"Запоздавшее возмездие или Русская сага" - читать интересную книгу автора (Карасик Аркадий)

Глава 22

«… во время очередного посещения Марк снова возвратился к неоднократно выдаваемой теме — первому аресту, первой ходке на зону. Кажется, пытался сам понять и разобраться — почему это произошло, кто повинен?…»

Из коричневой тетради.

Марку казалось, что прежней жизни у него не было — она приснилась. Заботливую мать вспоминал со слезами, отца — со злым ожесточением. Еще бы не с ожесточением — старшина продал сына, да, да, именно продал! И это называется отец?

Постепенно и слезы и злость улеглись, перестали донимать. Казалось, что живет он в вонючем, пропахшем нечистотами и нищетой, подвале с самого рождения. Вначале дни и ночи тянулись унылой чередой, потом они ускорили ход, помчались наперегонки. Незаметно прошло полгода, потом — год.

Странно, но хилый, болезненный подросток окреп, перестал спотыкаться и качаться. Конечно, не потолстел — на черняшке с сельдью не разгонишься, но силенок прибавилось. Даже заикаться стал пореже, только когда разволнуется.

Жили они втроем, так называемой, «семьей»: Доходяга, Хмырь и Вездеход. Спали на привычных местах: Хмырь — на полу, разложив на газетах тощий матрац, Вездеход и Доходяга — на топчане. Завтракали и ужинали в своем закутке, гордо именуемом «комнатой». Обедать не доводилось — «работа» держали в напряжении.

Хмырь и Доходяга устраивались на паперти бок о бок. Оба изображали тяжело больных, у которых мозги — шиворот навыворот, ноги-руки парализованы, на теле — отвратные гниющие язвы. Их талантливо рисовала Райка. Марк старательно копировал учителя, перенимал азы нелегкой нищенской профессии.

Вездеход располагалась метрах в ста от пацанов. Сидит, покачивает очередного арендованного орущего младенца. Когда тот, утомленный голодом и криком, замолкает, потихоньку от дарителей пощипывает его. «Аренда» стоит немалых денег, использовать ее нужно на полную мощность.

А сама не сводит настороженного взгляда с Доходяги. Ничего не поделаешь, женщина в любом возрасте и состоянии — всегда женщина.Господь вложил в ее душу заботу о «слабых» мужиках — кормить, поить, обстирывать, защищать.

Чем-то пришелся Райке по нраву «туберкулезник». По утрам и вечерам оглаживает его, старается сунуть кусок послаще да посытней, чинит рвань, стирает бельишко. На «работе» наблюдает за «сохранностью» дитяти. Не дай Бог обидит кто или даже попытается обидеть — налетит черной вороной, расцарапает морду, доберется до недобрых моргал.

Однажды, Заяц в сопровождении своих помощников, собирая ежедневную дань, злобно цыкнул на замешкавшегося Доходягу, покрыл его привычным черным матом. Вездеход оставила на подстилке орущего младенца и подскочила к беседующим.

— Ты чего? — не понял Заяц. — Порешила еще внести в казну?

— Лучше его не трожь! — прошипела защитница, кивая на пригнувшегося парня. — В обиду не дам!

— А ты кто ему? — подбоченился старший надсмотрщик, жестом призывая на помощь своих охранников. — Мать, жена или полюбовница?

— Енто мое дело — кем быть. Тебя не касаемо. Токо обижать мальчонку не дам. Убьешь меня — тады поступай, как знаешь.

Продолжать полемику опасно — несколько любопытных стариков и старух остановились возле нищих. Послышались негодующие возгласы, кто-то предложил вызвать милицию. Обижают убогих, издеваются над больными детьми!

Надсмотрщики отступили. Пообещав разобраться со шлюшкой в более подходящей обстановке…

В начале Марк стыдился самозванной опекунши, отворачивался, отталкивал ласкающие его хилое тело женские руки. Спал отвернувшись к дощатой перегородке. Потом привык. Мало того, стал считать материнскую заботу Райки само собой разумеющейся.

К концу первого года пребывания у нищих Марк окончательно освоился. К нему тоже привыкли. Когда парнишка разгуливал перед сном по подвалу, пацаны и взрослые мужики подшучивали над ним, но подшучивали беззлобно, добродушно.

Единственная проблема — Желток.

Неизвестно по какой причине коротконогий язвило возненавидел Марка. Пускать в ход кулаки остарегался — Доходягу пасла Вездеход. Связываться с острым языком и крепкими кулачками бабы-уродины не хотелось — избить не изобьет, но ославит на всю нищую братию.

Ограничивался подглядыванием и матерщиной.

