Геннадий Карпов Афродита Супярилярийская

Что-то было не так!

Рауф осторожно раздвинул свисающие ветви и быстро, бесшумно, нырнул в их колючую глубину, скрывшись в переплетении веток кустарника, хвостов лиан и сумятице пятен света и тени, охватывающих громадное дерево; приник к стволу и затаился, зажав в зубах духовую трубку.

Точно, что-то не то…

Рауф набрал полную грудь воздуха, нащупал языком колючку и замер…

Сквозь неумолчный гам попугаичьих криков прорывались посторонние звуки, похожие на… на… Похожие на музыку! Кажется это… Непроизвольно Рауф расслабился, сладкой истомой сжало грудь, руки ослабли и трубка выскользнула из губ…

Снова, уже явственнее, вплетаясь в птичьи голоса, прозвучала мелодия… Мелодия звонка… Сельва поблёкла и исчезла, остались лишь попугаичьи крики… Крики и раз за разом звучащий марш Мендельсона будоражили просыпающееся сознание…

Было ещё очень рано: утро блеклым светом робко пробивалось через занавеси окна. Рауф, ещё не совсем отойдя от сна, с трудом поднялся, сел, бессмысленно глядя на клетки с попугайчиками. Опять, заглушаемая птичьим гамом, полилась мелодия дверного звонка, исполняющего марш Мендельсона.

Рауф резко хлопнул ладонями:

– Ти-х-х-о!!

Испуганные птицы на время умолкли. Он нашарил ступнями домашники, встал и поплёлся к двери, сопровождаемый свадебным маршем, но отнюдь не в свадебном костюме: в «семейных» трусах до колен и в грязной непонятного цвета майке, которая после многих стирок села, укоротилась и теперь чуть прикрывала пупок. Не спеша открывать, смачно зевая и почёсывая солидно выпирающий живот, Рауф спросил:

– К-то-о-о э-ээто-о?

– Встал! – обрадовались за дверьми. – Открывай, птичий царь, – в дверь пару раз пнули. – Свои! Открывай, ор-р-рёл!

«Толик…? Уже шесть?!»

– Сейчас… – Рауф отомкнул защёлку и, не ожидая гостя, заторопился обратно в комнату – одеться поприличнее, – …входи.

Те, кто раньше бывал в трёхкомнатной квартире Мурзаевых, попади они сюда сейчас, были бы ошеломлены. Везде налицо признаки разрушительного землетрясения и последовавшего затем опустошительного нашествия мародёров, что почти соответствовало истине. Опустошила квартиру бывшая хозяйка, жена Рауфа, в период между их разводом и её отбытием на землю обетованную. А землетрясение успешно заменил «мастер на все руки» Вова-знаток, взявшийся по знакомству «быстро, дешёво, сердито» сделать «евроремонт» в осиротевшей жилплощади. Получив задаток, он ураганом пронёсся по квартире, порушив где только можно штукатурку, с необыкновенным чутьём нашёл и вскрыл все щели, какие только были в стыках бетонных плит и в них самих; выковыривая старую проводку, продолбил несчётные метры для новой; пробурил-пробил десятка два отверстий и… иссяк.

Особенно «болезненным» для хозяина оказалось разрушение унитаза, вернее кардинальный снос его верхней седалищной части, что каждодневно неединожды ставило Рауфа перед архисложной задачей и вгоняло в депрессию. Правда, как всегда, нет худа без добра: это способствовало развитию снайперских качеств, закалило нервы и умерило аппетит.

Да, у Вовы, «знатока «евроремонта» были неординарные, выдающиеся способности к разрушению и, увы, явно ниже средних к созиданию. Куда только девались его азарт и неутомимость?! За полгода последующей деятельности, скорее сердитой, чем активной, он установил патрон для лампочки и розетку для телевизора в одной из комнат, поставил новый дверной звонок, разражающийся свадебным маршем, поначалу ошарашивающий гостей, особенно дам. Вова сделал из квартиры склад-кунсткамеру, притащив сюда всё что плохо лежало на стройплощадках и свалках, что вкупе с остатками былой обстановки и старыми вещами превратило её в труднопроходимый полигон, да такой, что передвигаться по ней в тёмное время суток стало небезопасно для здоровья. Возможно, когда-нибудь Вова и завершил бы ремонт квартиры, но, увы, его бурную деятельность остановили компетентные органы, задержав при раскулачивании очередной новостройки. И «знаток» окончательно исчез с горизонта.

Нет, нет, сказать, что Рауф после этого не боролся с окружающей квартирной средой, нельзя. Ещё как! Он проложил тропы во все помещения, а комнату, где были установлены розетка и патрон, даже обустроил, поставив там телевизор, несколько расшатанных стульев и то, что когда-то было тахтой. Не сдаваясь и обустраиваясь дальше, Рауф стащил туда всю остальную «мебель» и то, что могло за неё сойти, как, например, так и не установленный новый унитаз, бывший у Рауфа вместо крепкого устойчивого стула.

Уют крепчал.

Рауф прислушался к совету и приделал тахте ножки из стопок книг и, действительно, тараканьи набеги на неё стали реже и малочисленее – по утрам Рауф находил на простыне уже много меньше раздавленных трупиков. К тому же появилось новое увлечение – отступило одиночество – клетки с попугайчиками заслонили грязные стены.

Отгородившись от остальной квартиры птичьими клетками, Рауф успокоился и лишь изредка грезил планами грандиозного, классного, капитального, а главное, быстрого и дешёвого ремонта… Но, конечно, сначала надо было отбить у тараканов кухню. Количеством и безмерной наглостью тараканьи камикадзе пугали маму, и та всё реже и реже заходила к нему прибраться и перемыть посуду. Сам Рауф принципиально не мыл посуду и крайне редко прибирался. Действительно, разве это мужское дело?! Тем более кандидата исторических наук, профессора, наконец! Женское это дело. А женщины, даже сильно близорукие, несмотря на многообещающую мелодию звонка, после воздействия квартирной среды и близкого знакомства с тараканами переставали наведываться в гости.

Да, тараканы доняли! Один попугайчик, вызвав умиление у Рауфа, съел по глупости нахала, залезшего к нему на жердочку, и наутро околел. Терпение кончилось. Рауф объявил тараканам тотальную войну и применил химическое оружие массового поражения.

Предварительно пришлось эвакуировать всех попугайчиков к соседу, жившего под ним. Собственно, именно Алимамед (для друзей Алик) заразил Рауфа попугаефилией, когда, после отъезда жены, тому уж совсем стало невмоготу от одиночества.

Успешно проведя эвакуацию, Рауф забросал врага разнообразной химией: твёрдой, жидкой, пыльной, горючей и вонючей; и покинул квартиру, ставшую химическим армагеддоном. Когда через неделю Рауф вернулся, то был страшно разочарован: его встретили пёстрые полчища оголодавших, и поэтому жутко нахальных, тараканов-мутантов. Наутро грустно вытряхивая из простыни раздавленных мутантов, обдумывая трудную дилемму: стирать или не стирать её, ему печально подумалось, что тараканы если и понесли урон, то только моральный: им было ужасно одиноко без него.

