"Аванпост" - читать интересную книгу автора (Рейто Енё)Глава двадцать втораяФизиономия капитана Гардона окончательно приобрела зеленовато-коричневый желчный оттенок, тот противоречивый колорит, который дают жаркое солнце и стремительно развивающееся малокровие, — сочетание восковой бледности и креольского загара. Голова у него трещала целыми днями, и лишь обилие водки помогало как-то скрасить эту убийственную службу. От безделия, бессильной злобы и раздражения Голубь стал для него настоящей манией. Еще в пустыне Гардон вбил себе в голову, что «этого подозрительного типа» необходимо уничтожить. А ему то и дело докладывают, что он как ни в чем не бывало перенес очередную смертельную пытку! Гардон бесился, что, несмотря на травлю целой команды унтер-офицеров, Голубь все еще жив, это здесь-то, где смерть раздают направо и налево! Ненависть к легионеру, которую Гардон объяснял себе бдительностью, поглотила капитана целиком, он даже забыл о других своих горестях. Вот и сейчас Голубь попался ему на глаза. Идет и свистит! Гардон как рявкнет: — Рядовой! Где ваш ремень? Голубь стоит перед ним на раскаленном плацу форта. — Я сейчас отдыхаю, mon commandant, — отвечает с»н. — Где ваш ремень, я спрашиваю? — После бега с выкладкой я всегда оставляю его сушиться, чтобы воск не расплавился. — Доложите взводному, что вы вышли во двор без ремня. Rompez! [ Кобенскому доставляло кучу хлопот то, что этот легионер все еще вертится под ногами. Он прекрасно понимал капитана, и уж никак не его молитвами Голубь по-прежнему оставался в живых. Он с искаженным от злобы лицом выслушал доклад Аренкура, потом гримаса перешла в какую-то зверскую усмешку. — Ну теперь я с тобой расправлюсь! Гнусная свинья! На двадцать четыре часа en crapaudine! Фельдфебель Латуре пошел к капитану: даже два с половиной часа «петли» — запрещенный срок. А двадцать четыре в этом климате означают не что иное, как мученическую смерть. Он не берет на себя такой ответственности. Однако капитан устроил ему настоящий разнос: — Мы с вами не в тылу! Здесь особые обстоятельства и многое делается против правил. Но иначе нельзя. Латуре пошел за пленником. Тот уже ждал его в рабочей одежде… и… nom du nom… улыбался! — Аренкур! Вас приговорили на двадцать четыре часа к «петле». Должен сказать, что я здесь ни при чем… И если… Что вы улыбаетесь! Осел! За двадцать четыре часа вы десять раз успеете умереть! «Господи, расщедрись наконец хоть на один раз! Хоть на один», — молился про себя Голубь и был определенно счастлив. Его повели на гауптвахту. Рядом с караульным помещением у ворот какой-то унтер-офицер колотил пряжкой Шполянского, господина графа. — Ах ты, собака! Заснуть на посту! Дерьмо… Из-за тебя господин лейтенант меня накажет, мерзавец… спать на посту! Слабые физически люди после еды часто впадают в тропиках в состояние полуобморочного сна. С этой сонливостью невозможно бороться, любые ухищрения напрасны. С окровавленным лицом Шполянский упал на землю. — Свяжите Шполянского на два часа заодно с другим негодяем. En crapaudine — средневековое наказание. У лежащего на животе человека связывают запястья и лодыжки и стягивают их так, до тех пор пока ступни не соприкоснутся с кистями. В такой позе человека заталкивают в яму и сверху закрывают. Лежа на животе в яме, Голубь чувствовал, как кровь бросается ему в голову, а сердце бешено бьется. Рядом с ним, тоже связанный, лежал, несчастный Шполянский. На солнце было выше пятидесяти градусов, что в Сахаре не редкость. Яму накрыли брезентом. Через полчаса в ней будет страшная жара. Хм… Кровь отлила от головы, а сердце бьется вроде бы нормально. Да, двадцати четырех часов может и не хватить, чтобы умереть… — Аренкур… — простонал Шполянский, — я не вынесу… двух часов… — Да брось ты! Два часа так даже в карты играть можно. Не говоря уже о губной гармошке. — Но у меня… расширение аорты… — А зачем было тащиться в Сахару, если ты такой нежный? Старайся не двигаться, тогда кровообращение замедлится