— Как Вездеход оприходовала тебя? — с показной жалостливостью, интересовался он, когда Райки не было рядом. — Берегись, кореш, доберется

— замучает. Говорят, подгребла одного мужика — откинул копыта. Не зря приклеили ей кликуху — Вездеход.

— Врешь ты все, — возмущался Доходяга. — Райка не такая — добрая.

— Добрая, — все с такой же сожалеющей улыбочкой подтверждал Желток. — Вот только больно уж охочая до молоденьких пацаненков. Прямо таки бесится, завидя поживу. Был у нас один — не то тринадцати, не то пятнадцати годков

— положила на него Райка глаз, ходила за бедным пацаном, будто приклеенная. Все же добилась своего. Ночью навалилась, стащила портки, так высосала пацаненка — утром помер… Так что, стерегись!

— Она что — проститутка? — заикаясь больше обычного, спросил Доходяга. Желток заколебался. Подтвердить — передаст Вездеходу, ожидай очередного скандала с зуботычинами. Отвергнуть — потеряют цену подбрасываемые Доходяге предупреждения об опасности.

— Не видел, за ноги не держал, брехать не стану. Но кореши говорят — бешенство матки. Особо, когда нацелится на малолеток.

По внедренной матерью доверчивости Марк, морщась от отвращения, поверил Желтку. Какая выгода ему врать? Может быть, на самом деле, Вездеход, притворяясь доброй и заботливой, преследует какие-то мерзкие цели?

Однажды, произошло событие, опровегнувшее высказывания Желтка. Не полностью, конечно, добрая треть опасливых подозрений осталась. Тогда часов в одинадцать вечера Доходяга и Вездеход сидели в своем закутке. Марк читал газету двухнедельной давности, Райка штопала его сменные подштаники. Хмыря не было — пару раз в неделю он пропадал до полуночи, нередко — до утра.

— Нынче — банная ночь! — объявила Вездеход, кивая на бадейки с кипятком и холодной водой. — Ты давно не мылся — долго ли заболеть!

Накинула ввернутый на прошлой неделе в дверь крючок и, подбоченясь, выжидательно поглядела на Марка.

— Ты иди, сам управлюсь, — опасливо бормотнул Доходяга, вспомнив предупреждения Желтка. — Мне… стыдно…

— Стыдно когда не видно, — хрипло рассмеялась женщина. — Знаем, как мужики моются — сбрызнутся водичкой, разотрут грязь — все. Нет, мальчишечка, не получится, отмою тебя, обработаю мочалкой, человеком станешь…. А кого тебе здесь стыдиться? — недоуменно оглядела она коморку. — Дверь — на запоре, подглядывателей нетути, Желток ушел вместе с Хмырем. Я — не в счет… Быстро скидывай рубаху, портки!

Марк нерешительно стянул рванную рубаху, сбросил брюки и остался в одних трусах. Стоял худющий, сгорбившись, переступая с ноги на ногу, исподлобья отслеживая малейшее движение «любительницы малолеток».

— Трусы! — потребовала Райка. Не дождавшись выполнения, озлобленно закричала. — Ах, ты, антиллегент дерьмовый!

С такой силой дернула за выцветшие «семейные» трусы, что резинка лопнула и они спали к ногам. Доходяга поспешно закрыл ладонями стыдное место. Он почувствовал волнение, все в нем напряглось.

Вездеход оглядела с головы до ног стыдливого мальчонку. Неожиданно отвернулась и… жарко покраснела. Изуродовавший ее лицо шрам набух и зарделся багрянцем. Будто закровоточил.

Скажи тому же Желтку, что дерзкая, не признающая запретных тем, матерщиная баба способна краснеть — на смех поднимет, разнесет по подвалу весть о брехливом интеллигентишке.

Доходяга тоже удивился. Неожиданная стыдливость второй маманьки, как Райка с гордостью себя величала, никак не стыковались с мерзкими рассказами Желтка. По мнению Марка, «бешенные бабы» — откровенны и бесстыжи. А эта отвела взгляд, покраснела…

— Ну чего растопырился? — хрипло промолвила Вездеход. Кажется, она злится на себя за неприсущее ей смущение. — Становись в лохань да повернись ко мне спиной. Чай не мужикам показуешься — бабе. Стыдобушка!

Доходяга торопливо отвернулся.

Райка окатила его теплой водой и принялась намыливать голову, спину.

— Наклонись, неумеха, — командовала она. — Подними праву рученьку, инвалидик… Теперича левую… Вот так, молоток парень… Наклонись, спинку потру…

Закончив обработку туловища, Вездеход сунула подопечному обмылок и мочалку.

— Остальное домывай сам. Мне недосуг. Токо, гляди, без оммана, штоб чисто было. Возвернусь — проверю!