Плюнув на тараканов и на все остальные невзгоды, Рауф все надежды обратил на лето. Придёт конец занятиям, сессиям, экзаменам и тогда, закатав рукава, имея время и деньги, вместе с новым супермастером он обрушиться на разруху и тараканов.

А между тем наступил второй месяц весны. Апрель. Погода радовала, звала, и шептала что-то фривольное… И надо сказать, что попугайчики были не единственным небескорыстным увлечением Рауфа (выведение, выращивание и продажа давали довольно ощутимый приработок). Вторым таким увлечением была рыбалка. Это было тем более удивительным, что с детства Рауф страдал водобоязнью. Хотя, если точнее, не совсем водобоязнью, это была боязнь больших объёмов воды, вплоть до ванны – купался только под душем, и не очень часто. К морю и, вообще, к водоёмам у него было, примерно, то же отношение, какое бывает у большинства людей к бездонному болоту с коварными, хлипкими берегами и с отвратной жижей вместо воды. А вот рыбу Рауф любил, тем паче, что практически она обходилась ему бесплатно. В рыбалке его партнёром и наставником был друг детства и юности Толик – соратник и напарник в мужских приключениях, пока Рауфу не надоела суета и он, капитулировав, женился. Толик же был холост до сих пор и, в отличие от Рауфа, неугомонен: ловил птиц-красавиц в облаках, а не довольствовался попугайчиками в клетках.

Толик часто пропадал, неделями не появляясь на обычных местах: искал идеальные, где рыба лучше и больше, клёв постоянный, вода чище, а воздух прозрачен и сладок, и нет назойливых зрителей и конкурентов. После нескольких разведпоездок, Рауф зарёкся ездить на непроверенные места, предпочитая пусть небольшой, но стабильный улов. И всё-таки иногда соблазнялся – иной раз, после поездок с Толиком, он триумфально вёз в родительский дом десять-двадцать килограммов отборной рыбы. Наступало пиршество. Рыбу съедали за два-три дня, и Рауф возвращался к своим тараканам.

Объявившийся три дня назад, Толик, до этого пропадавший пару недель, сообщил, что нашёл уникальное место. Природа – во-о! Место – во-о! Ручей неподалёку, не вода – лимонад! Клёв необыкновенный. Есть всё! Шамайка, сазан, осетр, кутум, минога, – и засмеялся, – говорят, даже русалки. Далековато, правда, но зато какая рыбалка!!!

И Рауф поддался. Баллы-муаллим согласился взять его «часы» и подменить в субботу – конечно, ведь и Рауф не раз выручал его. А в понедельник «часы» у Рауфа были только во второй половине дня, и он надеялся ещё и отдохнуть перед ними.

Неожиданно и Алик загорелся желанием поехать вместе с ними. Наверное потому, что был у Рауфа (обсуждали достоинства и недостатки птиц, выгоды покупок и продаж в прошедшее воскресенье на птичьем рынке), когда к нему ворвался Толик с соблазнительными планами. Честно говоря, Рауф был не в восторге, но отказать соседу и компаньону было трудно. Ещё сложней оказалось помочь ему убедить Матанат-ханум отпустить мужа на рыбалку.

– …И слышать об этом не хочу! И говорить не буду!! Почти три дня! Две ночи!! Ни за что!!! … Вы что, смеётесь?! За дуру меня принимаете?! Думаете, Матанат ничего не соображает? Молчи!.. Шайтан!.. Не хочу слышать!..

Даже на птичий рынок Матанат-ханум отпускала Алимамеда с неохотой и подозрением, подчиняясь лишь явной выгоде его коммерции для бюджета семьи. Во всём остальном она усматривала кобелинные замыслы мужа, готового приволочиться за любой юбкой. Возможно, она была не так уж и не права – в «мужских» разговорах, Алик, описывая свои приключения, выглядел удачным ловеласом.

Все сомнения и подозрения Матанат-ханум в конце концов пересилили клятвенные уверения друзей, что Алимамед привезёт самое малое, одно, а скорее два или три ведра свежей рыбы. Но, разрешив Алимамеду поехать на рыбалку с ночёвкой, Матанат-ханум разразилась проклятиями в его адрес с обещанием жутких кар, не дай аллах, он вместо ловли рыбы займётся развратом. Кляла Матанат-ханум возможного изменщика не стесняясь, истово, во весь голос. А чтобы сомнения в неотвратимости кар не возникли, поклялась на хлебе, каждым из своих детей, своими родителями, родителями Алимамеда и своей жизнью. Не преминула упомянуть, что не меньшие кары падут на головы пособников возможного грехопадения её мужа. Клятвы и угрозы Матанат-ханум звучали весьма убедительно не только из-за их содержания: даже совместно далеко не худые друзья были в меньшей весовой категории, чем она одна.

Толик влетел в комнату и возрился на Рауфа, натягивающего рубашку.

– Так и знал! – ещё не готов… Давай побыстрее! И иди, подымай с насеста своего коллегу. Не я буду, если в шесть мы не выедем отсюда – с ним или без него!

Рауф, заправляя рубашку в брюки, осторожно намекнул, что если бы Толик сам поднял Алика, а он…

– Что-о?! Ну-у ты, брат, нахал!

И возмущённый Толик сообщил, что ему до лампочки, поедет Алик с ними или нет. Ему хватит одного по-опу-гая! И что они, нахалы, уже должны были быть на ногах и полностью собранные ждать его с готовым завтраком. Или, хотя бы приготовить чай и пахлаву.

Рауф вздохнул.

– Давай, давай, иди, – поторопил его Толик, – а я займусь чаем. Пахлава есть?

Грустный взгляд был ему ответом.

– Ш-шша-а! З-с-све-ери! – неожиданно заорал Толик и громко угрожающе зашипел, обводя хищным взглядом клетки.

Птицы разом смолкли и оцепенели.

– Тихо сидеть! Пока я имею разговор.

Удивительно, но этот приём, который Толик почему-то всегда сопровождал нарочито одесским говором, имел успех. Попугаи замирали минут на десять. В исполнении Рауфа этот же приём почему-то не имел должного успеха. Может шип был иной? А в первый раз эффект был просто потрясающий: попугайчики замерли аж на полчаса, а три-четыре так вообще свалились трупиками с жердочек, слава богу, потом очухались. У их хозяина из-за этого чуть сердечный приступ не случился.

Рауф нехотя пошёл к Мамедовым, уж очень ему не хотелось встречаться с Матанат-ханум. Сильно не хотелось.

На удивление, оказалось, что Алимамед уже встал, успел позавтракать, одеться и был готов к пути. И не он один. Вместе с ним собралась в дорогу почтенная Марзия-ханум, его тёща. Не успели слова возражения покинуть уста Рауфа, как поток красноречия Матанат-ханум запихнул их обратно далеко вовнутрь. И счастлив был он, что успел быстро захлопнуть рот.

– …Какие могут быть возражения?! Алимамед, видишь? Рауф-муаллим не против! Какие неудобства от старой мудрой женщины? Она и за вами присмотрит, и за вещами, приготовит рыбу, чай. И, вообще, в случае чего, даст умный совет! И …! И……! И…….! И……!!!

