкам, следил, как одно деловое начинание перерастало в другое, и отмечал для себя, как с поразительной регулярностью те, кто появлялись на его пути, становились жертвами причудливых несчастных случаев взрывного характера.

Но, как говорит старик Санделл, несчастные случаи происходили и будут происходить, оставим Богу разбираться с ними.

В Поуисе я встретил паренька по имени Дерек. Дерека посадили за убийство. Убил он, как выяснилось, Чико. Всего через три дня после того, как я познакомился с Дереком, он умер. Его смерть совпала с тем днем, когда меня перевозили из Поуиса в Пенрот. Причиной его смерти был идиотский несчастный случай, связанный с наручниками и унитазом.

Похоже, старик Бог знает, что делает.

Если бы я не сидел взаперти и мог насладиться Семидесятыми, я бы посвятил им добрых полсотни страниц – не меньше, чем каждому из предыдущих десятилетий. Но раз нет – так нет.

Меня выпустили только в 1984, а к этому времени те, кто действительно пережили семидесятые, уже успели основательно их подзабыть.

Мне, конечно, жаль, что я так отстал от моды. Когда я смотрю старые серии из сериалов тех лет, к примеру, «Джейсон Кинг» и «Суини», я получаю хоть какое-то представление о той эпохе, которой правил Стиль. Эти широченные лацканы, эти галстуки-селедки, эти ботинки на толстенной подошве из манной каши. Я знаю, разумеется, что они снова – последний писк моды, но представьте только, что тогдавсе это можно было носить без опасения, что тебя назовут «стиляжным уродом»!

В самый последний день перед твоим выходом на свободу, особенно если ты отбыл долгий срок, вокруг тебя начинается некая суматоха. Твои соседи по камере дарят тебе разные мелочи: веревочку какую-нибудь, или старый обмылок. И если они приговорены к пожизненным срокам, то есть если им нечего терять, ты – в качестве платы за все это – выкладываешь все деньги, которые тебе удалось скопить за проведенные в тюряге годы.

Это традиция, или старинный договор, или что-то вроде того.

Платить, конечно же, не обязательно.С другой стороны, возможно, передвигаться на своих ногах тебе тоже не обязательно.

Я заплатил.

Начальник тюрьмы приглашает тебя в свой кабинет. Он приглашает тебя садиться, угощает чаем с пирожными, и произносит зажигательную речь. Он рассказывает, как ты должен вести себя за стенами тюрьмы. А также – как ты не долженвести себя. Укреплению моральных устоев и искоренению упрямства и непокорности способствует появление двух вертухаев, которые вышибают из тебя последний дух. Затем ты получаешь пачку с пятью сигаретами «Вудбайн», деньги на поездку в автобусе (не дальше трех остановок), и пакетик чипсов с сыром и луком. Последний подарок, разумеется, имеет чисто символическое значение, поскольку ты должен тут же вернуть его.

Если же ты, как я, выходишь на свободу из Пуканюха, который находится в самой середине чертовски необъятной заболоченной пустоши, деньги на поездку в автобусе (не дальше трех остановок) также имеют чисто символическое значение. И если у тебя есть пять сигарет «Вудбайн», но нету спичек, чтобы зажечь их, они также превращаются в не имеющий особого значения символ.

Вертухаи освободили меня от финансово-табачных запасов, и вышвырнули меня на пустырь.

Когда дверь захлопнулась и гогот утих, я медленно поднялся на ноги и вдохнул аромат свободы. Свобода пахла болотом и ослиным дерьмом. Она пахла так, как пахнут небеса.

Днем раньше в Пуканюх прибыл лимузин, чтобы забрать Архив Т.С. Давстона. Признаюсь, что был несколько удивлен, что он не вернулся за мной.

Я отправился в путь по узкому проселку, вдоль колеи, вглядываясь в горизонт и ожидая, что он вот-вот появится.

Не появился.