Конечно, «проверять» Райка не будет, подумал Марк, когда банщица вышла из каморки, кажется, она стыдится не меньше его, может быть даже больше. Смущается, краснеет. Но на всякий случай придется постараться. Он с такой силой растирал костлявое тело жесткой мочалкой, что, казалось, вот-вот протрет кожу и доберется до костей. Наконец, выбрался из лохани и присел на топчан.

— Готов? — спросила из-за двери наставница. — Тады надевай.

В приоткрытую дверь влетели отремонтированные трусы. Доходяга поймал их на лету, поспешно натянул на мокрое тело, накинул на плечи рубашку.

Дверь каморки открылась и вошла Райка. Неужели подглядывала в какую-нибудь щелку, подумал Марк и поежился. Если верить Желтку — набросится на малолетка, не отбиться, не позвать на помощь.

Не набросилась — остановилась посредине каморки, подбоченилась, окинула оценивающим взглядом покрасневшую кожу парня, удовлетворенно кивнула.

— Молоток, милый, чую — всю грязину смыл… После баньки настоящие мужики принимают. Водку я не уважаю и тебе не советую, а вот малость винца не помешает. Не для веселья, ради здоровья. Закусишь конфетками — для тебя расстаралась.

Последний раз Марку довелось пробовать спиртное на дне рождения матери. Тоже — сладкое, крепленное вино. Всего полстакана. Закружилась голова, закачался. Если бы мать не подхватила — упал бы.

Удивительно, но сейчас, выпив три четверти стакана, Доходяга не упал и не закачался. Наоборот, его охватило приятное чувство легкости.

— А теперича ложись.

Райка расправила на топчане смятое одеяльце, взбодрила тощую подушку. Приглашающе похлопала по ней ладонью.

— А вы?

Выканье у нищих воспринимается злой шуткой, но Марк никак не может привыкнуть к новым обычаям и обрядам. Сказать взрослой женщине «ты» не поворачивается язык.

Райка не высмеяла, сделала вид — не заметила. Походила по каморке, ломая тонкие пальцы. Наконец, решилась.

— Я тут подглядела… ну, когда трусы свалились… Не специально — случайно… Вовсе ты не пацан — стоящий мужик, тебе уже баба требуется… Спать мне с мужиком опасно — вдруг взбесишься, поентому поменяемся местами: я — на тюфячок Хмыря, он — рядышком с тобой на топчане. Токо не вини себя — нет твоей вины, природа-матушка старается. Вот подрастешь малость, войдешь в разум — тады можа перерешу.

Марк не стал винить ни себя, ни Вездехода. Без спора забрался на топчан, укрылся прохудившимся одеяльцем. Долго не мог уснуть — перебирал в памяти события сегодняшнего вечера. Вторично его назвали «стоящим мужиком».

Возвратившийся во втором часу ночи Хмырь не стал распрашивать отчего да почему — забрался на топчан, повернулся спиной к Доходяге и сладко заснул. А вот Вездеход до утра проворочалась на жестком матраце. Что до Марка — он находился в каком-то полудреме, то проваливался в сон, то выбирался из него…

Прошло полмесяца — подростки попрежнему спали на топчане, Вездеход — на полу. В одну из ночей Хмырь нашел новое свое место занятым.

— Жестко, — коротко пояснила Райка. — Мужикам — сподручно, бабам — в тягость. Так што я буду теперича сызнова спать с Доходягой. Господь Бог простит мои прегрешения.

Незвестно, как отреагировал Всевышний, а Марк обрадовался — в холодные ночи тощая женщина согревала его не хуже печки. Вот только обнимать парнишку Вездеход перестала, не прижимала к себе тощее его тельце. Лежала на самом краю топчана, при малейшем движении «сынка» вздрагивала.

Марк попрежнему втискивался в перегородку…

«Семья» поужинала, как всегда, в половине одинадцатого. На этот раз старательная хозяйка побаловала мужчин жаренной наважкой с отварным картофелем. Запили крепким чаем. Райка собрала грязные миски и стаканы, понесла их к единственному в подвале крану. Подростки, блаженно поглаживая полные животы, разлеглись на топчане, тихо беседовали. Спать — рано, в подвале укладываются не раньше двенадцати.

— Ты сегодня никуда не идешь? — почти не заикаясь, поинтересовался Доходяга. Равнодушно, только для того, чтобы не молчать. — Обычно уходишь… Куда?

— Меньше будешь знать — реже болеть, — назидательно выдал Хмырь избитую истину. — Не штормуй, кореш, похавал — переваривай. Не то Вездеход отшлепает по попке.

Рассмеялся, видимо, представив себе тонкий ремень, которым Райка подпоясывает дырявую «рабочую» куртку, хлещущий по тощим ягодицам Доходяги.

— Не отшлепает, — с непривычной твердостью заверил Марк. — Она говорит, что я — мужик, а мужиков бабы не бьют.