Осторожно поддерживая с двух сторон почтенную женщину, Рауф с Алимамедом помогли ей подняться в квартиру Рауфа для знакомства с Толиком. Всё-таки он был главой предстоящей экспедиции и владельцем «запорожца», на котором предстояло ехать. Предварительные переговоры Матанат-ханум возложила на компаньонов, пригрозив, что сама поговорит с Толик-джаном, если они окажутся глупыми и не на что неспособными.

Скатав постель, Толик сидел на тахте и раскладывал на столике чайные принадлежности. Когда в комнату протиснулись Рауф, затем полностью экипированная для путешествия по Арктике Марзия-ханум, а за ней несколько легче одетый Алимамед, лицо Толика преобразилось и застыло стёртой подошвой.

Птицы молчали. Молчал Алик. Молчала старушка. Рауф понял: кто, если не он? И заговорил – путанно, сбиваясь, объясняя, что к чему, пробуя передать железные доводы Матанат-ханум. Говорил, говорил…, а Толик медленно подымался с тахты. Рауф уже не соображал, что говорит, боясь остановиться – лишь бы не дать взорваться Толику. И вместе с Рауфом старался птичий хор.

Встав (наконец!), Толик очень деликатно подхватил хмурую старушку и усадил на своё место. Рауф замолчал, ожидая, что будет дальше. Неужели согласится?!

Толик необычайно вежливо и дипломатично начал речь. Вначале выразил радость по поводу того, что такая уважаемая женщина выразила желание разделить с ними трудности предстоящего путешествия, согласилась помочь им. Он с радостью возьмёт её с собой…

Рауф внутренне ахнул, перекосилось лицо Алимамеда.

… но вот беда, тут Толик чуть сорвался повысив голос, у него всего лишь «запорожец», а не «мерседесс» или «кадиллак», и вместе с палаткой и другими вещами в нём с трудом могут уместиться, кроме него, максимум ещё двое. Поэтому он с удовольствием берёт с собой уважаемую Марзию-ханум, но Алимамеду тогда придётся остаться дома или нанимать ещё одну машину. Так что пусть уважаемая биби-ханум идёт пока домой, окончательно собирается и ждёт их. Они зайдут за ней, как только Рауф соберётся. И Толик заботливо помог старушке подняться, довёл её вместе с Рауфом и Аликом до дверей, по пути описывая свою небывалую радость от предстоящей рыбалки совместно с такой почтенной женщиной, не обращая внимания на отчаянную сигнализацию Алимамеда морганием и кривлянием. Слащавая улыбка застыла на лице Толика и с нею он захлопнул за троицей дверь.

Не успели они сделать шаг, как из-за двери донёсся злобный вопль:

Шш-ша-а, з-све-ери!! Ш-ш-ш-ш-ы-ы…

– О, аллах! Что это?! – вздрогнув, проблеяла перепуганная старушка и обвисла на руках мужчин.

Рауф не зашёл к Мамедовым, предпочитая, чтобы отчёт жене Алик делал самостоятельно, но сразу не ушёл, оставшись на лестничной площадке – узнать реакцию Матанат-ханум он надеялся и тут – монологи жены Алика прослушивались даже сквозь пол его квартиры.

– …Шайтан, порождение шайтана! Ишак! Ты что говоришь!? Чтобы я отпустила свою мать одну с чужими мужчинами!!! На несколько ночей! С такими мужиками! От одного жена сбежала на край света, другой вообще неженатый. Ахмаг! Гёпяоглы![1] Ты хочешь навлечь позор на нашу семью! …! …! Да, да, ты хочешь, ты очень хочешь навлечь позор и бесчестие на седую голову мамы, на мою и на свою, ишак! …! Что мы тебе сделали?!.. …! Нет, ты не любишь ни меня, ни детей… Ты что, думаешь я не вижу, не соображаю, как к нему приходят студентки «сдавать экзамен»?! А этот Толик…

Рауф, ликуя, тихонько отошёл от двери и, чуть не танцуя, пошёл наверх.

Толик пил чай из самой большой чашки. Личной чашки Рауфа. Запуганные попугайчики опасливо косились и молчали. Рауф вздохнул и не стал, как обычно, бесполезно возмущаться и протестовать, а пошёл мыть другую чашку. Вернувшись и налив себе чаю, Рауф ответил на ожидающий взгляд друга:

– Кажется, никто из них не поедет.

– Ха! Баба с возу… – и Толик стал наливать себе очередную порцию чая.

Когда через пятнадцать минут они вышли, их ждал сюрприз. Вниз, пролётом ниже, на лестничной площадке стоял Алик с рюкзаком на спине и вёдрами в руках. Заискивающе улыбаясь, он сообщил:

– Разрешила. Сказала, без рыбы не возвращайся и вот, два ведра дала.

Сразу, как только отъехали, Рауф стал засыпать. На мгновения просыпаясь, отмечал, что проехали Баилов, Шихово, комбинат… и вновь окунался в сон. Окончательно проснулся когда стало припекать и день был в разгаре. Оглянулся. Алик, зажатый шмотками, сопя, спал.

– Толик, далеко ещё?

– С полчаса.

Местность вокруг была пустынной, каменистой, монотонной и выглядела неуютно и бедно. Чахлые островки-пучки зелени, если и встречались, то на большом расстоянии друг от друга. Ехали не по асфальту и даже не по дороге, а по тропе. Без малейших следов того, что кто-то проезжал здесь до них. Машину немилосердно трясло, и Рауф подивился, как это Алик умудряется спать при такой тряске.

«Запорожец» свернул налево и запрыгал на ухабах ещё сильнее. Тропа пошла под уклон и они въехали в постепенно углубляющуюся расщелину. Еще поворот, теперь направо, и каменная стена справа быстро пошла на убыль, и перед ними открылась долинка в небольшой котловине. Убогая, каменистая, но настоящий оазис по сравнению с каменной пустошью, оставшейся позади. На переднем плане виднелась кучка бедных домишек, огороженных изгородями сложенных и сбитых из чего попало. А дальше за селом круто вздымался холм с разрушенным скальным верхом.

– Супяриляри, – объявил Толик. – Дыра-дырой, тоска смертная… Главное – не советую попадать в лапы местных стариканов. Хвастуны страшные! Их хлебом не корми – дай нового человека… Привяжутся скопом – не отпустят: заболтают до одурения. Можно подумать тут у них соцсоревнования по похвальбе проходят… И село у них древнее-древнего, чуть ли не Адам с Евой отсюда родом, и места тут необыкновенные, даже волшебные, и родниковая вода лучшая в мире, и кто тут только не бывал: дэвы, дьявол, боги, Искандер Двурогий, Джахан-шах… Столько легенд и сказок обрушат на голову, причём наперегонки – обалдеешь! И попробуй – не поверь…

Странное название села, упоминание Искандера Двурогого – Александра Македонского, и до Рауфа Мурзаева, кандидата исторических наук, вдруг дошло куда это они заехали. Холм со скальной верхушкой это, так называемая, башня Искандера – Искандер-галасы близ села Супяриляри. Действительно, места эти необыкновенные и даже название села исключительное, невероятное для Азербайджана, означающее, что это село водяных красавиц или, если проще, русалок. Это почти так же чуждо, как если бы название русской деревни означало, что это место троллей, гоблинов или джиннов.