и веревка не будет так сильно резать. — А ты… зачем… шевелишься? — Хочу умереть… Под брезентом становилось все жарче, а выдыхаемый двумя солдатами углекислый газ делал пребывание в этом пекле совершенно убийственным. От брезента несло жаром, как от натопленной печки, но наружу тепла он не пропускал. — Аренкур… — выдохнул Шполянский, — послушай… Я должен рассказать тебе… что знаю… Сказать тебе… кто я… перед смертью… — Офицер гвардии и растратчик или маркграф и убийца. Все едино… — В Польше я был государственным человеком… — Министерским советником? — Нет… Палачом… — Прости, как ты сказал? Господин граф — палач? С его-то внешностью? Но почему? Почему бедный Троппауэр — вылитый палач — и поэт. А граф похож скорее на поэта, а палач… Да, неплохо у нас тут обстоят дела с таинственными незнакомцами. — Я был палачом… Это у нас наследственная профессия, передается от отца к сыну… — Не бери в голову… Шполянский глубоко вздохнул. Повернулся на другой бок, от чего ему стало немного легче. — Так слушай, Аренкур… хотя я ее и не достоин.,, я решил украсть у тебя рубашку… — И ты тоже?… Что, вся рота хочет ходить в моем белье? — Задохнувшись, он смолк. — Чертовски тяжело все-таки. — Один солдат вызвался добыть ее для меня… И добыл… но тут меня накрыл Пенкрофт. Он сказал, что, если я не отдам ему рубашку, он донесет… а ты знаешь… как здесь обходятся… с ворами… Я был в его руках… Фу, проклятье… Ну и жарища… — Он взял рубашку… А я, сумасшедший… открыл ему мою тайну… рассказал о моем изобретении… Ведь меня выгнали… за изобретение… — Нечего было изобретать… Государственный человек должен жить своим призванием… — Знаешь… Беда в том… что я относился к своему делу… как человек религиозный… Я… хотел казнить… без боли… я придумал одну вещь… Но они не согласились… А это… ужасно… когда человека вешают… поверь мне… — Ну.,, раз ты говоришь.,. — Я думал… если докажу им… они согласятся… и один раз попробовал… пока приговоренного еще не повели… на эшафот… но что-то не вышло… и меня выгнали… С тех пор я усовершенствовал изобретение… и живу лишь надеждой… отдать его на благо человеку… Преступник не должен страдать во время казни… Я затем и вступил в легион… чтобы тут… если встретится смертельно раненный или больной… испробовать… У Голубя вдруг мелькнуло подозрение. — Скажи! Ты все шептался с санитаром… Когда Малец лежал раненный… — Да… я с ним договорился… что если врач откажется… то он мне разрешит… попробовать… — Так это ты его убил?!! — Нет… Потому что… когда я собрался… Это такая длинная, изогнутая проволока… с зажимами. Зажимы съемные, и когда кладешь проволоку… на тело… каждый зажим… попадает на основную вену… Стержень специально так… изогнут… нажимаешь сверху на захват… и все зажимы закрываются… все вены… в секунду оказываются… перекрыты… сердце сразу останавливается… умирает мозг… дыхательные органы… все, больше не могу… — Ты мне про убийство расскажи, — задыхаясь, выговорил Голубь. — Санитар сказал… что Мальцу лучше… и есть надежда… и я не стал пробовать. Но этот мерзавец… стащил у меня… зажим… и… и… убил… — Пенкрофт?! — Он… — Шполянский взметнулся в воздух и с хрипом упал вниз. Потом с судорожным вздохом добавил:— Но у него есть еще одно имя… — Лапорте! — Д-да!… О-ох! Так, значит, Лапорте — это Пенкрофт? Кто бы мог подумать… О, какой же он дурак!… Ведь когда он играл в Мурзуке «Si I'on savait», Малец выкрикнул «убийца» и бросился на Пенкрофта… Голубь еще видел, как Шполянского развязывают и окатывают водой… Он уже умер или пока нет?… Его опять закрывают… Он чувствует на губах пену… Сколько, интересно, прошло времени? Кругом темно… Кровь с шумом стучит в виски, и… он теряет сознание… «Кончено… Слава Богу, наконец-то кончено…» — последняя рефлекторная мысль, мелькнувшая у него в мозгу… Очнулся он на больничной койке. Над ним заботливо склонился врач. Вместе с капитаном. Рыжий санитар держит на вытянутой вверх руке лампу. Сзади фельдфебель Латуре. Что это? Он вынес все двадцать четыре часа? Ему льют в рот бренди. Сразу становится тепло, кровь приходит в движение. Черт бы побрал этот его несокрушимый организм! Полковой врач случает сердце. — Этот человек из железа. Сердцебиение уже ритмичное… — Фельдфебель… — говорит капитан, — когда больному станет лучше, проводите его в канцелярию… Желаю вам выздоровления, мой друг… Что?!. Что значит «мой друг»? И «выздоровления»? С каких это пор капитан так нежен с ним?