— Мужиком назвала? — удивился Хмырь. — Или баба ромсы попутала, или испытала тебя в деле… Признайся, испытала? Какая она голая? Небось, кости так выпирают, что у тебя на теле синяки? Надеюсь, ты не фрайернулся?

За год пребывания в воровском притоне Марк изучил местный жаргон, а вот пользоваться им на практике не пытался. Как-то не стыкуется он с хилым, болезненного видом пареньком, услышит нищая братия выражения типа «ксивы» или «ништяк» — засмеют.

Поэтому Доходяга отлично понял, чего добивается от него любопытный наставник. Соврать — легче всего, перепроверять у Вездехода Хмырь не решится. Но врать, придумывать несуществующую «случку» было почему-то противно.

— Нет, — снова сильно заикаясь, признался Марк. — Ничего такого не было. Просто назвала мужиком и — все.

— Значит, фрайернулся, — не поверил Хмырь.

Дальнейшее развитие тихой беседы прервало появление Желтка. Окинув подозрительным взглядом малолеток, он многозначительно кивнул Хмырю.

— Выйдем — базар имеется.

Обычно наставник Доходяги не особенно жаловал ехидного, в"еддивого мужика. На этот раз молча спрыгнул с лежанки и вслед за Желтком вышел из каморки.

Возвратился минут через десять. Хмурый, сосредоточенный.

— Собирайся. Идем на дело.

То, что нищие попрошайки промышляли грабежами, Марк давно догадывался. Но Марка его никогда не приглашали. Да и что он мог делать? Таскать узлы с ворованными вещами — об этом даже подумать смешно. Орудовать отмычками не умеет, пользоваться «перышком» не обучен. Короче — настоящая бездарь.

— Так я же — обуза? — заикаясь от волнения, предостерег он наставника.

— Намаетесь…

— Ништяк, — оборвал «ученика» Хмырь. — Постоишь на стреме.

Отказываться нельзя — все равно заставят. Если понадобится — силой. Поэтому Доходяга, заранее дрожа от страха, натянул на узкие плечики починенную второй мамашей кофтенку, сунул ноги в разбитые прохаря.

В каморку со стопкой чистой посуды вошла Райка. Увидела одетого «сынка» и угрюмого его наставника, насторожилась.

— Куда на ночь глядя? — загородила она дверь.

— Поссать, — сообщил Хмырь, бесстыдно растегивая ширинку и кивая на дальний угол подвала, используемый попрошайками в качестве отхожего места. — Может сопроводишь, подержишь?

— Тьфу, охальник! — отмахнулась Вездеход. — Сам управишься… Токо недолго, спать охота.

Посмеиваясь над доверчивой уродиной, Хмырь, держа подопечного за рукав кофты, пошел к лазу. На ходу передал ему нож.

— Держи, кореш, перышко. На всякий случай…

Возле лаза ковырял в носу Желток. Увидев Доходягу в сопровождении

Хмыря, брезгливо поморщился.

— Гляди, недоносок, — угрожающе предупредил он. — Пропустишь лягавых — пойдешь под молотки. Так отделаю — копыта откинешь, защитница не спасет…

Марк послушно кивнул, обреченно склонил голову. Знал — не помилуют, изобьют.

Три налетчика осторожно выбрались в приямок, замаскировали щитом лаз, несколько минут посидели, настороженно оглядывая ночной двор. Кажется, ничего опасного — ни лягавых, ни прохожих, которые могут настучать в отделение.

Бежали по дворам, на освещенные улицы выбирались редко. Желток тихим голосом инструктировал корешей.

— Заяц наколол одну бабку, у нее — дорогие иконки. Покупатель имеется. Цынканул — бабка сегодня ночует у дочери, пасет внука…

Через полтора часа грабители выбрались, наконец, на тихую улочку на окраине Москвы. Прижимаясь к заборам добрались до вросшей в землю хатенки.

Почуяв чужаков забрехал дворовой пес. Хмырь бросил ему заранее припасенную кость — собака пару раз взлаяла, потом удовлетворенно заработала зубами. Когда парни вошли во двор, даже завиляла облезлым хвостом. Наверно, выпрашивала добавку. Сильный удар дубинкой свалил ее на землю — подергала задними ногами, поскулила и отошла.

Висячий замок на входной двери сопротивлялся недолго. Отмычками налетчики не воспользовались — поддел Желток его фомкой, дернул посильней

— все проблемы.

— Пока мы с Хмырем станем шмонать следи за улицей. Не выставляйся — присядь около крылечка. Появится кто — стукни в дверь — услышим. Не вздумай уснуть, падло гнилое, зубы повыдергиваю через задницу!