Упоминания об этих местах и здешнем храме имеются в клинописях Асирии и папирусах Древнего Египта. Эти места, и особенно храм, были широко известны по всей Древней Ойкумене от Греции и Иберии до Китая и Индии. В домусульманский период их почитали священными все племена и народы обитавшие поблизости: албаны, мидийцы, персы, тюрки и все остальные. Шахи, ханы, цари, императоры, вожди всех племён и государств посылали посольства и сами приезжали сюда за жёнами. Прекрасней девушек, чем дочери смертных и русалок, обитавших здесь, не было. Но русалки отдавали своих дочерей только в обмен на человеческие жертвы – им нужны были стройные красивые юноши. Никакие другие дары русалки не принимали, а за неуважение насылали чудовищ. Легенда говорит, что даже Александр Македонский заезжал сюда на обратном пути из Индии и именно здесь стал Двурогим, начал скрывать свой лик и вскорости умер.

Мусульмане, завоевав край, разрушили языческий храм на вершине холма, сожгли дотла все поселения вокруг, а жителей поголовно уничтожили или увели в рабство. И долго эти места считались запретными и противными аллаху. Прошли столетия, и как-то Джахан-шах, строптивец и упрямец, посетил эти проклятые места и мимоходом казнил кого-то, неугодившего ему. Делалось это при его дворе часто и с выдумкой, но впервые здесь в ответ он получил невероятный дар: прекрасную пери. Красавицу, равную которой он никогда и нигде не видел и даже представить себе такую не мог. С этого времени всех своих врагов и бывших друзей Джахан-хан казнил тут, получая взамен пополнения для своего гарема. Постепенно на старых развалинах отстроился маленький городок Супяриляри…

Но проклял аллах нечестивца, проклял семя его. И был убит Джахан-шах собственным сыном, а сын был убит уже своим сыном. И было так, пока последний в этом ряду потомок Джахан-хана не присоединил, как обычно гарем отца к своему, а приказал казнить всех дочерей русалочьих. Но говорят, и он был проклят русалками, так как перестал после этого быть мужчиной, потерял мужскую силу, затем трон и жизнь. И пришла ему на смену жестокая Шири-хатун, его сестра-двойняшка. С тех пор жители этих мест считаются проклятыми, ведь как гласит легенда они потомки палачей Джахан-шаха и жестокосердных водяных дев.

Припомнившаяся легенда навеяла грусть на Рауфа. Вспомнились надежды юности, студенческие мечты… Была среди них и такая: провести здесь доскональные раскопки, попытаться прочесть эту загадочную, забытую страницу в книге истории Азербайджана. Может быть даже очень важную страницу. Ведь не зря же тысячелетия эти места считались священными, божественными и овеянны легендами и мифами. Русалочьи дочери, конечно же, сказки. Но чем-то это место примечательно… А он сюда на рыбалку, на заготовку рыбы…

«Запорожец» свернул налево и Супяриляри осталось позади. Справа за скалами в промежутках стала проглядывать синева моря.

Приехали, Толик-джан? – проснулся Алик.

Почти.

Рауфу вдруг смертельно захотелось поделиться с друзьями всем, что знал об этих местах, рассказать легенды с ними связанные. И, взахлёб, торопясь, боясь, что его перебьют, стал рассказывать…

Толик вывез их на узкую площадку, далеко выдающуюся в море и имеющую удобные спуски к воде: справа пологий песчаный, слева ступенчатый скалистый. От ветра площадка была огорожена крутыми скальными мысами, стоящими от неё по бокам в ста-ста пятидесяти метрах. Мысы и площадка трезубцем вонзались в море. Площадка была удивительно удобна, будто нарочно созданная для стоянки и рыбалки.

Рауф не прекращал рассказа и после того, как они принялись разгружать машину и подготавливать палатку к установке. Припекало, и друзья оголились по пояс. Толик зашёл за спину Рауфа и, глядя на неё, озабоченно покачал головой и сказал, прервав лекцию товарища:

– Ну-уу… она тебя опять укусила…

– Кто?! Где?… – Рауф завертелся, забив по спине руками. – Кто укусил?!

– Муха!

– Какая муха? – не понял Рауф, ища на спине место укуса.

– Историческая! – сообщил Толик и, довольный, заржал.

Засмеялся и Алимамед. Рауф замолчал и надулся.

– Слышали, слышали кое-что и без тебя, – глаза Толика хищно блеснули, он подмигнул Рауфу:

– Кстати, бухточка эта считается у аборигенов нечистым местом. Именно здесь, как говорят старики, выходили русалочьи дочери… Э-э-эх! Знать бы ещё где и как эти жертвы приносились!

– А зачем тебе это? – наивно удивился Алимамед неистовому желанию, прозвучавшему в голосе Толика. – Диссертацию написать хочешь?

Толик, не спеша отвечать, стал рыться в багажнике…

Рауф, отлично знавший друга детства и понимавший его с полуслова, смекнул что к чему и приготовился…

Когда Толик разогнулся, в руках он держал моток верёвки и десантный нож.

– Тупой ты, Алик. Неужели не понятно? Холостой я, неженатый. Капризный. Мне нужна не просто жена, а принцесса. Королева! Лучше которой я не встречал и не встречу! Русалочьи дочери – моя последняя надежда. Тридцать пять уже.

Толик сделал шаг к Алимамеду.

– Нужна жертва. Я сперва, грешным делом, хотел Рауфа… да ты удачно подвернулся. Ничего не поделаешь, сам встрял.

Толик сделал ещё один шаг к Алимамеду, и тот бочком-бочком стал передвигаться к Рауфу.

– Э-ээ, Рауф, ты слышишь, что он говорит. Шутит, да?

Рауф отвернулся.

– Зря ты к Рауфу лезешь. У нас всё обговорено, сначала мне жену делаем, потом ему.

Ещё шаг к Алимамеду.

– Ты что?! Ты что?! Толик-джан! – отступая, Алимамед лихорадочно бросал вокруг взгляды, надеясь увидеть хоть что-то для обороны, но кругом были только песок и камешки, а от вещей он был отрезан недавними приятелями. Сзади площадка и море.

– Алик, не сопротивляйся. Мы тебя сейчас только свяжем. И до тех пор, пока не узнаем, где тебя… День-два ещё поживёшь, может три. А сопротивляться будешь придётся кончать прямо сейчас. Крови много будет… Не хочу я тебя мучать, Алик, поверь. Давай по-хорошему…

Увещевая, Толик неотвратимо наступал.

В глазах Алимамеда поселилась тоска.

– Толик-джан! Рауф-джан! Да вы что?! У меня же семья, дети!

– Вот видишь, у тебя всё есть, всё было. Всё хорошее испытал, всё прошло. Впереди только суета и мучения… А семье мы поможем, будь уверен, не звери.

– Алимамед бросил отчаянный взгляд на Рауфа.

– Рауф!!! – но тот, как отвернулся, так и стоял не оборачиваясь.