… Что случилось? Или они все-таки сговорились со страховщиками, чтобы не дать ему умереть? Что опять за штучки?… Но у него пока нет сил говорить. А случилось вот что. В четыре часа дня Голубь потерял сознание. В половине пятого за ним пришел караульный отряд с капитаном во главе. С ними был полковой врач и санитар с носилками. Приди они получасом позже, Голубя уже не было бы в живых. Причина же в том, что Финли доложил больному Делэю о наказании, которому подвергли рядового, проявившего мужество во время марша. — Что?! — вскричал майор. — На двадцать четыре часа?! Унтер-офицер! Вызовите ко мне капитана! Гардон едва не бросился на Финли с саблей. Но майор заступился за лейтенанта. — Это я попросил Финли докладывать мне обо всех наказаниях, — сказал он. — Так что не в его власти было скрыть случившееся. — Ну что ж… По моему глубокому убеждению, это рядовой шпион. При назначении меня предупреждали, чтобы я присматривался здесь к подозрительным личностям, и поскольку я не могу доказать виновность рядового, а она несомненна, остается одно — уничтожить его! Что человеческая жизнь и служебные предписания по сравнению с высшими стратегическими интересами!… — Если все так, как вы говорите, — сказал майор, — надо было уже давно проверить вещи легионера. Финли, трубите построение и, пока люди будут на плацу, обыщите его вещмешок. — Я тоже пойду, — сказал капитан. …Развязав клеенчатый мешочек, они первым делом наткнулись на стихи Троппаузра. Потом нашли жетон майора секретной службы под номером восемьдесять восемь. Генштаб, управление «Д»… Гардон стал мертвенно-бледным… Сложив все вещи обратно, он принес маленький мешочек и его содержимое в канцелярию. — Так вы думаете… — пролепетал он. — Я думаю, — ответил Финли, — что в управлении «Д» генштаба в ранге майора служит лишь один офицер, Ив. Я думаю, что человек, которого вы приговорили к «петле», майор Ив. — Но… кто же… кто… приговорил его к «петле»?… Эй, фельдфебель!… Стража!… Врача и носилки!… — он быстро сунул Финли мешочек. — Прошу вас, закройте в сейф. Финли закрыл вещи в сейф и отдал ключи Гардону, который тут же отправился за Голубем. …Чувствуя необыкновенный прилив сил и именно поэтому опечаленный, Аренкур стоял перед капитаном. — Рядовой!… Тут некоторые скоты гнусно обращались с вами. Они будут наказаны. Латуре навечно пойдет в конвой, а двух унтер-офицеров я отправил в одиночку. — Немного тише Гардон добавил: — Меня предупреждали при назначении, что моя помощь может понадобиться некоторым доверенным лицам… Передо мной раскрыли карты, поскольку… у меня есть стратегическое чутье… Скажите мне, какие у вас пожелания, и я все исполню… Голубь ничего не понял из речи капитана, но, не колеблясь ни секунды, выпалил: — Моего друга Троппауэра послали на каторжные работы… Гардон опять побледнел. Дьявол, еще один из секретной службы. Не хватает ему вляпаться здесь в историю, вроде капитана из Айн-Сефры… Фу, как неприятно! — Почему вы не доверились мне раньше, май… рядовой? Этот человек наверняка уже мертв… Виной тому жестокость Латуре и в первую очередь Финли… — Капитан снял трубку. — Караул?… Пусть конвой передаст арестантам, что они не получат ни капли воды до тех пор, пока не пришлют посланного на каторжные работы легионера. По крайней мере сообщат о его судьбе… — Он положил трубку и направился к сейфу. — Мы тут хранили некоторые ваши вещи… Если угодно, вы можете взять их… Я не хотел, чтобы они попали в чужие руки. Гардон в изумлении отступил. Отделение сейфа, где лежал клеенчатый мешочек, было пусто. |
|
|