В очередной раз покорно кивнув, Доходяга присел на указанном месте. Страх прошел, сменившись уверенностью и гордость. Райка права, теперь он — настоящий мужик, которым можно гордиться, полноправный член нищего сообщества.

Размышления прервал появившийся на улице пьяный мужичонка. Выпитая водка бросает его из стороны в сторону, собаки в соседних дворах заходятся от злобного лая. Марк хотел было стукнуть в дверь, но передумал. Пьянчуга миновал бабкину калитку и свалился возле забора.

Через час появились Желток и Хмырь. Желток тащил огромный узел, в котором, наверно, не только иконки — все мало-мальски ценное. Хмырь шел налегке, если не считать древнего чемоданчика.

— Почему не предупредил, дерьмо собачье? — прошипел Желток при виде спящего под забором алкаша. — Гляди, фрайер, дождешься!

— Не штормуй, дружан, — успокоил вожака Хмырь. — Доходяга сделал, как надо. Лягавые подумают, что хату ограбил пьяный. Пока раскрутят — сколько пройдет времени!

Желток подумал, подвигал густыми бровями и… расхохотался.

К четырем утра тройка грабителей так же осторожно пролезла в лаз…

Райка не спала — беспокойно бродила по подвалу, втихомолку материлась. Увидев целого и невредимого Доходягу, обрадовалась, принялась дрожащими руками ощупывать его.

— Ну, гляди, падло, — не глядя на Желтка, зашипела она Хмырю. — еще раз омманешь — ноги повыдергиваю. Чего удумали, паскуда, мальчонку подставлять!… Пойдем баиньки, котеночек, — замурлыкала она, не выпуская Марка из объятий. — Я тамочки все постелила, сготовила. Попьешь тепленькое молочко и — на боковую. Притомился, небось, мальчонок, измучили тебя енти нелюди…

Марк пытался отбиться, вырваться из крепких, неженских объятий, но Вездеход не выпускала. Продолжая сюсюкать и тискать, повела его в каморку.

— Получай свою драгоценность, лярва, — покривился Желток. — Пользуйся. Нам с Хмырем не до отдыха — Заяц ожидает.

— Проваливайте хоть к Зайцу, хоть в преисподнюю. Еще раз уведете дитятю — так отделаю, что с месяц не сможете ни лежать, ни сидеть.

Посмеявшись над угрозами влюбленной уродины, налетчики снова полезли в лаз…

Каморка — в полутьме, догорает последняя свеча. На краю топчана — кружка с полоком, ломоть черняшки. Есть Марку не хочется, он все еще вспоминает первое в своей жизни «дело», но Райка чуть ли не силком заставила его выпить молоко и поесть хлебца.

— Мало кушаешь, мужичок, оттого и худенький, — приговаривала она. — Откудова силушка возьмется? Погоди, завтра сварю кислых щец, пожарю свининку… Теперича, скидавай кофтенку и портки — пора поспать.

Обычно нищие спят на раздеваясь, сама Вездеход тоже укладывается в одежде. Марк удивился неожиданной прихоти воспитательницы.

— Зачем раздеваться? — заикнулся он. — Никогда раньше…

— Так то было раньше, а теперича ты устал, телу надобен отдых… Кому говорено?

Не дожидаясь, когда «сынок» начнет раздеваться, дунула на почти догоревшую свечу, стащила с него кофточку. Брюки Марк стащил сам. Когда он забрался под одеяло, Райка улеглась рядом. Крепко обняла, прижала к тощей груди. Жар, исходящий от ее тела, быстро согрел парнишку.

— Теперича расскажи куда тебя водили енти нелюди, что ты там делал?

Почти не заикаясь, он не торопясь передал подробности ночного рейда. Не забыл упомянуть о пьяном мужике, храпевшем под забором, о роли, которую ему отвел находчивый Хмырь. О своем позорном страхе — ни слова.

Грабеж не удивил женщину — все обитатели подвала промышляют воровством. Ее интересовала опасность, которой «сынок» подвергался. Вдруг появились бы лягавые, связали Марка, отвезли в тюрьму?

Когда, наконец, Доходяга завершил повествование, она принялась хвалить его, обещать, что больше на шаг от себя не отпустит. И ласкала, ласкала, оглаживая тщедушное тельце.

Неожиданно Марк ощутил возбуждение. От ласкающих ладоней женщины исходило не только желанное тепло, они таили в себе нечто другое, еще незнакомое мальчишке. Дыхание его участилось, трусы стали тесными. Застыдившись, он попытался повернуться к Райке спиной, согнуть в коленях подрагивающие ноги.

— Чегой ты? — удивилась она. — Рази неприятно?

— Не надо, — взмолился, вырываясь из женских объятий, Марк. — Прошу, не надо!