С дюжим Толиком ему не справиться…

– А-аы-ыо-о! – взвыл Алик и, крутанувшись, бросился вниз по ступенчатому спуску к воде, споткнулся, кувыркнулся и запрыгал по скалисто-обрывистому берегу к мысу. Проявив невероятную сноровку, грузный Алимамед за полминуты, прыгая молодым козлом по выступающим из воды камням, сумел убежать метров на шестьдесят.

Остановил его смех. Бурный, в два голоса, гомерический смех. Обернувшись, с трудом сохраняя равновесие на склизком камне, Алимамед увидел корчившиеся от хохота фигуры Толика и Рауфа.

– Негодяи! Ишаки! Разве так шутят?! Сво… – Алимамед пошатнулся и, чуть не свалившись в воду, вынужденно присел на четвереньки.

Обратная дорога заняла у него много больше времени и душевных сил. Скользкие камни, отвесная стена сразу за прибоем, дрожащие ноги – запросто можно было сломать руки и ноги вместе с шеей. Возвращаясь, Алимамед непрерывно ругался на всех языках, которые знал, особенно ожесточаясь, когда соскальзывал в воду. Это происходило несмотря на то, что большую часть обратного пути он проделал на четвереньках. На площадку Алимамед вылез весь мокрый, дрожащий, испачканный какой-то рыжей липкой вонючей пеной, окончательно испортившей ему настроение.

А на площадке царило веселье, каждое движение Алимамеда, каждое ругательство вызывало новые спазмы смеха. Толик уже не мог стоять и хохотал на коленях. Рауф смеялся не так бурно, но и он крутился от хохота.

– Бегемоты! Ишаки! Из-за вас обмочился и испачкался!

Толик заревел и боком повалился на песок, дрыгая ногами. Изо рта у него уже вместо смеха вырывался горловой рёв издыхающего ишака…

– Алик, не обижайся… Толик известный подкольщик. А я… я… ха-ха-ха… просто не мог на тебя смотреть, ты бы всё понял… Ха-ха-ха…

Толик говорить не мог: стоило ему взглянуть в обиженное лицо Алимамеда, как его заново охватывала лихорадка смеха. Через пять минут Алимамед добродушно смеялся вместе со всеми, а через полчаса они уже разматывали удочки и Толик «успокаивал» Алика:

– Ну, какая из тебя жертва? Нужен стройный красивый юноша, а ты уже давно не юноша, про красоту и упоминать не стоит. Ну, а стройности в тебе… По моему, Рауф изящнее, хотя я его никогда не помню стройным.

Алик беззлобно отругивался – он уже обсох, не обижался на приятелей и предвкушал удовольствие рыбалки.

Рыба не шла. Солнце давно перевалило за зенит, а ни одной рыбёшки не было поймано. Хорошее настроение улетучилось, все угрюмо вперились в поплавки.

– Что такое?! – злился Толик, в очередной раз меняя наживку и место. – В прошлый раз мы с Олегом не успевали вытаскивать… Забастовка у них что-ли?!..

– Пена, пена, эта виновата. Нанесло отходы, вот рыба и ушла. – Алик расстроено покачал головой. – Что я скажу Матанат?

Пообедали, затем ещё час промучились с тем же результатом. Раскисший от солнца и неудачной рыбалки, Рауф предложил:

– Может вернёмся в Баку?

– Нет. Пойдём в другое место, – Толик решительно махнул рукой, приказывая: – Сворачивайте удочки. Там тоже неплохо ловилось. Правда, не так удобно, как здесь, но может, туда этой заразы не занесло.

Толик с отвращением плюнул в грязные хлопья рыже-розовой пены, скопившейся на береговой кромке, и огляделся. Волны продолжали нести к берегу всё новые и новые порции пены. Это было даже красиво: вся бухта в розовых барашках волн.

– Придётся тащиться километра два. По берегу мы пройти не сможем, пойдём верхом. Кстати, мимо Искендер-галасы. Там, дальше неподалёку спуск к морю и несколько скал с которых можно рыбачить.

– А как же вещи, машина? – забеспокоился Рауф.

– Я вернусь. Покажу вам дорогу и вернусь, успокоил Толик. – Местные сюда не заходят, но, конечно, надолго бросать вещи не стоит.

Шли с полчаса. За разговорами дорога прошла незаметно, хотя приятного было мало: они окончательно пропылились, насквозь пропотели, но место того стоило. Это был широкий скальный выступ, спрятанный за мысом, и вокруг чистейшая вода и ни малейшего волнения.

Рыбалка пошла. За полчаса они наловили ведро отборной рыбы. Среди них три красавца кутума по полтора кило каждый. Толик, прихватив ведро, ушёл сторожить машину и вещи. Ушёл с явной неохотой, но послать вместо себя Алика после розыгрыша ему было неудобно, а отрывать Рауфа, вошедшего в жадный азарт, знал – бесполезно.

Незаметно летело время. Рыба шла и шла. Наполнены были ведра, рюкзак и класть уже было некуда – хоть в руках неси. Стало темнеть.

– Всё! – Рауф бросил очередную добычу в рюкзак. – Это ещё надо утащить. У меня такой улов в первый раз!

Алимамед кивнул, бросил тёплый взгляд на вёдра и стал подтягивать леску. «Матанат теперь и рта раскрыть не сможет!» – с удовольствием подумал он. «Хотя нет, конечно, раскроет!» – Алимамед довольно улыбнулся: это будет тот редкий случай, когда на его голову прольётся поток безмерной лести и похвал.

Алимамед тащил рюкзак и удочки, Рауф вёдра. Подымаясь, они здорово измучились, задохлись и теперь всё выглядело не так уж радужно. Они явно переусердствовали, заканчивать надо было раньше. Когда проходили мимо Искандер-галасы, Рауф остановился и поставил вёдра.

– Передохнём… Ффу-уфф… Руки отваливаются.

Алимамед бросил удочки, с облегчением скинул рюкзак, нашарил в кармане сигареты, взял себе и предложил Рауфу. Закурили.

– Алик, пошли к башне, а? Посмотрим, что там вблизи.

– Ой, Рауф, нет. Лучше быстрей назад. Темно уже.

– Это же недолго, минут десять-пятнадцать, туда и обратно.

Алимамед помотал головой, выказывая полное отсутствие охоты взбираться на холм. А Рауф загорелся: вот она, Искендер-галасы, рядом – руку протяни, можно пощупать развалины четырёхтысячелетнего храма, ощутить дух Времени и Истории.

– Хорошо. Ты подожди, а я пройдусь, – и он зашагал к развалинам.

Оставшись один, Алимамед, как-то сразу почувствовал себя неуютно и одиноко в вязкой тишине разливающихся сумерек и бросился догонять Рауфа.

– Подожди, Рауф-джан.

Со спутником Рауф почувствовал себя значительно уверенней, и они не только поднялись до башни, но и взобрались на самый верх, и минут пятнадцать бродили среди развалин. Попутно Рауф, взбудораженный ароматом древности, веявшем от руин, читал Алику лекцию по истории Азербайджана: о древней Албании, Мидии…

Алимамед слушал вполуха. По его мнению ничего интересного здесь не было: осколки, черепки, остатки древней кладки, камни. Причём ходить было небезопасно: камни держались непрочно и норовили выскользнуть из под ног. Можно было и ногу подвернуть, и здорово расшибиться, свалившись с какой-нибудь кучи. Прогулка всё меньше и меньше нравилась Алимамеду – ему было начхать на древность этих камней, и больше беспокоила судьба оставленной рыбы. Любая бродячая собака могла испортить весь улов.