Наверно, я должен был огорчиться, но я не огорчился. Я был свободен. Я бодро зашаркал вперед, вздымая пыль тюремными сандалиями. Вот ведь гады – в тюремной прачечной потеряли одежду, в которой меня взяли. А мне так хотелось бы влезть в свой старый кафтан! Однако, как сказал мне тот тип, что заправлял в прачечной, всякое случается, и всегда лучше начать все заново – так сказать, с нуля. Кстати, при этом на нем был кафтан в точности как мой, и следует заметить, что выглядел он в нем полным идиотом.

Я начну с нуля. Я просто знал это. Конечно, знал – потому что я уже заглянул в будущее. К моему большому сожалению, только заглянул. Если бы я разглядел его внимательно, я бы не наступал так часто в ослиное дерьмо.

Да к черту это все. Я был свободен. Свободен. Свободен! Я бодро шагал вперед, я ухмылялся во весь рот, я распевал во все горло, и я весело насвистывал, и снова наступал в ослиное дерьмо, и было мне на это наплевать.

Я был таксчастлив.

Не знаю, как случилось, что я сошел с дороги. С другой стороны, хорошо, что я заблудился. Если бы я не сошел с дороги, я бы никогда не набрел на эту маленькую ферму, почти незаметную в тенистой лощине. А если бы я не нашел ферму, я бы не нашел пугало. А если бы я не нашел пугало…

Но я нашелпугало, и оно любезно снабдило меня сменой одежды. Я подкрался к дому и осторожненько заглянул в окно. Я не хотел никого беспокоить, однако мне пришло в голову, что я могу попросить разрешения воспользоваться их телефоном.

В доме была лишь сухонькая дама почтенного возраста, и больше никого. А у меня было такое развеселое настроение, что я решил ее слегка – и абсолютно беззлобно – разыграть. Я вернулся к пугалу, снял с него тыкву, которая изображала голову, надел на себя, подошел к двери и постучал.

– Бу! – сказал я, когда старушка открыла дверь.

Ну я же не знал, что у нее было слабое сердце. С другой стороны, хорошо, что у нее было слабое сердце. Потому что если бы у нее не было слабое сердце, ее бы никогда не хватил инфаркт.

А если бы ее не хватил инфаркт, она уж точно не позволила бы мне взять свою машину, чтобы доехать до ближайшего телефона.

Ближайший телефон был в пабе, милях в двадцати пяти от фермы. Хозяин паба оказал мне самый теплый прием. Я думал, что моя внешность будет отталкивать людей, но нет: хозяин просто расплылся в улыбке.

– Последний раз я видел такую шляпу, и пальто со штанами, – сказал хозяин, – когда мой дорогой папаша расхаживал в таком же вот виде. Всю жизнь тут фермером был, царствие ему небесное.

Я попросил разрешения позвонить, а хозяин спросил, зачем.

Я объяснил, что у одной пожилой леди, моей знакомой, случился инфаркт, и я хотел вызвать скорую помощь.

Хозяин печально покачал головой. Больницы, по его словам, поблизости не было, не было и доктора, который выехал бы в ночь. Его дорогой папаша в свое время скончался от сердечного приступа и он был уверен, что его дорогая мамаша, которая жила одна на ферме, милях в двадцати пяти отсюда, и тоже была слаба сердцем, по всей вероятности, последует за супругом – и тем же способом.

– На то воля Божья, – сказал хозяин. – Пусть он и разбирается.

Я вздохнул и сказал: – Возможно, вы правы.

– Выпьете кружечку за наш счет?

Я выпил кружечку за его счет, и еще одну, а когда закончил, сказал, что теперь мне действительно пора. Хозяин все не унимался и фыркал от смеха по поводу того, насколько мое пальто похоже на то, что носил его отец (а матушка теперь, наверно, обрядила в него пугало), а потом засунул мне в нагрудный карман бумажку в десять фунтов.

– Похоже, они тебе могут понадобиться, – сказал он. – Желаю удачи.

И когда я уезжал в ночь, я знал точно, что удача ждет меня. Я просто зналэто.

И так оно и было.