— Ну, ежели противно, — с обидой прошептала Вездеход. — Тады спи.

В последний раз провела ладонью по мальчишескому тельцу — от груди до коленей. Неожиданно натолкнулась на выпирающие трусы. Отдернула руку, будто прикоснулась к раскаленной сковороде.

— Ого! Кажись, в прошлый раз я не попутала ромсы, ты уже не малолеток

— взрослый мужик.

В каморке — тишина, нарушаемая только частым дыханием Доходяги и невнятным бормотанием его воспитательницы. Прошло минут пятнадцать.

— Для мужиков терпеть такое очинно вредно, — раздумчиво шептала Райка.

— Все болячки — от воздержания. Надо бы найти тебе девку, которая поядренней, дак кто ж польстится на больного пацаненка? Нанять проститутку? А вдруг она заразит стыдной болезнью?

Нельзя сказать, что Марк был полностью несведущ в половых проблемах, он с интересом наблюдал за совокупляющимися собаками, однажды даже рискнул спросить у матери. Мальчишки-одноклассники на его глазах тискали девчонок. Однажды, ему довелось быть свидетелем не собачьей, человеческой «случки», когда вечером в темном скверике сосед по коммуналке подмял под себя немолодую женщину.

Но все это было с другими, а теперь и к нему пришло мужское желание. Сладкое и горькое, одновременно.

Райка прекратила бессвязно бормотать, заговорила четко и внятно.

— Конечное дело, девку я тебе подберу. Нынче, после войны, таких, охочих до мужиков хватает… А пока придется, не дожидаясь свежатинки, испробовать черствую черняшку. Не ради удовольствия — для здоровья. Повернись-ка ко мне, младешенек! Сичас покажу тебе настоящую бабу.

Не дожидаясь согласия или отказа, Вездеход насильно повернула парня к себе лицом, осторожно провела ладонью по вздыбленным трусам и вдруг с силой дернула их.

— Ложись на меня, милок… Да поскорей, пока не передумала, — шептала женщина. — Неужто еще бабу не пробовал, не знаешь куда пристроиться? — удивилась она. — Дай твою ручонку, неумеха… Вот так, чуешь мои ноженьки? Ага, чуешь… Теперича они разойдутся… Накося, пошшупай… Вот сюды и ложись.

Все остальное подсказала природа. Когда Марк, наконец, вошел в воспитательницу, она тихо ойкнула и смолкла. Больше — ни звука. А он будто взбесился. Все исчезло — и вонючий подвал, и темная каморка, и стонущие во сне нищие. Под ним послушное женское тело, его обцеловывают мягкие губы, женские руки обхватили за бедра — направляют, подсказывают…

— Прости, — прошептал он, неловко переваливаясь на свою половину топчана. — Ради Бога, прости…

— За што прощать-то? — удивилась женщина. — Енто я должна просить прощения — не сдогадалась раньше. Ты ж, бедный, мучился, а я, тупоголовая, не сообразила… Теперича, тебе полегче? — неожиданно поинтересовалась она.

— Полегче, — автоматически согласлся Марк.

— Тады спи, набирайся силенок. Сладкий ты ло невозможности, давно я так не тешилась…

С Марком произошла разительная перемена. Он перестал покачиваться, ходил уверенно, высоко подняв голову, заикается меньше, на обитателей подвала смотрит свысока. Вездеход уверяет — поправился, округлился. Однажды, когда Желток принялся в очередной раз ехидничать и подначивать, с такой яростью выбросил перед собой руку с ножом, что тот испуганно отшатнулся.

Сидя рядом с Хмырем на церковной паперти, Доходяга не сводил влюбленного взгляда с сидящей неподалеку Райки. Будто спрашивал ее о неведомом. Вездеход, привычно покачивая орущего младенца, понимающе улыбалась, согласно кивала. Соскучился, охальник?

Теперь вторая мамаша, казалась влюбленному парню самой настоящей красавицей. Уродливый шрам поблек, уменьшился в размерах, едва видные груди округлились, бедра превратились в приятные полуокружности, всегда растрепанные волосы напоминали изящную прическу.

Когда Хмырь исчезал на всю ночь по своим воровским делам, Доходяга, уже не стыдясь и не спрашивая разрешения наваливался на женщину.

— Испробовал женское мясцо, охальник. — смеялась Вездеход, охотно принимая на себя любовника. — В азарт вошел, антиллигент. Ишь, как стараешься… Токо не шибко усердничай — для здоровья вредно, вдруг какая болесть приключится?

Марк не отвечал — не до ответов, до боли сжимал женские груди, впивался затяжным поцелуем в искривленную шею, не входил в Райку — врывался. Она не сопротивлялась, не казалась холодной и равнодушной — тихо ойкала.

Как на грех, Хмырь покидал каморку не так часто, как хотелось. К тому же, не предупреждал на сколько времени уходит. Как то раз появился в самый разгар любовных упражнений. Хорошо еще, что настороженная Вездеход услышала шорох шагов и успела сбросить с себя Марка.

Дни шли за днями, недели цеплялись за недели. Марк не успокаивался, попрежнему использовал каждую минуту отсутствия Хмыря. Счастливая Райка уже не упоминала о необходимости подыскать ему девку «поядренней», считала себя единственной повелительницей «сынка».

В один из холодных зимних вечеров, устроив голову удовлетворенного любовника на своей груди, разговорилась.

— Ну што за разнесчастная житуха у бабы! Мужик потешил тело и душу и — в сторону. А она стережется как бы не затяжелеть, не родить младенчика. Какая уж тут сладость? А с таким азартным как ты, попасться — плевое дело… Гляди-ка, сызнова наготове, — удивилась она, бесстыдно ощупав Марка. — Когда токо угомонишься?

Продолжение непонятного разговора — через десять минут, когда Доходяга, вторично за ночь, перевалился с Вездехода на топчан.

— О чем ты? — утихомирив дыхание, спросил он. — Так уж устроено природой…

— О чем, спрашиваешь? — подняла голову и прошептала на ухо парню.

— Неужто не понял? Затяжелела я…

Марк растерялся. Посочувствовать или порадоваться? Главное, не обидеть, не оскорбить. Но ничего этого от парня не потребовалось — женщина как бы просто поставила его в известность о предстоящей перемене в ее жизни.

— Ничего страшного, — успокорительно отреагировал он. — Родишь — вырастим, воспитаем. Попрошу батю, он вытащит нас из этого вертепа, устроит на жительство в какую-нибудь деревушку. Зарегистрируемся, пойдем работать, жизнь наладится.

Полузакрыв глаза, ласково поглаживая лежащую на ее груди голову паренька, Вездеход слушала его и насмешливо улыбалась. Наивный интеллигент, еще — малыш, не понимает, что отец не позволит ему жениться на уродливой немолодой бабе, бывшей проститутке. Ни за что не разрешит.

На следующий день произошло то страшное, чего так боялась Райка.

Сразу после обеда, когда поток богомольцев иссяк, Хмырь перестал кривляться. растолкал по карманам подаяния. Повернулся к «ученику».

— Все, Доходяга, линяем. Желток велел привести тебя.

Под удивленными взглядами старух, пораженных неожиданным выздоровлением несчастного мальчика, он, не церемонясь, схватил ничего не понимающего Марка за рукав и потащил за собой.

— Гляньте, люди добрые, это ж вовсе не больные!

— Вымогатели!

— Притворы!

Кой у кого из мужиков зачесались кулаки, женщины навострили отточенные в схватках с соперницами коготки. Пришлось Марку не сопротивляться и не отказываться — спасаться. Краем глаза он видел, как заметалась Вездеход, Но с дорогостоящим младенца на руках за резвыми пацанятами не поспеть.

Волоча за собой Доходягу, Хмырь нырнул в подворотню, пробежал по малолюдному двору и выбрался на другую улицу. Подростки остановились, перевели дух.

— Что за срочность? — недовольно спросил Марк, пфтаясь освободиться из цепких рук наставника. — Никуда не пойду!

— Захотел — под молотки? Так мы с Желтком быстро организуем. Спрашиваешь куда? Желток прислал с пацаном маляву — наклюнулось выгодное дельце. Как в прошлый раз постоишь на стреме — две косые в кармане. Иди плохо, а?

— Почему днем?

— Вечером тебя Вездеход пасет. Хай поднимет — лягавые оглохнут. А так посидим на одной хате, почифирим до вечера. Не штормуй, парняга, не гони волну — все в цвете будет.

В конце концов, Доходяга покорился судьбе, перестал думать о побеге и обреченно поплелся рядом с Хмырем. Ничего страшного не произойдет, уговаривал он себя, Райка поворчит, поскрипит и уймется. А когда он принесет купленные на заработанные деньги колечко и бусы — бросится на шею, обцелует, заласкает.

Представил себе заманчивую картиночку и на душе полегчало.

Добрались они до окраинной избушки только около шести чесов вечера. Хозяин — угрюмый вдовец, который за все время знакомства ограничился двумя-тремя словами, кивнул на дверь и продолжил отесывать сучковатое бревно.

Изба подстать старику — вонючее медвежье логово.

В горнице шестерок уже ожидал Желток.

— Думал, лягавые повязали, — недовольно пробурчал он. — Садитесь на трамвай, — кивнул он на давно немытую скамью. — Побазарим. Ништяк, времени навалом… Прогуливались, фрайера?

— Не, — замотал Хмырь кудлатой головой. — Не гуляли. Вездеход пасла своего хахаля, вот и пришлось рвать когти прямо от церкви. В рванных лепенях, — продемонстрированы дырявые пиджачишки, под которыми — голое, разукрашенное нарисованными язвами тело. — Что делать?

— Так и знал, что тощая лярва не пустит полюбовника, — засмеялся Желток. — Захватил с собой приличные прохаря и целые лепеня… Переоденетесь, почифирим, перекинемся в стиры. Выход — в одинадцать. Ништяк, успеем.

— Что за дело? — осторожно поинтересовался Хмырь. — Опять иконки?

— Кое-что подороже. Заяц дал наводку на одну старуху. Не то бывшая балерина, не то певичка. Короче — шкура. Сидит дома, будто курица на яйцах, стережется. Пищу ей правнучка таскает. Через день. Вчера доставила. У старухи золотишко водится, камушки, облигации. Вот мы и наведем шмон.

— Так она ж стережется?

— До чего же ты ушатый, Хмырь. А для чего мы тащим с собой ходячего мертвяка, — пренебрежительный кивок в сторону молчащего Доходяги. — Какая баба устоит, чтоб не пожалеть?

Желток отвернулся от непонятливого кореша, принялся инструктировать Доходягу. При этом больно тыкал острым пальцем ему под ребра…

В половине двенадцатого ночи налетчики стояли на лестничной площадке перед оббитой дермантином дверью. Желток и Хмырь прижались к стене, Доходяга по сигналу вожака нерешительно нажал на кнопку звонка. Молчание. Вторичное нажатие, более продолжительное. За дверью — шарканье тапочек.

— Кто там?

— Извините, тетенька, — пропищал Марк. — Маманя — в обмороке, задыхается. Можно позвонить — вызвать Скорую?

Минутное молчание. Старуха не знает, как быть, открывать, помочь несчастному мальчику или не открывать. В конце концов, милосердие оказалось сильней осторожности. Дверь открылась.

— Проходи, позвони. Только недол…

Договорить не успела — сильный толчок отбросил ее вглубь прихожей. Желток принялся связывать полотенцем руки, Хмырь пытался заткнуть рот старухи заранее подгоовленным кляпом. Та вертела головой, неожиданно пронзительным голосом кричала.

— Помогите, убивают! Караул! Люди добрые!

— Ах ты, старая шлюха! Получай!

Разьяренный Желток ударил ножом. Брызнула кровь. Старуха захрипела и осела на пол. Марк тоже сполз по стене, его вырвало. В беспамятстве растянулся на полу рялом с мертвой старухой.

Он не чувствовал, как Желток аккуратно протер рукоять окровавленного ножа, вложил в его руку.

— Рвем когти, кореш, — прохрипел он Хмырю. — Дерьмовая артистка весь дом подняла — вот-вот лягавые заявятся.

— А как же он?

— Антилигент? Пусть потрет бока на нарах, похавает тюремную баланду…

Примчавшийся по телефонному звонку соседей милицейский наряд увидел труп женщины и лежащего в обмороке щуплого подростка. В его руке крепко зажат окровавленный нож. Все ясно, никаких проблем — убийца рядом со своей жертвой. Почему в обмороке — никого не интересует.

Следствие длилось сравнительно недолго — чуть больше полугода. Учитывая возраст подсудимого суд определил — десять лет на ушах.

Это и была первая ходка сына фронтового старшины на зону…

А через три месяца после суда, во время очередной встречи с хозяином Заяц собщил ему потрясающую новость. Сын Сидякина отбывает срок на Севере, его шлюха неожиданно родила, во время родов скончалась.

— Невесть-что приключилось с бабой, — недоуменно пожимал узкими плечами старший надсмотрщик. — В одночасье опрокинулась. Токо и сказала

— сынок Доходяги, передайте его деду… Вот я и выполняю.

На следующий же день Сидякин отправился в роддом. С трудом, позвякивая медалями, потрясая ветеранским удостоверением, добился своего.

Внука нарек Ефимом…

Романов закрыл тетрадь, потянулся до хруста в суставах. Потер уставшие глаза. Теперь понятно упорное нежелание Ефима Марковича открыть адрес деда, тем более знакомить его с частными детективами. Вдруг бывший старшина разоткровеничается, откроет тайну рождения внука?

Роман, улыбаясь и негодуя, походил по комнате. До чего же переплетаются человеческие судьбы! Возбужденный прочитанным мозг не желал успокаиваться. Спать не хотелось.

Частный детектив снова уселся за стол, покопался в бумагах Видовой. Извлек заклеенный конверт с адресом деда. Наверно, Клавдия раздумала отправлять его, но, на всякий случай, сохранила…