Вдруг, казавшийся солидным, большой камень крутанулся под ногой Алимамеда и покатился вниз. Теряя равновесие, Алимамед попытался ухватиться за идущего впереди Рауфа. Тот от неожиданности пошатнулся, оступился и, упав, скатился вслед за камнем, чуть не прихватив товарища. Но Алимамед, хотя и упал, сумел зацепиться и, отчаянно заскребя ногами, вылез из ямы. Обернувшись, он увидел чертыхающегося Рауфа, подымающегося с четверенек и продолжающиеся скатываться к нему камни; успел ещё подумать: «Так тебе и надо, профессор! Чёрт тебя понёс шататься по этим развалинам», как под Рауфом разверзлась земля, рядом на попа поднялась громадная глыба, и Рауф ухнул вниз вместе с камнями и землёй. Раздался мощный всплеск, затем громкое чмоканье, и потом только шорох катящихся и падающих в провал камней под аккомпанемент бултышья, доносившегося оттуда.

Алимамед застыл, парализованный ужасом. Потом его стала бить дрожь.

– Рауф! Рауф-джан! Ответь! Как ты там?

В ответ только бултыхание ссыпающихся в провал камешков.

Что делать?!.. Алимамед боялся не то, что спуститься – пошевелиться!.. Наконец, он заставил себя разжать пальцы и ползком перебрался подальше. Подождал, встал, набрался духу и стал очень осторожно спускаться по пологому спуску сзади ставшей дыбом глыбы. Страх когтями впился в сердце, незаметно для себя Алимамед вновь очутился животе и последние два метра прополз. Подползя к провалу, Алимамед заглянул в него. Темнота, затхлая сырость и молчание.

– Ра-а-у-уф! – жалобным голосом позвал он.

Тишина. С трудом чиркнул и зажёг дрожащими руками спичку. Бросил. Вроде колодца. Алимамед стал спешить, чиркать спичками о коробок, теряя и ломая их, бросая зажжённые вниз. Колодец. Внизу, в метрах четырёх, чёрное зеркало воды. И всё! Рауфа нет. Потонул! Последняя спичка полетела вниз, туда же полетел выпотрошенный и подожжённый коробок. Странный колодец со стенами облицованными плитами, на которых сквозь грязь и пыль просматривалась какая-то роспись.

Алимамед, пятясь раком, отполз от колодца и, опираясь о каменную глыбу, стал подыматься, как под гипнозом, не отрывая взгляда от зева, поглотившего Рауфа. Почти встал, когда неожиданно глыба качнулась и стала падать. И Алимамед вместе с ней, только глыба ушла вперёд, а он, упав на спину, ногами вперёд заскользил к колодцу, цепляясь за летящие вместе с ним камни.

– А-а-аы-ы-аа… – вырвался у него животный крик ужаса…

Он не видел как глыба ушла на прежнее место и остановилась, чуть сотрясясь от удара об упор. Алимамеда несильно подбросило и падение прекратилось… Не веря, что жив, потрясённый Алимамед приподнялся на локтях. Зева колодца как не бывало: его место занял плоский квадрат щербатого камня. Вот на нём-то он и лежал сейчас!

Алимамед резво перевернулся и на четвереньках побежал из ямы, моля аллаха, чтобы опять чего-нибудь не случилось… Он почти не помнил, как выбрался из развалин, спустился вниз и добежал до оставленных вещей. Лишь здесь, немного опомнившись, он начал осмысливать происшедшее.

Рауф погиб. И погиб из-за него. Это он его столкнул. Алимамед всхлипнул: проклятая рыбалка! проклятые развалины! – и зарыдал. Громко, навзрыд, сотрясаясь всем телом – слепо усевшись на рюкзак.

Постепенно он приходил в себя. Рауф погиб и ему уже не помочь. А как быть ему самому? Что делать? Всё рассказать?… Если его не убьёт Толик, то родители Рауфа, точно, посадят. А семья?! А дети?! Нет, нет, говорить правду нельзя. Скажу, Рауф один пошёл в развалины. А я… я не стал его дожидаться, думал догонит…

Забросив на плечи рюкзак, подхватив удочки и вёдра, Алимамед побежал. Была забыта усталость, не чувствовалась тяжесть ноши: страх и чувство вины гнали Алимамеда.

На площадке догорал костёр, рядом стоял накрытый котелок с ухой. Из «запорожца» доносился могучий храп, перекрывающий тихое звучание невыключенного радиоприёмника.

«Толик… Спит. Да, он же говорил, что почти не спал. Хорошо… Скажу, что пришли вдвоём, а потом Рауф ушёл к Искандер-галасы. Я лёг спать. Рауф обещал разбудить, когда придёт.»

Алимамед залез в палатку и попробовал заснуть. Никак не получалось. То ли он был чересчур перевозбуждён, то ли мешал жуткий храп. Изредка храп затихал, и тогда можно было расслышать, что именно передавалось по радиоприёмнику. «Маяк». Последние известия. «Двадцать один час шесть минут…» – объявил диктор.

Алимамед вылез из палатки и подошёл к котелку. Снял крышку. Пахло вкусно. «Э-э, пусть душа Рауфа попадёт в рай. Мёртвое – мёртвым, живое – живым». Алимамед стал накладывать себе ухи…

Поев, подумав и, боязливо оглянувшись на «запорожец», откуда продолжал доноситься могучий, с переливами храп, он плеснул, испачкав ухой ещё одну миску и ложку. «Скажу, что ел с Рауфом, а затем он ушёл – историческая муха укусила… Чтоб она сдохла!!!».

Укладываясь, он мстительно со злорадством подумал о Толике: «Знаем, знаем теперь, отчего до сих пор холостой. Принцесса ему! Ха! Какая же дура, раз переспав, ляжет с ним опять?!.. Только глухая!».

Всё случилось так быстро, что Рауф испытал испуг перемешанный с гадливостью лишь потом, когда весь ушёл под воду, пробил(?!) дно и был утянут вглубь причмокнувшим водоворотом, бешенным потоком понёсшим его сначала вверх, затем резко вниз в темноту, ударяя о скользкие стены, за которые не зацепиться… Затем его выбросило из темноты во что-то светлое. Тёмные воды, принёсшие Рауфа, закрутили, взбаламутили, замутили светлую светящуюся жидкость. Она заполнилась хаосом тёмных и светлых водоворотов, светящимися ошмётками, мутью, запузырилась, засверкала какими-то нитями и гроздями пузырей. Рауф уже наглотавшийся воды, но ещё чудом не задохнувшийся, стал барахтаться, инстинктивно пытаясь вырваться наверх к воздуху. И вырвался. Неожиданно легко. Голова вдруг оказалась над поверхностью воды, а ноги стукнулись о дно. Рауф выпрямился судорожно дыша и отплёвываясь. Он стоял по грудь в светящейся жидкости. По поверхности кучками плавала какая-то гадость. И запах, запах… Жуткая вонь!!! Вонь била по нервам, кружила голову и душила все чувства… Где он? В канализационном коллекторе?..

Уровень жидкости быстро снижался: уже по пояс, по колено, ещё ниже. Стараясь игнорировать вонь, Рауф понемногу осматривался. Вся поверхность жидкости светилась мягким зеленоватым светом. Свечение было похоже на фосфоресценцию. Стены светились чуть меньше. Рауф посмотрел наверх: неровный глыбастый потолок также фосфоресцировал, но очень слабо. Пещера. Конечно, какая может быть канализация в этих местах…

Рауф почувствовал слабость, закружилась голова, стали подгибаться ноги. Наверное от гадкого запаха. Неожиданно его скрутило и сильно затошнило. Он упал на колени и вырвал… Вода из под ног ушла совсем, но вони от этого меньше не стало. Его опять скрутило – ещё сильнее. Его выворачивало – он блевал, его опять выворачивало…

«Всё! Конец…» – успел между приступами обречёно подумать Рауф. – «Сколько же этой гадости я нахлебался?». Он упал, захрипел, тело забилось в судорогах. «Умираю», – мелькнула последняя мысль, и он полетел в колодец чёрного небытия…

Очнулся Рауф от всхлипов. Всхлипывал он сам – вода заливала ему лицо. Рауф тяжело приподнялся и сел, постепенно вспоминая где он и что с ним. Гладь пещерного озера колебалась, создавая блики на стенах и потолке громадной пещеры. Воздух был пронизан блестящей, искрящей дымкой. Вода опять прибывала, она уже покрыла ноги Рауфа. Что же это такое: вода или что?… Рауф пригоршней подхватил жидкость. Что-то вроде очень жидкого светящегося киселя. Рауф вдруг удивился самому себе: никакой реакции на то, что он сидит по пояс в непонятной жидкости, весь мокрый, светящийся – и нет ни беспричинного страха, ни судорог отвращения, ни мерзких мурашек по телу. Что это? Нервное отупление? Он прислушался к себе. Действительно, сейчас он не чувствует той дикой вони, что была поначалу, не ощущает ни холода, ни тепла, не хочется ни пить, ни есть. Не чувствуется тех болячек, которые получил упав и провалившись. Никаких мыслей по поводу этого не возникало. Хм, – светло, тепло и мухи не кусают. Ничего другого кроме этой затасканной фразы на ум не шло. Он стал думать о другом. Как долго он уже здесь? Успел ли Алик поднять тревогу? Скоро ли придёт помощь? Вспомнил про часы. Стрелки антиударных, водонепроницаемых, хвалёных импортных часов застыли намертво и никакие встряхивания, заводы, переводы стрелок не смогли заставить их придти в движение. Каюк часикам. Странное равнодушно охватило его…

Кисель добрался до груди…

Жидкость прошлась по губам и попала в рот. Рауф закашлялся, отплёвываясь. Х-хм-мм, спасатели должны придти, но, кажется, стоит и самому позаботиться о своём спасении. Заставить себя встать и что-то предпринять было необычайно тяжко, но он встал… Надо хотя бы обследовать пещеру. Рауф медленно заковылял к стенам, мягко омываемые озером. Назвать колебательные движения поверхности озера волнами в привычном понимании было бы неправильно, больше это походило на дыхание озера. Настоящие волны порождал своими движениями Рауф. Уже у самой стены он поскользнулся и плюхнулся с головой уйдя в кисель. Поднявшись Рауф оглядел себя. Жалкое зрелище: мокрое и светящееся. Ладно, не на балу…

Стена пещеры оказалась неожиданно гладкой и скользкой. Ладонь скользнула по поверхности, сметая светящийся слой, и обнажила часть какого-то рисунка. Рауф, заинтересовавшись, стал энергично очищать стену от светящейся слизи. Роспись! Стена была облицована треугольными плитами с гладкой, как у стекла, чуть волнистой поверхностью. На этих равнобедренных треугольниках просматривались письмена, рисунки и картины. Рауф заинтересовался. Он пошёл вдоль стены, смахивая слизь. Постепенно его охватывал азарт исследователя. Он спотыкался о кочковатое дно, поскальзывался, падал и подымался, снова падал и подымался, вновь падал… и очищал, очищал, очищал стены. Картины сменяли одна другую… Какая сохранность! Ни одна плита не выпала, не растрескалась, лишь изредка встречались щербинки на поверхности. Рауфа был в восторге – он бросил рубашку, которой стирал слизь и стал отходить вглубь пещеры, чтобы охватить взглядом как можно большую часть стены. Стоп, немного обратно, а то рисунки стали сливаться с общим фоном. На стене были изображения женщин, рыб, русалок, рыбо-рако-осьминогоподобных существ (богов?), узоры, письмена, крупные знаки. Больше всего было изображений женщин: совершенно нагих и в прозрачных одеждах-вуалях: по одной, по две, по три и целые группы переплетённых тел. Краски только угадывались, но при таком «освещении» желать большего было нельзя. Выделялись «глазастые» плиты с глазами в центре: большими и маленькими, человеческими, рыбьими и кошачьими, и ещё какими-то абстрактно-непонятными. Глаз мог быть на плите один, а могло быть и несколько (чаще два) – никакой системы тут Рауф не заметил, но обязательно по краям плит присутствовала вязь обрывков извилистых линий, из переплетений которых выделялись, как бы рождаясь из них, кабалистические монограммы и знаки. По крайней мере, по разумению Рауфа, они были похожи на них. «Глазастые» плиты не встречались в одиночку. Они всегда образовывали шестиугольник, и в центре его получался сложный знак-монограмма. Рауф старался не задерживать на них взгляд: эти знаки притягивали, завораживали, оставляя без воли…

На всех плитах были изображения абстрактных переплетения линий, но доминировали они только на «глазастых», а в общем главенствовали женщины. Прекрасные женщины!

Рауф торжествовал – он(!), он(!!!) открыл эту пещеру. Хотя, какая пещера?! Это подземный храм Воды; Моря; Океана; Жизни! Здесь поклонялись Воде, родящей всё живое и основе всего живого. И женщина – символ всёродящей, всёлелеящей и переменчивой Воды: сегодня ласкающей, завтра губящей.

Рауф, полный эйфории, шёл вдоль стены, рассматривая картины и мысли, порождаемые ими, казалось ему, точно расшифровывают смысл того, что он видел. А подобного ни он, да и никто из ныне живущих никогда не видел. И не только не видел, но и не слышал, и не подозревал даже! Он первый!!! Он, кандидат исторических наук Рауф Мурзаев открыл для мира этот Храм, этот дотоле неизвестный пласт Истории!

Замечтавшись, Рауф поскользнулся и глубоко погрузился под воду. Вынырнув, он закашлялся – опять нахлебался этой дряни. Уровень жидкости поднялся, и поднялся солидно – кисель плескался у груди. Сердце сжалось, Рауфу стало пронзительно страшно – он не умеет плавать, а если так и дальше пойдёт… Голова закружилась, что-то стало твориться с глазами – в них то свет, то мрак – калейдоскоп какой-то… Дальнейшее Рауф воспринимал смутно: память стала сиюминутной, редкие эпизоды откладывались в ней и тут же тускнели, стираясь следующим бытием. Кажется он всё-таки плавал (или… не тонул?), полз неизвестно куда… опять его куда-то несла вода… Мрак сменялся полутьмой… Он пробовал что-то есть… Голова стала ясной и прозрачно-пустой, тело лёгким и гибким… Время не трогало его – оно текло рядом, но мимо… Он перестал быть личностью и жил на уровне безусловных рефлексов. Хорошо… Плохо… Приятно… Неудобно… Хорошо… ……… Временами ему казалось, что он летает. Запомнилось блаженное ощущение плавания (полёта? скольжения?) среди рыже-красной субстанции (облаков? пены? водорослей? желе?), которая ласкала, бодрила… А он жил ею! Всем телом пил, ел её, дышал…

А дальше – грохот, удары, удушье, боль и, схватившая его и куда-то понёсшая плотная тьма… И жестокий убивающий свет… И холод! Хо-олло-од!!! Пронзительный ужасный холод, заставляющий уподобляться плоду в утробе матери и сжиматься – сжиматься на неудобном жёстком, колющем ложе…

Мрачный Алимамед сидел на каменистом спуске злосчастной площадки, погружённый в печальные думы. Толик опять уехал куда-то звонить, выяснять, не объявился ли где Рауф. Он ещё никак не мог поверить, что Рауф пропал, погиб. Толик всё надеялся, что тому, то ли моча в голову ударила, то ли бес в ребро, и он сейчас дома или у друзей, знакомых, или где-нибудь ещё пирует в обществе какой-нибудь красотки; злился и обещал ему жестокую судьбу за сорванную рыбалку и истерзанные нервы.

Алимамед застонал: что за несчастная судьба затащила его на эту треклятую рыбалку?! Три дня, как погиб Рауф. Три дня он трясётся, боясь лишний раз взглянуть в лицо Толика. Рыбалка накрылась, пропала рыба, которую поймали. Да и какая рыбалка, какая рыба – Толик, как узнал, что Рауф пропал, так и мечется, всё вокруг обрыскал. И его с собой таскает, не боясь, что здесь всё разворуют. Никогда Алимамед так не лазал и не бегал, даже в армии. Угнетало знание бесполезности и напрасности всей суеты… и то, что об этом не скажешь…

Приедет Толик, скажу ему, что всё – надо ехать в Баку… Алимамед застонал… Ы-ы-ы-ыыыы… Ы-ы-ы-ыыы… Не поездка – одно мучение! Рауф… Ы-ы-ыыыы… Жалко человека… Какой удобный напарник был! Под боком… Из-за дурости погиб! Профф-фесор!.. Ночью в развалины!.. Чокнутый… Сам виноват! Сам!.. Ы-ы-ыыыы… Что я скажу родителям Рауфа??… Рауф погиб, рыбы нет… Что я скажу Матанат?!.. Что я скажу родителям и братьям Рауфа?! Как буду смотреть им в глаза?!..

– Ва-а-ах! Ва-а-ах! – Алимамед сжал лицо и закачался. – Ва-а-ах! Ва-а-ах!!

От переполнявшей сердце горечи, желания хоть на время забыться Алимамед встал и начал бродить по площадке, вышел на другую сторону и увидел…

У берега в розово-жёлтой пене и мусоре колыхалось тело утопленницы с длинными рыжими волосами.

– В-ва-аай! – тоскливо застонал Алимамед. – Только этого мне не хватало, только это оставалось.

«Почему я такой несчастный??», – Алимамед оцепенело смотрел на утопленницу и горестные мысли, одна горше другой, мелькали в его голове, делая его всё несчастней и несчастней.

Неожиданно труп зашевелился, и вместе с ним зашевелились редкие волосы на голове Алимамеда. Нет, это ему показалось!..

Шевелится!!!..

Утопленница забарахталась и неуклюже приподнялась. Синяя трупная слизь и розовая пена обильно стекали с её бело-белого нагого тела. Ифритэ! Ведьма!!! Ужас парализовал Алимамеда, ему показалось, что он уже умер – сердце остановилось, руки, ноги охолодели, – отнявшись, язык не повиновался – крик застрял в груди…

Холод… Холод вокруг… Один только холод кругом… Холод волнами накатывающийся, холод, вынуждающий двигаться, холод отрезвляющий…

Рауф попробовал отползти, уползти, убежать от холода, от света, обжигающего даже сквозь зажмуренные веки. Холод, свет, боль рвали уютную пелену, опутывающего его, прорывались в затуманенный мозг…

Захотелось заплакать, позвать… Он вздохнул… Вместе с вздохом в рот попала противная горько-солёная вода… Ёще и ещё… Горечь вскипела внутри и разожгла огонь, который охватил всё тело…

Рауф стоял… Он шёл… Шёл и радовался твердому песку под ногами, свежему воздуху, приятно ласкающему тело, яркому свету, будившему сознание…

Напротив что-то… Кто-то стоял. Пелена спадала с глаз и они обретали зоркость. Кто это? Рауф неуверенно направился к незнакомому человеку. По сознанию прошла судорога, стряхнувшая завесу, туманившую мозг – в голове прояснилось. Пришло узнавание…

Удивительные изменения происходили с ифритэ. Жуткая синеватая слизь и розовая пена, стекая, образовывали позади неё мокрую дорожку, а ифритэ с каждым шагом розовела и наливалась красотой… Нет, понял Алимамед, это не ифритэ – это хордтан (оборотень-вурдалак) направлялся к нему… О, Аллах, спаси!!!..

О, Аллах!..

К Алимамеду шла прекрасная нагая пери с ясноликим лицом, затмевающим солнце и луну; с округлыми полными грудями, на которые хотелось смотреть и смотреть, не отрываясь; с узким гибким станом и тяжёлыми крутыми бёдрами, которые могли свести с ума всех мужчин мира.

Сердце Алимамеда забилось вразнос, дыхание спёрло. Пусть хордтан, пусть ифритэ, вампир, шайтан, иблис – Алимамед хотел прикоснуться к ней и умереть на её груди!

– Алик… – прошептала красавица-хордтан его имя.

Пусть хордтан!..

Нет – не хортдан… Супяри!

– Алик! Алик!!!..

И прекрасная дочь супяри, лёгкая и длинногая (таких красивых девушек он никогда и нигде не встречал и в кино не видел, и не представлял даже, что такие могут быть!), рванулась и бросилась ему на грудь. Чувства, объявшие Алимамеда, передать невозможно!!!

Алик… Алик! Алик!!! Сумасшедшая радость вспыхнула в нём и он кинулся к товарищу.

– Алик! Алик! Это я, я, Рауф. Алик, это я, Рауф! – без устали повторял Рауф, крепко прижимаясь к Алимамеду. Дикая радость и бесконечная любовь к нему переполняли Рауфа.

Постепенно до Алимамеда стало доходить, что неожиданно знакомым голосом беспрестанно повторяла супяри:

– Алик, это я, Рауф! Алик! Это я, Рауф…

Руки Алимамеда, ласкающие стан красавицы, замерли, голова закружилась от кошмара понимания…

«Что я скажу родителям Рауфа?! Что я им скажу??!! Что…», – и тут ещё более страшная мысль ожгла его: